Он ничего не знает и думает, что знает все. Это ясное указание на политическую карьеру.
Бернард Шоу Я разбита, раздавлена, уничтожена, и хорошо намыленная веревка этой ночью кажется мне не худшим выходом из положения. Моя маленькая армия, в которой я сама и генерал, и солдат, потерпела сокрушительное поражение. Я похожа на собачонку, получившую удар копытом от лошади, за которой она так долго бежала и лаяла. "Всяк знай свое место", как говорится в старинной сказке.
В ночь после выборов даже водка кажется мне безвкусной водой из-под крана. Мои друзья в качестве добровольных сиделок твердят мне общепринятые глупости, неумело перевязывая мое раненое самолюбие: "Ну, можно ли так серьезно относиться к выборам? Ведь это не более чем игра". – "Пусть так, – отвечаю я. – Хоккей тоже всего лишь игра. Но вы не удивляетесь, когда игроки ломают руки и ноги, получают трещины в позвоночниках и проламывают друг другу клюшками черепа. Игра – самая серьезная вещь на свете".
А началась эта острая, дурно пахнущая партия в политический покер обычным сентябрьским днем, когда мне позвонил любимец московской богемы ^Рюша Вульф, шоумен и тусовщик.
– Слушай, хочешь быть кандидатом в депутаты? _ начал он с места в карьер От кого? – деловито осведомилась я.
– Есть такая маленькая, не слишком известная партия "Поколение свободы".
– Впервые слышу.
– Неважно. Люди в партии молодые, хваткие и энергичные. Я сам от них буду кандидатом. Шансов пройти в Думу у них никаких, преодолеть пятипроцентный барьер они не смогут.
– Тогда какой смысл?
– Да по приколу! Удостоверение получишь, будешь его потом детям и внукам показывать, сможешь бесплатно в метро кататься.
– У меня машина.
Воображение Вульфа явно иссякло, и он начал проявлять нетерпение:
– Ну, не знаю. Гаишников будешь пугать. Всякая там депутатская неприкосновенность.
– О, придумала! Я техосмотра не прошла. Как ты думаешь, меня оштрафуют, если поймают как кандидата?
– Нет, конечно! – повеселел Вульф. – Ну, что согласна?
– Слушай, а зачем я им понадобилась?
– Нужны известные молодые люди, добившиеся какой-то свободы в стране. Вот ты, например, добилась свободы в сексе.
– Г^"- лучше, научила страну трахаться. 1еня делали? Вы должны каждую э, говорить: "Спасибо тебе, доро-е, как борец за свободу секса в рмысленного разговора прошел ^забыть, что выдвигаюсь кандиля пригласили на съезд "Поко263 Съезд проходил в лучших партийных традициях в гостинице "Россия" и поразил меня своей помпезностью. Я наивно полагала, что соберется тусовка развеселых молодых людей и с шутками-прибаутками придумает что-нибудь радикально-остренькое с перцем, нечто вроде: "Землю народам, воду матросам, ацидофильное молоко ацидофилам. Дитям мороженое, бабам цветы". Простенько и со вкусом.
Но народ в зале подобрался серьезный. На фоне ковровых дорожек и приветственных лозунгов сновали мальчики в галстуках с тем постным и одновременно лукавым выражением лиц, которое во времена моей юности отличало процветающих комсомольских работников. У всех был сдержанно-ликующий вид, объяснявшийся тем, что наспех сколачиваемая проправительственная партия "Единство" собирала под свои знамена крохотные политические объединения всех цветов радуги, зарегистрированные как минимум год назад и потому имеющие юридическую возможность участвовать в выборах. У амбициозных и тщеславных мальчиков из "Поколения свободы" появился шанс влезть, вползти, вкрасться во власть под мощным прикрытием, и за этот шанс они собирались драться всерьез.
Меня, несколько ошалелую от такого поворота событий, посадили в президиум прямо напротив графина с водой. В последний раз я сидела в президиуме в далеком пионерском детстве. И так же, как тогда, энергичные мальчики карабкались на трибуну и на прелестном бюрократическом жаргоне вещали что-то о "правах молодежи" (на кой черт сдались им эти права, хотела бы я знать!).
Я была несказанно удивлена, обнаружив в некоторых старых знакомых, которых.знала как истинных ценителей эпикурейских радостей и нетрадиционного секса, неожиданную способность мимикрировать в политических насекомых.
Задыхаясь от зловония их зловонного красноречия, я уговаривала себя, что, если уж я собралась, как свинья, вываляться в навозе политики, мне придется привыкать к этой неопрятной шумихе.
Зрители в первых рядах развлекались тем, что пялились в мое непристойное декольте. Я по своей всегдашней привычке одеваться с утра по-вечернему нарушала общую картину благопристойности съезда. "Надо бы купить что-нибудь серенькое, незаметное, в духе электората", – подумала я.
Вечером, после заседания оголодавшие партийцы рванули на банкет в модном ночном клубе. Обилием яств и качеством водки банкет затмевал многие виденные мною презентации. Наслаждаясь заливной осетриной, я с восторгом заметила своему соседу, пожилому джентльмену: "Какая прелесть! Никогда не думала, что на партийных съездах так кормят. Вы попробуйте вон ту селедку. Просто чудо!" Сосед посмотрел на меня снисходительно и нежно – так смотрит старый каторжник на молодого, идущего на первое дело: "Деточка, сразу "¦1 ваши первые шаги на политическом "•чотийных съездах кормят как рый чудак. Случив-радный обед только динство" с шампан-ми закусок и фруктов по борьбе отдали ему за многочасовое сиде-вянным терпением слу-1ческих божков крохот-/лько изумляться, откуда ей р,.~ взялась вся эта публика! Лидеры, возглавившие новый блок, – люди благородные, блестящие, незаурядные – были лишь парадным фасадом партии, ее нарядной вывеской. Все, что за ними, – серая масса теней без имен и лиц. Вся тусовка напоминала мне корзину с тухлыми яйцами – с виду приличные, только в руки брать не стоит, чтобы скорлупа не лопнула.
Я изо всех сил пыталась соответствовать новой роли. В сереньком длинном платье – вроде дохлой мыши, которую кошка еще и по грязи проволокла,- – я сидела на краешке стула и терпеливо наблюдала за ходом спектакля, из приличия зевая со сжатыми челюстями. Представление казалось мне бездарным, актеры – любителями, а сцена – убогой, со случайными подпорками и шатающимся задником.
Подлинный спектакль, где играли профессионалы, ставился в кулуарах. Список кандидатов в депутаты, торжественно утвержденный съездом, никого ни к чему не обязывал. Каждый знал, что все дела обделываются ночью, и к утру очередной потрясенный кандидат обнаружит, что его либо вычеркнули, либо переставили в конец списка, где ему ничего не светит.
Правила игры были просты до идиотизма. Главари партий-невеличек сначала усиленно проталкивали в кандидаты наибольшее количество членов своего объединения, чтобы затем, имея на руках все козыри, успешно вести торг с администрацией президента – истинными хозяевами блока "Единство" – за более выгодные места в списках.
Выглядело это так. Лидерам партии предлагают выкинуть из списка несколько человек, они делают скорбные лица и говорят, что это никак невозможно. Начинаются жесткие переговоры, после которых они якобы не без долгой внутренней борьбы "сдают" пару-тройку, а то и десяток ненужных людей и в обмен на это получают первые места в региональных списках (регионы считались "хлебным" местом – ведь именно там "Единство" рассчитывало набрать наибольшее количество голосов).
Все это поначалу казалось мне китайской грамотой. Я пришла в политику с теплой верой, что где-то там, под мишурой слов и ворохом человеческих слабостей, таится священный уголок чистых чувств и неопороченных истин. Откуда ж мне было знать, что у профессиональных политиков идеалы свиней, людоедов, павианов и беглых каторжников. Я свято верила, что, если меня позвали, значит, я нужна. Мне и в голову не приходило, что, пока игра шла не всерьез, пока у "Поколения свободы" не было ни единого шанса на победу, я была удачной находкой, возможностью привлечь внимание журналистов и избирателей к никому не известному движению. При ином раскладе сил я стала мешать. Я со своей репутацией скандальной секс журналистки оказалась бельмом на глазу респектабельного движения "Единство".
Я еще с надеждой заглядывала в глаза своим "товарищам по партии", не зная, что в политике не бывает друзей. Я поддалась общему психозу людей, которые шли на любые, самые гнусные жертвы и давали самые невероятные обещания, что сохранят свои места в списках. Всех нас вела животная вера в свою мутную звезду. Запах власти пополз по столице, и каждому хотелось всласть надышаться им. До меня доходили слухи о взятках, которые некоторые практичные кандидаты предлагали за первые места в списках, но слухи это только слухи, а мне не хотелось им верить.
Деление политической жизни на дневную с ее светом, официальными речами, отработанными улыбками, заверениями в дружбе и ночную, подлинную, с тайными сделками, договоренностями и махинациями напоминало мне атмосферу фильмов о сталинской эпохе с яркими спортивными парадами и песнями днем и черными воронками ночью. В одну из таких ночей за мной приехал мой черный воронок, – меня вычеркнули из списка кандидатов в депутаты без всяких официальных объяснений. Шепотом сообщили причину – "за моральный облик".
Первой моей реакцией был здоровый смех. Это меня-то за моральный облик!
Единственную честную женщину среди этой своры политических проституток и мелких лавочников. Да они маму родную готовы продать в публичный дом за место в Думе!
Второй реакцией была злость, которой суждено было пришпоривать меня в течение двух последующих предвыборных месяцев. "Ах так! – решила я. – Ну и черт с вами!
Пойду на выборы сама".
Следующий мой шаг был шагом безумного. Я выдвинула себя кандидатом в депутаты в Университетском одномандатном округе Москвы. Обилие звезд в этом районе просто поражало воображение – Михаил Задорнов, Павел Бунич, Владимир Семаго, Маша Арбатова, Леонид Ольшанский. Поскольку я стала второй особой женского пола, претендовавшей на мандат депутата, местные остроумцы тут же прозвали округ двухмандатным. Когда Друзья спрашивали меня, какого черта я лезу в такое гиблое место, я с пеной у рта доказывала, что здесь альма-матер, что студенты – мой потенциальный электорат, короче, несла весь тот вздор, который вызывает ухмылку у профессиональных политологов. Они-то, родимые, знают, что студентам все по барабану, большинство из них даже не в курсе, что в стране выборы.
Но в каждом из нас есть что-то такое – хоть кричи, хоть плачь, но с этим не совладать. И мое упорство, граничившее с одержимостью, привело к тому, что, начитавшись американских книжек о выборах, я решила работать "от двери к двери".
Способ для бедных – охреневший от безденежья кандидат в депутаты стучится в случайную дверь и с улыбкой идиота зазывает избирателей голосовать за него. Если его не послали, это уже большая удача. Богатые же кандидаты окликают вас с автобусных остановок, уличных стендов и рекламных щитов – им нет нужды лично спускаться с небес на землю, это за них сделают деньги.
Пару дней я репетировала перед зеркалом американскую улыбку, выкидывала в приветственном жесте руку для рукопожатия и произносила заготовленную фразу:
"Здравствуйте, я ваш кандидат!" Потом, получив в окружной комиссии официальное удостоверение кандидата в депутаты, я вместе с подругой отправилась в общежитие МГУ. Меня распирало от гордости. Мимо проходил совершенно "неокученный" электорат, меня томило желание схватить первого встречного за пуговицу и поразить его своими речами, где изысканные прилагательные будут сочетаться с мощными существительными. Я мечтала о примирении народа с чутко сознающей свои обязанности властью.
У входа в общагу нас перехватили охранники с криками: "Куда?" – "Здравствуйте, я ваш кандидат, – заголосила я. – Пришла общаться с электоратом, агитировать за себя". Я сунула им под нос серый невыразительный клочок бумаги с фотографией и печатью. Мне он казался волшебным, но на охранников произвел впечатление гремучей змеи на детской лужайке. "Подождите, девушка, – сурово заявили они, – мы свяжемся с администрацией". Не знаю, что такое им сказал администратор по телефону, но отношение к нам резко изменилось с плохого на очень плохое. "Идите-ка вы отседова от греха подальше", – посоветовали они.
"Как же так! – чуть не плача воскликнула я. – Я ведь ваш кандидат!" – "Ну и что!
Много вас тут таких шляется". – "А закон о выборах?" – "Какой еще закон? У нас тут свои законы".
В следующей общаге престарелый вахтер согласился пустить под личное разрешение студсовета. Прелестная девица недовольного вида, председатель студсовета, смерив нас взглядом, заметила: "Вы, конечно, можете агитировать, но я вам лично не советую. Общежитие у нас семейное, народ живет решительный. Если вас поварешками и кастрюлями не закидают, сильно удивлюсь. А впрочем – дело ваше". Сковородками нас, конечно, не били, но двери захлопывали перед носом без церемоний. Я чувствовала себя коммивояжером, который стучится в чужой дом, навязывая свой товар. Одно неземное создание с длинными косами распахнуло было дверь, но услышав, кто мы такие, растерянно прошептало: "Боже, какие выборы! Я вся такая пассивная!" Другой персонаж даже пустил нас в комнату и с пристрастием допросил на предмет политической платформы. Я тридцать минут распиналась перед ним, внутренне ужасаясь неубедительности собственных лозунгов, пока он не сказал с блаженным видом: "Хорошая вы девушка! Я бы за вас проголосовал. Жаль только, живу в другом городе. Я сюда в гости пришел". – "Так какого черта вы мне голову морочили!" – "Ну, интересно все же. Живой кандидат!" Семейную парочку студентов-биологов мы прижали в курилке: "Здрасьте, мы пришли вас агитировать!" – "Ну, заходите, раз пришли!" В крохотной, словно монашеская келья, комнатке на меня прыгнула смышленая белая крыса. "Глядите-ка, – умилилась хозяйка. – Она сразу вас признала за свою!" Мерзкая тварь с умными глазками между тем карабкалась вверх по моему платью и, добравшись до плеча, уселась на нем как на ветке. Мне пришлось пить чай и разглагольствовать о политике, чувствуя, как наглое животное тычется влажным носом в мою шею. "Ну что, вы за меня проголосуете?!" – с надеждой спросила я после третьей чашки чая. "Конечно, – ответили любезные хозяева. – Мы же с вами чай пили!" Аргумент меня удивил, но показался убедительным.
Единственный, кто проявил ко мне подлинный интерес, был негр из Зимбабве.
"Выборы, – понимающе сказал он, наблюдая, как мы тычемся в каждую дверь. – А за кого?" – "За меня", – грустно пояснила я. "Да ну?! – оживился негр, оглядев меня с ног до головы. – Я бы за вас проголосовал!" – "Спасибо, товарищ. Может, мне в Зимбабве баллотироваться?" В Зимбабве я не поехала, а просто написала письмо ректору МГУ с просьбой разрешить мне доступ в общежития. Через несколько дней получила отказ с мутной мотивировкой, что университет политикой не занимается. Господи! Бомжи, проститутки, убийцы – все имеют доступ в общежития! Достаточно оставить у входа любой документ и назвать номер комнаты, в которую идешь. Но нет более презираемого и опасного существа, чем кандидат в депутаты.
Вспомнив опыт первых большевиков-подпольщиков, я решила действовать нелегально.
Набив сумку листовками, я проникла в общагу, представившись кузиной одной из студенток, которая согласилась мне помочь. Прочесав за три часа десять этажей общаги, мы встретили трех анархистов, пятерых нацистов и более сотни пофигистов.
Народ пил водку, пользовал баб и совершенно не интересовался выборами. В одной из комнат, куда мы зашли после предварительного стука, нам открылась старая, как мир, картина, – на голом, видавшем виды матрасе Адам и Ева делали любовь. "Вам есть восемнадцать лет?" – внезапно крикнула моя ошалевшая напарница. От неожиданности парочка подскочила, и после паузы мы услышали бас Адама: "Ну, есть. А че надо?" – "Тогда вы наши избиратели, – не очень уверенно сказала я. – А я ваш кандидат". – "Вот это да!" – сказал Адам, мгновенно успокоившись. Он снова улегся на кровать и, продолжая мять пышные груди своей партнерши, заявил:
"Ну, рассказывайте, че у вас за программа". Я минут пять излагала свою точку зрения на государственное устройство России, потом не выдержала: "Перестаньте трахаться, когда с вами разговаривают!" – "А вы нам не мешаете", – ответили эти люди из рая. На выходе из общаги мрачный охранник остановил меня зловещим вопросом: "Что? Агитировали?!" – "Агитировала!" – с вызовом бросила я, лихорадочно соображая, кто из студентов успел настучать. "Сейчас я милицию вызову". – "Вызывайте, только помните, я – лицо физически неприкосновенное".
Переварив эту информацию, охранник заявил: "Я вам паспорт не отдам". – "Тогда я милицию вызову". После секундного замешательства мстительный страж порядка заявил: "Я сейчас позвоню во все общежития МГУ, дам ваши приметы(!) и велю гнать вас взашей. Агитировать будете в моргах и на кладбище". И позвонил-таки, старый цепной пес!
Потерпев фиаско со студентами, я решила испробовать свои кандидатские чары на простом народе. Я представляла себе, как в моих устах полно и пышно зазвучит весь оркестр демократических идей, как загремят богатые аккорды идеологии, какой теплой кровью наполнятся самые отвлеченные идеи. На деле все оказалось не так.
Перед тем как идти в народ, я из трусости брала на грудь грамм сто водки и, затаивая алкогольное дыхание, начинала говорить, обнаруживая силу слов при слабости мысли. Избиратель глядел угрюмо, зверем. Прожорливые, как акулы, пенсионеры окружали меня голодной стеной с криками: "Где пенсии?" Женщины грустных лет непримиримо жгли меня взглядами. Острые черные ногти, ярко-красные волосы, норковая шуба до земли. Разве можно такое простить? В эти минуты я вспоминала своего приятеля-депутата, который за неделю до выборов благоразумно пересел из "шестисотого" "Мерседеса" в потрепанную "Волгу". Я не желала "соответствовать", я не желала играть в проверенные игры и жать на проверенные точки. Внося в политику свой темперамент вечно влюбленной женщины, я все пыталась делать искренне и с кровью отвоевывала право быть собой. Это в равной степени можно считать и героизмом, и глупостью.
После этих встреч я испытывала жестокий приступ моральной тошноты, острое презрение к словам и виноватую готовность к жертве. Я оглядывалась вокруг – нет ли рядом человека, к которому можно прийти на помощь. Я щедро раздавала грошовую милостыню, словно пытаясь задобрить невидимого бога.
Я и сама остро нуждалась в милостыне, правда, совсем другого масштаба.
Откровенно говоря, мне нужны были деньги и много денег. Да где ж их взять?
Богатые люди откровенно веселились, когда я приходила к ним с безумными проектами финансирования своей предвыборной кампании. "Какая у вас ориентация?" – спрашивали меня, и я, не задумываясь, отвечала: "Традиционная". Они хохотали и говорили: "Да мы не про это. Что у вас с политической ориентацией?" Меня кормили конфетами, как маленького ребенка, поили виски, как взрослую блядь, и говорили в лицо жестокие слова: "Деточка, у вас четыре крупных недостатка. Вы молоды, красивы, совершенно не умеете продаваться, и вы женщина. Мы бы дали вам денег, если бы вы были лысым, усатым, немолодым мужчиной. Разве у вас нет богатых любовников для оплаты ваших причуд?" Я кинулась к любовникам, но денег давать на такое гиблое дело никто не хотел. Я понять не могла, как может мужчина прятать глаза, еще не успев застегнуть ширинку, как может рот, еще не остывший от моих поцелуев, бормотать слова отказа в помощи, вовсе не обременительной для толстого кошелька.
Деньги я в конце концов нашла, небольшие, но нашла. И вывод, который я сделала для себя из этой истории, состоит вот в чем. Помогают всегда случайные люди – те, кто ничем тебе не обязан, ничего от тебя не ждет и не рассчитывает на результат, помогают в минуту щедрости, в порыве бескорыстия и даже из озорства. Деньги я потратила на газетную рекламу и плакаты, для которых снялась с трехлетней дочерью, с трогательной надписью "Голосуйте за мою маму!". Народ рыдал от умиления, но голосовать за маму не собирался. Плакаты я расклеивала сама вместе с друзьями. Клеили в декабрьскую стужу, под ледяным дождем, снегом и порывами злющего московского ветра. Один мой приятель иронизировал: "Дорогая, если не станешь депутатом, то хотя бы приобретешь новую полезную профессию расклейщика афиш".
Плакаты беспощадно срывали через два-три часа после расклейки. Я тогда еще не знала, что, помимо расклейщиков афиш, кандидаты нанимают чистильщиков чужих листовок. Шла настоящая война за информационные стенды. Лидировал в этой области коммунист Куваев. Член избирательной комиссии рассказывала мне такую сцену:
"Стою я на автобусной остановке, любуюсь на стенд – висят все наши кандидаты рядышком, так дружно, словно братья и сестрички. Вдруг подходят двое мрачных молодых людей, срывают все, что висит, и заклеивают весь стенд Куваевым. Ужас!" Помимо конкурентов мои плакаты срывали воинствующие моралисты-избиратели.
Однажды я поймала за этим занятием женщину увядающих лет с повадками старой девы. Она ожесточенно раздирала в клочья ни в чем не повинную бумагу. "За что?!" – крикнула я. "Я вас ненавижу!" Я вглядывалась в ее лицо – лицо неудачницы.
Глубокие морщины говорили о бесплодных жизненных усилиях. "В чем я провинилась?" – "Я ненавижу ваши книги! Почему вам все, а мне ничего?" – "Не смейте! Дайте мне шанс честной борьбы!" – "Сколько вы будете клеить, столько я буду срывать!" Раздавленная тяжестью чужой необъяснимой ненависти, я отступила.
Позже, рассказывая об этом случае другу, я пожаловалась: "Слушай, я начинаю тихо ненавидеть электорат". – "Нормальная реакция. Это как с автомобилем. Когда ты ведешь машину, ненавидишь прохожих, когда переходишь дорогу, терпеть не можешь автомобилистов". А я вспомнила одну старую поговорку: "Мы встретили врага: он – это мы сами".
Всерьез спутавшись с политикой, я долго училась называть конкурентов не врагами, а противниками. Я желала честной борьбы и прямых столкновений. Однажды меня пригласили в прямой эфир радиостанции "Эхо Москвы" и за пять минут до эфира предупредили: "У нас для вас сюрприз. Мы пригласили вашу соперницу Машу Арбатову. Она в' соседней комнате". – "Отлично! – воскликнула я. – Я всегда за открытый диалог". Ведущая ушла за Машей и вскоре вернулась с бледным лицом.
"Ничего не понимаю, – расстроенно сказала она. – Узнав, что вы здесь, Маша покинула студию с криками: "Вы все продались Березовскому!" Сначала я приняла это за неудачную шутку или временное Машино умопомрачение.
Дальше игра пошла всерьез. Где бы я ни сталкивалась с людьми, первым делом мне говорили: "Асламова? Знаем, это ставленница Березовского". Сначала меня это забавляло, потом стало бесить. Но когда иностранные корреспонденты стали спрашивать меня о том, в каких отношениях я состою с Березовским, я рассвирепела: "Какого черта? Я с ним даже незнакома! Что вообще происходит?" – "Ну как же! – радостно объясняли мне. – Вы специально поставлены Березовским в этот округ, чтобы оттянуть голоса у Маши Арбатовой".
Клея плакаты в лютый мороз, я тоскливо вздыхала: "Где ж ты бродишь, Березовский?
Хоть бы денег подбросил на расклейщиков афиш". Официально заявляю: он мне должен! И немалую сумму. Отзовись, Березовский! Мне тебя как никогда не хватает!
Особенно сейчас, когда вирус политики уже попал в мою кровь. Как игрок не может отказаться от игры, пьяница от питья, браконьер от охоты, так и человек, случайно попавший в липкую паутину политики, обречен вечно барахтаться в ней.
Этот вирус хуже СПИДа, опаснее контрольного выстрела в голову.
Выборы позади, а я все еще мечусь. Что у нас там на горизонте? Президентские выборы? Черт, мне нет еще тридцати пяти лет! Может, кинуться на Камчатку? Там остался один неокученныи округ. Далековато. Может, выйти замуж за Путина и стать первой леди страны? Правда, он женат. Идея! Мы его разведем.
Господи, я схожу с ума! Счастье вероломно, а до следующих выборов еще четыре долгих года. Я знаю, что я сделаю. Я куплю в кондитерской все сорта пирожных, лягу на диван и буду их есть до тех пор, пока не растолстею. А потом скажу своей подросшей дочери усталым пресыщенным голосом: "Деточка, в моей жизни было все – любовь, война, мужчины, пирожные с кремом и… даже выборы!"