Кто знает, какой была бы экзистенциальная история Витанджело Джендже Москарда (герой романа Луиджи Пиранделло «Кто-то, никто, сто тысяч». – Примеч. пер.), если бы вместо неожиданного открытия того, что у него немного деформирован нос, он узнал бы, что является носителем генетического заболевания. Надо сказать, что таких существует более пяти тысяч. И каково было бы его разочарование, если бы он обнаружил, что получил генетическое наследие, обусловливающее риск развития рака. Или если бы он узнал, что вся его психическая система была определена одним геном, который предрасположил его к шизофрении. Смог бы Джендже наделить свои гены ответственностью за свое безумие? Его отец, на которого он так не хотел быть похожим, выявил его в своих генах. Не имея возможности ничего сделать, Джендже Москарда предпочтет этого не знать. На самом деле, многие хотели бы знать и иметь возможность выбора.

Часто генетика проявляет себя в еще менее определенной форме, во множестве состояний, и есть такие, кто считает ее всепроникающей до такой степени, что опасаются «генетизации» общества. Частные и государственные центры проводят целые генетические исследования, чтобы выявить истоки у предков, склонность к развитию болезней и т. д. Если до сих пор мы говорили о тяжелых и распространенных формах, то теперь мы должны знать, что генетическая диагностика сегодня применима и к очень редким заболеваниям, а также к формам, которые не являются смертельными или тяжелыми, но могут привести к физическим увечьям и инвалидности, что, вероятно, не делает жизнь менее ценной, но никто не хотел бы передать своему ребенку даже риск этого. Генетика могла бы предвидеть и человеческие характеристики, которые мы хотели бы передать нашим детям, и воплотить в реальность мечту евгенистов. Где предел? Генетика находится между двумя противоположными полюсами: детерминизм и риск, случайность и выбор.

На эти темы ведутся бесконечные дискуссии, аргументируемые с экономической, социальной и этической точек зрения. Попытка сделать идеального ребенка пугает, как говорится в заголовке одной статьи, опубликованной несколько лет назад{62} . Некоторые думают, что человек почувствовал себя отныне наделенным божественными силами (игра в бога), будучи способным создавать себе условия для жизни, и боятся, что человечество захочет показать, что умеет больше и лучше, чем эволюция. Метафора, используемая для современной генетики, – это «скользкий склон». Известно, где начало, но получится ли остановиться? Все начинается с желания избежать появления ребенка, больного талассемией, а заканчивается предпочтением, чтобы у него были голубые глаза. Неужели не страшно даже осмелиться на большее? Мы возвращаемся к извечному понятию хюбриса. Очевидно, жар полемики ведет к деформации и обострению противоположных идей, делает их гротескными или заставляет предполагать очень малореалистичные сценарии. Но нельзя не согласиться, что не так-то просто обозначить линию разграничения между тем, что желательно, законно, разрешено или терпимо, и тем, что должно быть предотвращено; между тем, что представляет общественный интерес, и тем, что является индивидуальным выбором.

 

Экономический аспект

Лабораторные тесты, которыми мы сегодня располагаем, могут выявить несколько сотен генетических заболеваний, и стоимость тестов постоянно уменьшается. Одно исследование способно обнаружить одновременно несколько заболеваний. Кто-то подсчитал, что за несколько лет мы могли бы подвергнуть одновременно 1500 человек одному тесту, который позволил бы диагностировать десять заболеваний при стоимости 20–30 долларов, что сделало бы выгодным скрининг населения даже в странах с низким и средним доходом, где генетические болезни являются причиной большого количества смертей, а также хронических заболеваний у детей, приводящих к инвалидности. Это могло бы в корне изменить экономическое видение профилактики наследственных патологий.

Сегодня существует лечение нескольких генетических заболеваний, которое недоступно для большинства населения мира. Считающиеся до сих пор привилегией богатых стран, новые тесты станут доступными в экономически менее развитых странах, где расходы, связанные с генетическими болезнями, чрезмерно высоки, особенно когда планируется стремительное повышение стоимости, связанное с появлением «терапии будущего», или с созданием специализированных центров, существование которых в наше время вызывает споры даже в «богатых» странах, учитывая расходы на них. В случае талассемии, например, возможна пересадка костного мозга; некоторые очень редкие заболевания, возможно, излечимы при помощи генной терапии, но сколько человек могут ее себе позволить? Это, в сущности, объясняет то, что произошло на Кипре, когда повышение уровня лечения и новые лекарства, появившиеся в 80-х годах, непомерно увеличили стоимость заболевания. Именно появление новых видов лечения подтолкнуло к выбору профилактики. Согласно подсчетам, длительная выживаемость больных, в течение 50 лет, привела к необходимости в таком количестве крови для переливания, которое система здравоохранения острова была не в состоянии обеспечить. Всемирная организация здравоохранения рекомендует генетические тесты для поиска носителей болезней гемоглобина, таких как талассемия и серповидноклеточная анемия, которые, как мы увидели, доминируют в «поясе малярии», то есть затрагивают, в основном страны с дефицитом экономических ресурсов. Для этих болезней скрининг носителя базируется на недорогостоящем тесте. Таким образом, на первом этапе речь идет не о генетическом тесте, который применяется во второй фазе для углубленного обследования в намного меньшем количестве случаев. Ситуация усложняется, когда речь заходит о скрининговых тестах на основе анализа ДНК, необходимого для распознавания носителя муковисцидоза или спинальной мышечной атрофии. Однако специалисты ВОЗ предсказывают, что в недалеком будущем появится генетический тест нового поколения, умеренной стоимости, который можно будет распространить в странах с дефицитом экономических ресурсов{63} .

В некоторых странах программы геномики, используемые в области здравоохранения, постепенно интегрируются в более общие сферы профилактики. Недавно эта тема начала обсуждаться даже в Италии{64} . Но как ввести общинную генетику в систему здравоохранения без повторения евгенистической идеи? Экономическое обоснование в этом отношении нейтрально и основывается на цифрах, а не на этическом аспекте. Оно должно установить стоимость болезни, а также будет ли дешевле предупредить ее, возбудив к ней общественный интерес. Прямые затраты на болезнь зависят от частоты ее встречаемости, от стоимости диагностики и лечения. Генетические заболевания часто ведут к инвалидности, имеют прогрессивную форму и высокие косвенные затраты, которые ложатся на членов семьи, сильно уменьшают работоспособность, требуют существенной социальной поддержки. Но они редки, если сравнивать с эпидемиологическими и инфекционными заболеваниями, характеризующими целые эпохи истории человечества, такими как оспа, чума, проказа, холера или, из недавних, пандемия ВИЧ. Чума IV и XVIII веков уничтожила целые города и разрушила экономику многих стран; не было нужды в сложном экономическим анализе, чтобы понять, что эти болезни должны быть остановлены. Однако данные, необходимые для экономического анализа редких заболеваний, получить непросто, и они требуют довольно сложного изучения. Как ни странно, мы не располагаем качественным экономическим анализом стоимости генетических заболеваний, даже наиболее распространенных, таких как муковисцидоз. Оценка стоимости заболевания имеет большую зависимость от того, с какой стороны ее рассматривать. Экономисты сферы здравоохранения всегда задаются вопросом: стоимость для кого? И ответы зависят от ситуации. Например, идет ли речь о социальной медицине или о частной, оплачивает ли лечение страховая компания, отдельно взятый больной или государство. На сегодняшний день нам пока не удается установить порог, за которым становится экономически выгодно предупреждать генетическое заболевание, и не кажется странным то, что по прошествии сорока лет с момента первых кампаний по профилактике талассемии продолжают появляться исследования по их экономической оценке.

Надо сказать, что технологический аспект диагностики – это лишь одна из экономических проблем скрининга. Уже есть иронизирующие над тем, что простой лабораторный анализ может стоить меньше 1000 долларов за полное исследование ДНК, но информация, которая будет в результате получена, потребует консультации стоимостью в миллион долларов{65} . Посредством снижения стоимости и времени выполнения анализа, с помощью доступных сегодня технологий, мы сможем достичь такого большого количества данных о ДНК каждого индивида, что потребуются их комплексная обработка и сложные генетические консультации, которые поставят в тупик даже специалиста. Геномический профиль отдельно взятого индивидуума может раскрыть до сих пор неизвестные или плохо изученные последовательности ДНК. Чтобы знать, могут ли они предопределять болезнь, необходимо собрать массу информации, а для этого требуется анализ огромных «банков данных», понятных только очень компетентным людям{66} .

Но даже когда встречаются определенные хорошо известные мутации, то, как мы уже видели, очень непросто предсказать их клиническое значение, точное для каждого индивида, потому что генетика вовсе не является детерминистической, и существует множество факторов, пусть даже только генетических, которые обусловливают тяжесть заболевания.

Общая медицина и педиатрия не готовы давать подробные генетические консультации. Медики, окончившие университеты более десяти лет назад, не имеют даже базового образования, чтобы касаться данной темы. Нам нужно создавать новые профессии: например, общинного генетика – сегодняшняя версия консультанта по планированию семьи. Необходимые знания сложны и требуют как клинической, так и лабораторной компетентности. Уже сегодня медики-генетики стремятся специализироваться на консультациях по отдельным болезням или группам болезней, таким, как рак, метаболические заболевания, неврологические заболевания и т. д. Таким образом, помимо технологий для диагностики нужно развивать систему, которая обеспечит образование специалистов и информирование населения, сеть консультантов.

Частные лаборатории, предлагающие генетические тесты с коммерческой целью, могут располагать передовыми инструментами диагностики, но они не стремятся оказывать никакой информационной поддержки. В некоторых случаях они предоставляют платную генетическую консультацию, стоимость которой может быть выше, чем сам тест. Другие предлагают электронные схемы, реальная информативность которых недостаточно доказана{67} . Проблема существует, и она стоит даже перед теми, кто хотел бы развивать стратегию публичной генетики или геномики, предлагаемой системой здравоохранения, поскольку возможно, что именно эти аспекты будут иметь наибольшую стоимость. Конечно, с организационной точки зрения, распространение на определенной территории сети учреждений, оказывающих услуги по генетической консультации, является более сложной задачей{68} .

 

Целевые стратегии

Инфекционисты утверждают, что вирусы не знают границ, и взывают к международным регламентам по контролю над их распространением. Что же касается генетических заболеваний, то они более локализованы, неравномерно распространены среди населения планеты. По своей природе они сохраняются в условиях эндогамной, культурной и географической изоляции и могут испытывать селективное давление, как талассемия, носящая эндемический характер в малярийных районах. То есть частота заболеваемости может зависеть от факторов окружающей среды, которые обусловливают неравномерное географическое распространение болезни. Редкое заболевание у населения может очень часто встречаться в небольших территориально или культурно изолированных общинах – в такой степени, что становится оправданным вмешательство в эти очень ограниченные районы или группы населения. Поэтому мы должны всерьез воспринимать стратегии генетического тестирования, ориентированные на небольшие группы.

В качестве примера поговорим о болезни Краббе, очень редком заболевании, которое, однако, особенно часто встречается в некоторых мусульманских арабо-израильских деревнях{69} . В то время как в среднем у населения это заболевание встречается у одного из 100 000 новорожденных, в двух арабских деревнях и в одной общине друзов частота рождаемости больных детей достигает 1–2 случаев из 1000. Вместе с главами деревень и представителями религиозной власти министерство здравоохранения Израиля развернуло кампанию по поиску носителей, обеспечив высокую явку на тестирование. За несколько лет оно добилось существенного уменьшения случаев заболевания. Поскольку в данном случае аборты недопустимы, то усилия были направлены на ориентирование населения в выборе партнера для брака, что привело к сокращению количества единокровных пар.

Мы уже говорили о классических примерах географически ограниченных болезней: это заболевания франко-канадцев Квебека, болезнь Гентингтона в деревнях у озера Маракайбо в Венесуэле, болезни амишей или евреев-ашкеназов. Эта черта побудила к разработке так называемых «этнических скринингов», ориентированных на обнаружение заболеваний у народов или групп, находящихся в зоне наибольшего риска. Было бы экономически невыгодно искать носителя серповидноклеточной анемии среди белых, но совсем другое дело – среди чернокожих, именно потому что они больше других подвержены этому заболеванию. Аналогично скрининг талассемии может быть очень выгодным в эндемических зонах или среди населения, у которого это заболевание встречается наиболее часто. В Европе экономически выгодно было бы проводить скрининг талассемии среди иммигрантов из стран, где она распространена. «Этнический» скрининг, будучи точно ориентированным, сократил бы стоимость профилактики. Но обнаружились бы другие проблемы. В некоторых странах этнически ориентированный генетический скрининг не признается с точки зрения этики; невозможно получить или запросить информацию об этнической принадлежности жителей, что мешает ориентированному в этом направлении исследованию. Такова ситуация, например, в Голландии или Франции. Необходимо изыскивать иные способы, чтобы предлагать «этнический» генетический тест тому, кому он нужен, не думая о стратегии скрининга{70} .

 

Информация и модели вмешательства

Общий уровень генетических знаний очень низкий, можно даже говорить о «генетической неграмотности», в том числе в развитых странах. Каждое предложение генетического скрининга должно начинаться с правильного информирования населения, на которое он направлен. Информационные кампании наиболее эффективны там, где имеется четкое восприятие болезни, поэтому имели успех стратегии каскадного скрининга родственников больного, неравнодушных к факту присутствия болезни в семье. Но при всей своей эффективности в предупреждении повторения случаев заболеваемости в рамках одной семьи, каскадный скрининг не может охватить такое количество людей, чтобы сократить встречаемость болезни у целого населения, если количество носителей велико. Решение о сокращении заболеваемости и общей стоимости генетической болезни требует стратегий, которые обеспечивали бы широкое покрытие целого населения, находящегося в зоне риска. Вспомним, что было сказано о муковисцидозе в Венето. Частота случаев заболевания существенно не снизилась в той части региона, где тестированию на выявление носителя подвергались только близкие родственники больного, и значительно сократилась там, где применялось рассеянное тестирование населения.

Если профилактика генетических заболеваний будет считаться экономически выгодной, то возникнет необходимость в сильной социальной поддержке вроде той, которая привела к установлению контроля над инфекционными заболеваниями. Для повышения уровня осведомленности населения необходимы программы по ликвидации генетической неграмотности. Речь идет об аспекте не менее важном, чем общая стоимость профилактики. Такие страны, как Израиль, Канада, Австралия и Великобритания, ввели образовательные программы и программы скрининга носителя, в том числе точечные и направленные на небольшие общины. В Италии десятилетиями существует программа профилактики болезней гемоглобина, поддерживаемая Центром микроцитоза в Лацио. Кроме того, применяются экспериментальные и локальные программы. Модель генетики общины, предложенная англичанкой Бернадетт Моделл, еще далека от совершенства.

Мы уже видели, что в отношении болезней гемоглобина существуют программы, распространенные во многих исламских странах. Часто речь идет о добрачных программах. Эффективность этих программ, то есть отношение между их стоимостью и реальным участием населения в генетическом тестировании, или реальным сокращением количества больных детей, еще нуждается в оценке{71} . Тем не менее, привычки меняются. В западных странах множество детей рождается вне брака, поэтому предусматриваются программы по информированию, направленные на подростков и стимулирующие распространение генетической грамотности еще в школе, чтобы повысить понимание законов генетики и передачи заболеваний. В некотором смысле, это реванш Бьянко и Сильвестрони. Оптимальная и определяющая модель вмешательства с целью оценки стоимости профилактики еще должна быть изучена. Проблемы генетического информирования, направленного на подростков, связаны еще и с этическим аспектом. Встает вопрос: можно ли предлагать прохождение генетического теста несовершеннолетним, которые, с точки зрения закона, не в состоянии решать, хотят они знать о том, что являются носителями болезни, или нет? Какой может быть эмоциональная реакция молодого человека на подобную информацию? Каковы его отношения со сверстниками? Будет ли он сам себя считать больным? Не скажется ли это на отношениях в семье? К тому же, если информацию дать в школе, а тест предложить спустя несколько лет, то с годами знания рискуют быть утраченными, и вся программа может потерять свою эффективность. Таким образом, необходимо прояснить приоритетность: информирование подростков, добрачная консультация, каскадный скрининг, деятельность специализированных центров по тем или иным заболеваниям, распространение центров общинной генетики на территории. Все это предложения и опыт, требующие изучения. Надо сказать, многие пробовали проводить внелабораторные исследования, действуя через школы и добрачные консультации. Результаты, как этого можно ожидать, неоднородны и сильно обусловлены влиянием культуры. Получается, что не существует единой модели, которой можно было бы следовать.

Экономическое обоснование имеет социальную важность, потому что во многих случаях именно общество должно принять на себя расходы по генетической профилактике, либо они лягут на индивидуума, что влечет риск появления сильного социального неравенства. Экономическое обоснование может показаться шокирующим, если будет представлено исключительно в денежном выражении. Анализ можно доработать и перевести в экономическое выражение ценность здоровья, благосостояния и выживаемости, не ограничиваясь денежной стоимостью диагностики и лечения. Но стоимость профилактики не сводится к денежной стоимости лабораторного теста. Распространение генетических знаний и генетическая консультация, предлагаемая на той или иной территории, предполагают создание системы, аналогичной той, что была разработана для профилактики инфекционных заболеваний, это результат многовековой работы, от библейских канонов книги Левит об изоляции прокаженного до международных конференций по здравоохранению, чтобы препятствовать распространению холеры. В вопросе генетики мы находимся в самом начале пути.

Несмотря на всю свою сложность, экономический аспект, однако, является самым простым.

 

Этический аспект

Этический спор по вопросу генетической профилактики, возможно, более уместен, чем экономический аспект, поскольку фундаментальным принципом евгеники было право/долг государства или сообщества навязывать репродуктивный выбор и препятствовать рождаемости больных людей. Эта программа содержала, в сущности, признаки собственного вырождения, поскольку касалась не только и не столько заболеваний, сколько, согласно последним исследованиям, нищеты, отторжения обществом или психологических свойств, считающихся связанными с генетикой целых народов. Любая программа по профилактике в области генетики должна осуществляться с оглядкой на евгенику, учитывая те зверства, которые она породила. Любая идея геномики, применяемая к здравоохранению, обречена на демонстрацию своей отдаленности от евгеники, которая, по мнению некоторых, всегда норовит вероломно проникнуть «через окно».

Биоэтический спор о генетике человека бесконечен, иначе и быть не может, поскольку речь идет о возможности изменения самой природы человека. Евгеника XX века теоретически обосновывала необходимость усовершенствования вида путем устранения людей, социально менее адаптированных. Разумеется, такая теория подвергается единодушному порицанию, но есть и такие, кто считает, что пришло время вновь рассмотреть возможность, или даже моральный долг, усовершенствовать биологическую или психическую природу человека, избавить от страданий будущие поколения или совсем устранить болезни. Существуют крайние мнения таких ученых, как, например, Харрис{72} , Бьюкенен{73} , Сэвулеску{74} , которые не видят ничего плохого в том, чтобы усовершенствовать некоторые человеческие качества, вмешавшись в генетическое наследие, и, таким образом, наградить человека, или еще не родившегося человека, лучшими возможностями в жизни. Сэвулеску отстаивал принцип доброжелательности, которая делала бы неизбежным выбор лучшего ребенка, если для этого есть возможность. В этом случае такое вмешательство не отличалось бы от того, что внимательные родители уже предпринимают, например, способствуя образованию или стимулируя те или иные наклонности у своих детей. Долг перед будущими поколениями допускает существование жизней, не заслуживающих того, чтобы их проживали. Эта точка зрения настойчиво оспаривается теми, кто выступает в защиту достоинства больных людей, которое сильно ущемляется кампаниями по генетической профилактике. Можно сказать, что взгляды Харриса, Сэвулеску или Бьюкенена являются консеквенциалистскими, то есть основаны на положительной оценке конечных целей и результатов, вытекающих из действий. В этом случае предотвратить несчастье человека, даже еще не родившегося, и уменьшить социальную нагрузку – это положительные результаты, оправдывающие генетическую профилактику. Им противостоит ряд видных ученых, поддерживающих идею того, что жизнь – это дар, ее необходимо принимать во всей ее абсолютной естественности (М. Сэндел), или что генетическое вмешательство недопустимо, поскольку оно ограничивает свободу новой личности, обусловливая ее жизнь выбором и ценностями, принадлежащими родителям (Хабермас), и лишая ее неотъемлемой индивидуальной автономии.

Этот спор, пылкий и основанный на сопоставлении противоположных аспектов, здесь не передать целиком, да и не нужно этого делать, так как тема, которую мы здесь обсуждаем, другая. Профилактика болезней через распространение теста на выявление носителя не имеет целью изменение, улучшение или совершенствование человеческой природы. У «новой евгеники» другая, двойная цель. С одной стороны, предлагается сократить человеческую, социальную и экономическую стоимость лечения тяжелых заболеваний, неизбежно ведущих к преждевременной смерти и, во всяком случае, при современном состоянии медицины, к тяжелым мучениям, к умственной недееспособности или к быстрому снижению жизненных функций. Вторая цель состоит в помощи тем, кто желает знать о риске произведения на свет человека, который будет страдать тяжелым заболеванием, и укрепить автономию своего выбора как родителя. Мы можем и дальше давать характеристику подобному вмешательству евгеники, но многие в настоящее время считают, что речь идет совсем о другой евгенике, противоположной дистопии XX века. Термин «евгеника», возможно, приводит в смущение, и, наверное, нужен новый термин, но эта тема возвращает нас к изначальному биоэтическому спору, где центральными аргументами являются, с одной стороны, уважение воли человека, права знать собственную генетическую структуру, автономии выбора в вопросе произведения потомства, с другой стороны – функция, которую общество или государство могут выполнять, защищая или ограничивая эти права, и, следовательно, насколько они могут влиять на индивидуальный выбор в вопросе произведения потомства.

Прежняя евгеника решительно отстаивала право, или даже обязанность, государства защищать благополучие граждан, устанавливая качество новорожденных; «новая евгеника» предлагает повышать автономию индивидуума или пары. Согласно утверждению Франческо Кассаты{75} , понятие евгеники претерпело глубокое семантическое переосмысление с развитием технологий и возможностей медицины в области генетики, не без участия социальных изменений и новой этики свободы{76} .

Различные идеи, словно карстовые реки, не появляясь на поверхности, текут в глубинах общества и выходят наружу на большом расстоянии. Кассата справедливо напоминает, что предложение поиска носителей тяжелых заболеваний, таких как фенилкетонурия, отсылает нас к радикальному противнику евгеники, который, между тем, без колебаний использовал этот термин, – имея в виду папу Пия XII, который выступил перед конгрессом Международного гематологического общества в 1958 году в защиту добрачного обследования, не рекомендуя браки между носителями. Таким образом, взгляды евгенистов, которые не имеют ничего общего с идеей принудительной власти государства, существовали всегда.

В последние десятилетия открылись новые горизонты биоэтики, и теперь дебаты не могут ограничиваться лишь только совершенно очевидным осуждением нацистской евгеники или теорий, пусть даже предложенных видными учеными, такими, как лауреат Нобелевской премии Каррель. Речь идет о рассмотрении этических аспектов, связанных с генетикой, через призму либерального государства – позиция, которую занимают все передовые ученые в области биоэтики. Сегодня мы задаемся вопросами, в какой степени генетическая информация должна принадлежать индивидууму; насколько она должна раскрываться семье или одному из супругов; что делать с неожиданной информацией, полученной в результате исследования генетического наследия человека; как стимулировать распространение знаний о генетических заболеваниях и о возможности предотвратить их, не накладывая клеймо на больного; как предоставлять услугу населению, которая препятствовала бы экономической спекуляции, если эта услуга будет выпущена на рынок; какую позицию должно занимать государство по отношению к существующим различным этическим, светским и религиозным точкам зрения по поводу репродуктивного выбора; как перейти от дискуссий по культурным аспектам к принятию юридического решения. Ведутся споры по поводу переформулировки генетической консультации, права на то, чтобы не знать, возможности проходить генетический тест несовершеннолетним. Наконец, обсуждаются правомерность и задачи геномики, внедренной в здравоохранение; остро стоящий вопрос технического прогресса, сделавшего отбор эмбриона осуществимым следствием процесса генетической диагностики.

Проект «Геном» планировал, а затем и реализовал, создание карты всего генома человека и ускорил процесс распознавания генов, участвующих в сотнях болезней, заложив основу для их профилактики. Возникает закономерный вопрос: разве не целесообразно устранить их все? Сделать мир лучше для будущих поколений – не это ли цель социальной этики? В частности, генетическое заболевание, не является ли оно одним из наименее приемлемых страданий? Разве человечество не было бы более счастливым без болезней? Поиск носителей позволил бы достичь этих целей, но его практически невозможно распространить на всех и на все условия. Как выбрать более значимые болезни? Правильно ли считать таковыми только те болезни, стоимость которых выше с точки зрения социальной? Важнее ли общество в отношении индивидуума с этической точки зрения?

Больные и их семьи заинтересованы в исследовании и устранении болезни, которая их коснулась, какой бы редкой она ни была. Каждая пара потенциальных родителей хотела бы знать, существует ли у них риск произвести на свет несчастного ребенка, и это правильно, что они задаются этим вопросом, не дожидаясь смерти или тяжелого недуга первого ребенка, когда будет уже поздно. Если это право, то кто должен гарантировать его и каким образом? А если какая-нибудь пара захочет избежать передачи менее тяжелого заболевания или даже простого недостатка или признака, который она сама считает неблагоприятным, до какой степени она имеет право на это? В некоторых странах неблагоприятным является родиться женщиной, поэтому женщины делают аборт во избежание рождения девочки. Возможно ли установить этические границы генетической профилактики? И наоборот, приемлемо ли с этической точки зрения ничего не предпринимать для предотвращения передачи наследственного заболевания? Имеют ли право родители производить на свет ребенка, зная, что он будет страдать? И, наконец, приемлемо ли с этической точки зрения «хотеть» больного ребенка? Этот вопрос мы задаем в связи с историей про двух женщин, пожелавших иметь ребенка с врожденной глухотой. Сегодня это можно сделать, и я не знаю, как этому помешать.

Этический спор на предмет генетического вмешательства поднимает вопрос о самом понятии болезни. В этой связи вспоминается судьба Мишеля Петруччиани, гения музыки, страдавшего несовершенным остеогенезом и преждевременно умершего по причине осложнения патологии. Кто может сказать, что его жизнь не стоила того, чтобы ее прожить? Мишель решился на продолжение рода, осознавая высокую вероятность появления на свет больного ребенка, но он воспринимал свое состояние лишь как явление, а не как болезнь. Подобное высказывание я услышал как-то от одной русской девушки, больной муковисцидозом, к счастью, в легкой форме, которая говорила, что считает свою болезнь «образом жизни, а не страданием». Таким образом, индивидуальная оценка собственного жизненного опыта, невыносимого для одних и благословенного для других, не может быть объектом высшей социальной оценки. Роль общества должна быть другой, и мы предложим другую модель. Конечно, решение считать ту или иную болезнь тяжелой и невыносимой до такой степени, чтобы она требовала превентивного вмешательства, имеет глубокие культурные основания, подлежащие социальной и индивидуальной оценке, но ничего не говорится о том, что существует рациональный общепринятый предел, который устанавливает, когда болезнь должна быть устранена. С точки зрения медицинской этики или этики страдания, генетическое заболевание очень отличается от инфекционного и характеризуется своей тесной связью с человеческой жизнью. Если устранение инфекционных заболеваний требовало вмешательства в объект вовне, то устранение генетических заболеваний требует вмешательства в саму природу человека. Болезнь становится молекулярным дефектом генов, и не все готовы принять такую самостоятельную значимость части себя самого{77} . Эти размышления объясняют напряженную этическую дискуссию, поднявшуюся вокруг Проекта «Геном человека» и вообще вокруг генетики.

Устранение генетических заболеваний и проблема совершенствования человеческой природы – разные вещи. Кажется банальным утверждение о том, что никто не хотел бы, чтобы человечество было поражено наследственными заболеваниями, и, возможно, поэтому этический спор мало значения придает этому вопросу, сосредоточиваясь на более сложных темах. Но проблем остается много, и каждая заслуживает глубокого изучения. Пример тому – работа группы ученых во главе с Джованни Бониоло, которая изучает этические аспекты, вытекающие из скрининга носителя муковисцидоза в регионе Венето. Они рассматривают основные этические аспекты, связанные с генетическим скринингом: риски его проведения, полномочия специалистов, автономия репродуктивного выбора, интерес государства, риск наложения клейма на больного и, наконец, возможные и отвергаемые связи с евгеникой начала XX века{78} .

Многие вопросы остаются без ответа; на самом деле ответы могут и не существовать, поскольку поставленные вопросы отражают различную этическую направленность. Но хорошо бы спросить себя, каковы интересы и убеждения, сталкивающиеся в таком споре.

 

Религия и семья

Религиозный аспект касается проблемы страдания невинных, но сейчас наука предлагает инструмент для его предотвращения. Как совместить эту возможность с этико-религиозными основами? Чтобы принять перспективу искусственного оплодотворения, мусульмане и евреи вынуждены были бороться с собственными этическими принципами. В православных кругах кампании против болезни Тея – Сакса или для предотвращения болезней гемоглобина не имели бы успеха без одобрения духовенства. Другим был выбор сообщества амишей{79} , которые, осознавая генетическую предрасположенность к очень редким заболеваниям, отказались от введения профилактических мер. Подобное происходит и в католическом сообществе, которое не признает предымплантационную диагностику и диагностику с целью аборта, как и любой другой вид вмешательства в естественный процесс деторождения.

Но этическая проблема связана не только с верой. Другое отношение, с которым система здравоохранения Англии столкнулась во время профилактики талассемии в пакистанской и греческой или киприотской общинах, зависело не от религии, а от восприятия понятия семьи, от страха быть заклеймленными, от социальной роли брака. В небольших сообществах или в очень закрытых культурных группах выявление носителя, иногда даже одно лишь подозрение, что один из представителей является таковым, может быть чревато лишением возможности заключить брак. Поэтому люди предпочитают воспользоваться своим правом не знать, полагаясь на судьбу, пусть даже злую. Деятельность «Дор Йешарим», тщательно изученная социологами в области медицины, такими как Авиад Рац, Барбара Праинсак и Джил Сигел, или исследования Раца форм генетической глухоты в бедуинских племенах Синая свидетельствуют, наряду с отношением пакистанцев в Великобритании, что существует коллективная этика, которая не просто руководствуется религиозной этикой, она регулирует отношения между людьми. Для нее семейные ценности являются основой. На самом деле, даже в исламских странах, где духовенство выступило в поддержку генетической профилактики, система здравоохранения столкнулась с сопротивлением супружеских пар, и самым прочным барьером оказались социальные ценности эндогамии, браков между двоюродными и другими родственниками в рамках одной семьи. Правила родства могут представлять более серьезное препятствие, чем вера.

Пример Венето поразил всех, поскольку он считался регионом, сильно укоренившимся в католицизме, но при этом участие населения в предложенном генетическом тестировании было таким, что практически привело к исчезновению муковисцидоза. В западных обществах структура родственных связей уходит из-под влияния религии, и у этого факта есть много симптомов. Двадцать лет назад ученые из Феррары, исследуя причины исчезновения талассемии в их регионе, отмечали изменившееся отношение к вопросу деторождения в период с 1950 по 1980 годы, что было обусловлено не только усилившимся осознанием риска, но и структурным изменением семьи.

 

Не знать, не дать знать

Защищается ли право не знать? Оно было нарушено, когда в исламских странах или на Кипре был введен добрачный тест. Заклейменным может быть и человек, не пожелавший признать себя носителем и допустивший, таким образом, рождение больного ребенка, увеличив социальную стоимость жизни и общественные издержки. Желание не знать может осуждаться, если один из супругов не сообщил другому о своей принадлежности к семье, в которой по наследству передается генетическое заболевание, и если в результате у них появился больной ребенок. Аналогично, есть семьи, которые скрывают генетическое заболевание даже от близких родственников. Генетическая передача – это индивидуальная проблема, проблема пары и семьи. Кто-то утверждал, что социальной единицей, которая должна располагать генетической информацией, должна быть семья, а не индивид{80} . Мы задаемся вопросом, насколько это этично, и разве члены семьи не имеют права получать эту информацию от родственника, прошедшего диагностику? Разве с этической точки зрения информация о мутации не должна сообщаться всей семье, позволяя как минимум ближайшим родственникам делать собственный выбор? Дилемма могла бы быть решена посредством привлечения медицинского специалиста, знающего о наличии в семье генетического дефекта и способного довести эту информацию до сведения родственников больного. В настоящее время ведутся споры на тему того, законно ли в данном случае нарушать обязательство о тайне.

 

Идеальный ребенок

Часто можно услышать обсуждение темы долга перед будущими поколениями. Им мы хотим передать лучший мир, то есть мы должны сохранить окружающую среду и уменьшить количество возможных причин несчастья. Мир без болезней тоже относится к этой перспективе. Но есть и другие причины не желать больного ребенка, более эгоистичные; некоторые их называют гедонистическими.

Во времена, когда рождаемость падает по очевидным экономическим причинам, эмоциональный вклад в ребенка, который имеет большую вероятность остаться единственным, конечно, выше, чем в случае, если детей много и они воспринимаются во всем их разнообразии. Давайте подумаем, насколько возможна генетическая консультация в такой стране, как Китай, где на протяжении многих лет действует политика демографического ограничения и где приветствуются семьи с одним ребенком. Некоторое время там преобладал подход репродуктивной компенсации. Зная, что ребенок может преждевременно скончаться, пары стремились завести других детей, надеясь «компенсировать» потерю, поскольку было необходимо, чтобы семья достигала определенных размеров{81} . В 70-х годах в западных странах наметились изменения в принятии репродуктивных решений. Пары, находящиеся в группе риска из-за вероятности заболевания талассемией, старались иметь меньше детей. А те, у которых уже был один здоровый ребенок, больше не хотели испытывать судьбу. Плодовитость больше не была в цене. Увеличивающаяся выживаемость больного ребенка становилась бременем для семьи, которая утрачивала структуру и «аграрные» ценности в пользу процесса индустриализации, как в дельте реки По, так и на Кипре. Законодательство поменяло свое отношение к терапевтическому аборту и разрешило практику пренатальной диагностики. Последняя, в свою очередь, сместила ось репродуктивного выбора в сторону женщины и ее решения. Феминистическое видение генетической профилактики настаивает на том, что пренатальная диагностика, имплантация эмбриона, вероятный аборт – все это касается женского тела, что оправдывает асимметрию в вопросе репродуктивного выбора пары в пользу решения, принятого женщиной.

Все чаще наблюдается отказ от пассивного и фаталистического отношения к генетическим заболеваниям. Благодаря предымплантационной диагностике стало возможным рожать здоровых детей. Это сочетание развития техники и социальных изменений способствовало попыткам «создать идеального ребенка». Даже если абстрагироваться от позитивной евгеники, направленной на «усовершенствование» человеческого рода, мало кто хотел бы пассивно принять перспективу рождения больного или несчастного ребенка. В отношении поколения наших детей мы перешли от случая к выбору. Речь идет об одном из наиболее значимых прорывов, связанных с проектом «Геном». Возможности для индивидуального выбора многократно выросли, коллективная этика противостоит реальности, которая еще пару десятилетий назад представлялась чем-то из области научной фантастики.

Если с индивидуальной точки зрения можно понять выбор родителей не передавать ребенку даже легкую форму заболевания, то с коллективной точки зрения встает вопрос, должно ли общество проводить программы по профилактике легких заболеваний (или «явлений»), тяжесть которых точно не определена, или даже профилактику «факторов риска»?

Например, мы могли бы предпочесть не передавать ребенку ген, повышающий предрасположенность к раку груди или кишечника{82} , так же как и не передавать гены, которые могут способствовать появлению психического расстройства, и, конечно, имея возможность выбирать, мы предпочли бы иметь ребенка без риска развития у него диабета или сердечно-сосудистых заболеваний. Становится возможным не только предупреждать тяжелое заболевание, но и не передавать генетические признаки, далекие от общепризнанного понятия тяжелого заболевания. Общество призвано решить, должна ли подобная перспектива контролироваться политикой системы здравоохранения, или она должна быть пущена на самотек с неравным соотношением спроса и предложения, которое создается сейчас, учитывая интенсивное предложение генетических тестов частными лабораториями. Общество призвано решить также, насколько поддерживать или стимулировать индивида в его выборе, признавая, однако, этот выбор неприкосновенным.

 

Существует ли генетический детерминизм?

Можно утверждать, что имеется социальное одобрение возможности предупреждать тяжелейшие генетические заболевания, влекущие быструю смерть, делающие людей инвалидами и не имеющие лечения. Подтверждением тому могут выступать рекомендации Всемирной организации здравоохранения о необходимости применения общинной генетики также и в странах с ограниченными ресурсами. Но сегодня мы знаем, что моногенные заболевания, считавшиеся неизменно тяжелыми, на самом деле не всегда таковыми являются. В медицине детерминизм считается научным значением. Клод Бернар так утверждал в своей книге «Введение к изучению экспериментальной медицины», ставшей классикой медицинского знания. Понятие молекулярной патологии является строго детерминистским, оно позволило понять механизм, благодаря которому развиваются болезни. Болезни гемоглобина провоцируются его аномальной структурой, которая, в свою очередь, зависит от генетических мутаций. Генетический детерминизм расширяет перспективу, поскольку хочет предвидеть, основываясь на генетической мутации, тяжесть вызываемого ею заболевания. Но это не всегда просто. Генетический дефект может быть необходимым, чтобы спровоцировать болезнь, но часто этого недостаточно. Генетические исследования подробно продемонстрировали, что, несмотря на одинаковые мутации у носителей, сами болезни потом проявляются с совершенно разной интенсивностью{83} .

Программа «Дор Йешарим», о которой мы уже говорили, расширила свой первоначальный интерес с болезни Тея – Сакса на ряд других патологий, но вместе с тем она и поставила ограничение, установив, что тестирование на выявление носителя будет проводиться только в отношении очень тяжелых и смертельных заболеваний, лечения которых не существует. Тем не менее, случай болезни Гоше представляет поворотную точку в оценке программ генетической профилактики. Эта болезнь тоже очень часто встречается у евреев-ашкеназов, поэтому она включена в «Перечень ашкеназов» («Ashkenazi pannel»). Согласно расчетам, болезнь поражает их в десять раз чаще, чем представителей других народов. И все же генетический детерминизм в случае с болезнью Гоше очень незначителен{84} . Болезнь может иметь различные формы, одни – тяжелые с детства, другие обнаруживаются очень поздно. Ген известен, известны различные мутации, провоцирующие заболевание, но, как и в случае с муковисцидозом, а может быть и чаще, при одинаковых мутациях клинические картины могут быть совершенно разными. Действительно, некоторые люди обнаружили, что они больны, когда прошли тестирование исключительно из страха, что они являются носителями, возможно, потому, что болезнь была диагностирована у кого-то из их членов семьи. К этому добавляется возможность лечения в случае появления симптомов, пусть даже при стоимости более 100 000 евро в год в Италии. Таким образом, борьба с болезнью Гоше – это нечто среднее между возможностью профилактики, возможностью лечения и предсказательной неточностью генетического теста. По всем этим причинам системы здравоохранения разных стран, например Канады и Израиля, конечно, заинтересованы и выступают против возможности рассеянного генетического скрининга для поиска носителей в рамках программы системы здравоохранения. Тест, однако, предлагается частными лабораториями за плату, и выбор остается за индивидуумом. Исследование пар-носителей показало, что достаточно предложить тест, чтобы стимулировать его использование, даже если эксперты этого не рекомендуют. Но если затем генетическая консультация проводится специалистом по данному заболеванию, то редко пары выбирают аборт; такое решение может быть принято только в случае, когда совершенно очевидно предвидится тяжелая форма заболевания{85} . Случай болезни Гоше можно распространить на муковисцидоз. Как мы уже видели, когда-то считалось, что это заболевание ведет к преждевременной смерти. Сегодня мы знаем, что выявляется много случаев легкой формы заболевания, и перспектива долгой продолжительности и приемлемого качества жизни не является исключением. Таким образом, проблема генетического теста не может рассматриваться в отрыве от вопроса высокого качества генетической консультации.

Реальность осложняется, если вместо болезней мы поговорим о генетическом риске или предрасположенности. Ярким примером может стать растущее внимание к наследственной передаче генетических мутаций, которые предрасполагают к развитию злокачественных опухолей. Согласно информации с сайта Национального института онкологии (National Cancer Institute{86} ), было идентифицировано более 50 типов наследственных заболеваний, характеризующихся злокачественными опухолями. В большинстве случаев они вызваны высокопроникающими мутациями, передающимися по аутосомно-доминантному типу наследования, то есть от одного лишь родителя, с высокой вероятностью спровоцировать заболевание. Для многих из этих заболеваний существуют генетические тесты, которые могут идентифицировать такой риск. Это не означает, что наличие мутации непосредственно является причиной заболевания, оно лишь способствует этому. В некоторых странах генетический тест для некоторых видов опухолей (например, опухоль грудной железы или некоторые опухоли кишечника) начинает включаться в программы общественного здравоохранения с конкретным намерением идентификации семей, относящихся к группе риска, и предложения возможности ранней диагностики или профилактики. Этот опыт находится еще в начальной фазе. Его интеграция в программы общественного здравоохранения требует, чтобы министерства здравоохранения продумали способы его применения и результаты. Как выявить семьи, относящиеся к группе риска? Как предоставить информацию, но не спровоцировать волнения и страхи? Как «обучить грамоте» семьи по вопросу понимания генетики опухолей? Как объяснить суть риска или возможности? Какую консультацию оказать в случае принятия решения о продолжении рода? А также как сделать доступной услугу генетической профилактики рака?

 

Либерализовать выбор?

Программа геномики в общественном здравоохранении потребовала бы, как мы уже убедились, ряда стратегических шагов и немалых инвестиций. При этом ее преимуществом была бы защита индивидуума. Именно по причине генетической безграмотности, сложности объяснения понятия риска, неопределенности ответов генетиков и не стопроцентной точности генетических тестов тот, кто желает получить четкие ответы, может оказаться в очень затруднительном положении. Идея либеральной генетики подразумевает право каждого знать собственный геном и делать самостоятельный репродуктивный выбор. Если система здравоохранения имеет четкие ограничения в предложении услуги всему населению, то свободное пространство будет занято услугами частного характера. Прямое предложение генетических тестов поднимает ряд проблем и противостоит научным сообществам, которые обеспокоены наивными вопросами и плохим информированием пациентов и возможностью предоставления неоднозначных ответов. Защита пациента – это необходимость. Но отныне мы сталкиваемся с коммерческим предложением, распространенным по территории и через интернет-сайты. Оно поступает напрямую к потенциальному пациенту, обещая определить его генетический риск предрасположенности к определенным моногенным заболеваниям: диабету, ожирению или психическим расстройствам. Специализированные лаборатории, оснащенные новейшим оборудованием, имеют возможность рассылать пробирки для сбора образцов крови или слюны, с которыми впоследствии проводят сложные генетические исследования. Вот какой вырисовывается эта наклонная и скользкая плоскость, где социальный вопрос генетики начинает приобретать тревожную форму. Мы начали с талассемии, мы устранили болезнь Тея – Сакса, в настоящее время работают программы по борьбе с муковисцидозом, со спинальной мышечной атрофией. Мы разработали программы по поиску носителей наиболее редких заболеваний, ограниченных малочисленными группами. Но теперь нам предлагают общие генетические тесты, где, с одной стороны, преследуется коммерческий интерес, а с другой – мы видим людей, которые не обладают достаточным уровнем знаний, чтобы понять результат теста.

При посещении некоторых сайтов, например, 23andMe или genePlanet, можно заметить, что предлагаемых генетических тестов очень много, и они направлены не только на тяжелые заболевания. Интересна недавняя история 23andMe, когда эта организация вынуждена была прекратить предложение тестов после получения предписания американского департамента здравоохранения, который решил проверить качество ответов и информации, предоставляемых лабораториями людям, присылавшим свою ДНК на анализ. Эта история выводит на первый план проблему прямого предложения публике диагностических или медицинских генетических тестов, предложения, не «фильтруемые» генетиками или медиками, способными оценить надежность сайта, анализов, а главное, корректность интерпретации результатов.

Здесь можно возразить, что тест на выявление носителя не имеет прямого медицинского эффекта, поскольку он выполняется не для диагностики заболевания, а лишь для того, чтобы человек мог узнать о риске его передачи своим детям. Знание собственной ДНК – это индивидуальное право, и общественные интересы не должны создавать ему препятствий. Крайняя либерализация генетического теста предусматривает доверительные отношения между двумя сторонами, при этом личность имеет полную свободу выбора такой генетической консультации, которую он захочет получить{87} . Учитывая, что это уже возможно, благодаря существованию разветвленной по всему миру сети лабораторий, способных выполнить эти тесты с образцами, высланными по почте, регламентирование представляется сложной задачей. Для защиты индивида «общество» должно предлагать лишь услугу более высокого качества. И тут мы возвращаемся к проблеме стоимости.

 

Существует ли свободный выбор?

Понятие генетизации было введено социальной исследовательницей Эбби Липпман для описания механизмов взаимодействия между наукой и обществом, медициной и генетикой, на основе трудов Иллича о медикализации и Золя о ятрогении. Значение этого термина, в сущности, негативное и обозначает растущую тенденцию объяснить болезни, поведение или физиологическую разницу, основываясь на генетике.

По мнению двух голландских исследователей{88} , процесс генетизации может быть изучен на разных уровнях. С концептуальной точки зрения – выражаясь терминами генетики для определения медицинских проблем; с организационной точки зрения – когда становится необходимым специальное техническое знание; с культурной точки зрения – когда знание и технология генетики приводят к изменениям в индивидуальном и социальном подходе к вопросу репродуктивности и профилактики. Наконец, это понятие имеет также и философское значение – когда из него следует определенное видение человеческой идентичности, межличностных отношений и индивидуальной ответственности. Два исследователя жестко критиковали опыт борьбы с талассемией на Кипре. Несмотря на заявленную цель позволить парам самим делать свой репродуктивный выбор, кампания, по их мнению, была манипулятивной, патерналистской и абсолютно клеймящей. Кто посчитал бы себя вправе производить потомство, не пройдя тестирование, под такой ураганной пропагандой за устранение талассемии? Пример с талассемией был парадигматическим. Лишь кажется, что модель социальной геномики может способствовать свободному выбору, на самом же деле она скрывает социальную предвзятость. Общество уже решило укрепить и поддержать выбор в пользу прерывания беременности, разработав программу генетического информирования/профилактики, «индивидуальный выбор» был иллюзией. Ответственность окончательного выбора ложится на индивидуума или, говоря другими словами, индивидууму остается лишь ответственность окончательного выбора. Авторы говорят о «свободном выборе в императивном контексте». Конечно, господствующая культура играет свою роль, а концепция, принятая системой здравоохранения, способна внушить чувство вины любому, кто с ней не согласен. Если прочитать указы, вышедшие в исламских странах, то можно сделать вывод, что на самом деле конечной целью является имплицитное клеймение тех, кто не хочет участвовать в добрачном тестировании. Генетический тест становится «морально» обязательным. Речь идет о распространении на все общество этической перспективы «Дор Йешарима», критикуемой медицинским социологом Авиадом Рацем.

 

Кто решает?

На чем должен основываться социальный интерес для устранения редких заболеваний? Данный вопрос должен быть чисто экономическим? Кто решает? Или лучше, каков механизм формирования согласия?

Кто главные действующие лица или те, кого сегодня называют stakeholders (англ. – заинтересованные лица. – Примеч. пер.), стороны, которые могли бы иметь интерес? Кажется, что в западных странах выбор передан биоэтическим комитетам. Биоэтика стала профессией, научно-религиозно-философской дисциплиной. Помимо консультаций по биоэтике, люди просят также высказаться на предмет выбора жизни, смерти и продолжения рода. Но необходимо расширить социальный спор. Этика не может быть достоянием специализированных комитетов. Особенно в англосаксонских странах, где идут бурные дебаты на эту тему, как свидетельствуют многочисленные неспециализированные, или так называемые популярные, публикации. На самом деле они ничего не популяризируют, более того, именно они представляют культурную материю, на основе которой потом появляются мнения «биоэтиков».

 

Общество и граждане

Мы уже рассматривали причины, по которым общество в своем наиболее общем виде могло бы быть заинтересованным в сокращении частоты встречаемости генетических заболеваний. Это причины экономического и этического порядка. Экономическая точка зрения слишком проста и прямолинейна, более сложной она могла бы быть лишь в отношении экономии денег. Этический вопрос не может быть решен без рассмотрения проблемы сосуществования в современном государстве различных этик.

Но выбор социального здравоохранения зависит еще и от времени осуществления политики, предсказуемо безразличной, если она не стимулируется заинтересованными сторонами. Уже давно в некоторых странах проводятся эксперименты по привлечению к решениям граждан по принципу суда присяжных, образованного по модели Citizens Jury Handbook{89} . Предпринимаются попытки достичь формы, при которой возможно будет принимать решения вопросов, имеющих техническую базу, но по которым все должны быть призваны к вынесению вердикта. В Италии одна группа исследователей провела похожий эксперимент именно на тему поддержки программы скрининга на выявление носителя муковисцидоза{90} . Отталкиваясь от опыта Венето, который показал, что предложение теста находит существенную поддержку на территории этого региона, гражданское жюри, изначально не имеющее специальных технических знаний, а лишь получившее информацию о болезни и о возможностях ее предотвращения, вынесло решение в пользу социального вмешательства для распространения теста. Насколько мне известно, речь идет о первой попытке использования этой формы демократии в принятии решения по поводу генетического теста. Эксперимент, проведенный в нескольких городах Италии, продолжается, и его результаты, без сомнения, расширяют этический горизонт генетического вопроса.

 

Больные и ассоциации

Больные имеют непосредственный интерес в лечении собственного заболевания. Они могут ссылаться на опыт других, являющийся результатом личных ожиданий, тяжести заболевания, его психологических и биологических особенностей, а также вероисповедания. Ассоциации больных являются «генетическим сообществом», выражаясь терминами современных социологов в области медицины. В развитых странах они играют фундаментальную роль в привлечении внимания, в ориентации научных исследований, во влиянии на политическую власть, часто достигая весьма ощутимых результатов. Все ассоциации, чьи сайты я посещал, информируют о доступности теста на выявление носителя, но только ассоциация спинальной мышечной атрофии Claire Heine Foundation открыто заявляет о выборе профилактики и ставит ее своей приоритетной задачей.

Споры вызывает и роль самого пациента. Некоторые считают, что кампании по профилактике притесняют больного, потому что подчеркивают вес, который он представляет для общества, сгущают краски, увеличивают социальную стоимость болезни и страдания, которые она приносит, и ресурсы, которые она отнимает на поиски лечения. Согласно Гёдемакеру и тен Хаве, программа профилактики делает стоимость терапии выше, чем стоимость болезни. Они утверждают, что первоочередной задачей медицины является облегчение страданий и восприятие больного как нуждающегося человека. Позиция этих авторов, однако, обусловлена тем фактом, что профилактика генетического заболевания требует принятия решения о продолжении рода.

По этим причинам сам больной является одной из центральных фигур в споре, поскольку представляет элемент, имеющий право на принятие решения в политике профилактики. Я осознаю, что этот аргумент представляется очень деликатным и трудным для обсуждения из-за риска прозвучать оскорбительно.

 

Научные организации

Существует сильная асимметрия между ресурсами, направляемыми на программы по поиску лечения генетических заболеваний и на исследовательские программы для их профилактики. Ассоциации и исследовательские организации разворачивают кампании по сбору средств на исследования, способные открыть перспективу лечения. Многие инициативы широко освещаются в СМИ. Но крайне мало говорится о том, как избежать этих болезней. Изредка те, кто занимается поисками лечения, озабочены также и профилактикой. Более того, я задаюсь вопросом, не существует ли конфликта между этими двумя исследовательскими программами? Возможно, да. По сути, успех одной снижает необходимость другой, как вакцинация от полиомиелита положила конец лечению этой болезни. Эта предпосылка объясняет незначительную роль, которую до сих пор выполняют научные организации в профилактике генетических заболеваний. Думаю, что это происходит под влиянием желания дискутировать на темы евгенистического характера. Евгеника была изгнана из науки, и наука избегает сегодня любой темы хотя бы с легким оттенком евгеники.

Научная медицинская литература уделяет большое внимание негативному эффекту генетического теста. Этот эффект может заключаться в тревоге индивида от осознания того, что он является носителем, отказе (иногда необоснованном) от возможности иметь детей, различных побочных эффектах, с которыми сталкивается пара, впечатлении, которое эта новость может оказать на несовершеннолетнего или на восприимчивого человека. Кроме того, возможны непонимание диагноза, который может быть неадекватно сообщен, научная неточность в ответ на запрос тестируемого о предоставлении информации со стопроцентной точностью. Все это считается побочными эффектами, которых тем больше опасаются, чем больше говорят о рассеянном скрининге, не учитывающем частных, то есть менее управляемых, ситуаций.

Остается последний пункт для обсуждения – тенденция людей спонтанно объединяться, что приводит в последнее время к созданию ассоциаций больных или родителей, заставляющих общество считаться с их проблемой. Эти ассоциации не останавливаются на достигнутом. Им удалось задать нужное направление политическим властям и научным исследованиям благодаря своей определяющей роли во многих научных успехах, способности влиять на общественное мнение, находить средства и оказывать давление для достижения признания и поддержки со стороны общества. Но об этом мы поговорим в следующей главе.