#img_11.jpeg

В этом ветхом, осевшем доме старуха жила всегда. Она была как бы принадлежностью дома, подобно ржавой водосточной трубе или остову крылечка, лишенному крыши. Не было жильца, кто мог бы сказать, когда она здесь поселилась. Люди уходили и приходили, она оставалась.

Говорили, что она жила здесь еще при купце, владельце дома и большой лавки на Щепном рынке («Торговля селедкой, махоркой, керосином»).

Сухая, сгорбленная, с пергаментной кожей, она каждое утро во всякую погоду выходила из дома, стуча по тротуару палкой. Полуботинки с чужой ноги были ей велики, и задники привычно отставали. Вечером она возвращалась, поднимаясь по расшатанной, без перил, лестнице на второй этаж.

Коридор был переломлен надвое: одно колено располагалось по линии улицы, другое поворачивало в глубь двора. Она проходила одну половину коридора, сворачивала в другую, долго совала ключ в дверь, не попадая в замочную скважину, и, наконец, дверь, закрывалась за нею до следующего утра.

Старуха была неутомима. Дома ее почти не видели. Говорили, что старуха попрошайничает, однако никто этого достоверно не знал. Она не получала ни писем, ни переводов. Не получала она, по-видимому, и пенсии, хотя лет десять назад брала в домоуправлении справку для райсобеса.

Если у соседей оставалось что-нибудь из съестного, относили ей.

Ходила она в ветхом старье, брошенном соседями.

Старуха никогда не болела.

Те из жильцов, кто покидал дом и переселялся в новые квартиры, жертвовали ей увечную мебель. Иногда этого хлама у нее скапливалось столько, что бабка топила им печь.

Почти каждую зиму старуха на полтора-два месяца исчезала. Говорила — к кому-то в гости.

Ее звали Михевна. Имени и фамилии бабки никто не знал.

Однажды старуха поскользнулась во дворе и ударилась головою об лед. Ее принесли в комнату в полубессознательном состоянии. Вызвали неотложную помощь. Врач установил сотрясение мозга. Сопроводить пострадавшую в больницу доктор попросил одного из соседей, Степанищева, молодого мужчину, работавшего мастером со ремонту телевизоров.

Ее положили на носилки.

— Ну что же вы так? — всплеснула руками женщина, квартировавшая напротив. — Вы бы под голову ей что-нибудь…

Степанищев обвел глазами запущенную комнату Взгляд остановился на подушке с грязной серой наволочкой. Он поспешно схватил ее с кровати и, догнав носилки, подсунул подушку под голову Михевны.

Старуху привезли в больницу. Машина скорой помощи уехала. Степанищев остался в приемном покое. Скоро санитарка сунула ему назад грязную подушку и объявила, что его больше не задерживают.

Мастер по ремонту телевизоров, оказавшись во дворе больницы, с досадой глядел на вещь, с которой предстояло возвращаться через весь город.

Он поморщился и швырнул подушку в угол, образованный стеною дома и площадкой лестницы. Подушка упала в молодой, мягкий снег.

«В конце концов отдам свою. Не обидится. Все равно ватная». И зашагал к троллейбусной остановке.

Первыми словами Михевны, после того как она пришла в себя, был вопрос о подушке. Старуха стала просить врача, чтобы ей из дома привезли подушку. В ответ на это странное желание врач приказал принести Михевне из кладовой вторую подушку, но эта подушка была ей не нужна.

Больная требовала свою, из дома. Посылать за подушкой в больнице было некого. Михевна, однако, не успокоилась. Она уговорила санитарку сходить к ней домой, обещав женщине, что щедро отблагодарит ее.

Санитарка возвратилась ни с чем. Никакой подушки в комнате бабки не оказалось.

И тогда бабка удивила дежурного врача еще одной необычной просьбой. Она попросила вызвать к ней в палату работника милиции.

Приехал ответственный дежурный по райотделу, пожилой капитан. Михевну отвезли в коляске в ординаторскую. Там капитан и старуха остались без свидетелей.

И бесфамильная бабка поразила дежурного заявлением о пропаже у нее двадцати тысяч рублей.

Капитан вначале не поверил тому, что слышал, испросил, не пропали ли у старухи деньги, лежавшие где-нибудь в чулке с довоенного времени. Он разъяснил заявительнице, что с тех времен дважды, в сорок седьмом и в шестьдесят первом, проводился обмен денежных знаков.

Но старуха все превосходно понимала. Она повторила не менее ясно, чем в первый раз, что пропали деньги выпуска 1961 года, то есть новые, и что их было двадцать тысяч. По ее словам, билеты и облигации золотого займа были зашиты внутри старой подушки.

Из беседы с жильцами дома, где квартировала Михевна, капитан установил, что старуха вела убогий образ жизни, что скопить таких денег не могла. Соседи объяснили ее заявление старческим склерозом.

Однако заявление есть заявление. Его нужно было проверить.

Молодой дознаватель Сенцов начал с того, что решил уточнить основной вопрос: могла ли быть у заявительницы такая сумма или ее слова — плод старческой фантазии.

На допросе Михевна рассказала ему, что имеет двух сыновей, один из которых работает на Камчатке, на рыбных промыслах, а другой шахтером в Макеевке. Оба сына ежемесячно высылали ей на почту до востребования немалые денежные переводы.

Бесфамильная старуха получала каждый месяц с лицевого счета в сберкассе пенсию от райсобеса.

Каждую зиму она полтора-два месяца проводила у младшего сына в Донбассе, привозя оттуда множество подарков, которые тут же складывала в сундук.

Кроме того, после смерти дочери, вдовы, старуха оказалась наследницей большого дома, который по частям продала трем покупателям.

И помимо всего этого она попрошайничала. На этот промысел Михевна выходила каждый день: в жару и в холод, в дождь и в снег. Дни наибольшего сбора падали на праздники. Михевна не делала различия между праздниками советскими и религиозными. Ее интересовал сбор. Выручка от попрошайничества не уступала месячному заработку квалифицированного рабочего.

Сыновья не имели понятия о ее образе жизни. Один был далеко, к другому она сама ездила каждый год.

Михевна дважды выигрывала крупные суммы по облигациям золотого займа.

Долго ли может прожить человек, отказывая себе если не во всем необходимом, то почти во всем?

Оказывается, долго.

Несмотря на перенесенную болезнь, старуха выглядела крепкой и подвижной. Ее острые глаза, беззубый рот и загнутый вверх подбородок оставляли впечатление энергии, редко встречаемой в этом возрасте.

Перед молодым человеком с погонами младшего лейтенанта, недавно окончившим вуз, сидел невыдуманный персонаж одного из его школьных сочинений. Но деньги, принадлежащие даже этой нереальной, гоголевской личности, необходимо было искать.

Первая версия, выдвинутая младшим лейтенантам, исходила из предположения, что подушка взята санитаркой приемного покоя.

Но эта гипотеза рассыпалась на следующий же день, когда сосед бабки, Степанищев, придя по повестке в милицию вместе с молоденькой женою, простодушно объяснил, что подушку он оставил во дворе больницы.

Молодой человек и его жена очень просили младшего лейтенанта отпустить их поскорее, так как у них пропадали билеты в кино. Оба выражали готовность пожертвовать старухе самую лучшую из своих подушек.

И дознаватель, наскоро записав объяснения Степанищева, отпустил его за полчаса до начала сеанса.

Младший лейтенант почему-то поверил Степанищеву.

Оставшись один, дознаватель открыл тумбочку стола, нащупал в углу два небольших свертка с остатками прежних обедов: кусочками затвердевшего сала, высохшей колбасою и горбушкой хлеба, ставшего сухарем, постелил на холодное стекло развернутый чистый бланк протокола допроса, взял из верхнего ящика кустарное подобие финского ножа, вещественное доказательство по одному из давних дел, и сел ужинать.

Когда все кусочки сала и колбасы были съедены, а сухарь изгрызен, младший лейтенант осторожно свернул пакетиком лист, чтобы не рассыпать на пол крошки сухаря, бросил пакет в корзинку, стоявшую в углу, и встал.

Степанищев с женою пошли в кино. А ему нужно было искать деньги бесфамильной старухи.

Он шел по улице, оглушаемый скрипучим писком бесчисленных воробьиных стай, которые устраивались на ночлег в голых ветвях, и уныло думал о том, что шансы найти старухины деньги ничтожны.

Через четверть часа он пришел во двор, где располагалась больница, нашел дворника и стал выспрашивать, не видел ли он у ступенек больницы неделю назад какой-нибудь старой подушки.

Казалось, первым ее должен был увидеть дворник.

Старик, однако, разочаровал младшего лейтенанта. Никакой подушки у ступенек больницы он не видел.

— А где у вас живет комендант?

— Здесь его нет Он в домоуправлении.

Дворник ушел. Младший лейтенант раздумывал, пройти ли ему, пользуясь вечерним часом, по двум-трем подъездам, пока большинство жильцов находилось дома, или отложить обход до завтра, до беседы с комендантом.

Во дворе соседнего с больницей здания, на небольшом ледяном пятачке шумела ватага ребят, гонявших самодельными клюшками какое-то подобие шайбы. Под окнами дома стоял треск от ударяемых друг о друга палок.

«А если спросить у ребят?»

Дознаватель подошел к дворовым хоккеистам. На ледяном пятачке на минуту воцарилась тишина.

Подушка? Разгоряченные лица выражали недоумение. Нет, они подушки не видели.

Через мгновение игра возобновилась с прежним пылом. Дознаватель с интересом следил за тем, как перемещается банка из-под ваксы, заменяющая шайбу.

У одного из мальчишек сломалась клюшка. Он покинул поле боя и, часто дыша, стал привязывать к палке деревянную загогулину.

— Дядя, а вы у маленьких спросите, — радостно вырвалось у него, когда клюшка снова оказалась пригодной к делу. — Они там для своей дворняжки всякие тряпки собирали.

Мальчик бросился в гущу ребят, на лед.

В другом углу двора, у гаража, лепилось сооружение из деревянного ящика. Оно могло быть конурой. Невдалеке бегали двое дошкольников, а за ними, подкидывая лапы и задрав крючком хвост, носился обитатель ящика.

Младший лейтенант подошел к гаражу. Раскрасневшиеся малыши с удивлением стали разглядывать милиционера.

— Это вы сами сделали? Можно посмотреть?

Младший лейтенант нагнулся к конуре, которая представляла собою опрокинутый набок ящик. На месте недостающей стенки было прибито два узких куска фанеры. Между ними оставался промежуток, достаточный для того, чтобы щенок мог пролезть в ящик.

— А у него тут мягко! — воскликнул дознаватель, и сердце его гулко забилось.

Младший лейтенант нагнулся. Он ощутил под рукою угол чего-то, что могло быть только подушкой.

— Вы не около больницы взяли? — проговорил он, извлекая вещь, которая и в самом деле оказалась подушкой.

Мальчики переглянулись.

— Это не мы. Это Вовка.

Через ткань наволочки дознаватель стал прощупывать подушку. Пальцы вдруг ощутили: «Они там!» Он бросил подушку у ног, как будто в ней не было зашито двадцати тысяч выпуска 1961 года, схватил под мышки ближайшего малыша и высоко поднял его вверх.

— Видно Москву?!

Новый хозяин подушки, дворовый щенок, недоуменно задрал голову вверх.

Осторожно опустив мальчика на землю, младший лейтенант огляделся. У крайнего сарая мужчина отчищал снег. Работник милиции позвал его Тот подошел. Младший лейтенант спросил, нельзя ли в его квартире осмотреть вот эту подушку, извлеченную из конуры.

— Почему же? Конечно, можно, — был ответ.

Когда вошли в квартиру, младший лейтенант поймал взгляд спутника, говоривший: «Эту дрянь — и в комнату?»

Молодой человек остановился.

— Давайте здесь.

Хозяин вынес в прихожую ножницы, которые просил дознаватель. Подошла женщина в фартуке.

Потребовалось мгновение, чтобы распороть боковой шов и разрезать верхний слой ваты. Ее оказалось всего три-четыре больших горсти. Вага была простелена тонкими прослойками, между которыми покоились пласты кредиток.

Сенцов захватил пальцами-углы подушки и с силой тряхнул.

Вместе с ватой на пол дождем посыпались яркие кредитные билеты, разлетаясь по прихожей.

Когда эти люди, — муж и жена, — получая зарплату, видели у кассира плотные банковские пачки, перевязанные бумажными ленточками, им все было понятно. Но чтобы деньги, воплощение труда, бессмысленно скапливали в таких количествах, засовывали в грязную тряпку и хранили где-то в конуре — этого они никогда не видели.

Деньги сгребли обратно в подушку, внесли в комнату и долго-долго считали. Порядок требовал, чтобы в документе было указано количество билетов каждой купюры.

Деньги Михевне вернули, когда она через две недели выписалась из больницы. Сыновьям написали, что мать нуждается в уходе, и просили обоих приехать.

Мерзость запустения, царившая в комнате матери, удручила приезжих. Они сгорали от стыда, проходя по коридору мимо соседей. Но то, что им сообщили в милиции, ошарашило сыновей еще более. Каждый из них был согласен забрать старуху к себе, обещая и пальцем не касаться ее денег.

Но старуха дала только обещание оставить попрошайничество, ехать же к кому-либо из сыновей категорически отказалась. Не согласилась она уйти и в дом престарелых.

Весною Михевну и всех жильцов дома переселили в микрорайон. Дом сносился.

Ветхое осевшее строение умерло быстро и безболезненно. Рухнули комнаты, где когда-то купец, приходя из лавки на Щепном, пил чай, зевал, глядя на лубочные картинки, развешанные по стенам, и подсчитывал дневную выручку. Грудой полусгнивших бревен легла в общую кучу и комната Михевны с паутиной по углам, немытым полом и пустым чугунком, в котором гудели мухи.

Всего два дня работы экскаватора понадобилось для того, чтобы от вещественного кусочка прошлого не осталось и следа.

С людьми — сложнее.

Младшему лейтенанту рассказали, что Михевна почти не изменилась и в новом доме.

Правда, попрошайничеством она уже не занимается.