1. Эта неземная тоска
Когда Пытливый вышел из палатки «забег» уже начался. Как выяснилось, та безобидная строчка — «Экспериментов не проводилось» — намагнитила на себя большинство практикантов и заразила их вирусной болезнью. Немногие, два-три слушателя, взялись исследовать языковой фактор. Было и еще несколько гипотез, которые стали предметом пристального внимания молодых ученых, кое-кто стал искать изъяны в генной структуре, обеспечивающей индивидуальность землян. Словом, оседлали того же конька, что и Пытливый.
Неказистым оказался тот конек. Слабеньким. Едва волочил ноги. Сколько раз Пытливый готов был сойти с него да подыскать себе в табуне скакуна порезвей. Потому что выбранная им клыча донельзя вымотала его.
Пытливый уже точно знал: работая над индивидуальностью мыслящего землянина, Мастера ничуть не перестарались. Ошибки не допустили. И генной структуры, определяющей физиологию, не нарушили. Обиднее всего было то, что он потратил на столь очевидное заключение почти месяц. Приниматься за вторую версию не имело никакого смысла. Ребята, которые ею занимались, зашли в тупик чуть ли не с самого начала. Да и у других дело обстояло не лучше. Поубавился пыл и у «завирусованных». Они искали теперь другие версии.
«Новый глаз» и «Свежие мозги», на которые делалась ставка, явно пробуксовывали. Прошла половина практики, или почти восемь земных лет, а результатов — никаких… Практиканты сникли. Прежнего состояния эйфории и вдохновенной самоуверенности, когда им казалось, что они запросто «умоют» Мастеров — как не бывало…
Все стало не мило. И роскошные закаты. И дивные рассветы. И чудные времена года. Все это начинало раздражать. От них рябило в глазах. Эти живописные картинки, вместе со снующими в них землянами, вертелись пред глазами с бешенной скоростью. Миг — день. Миг — ночь. Миг — жизнь. Попробуй сосредоточься.
Певунья, от которой Дрема был безума, то ли от неухоженности, а скорей всего от возраста, потускнела. Она теперь выглядела старше Дремы. Хотя голос земляночки звучал также волшебно, с такой же божественной проникновенностью. От ее песен сладко ныло сердце и хотелось всех этих беспокойных, в сущности очень несчастных человечков Земли обнять, пожалеть, помочь.
— Великое творение — и эта планета, и человек, живущий на ней. Великое! Hо с чертовщинкой, — угрюмо говорит Дрема. — И хочется уже домой.
Говорил он это всего пять минут назад. Hа Землю ложился тихий, теплый вечер. И песня земляночки наполняла его хрупкой печалью осени.
Это было пять минут назад. А уже брезжит свет нового дня. Hи насладиться вечером, ни очаровательной ночью, ни надышаться рассветом, ни вкусить досыта дня…
Может, потому и тянет домой. И не только Дрему. Затосковали ребята… И вдруг Пытливого словно что дернуло. Он схватил ненавистный ему кристалл и стал лихорадочно искать кадр, который почему то отложился в его памяти, но которому он особого значения не придавал.
«Где же?… Где же?… — шептал Пытливый в поисках нужного ему эпизода. — Ага, вот он!»
Это был юноша. Совсем мальчик. Он сидел на плоской крыше большого дома. Стояла глубокая ночь. Hа роскошном иссиня-черном хитоне ее горел золотой кулон луны и сверкали бриллиантовые броши созвездий. Он неотрывно смотрел на них, а по щекам катились слезы.
«Я к вам хочу… Верните меня…» — с обжигающей жалостливостью просил мальчик.
— Что это? — задался вопросом Пытливый. — Отчего его гложет тоска? Смутная догадка о прошлой своей жизни в ВКМ? Может быть. Откуда она взялась в нем?
Этот плачущий в ночи мальчик Земли весьма и весьма озадачил Пытливого. Его тронули не слезы — они льются здесь реками — а боль, что вызвала их. Что касается пришельцев из ВКМ с ними все понятно. Их изнурила бешенно вращающаяся земная карусель времени. Hо с нее не сойти. Одно спасение под нимбом. Мальчишка же в своей среде Пространства-Времени. И, подишь ты, руки тянет туда же, в Большой Дом.
А может, люди Земли тоже чувствуют скорость времени?… Будь такое, жизнь для них обернулась бы сплошной мукой. И тогда не только бы этот юнец, а все они простерли бы руки к небесам… А может душа плачущего паренька каким-то образом замкнулась на Абсолютном Пространстве-Времени, где в хороводе парят Венечные планеты ВКМ?… Такое теоретически могло случиться лишь в одном случае, если механизмы, отправляющие в Кругооборот, дали сбой на его субстанции и, записав новую программу, не стерли памяти о прошлом.
Hо Пытливый и по теории и на практике великолепно знал принцип функционирования системы полетов на Кругооборот, чтобы допустить такое предположение. Субстанция во время ее посыла в Начальную, проходит два кордона. При старте из Венечной и позже, в переходном шлюзе-накопителе.
Ошибки, как правило, исключены. А может это следствие какого-то механизма или процесса, который никем в расчет не брался?..
2. Кураж
Он требует пособия с коротким названием «Время». Hа экране вызванная им книга. По команде оператора дисплей раскрывает ее на последнй странице — «Содержание». Пытливому нужна четвертая глава — «Время, как основополагающий фактор Кругоборота разумной жизни». Он не собирался читать ее заново. Ему нужна была итоговая ее часть, где без лишних слов, лаконично, излагались выводы… Страница 292-я.
… «Итак, — лихорадочно пропуская ненужные пункты, стал читать он, — мы с вами определились в следующем.
Первое: Время не абстракное понятие, а весьма сложный и очень чуткий живой организм;
Второе: Во вневременьи жизнь Хомо-Сапиенса и любой одушевленной твари невозможна;
Третье: Время состоит из составных частей, каждая из которых имеет свой участок, свое Пространство и находится в прямой зависимости от деятельности главного их органа — от Абсолютного Пространства-Времени. Последний осуществляет функции во многом схожие с функциями сердечной деятельности Хомо-Сапиенсов…
Пятое: Абсолютное Пространство-Времени, как главный орган, регулирует периоды сжатия и расжатия спиралей Общих Пространств-Времени всех шести Лучей, а те, в свою очередь, воздействуют на спирали Планетных Пространств-Времени;
Шестое: Через Абсолют времени осуществляется влияние ВКМ на природу планет вообще, и Хомо-Сапиенсов, в частности.
Седьмое: Субстанция мыслящего, не облеченная в мантию (кокон) ткани Времени, не может дать разумной особи, не будет иметь программы собственной жизнедеятельности и не сможет осуществлять полет по Кругообороту по причине отсутствия в нем лоцмана, то есть, той самой ткани времени, что сориентирована на Планетное и Лучевое Пространство-Времени того или иного Луча…
Девятое: Хомо-Сапиенс связан С Пространством-Времени, как младенец с матерью пуповиной. Чтобы составить себе зримый образ колонии обитания мыслящих существ на планетах всех Лучей, достаточно представить виноградную гроздь…»
Дальше Пытлитвый читать не стал. Если бы сейчас кто спросил его, что он ищет, Пытливый вряд ли дал бы вразумительный ответ. Он еще этого не знал. Хотя нечто смутное уже маячило перед ним. Hо по возникшим, едва улавливаемым контурам, дать ему четкое название было выше его сил. Назвать не мог, а близость чувствовал. Огня не видел, а жар, исходящий от него, уже жег…
Если и есть ответ на загадку глобального бедлама в сообществе землян, размышлял Пытливый, то он может крыться в среде Пространства — Времени. И совсем не потому, что в этой плоскости никто не пытался посмотреть на проблему, а потому что она, как на нее не взгляни, упирается во взаимодействие биогенетической структуры землян с Пространством-Времени.
И что-то внутри его екает. По телу легким ознобом пробегает дрожь. «Неужели?» — спрашивает он себя. Так обычно ему дает знать о себе чутье. Так начинается кураж.
И Пытливый возвращается к «объективке», содержащей сведения о том, как отразилось на землянах снятие Силового Одухотворяющего и Защитно-Инкубационного Кольца. Правда, эту таблицу с длиннющей вереницей данных, он заглядел, как говорится, до дыр. Hо если на чистоту, изучал он ее в целом без избирательности, надеясь в этой пресловутой таблице обнаружить какую-либо подсказку к решению задачи.
Теперь же, когда его осенило, этот перечень информации понадобился ему в более конкретных целях.
— Слушай, — обратился он к кристаллу, — в Объективке я что-то не встречал сведений о реакции на снятие Кольца среды Пространства-Времени.
«Это во втором разделе Таблицы, — бестрастно отреагировал кристалл. — Пожалуйста!»
И тут на дисплее появилась запись повергшая Пытливого в шок. Ведь смотрел он на нее по крайней мере раз десять и в упор не видел то, что само лезло в глаза.
Видеокристалл долго мешкал, разбираясь со своей памятью и наконец выдал следующую запись:
«…Состояние Пространства-Времени: В норме. Отклонений нет. Функции стабильны. Незначительный всплеск, зарегистрированный в момент снятия СОЗИК, носил характер эпизода…»
— Значит был всплеск, — глядя перед собой с сардонической ухмылкой произносит Пытливый и тут же запрашивает:
— Отмечалось ли подобное при обустройстве Начальных планет на пяти других Лучах?
«Прецедентов не было, — скрипит кристал. — Hа Начальных планетах других Лучей СОЗИК не применялся. Советую обратиться в архив».
Всплеск, как не крути, думал Пытливый, не комариный укус. Его мог вызвать достаточно мощный удар. И источником его, кроме самого тока времени ничего быть не могло.
Ткань Времени слишком непростое соединение. Оно невосприимчиво ни к каким посторонним механическим, биологическим, физико-химическим и прочим воздействиям. Любой из видов Пространства — Времени реагирует только на идентичный или однородный с ним материал…
Мог ли такой материал содержаться в Земле?..
Снова запрос:
— Имелись ли в недрах, либо на поверхности Земли какие-нибудь минеральные или иные природные, либо искусственные соединения, способные повлиять на Спираль Пространства — Времени?
Видеокристалл отозвался мгновенно:
«Hе имелись».
— Насколько я понял всплеск произошел в результате того, что Спираль, после снятия Кольца, так сказать, села на место?
«Совершенно верно».
«Неубедительно», подумал Пытливый и решил зайти с другого бока.
— Что могло вызвать всплеск в Пространстве-Времени помимо этого?
«Только привнесенный фактор», — последовал ответ.
Немного поразмыслив, Пытливый решился задать провакационный вопрос.
— По какой причине материал Времени поставлялся на планету?
«Подобной информацией не располагаю. Обращайтесь в Архив», — незамедлительно и коротко отозвался кристалл.
3. Много голов, да мало умов
Пытливый откинул голову. Он устал. Шутка ли шестой час к ряду, без перерыва, он истязал и себя, и кристалл. И в момент, когда наконец докопался, сил сосредоточиться и обрушиться на все это уже не было. Пытливый отложил кристалл и поднялся из-за стола. Надо было отдохнуть. Отвлечься. И он вышел из палатки.
Оловянная монетка солнца быстро взбиралась к зениту. Косматыми хлопьями падал с неба снег. Hи ветерка. Тихо. В долине, что лежала у подножия лагеря пришельцев, из людских жилищ поднимались столбики синего дыма. Набрав в грудь приятно пощипывающего морозца, Пытливый взмыл в воздух. Пролетая над городом землян, он обратил внимание на необычную оживленность в нем. Со всех концов к его центру стекались группы вооруженных людей.
«Опять война, — поморщился Пытливый. — Теперь то за что и с кем?»
Он опустился во двор большого дома. Жители называли его царским дворцом. Hе всякая птица без особого дозволения могла осмелиться перевести здесь дух. Дворец обнесен высокой и широченной стеной, с грозными зубьями по всему его квадрату и четырьмя угрюмыми башнями по углам. Меж зубьев степенно расхаживали латники, бдительно озирая сверху город и дворец. У коновязи топталось с десяток богато убранных лошадей.
«Генералитет съехался», — догадался Пытливый.
Ему захотелось послушать, о чем они там говорят. Насмешливо скользнув глазами по закованным в доспехи стражникам, в упор не видящим его, он взлетел над крыльцом, чтобы шмыгнуть в открытое окно. И хорошо не успел. В это самое время дверь распахнулась и несколько дюжих молодцов выволокли на крыльцо какого-то человека. Добротные одежды, выдававшие в нем знатного горожанина, порваны. Лицо разбито в кровь. Один из воинов пнул его и тело бедняги по ступенькам скатилось вниз.
— Hа площадь! Казнить при всем воинстве. Так повелел царь, — зычно приказал подбежавшим вышедший на крыльцо начальник стражи.
Ведро студенной воды привело лежащего в чувство. С трудом, путаясь в лоскутах изодранного платья, он поднялся на ноги. И в этот самый момент в дверях, со свитой, появился царь.
— Убрать с моих глаз этого предателя! — истошно завопил он.
Ватага стражников лихо бросилась выполнять царскую волю. Проворно скрутила руки и потащила к воротам. Обреченный, давясь собственной кровью и раскрошившимися зубами, обернувшись к царю, крикнул:
— Царь! Тебе к лицу визжать по-шакальи.
Удар горожанина был прямо-таки душесокрушаемым. Посильнее всех полученных им убойных тумаков. Задохнувшись от злобы царь схватил кнут и бросился на обидчика. Удержали сановники, мол, что марать руки. Приговоренный хохотал. Хотя ему было не до смеха. А царь, оборвав изрыгаемую им площадную брань, закричал:
— Головы ему не сечь. Залить поганную глотку свинцом!
Пока сановная челядь успокаивала разгневанного деспота, приговоренного успели увести. Пытливый собрался полететь на площадь, как вдруг среди свиты увидел Ретивого. Тот его тоже заметил и помахал рукой.
— Кто этот человек? И что здесь произошло?
— Тот человек? — раздумчиво переспросил Ретивый.
— Самый разумный из всех здесь присутствующих. Он придворный философ. Учил этого многомнящего о себе деспота уму-разуму. Да тут дело безнадежное. Хоть всю мудрость Вселенных запихай в них — не поможет. Какой-то надлом в их психике. Никак не могу уловить. Как будто бы рядом, а не дается.
Пытливый понял, что мучает однокашника. Он тоже чувствует себя рядом с разгадкой. А она, дрянь эдакая, мелькнет и тут же пропадает. Вот и пошел Ретивый за ней по людям.
— Давно ты здесь? — спросил Пытливый.
— С утра.
— Так что натворил тот бедолага?
— Ничего дурного. Произнес на рыночной площади речь, — ответил Ретивый.
И он коротко рассказал, что произошло. Оказывается, философ уговаривал людей не выступать в поход. Говорил, что война, на которую они собираются, им не нужна. И вообще все войны бессмысленны, потому что приносят много горя. И тем, на кого нападают, и самим нападающим.
— Надо жить в мире с собой и со своими соседями, — кричал он в толпу. — Мы же люди! У каждого из нас на плечах голова. Мы все хотим дышать, пить, есть… Зачем же друг друга лишать жизни? Даже если бы нам нехватало пищи и земли, умные люди всегда могут договориться между собой. Потесниться. Все уладить миром. Худшей подлости чем война быть не может… Кому она нужна?… Тебе?… — обращался он в толпу. — Или тебе?…
— Я приведу домой одного, а может сразу трех рабов, — крикнул кто-то ему в ответ.
— А если тебя убьют? И ты никогда не увидишь свое дитя, этого солнца. Никогда не встретишь рассвета… А если тебя самого уведут в рабство и будут держать как собаку на привязи? И голодным псом, с выжженым на теле тавром, ты запоешь по-другому. Ты будешь жалостливо ныть: «Меня сделали рабом, но человеком то я остался!»… А если ты потеряешь глаз, руки или ноги? Кто станет кормить твою семью? Кому ты сам нужен будешь?… Пойми, проливший кровь себе подобного становится жестокосердечным. У него пропадает всякая жалость ко всему живому. Он превращается в зверя…
Я прошу вас, люди, не ходите на раззор!..
— Hе тех упрашиваешь, философ. Скажи царю, — крикнул один из торговцев.
— Я сейчас пойду к нему, — пообещал оратор. — Hо ты ошибаешься, говоря, что я не тех упрашиваю. Если каждый из вас скажет: «Нет!» — войны не будет. Вообще войн не будет.
4. Спасенный философ
— И философ пришел во дворец. — продолжал Ретивый. — А там шел военный совет. Обсуждалась операция агрессии. Деспоту, кстати, уже доложили о демарше его придворного мудреца. Он был взбешен. Hо когда тот вошел в комнату, царь не стал перебивать стратега, объявлявшего план налета. Стратег предлагал обрушиться на врага в месте, где их никак не могли ждать. Пройти к ним в тыл через горный перевал. Кто-то из военначальников резонно заметил, что на переходе армия может потерять сотни людей и лошадей. Hа что стратег заявил, что потерять две-три сотни людей во имя победы — сущий пустяк…
Царь державно кивнул в поддержку стратега. И тут вступил философ…
Он говорил покруче, чем на рыночной площади…
— В общем кончилось тем, что деспот велел схватить его и казнить… Дальше ты знаешь.
— А что? Излагал он все здраво. Как положено нормальному Хомо Сапиенсу, — проговорил Пытливый.
— Беда, мой друг, в том, что большинство из них не приемлят здравого смысла.
И пришельцы независимо друг от друга задались одним и тем же вопросом: «Почему?» И ни тот, и ни другой не могли на него ответить. И от бессилия они злились на себя. Первым нарушил затянувшееся молчание Ретивый.
— Спасем мудреца?
— Непременно, — отзывается Пытливый. — Hо тут нужен специалист.
— Остались считанные секунды, — напоминает Ретивый.
— Успеем, — успокоил он товарища. — Я вызываю Камею. Она отменный врач и химик.
— Согласен. Спеши, — торопит Ретивый.
Коротко поведав о происшедшем, Пытливый попросил Камею незамедлительно прибыть к ним. Камея объявилась на рынке в самый разгар события. Уже с обличительными речами в адрес философа выступили царские сановники. И площадь гремела вдохновенными призывами идти на супостата за легкой и богатой добычей. Один из воинов, запрыгнув на дощатое возвышение, по-сумашедшему заорал:
— В поход! В поход!.. Изменнику — смерть!
Воинство, запрудившее площадь, взорвалось дикими криками. Все и вся было охвачено безумством. Люди бесновались. Они жаждали крови. «Смерть врагам!.. Смерть изменнику!..» — вопили они на разные голоса…
…И тогда выступил вперед деспот. И наступила тишина. И в этой тишине прозвучал сначала голос мудреца. Глядя на колышущуюся перед ним толпу воинов, он с невыразимой горечью произнес:
— Как много голов и как мало ума.
Царь нашел в себе силы равнодушно махнуть в его сторону рукой.
— Мои непобедимые львы! Я мог бы отдать его вам на растерзание. Hо вы привыкли рвать тела врагов своих в открытом бою. И делаете это лучше всех. Завтра вы снова покажете свою удаль и беззаветную преданность мне… А этому предателю, что в сговоре с правителем наших заклятых врагов, я назначаю казнь страшную. Зальем его поганую глотку расплавленным свинцом…
И снова площадь огласилась диким ревом ликования.
Камея уже стояла возле поверженного наземь философа. Стражники старательно на нос и глаза его наматывали тряпку, чтобы тот мог дышать широко раскрытым ртом. Палач щедро зачерпнул ковшом кипящий «напиток». Улучив момент Камея ловко вливает в ротовую полость обреченного термостойкую силовую эмульсию, а остаток ее выплескивает на грудь и голову. Затем, отключив сознание философа, Камея мастерски вызвала в нем конвульсии и отошла в сторону… А когда площадь обезлюдела девушка извлекла изо рта философа остывший в мешочке эмульсии свинец, ослабила накрученную на нос тряпку и привела беднягу в чувство. Глубоко вздохнув, тот стал прислушиваться к себе. Камея осторожно вошла в его сознанние.
— Мудрец, — сказала она, — сейчас за тобой придут твои близкие. Старайся не подавать признаков жизни. Я тебе помогу… Этой же ночью, не мешкая, бегите из города.
— Кто ты? — спросил философ.
Камея ласково улыбнулась и покинула его.
Повозка, вместе с семьей весьма обескураженного чудесным избавлением философа, катила в промозглую ночь. Мудрец смотрел в темноту, а перед ним стояло грустное лицо сказочно красивой женщины. Его спасительницы.
— Бегут, надеясь прибиться к людям получше. А надежд никаких. Те, к кому они пристанут, будут ничуть не лучше и не хуже, — тихо говорит Камея.
— Да-а-а, — тянет Пытливый, — твоя правда.
— Ничего, — успокаивает Ретивый, — приспособится. Станет как все. Может даже будет благоденствовать, — предполагает он и после недолгого раздумья с уверенностью замечает:
— Hо вряд ли будет счастлив. Его разумность не даст ему удовлетворения ни собой, ни жизнью.