"Я хочу рассказать вам об очень богатых людях. Они не похожи на нас с вами".

Так, вторя Скотту фицджеральду, я начинаю свой рассказ о том, как мне исполнилось тридцать лет, как я посмотрела в зеркало и увидела там вот что.

Женщину, похожую на красивый, пустой дом, терпеливо ждущий мебели, и картин, и ковров. Дом этот может стать чем угодно – семейным гнездом или борделем, все зависит от того, кто будет заниматься меблировкой. Женщина в тридцать в равной степени готова к роли образцовой жены или образцовой шлюхи. Разглядывая в зеркале свое смелое, ясное лицо, я гадала, сколько у меня, в сущности, есть еще времени до того, как черты потеряют четкость, а фигура соблазнительность. Совсем немного. Следует поторопиться и просеять через сито мужчин, молодых и старых, в поисках обыкновенного подходящего миллионера. Богатство – это красота, почти добродетель. Я заткну уши, если снова услышу, как священники говорят, что деньги – помет дьявола. Женщины Всегда будут стремиться к роскоши в самой яркой ее Форме. Что за песенку напевала Мерилин Монро? бриллианты – лучшие друзья девушки". С целеустремленностью Золушки я решила устроить правильную облаву на эту редкую, застенчивую и осторожную дичь – миллионера. Но где он водится? такова география его расселения? Русские толстосумы как возможные кандидаты в мужья и любовники отпали сразу. Русский миллионер уже к тридцати годам обременен животиком кучей сопливых ребятишек и женой-манекенщицей' медленно стервенеющей от безделья, меняющей от скуки машины и шпионящей за мужем. Западный миллионер начинает интересоваться институтом брака после тридцати и созревает для окольцовывания к тридцати пяти годам, если не позже.

План мой был прост и решителен. Отправиться в один из шумных деловых центров мира и поселиться в самом дорогом отеле, чтобы по вечерам в длинном платье, облегающем тело, словно перчатка, с загримированным под леди лицом, медленной слоняющейся походкой вплывать в бар, заказывать себе чего-нибудь из выпивки и опытным взглядом расчетливой золотоискательницы выискивать мужчин, вооруженных вместо револьвера толстым кошельком. Уж я-то сумею впоследствии придать блеск их долларам!

Выбор пал на Гонконг (Нью-Йорк по причине отдаленности и дороговизны был отброшен). Дело оставалось за малым – найти деньги. От счета, выставленного мне туристической фирмой, у меня порвалось дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Целое состояние для обыкновенного человека! Но мы сами создаем для себя тернии и даже не задумываемся, чего нам это будет стоить. Компромиссы, на которые я пошла ради денег, изумили даже меня. С горячечным блеском в глазах я твердила всем знакомым мужчинам, что мне нужны деньги на Гонконг. Почему Гонконг? Никто не спрашивал. Было во мне нечто безумное, что разом обрывало вопросы.

Найдя деньги, я первым делом отправилась в магазин и накупила себе платьев, которые буквально приклеивались к телу. Это были говорящие платья, с ними ничего не надо было объяснять, любой мужчина поймет, что они означают. И еще туфли – хрустальные башмачки Золушки, которые я намеревалась терять где попало. Сброшенные туфли – волнующее зрелище для влюбленного мужчины.

С таким нехитрым багажом я отправилась в Мекку бизнесменов – Гонконг, готовая ко всем радостям, ко всем чудесным случайностям. В качестве компаньонки, подружки и любимой девочки со мной отправилась моя маленькая дочка Соня. Ребенок – отличное алиби для любопытных. Всем своим видом я давала понять, что я не шлюха, падкая на мужчин и вино, а достойная молодая мать, жаждущая посмотреть мир в обществе прелестной белокурой дочери.

Гонконг – это крошечный клочок земли, где живут миллионы, узкоглазых людей, чье мускульное и умственное напряжение наполняет город золотом и вызывающей роскошью. Гонконг раздавил меня и ошеломил. Здесь падают черные дожди (я не вру!), мужчины не снимают черных костюмов даже в адскую жару, а витрины ломятся от бриллиантов. Самый бриллиантовый город в мире.

Я почувствовала себя провинциальной простушкой, закинутой из бестолкового московского захолустья в центр мира, в гигантский водоворот, треплющий мужчин и женщин, словно сухие листья. Где мои надежды, что этот город будет лежать распростертым под женской туфелькой? Высокие, как утесы, стены небоскребов падают на меня, лихорадочная великолепная ночь, подсвеченная тысячью огней, обруцщвается ураганом красок, звуков и запахов, округ камень и сталь. Город воздвигнут решительно-упрямыми, не отягощенными сантиментами и предрассудками людьми, главной целью которых является успех. Птиц нет совсем.

Я тщетно искала голубей, пока не обнаружила их ободранные и закопченные тушки в витрине магазина. Уцелели только орлы, которые бьются в стекла небоскребов на немыслимой высоте. Последние воробьи доживают свой век в гостиницах рядом с искусственными пальмами в кадках.

Гонконг – это рай для деловых мужчин, почти противопоказанный женщинам. Нет, здесь бывают, конечно, бизнес-леди, эти пластмассовые женщины-куклы с пресной плотью и холодными улыбками. У них в жилах красная краска вместо крови. Глядя в серо-голубые льдинки их глаз, трудно представить, что кто-то может задрать им юбку. Но в целом, в барах на двадцать-тридцать мужчин всего две-три белые женщины (местные китаянки не в счет).

Все в Гонконге делается стремительно. И любовь тоже. Мужчины не желают ждать, и женщинам приходится уступать. На первом месте деньги, на втором – острая приправа в виде страсти. В жестких, словно рубленых лицах мужчин, делающих карьеру и чванящихся своими успехами, нет и намека на пощаду. Едва ли их можно застать без пиджака и с ногами на столе. Глядя на них, таких вышколенных, безупречных, озабоченных отглаженностью брючных складок и цветом своих носков, хочется незамедлительно разжать поцелуем их стиснутые губы и нарушить оскорбительную гармонию галстуков.

Дорогой отель диктует массу правил. Главное из них: вы леди и ни на минуту не забывайте об этом-Люди здесь двигаются осторожно, как будто все вокруг из фарфора. Тучные самодовольные кресла и толстые глухонемые ковры наводят на мысль об ультрареспектабельности. Столики, стулья, картины – все так и просятся в музей. Люстры – целые стеклянные дворцы из сияющих призм. Всюду бьют фонтаны, струятся искусственные водопады.

Первые два часа пребывания в отеле я была подавлена атмосферой расточительства.

Все здесь свидетельствовало о вкусе и богатстве. Я смиренно чувствовала, что я здесь не на месте, как будто в руках у меня горсть драгоценных камней, но она мне не принадлежит. Мужчины вокруг – ходячие чековые книжки. На диво сдержанны – замкнуты, наглухо запечатаны, точно джинны в бутылках. А я не знаю, как разговаривать с мужчиной, пока он не обнял меня и не поцеловал.

В девять вечера я начала готовиться к первому выходу. Я стояла в ослепительной ванной комнате из черного мрамора, золота и зеркал и с чувством наносила мазки тонального крема на лицо. Меня огорчила морщинка пустой и бесплодной досады на чистом лбу. Но не беда. При вечернем освещении она почти незаметна. Когда макияж был закончен, я удовлетворенно улыбнулась. Из зеркала на меня смотрела женщина, уверенная в себе и способная устоять против чего угодно, кроме искушения.

Накрашенные губы – как кровоточащая рана. Тело, созданное для нескончаемого любовного праздника и еще недавно томившееся на скучном супружеском ложе. (Слава богу, я не поленилась развестись!) В воздухе витает пьянящий аромат тонких духов. Длинное светло-голубое платье в белых цветах безупречно облегает фигуру и прелестно обнажает спину, а спина – не последнее мое достоинство. В юности мне не хватало свойства такого тонкого и неподражаемого, как шик. Но теперь я научилась носить Дорогостоящие туалеты как нечто само собой разумеющееся и подавать себя как главное блюдо, с должным количеством пряностей. Девчонка в восемнадцать лет – как лист зеленого салата, он и свежий, и сочный на вид, но без уксуса и соли в горло не полезет. Преснятина. Блюдо для голодных юнцов. Мужчина постарше нуждается в женщине, красивой ухоженной, холеной красотой и знающей толк в тонких и жестоких играх.

Перед уходом я подошла к окну, – точнее говоря, не к окну, а к целой стене из стекла. Вид с двадцать шестого этажа открывался просто фантастический, невероятный, устрашающе прекрасный. Ночь, как огромная бабочка, распластала свои черные крылья. Весь Гонконг лежал подо мной в бесконечной россыпи сверкающих зерен, с маху брошенных в пространство. "Да, в мое окно не поднимешься по шелковой лестнице влюбленных, – с легким вздохом подумала я. – Слишком высоко".

В десять вечера я спустилась в бар с грацией женщины, уверенной в том, что ее фигура не останется незамеченной. В полумраке у стойки сидели с десяток мужчин, изнывавших от скуки. Все хотели поговорить, но не знали, с чего начать разговор. k Моим тактическим оружием была стрельба глазами. Меня тоже рассматривали, но никто не торопился с оценкой.

Первой ко мне подошла, как ни странно, женщина. Цвета черного шоколада, с Мальдивских островов. Богатая, любящая сорить деньгами. Приехала на какой-то конгресс, на груди ее болталась аккредитация. Звали ее Шивни, она была невозможно пьяна и повсюду разбрасывала свои визитные карточки. Меня она использовала как таран, чтобы познакомиться со всем баром. "Эта моя прелестная русская подруга", – обращалась она к совершенно незнакомым людям. Через десять минут множество Мужчин были втянуты в орбиту нашего существовали. Шивни была как энергетическая воронка, всасывающая в себя все без разбору. Я даже позавидовала такой легкости.

Какие-то джентльмены наклонялись к нам и, дыша в лицо смесью джина и мятных подушечек, спрашивали, что мы пьем. Мужчины приходили и уходили, на стойке постоянно обновлялись стаканы с виски, но, когда Шивни сползла с высокого табурета на пол, я поняла, что это чересчур даже для меня. Я знала, что ее мягко и деликатно уберут, и, чтобы не быть втянутой в тихий скандал, быстро исчезла из бара, сверкнув на прощание улыбкой.

Итогом маленького ночного разгула стало письмо, подсунутое утром под мою дверь.

Я медлила, не пытаясь вскрыть письмо. Мне нравилась его оболочка – плотный, надушенный конверт из дорогой бумаги с отпечатанным предупреждением.

"Привилегированно и очень конфиденциально. Если письмо попадет не по адресу, пожалуйста, верните его службе безопасности". Я посмеялась и вскрыла конверт, откуда белой бабочкой выпала записка. "Моя прекрасная русская незнакомка, я увидел вас вчера в баре и мечтаю о встрече. К сожалению, я улетаю сегодня в Таиланд, но вернусь в среду. Надеюсь на встречу". Далее следовал телефон в Бангкоке и подпись Кристоф. Я напрягла память, пытаясь вспомнить, кто из вереницы вчерашних мужчин подходит под это имя. Кажется, тот молодой швейцарец из Цюриха, слегка вылинявший, как большинство европейских блондинов, с хорошим телом и пристойным выражением лица.

Есть контакт! Сработало! Я даже прищелкнула Пальцами от удовольствия. Игра началась. Этот конверт положил начало переписке с целым отелем.

Каждое утро я находила под дверью новое письмо – очаровательно-льстивое или гневное. Все зависело от стадии отношений с очередным поклонником. Свою любовную почту я складывала в особый сундучок, как охотник складывает трофеи. Будет что показывать внучкам на старости лет.

Мужчины пошли косяком. Валеты, короли, тузы, как в карточной колоде.

Валеты. Молодые мужчины от тридцати лет с бритой грудью и бритыми подмышками.

Напористы, практичны, сразу хватают жизнь за рога и поворачивают в свою сторону. Не любят длинных увертюр, им нравится, когда занавес поднимается сразу.

Короли. 38-39 лет. Свободный покрой костюмов и легкая расслабленность в движениях. Успели все узнать и от всего устать. Пьют лишнее. Обогатили мой английский фразой: "Не хочешь ли, детка, проверить мой мини-бар?" Тузы. Этим за сорок. Думают, что виски в жилах может заменить им молодую кровь. Меня рассматривают с чувством опасной находки. Хочется попробовать, но слишком много волнений.

Их было много. После швейцарца возник британец с ухватками плейбоя, яхтой и насмешливым отношением к жизни. Безобразный, но занятный, как обезьянка. Я звала его Уродец. Он любил водку с тоником и считал, что русская жена это так же пикантно, как вишенка в пирожном. Затем житель Женевы, чей мясистый рот выдавал женолюбивый нрав. Толстый и с деньгами. Любитель сигар. Когда он глубоко затягивался сигарой, у него был совершенно неуязвимый вид. Тихий немец, торговец "Мерседесами", ставивший на мне эксперимент, можно ли напоить русскую до беспамятства. Он для приличия заказал мне водку с тоником, куда время от времени добавляли новую порцию чистой водки. Я держалась как пьяный матрос, который из чувства чести готов выстоять на качающейся палубе родного корабля.

Потом появился еще один англичанин, самый перспективный из всех, со всеми внешними признаками богатства. 32 года, хорош собой. Торговец скаковыми лошадьми. Однажды ему по мобильнику сообщили, что он продал лошадь за сто тысяч фунтов, которая полетит теперь на "Конкорде" из Лондона в Америку. В восторге он выставил шампанское всему бару. Любил, сукин сын, широкие жесты. Он и меня рассматривал как скаковую лошадь, по статям – длинные ноги, тонкие щиколотки, крепкие бедра. Он мне нравился и одновременно пугал. Он был жесток, как всякий сам себя сделавший мужчина, и источал высокомерие, которое медленно подчиняло себе. Как-то ночью он прижал меня к стойке бара вопросом, что же я здесь на самом деле делаю. Под невыносимым блеском его голубых глаз я почти созналась.

"Что ж, – задумчиво протянул он, – может быть, ты то, что мне нужно". Я отшатнулась как от удара. Этот умный капиталист и бдительный калькулятор прикидывал, во сколько я ему обойдусь. Он всерьез верил, что один человек может принадлежать другому на правах частной собственности.

Богачи все таковы. Они говорят: моя вилла, моя яхта, мои деньги, моя женщина.

Привыкнув к восхитительному русскому пофигизму в отношении Женщин ("ушла одна, придет другая"), я вознегодовала, столкнувшись со столь острым чувством собственности западных мужчин. Мне закатывали свирепые сцены ревности, за мной шпионили, мне задавали вопросы, на которые единственным ответом быть пощечина.

Внешняя пристойность треснула по швам, как костюм, сшитый не по размеру Под маской светских манер оказались живые люди снедаемые жадностью к жизни, страстями и неудовлетворенными желаниями. И сущие звери в постели. Но об этом после.

Из всего этого старательного посева ветра я не собрала ничего. Как легко найти мужчин и как трудно найти Мужчину!

Он возник передо мной внезапно, в два часа ночи, на лестнице модного ночного клуба. Я услышала его дыхание, когда Он встал передо мной и заявил: "Я объездил много стран и видел много женщин. Но, клянусь, ты самая честная, самая лучшая и самая понятливая девушка на свете!" Мы оба были пьяны, и через десять минут после знакомства он стащил с меня туфли, положил мои голые ноги к себе на колени и стал гладить их так, как будто я уже давно принадлежу ему.

Все было просто. Проще не бывает. Звали Его Тони, и Он обжигал меня откровенно голодным взглядом. Я была хороша в ту ночь, как чужое счастье, и жадно и доверчиво окуналась в его черные глаза. В номере Тони я позволила ему узнать долгие поцелуи моих наученных губ, движения моих опытных рук, знающих науку прикосновений, но дальше ласк дело не пошло. Как говорит моя подруга Аэлита:

"Приличная женщина с первого раза не дает. Только со второго". Мы договорились о встрече на следующий вечер, чтобы вместе с его друзьями поехать на ипподром, на скачки. (Весь Гонконг сходит с ума по скачкам.) А дальше… Ну, дальше будет ясно. Следующий день я провела очень мило. Целый день мы с Соней валялись около каскада бассейнов. Солнце в радужном кольце словно пробивалось сквозь вату, но жгло и липло к телу всерьез, как будто не было окутано маревом. Картина вокруг – как из фильмов о будущем.

Вообразите себе: все эти бассейны, водопады, горячие и холодные ванны джакузи, пальмы, цветочные клумбы находятся на сюрреалистическом мосту, который соединяет два колоссальных небоскреба пятизвездочных отелей. Внизу, под этим неправдоподобным оазисом гремит мощное, забитое машинами шоссе. Клочок неба находится так далеко, что его и не достать. Когда ты лежишь на пляжном полотенце, на тебя наваливаются пять колоссов зданий, ослепляющих зеркальными стеклами, которые толпятся вокруг, как стадо диковинных жирафов. На сумасшедшей высоте висят бесстрашные мойщики окон.

В послеполуденные часы, когда солнце стало свирепым, я перебралась в летнее кафе и оттуда наблюдала, как мой ребенок лапкой пробует ледяную воду в бассейне, повизгивая, словно щенок, или парится в пузырящейся воде горячей ванны. Я пила красное сухое вино и закусывала корочками свежего белого хлеба, которые макала в блюдечко с подсоленным оливковым маслом.

После бассейна я удовлетворенно осмотрела свое позолотевшее от солнца тело. Я теперь похожа на сочную грушу, которая созрела и просит, чтобы ее съели. Только кто же съест? От Тони ничего – ни писем, ни сообщений на автоответчике. "Ну и хрен с ним!" – подумала я и отправилась с Соней ужинать.

Вернувшись после семи вечера, я нашла магнитофонную запись: "Привет! Это Тони.

Куда ты провала? Жду твоего звонка до половины седьмого". Опоздала! Ну да ладно.

Я оставила сообщение на его автоответчике: "Тони! Это Даша. Буду ждать тебя в очном клубе, где мы встретились вчера". Хемингуэй уверял, что ночные заведения нужны лишь для того, чтобы одиноким мужчинам было где сводить знакомство с нестрогими женщинами, в остальном же это попусту растраченное время да скверный прокуренный воздух. Тут я с ним не согласна. Я люблю сидеть в барах – в них можно видеть настоящую жизнь.

В тот вечер я сидела в ночном клубе за круглой стойкой в ожидании Тони и потягивала виски со льдом, которое переливалось в моем стакане, как морская вода. На мне было простое белое облегающее платье до пола с разрезом до пупа.

Мои соски вызывающе торчали сквозь тонкую ткань. Я рассматривала себя в клубном зеркале и пришла к выводу, что собственное отражение – это единственное общество, достойное меня.

Ко мне намертво приклеился какой-то зануда-австрияк. На его вопросы я отвечала односложно, зато охотно пила за его счет и курила чужие сигареты. Часы показывали одиннадцать вечера, а Тони все не было, и я начала нервничать. "Вы меня извините, но я должна подняться в номер и проверить, как спит моя девочка", – с милой улыбкой сказала я австрияку, чтобы от него отвязаться. Он заявил, что дети – это святое.

Сонька спала прекрасно. Впрочем, как и всегда. Я спустилась вниз и подошла к лифту ночного клуба. "Где же Тони, черт бы его побрал!" – думала я с тоской. И в этот момент я увидела его в компании бесцветной женщины средних лет, одетой в вечернее платье, и пожилого мужчины в очках. Тони растерянно заморгал глазами при виде меня, но ничего не сказал. Мы вместе сели в лифт, и я напустила на лицо выражение холодной отчужденности, внутренне кипя от гнева. Тони пялился на меня, но молчал как дохлый.

В баре я подсела к австрияку, который был просто поражен резкой переменой в моем настроении. "Что случилось?" – испуганно спросил он. "Моя девочка не спит", – трагическим тоном ответила я. "Да, это печально", – согласился австрияк и тут же участливо предложил выпить водки. "Давайте, – согласилась я, – только сразу двойную порцию и безо льда".

Я в два счета разделалась с водкой, взяла со стойки свою маленькую бархатную сумочку и грустно распрощалась с австрияком. Проходя мимо Тони и его компании, я громко сказала во всеуслышание: "Ты паршивый сукин сын!" На мгновение все посетители бара отставили свои стаканы и обернулись, чтобы выяснить, к кому относится это темпераментное восклицание. Я величественно проплыла к выходу, неся свои прелестные бедра (кстати, они приятно пополнели этой весной – есть что нести!).

Тони догнал меня на лестнице. "Что случилось?" – задал он идиотский вопрос. Тут выдержка мне изменила. Я напустилась на него, словно усталая официантка на клиента:

– И ты еще спрашиваешь! Вчера целовал меня, словно припадочный, а сегодня не желаешь знаться, только потому, что идешь в компании с этой сушеной рыбой?! Ты даже не поздоровался со мной!

– Ты ничего не поняла, – терпеливо объяснил 1они. – Мы втроем работаем здесь от нашей фирмы- Пожилой мужчина – мой босс, дама – моя коллега и жена моего друга.

Именно с ними я ездил сегодня на ипподром и хотел взять тебя с собой. Но Тебя не было в номере. – Я оставила тебе сообщение на автоответчике! – возмутилась я.

– Но я не заходил к себе в номер! Сразу после ипподрома мы пошли в ночной клуб.

Когда я увидел тебя в лифте, у тебя было такое лицо, как будто ты не хочешь узнавать меня.

– И поэтому ты не поздоровался?

– Ну, конечно! Что я должен был подумать? Тебя не было в номере, хотя мы договорились о встрече. В лифте ты как камень. Может, для тебя это случайное приключение, и ты хочешь забыть о нем. Много выпивки и все такое.

– Значит, это всего лишь недоразумение, – безнадежно сказала я. – В таком случае ты пойдешь сейчас со мной.

– Но я не могу! – с отчаянием воскликнул Тони. – Я же здесь не один, а с коллегами.

– Чихать я хотела на твоих коллег! Прощай!

Я вслепую выбралась из клуба, все еще держа осанку, и направилась в бар "Шампанское", знаменитый на весь Гонконг своей коллекцией шампанских вин.

"Напьюсь, как свинья!" – твердо решила я с закипающими слезами на глазах и тут увидела швейцарца Кристофа, преждевременно вернувшегося из Таиланда, и Лошадь (такую кличку я дала красавчику, торгующему лошадьми). Оба ринулись ко мне с таким видом, как будто именно им принадлежат исключительные права на меня. "Как кстати! – обрадовалась я. – Отличная компания для пьянки". Я представила их друг другу, и мы все вместе сели пить шампанское, Лошадь по одну мою Руку, Кристоф по другую.

Чудный был вечерок. Оба моих собутыльника показали себя людьми воспитанными, с хорошими манерами, но если когда-нибудь в бальзам любезности и благоволения была подмешана изрядная поля яда, то это как раз тот случай. Они попросту выживали друг друга и, в сущности, несильно отличались от вульгарных самцов, галопирующих перед самкой. Игра называлась "кто кого пересидит". Лошади не повезло, – ее перехватил компаньон по бизнесу. Страшно довольный Кристоф предложил проводить меня до номера. Я была слишком пьяна, чтобы расслышать чрезмерную откровенность обращенного ко мне зова, и легкомысленно согласилась. Этот тихий, очкастый, бесцветный швейцарец казался мне совершенно безопасным существом, начисто лишенным темперамента.

Мы поднялись на двадцать шестой этаж, вышли из лифта, и я протянула Кристофу руку на прощание, пробормотав нечто вроде: "Спасибо за приятный вечер". Руку мою он сжал крепче, чем необходимо, и прежде чем я успела занять оборону, притянул меня к себе и завладел моими губами. Я попыталась оттолкнуть его, но он обнаружил и опыт в любовных делах, и упрямство. Тогда как женщина от природы добродушная, я решила не противиться и доставить Кристофу маленькое удовольствие. В конце концов, что такое поцелуй? Пустяк. С меня не убудет, а человеку приятно.

Когда я поняла, какое хищное вожделение скрывается под оболочкой его почтительности, было уже поздно. Он уложил меня на пол прямо около лифтов, на толстый, мягкий ковер, скрадывающий звуки, и снял с меня платье. А сам удовольствовался лишь тем, что снял с себя рубашку, обнажив отличную мускулистую грудь, и расстегнул ширинку.

Кристоф осыпал мои руки, шею и грудь побед-Нь1ми поцелуями, а я краснела, когда двери лифтов оТ1Фывались, и какие-то люди, переступая через нас, смущенно говорили: "Извините". "Расслабься, – шептал мне на ухо Кристоф, – в дорогих отелях этим можно заниматься даже на потолке. Никто и глазом не моргнет". Его жадные, опустошающие, слишком смелые ласки пробудили во мне нечто вроде стыдливости. Я бываю иногда очень тугой, и меня дьявольски трудно довести до финиша. После русской неловкой деревенской любви я чувствовала себя школьницей, не готовой сразу разделить странные капризы сладострастия старушки Европы. Даже в животной грубости у Кристофа была какая-то болезненная изысканность.

Глазок видеокамеры упирался в мой глаз, и я вдруг представила себе, какое кино сейчас смотрит служба безопасности. Это неожиданно возбудило меня до крайности.

Извиваясь всем своим благоухающим телом, гладким и гибким, я взвинтила свои нервы и потеряла всякую меру и стыд. Для меня теперь не было ничего низкого. Мы издавали непристойные стоны, перемежавшиеся сдавленными всхлипами, а когда мольба плоти мужской достигла плоти женской, я закричала от резкого триумфального наслаждения. Господи! Как это великолепно – и как коротко!

Когда я вернулась в реальность, голая, мокрая, сытая, до меня дошла смешная сторона ситуации. "Вот это тихоня! Ну, надо же! – думала я с внутренней улыбкой.

– Весь мой хваленый опыт не стоит ломаного гроша, если я не угадала сексуального монстра за внешностью скучного очкарика".

Мы расстались с Кристофом у дверей моего номера. "Когда завтра?" – услышала я его требовательный голос. "В полночь, – ответила я театральным шепотом. – Жди меня у себя в номере". И в этот момент меня совершенно не смущало то, что я стою голая посреди респектабельного отеля, а Кристоф держит в руках мое платье и трусики. "Отдай", – попросила я. "Платье можешь взять, а трусы верну завтра, при встрече", – ответил он и, поднеся шелковый невесомый лоскут к лицу, жадно вдохнул запах женщины, едкий, самочий запах, почти отталкивающий и все же такой притягательный для мужчин.

Как только я вошла в номер, то сразу обнаружила письмо на полу. "Тони, – догадалась я. – Поздно спохватился, милок". Я вскрыла конверт и прочла торопливо нацарапанную записку: "Даша! Я искал тебя весь вечер! И нашел – в баре "Шампанское", и не одну. Я не знаю, как исправить ситуацию. Позвони мне в любое время!" Подпись Тони. Слова "в любое время" были подчеркнуты. Я посмотрела на часы. Четыре часа утра. Ну что ж! Час неплохой, не самый худший в сутках.

Я позвонила, он не сразу взял трубку. "Ты спишь?" – спросила я. "Нет, – соврал он. – Я жду тебя". И это уже не было ложью.

В ту ночь я свернулась, как кошка, в тепле у него под рукой. До самого рассвета мы не выпускали друг Друга из объятий, – лежали тихие, полусонные, безгрешные.

Мы шептались и целовались, и я сделала открытие, что только Тони может удовлетворить голод моих губ. Мы не делали любовь, я была слишком сытой. И запах от меня шел просто нестерпимый и смущающий. Мы лежали словно муж и жена, давно знающие друг друга, в приступе совершенно неоправданного доверия, какое возникает часто между едва знакомыми людьми. И я чувствовала что-то близкое к дуновению счастья.

– Странное дело, – сказала я, – ты мне кажешься ужасно родным. Я даже могу спать с тобой, а для меня это самая трудная вещь на свете, похлеще, чем делать любовь на полу у лифтов, когда люди входят и выходят.

Он сразу насторожился.

– Что ты имеешь в виду?

– Пустяки. Просто вспомнилось.

– Я знаю, я не имею права задавать тебе вопросы… – начал Тони. Продолжение я уже знала.

– Но тебе все равно хочется спросить. Спрашивай.

– Я искал тебя всю ночь. Где ты была?

– Мог бы догадаться. – Я проговорилась. – Что я делала? Злилась на тебя и целовалась с незнакомцем, лежа на полу у лифтов. Просто целовалась.

Я сознательно уменьшила масштабы своего преступления.

– Но там же все снимают камеры! – сказал потрясенный Тони.

– Это все, что тебя волнует на данный момент?! – воскликнула я, почувствовав себя уязвленной.

Он расхохотался.

– Ты невозможная, сумасшедшая, распутная, скверная, но самая потрясающая женщина в мире!

– Я тоже так думаю, – скромно заметила я.

Я ушла от него, когда за окном было светло, и в коридорах уже шастали горничные.

А мне было смешно, что все они думают, что наступило утро, когда на самом деле еще продолжается вчерашняя ночь.

Следующим вечером мы с Тони вели себя куда как примерно – гуляли, держась за руки, умеренно выпивали в разных барах, катались на пароме, а я все время думала о том, что ночью мы должны лечь в постель и наконец-то соединиться. Это заставляло меня нервничать, уж сама не знаю почему. Мне казалось, что секс все испортит.

После прогулки мы пришли к Тони в номер, я второпях выпила коньяк и легла на постель с жертвенным видом. Тони разделся так, как будто делал это передо мной сотни раз, и я снова удивилась тому чувству, когда почти незнакомый человек кажется ужасно родным. Он лег на меня, и мы занялись делом, ради которого я, собственно, и родилась на свет. Это был тихий супружеский классический секс.

Знаете, как это бывает, когда еще любишь своего мужа, и почти каждый вечер делаешь с ним любовь, и оба совершенно счастливы, хотя в этом уже нет той остроты первых дней. И это напоминает семейную трапезу по вечерам – картошка, сосиски, какие-нибудь консервы, баночка соленых огурцов, но все равно вкусно, хотя и без изысков.

Я чувствовала на себе приятную тяжесть нового тела, ощущала, как ходят под руками теплые холмики мужских ягодиц. Движение внутри меня было чуть замедленным, мирным и несущим покой, без той ярости, что сопровождает мои случайные совокупления с первыми встречными.

В два часа ночи я оделась, оставила беспламенный поцелуй на лбу Тони и сказала, что мне пора идти. "Я тебя провожу до номера", – решил вежливый Тони и тоже оделся. "Что ты, не надо!" – "Нет, Нет! Обязательно провожу". Мы вышли в коридор и Пошли мимо чужих дверей, откуда струился сон.

У меня начисто вылетело из головы то, что я обещала Кристофу прийти к нему в полночь. Ведь вещания даются для того, чтобы их не сдерживать.

Тогда я увидела его, стоящим у моей двери, то испытала тихий шок. Было ясно, что он пришел сюда не за хорошим делом. Он стоял как ошалевший кобель, поджидающий суку, и воздух вокруг был насыщен его злым возбуждением.

Несколько секунд я с трудом вырабатывала склеивала, сшивала свою улыбку, но она получилась жалкой и кривой. "Что ты здесь делаешь?" – задала я Кристофу вопрос, пригодный на все случаи жизни. "Жду тебя уже два часа", – просто ответил он. Все трое мы были похожи сейчас на персонажей дрянной комедии, и я засмеялась сухим, нервным, дрожащим смехом, от которого, верно, бьется тонкое стекло.

"Я, пожалуй, пойду, – сказал Тони. – Спокойной ночи". Я посмотрела на его холодное, отчужденное лицо, и сердце у меня сжалось от непонятной боли.

Мы остались с Кристофом вдвоем. Он приблизился ко мне, и я содрогнулась. На его бледном лице с такой исступленной страстью горели расширившиеся злые глаза, что я ни секунды не сомневалась – он может избить меня или изнасиловать прямо здесь и сейчас. "Сука!" – сказал он, вложив в это слово все, что мог.

Дальше было хуже. Он хлестал меня словами, как пощечинами, начисто потеряв свой любезный тон и условную вежливость типичного западного мужчины.

– Что ты делаешь со своей жизнью, дурочка! – говорил он тихо и зло. (Лучше бы кричал.) – Это дерьмо, а не жизнь, и ты знаешь это. Ты швыряешься мужчинами, как непослушный ребенок игрушками. А я ведь мог бы полюбить тебя. Я молод, одинок, умен, обеспечен и знаю много чего о сексе. Чего же тебе еще?

В нем зрел и всходил, как на дрожжах, извечный Ч Длиннее ноги тем легче жизнь.

Лучшее место для мужчины ¦ на груди Д. Асламовой.

С таким лицом я пыталась стать депутатом Государственной Думы.

Голая правда

Даши

Асламовой. рналисти писатель, кандидата упутать Я сделаю Думу при |u"m. Я не да гнев самца, озадаченного прихотями женского вкуса. Он грубо схватил меня за руку.

– Ты гоняешься за деньгами? Но я никогда не платил женщинам за любовь!

– На что ты намекаешь? – я наконец обрела дар речи. – На то, что мне платят за секс? Убирайся!

– Ты сейчас пойдешь со мной в мою комнату! Немедленно!

– Нет! Я не люблю, когда у меня два мужчины за ночь. Я еще не приняла ванну, и на мне чужой запах.

Я улыбалась ему прямо в лицо. Он прижал меня к себе с такой яростью, что сделал мне больно. При этом он издавал нечто вроде рычания, – наверное, так рычат орангутанги, когда у них силой отбирают кокосовый орех.

– Ты обещала быть со мной сегодня, и ты будешь!

– Это правда. Я обещала и выполню свое обещание.

– Когда?

– Завтра. В полночь.

Я почувствовала, как ехидные незримые маленькие дьяволята захихикали вокруг нас.

– Поклянись!

– Черт с тобой! Клянусь!

– Я тебе не верю. Либо ты пойдешь со мной сейчас, либо мы больше никогда не увидимся.

– Нет.

– Прощай и будь проклята, – торжественно объявил он.

– Да пошел ты!

Он отпустил меня, и я перевела дух. Войдя в Свою комнату, я бросилась к телефону и набрала номер Тони. Включился автоответчик. "Тони, миленький! – заголосила я после сигнала. – Возьми трубку, умоляю тебя. Мне надо с тобой поговорить". Но Тони не отозвался. Мне почудилось, что я вижу перед собой его полное укоризны лицо. Мое сердце опьянело от внезапной влюбленности. Я должна его увидеть и вымолить прощение!

Я выбежала из комнаты и бросилась к лифту. Меня всю колотило. Господи! Только бы он открыл мне дверь! "Распутная кукла, продажная девка, последняя тварь! Вот ты кто! Ничего святого!" – твердила я себе и так сжимала кулаки, что острые ногти впивались в ладони.

И Тони открыл дверь на мой отчаянный стук. Когда я увидела его, неожиданно домашнего, в белом гостиничном халате, я упала к нему на грудь и заплакала от облегчения. Он некоторое время молча гладил меня по голове, а потом задал самый верный вопрос:

– Выпить хочешь?

– Виски, если есть.

Тони терпеливо ждал, когда я прикончу порционную бутылочку виски из мини-бара, чтобы задать второй вопрос:

– Это тот парень, с которым ты лежала у лифтов?

– Угу, – я кивнула головой.

– Я себя чувствовал, как будто меня вымазали дерьмом с ног до головы.

Виски развязывает язык лучше всякого детектора лжи, и я неожиданно начала говорить – горячо и несвязно, всхлипывая, словно обиженный ребенок, Я открыла ему секрет, что когда-то у меня было сокровище – мое собственное сердце и как я дурно обошлась с ним, как я обманывала и как обманывали меня, как мне ужасно хочется любить, но не хватает мужества, как в момент страсти я совершенно забываюсь, а потом краснею от этого, и как я избавилась от своего брака, будто стоматолог от сгнившего зуба, и никак не могу заполнить эту пустоту хотя бы временной пломбой, и что прошлое – ложь, и для любви нет дороги обратно. Я говорила до пяти часов утра, а он слушал. Мы оба падали от усталости, и я все время спрашивала: "Ты меня понимаешь? Ты не осуждаешь мои поступки?" – "Иногда они для меня странные и дикие, – отвечал он.

– Но тебе надо выговориться сегодня. И я здесь, чтобы слушать тебя. Говори".

Я ушла от него под утро, шатаясь от усталости, пьяная от собственной откровенности. А в восемь утра меня разбудила бодрая Соня: "Доброе утро, мамочка! Ты хорошо поспала?" Мне пришлось встать, чтобы выполнить свои материнские обязанности. На полу в коридоре я нашла письмо от Кристофа. Оно дышало высокомерием: "Я не уверен, заслуживаешь ли ты моего прощения, но я готов дать тебе второй шанс. Я жду тебя в восемь вечера в холле. Мы поужинаем, сходим в дансинг, а после ты выполнишь свое обещание". Я почувствовала, как между ног у меня становится горячо. Я вспомнила его глаза разъяренного кота, его жадные руки, вспомнила, как он весь трепыхался от страсти и как он подвел меня к финишу в состоянии чуть ли не беспамятства тогда, около лифтов, и усмешка тронула мои губы. "Ну, распутная девка, ну шлюха, и что из того? – подумала я. – А много ли мне осталось лет, когда я еще могу быть шлюхой?" В этот момент раздался телефонный звонок. Это Кристоф решил выяснить, светит ли ему что-нибудь сегодня ночью.

– Ты читала мое письмо? – спросил он в нетерпении. – Да, но я не могу видеть тебя в восемь вечера. Я обещала своей дочери ночную прогулку на пароме.

– Ты вчера дала клятву, – напомнил он.

– И я ее сдержу.

– Когда?

– Я же сказала тебе: в полночь.

– Я не верю тебе.

Меня мучило похмелье, и я не была склонна к вежливости.

– Послушай, Кристоф. Выбор у тебя небольшой: верить или нет. И я не хочу тратить силы на объяснения. До вечера.

Я положила трубку. Пива! Вот чего мне сейчас не хватает. За завтраком я пребывала в странно равнодушном, выпотрошенном состоянии. Видимо, ночной эмоциональный взрыв не прошел для меня даром. Мне решительно было наплевать на всех мужчин на свете. Особенно на Тони. В этот момент я и представить себе не могла, что нынче вечером, всего через два дня после знакомства, он сделает мне предложение. Вот как это случилось.

Вечером мы с Соней отправились на пароме на полуостров Коулун. Мы долго бродили по этому фешенебельному району, потом свернули к ночному рынку, где на маленьких жаровнях готовятся самые немыслимые блюда на свете. Их острые ароматы наполняют целый квартал и способны расшевелить даже камни.

Я уже привыкла ходить как настоящая жительница Гонконга, опираясь на ручку длинного зонта,. вдыхать фантастические запахи, вежливо кивать белым людям на улицах, торговаться в лавках. Мы поужинали с Соней в маленьком китайском ресторанчике. Ели крохотные, похожие на маленькие уши пельмени, которые просто таяли во рту, маслянистые, как сливки, овощи, выложенные на кружевных листьях салата, похожих на зеленый мох.

Вернулись мы поздно. Уложив девочку спать, я надела вечернее платье, побрызгала духами между ног и в теплую ложбинку на шее, тяжело вздохнула и отправилась выполнять свое обещание. Все-таки мне не откажешь в своеобразной честности.

Кристоф встретил меня весь при параде, лучась победной улыбкой, чем сразу же вызвал мое крайнее раздражение.

– Налей-ка мне виски, – сказала я с порога.

– Подожди минутку. Сейчас принесут лед.

– Не надо льда. Сгодится чистый.

– И все же я прошу тебя подождать.

Я заскрипела зубами от злости. Мне и в голову не приходило, зачем ему понадобился лед.

– Я не люблю ждать, – заявила я. – Дай мне виски, и немедленно.

– А я не люблю выслушивать приказы от женщин, – он поймал мою руку и поцеловал ее. – Я сам отдаю приказания.

– Ах ты боже мой! Какие сложности!

Явился официант с серебряным ведерком, полным льда. Я наконец-то получила свое виски. Я успела сделать несколько глотков, как Кристоф приступил к делу, медленно, с чувством, по всем правилам. Это была не та сумасшедшая страсть, что так подкупила меня у лифтов. Нет. Это была изысканная холодноватая демонстрация секса профессионалом, так сказать, показательные выступления. Кристоф задался целью поразить меня своей изощренностью. Некоторые его приемы явно отдавали плагиатом, Как, например, тающий лед на женском теле.(Вот Для чего понадобились кубики льда!) "Старо, – думала я, пока холодные капли стекали по моей коже. – "Девять с половиной недель" видели даже малолетки".

Весь этот тщательно продуманный и отрепетированный спектакль вызывал любопытство, но не возбуждение. Я всегда предпочту пусть неумелую, но подлинную страсть искусным, прохладным сексуальным играм. Такие игры напоминают мне восковые фрукты – красивые, но не настоящие, без вкуса и аромата.

Я мучилась как подопытный кролик и пыталась подыгрывать, но актриса из меня никудышная. Порядком подустав от экспериментов, я даже спросила: "А по-простому нельзя?" Я пришла к забавному выводу. Чем выше человек взбирается по социальной лестнице, чем больше опутывает себя полным перечнем запретов, правил, табу, тем он необузданнее и изобретательнее в сексе – единственной области, где свобода властвует всегда. Достаточно вспомнить Билла Клинтона и Монику.

Уязвленный моим равнодушием Кристоф наконец спросил:

– В чем дело? Ты не хочешь меня? Я ухватилась за привычную ложь:

– Понимаешь, писатели ничего не чувствуют в сексе. Они наблюдают за чужими реакциями, запоминают их, чтобы потом использовать в своих произведениях. Для меня важнее литература, чем реальная жизнь.

Он молчал, обдумывая мои слова.

– Отпусти меня сегодня, – попросила я как провинившийся ребенок, которого поставили в угол. – Пожалуйста. До завтра. Да и лед уже в ведерке растаял, – не удержалась я от иронии.

– Но завтра я уезжаю

Тогда отпусти навсегда. Он снова обрел свое высокомерие.

– Никто тебя не держит. Что ты сейчас будешь делать?

– Спать. Не сердись. Я бываю невозможной.

Я вышла из комнаты и с облегчением закрыла за собой дверь. Ненавижу такие сцены.

Все так неловко и нескладно. И мне в самом деле пора выспаться. Ночи я провожу с мужчинами, а в восемь утра меня будит ребенок. Надо иметь железное здоровье, чтобы выдерживать такой образ жизни.

В моей комнате автоответчик раскалился от страстных посланий. И все от Тони.

"Моя девочка, моя любимая! Где ты? Я ищу тебя весь вечер. Не покидай меня!

Позвони! Я жду!" Одни восклицательные знаки. Ах, Тони! Нет у нас с тобой ни прошлого, ни будущего, одно только хрупкое настоящее, которое мы можем промотать сегодняшней ночью, как завзятые игроки на гонконгском ипподроме. Решено! Я позвонила ему и сказала только два слова: "Я иду".

Есть люди, которые попадаются на самых простых вещах. Я села в лифт, нажала кнопку шестнадцатого этажа, а на двадцать втором этаже лифт открылся, и я увидела Кристофа. О черт!

– Ты же собиралась лечь спать? – подозрительно спросил он.

– У меня бессонница и головная боль. Сейчас выпью стаканчик коньяка в баре, и все пройдет.

Для убедительности я потерла свой висок.

– Я тоже собираюсь в бар.

Он придвинулся ко мне и взял меня за руку.

– Может быть, начнем все сначала?

Тут лифт остановился на шестнадцатом этаже, но никто, разумеется, не вошел. – Странно, – сказал Кристоф. – Кто же вызвал лифт?

– Какие пустяки! Просто человек уехал на другом подошедшем лифте.

– Тогда бы кнопка вызова погасла.

– О какой ерунде мы болтаем! Значит, человек передумал ехать и ушел.

– В самом деле?

Кристоф обнял меня, и я почувствовала сквозь его штаны, как напрягся его крупный член. Проклятие! По-видимому, он хочет женщин только в лифтах.

– Мы же хотели в бар, – напомнила я и нажала кнопку первого этажа.

Когда мы спустились в холл, я виновато улыбнулась и сказала:

– Извини, Кристоф. Мне придется подняться наверх. Я забыла свои сигареты.

– Но у меня есть с собой.

– У тебя слишком крепкие. Жди меня в баре. Я сейчас вернусь.

Господи! Я совсем завралась. Подавив последние вздохи совести, я нажала кнопку проклятого шестнадцатого этажа.

Когда Тони открыл мне дверь, я поняла только одно: если он улыбается, мне отчего-то становится хорошо. Он прижал меня к себе, послушную, еще не остывшую от чужого мужского жара.

– Где ты была всю ночь?

Я зажала ему рот поцелуем. На несколько секунд мы замерли, у нас обоих порвалось дыхание. Потом, торопясь, словно врач, который спешит сделать операцию, пока пациент под наркозом, я прошептала:

– Давай-ка быстренько в постель. Я тебя хочу.

Я стремительно разделась перед ним, бесстыдная и невинная, и мы поспешно удовлетворили первый голод. Но это лишь отсрочило разговор. Насытившись, он вернулся к мучившему его вопросу:

– Где ты была всю ночь?

– Тони, почему мужчины так любят задавать дурацкие вопросы?

Тем более когда ответ заранее известен.

– Где ты была всю ночь?

Его не так-то легко было сбить с толку.

– Я гуляла с Соней.

– Не морочь мне голову. Соня ложится спать в десять вечера.

– Но мы задержались, и она легла спать в одиннадцать.

– Что ты делала после?

– Я пошла в бар "Шампанское".

– Я был там, но не нашел тебя.

– Значит, мы разминулись. Потом я отправилась в тот ночной клуб, где мы с тобой познакомились.

– Я и туда заходил.

– И что? Не нашел? – я делала жалкую попытку потянуть время.

Он расхохотался и крепко поцеловал меня, но поцелуй все еще был продолжением допроса. Я вдруг почувствовала безмерную усталость. Я могла бы сочинить сто сказок, но не хочу я лгать. Тем более в постели.

– Тебе нужна правда?

– От тебя только правда, какой бы она ни была. Я тебе помогу. Ты была с тем мужчиной?

Пойманная на горячем, я и не думала отрицать. После бесстыдно пояснительного диалога он вдруг сказал:

– Не вижу иного способа удержать тебя, как только жениться на тебе.

– Логично. И когда ты это придумал?

– Сегодня днем. Я много думал о нас с тобой.

Я смеялась так долго, что на глазах у меня выступили слезы. Ну надо же! Поехать черт знает куда за мужем и в самом деле найти его.

– Ты не принц Чарльз, – сказала я.

– Я не принц Чарльз, – подтвердил он.

– И ты не миллионер, – заметила я.

– Не миллионер, – согласился он.

– Где ты живешь? – спросила я.

– В Англии, в Манчестере, – ответил он.

– Что я буду делать в Манчестере?

– Спать со мной каждую ночь.

Этот сумасшедший разговор настроил меня на легкомысленный лад, и под влиянием любви и алкоголя я сказала: "Да". Я не стала ему объяснять, что я не та девушка, которую мужчина рад привести домой и познакомить с мамой, и я не из тех, кто празднует золотую свадьбу. Он и сам это понял.

Я приникла к нему, и мы снова соединились. В ту ночь я была заласкана им, залюблена, зацелована. Со всем пылом неверной женщины я шептала ему на ухо порусски что-то несказанно-милое, ласковое, глупое. Он напрасно пытался понять и все время просил перевести. "Невозможно!" – смеялась я. И он делал мне большое, очень большое удовольствие. Блаженство все росло и наконец завершилось последней ослепляющей вспышкой. Мы впервые кончили вместе, и в приливе стыдливой радости я спрятала лицо у него на груди.

– А теперь я должен признаться тебе в одной веши, – тихо сказал он, когда страсти улеглись.

– Я слушаю тебя.

– Ты – вторая женщина в моей жизни.

От неожиданности я поперхнулась коньяком, который пила в тот момент.

– Не может быть! Не верю своим ушам. Тебе уже тридцать три года!

– Ну и что? Я женат уже десять лет и все эти годы хранил верность своей жене.

Сейчас мы подали на развод, живем раздельно и ждем процесса. Через три месяца весь этот кошмар закончится. В Англии развод – жутко сложная штука. Если б мы не расстались с ней, я никогда бы не посмотрел на другую женщину.

– Ух! Вот это новость. Это почти то же самое, что спать с девственником.

– А сколько мужчин было у тебя?

Я замялась.

– Ну, я точно не помню. У меня плохо с математикой.

– Мне кажется, единственный способ заставить тебя хранить верность – это держать тебя все время беременной.

– Бесполезно. И тут недоглядишь.

Мы рассмеялись и принялись составлять шутливый устный договор об условиях совместной жизни.

– Что бы ты хотела?

– Видеть мужа не больше чем неделю в месяц.

– Так мало?!

– Так много! Мужья жуткие зануды. А твои условия?

– О-о, их много! Первое – ты должна полюбить Регби.

– Да пошел ты!

– Второе, – не смущаясь, продолжал он, – научиться пить чай в пять часов вечера. Это время классического английского чаепития.

– Это будет нетрудно.

– Третье – ты должна любить только меня. Я подумала немножко, а потом спросила:

– Слушай, а компромисс возможен?

– Какого рода?

– Я даже согласна на регби, но вот третье условие мне не по силам.

Он сделал вид, что собирается меня задушить, и мы оба рассмеялись.

– Я такая, какая есть. Меня не переделать.

– Знаю. И не надо тебе меняться.

И он подарил мне один из тех взглядов, которые проникают в самое сердце.

Следующий вечер был прощальным. Мы сидели в элегантном кафе, и Тони смотрел на меня с грустью, как на птицу, которая еще сидит на ветвях, но уже расправила крылья для полета и зорко смотрит вдаль. Для меня он утратил всякую реальность; я еще могла коснуться его, но между нами легли материки, страны, города. Перед расставанием всегда бывает минута, когда любимый человек уже не с нами.

– Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду? – спросил он.

– Я пойду в свою комнату, лягу на кровать и буду плакать в подушку, – ответила я, пустив в ход свои самые бархатные интонации.

– Ты лжешь. Как только меня здесь не будет, ты наденешь вечернее платье и пойдешь в бар "Шампанское".

– Я не лгу. Я просто говорю то, что тебе больше всего на свете хочется услышать.

На прощание я оставила на его губах тонкий слой помады.

Он улетел, и мне стало скучно. Я сидела в пьяном тумане среди блеска и одиночества ночного заведения и думала о том, что после тридцати лет жизни, разгромленной тысячью случайностей, нужны только подлинные, длительные привязанности. Но моих благочестивых мыслей хватило ненадолго. Мне захотелось кого-нибудь поцеловать, все равно кого. Привычно рыская глазами по лицам мужчин, я вдруг увидела Уродца, богатого англичанина-плейбоя, любителя водки с тоником.

Как кстати! Я помахала ему рукой, и он поспешил ко мне.

Мы очень весело выпили, а после направились в битком набитый ночной клуб, где творилось нечто невообразимое. Был субботний вечер, и народ отрывался вовсю.

Совершенно незнакомые люди говорили друг другу "Хай", танцевали, обнимались и целовались. К стойке бара невозможно было пробиться, но меня увидел бармен китаец, который не раз ставил мне бесплатный стаканчик виски со словами: "Самой красивой женщине в Гонконге".

– Это ваша девушка? – заорал он Уродцу, пытаясь перекричать сумасшедший гам.

– Моя! – проорал польщенный Уродец.

– Быстрей заказывайте, пока вас не смели! – завопил бармен, игнорируя десятки протянутых Рук.

Мы получили свое виски, и Уродец удивленно спросил меня:

– Тебя здесь знают?

– Еще бы! – ответила я со счастливой улыбкой. Потом Уродца перехватили трое друзей-британев, и я потеряла его из виду. Я пыталась танцевать На маленькой сцене, но поскользнулась на блестящем паркете и упала, увлекая за собой маленького официанта с подносом, уставленным бокалами. Звон стекла, сверкание осколков, выплеснувшееся виски на моем ядовито-розовом платье, маленькая паника на сцене. Все как в плохом кино. Я чудом не порезалась. Меня с превеликой осторожностью извлекли из останков стекла, и, полагаю, я надолго потеряла в этом баре репутацию благовоспитанной леди.

Вскоре меня обнаружил Уродец, мы добавили горючего в нашу жизнь, и, танцуя у стойки бара, я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади. Мне пришло в голову, что он имеет совершенно извращенное представление о нашей программе на сегодняшний вечер. И вот почему. Я была потрясена гигантским размером того, что упиралось в мои ягодицы. Он не поддавался никакому описанию. Я всякие повидала в жизни, но такой! "Перо бессильно описать", – как говорили с легким вздохом писатели XX века.

Я почувствовала бесконечную и подлую слабость в руках и ногах. Меня не переделать! Я всегда пытаюсь то здесь, то там урвать немножко любви.

– Я живу в соседнем отеле, – сказал Уродец. – Поехали ко мне.

– Не могу. Я сегодня храню верность другому мужчине.

– Где этот мужчина сейчас?

– Летит в самолете.

– Верность хранят только на земле, а он в воздухе. Вот когда он приземлится…

– И все же нет.

– Позволь хотя бы проводить тебя до твоего номера.

Мы поднялись на двадцать шестой этаж, и он прижал меня у двери моей комнаты. – Я тебя хочу.

– Это не причина. И потом здесь негде…

– Сейчас я что-нибудь придумаю.

И придумал, сукин сын! Он нашел дверь, ведущую к черной лестнице для прислуги.

"Что, прямо здесь?!" – в ужасе воскликнула я, очутившись на холодной каменной площадке, залитой беспощадным электрическим светом.

Он не ответил. Потом был короткий рывок друг к другу, внезапное и яростное сплетение тел, стремительное и беспорядочное утоление страсти. Кто-то не спеша поднимался по лестнице, и этот страх чужих шагов подтолкнул нас к финишу. Во время оргазма я вцепилась зубами в рубашку Уродца, чтоб не заорать.

Когда схлынула помрачающая волна бесстыдного наслаждения, я очнулась и увидела себя, лежащей голой спиной на твердом, как лед, каменном полу. Шаги приближались, мы подпрыгнули, как напроказившие школьники, которых вот-вот застанет учитель с указкой в руках, схватили одежду и выскочили в коридор в чем мать родила. На наше счастье, там никого не оказалось.

Я одевалась, приплясывая от нервного возбуждения, как вдруг вспомнила, что мы оставили на лестнице использованный презерватив.

– Глупости! – небрежно заметил Уродец. – Найдут и уберут. Лучше скажи мне, мы увидимся завтра?

Я кивнула и крепко поцеловала его в губы. Потом сказала:

– А теперь иди. Мне надо побыть одной.

Спать мне совершенно не хотелось. На земле вообще нет времени, чтобы спать, раз ты женщина. Я тихо вошла в свою комнату, налила виски и со стаканом в руках и с сигаретой заперлась в ванной, чтобы не разбудить Соньку.

Там, сидя на унитазе, я пила виски и рассматривала свое умноженное зеркалами разгоряченное лицо. Не лицо, а маска похоти, сука в охоте. Нравственность моя, дочь московских общежитий, ничуть не была задета недавней сценой на лестнице.

Бедный Тони! Если мы с ним сойдемся, я украшу его голову целыми зарослями рогов.

Я поставила пустой стакан на пол, встала и подошла к зеркалу. Какая порочная красота! Глаза, сожженные бессонницей и обведенные темными кругами. Искусанные губы с запекшейся кровью. Следы мужских зубов на шее. Сколько ночей я уже не сплю? Боже мой! Я исхудала и почернела, как заблудшая кошка, и прислуга в отеле при встречах со мной, стыдясь, отводит глаза. Но что же делать, если как женщина я поистине ненасытна!

Часы показывали пять утра, когда я рухнула в постель. А в девять меня разбудил звонок Уродца:

– Привет, сумасшедшая русская женщина! Мой самолет в полночь. Как насчет встречи в девять вечера?

– Не могу. Ребенок в это время ложится спать.

– А в половине десятого?

– Идет. Я приеду к тебе в отель.

Как только я положила трубку, раздался следующий звонок. От Тони, прилетевшего в Лондон.

– Что ты делала этой ночью?

– Тони, это что? Самый популярный вопрос сезона?

– Ты не ответила.

– Я пила в ночном клубе.

– Одна?

– За кого ты меня принимаешь? Конечно, с мужчиной.

Он помолчал. У него явно не хватило духу узнать подробности. И слава богу! Врать с похмелья я не умею.

– Я люблю тебя.

– Я тоже, милый, но у меня страшно болит голова. Я мечтаю о пиве.

– Ладно, я позвоню тебе днем.

В полдень я, как всегда, лежала у бассейна и размышляла о социальной и моральной ценности блуда. В сущности, я очень простая женщина. И моя беда лишь в том, что я ужасно люблю любовь. Мне нравится доставлять мужчинам удовольствие, и я не вижу в этом ничего дурного. Для меня это так же естественно, как поесть или поспать. Приписывать мне какую-то роковую власть над мужчинами попросту смешно.

В душе я остаюсь бесхитростной и неиспорченной. В мой ручей может окунуться любой мужчина – и богач, и бедняк, и умный, и глупый, и молодой, и старый, – лишь бы он мне приглянулся в данный момент. Я искательница счастья на коротких дистанциях. И удовольствие от секса в полной мере я начала получать только сейчас, в тридцать лет. По-видимому, женщина созревает для любви, только пройдя через всю интимность и через все отрицательные стороны брака.

Мои размышления на эту тему прервал подошедший управляющий отелем Алекс, с которым мы всегда мило раскланивались. Его внимательные глаза не упустили ни одного моего проступка. Как часто он ловил меня под утро, когда я крадучись возвращалась в свой номер с видом лисы, шкодившей всю ночь.

Алекс – ярко выраженный мужчина с безупречными манерами. У него счастливая наружность, неотразимая для женщин и неприятная для мужчин. Высокий и элегантный, он был бы хорош в костюме матадора. Глядя на его густые черные волосы и глаза, будто сделанные из голубого агата, я каждый раз мучилась вопросом, кого же он мне напоминает. Но если хочется что-то узнать, проще всего спросить, не так ли? Что я и сделала на этот раз.

– Алекс, в вас есть что-то знакомое для мен хотя я уверена, что мы не встречались прежде. Кто вы вы по национальности?

– Австралийский серб. Мои родители эмигрировали в Австралию.

Я улыбнулась от удовольствия.

– Теперь все ясно. Я обожаю сербов. Это самые красивые мужчины на свете.

Мы разболтались.

– Как ваш отдых? – спросил Алекс.

– Немного утомителен. Но ничего. Сегодня мой последний вечер в Гонконге. Завтра я уезжаю.

– Вы заняты сегодня?

– Почти нет. Только до одиннадцати вечера.

– Окажите мне честь выпить со мной сегодня шампанского в полночь.

– Охотно..

– Итак, до вечера.

Мы раскланялись. Бог мой! Какие манеры! Как в кино о жизни высшего общества.

В девять вечера я ехала в такси через сияющий Гонконг и думала только о том, как бы месячные не испачкали мое сказочно белое платье. Вот не везет! В последнюю ночь! Не могли потерпеть до завтра.

Гостиница Уродца оказалась не менее помпезной, чем моя, – с гобеленами, золотыми лифтами, космическими подсветками, орхидеями и райскими птицами. Говорят, в Гонконге лучшие в мире отели. И ведь правду говорят.

А теперь представьте себе минет на пятьдесят шестом этаже небоскреба. Ощущение приблизительно такое же, какое испытывает воздушный гимнаст, работающий с сеткой. Однажды глянул вниз, а сетки-то нет. Мы занимались этим второпях и вкратце, поскольку Уродца внизу ожидало такси, чтобы везти его в аэропорт.

На прощание он поцеловал меня в шею и сказал:

– В августе я собираюсь поплыть на своей яхте в Сен-Тропез. Поедешь со мной?

– Если смогу, милый, – ответила я, а про себя подумала: "В августе я даже не вспомню, как тебя зовут".

– Что ты будешь делать сегодня вечером, когда я уеду?

Я чуть было не брякнула в ответ: "Буду рыдать в подушку", но вовремя спохватилась. Нельзя так бессовестно эксплуатировать одну и ту же фразу.

– Меня пригласил на бокал шампанского управляющий отелем. Думаю, будет официоз и скука. Но из вежливости пришлось согласиться.

– Надеюсь, у тебя не будет ночью другого мужчины?

– Конечно, нет! У меня же месячные, – просто-Душно объяснила я.

– Ты невозможна! Могла бы из любезности солгать, придумать что-нибудь приличное.

– Что, например?

– Ну, нечто вроде: "Сегодня ночью я буду думать только о тебе!" – Собственно, что-то в этом духе я и собиралась Тебе сказать. Одно могу обещать тебе точно: я нусь тебе верна до двенадцати ночи. А там посмотрим.

И я выполнила свое обещание. В полночь я сидела с Алексом в баре, очень респектабельно пила шампанское и гадала, знает ли этот на редкость воспитанный, вышколенный человек слово "трахаться". И как он это делает, если делает вообще, – в галстуке или без галстука? Меня так и подмывало спросить, но я удержалась.

Вместо этого я задала более приемлемый вопрос:

– Алекс, а вам не скучно всегда быть безупречным джентльменом? Отличный костюм, идеально отутюженная рубашка, неизменная улыбка, от которой, наверное, сводит скулы, и все эти фразы: "Как поживаете?", "Окажите мне честь", "Всегда к вашим услугам", "Прекрасная погода, не правда ли?" и так далее. Меня бы затошнило. Вам не хочется иногда послать все к черту?

Он весело рассмеялся.

– Вы правы, иногда это и впрямь скучновато, но я привык. И потом, когда у меня выдается свободный день, я надеваю шорты, майку, сажусь на свой мотоцикл и гоняю по Гонконгу как сумасшедший. Признаться, обожаю мотоциклы.

– Вы?! Не могу поверить!

– Но это так.

Я залюбовалась мальчишеским выражением его удивительно правильного лица с едва заметными морщинками в уголках глаз, говорившими об опыте и знании жизни.

– Сколько вам, в сущности, лет?

– Тридцать девять.

– И вы все еще не женаты. О чем вы только ДУ" маете?

– О жизни. Она не годится для семейных отнощений. Я живу в разных странах и нигде не пускаю корней. До Гонконга я пять лет управлял отелем в Японии. Это были чудесные и странные годы. Я жил с очаровательной японской девушкой. Когда мы сошлись, она ни слова не говорила поанглийски, а я по-японски. А когда расстались, оба болтали на двух языках.

– Бедная девушка! Если вы использовали ее только в качестве учительницы японского…

Его улыбка стала отчетливей.

– Ну, не совсем. И потом, если говорить о семье, я не знаю, что со мной будет дальше, в какой стране я окажусь. У меня нет собственного дома, только гостиница. Такая жизнь – слишком хрупкая основа для прочных отношений.

– Отчасти я вам завидую, – сказала я. – Вы все время живете в отелях, а в них никогда не бывает скучно. Новые лица, новые встречи, новая любовь. Вы как будто каждый день путешествуете, хотя и остаетесь на одном месте.

Так мы мило болтали под шампанское, под ликеры, а после решили перепробовать все коктейли. К двум часам ночи я уже лыка не вязала, но вертикальное положение еще удерживала.

– Пойдемте танцевать в ночной клуб, – предложил Алекс.

– С удовольствием, но сначала я должна проверить, как спит моя девочка.

Я грузно поднялась со стула.

– Давайте сделаем так, – сказал Алекс. – Вы пойдете в свою комнату, а после, когда будете гото-fb, зайдете за мной.

"Если это называется потанцевать…" – мелькнула у. меня мысль.

Когда я зашла в роскошные апартаменты Алекса, глазам моим предстала удивительная картина. По всему номеру он расставил букеты белых лилий, а огромную кровать (не кровать, а настоящее ложе!) окружил толстыми католическими свечами с запахом ладана, привезенными из Макао, этого последнего оплота христианства в Азии.

– Я совсем забыл! – с наивным видом воскликнул Алекс. – Ночной клуб уже закрыт, слишком поздно. Мы не сможем потанцевать.

– Зато мы сможем сделать кое-что другое, – заметила я.

Он привлек меня к себе и нежно поцеловал в губы.

– Алекс, не увлекайся! У меня месячные.

– Не имеет значения. Для меня главное – доставить удовольствие женщине.

Он уложил меня на кровать и бережно раздел. Я лежала тихо, как покойница в склепе, вся в горящих свечах и лилиях. Шелестящий дождь за окном усиливал впечатление погребения. "Некрофил!" – с ужасом подумала я, но все обошлось.

Я с готовностью предоставила ему мое охочее на ласку тело. Мне, в сущности, ничего не пришлось делать. Он занимался мною три часа совершенно бескорыстно, без выгоды для себя. Мой самый нежный любовник. Он погружал мое тело в неземной, чувственный экстаз, находил мои горячие точки и ничего не требовал взамен.

Иногда я проваливалась в сон, потом снова пробуждалась от его ласк. Временами у меня ум мутился от блаженства.

Мы расстались под утро. Напоследок он мне сказал:

– Не забудь! Ты завтракаешь со своей девочкой в пентхаусе, в клубе для миллионеров. А вечером У тебя там же коктейль.

– Как ты это сделаешь?

– Просто внесу твою фамилию в компьютер.

Утром я заметила в отношении ко мне персонала какую-то неуловимую ноту личного внимания. Уверена, что весь отель был посвящен в ночную тай-ну, – такие вещи трудно скрыть..

Для вечернего коктейля в клубе для миллионеров мы с Соней разоделись в пух и прах. Рядовому человеку куда легче попасть в царствие небесное, чем в такой клуб. В небольшом круглом прелестном зале были накрыты столы – восхитительные маленькие пирожки с разнообразными начинками, фрукты всех сортов и видов, сыры, необычайные крохотные пирожные, канапе, от одного вида которых слюнки текут.

Настоящее пиршество для лакомок.

– Что ты хочешь, моя девочка? – спросила я Соню.

Мой ребенок окинул взглядом полководца накрытые столы и ответил:

– Чипсов.

– О-о, нет! – простонала я. – Только не это. Я куплю тебе сколько угодно чипсов после, но здесь столько других прелестных вещей.

– Хочу чипсов, – упрямо твердила Соня.

– Ну, хорошо, – сдалась я.

Принесли огромное серебряное блюдо чипсов, и мой ребенок блаженствовал в этом чипсовом раю.

Мы провели вечер среди тихих, воспитанных людей, которые в совершенстве разбираются в букетах вин и сортах сыра и никогда не повышают голоса.*Иел кругом ничтожный разговор о скачках, летних поездках в Сен-Тропез и нерасторопности прислу-Ги- Я слушала, пила бокал за бокалом шампанское, Наносила изрядный ущерб пирожкам и чувствовала Себя как никогда чужой. Я видела женщин спокой-4b как произведения искусства, с лучистыми пят нами драгоценных камней на груди и огоньками бриллиантов, дрожавших в ушах. Я испытывала новое ощущение, как будто я сижу в надушенной, разукрашенной шкатулке, за стенами которой есть реальный мир. Мне вдруг открылась оборотная сторона богатства – этого хотя и привилегированного, но все же загона. Я словно поднялась на пьедестал, и вид с этой высоты меня разочаровал.

Я уезжала из отеля совершенно по-киношному.

"Вы позаботились о лимузине до аэропорта, мадам?" – спросил меня Алекс, как всегда, безупречно галантный, как будто не он оставил ночью засосы на моей шее.

"Алекс, прекрати. Какой лимузин! Я промотала все свои деньги". – "Не беспокойтесь, мадам, – сказал он с тонкой улыбкой. – Лимузин будет ждать вас в восемь вечера".

В длинной блестящей машине, уносившей меня в аэропорт, я почувствовала себя Джулией Роберте в фильме "Красотка". Сказка заканчивалась, Золушка возвращалась после бала. По правилам игры лимузин должен был превратиться в тыкву, а лоснящийся негр-шофер в толстую черную крысу. Но ничего не случилось. Все здесь было подлинным, кроме меня.

В самолете нас немилосердно трясло. Стюардессы сидели пристегнутыми и с насмерть перепуганными лицами, позабыв свои дежурные улыбки.

– Вы же должны привыкнуть к таким вещам! – удивилась я.

– Привыкнешь тут! Как же! – ответила мне стюардесса, хорошенькая бледная девушка. – Мы ведь тоже жить хотим.

Только я чувствовала себя превосходно. Сонька безмятежно спала на полу на одноразовом комплекте белья, закиданная пледами. А я искала любовь в об185 манной глубине виски. Ух, как классно было в Гонконге! Эти долгие стоны и короткие сны по ночам, и каждая ночь приносит с собой новые открытия, новые ощущения, новый вкус.

Сердце мое – как гостиница, набитая разными постояльцами. Одни уезжают, другие приезжают. У меня прекрасно отлаженный механизм забывания. Если бы я не умела забывать, в моей гостинице не осталось бы мест для новых постояльцев. Мой цинизм – красивый, поэтический, почти идеальный, и все же я понимаю, чего лишена вследствие своего цинизма. Каждый мужчина – нечто вроде охотничьего трофея. Его можно завалить, как медведя, сделать из него чучело и поместить в книжку, как в музей под стекло. А потом хвастаться перед знакомыми: гляньте-ка, люди добрые, какого зверя я подстрелила! Все мои книжки набиты тушками подстреленных мужчин.

Что я имею в сухом остатке после Гонконга? Кристоф – придурок, знать его не хочу, пусть сидит в своем Цюрихе. Алекс – прелесть, но из Москвы До Гонконга не дотянуться. Уродец неплох (а какой член!), но классический плейбой. Лошадь я упустила. Он подошел ко мне как-то утром в ресторане, а за завтраком меня трогать нельзя, я с похмелья туго соображаю. Он предложил встретиться вечером. А я в тот момент разрывалась между Тони и Кристо-фом, и у меня просто не было физической возможности всунуть Лошадь где-то между двумя этими Мужчинами. А жаль!

Ах, Тони! Слишком поспешные чувства. И кто он такой, если уж на то пошло?

Английский командированный, обыкновенный менеджер, пусть и пре-Успевающий. Не то. А любовь – это великое тщеславие, и оно должно сочетаться, особенно в браке, со всеми иными видами тщеславия. И все же, все же… В какой-то момент я испугалась, что стою на грани большого, подлинного чувства.

Я вернулась в холодную Москву. И каждый раз, когда Тони звонил мне, вдруг начинало казаться, что треснул серый московский асфальт и откуда-то с другой стороны земного шара ко мне пробивается тепло тропической гонконгской весны. Он звонил из Нью-Йорка и Йоханнесбурга, из Швеции и Парижа, из Сингапура и Канады.

Его, словно мячик, бросало по планете.

Ни у него, ни у меня не хватило терпения ждать. Страсть нуждается в живом тепле, а не в телефонных переговорах. Любовь поцвела и скукожилась. Мое чувство к нему ослабело, на него наслоились иные желания, иные мужчины. А врать я не умею.

Однажды ночью я наговорила ему много жестоких слов. И все было кончено. Наша любовь была как вино, которое нельзя долго хранить и перевозить с места на место.

Моя гонконгская весна ушла безвозвратно. И теперь я точно знаю, что самая безумная и стойкая любовь – всего лишь скоропреходящее чувство.