Лялька «заначивала» недопитые водочные бутылки. Благо пополнение приходило регулярно. Прятала во вместительные недра рояля. Потому что ночи в одиночестве были невыносимы. Пока вокруг шумели гости — все вроде было хорошо. А вот если никто не оставался на ночные бдения, то такая черная тоска охватывала Ляльку — хоть волком вой! И она — выла! Закусит подушку, чтоб Митюху не потревожить, и скулит, как больной щенок. Отскулив, кралась к роялю — за «заначкой», находила в кухне опивки сока, смешивала, и получалась полюбившаяся ей «отвертка». «Отвертка» прибивала как подушкой. Притупляла чувство жалости к себе. А после третьей порции и веселила. И вселяла надежды. И начинались грезы о том, как когда-нибудь все изменится и будет хорошо. Вот тогда получалось, наконец, уснуть. Незаметно как-то так вышло, что стала прикладываться Лялька к «отвертке» почитай каждую ночь, когда не было гостей. А если гости были, то выпивала то же, что и они, а потом иной раз догонялась «отверткой». Митюха крепился. Он старался не лезть в чужие дела. Он считал, что «каждому по делам его.» и вообще — «меньше знаешь — крепче спишь». Так протянулось целое лето.

Но однажды все же Митюха не выдержал. Накануне Малыш долго ссорился со Стаськой. Она засобиралась уходить, а захмелевший Малыш стал хватать ее за руки и требовать объяснений, где она все время пропадает.

Компания никак не реагировала на эти разборки — привыкли уже давно. Каждый знал, что нечего Стаську трогать, если она куда-то собралась — все равно уйдет. И Малыш это знал доподлинно, но тупо и упорно старался ее остановить. Стаська вцепилась руками в ручку двери. Малыш начал тянуть ее обратно. Потом пытался отлеплять ее пальцы, как это делают маленькие дети. В результате Стаська врезала ему кулаком в челюсть и, рыдая, умчалась словно вихрь. Малыш помрачнел, схватил бутылку водки и стал злобно хлебать из горла. А Лялька, конечно, влезла под горячую руку. Решила вызвать его на откровенный разговор. Ну и, разумеется, Малыш с криком: «Да отстаньте вы все!» — вымелся в коридор и хрястнул входной дверью так, что задребезжали стаканы в буфете.

Митюха только головой покачал. А Лялька принялась навязчиво флиртовать со всеми присутствующими. Но вялые нынче были мужички! Третий день пили водку с портвейном, а от такого сочетания, известно, на подвиги-то не тянет. Им бы поспать, и чтоб не кантовали. Так и разбрелись, когда спиртное закончилось.

А Митюхе не спалось. Он слышал этот жалобный скулеж в гостиной, потом шарканье, стук рояльной крышки. Далее — топ-топ — в кухню, там возня в поисках запивки. Ну и так далее. В большой квартире ночью звуки разносились далеко. Гораздо дальше, чем могла себе Лялька представить. Митюха слышал звяканье стекла. Ему мучительно захотелось еще выпить. Нет, нажраться! Потому что снова — накатывало. На такие экстренные случаи Митюха тоже имел домашнюю заготовочку. В тумбочке у кровати всегда хранилась бутылка спирта. При желании из него немедленно можно было сконструировать водку с целью оказания скорой помощи психически травмированным.

Лялька услышала, как Митюха ходит по коридору, и затаилась. В какой-то момент ей показалось, что уже можно вытаскивать недопитый стакан из-под кровати. Но вдруг дверь отворилась и на пороге возник сам хозяин. Лялька застыла нелепо — сидя на кровати, голая, лишь обернутая простыней, и со стаканом в руках. Она открыла было рот, придумывая на ходу нелепые оправдания, но Митюха опередил ее.

— Давай-ка треснем! — предложил он, показывая графин с разведенным спиртом.

— Давай, — смущаясь, ответила Лялька.

Запивку набодяжили из старого засохшего варенья.

Первую и вторую пили молча.

Потом Ляльку прорвало:

— Почему Малыш — такая сволочь, а?

— А с чего ты это взяла?

— Все время вокруг него бабы!

— Ну, сама понимаешь, он человек публичный. Музыкант, все время на виду.

— Он за всеми юбками гоняется, ни одной не пропускает!

— Так и твою он не пропустил. И, честно говоря, я не помню случая, чтобы он так долго с кем-то был постоянно, как с тобой. Другая давно бы уже вылетела отсюда.

— Ага, а Стасенька ваша ненаглядная? И что только мужики в ней находят? — повторила она запомнившиеся ей слова Аделаиды.

— А вот Стаську не трожь, не твоего ума это дело, детка.

— Не моего, да уж! Все тут такие умные, как я погляжу. — Лялька начинала заводиться. — Если она ему сестра, как тут все говорят, то почему тогда.

— Ладно, слушай. Никому не говорил, но тут, я вижу, такое дело. Но смотри, не смей проболтаться, иначе я сам тебя отсюда выставлю, поняла? — перебил ее Митюха.

Лялька обиженно засопела. Митюха налил по новой порции спиртного и медленно заговорил:

— Я еще маму ее знал. Таких женщин на весь Советский Союз с сотню было, не больше. В «Интуристе» она работала, в высокой должности. Ты еще и не родилась, когда это все происходило, но постараюсь объяснить. Большими деньгами ворочала. Валютой. А тогда за это — пятнаху с конфискацией огрести можно было. То есть — считай, помрешь в тюряге, а имущество твое все в пользу государства уйдет. Большого искусства те дела требовали. Это сейчас на каждом углу обменники, а тогда, кроме рубля, никаких денег не имел права в руках держать советский человек. Но, повторяю, Стаськина мать великая женщина была. Связей — пол России. Умела и жить хорошо и не высовываться. Отправит Стаську на отдых в Болгарию, а на руках справочка — доктор прописал именно тот курорт с лечебной грязью, ребенок у меня болезненный. Ну и все в таком духе — путевки в Дагомыс, специальные наборы к праздникам. Антиквариат в квартире — так, вроде, бабушка двоюродная наследство оставила. Пятикомнатная в центре — по тем временам была у них, а не придерешься. Три бабушки и две тетки прописаны. А мать Малыша замом была у нее. Соображаешь? Выросли ребята в одной песочнице. В «Артек» — вместе, во фрацузскую школу — вместе, на море — вместе. Мамашки их с няней отправляли, которая якобы тетя им была. А сами отдыхать ездили без деток. Незамужние обе были, то есть — разведенки. Тетки красивые, умные, одеты с иголочки, денег — редко у какого мужика столько есть. Вот и отрывались на курортах. А однажды летели с югов, и — разбился самолет-то! В те времена не афишировали этого. Сейчас вот каждый день по телеку о катастрофах трубят. А тогда — замяли по-тихому, и все. Стаське и Малышу тогда по девятнадцать лет было. Стасендра, правда, замужем уже была и с младенцем. А Малыш — нет, он сам хотел на ней жениться, а она его только другом считала, всерьез не воспринимала. Кстати, Малышом она прозвала его, потому как с пеленок поручали ей за ним присматривать… Так вот, когда это случилось, ну, катастрофа с самолетом, Стаська с молодым мужем и ребенком на даче отдыхали. Дача, как сейчас помню, шикарная у них была, совсем близко от города, двухэтажная, хорошо обставленная и даже с телефоном. Да. Выпивали изрядно мы на этой дачке, пока Стаська не родила. Мама ее, царство ей небесное, веселая женщина была, гостеприимная… В общем, Малыш первый узнал о трагедии. Сразу Стаське позвонил на дачу, и нет чтобы не ей самой, а мужу ее сообщить, так этот истерик, не желая с соперником общаться, взял и вывалил всё как есть. А у Стаськи уже тогда машина была — «волга» белая, и водила она прилично. На маму, конечно, оформленная. Мать свою Стасендра любила больше, чем себя, сколько их помню — ласковей дочери сроду не видал. Схватила она ребенка и, не слушая никаких возражений мужа своего, посадила их в машину и погнала в город.

На этих словах Митюха сник. Закурил и разлил по стаканам. Долго глядел в одну точку, глубоко затягиваясь. Лялька боялась нарушить затянувшееся зловещее молчание, потому как уже догадывалась, что услышит далее.

— Ну да, — словно угадав ее мысли, вдруг заговорил Митюха. — Убрались они на повороте. Дождливо было, дорога скользкая. Машина — всмятку, муж, ребенок — насмерть. Хорошо, трасса людная, быстро их обнаружили и «скорую» вызвали. А Стаська в реанимацию попала.

Похоронили без нее, да и хоронить-то нечего было, пустые гробы в землю опустили. От Малыша, правда, тоже проку мало было. Он запил тогда впервые серьезно. Три недели в сознание не приходил. И веришь ли, как такое может быть, но очнулись они почитай в один день. Я Стаську из больницы забрал и сюда привез, нельзя было без присмотра оставлять. А Малыш приехал через два дня. И говорит: «Пришли ко мне».

— Что значит — «пришли»? — подала голос совершенно прибитая рассказом Лялька.

— Молодая ты еще, чучундра! — Митюха криво улыбнулся. — Пришли имущество описывать. На рабочие места погибших многие претендовали. Ну и давай письма писать обличительные, мол, раскрывать помогаем экономические преступления. А органам нашим только того и надо. Малыш-то даже не пикнул. Никакого сопротивления не оказал. Так и жил у меня, пока все имущество не вывезли. А потом и ордер на квартирку показали — а там уж и новый владелец указан.

— А где ж Малыш сейчас живет? — воскликнула Лялька. — У него что, дома нет?

— Ну, прописан-то он сейчас у отца своего, а тот запойный пьяница. У него «однушка» на выселках. Так что, сама понимаешь, там особо не разгуляешься. Вот наш Малыхан по Городу и кочует. Приедет на новое место и говорит: «Здесь я буду жить три дня». А потом и живет, пока не выпрут. Мог бы и тут пожить, но не может он на одном месте, такой уж характер. Чистый «дистроер», а не человек. «Само-разрушитель», иначе говоря, — добавил он, предваряя Лялькин вопрос.

Некоторое время пили молча. Затем Митюха вновь заговорил:

— Стаська-то вначале пластом лежала, даже вставать практически не могла. На снотворных да успокаивающих, почитай, ничего и не соображала. Но что сделать — организм-то молодой! Стала в себя приходить, а когда осознала все, что с ней произошло за эти месяцы, так тут такое сделалось! У нее ж полголовы — седые волосы, закрашивает она их. Сиротой осталась, да и такой груз на душе — муж, ребенок. Во всем себя винила и сейчас не перестает винить. Как встать смогла, так вены себе и вскрыла. Руки располосовала вдрызг — вся комната в кровище была, фонтаном лило. Мы с Малышом в кухне выпивали, а она, прикинь, звука не издала, не пикнула. Хорошо, Малыхан вдруг решил зайти посмотреть на нее. А она в луже крови плавает! «Скорую» вызвали, а они еще и кобенятся, ехать не хотят. Насилу уломали, за деньги, конечно. Кровопотеря огромная, говорят — не выживет, переливание нужно, а доноров нет. Тут Малыш и говорит: «Я могу». У них, оказывается, группа одна и та же. Но он-то выпивши! Нельзя на самом деле бы. Да тут уж выбирать не приходилось, благо, эти врачи-раздолбаи не проверяли ничего, с презрением к самоубийцам они относятся. Закачали Стасендре кровушки малышовской, хорошо проспиртованной. Докторица говорит, вроде — жить будет, но захочет ли? Мы ей — денег, чтоб в отдельную палату положили и нам бы остаться не препятствовали. В общем, пили мы с сестричками всю ночь, а наутро, когда Стаська в себя пришла, Малыхан ей говорит: «Я тебе теперь кровный брат и пожизненно за тебя отвечаю». Если, говорит, еще что над собой сделаешь, я то же самое сделаю, и будет на твоей совести моя сознательная смерть. Знал, куда ударить побольнее, точно просчитал. Тут она как начала плакать, трое суток ей успокаивающее кололи, а как проснется — так слезы снова. Но это хорошо — выплакаться. Домой забрали ее, следим все время, чтоб одна не оставалась. А она злобная, не жрет ничего, сядет и в одну точку смотрит часами. Тогда я стал каждый день ребят звать в гости. Мы думали, в компании да за выпивкой она как-нибудь очухается. Так и вышло. Потихоньку перестала людей чураться, отошла маленько. А тут — новая беда. Ее ж имущество тоже все конфисковали, только вторую квартиру отобрать не смогли, мамашка Стаськина ее на бабку оформила, а над бабкой опеку, а опекуншей — Стаську. Так что жилплощадь какая-никакая у Стаськи имелась. А вот тут-то и появился снова Иван Николаич.

Тут Митюха с размаху треснул стаканом по столу. Вытянул новую сигарету. Руки его тряслись, и спичку зажечь никак не удавалось.

— Иван Николаич? — как эхо повторила Лялька, окончательно прибитая Митюхиными откровениями. — А кто это, Иван Николаич?

— А вошь это поднарная! — с неожиданной злобой прошипел Митюха, ломая очередную спичку. — Земля носит ведь до сих пор! А руки-то по локоть.

Настойчивый звонок телефона не дал ему договорить. И лишь сейчас собеседники увидели, что на дворе даже не утро, а белый день и яркие солнечные лучи пробиваются блестящими полосками сквозь плотно задвинутые шторы, вспугивая столбы старинной пыли.

Митюха послушал трубку и сказал: «О-кей, жду! Только с собой прихватите. Да, водку. Я водку сегодня пью».

Он швырнул трубку на рычаг и сообщил:

— Ребята сейчас придут. Ну, в общем, я все тебе объяснил. На Стаську не гони, ясно? Забудь. И чтоб никому ни слова. Тебе только и рассказал, потому как жаль мне тебя, чучундра! Вижу, как маешься. Поверь, Малыш к тебе лучше, чем к кому-либо, относится. Уж я-то повидал. А вечного совместного счастья он тебе и не обещал, ведь верно? Так что радуйся жизни и не кисни.

Митюха обрел привычный мажорный тон и, улыбаясь, потрепал Ляльку по щеке.

— Мить, а ты-то откуда все это знаешь? Будто с ними вместе жил.

— А я, почитай, и жил! Папаша мой, ну, как бы это сказать, со Стаськиной мамой. Он замялся. — В общем, отец в обкоме работал, познакомился с Мариной Аркадьевной, дела у них какие-то были вначале. Ну, а потом. Она, понимаешь, такая женщина была! Красоты невероятной. Мама моя вид делала, что не знает ничего. Не хотела статуса терять. А отец — как минутка выдается — так к Марине мчится. Меня с собой часто брал, я-то постарше, за ребятами присматривать, чтоб взрослым не мешали. А сами — запрутся в кабинете, типа — деловой разговор. Ну, Иван Николаич, клоп сутулый, тем и воспользовался, посадил папашку-то. Припаяли по полной, типа подельником он у Марины был. Вместе родное советское государство грабили. Там и сгинул. Мать не пережила. Только квартира вот эта и осталась, благо на меня была записана, а пока суд да дело — перестройка началась и законы поменялись. Теперь на каждом углу валютой торгуют, а Марина. А папа.

Митюха резко отвернулся, глаза его подозрительно заблестели. Он засунул незажженную сигарету в рот, подсел к роялю и стал играть джаз. Сложные композиции отвлекали его от назойливых грустных мыслей, успокаивали и возвращали душевное равновесие.