Из -за колючей проволоки Городище казалось игрушечным и ненастоящим. Можно было подумать, что это оно, а не профилакторий, обнесено заграждением. Но это было, конечно, не так – сколько ни пробовал Просперо вернуться в Городище, это ему так и не удалось. Не то что бы запрещал кто, просто. стоило чуть дольше положенного задержаться у проволоки, как неизвестно откуда появлялись небрежно одетые, неразговорчивые люди, как он потом узнал из особой секции, брали его под руки и уводили вглубь профилактория. Прошло совсем немного времени и Просперо стал забывать для чего ему, собственно, так нужно вернуться в Городище. Воспоминания его становились все более расплывчатыми, а потом и вовсе сузились до чего-то обрывочного, ничего не значащего, но, видимо, когда-то очень важного… Какие-то вращающиеся колеса, нежные женские руки, рушащиеся стены, внимательные и серьезные глаза…

Просперо лежал на траве, закинув руки за голову, и смотрел, как подполковник Коно-Тей гоняет своих ребят по плацу. Он готовил их к большому делу, о котором пока ничего не было известно. Просперо вспомнил свою первую встречу с этим Коно-Теем и удивился перемене, происшедшей с этим человеком.

В ту сумасшедшую первую ночь, когда Просперо метался в бреду, в его комнату случайно забрел ошалевший, растерянный Коно-Тей. Он долго, сбивчиво и непонятно рассказывал что-то. Просперо с трудом боролся со сном и понимал лишь обрывки. Оказалось, что подполковник Коно-Тей попал в профилакторий совершенно случайно – ему кто-то сказал, что это лучший санаторий в Городище. Коно-Тей только на месяц вырвался из какой-то действующей армии, прямо с фронта, и хотел как следует отдохнуть. Отдохнуть ему не удалось – все окружающее его пугало ввиду полной невозможности понять что либо. Ушел он ничуть не успокоенный – Просперо ничем не мог ему помочь, но обещал утром обязательно разыскать подполковника и держаться пока вместе, до выяснения.

А потом быстро и незаметно пролетела неделя. Просперо заполнял какие-то анкеты, отвечал на бесчисленные бессмысленные вопросы, ходил на процедуры и прививки. И закрутившись в сутолоке дней, совсем забыл о подполковнике. Его поражала непонятная грандиозность профилактория.

Нет, это был отнюдь не концлагерь – люди здесь жили по своей воле, и жизнь их, может быть, совсем не похожая на ту, которую Просперо привык наблюдать в Городище, была наполнена каким-то важным содержанием и, видимо, имела какой-то пока скрытый от него смысл. Но что удивляло его больше всего, это тот творческий рабочий настрой, который охватывал всех в профилактории – никто не ходил без дела, каждый старательно выполнял свою раз и навсегда установленную функцию. Смысла в этом Просперо не находил – люди катали по двору какие-то бочки, чуть в стороне вскапывали землю, тесали невесть откуда взявшиеся бревна, строили новые бараки. Но дело было не в этом.

Главное, они делали свое дело. Просперо ясно понимал, что только он – новичок – не в состоянии понять общую задачу, тогда как каждый пихармист, так называли себя обитатели профилактория, глубоко чувствует свою необходимость и отдает все свои силы для важного общего дела.

Когда через неделю Просперо наконец-то заполнил все анкеты, ответил на все вопросы, получил все справки, его записали в толстую книгу и оставили в покое. Провалявшись целый день в кровати, он решил с утра осмотреть профилакторий.

И едва он вышел из барака, как наскочил на Коно -Тея. Просперо уже успел забыть о нем, но встретив, обрадовался – все -таки знакомый. Коно-Тей заметно изменился, держался увереннее, чувствовалось, что он вполне освоился с жизнью в профилактории. Он спешил, и в глазах его горели огоньки озабоченности и уверенности. Пока Просперо радостно болтал с ним, сетовал, что не удалось встретиться раньше, Коно-Тей становился все мрачнее. Когда же Просперо попросил показать ему профилакторий, рассказать, что нового тому удалось узнать, Коно-Тей заволновался, глаза его забеги, и он заявил, что, во -первых, при обращении к нему следует добавлять его настоящее звание – подполковник, иначе получается несолидно, панибратство никогда не доводило до добра, во -вторых, время сейчас неспокойное и без дела по профилакторию шататься не следует, а надлежит сидеть в своем бараке и ждать распоряжений, в третьих, если получили справку, то следует вместе с другими за дело приниматься, негоже противопоставлять себя коллективу, чего он, Коно-Тей, допустить никак не может…, а в четвертых, пусть немедленно предъявит справку.

Просперо предъявил.

Коно-Тей остался доволен и, отослав его в барак, сунул на прощание в руки какой-то листок.

Это оказалась листовка. Понять в ней хоть что -нибудь Просперо не смог – в листовке сообщалось о том, что проходчики успешно продвинулись еще на двести метров, что корчевщики пока не поспевают, откровенно плохо обстоит дело с засевом и просто безобразно с раскирпичиванием. В самом конце сообщалось, что через два дня на поляне перед 16 бараком состоится выступление инструктора особой секции подполковника Коно -Тея "Клопы, как тормоз прогрессивных веяний" с использованием цветных диапозитивов и выдержек из воспоминаний генерал -лейтенанта Краста.

Просперо терпеливо перечитал листовку еще раз, и у него заболела голова. Так просидел он до позднего вечера, не в силах проследить связь между клопами, которые, видимо, здорово досаждали генерал -лейтенанту Красту, если дело дошло до цветных диапозитивов, и задачами пихармизма, которые, впрочем, ему также не были ясны до конца.

Быстро наступил вечери и, окончательно запутавшийся в своих мыслях Просперо заснул. Ему приснились здоровенные, матерые клопы. Видимо, те самые, о которых собирался рассказать подполковник…

Рано утром его разбудил сердитый голос Коно-Тея. Просперо долго не мог понять, в чем дело, а потом догадался, что инспектор особой секции (Просперо с удовольствием поздравил его с повышением) при оперативной группе подполковник Коно-Тей обходит бараки вместе с подчиненными ему инструкторами, проводя плановый обход.

– Почему не на работах? – сурово спросил Коно-Тей. – Болен?

– Нет, – ответил Просперо, почему-то волнуясь. – Я Просперо. Вы разве не узнаете меня?

– Просперо?.. Хм… Кажется припоминаю, – он задумался, величественно почесывая подбородок. – Дисциплина, Просперо, всех касается, невзирая… – Он повернулся к инструкторам и сказал: – Разберитесь. И проверьте у него справки. Я думаю, он годен к раскирпичиванию.

Они ушли, а Просперо вновь остался один. Он был не в состоянии делать что -либо и поэтому просидел, уставившись в одну точку, до обеда. Но вместо обеда ему принесли толстую пачку листовок и велели распространить среди пихармистов. На этот раз в листовке говорилось о броске на 500 метров, о явной активизации раскирпичивания и о новых успехах в засеве. Особо было выделено сообщение о цикле лекций подполковника Коно -Тея.

Просперо вышел из барака и, подойдя к группе людей, катавших по поляне бочки, стал молча раздавать листовки, люди шарахались от него в сторону, но листовки брали, и Просперо вдруг неожиданно для себя понял, что все это очень напоминает задание доктора фон Заусеница. "Волк, волк!" – вспомнил он. Везде было одно и то же.

Просперо уже не помнил, откуда он взял, что профилакторий – реальная альтернатива Городищу, но когда он верил в это, ему было легче. Здесь, в профилактории, он впервые столкнулся с осмысленной деятельностью, которую, правда, был не в силах понять, но сам он тянулся к ней. Странное его смущало, он надеялся, что когда -нибудь все это обилие непонятного каким-то причудливым образом соединится между собой, и сразу все прояснится.

Просперо прекрасно понимал, что он из тех людей, которые привыкли примыкать. Что-то внутри его заставляло искать людей, чьи дела, идеалы, взгляды, мысли могли бы в нем самом зажечь тот огонь, что делает человека человеком. Однако все вокруг было настолько неясно и туманно, что, постепенно, желание понять, разобраться в этом хаосе пропадало. И Просперо решил, что перед ним разыгрывается какой-то глупый спектакль, где люди подменяли собой кукол, и кто-то невидимый, где-то за ширмой, дергал их за веревочки и заставлял говорить придуманный заранее текст. И слова, которые вырывались из подконтрольных ртов, и действия, подчиненные чужой воле, получались нарочито бессмысленными, как будто и в самом деле разыгрывался безвкусный и пошлый фарс…

Над Городищем тонкой пеленой навис черный туман. Оно снова, как и всегда по утрам, изменило свой облик – видимо, передовой отряд продвинулся еще на сотню метров.

Просперо поднялся с травы и с наслаждением потянулся. Солнце уже поднялось достаточно высоко и стало ясно, что утро получилось великолепное.

Удивившись еще раз, как легко оказалось в профилактории занять руководящее положение, ему для этого понадобилось придумать новое направление в деятельности пихармистов – рытье колодцев и предать этому занятию идеологическую форму – как единственно возможному направлению национального возрождения.

Черный туман неожиданно взметнулся вверх уродливыми клочьями, сквозь которые пробивались ослепительно красные языки пламени. Опять что-то горело. Просперо вспомнил, что передовой отряд встретил непонятное сопротивление в 22 квартале. Неорганизованное, жестокое, бессмысленное… И теперь 22 квартал горел.

Вскоре дым полностью скрыл каменные скелеты Городища, и Просперо разочаровано отвернулся, потом с ногами забрался в кресло и закрыл глаза. Но подремать не удалось – Коно-Тей опять притащил какие-то бумаги на подпись.

Просперо поморщился и осторожно, стараясь не запачкаться, взял в руки ручку.

– И откуда вы их только берете? – раздражено спросил он. – Все бумаги, бумаги…

Коно-Тей застенчиво опустил глаза.

– Когда я был вашим секретарем, бумаг было явно меньше, – уже менее сурово продолжил Просперо. Ему нравилось, как Коно-Тей смущается.

– Отчетность…, дела, только самое необходимое, – забормотал Коно-Тей. – Если бы не важность момента…

– Ладно, ладно… Как там сводка?

Коно-Тей вытащил из папки бумагу и принялся читать ее. Как и следовало ожидать, за ночь ничего существенного не произошло. Правда, в 22 квартале не обошлось без перестрелки.

– Опять этот 22. Надо что-то предпринять.

– Уже, – осторожно перебил его Коно-Тей. – Он сгорел. Сам. И это исключительно правильно.

Он протянул какой-то листок.

– Требуется ваша подпись.

Просперо попробовал прочитать. Это оказалась памятка парашютиста.

"Памятка парашютиста.

1. Внимательно следи за укладкой парашюта. Устраняй неисправности заблаговременно.

2. Соблюдай при посадке внутренний распорядок.

3. Не шуми.

4. Прыгай по сигналу.

5. Выпрыгнув, дерни за кольцо.

6. Если основной парашют не раскроется, воспользуйся запасным.

7. Если и этот откажет, сгруппируйся и включи систему аварийного подрыва.

8. При встрече с землей вытяни ноги и заваливайся на бок.

9. Собери парашют."

Просперо подписал, а потом, тяжело вздохнув, стал не глядя подписывать бумаги одну за другой. Понять в них что -либо было невозможно, но это совершенно его не волновало.

Кому надо, тот поймет, подумал он.

Наконец, бумаги закончились, он протянул всю пачку Коно-Тею и уставился на него прямо и жестко. Коно-Тей смутился.

– Да, подполковник, – сказал Просперо, чуть-чуть помедлив. (Коно-Тей встрепенулся). – У меня есть для вас хорошая весть. Я послал запрос и рекомендации о досрочном присвоении вам звания полковника. Ваши заслуги перед профилакторием столь весомы, что возражений не должно быть.

Коно-Тей принялся благодарить, но Просперо остановил его взмахом руки.

– А как обстоят дела с колодцами?

– Все в лучшем виде, – заверил его Коно-Тей.

С тех пор как Просперо возглавил профилакторий, рытье колодцев стало основным делом пихармизма. Более того, видимо, именно благодаря компании по рытью колодцев он и стал руководителем программы пихармизма.

Однажды, когда Просперо уже был секретарем у Коно-Тея и, окончательно оставив всякие попытки разобраться хоть в чем-нибудь, носился с пропагандой раскирпичивания и прочих коно-теевских идей, ему пришла в голову поразительная мысль – а что, если весь этот маразм и есть единственное нужное и верное, к чему он стремился всю свою жизнь? Он с ожесточением гнал от себя эти предчувствия, но обстоятельства настойчиво подводили его к выводу, что в корне своем это действительно так. Его стало тянуть ко всему странному. Просперо часами простаивал около пихармистов, которые тяжелыми молотками крошили кирпичи в пыль, а затем закапывали ее в землю. Он стал привыкать. Правда, изредка болела голова, и по ночам мучили кошмары. Но вскоре все пришло в норму. Голова теперь функционировала без сбоев, правда, бессонница продолжала донимать. Именно в одну из таких бесконечных бессонных ночей страдающему от собственного бессилия Просперо и пришла в голову мысль заняться рытьем колодцев.

На следующее утро все листовки настойчиво призывали к рытью колодцев. Оказалось, что его бессвязные ночные выкрики были тщательно зафиксированы и теперь стали достоянием рядовых пихармистов. В тот же день его сделали руководителем программы пихармизма, а Коно-Тея за особые заслуги перед профилакторием назначили его секретарем.

– Созывайте на завтра актив профилактория, будем пускать систему колодцев, – сказал Просперо Коно-Тею и побрел к себе в барак. Ему надо было приготовить торжественную речь.