Не надо быть Эйнштейном, чтобы усвоить нехитрую истину: время на своем пути сталкивается с препятствиями и терпит крушения. И тогда какой-нибудь кусок времени может отколоться и застрять в одном из тех архипровинциальных городишек сонной, обшарпанной России, которые все одним миром мазаны.

Там приключения случаются только в местных кинотеатрах. Там бесхитростно протекает жизнь маленьких людей, безвестно борющихся с собственной посредственностью. Там развлекаются на старый добрый солидный лад, замахиваясь на все и не рискуя ничем, – пьют на именинах и поминках и ссорятся из-за пригорелого пирога и пересоленного супа. В таком городке закроешь за собой дверь, и конец – беспокойство не просачивается сквозь стены.

Помните прелестный старый анекдот? Студент сдает вступительный экзамен на историческом факультете Московского университета. "Ну-с, молодой человек, расскажите-ка мне об индустриализации", – говорит ему старый профессор. "А я не знаю", – растерянно отвечает студент. "Что, совсем ничего?" – удивляется профессор. "Совсем ничего", – подтверждает студент. "А о Великой Отечественной войне?" – "Не знаю", – подавленно шепчет студент. Профессор оживляется и говорит: "Ну, хотя бы о революции вы что-нибудь слышали?" – "Не слышал". – "Господи, откуда вы приехали, молодой человек?!" – "Из Урюпинска". – "Эх, – мечтательно говорит профессор, – бросить бы все и уехать в Урюпинск!" Решив осуществить профессорскую мечту на деле, я позвонила в Аэрофлот и спросила, как мне долететь до Урюпинска. Там немедленно швырнули трубку, приняв мои слова за издевку. В железнодорожной справочной долго мямлили и мялись, наконец спросили, а уверена ли я, что такой город есть. Я поклялась, что видела город на карте.

Выяснилось, что давным-давно, еще в прошлом веке урюпинцы гордо отказались от главной железной дороги, считая, что она принесет в город сутолоку и безнравственность больших городов, а хлеб будет пахнуть железом и дорожной гарью. Потом, спохватившись, проложили местную ветку до ГрязеЦарицынской железной дороги, одним концом упирающуюся в тупик – в город Урюпинск.

В первый вечер в Урюпинске я долго бродила по вечерним улицам, очарованная блеклыми декорациями здешней жизни. Всем знакома эта трогательная тусклость старинных уездных городков, этот воркотливый невзраимый мирок, где чем больше все остается неизменным, кими росчерками удочек у молодежи Комочки (так t скопище ларьков на фе "Ласточка" – настоя-тесте провинциальной ми атрибутами отлично-з соседнего бара пожи-дтилетних школьниц, А ну домой, непуте-пенелые старушки в все меняр черных платках на лавочке в медленно густеющей летней темноте.

Время от времени они вздрагивают и отмахиваются от злющей урюпинской мошкары. Я тоже беспрерывно почесываюсь и машу руками. Мерещится, что всякая неуловимая нечисть садится на кожу. Озверевшие комары, словно крохотные шприцы с ядом, метят прямо в кровеносные сосуды.

– А что, бабушка, – спрашиваю я одну из старушек, – есть в городе что-нибудь хорошее?

– А ничего хорошего, – вздыхает она. – Мошкара да комарье проклятущее.

– А народу в городе много? – продолжаю я нехитрый разговор.

– Много, – подтверждает она. – И лишнего много.

В единственной гостинице Урюпинска – тишина до звона в ушах. Или, как выражаются сами урюпинцы, "тихо так, что слышно, как тараканы по полу бегают". От взбитых уголком подушек исходит здоровый деревенский запах. Старенький холодильник в углу, когда на него находит, щелкает и бьется в конвульсиях. Спится здесь так сладко, как может спаться только в детстве.

А ведь были в Урюпинске разгульные времена, когда город не спал. Гремела на всю Россию знаменитая Урюпинская ярмарка, торговая жизнь здесь била ключом. На ярмарке, как на опаре, поднялся городок. По узким улицам сновала толпа, в которой каждый день мелькали новые лица, богатые купцы спускали шальные деньги в дорогих ресторанах, пока весь этот провинциальный шик не прихлопнула революция.

А в здание бывшего публичного дома тихо, без помпы въехала редакция газеты "Урюпинская правда". От всего этого ярмарочного великолепия остался платочный рынок, куда со всей страны съезжается торговый люд за платками, косынками, шарфами дивной мягкости и окраски из нежнейшего пуха прославленной хоперской козы (от названия реки Хопер, на берегу которой стоит Урюпинск). Хоперская коза – местная благодетельница, спасавшая от нужды урюпинцев в трудные годы. Ее пытались разводить даже в Новой Зеландии, но настоящий пух она дает только в Прихоперье (извините за слово). Во всем Урюпинском районе проживает двести тысяч коз, приблизительно по две с половиной козы на жителя.

Из козьего пуха получаются толстые, как шуба, кудрявые, шелковистые, самые теплые платки на свете, в которые кутаются беженцы во всех горячих точках страны. Даже не в сезон цена платка доходит до пятисот рублей, а по осени и до тысячи. И большинству местных жительниц приходилось садиться за вязанье хотя бы единожды, чтобы прокормить семью.

Пуховые платки – источник первоначального накопления капитала в Урюпинске. Но оборотистый городок на этом не остановился и стал делать бизнес на… семечках!

Со всех районов волокут сюда мешки с семечками. К дорогим машинам на улицах подходят крестьяне и делают характерный жест, как будто щелкая семечки. Это значит – выйди, мол, посмотри, попробуй на вкус мой товар, может, купишь.

Есть здесь свой семечковый король, или, как говорят завистники, "семечковая мафия". Это директор крупного завода, производящего десять процентов всего подсолнечного масла в стране, атаман урюпинских казаков Николай Фуныгин. Здоровенный мужик, крепкий, как дерево.

Упрямый нрав, сердце из чистого золота и уверенность в себе, как у боксера после выигранного боя. В старой патриархальной манере отлично руководит своим производством. Из той породы русских мужиков, которых, если они набычатся и упрутся, уже ничто не свернет с дороги. На его рабочем столе стоит табличка:

"Говори – кратко, проси – мало, уходи – быстро".

В смутные времена собрал всех своих рабочих и сказал: "Сейчас нам придется туго, но после будем жить богато. Это я вам обещаю. Но ни одна акция завода не должна уйти "налево". Сами встанем на ноги". Как сказал, так и сделал. Фуныгину и банки с бензином в окно кидали, и дачу спалили, но он наотрез отказался продавать акции.

Сейчас завод подсолнечного масла, или "завод семечек", как его называют в народе, – это курица, которая несет золотые яйца. Каждый пятый рабочий имеет машину. Местная элита – грузчики завода, чья зарплата достигает тринадцати тысяч рублей, не считая ежегодных дивидендов от акций. Даже уборщицы получают не менее четырех тысяч рублей. Вот вам и Урюпинск! Устроиться на завод практически невозможно – очередь на несколько лет вперед.

К столичным гостям урюпинцы относятся с подозрением: "Вы к нам приезжаете, как в край непуганых идиотов. А мы нормальные люди и даже гордимся тем, что мы урюпинцы. В Москве с нас ни один гаишник штраф не берет, – как увидит в правах место выдачи, сразу хохотать начинает и отпускает". -"А вот мы однажды с другом попали ночью в гостиницу "Россия". На меня место заказано, а на друга нет, – рассказывает урюпинский старожил. – И за стойкой сидит вся из себя важная администраторша, надменная, как черт знает что, и лениво так сквозь зубы цедит: "Нету мест, граждане". Мы и так и этак, и "девушка, милая, куда ж нам идти". А она уперлась:

"Одного поселю, а второй пусть на улицу идет". Я тяжело вздыхаю и даю ей свой паспорт на оформление. Она как откроет да как закричит: "Ой, девоньки, идите сюда! Ой, не могу, помираю!" Сбежалось полгостиницы. Стоят, хохочут: "Вы правда из Урюпинска?" В общем, отсмеялись и поселили нас по-хорошему. Так что быть урюпинцем иногда выгодно. И вообще мы тут не лыком шиты. Платки вяжем, масло из семечек давим, детей растим. И богатых людей в городе немало. Про Кулацкий район слыхали?" Кулацким районом называют местечко, в котором "новые урюпинцы" отстроили себе красивые дома, гордясь перед соседями своим достатком. Здесь живут люди, так или иначе влияющие на жизнь города и со всей страстью провинциальных жителей увлекающиеся местной политикой. Белое для них является белым, а черное черным, без всяких тонкостей и оттенков.

Одна из тем, которую урюпинские политики ловко используют в своих избирательных кампаниях, – туберкулезная зона. Заключенные "тубики" (больные туберкулезом) – бельмо на глазу города.

– А куда их девать? – возмущается начальник зоны Владимир Дрюпин. – Они же люди, и больные к тому же, а их как собак пытаются выселить.

Есть среди "тубиков" свои яркие персонажи. Один из них – Эдик Урюпинский.

– Урюпинский – это кличка? – поинтересовалась я у Дрюпина.

– Да нет же! В том-то и дело, что фамилия. Родился человек в Волгограде, а сидит уже четвертый раз у нас. Судьба, понимаете ли!

Эдик – вор-форточник, маленький такой, в окошко лазит, чтобы квартиры грабить.

Как увидит форточку, сам не свой делается. В свои тридцать пять Эдик похож на подростка. Туберкулезом болеет пятнадцать лет. Легочная болезнь источила его тело и заострила лицо.

– Я уже у матери спрашивал, что за фамилия такая – Урюпинский? – рассказывает Эдик. – Может, родня какая у нас тут есть. Но нету никого. Только каждый раз жизнь приводит меня в этот проклятый город.

По словам Эдика, лазить в форточку совсем нетрудно. "Если голова прошла, все остальное пройдет", – уверяет он. Однажды он на спор пролез в "кормушку" – крохотное окошко в следственном изоляторе, через которое выдают пищу. На вопрос, сколько он уже сидит в тюрьме, Эдик не сразу смог ответить. Он ушел в свои мысли надолго и после, вынырнув из них, спросил: "А спецшколу считать?" – "Считать". – "Тогда с двенадцати лет все сижу". – "А самый долгий период на свободе между посадками?" – "Девять месяцев".

"Вот таких, как Эдик, много, – объясняет Владимир Дрюпин. – Украл, выпил, в тюрьму. Украл, выпил, в тюрьму. Они другой жизни себе не представляют. Когда они на свободу выходят, я их даже не провожаю. Все равно обратно придут".

Дрюпин – степенный, солидный мужчина с могучими руками, которыми запросто можно порвать пасть аллигатору. При этом тайный романтик в душе. Без ума от Дюма и Жюль Верна.

"Трех мушкетеров" перечитывал раз сто. Страсть как увлекается тюремным хозяйством – разведением гусей, уток, свиней, огородом, выпечкой хлеба, выращиванием цветов. Даже масло подсолнечное давят свое. "Это чтоб тюрьма ни от кого не зависела, – говорит он, любовно показывая все свое тюремно-фермерское производство. – Есть у меня мечта – устроить пруды для разведения свежей рыбы. И хлеб на следующий год будем сеять сами".

Дрюпин – не местный уроженец, но к городку прикипел всем сердцем. "Год жизни в Урюпинске – это как пять лет в Грузии, – говорит он. – Здесь быстро обрастаешь друзьями, кумовьями, новоиспеченными родственниками. Городок опутывает паутина родственных отношений, в которой нипочем не разобраться пришлому человеку. Здесь даже проституции практически нет, потому что все друг друга знают. Ну как ты, к примеру, купишь девушку, если знаешь, что она дочка Ивана Петровича, внучка Петра Михайловича и племянница Марьи Ивановны".

Проституток и в самом деле в городе не увидишь. По слухам, они "бомбят" клиентов на шоссейных дорогах за Урюпинском.

Урюпинки – женщины ядреные, в соку, сказывается казачья кровь. Легкие, звонкие девчонки к тридцати годам наливаются осанистой полнотой, к сорока тяжелеют, одевают цветастые ситцевые платья с пояском, под которыми уютно трясется бюст и ходят ходуном широченные бедра. Модные платья и модные чувства у них не в цене.

Урюпинские мужички – обыкновенной серой русской расцветки, неладно скроены, но крепко сшиты. Правда, попадаются броские типажи со взбитыми на казачий манер чубами, хищными носами и сумрачно красивыми бровями.

Ночной жизни в Урюпинске нет. Все развлекаются кто во что горазд. Местная элита мужского рода устроила свой "Клуб революционных матросов". Женщины туда не допускаются. В клуб входят почти все видные жители города. Собираются в гараже, варят картошку в мундире, покупают селедку и водку и оттягиваются игрой "в дурака". Для проигравших стоит копилка. "Дурак" стоит пять рублей, "дурак с погонами" – десять. Раз в год копилку вскрывают и на общие деньги устраивают пир горой с женами и детьми.

Еще одно типично мужское увлечение – голубятни. Откуда-то из сороковых годов пришло убеждение, что все "настоящие пацаны" имеют своих голубей. И вот эти постаревшие мальчики с завидной страстью покупают и выменивают переливающихся всеми цветами радуги голубей, которые заводят в голубятнях нескончаемый свадебный гимн. "Они же как люди, только немые, – уверяют урюпинцы. – И "паруются" как люди, и любовь свою защищают до смерти". Есть даже местная порода – Урюпинский голубь.

Маленькие города обладают удивительной способностью удерживать тех, кто здесь промедлил, насылать оцепенение на приезжих. Начинаешь вживаться в местную жизнь, находить свои тихие радости, усваивать местные словечки. В том, что я вполне уже "урюпинская" девушка, меня убедила стычка с гостиничными кумушками. Вот как это было.

Каждый вечер три мои соседки по этажу собирались в кружок в одной комнате, ставили перед собой мешок с семечками и открывали дверь, чтобы удобнее было наблюдать за чужими передвижениями по коридору. Их общественные функции заключались в тщательной регистрации соседских ошибок, пороков и происшествий. Однажды поздним вечером, когда их непрестанно звонившие язычки не давали мне уснуть, я имела неосторожность попросить их закрыть дверь.

Они вылетели в коридор разом, все трое с удивившей меня резвостью.

– Это кто бы нам такое говорил?! – решительно начала одна из них с прилипшей над верхней губой семечкой. – Кто вчера пришел в гостиницу в два часа ночи в юбке до пупа пьянее грязи?!

– Мужики ее каждую ночь привозят. Нет, ну вы видали?! – добавила вторая.

– А кто вчера забыл выключить свет в общем коридоре?! – напала третья.

В этот момент я точно поняла, что я в Урюпинске. Они наступали на меня, грозные, как целое войско, в тапочках на босу ногу, в распахнутых ситцевых халатах, из-под которых выглядывало несвежее нижнее белье. Ошеломленная, я несколько секунд молча открывала и закрывала рот, как рыба под водой. Потом глубоко вздохнула, уперла руки в бока и вывалила перед ними необъятную груду дурных слов, которыми вынуждена давиться любая приличная женщина. С меня мигом слетела культурная оснастка – предмет моей гордости.

Мы стояли в коридоре, четыре сумасшедшие стервы, и орали так, как будто наступил конец света. Верно говорят мужики, что у бога самая плохая выдумка – это бабы.

Не знаю, кто из нас получал больше удовольствия от этой перепалки. Куда делись мои светские манеры, французские духи и вечернее платье? Я ничем, в сущности, не отличалась от моих товарок. Мне бы метлу в руки или на худой конец кулек семечек, и я бы себя показала.

Наоравшись вдоволь, мы разбежались по комнатам и захлопнули двери. Далее я сделала то, что сделала бы любая кухарка. Я сняла туфли, на цыпочках подкралась к двери и, с наслаждением припав ухом к замочной скважине, тридцать минут простояла в такой неэстетичной позе, слушая, что говорят обо мне соседки. Тогда-то до меня и доперло все остроумие и точность главного лозунга, написанного большими буквами на центральной площади Урюпинска. Лозунг этот так хорош и так уместен, что я процитирую его во весь голос:

"УРЮПИНСК – ЭТО МЫ!"