Ме́ня еще попытался увидеть что-нибудь в чистой воде родника, но на ней так ничего и не появилось, лишь невидимые струи на дне играли парой соринок. Медвежонок огляделся и к удивлению своему обнаружил, что сидит в кустах у Высокого ручья, а полянка и родник куда-то исчезли.

Лучи заходящего солнца пробивались сквозь кроны высоких сосен, как фонариками освещая сухую листву вперемешку с хвоей. Одно из таких ярких пятен выхватывало из тени деревьев край небольшой скалы, поднимавшейся прямо из земли, откуда и вытекал ручей. Маленькая сгорбленная старуха в грязных лохмотьях пряталась в тени, почти сливалась со скалой, и лишь ее рука с сухой морщинистой кожей выводила угольком знакомый знак на освещенном пятачке скалы.

Это был именно тот знак, что Ме́ня видел вместе с волчонком, когда крылья бабочки раскрылись. Они тогда еще заспорили, что бы это могло быть. Уж очень он был необычный: какие-то неровные линии, кружочки, пятнышки. Наверное, многие из лесного народца не раз видели его на скале, проходя мимо, но не обращали внимания: просто трещинки на скале, да еще и мхом поросли. Только когда во сне медвежонка бабочка показала ему и волчонку свои крылья, они увидели рисунок отдельно от скалы, где он был всегда. Действительно верно – хочешь что-то спрятать, положи на самом видном месте, только сделай это похитрее. Вот и сейчас Ме́ня отчетливо видел рисунок на скале только благодаря тому, что солнце ярким пятном выделяло его среди всего окружающего.

Он пригляделся к старухе. Это была нищенка в лохмотьях, приблудившаяся когда-то очень давно. Поговаривали, что она не случайно появилась в Дальнем лесу, но толком никто о ней ничего не знал. Она никому не мешала и жила в какой-то норке, как и многие из лесного народца.

Заканчивая рисунок на скале, старуха расставляла в определенных местах точки. Несмотря на то, что она пряталась в тени, Ме́не показалось, что он видел, как она шептала что-то. При этом рука ее двигалась по рисунку какими-то рывками, будто она что-то выжидала, а потом быстро исполняла. Жаль, но из кустов не было слышно, что она шепчет. Ме́ня даже привстал на задние лапы и вытянул шею, чтобы получше разглядеть и услышать, но ничего не получалось.

«Эх, сюда бы Тришку, вот у кого лучший слух в лесу», – подумалось медвежонку. Он частенько удивлялся в их совместных играх, как это зайчонку удавалось слышать все в округе – где веточка под ногой хрустнет, где листва зашуршит. Ме́ня если и слышал что-то, то разобрать не мог, а Тришка поведет огромными ушами и говорит, кто куда пошел или где притаился.

Медвежонок задумался, звать ли Тришку на помощь. С одной стороны, он теперь обладал удивительной силой, что ему Серебрянка передала, а с другой стороны, он никак не мог понять, кто ему все время мешает. Ведь в прошлый раз голос волчонка чуть не увел его в незнакомый лес. Тут нужно похитрее быть. Ну да ничего, играть так играть. А вдруг это вовсе и не игра, а настоящее колдовство! Что тогда будет? Ну уж нет, он обещал Гордому, что не струсит и слово свое сдержит.

– Тришка бы услышал все в точности, если бы рядом был, – шепотом произнес Ме́ня.

Он уже понял, что чудеса начинаются только тогда, когда он начинает говорить вслух. Теперь приходилось быть очень внимательным и следить за своими словами. Это раньше он мог приврать, рассказывая кому-нибудь свои вечные истории, а сейчас приходилось помалкивать. Вдруг и вправду появится рядом чудище или пожар, которые он придумал.

– Да слышу я, не кричи!

Зайчонок сидел рядом. Он был похож на застывший пушистый комочек, ни один волосок не шевелился, он даже глаза закрыл, доверившись только своему слуху. Ме́ня так и остался стоять на задних лапах, боясь пошевелиться, чтобы не мешать Тришке. Он почти перестал дышать и только косился краем глаза на зайчонка. Хотя этого можно было бы и не делать, в голове у медвежонка вдруг зазвучал голос старухи. Он слышал то, что слышал своими удивительно чувствительными ушами зайчонок:

Лохмотья превратились в изящную одежду из темной мягкой ткани, которая только подчеркивала это впечатление. Редкие остатки седых волос, торчащих грязными пучками из-под немыслимой шапочки, вдруг превратились в пышные восхитительные кудри, каштановым дождем спадающие на плечи. Но самым удивительным было то, что весь этот процесс превращения старухи в красивую молодую женщину происходил в тот момент, когда она, как в воду, погрузилась в скалу. А скала в это время была прозрачной, позволяя наблюдать все в деталях. И луч света, пробивавшийся через кроны деревьев, выхватывал из тени это загадочное место в скале, придавая происходящему событию совершенно фантастический вид.

Стоило последнему лоскутку из грязных лохмотьев старухи последовать за своей хозяйкой в скалу, как все резко вернулось к прежнему состоянию. Так же светило солнце, так же выглядел кусок скалы, только старуха исчезла. Не было и намека на прозрачность или мягкость камня. Медвежонок медленно повернулся к Тришке – тот все еще вслушивался с закрытыми глазами, чуть поворачивая свои настороженные уши в стороны.

– Ну что? – тихо спросил Ме́ня.

– Тихо что-то, даже сорок рядом нет. Куда все подевались…

– А старуха где?

– Не знаю. Слушай, а что это она говорила про сон, про время? Я ничего не понял.

– Ты лучше послушай, куда она спряталась.

Зайчонок так и не открыл глаза, и это было к лучшему. Не шелохнувшись, он продолжал медленно поворачивать свои длинные уши в разные стороны, пытаясь что-нибудь услышать.

– Идет кто-то. А вот – еще. И там – тоже. Скоро и Ме́ня услышал, как с разных сторон к ним стали приближаться шаги. Не скрываясь, кто-то наступал на сухие ветки, продирался сквозь кусты и неприятно сопел.

– Это она. Это они, – испуганно прошептал Тришка.

– Что значит – они?

Ме́ня еще не понимал, что имел в виду его давний друг, но насторожился. Зайчишка всегда был трусоват, однако сейчас его голос звучал очень необычно. Когда же Тришка открыл свои огромные глаза и посмотрел на медвежонка, у того на спине под густой шерстью стало холодно. Уже не нужно было прислушиваться, чтобы понять, что по тропинке, из рощи, из-за скалы, сзади из-за кустов – отовсюду к ним приближались шаги. Причем они были одинаковыми. Те, кто живет в лесу, не могут далеко видеть из-за кустов и деревьев, но могут хорошо слышать. Лесной народец по любому шороху определит, кто там идет или крадется, какие у него лапы и рост. А уж по запаху можно сказать, как его зовут.

– Это – старухи. Их много, – только и успел прошептать заплетающимся языком Тришка.

К скале, где только что исчезла нищенка, стали подходить точно такие же оборванки. Они появлялись отовсюду и, останавливаясь рядом друг с другом, начинали оборачиваться, внимательно всматриваясь по сторонам. Их становилось все больше. Самым страшным было то, что они как две капли воды были похожи друг на друга, но не разговаривали между собой, как будто не видели друг друга. Одежда, внешность, прихрамывающая походка были абсолютно одинаковы. Даже неподвижный взгляд выцветших глаз из-под бесформенной старой шапочки на голове был схожим.

Зайчонок так испугался, что стал пятиться, пытаясь спрятаться за Ме́ню. Это едва уловимое движение, как по команде, заставило всех собравшихся старух обернуться в их сторону. Друзья замерли в испуге, но было поздно. Вытянув вперед сухие, морщинистые руки, как бы желая ухватить жертву, целая толпа сутулых сгорбленных старух двинулась к кустам, где маленький зайчонок пытался спрятаться за маленького медвежонка.

Когда первые оборванки уже стали протискиваться сквозь густые ветви кустов, а остальные все прибывали, в лесу стало так тихо, что было слышно, как они дышат. Неприятно, хрипло, отрывисто. Они были не только похожи друг на друга, но и дышали одинаково. Одновременно – вдох, выдох. Этот звук сливался в один волнообразный звук. Он приближался и усиливался. Стало очень страшно.

– Мы пропали… – только и прошептал Тришка.

Было видно, что он уже сдался и приготовился умирать. Зажмурившись, думал только об одном: чтобы быстро и не больно.

– Они нас не заметят и все пойдут вниз по ручью, – словно заклинание, прошептал Ме́ня, стараясь как можно спокойнее и четче выговаривать слова. Только неестественно звонкий тембр его голоса выдавал волнение медвежонка. Он решил сражаться и не отступать, хотя очень хотелось дать деру, как они не раз это раньше делали с Тришкой, расшалившись не в меру. Что-то подталкивало его поступать сейчас именно так. И он не ошибся.

Неприятные старухи подходили вплотную к нему, но в последний момент отворачивали в сторону. Одна за другой они строем обтекали медвежонка и спрятавшегося за ним дрожащего от страха зайчонка. Впрочем, хорошо, что Тришка зажмурился и не открывал глаз до тех пор, пока последняя старуха не миновала их. Было слышно, как они послушно подходили к ручью и шли вниз по воде. Ни одна не пошла рядом по сухому берегу. Это были послушные марионетки.

– Ты что там прячешься, опять что-то показалось? – нарочито спокойным голосом произнес медвежонок. Он уже развалился на траве и перевел дух после нашествия нищенок.

– Тихо как… – отозвался Тришка. Постепенно он открыл глаза и настороженно оглянулся. Он еще не мог поверить в счастливое избавление от неожиданной опасности. Безмятежное поведение медвежонка его удивило и обрадовало одновременно. Он тоже попытался выглядеть спокойным и веселым, но получалось плохо.

– Они уже ушли? Так быстро? Мне показалось, их так много…

– Кого? – попытался схитрить Ме́ня.

– Ну, этих…

– Да не было тут никого.

– А кто кусты вытоптал?

Улыбка и безмятежное выражение мордочки, которые медвежонок пытался продемонстрировать другу, мигом исчезли. Он вскочил, будто под ним оказалась гадюка. Осмотревшись, Ме́ня с ужасом понял, что кусты, где они прятались с Тришкой, теперь пропали. Только дикие кабаны, которые колонной идут за своим вожаком, способны проложить тропу в густой траве или молодом кустарнике. Но чтобы напрочь вытоптать огромные многолетние кусты, чьи ветви давно и прочно переплелись меж собой, преграждая дорогу и медведям, и лосям, тут нужна была особая сила. Это понимали оба друга, в нерешительности стоя посередине поляны из зеленых веток, будто сломанных и утрамбованных стадом слонов. Только откуда им тут взяться?

– Мне однажды такой же сон приснился, будто мы с Потапычем за медом ходили.

– Это твой дядя, который в капкан угодил?

– Ну да. Мы тогда нашли столько меду… А Потапыч как сунет голову к пчелам в дупло, а они его как давай кусать! А он весь медом перемазался, а они его облепили. А он как побежит в речку, и в капкан попал. Как заревет от боли, и давай по кругу бегать.

– И что?

– Ну, так ведь целый круг и протоптал.

– А это кто вытоптал? Пчелы?

– Нет, это мы с тобой играли. Ну, будто пчелы за нами гнались.

– Ме́ня, ты чего? Перегрелся сегодня?

– Нет. Это сон такой. И тебе снилось что-то неприятное. А сейчас ты закроешь глаза, свернешься калачиком и будешь смотреть новый сон. Он будет про то, как мы с тобой любили греться на солнышке. Помнишь? Давай-ка спать.

Ме́ня еще никогда так не поступал со своими друзьями. Ведь это после его просьбы Тришка оказался здесь и рисковал попасть в костлявые руки целой толпы противных старух в лохмотьях. Это было колдовство. Злое и черное. А с ним нужно было бороться только добрым волшебством, и Ме́ня решил попробовать. После его слов о сне Тришка сладко зевнул и исчез. Он отправился выполнять слова своего друга, сказанные им вслух.

Он не исчез, просто закончилась сказка о прозрачной скале.