За стенами дома была предночная стужа, но в горнице было тепло и уютно – и приятно пахло густой наваристой куриной похлебкой. Ее запах перебил даже тяжелый дух неизлечимой болезни, давно обосновавшейся в этом доме. Большой котелок уже стоял на столе, а рядом с ним – круглый хлеб на дощечке и дышащая ароматным паром вареная курица на тарелке. Берашинский староста Буйвид оглядел шестерых своих отпрысков, рассевшихся за столом по правую и левую руку от него, и не сводивших полных счастливого ожидания глаз с курицы, а потом спросил:
– Кто сегодня читает благодарственную молитву?
– Я, – отозвался семилетний Карек, самый младший из детей.
Буйвид кивнул одобрительно, посмотрел на жену. Ее глаза улыбались. Карек встал, сложил молитвенно руки и, закрыв глаза, затянул нараспев:
– Боже всемогущий, Боже милосердный, на небе сущий, хранящий нас усердно, в милости великой нашу жизнь блюдущий, славим тя за милость и за хлеб насущный!
– Хорошо, – вздохнул Буйвид. Взял вилку и начал нарезать на ломти каравай – каждому по куску. Дети хватали хлеб, но смотрели на курицу, и глаза у них блестели в полутьме избы как у мышат. Жена тем временем черпаком разливала похлебку по мискам. Один черпак, виновато глянув на мужа, вылила в маленькую деревянную миску, стоявшую рядом с ее собственной. Это была миска Лешки. Буйвид милостиво кивнул. Сегодня он был в хорошем настроении.
– На-ка вот, – сказал он, бросив в миску половину куриного крылышка.
Вообще-то курица была старая, тощая, покрытая толстой и прочной, как имперская дубленая кираса, морщинистой кожей, но Буйвид и эту старушку никогда не пустил бы под нож, если бы не одно счастливое проишествие. Сегодня утром в Берашин пришла новая толпа беженцев – откуда-то из-под Лисова. Человек тридцать на двух повозках, и пешие. Буйвид стоял в воротах и с самым важным видом лично вопрошал сбегов о том, что с ними случилось. Все одно и то же говорили – о мертвецах, которым в земле не лежится. О проклятии, что пало на Кревелог. Буйвид слушал, смотрел по сторонам, привычно уже оценивая, что у беженцев можно за доброту свою попросить, и вдруг заметил ветхую старуху в облезлом полушубке. Старуха как старуха, ничего в ней не было примечательного, но вот под мышкой бабка держала заботливо укутанную в рогожу курочку – белоснежную, славную, молоденькую несушку.
– Эй, мать, – сказал ей Буйвид, – кто будешь и откуда?
– А? – Старуха была тугоухой и вытянула из полушубка голову на тощей шее совсем как ее курица из-за пазухи. – Что?
– Не слышишь что ль? – Буйвид шагнул ближе. – Есть с тобой кто?
– Никого нет, – запричитала старуха, – одна я, сирота несчастная!
– Кура у тебя славная, – сказал Буйвид, потрепав птицу по гребешку. – Подохнет она у тебя, жалко. Давай меняться.
– Не-е, – бабка снова втянула головенку в плечи, будто ожидала, что Буйвид ударит ее. – Моя курица, не отдам!
– Зря, мать, зря. – Буйвид покачал головой. – Ныне вышел нам приказ от святых отцов из соседнего монастыря собирать для них и для императорской армии, что нынче к нам идет из-под самого Азуранда, припасы. Придется тебе куру твою за так отдать. А я тебе мену на жратву предлагаю. Хлебца печеного дам, соли и муки. Тебе, чай, старой надолго хватит. Соглашайся.
Старуха заплакала, прижала к себе курицу, будто мать ребенка. Буйвид мягко взялся за птицу обеими ладонями, потянул на себя.
– По-хорошему тебе предлагаю, мать, – сказал он голосом, в котором зазвенел лед. – Все одно отберут, или от мороза подохнет. А так в накладе не останешься. Давай, давай. У меня знаешь какой петух? Я ему твою невесту сосватаю, будут жить счастливо, сытно и долго. И тебе прибыль, и твоей птичке счастье. А то ведь сгинет ни за что, жалко.
Бабка, вслхипывая, разжала руки. Буйвид унес курицу домой, пристроил в сенях, взял из кладовки пару щепотей грязной, смешанной с землей соли и несколько пригоршней прошлогодней муки. Ссыпал все по тряпкам, добавил пол-ковриги и отнес бабке. А потом отправился домой, зашел в курятник и прирезал одну из старых кур, давно уже переставших нестись и почти доживших до конца свой недолгий куриный век.
Стук в дверь был совсем некстати. Буйвид нахмурился, когда на пороге появился Чирка, пристав общины.
– Господин староста, там чужаки пришли, – сообщил Чирка. Он почему-то показался Буйвиду испуганным.
– Ну и что? – Буйвид отвернулся. – Пришли и пришли. Пожрать дай спокойно!
– Господин староста, так они того… с оружием.
– Солдаты, что ль?
– Не могу знать. Но оружие свое без барагоза отдали.
– Сколько их?
– Трое. Мужик вроде нашенский, а вот парень с девкой странные какие-то. Требуют тебя для разговора важного.
– Требуют? – Буйвид засопел. – Чего ж в них странного?
– Вроде как иноземцы они.
– Ступай. Не видишь что ли, вечеряем мы. Апосля я с чужаками этими потолкую.
Буйвид быстро разложил кусочки курятины по мискам, и дети принялись за еду. А самому старосте есть вдруг расхотелось. Чирка его озадачил. И вроде нет ничего особенного в том, что в Берашине появились пришлые. Тут в последнее время много чужого народу обретается. Каждый день идут. Только пару дней назад Серые братья с солдатами были, искали кого-то. Спрашивали про чужих с оружием. Уж не про этих ли, о которых Чирка сказал?
– Я сейчас приду, – сказал Буйвид, положил ложку на стол, вытер ладонью висячие усы и пошел одеваться. Набросил овчинный тулуп, натянул на ноги теплые сапоги на смушках, взял своих тяжелый, окованный железом посох и вышел на двор.
На улице воздух звенел от мороза, полная луна в черном небе казалась ослепительно-белой. Снег скрипел под сапогами. Проклиная холод и пришельцев, Буйвид вышел со двора и пошел к старой лесопилке, где в огромном сарае размещали беженцев. Не по своей воле принимал их Буйвид – так распорядились святые отцы из ближайшего монастыря. Поначалу, когда только-только появились первые сбеги, все они в монастырь шли, потому, как не было в округе места безопаснее. А их оттуда в близлежащий Берашин отправили. Потом и сам аббат приехал в общину, говорил с Буйвидом, объяснял, почему так решили.
– Припасов в монастыре нет, сын мой, – сказал аббат Буйвиду. – И охрана у меня в монастыре всего пять человек, за порядком присмотреть будет некому. А твоя община зажиточная, и народ у вас храбрый.
Это верно, в Берашине народ всегда был особенный. Еще с времен прадеда нынешнего императора селились тут бывшие коронные солдаты, отправленные в запас. Пахали пожалованную им землю, валили лес, ставили пасеки, коптили зверину и варили мед. Да и сам Берашин на окрестные села похож не был. По-военному его отставные вояки обустроили. Само городище окружал крепкий частокол пятнадцати локтей высотой, со сторожевыми башенками и мощными воротами, обитыми железными листами. Крепость, словом. К тому же, мужчинам тутошним самим великим герцогом Малардом за храбрость берашинского ополчения в Двадцатилетней войне была дарована привилегия носить оружие. В каждом доме есть либо рогатина, либо меч, либо секира, либо самострел. Была в том своя необходимость – в двух конных переходах от Берашина была граница Кревелога, за которой начинались земли кочевников, а степнякам вечно не сидится спокойно в своих стойбищах, все норовят набег учинить. Буйвид сразу смекнул, почему хитрый аббат Бардан спровадил сбегов в Берашин – тут есть, кому их защищать, где защищать и чем защищать.
Чужаки стояли у ворот в окружении ополченцев с факелами и были спокойны. Буйвид вошел в круг света, молча оглядел пришельцев. Старший из троих ему не понравился – больно воинственный с виду. Одет в клепаную латную куртку с кольчужным капюшоном, лицо костлявое, глаза холодные властные – настоящий убийца. Такой не уступит и не отступит, будет стоять до конца. Такого в дом пустить, что волка в овин. За спиной чужака стояли еще двое – подростки лет шестнадцати, и что-то было в их лицах странное. Лишь миг спустя, приглядевшись, Буйвид понял, что у юнаков глаза в темноте светятся зелеными огоньками.
– Кто такие? – спросил он, пересилив страх. – Божьи люди, или воры?
– Я Варнак, охотник, – представился старший, подойдя к Буйвиду вплотную, отчего староста невольно попятился назад. – А это сиды из Эрая, Браск и Эрин.
– Сиды, значицца? – Буйвид с интересом посмотрел на молодых людей. Страх его сразу прошел. Про сидов он мало что знал, но ничего плохого о них не слышал. – Не видал. Стало быть, странники вы?
– Странники. Шли с юга и узнали о том, что мертвецы у вас встают, – в голосе Варнака прозвучала неуместная для слуха Буйвида ирония.
– А и встают, – с вызовом ответил Буйвид. – А коли не веришь, ступай за ворота. Скоронько обратно попросишси.
– Верю я. Большая беда тут у вас.
– А мы не боимся. Берашин община крепкая, все друг за друга горой. Мужики у нас не пужливые, постоять за себя могем. Нам что мертвяки, что степняки – все едино, никого не боимся.
– И славно. А то я тут по пути ужасов про ваши края наслушался.
– Сам-то чей будешь? Чей подданный?
– Из Златограда я родом. Ты вели своим людям, пусть меч мой вернут, а парню саблю. Резать мы никого не собираемся, переночуем в твоей общине и дальше пойдем.
– Ясненько, – тон старосты стал дружелюбнее. – Нет уж, мил человек, не верну я тебя снарягу твою, пока ты в общине будешь. У меня в сундуке пущай пока полежит. Мне так спокойнее будет. А вот как за ворота выйдешь, тогда все взад получишь.
– Вот значит как? Ладно, – с досадой сказал Варнак. – И где нам на постой определишь?
– А Чирка вас отведет туда, где прочие сбеги хоронятся, – ответил Буйвид. – На старую лесопилку, вот куда. Хоромов для вас у меня нет.
– Так ли нет? – Варнак показал старосте золотую монету, жирно сверкнувшую в свете факелов. – Мы ведь не обидим, заплатим, как положено. И за кров, и за кормежку.
– Чирка, – сказал Буйвид, глядя, не отрываясь на золотой имперский стрейс в пальцах Варнака, – отведи гостей к себе. И покорми чем-нито.
– Так ведь… – начал Чирка, но староста грозно глянул на него, и тот умолк. Варнак с усмешкой протянул Буйвиду золотой и пошел за Чиркой. Сиды молча двинулись за ним.
***
Варнак злился.
Все шло совсем не так, как ему хотелось бы. Он потерял связь с Наставниками и Кайлани – Духов Камень остался у инквизиторов. А главное, ему не удалось уговорить сидов остаться на посудине Ихрама.
Все четырехдневное плавание до Патара Браск вел себя молодцом. Варнак, большей частью проводивший время не в каюте, а на палубе, наблюдал за ним и очень скоро понял, что парню можно довериться. Юный сид оказался прекрасным капитаном и очень быстро заставил команду корабля подчиняться. Может быть, головорезы Ихрама чувствовали, что за спиной парня стоит Варнак. Но, так или иначе, плавание прошло спокойно. Варнак ни разу не почувствовал на корабле опасность. Она ждала его впереди, в имперских землях.
Вечером четвертого дня они были у имперского берега. Здесь Варнак, прихватив из сундука Ихрама мешочек с деньгами, собрался сходить – и был очень удивлен, когда Браск объявил ему о своем решении.
– А я-то думал, мы все решили, – сказал охотник. – Знаешь, ты мне не нужен.
– Не сомневаюсь, – ответил сид надменно, – но дело не в тебе. Этот корабль и эта команда совсем не то, что я хочу. Я знаю, что они подчиняются мне лишь потому, что боятся тебя. Стоит тебе сойти с корабля, и нам с Эрин перережут глотки.
– Даже так? А ты не подумал, что мы теперь в имперских землях? И Серые Братья где-то поблизости?
– Они страшны тебе, Варнак. Нам с Эрин нечего бояться.
– Зря ты так думаешь, парень. Но вижу – тебя не отговорить. Пес с вами, собирайтесь.
Вобщем, отделаться от сидов не вышло. В конце концов, думал Варнак, когда они плыли сквозь сильный снег в маленькой лодке к имперскому берегу, все идет так, как планировалось с самого начала. Он ведь еще в Грее собирался довести этих детишек до Златограда. Впрочем, сиды его мало занимали. Надо найти Кайлани. Она ждет его в Сорочьем Приюте уже неделю, надо спешить. Варнаку не хотелось, чтобы Кайлани его ждала. К тому же это опасно. Серые Братья владеют многими магическими секретами – возможно, и с Духовыми Камнями умеют обращаться. Если им удастся определить векторы Силы, которые исходили из кристалла, в Сорочий Приют могут нагрянуть незваные гости.
Все ведущие из Патара дороги были засыпаны снегом. Шел седьмой день первого месяца весны, но в Кревелоге по-прежнему господствовала зима. Древние сосновые леса, окружающие Патар, все были в инее. Беглецы остановились в Мируте, в самом Патаре показываться было опасно. За пять имперталей Варнак купил для сидов овчинные тулупы, теплые сапоги и три места в купеческом караване, отправляющемся на север. А еще ему рассказали о постигшем Кревелог новом бедствии – о нашествии восставших мертвецов.
– Разве такое возможно? – спросил охотника Браск.
– Ты все слышал своими ушами, – ответил Варнак.
Их караван вышел из Мируты утром, и к вечеру они прибыли в Дольчин, старинный город, расположенный в тридцати милях от Патара. В город Варнак идти не рискнул – заночевали в предместье, в маленькой убогой таверне, набитой народом, а утром поехали дальше. По дороге караван встретился с большой толпой беженцев с севера. И вновь Варнак услышал истории о великом ужасе, пришедшем в Кревелог.
– Они все сошли с ума, – не унимался Браск. – У нас в Эрае…
– Скоро и в Эрае услышат топот Шести коней, – оборвал его Варнак. – Не суди о том, чего не понимаешь.
– Ты что-то знаешь, Варнак. Почему ты не хочешь все нам рассказать?
– Потому что вам не положено знать всего. Помнишь, я рассказывал тебе про войну Жизни и Нежизни? Про бутылочки с ядом? Темные уже среди нас. Их кони скачут по нашей земле. Что будет дальше, одной Митаре ведомо.
– Ты знаешь, чем это закончится, Варнак?
– Подходит конец времен, мальчик. Надо ли еще что-нибудь говорить?
После встречи с беженцами Варнак решил идти не на север, по дороге на Златоград, а в сторону Лисова. Он ни на секунду не забывал об Этардане и Серых братьях. В Патаре уже наверняка знают о случившемся, и все обители инквизиторов включились в охоту за беглецами – это Варнак понимал хорошо. В окрестностях Лисова вновь были беженцы, и опять Варнак слышал о восставших мертвецах. Переночевав в одном из лагерей, устроенных беженцами в Лисовском лесу, Варнак и его спутники к исходу следующего дня добрались до Берашина. Отсюда до Сорочьего Приюта было не больше полудня пути.
Дом Чирки был обычной крестьянской избой, но тут было тепло и достаточно чисто. Оглядевшись, Варнак знаком подозвал хозяина дома и показал ему еще один золотой.
– Сможешь раздобыть что-нибудь на ужин? – спросил он.
– А? – Чирка чуть не поперхнулся от жадности, схватил монету, закивал. – Сейчас, господин, сей момент!
Ужин был по-крестьянски простой – ржаной хлеб, соленая капуста, немного холодной свинины, сухая рыба и самогон, – но Варнак был неприхотлив. Проголодавшиеся Браск и Эрин ели с удовольствием, и охотнику даже удалось уговорить девушку выпить немного сивухи для согрева.
– Ой, я опьянела! – прохихикала Эрин. – Петь хочется. И спать.
– Спать – это дело, – одобрил Варнак. – Лезьте на печку, там тепло.
– А ты? – спросил Браск.
– Я на лавке устроюсь.
Сиды уснули быстро. Варнак погасил лучину в поставце, и изба погрузилась в темноту. За окошками, затянутыми бычьим пузырем, свистел ветер – снаружи метель разыгралась не на шутку. И в звуках этого ветра Варнак услышал нечто такое, что заставило его позабыть об усталости и сне.
Убедившись, что сиды мирно и крепко спят, Варнак накинул тулуп и вышел из дома. Под обжигающим ветром дошел до избы старосты.
Дверь открыла заспанная светловолосая женщина с некрасивым, покрытым преждевременными морщинами лицом.
– Я к старосте, – сказал Варнак и вошел.
Он сразу почувствовал тяжелое зловоние – такое бывает в доме с лежачим больным, который уже давно не встает. Варнак заметил, что один из углов горницы отгорожен занавесом из грязной рогожи. Староста лежал на кровати, вытянув из-под одеяла босые шишковатые ноги с черными от грязи ногтями.
– Зачем пришел? – буркнул он.
– Хотел убедиться, что ты не собираешься прирезать нас во сне, – ответил Варнак. – Обсудить с тобой кое-что хочу.
– Утром поговорим. Ночью потребно спать.
– Кто там у тебя? – спросил Варнак, показав на огороженный угол.
– Дочка, – ответила за мужа вошедшая в горницу женщина. – Старшенькая наша, Лешка. Третий год не встает.
Варнак ничего не сказал, прошел вперед и отодвинул рукой занавес. В углу было темно, но Варнак разглядел лежавшую на топчане девочку. Страшная худоба делала ее похожей на скелет, обтянутый синюшной кожей; выпростанные из-под грязного одеяла руки покрывали язвы от укусов кишевших в постели вшей и клопов. Глаза Лешки были открыты, и Варнак понял – она ничего не видит. Она слепая.
– Что с ней? – спросил охотник.
– А тебе какое дело? – с неожиданной злобой ответил Буйвид. – Хватит таращиться-то.
– Заболела она три года тому, – ответила за мужа хозяйка, всхлипывая, – от той хворобы обезножела и видеть перестала. И не говорит совсем. Святые отцы из монастеря смотрели ее, говорят – черная это порча.
– И не помрет никак, – добавил Буйвид, яростно скребя ногтями бороду. – Корми ее, дармоедку…
– Буйвид! – Женщина с шумом втянула воздух. – Постыдился бы…
– Молчи. У меня еще шестеро сынов есть, за них думать надо. Ты чего пришел-то? – спросил Буйвид охотника. – Коли по делу, говори быстрее, коли нет ступай отсель с добром.
– Лошади мне нужны. Две, а еще лучше три.
– Ишь ты, лошади ему нужны! Нет у меня коней.
– Так ли нет? Я ведь не задаром прошу, заплачу, как положено.
– Нет у меня коней.
– Хорошо, давай по-другому поговорим, староста. Хочешь, скажу, что за мысли у тебя? Собрался ты поутру в монастырь отправляться и доложить про меня и моих сидов. Верно?
– Ишь ты, отгадчик! – Буйвид засопел. – А коли и собрался, так что? Убивать меня будешь?
– Не буду. Понимаю, что по-другому нельзя. Обязан ты Серым братьям доложить о всех чужаках, что в твоей общине появляются. Ну, так слушай, что я тебе скажу. Я охотник Митары. Слышал про нас?
– Колдун, стало быть? – в запавших глазках Буйвида загорелся страх. – Я так и понял, чтоб тебя! А ну…
– Погоди. Знаю, что ничего хорошего про нас не говорят. Но мы сейчас можем друг другу помочь, а это главное.
– Не будет у нас с тобой никаких дел, колдун!
– Ты выслушай, что я тебе скажу, а потом руками маши, – Варнак взял старосту под руку, отвел в сторону и зашептал на ухо, чтобы жена не слашала: – Чувствую я, что этой ночью в Берашин беда придет. Откуда чувство это, не спрашивай – объяснять не стану. Хочешь, чтобы дети твои жили? Тогда послушай меня, а потом доноси на меня, кому хочешь.
– Ты… это чего? – Буйвид отшатнулся от охотника. – Пужать вздумал?
Варнак не успел ответить. Земля под ногами дрогнула, будто ударили в нее изнутри, как в барабан – аж бревна в венце заскрипели, и пыль посыпалась с кровли на людей. Снаружи взвыл ветер. А потом случилось то, чего никто не ожидал. Три года лежавшая неподвижно Лешка громко вздохнула и села на своем лежаке.
– Господи! – охнула женщина, пятясь назад.
Лешка начала трястись, как в приступе падучей, протяжно мычать, будто что-то напевала – от этих звуков даже видавшего виды Варнака подрал мороз по всему телу. А потом она заговорила. Слова произносились странно, ибо говорила Лешка так, как говорят обычно глухие или паралитики, мешались с хрипом и мычанием, и голос девочки звучал, будто кто-то другой за нее говорил. А еще Варнак с ужасом понял, что этот несчастный ребенок говорит стихами.
– Вран на дубе грает, плачет, под луной черный воин скачет, копытом огненный след высекает, мечом кровавым машет, играет. Волком он по свету рыщет, крови праведной напиться ищет, летит он в ночи под черной луною, зовет, зовет меня за собою!
Жуткая литания оборвалась – Лешка захрипела, опрокинулась на подушку, на губах выступила пена. Проснувшиеся сыновья Буйвида сбились в кучу, с ужасом глядели на происходящее. Варнак опомнился первым.
– Скорей! – крикнул он, ткнув ошеломленного виденным старосту в плечо. – Прячь семью в погреб! И оружие мне верни, быстро!
Буйвил не смог ответить – он был парализован страхом. И лишь появление ворвавшегося в дом Чирки вернуло его в реальность.
– Слышьте, там… там! – Чирка задохнулся, закашлялся. – Староста, ой! Мертвяки тама, много!
Буйвид заскулил. За окнами уже колотили в било, и метались огни. Варнак схватил старосту за плечи, тряхнул со всей силой.
– Оружие давай! – проревел он.
– Ааааа! – Буйвид присел и на корточках пополз к длинному ларю у стены. Руки у него тряслись, и он бы, наверное, провозился с замком целую вечность, если бы Варнак не выхватил у него ключ и не отпер ларь сам.
– Прячьтесь! – крикнул он, хватая свой меч и саблю для Браска, сбившимся в испуганную толпу жене и детям Буйвида. А потом бросился вон, в морозную ночь, в которой несущаяся над землей метель уже отчетливо напевала грозную песню смерти.
***
Палисад Берашина казался несокрушимым, но Варнак понимал, что это обманчивое впечатление.
У ворот столпилось десятка два берашинских мужиков, вооруженных кто чем – иные даже в кожаных и железных панцирях и в шлемах, – но Варнак сразу понял, что, если прорвется нежить за частокол, толку от этих вояк не будет никакого. По мосткам наверху палисада метались вооруженные луками ополченцы, крича и ругаясь, метали стрелы в огромную толпу упырей, собравшуюся у ворот. Створки ворот сотрясались под нечеловечески сильными ударами, слышались треск и хруст, будто озлобленные нежити, отчаявшись проломить ворота, начали зубами и ногтями корежить прочное дерево. Варнак повернулся к Чирке, который от самого дома старосты держался за его спиной. Пристав от страха был едва жив.
– Золы сюда, быстро! – скомандовал он. – Свежей и побольше! Чтобы еще теплая была!
– Что ты собрался делать? – поинтересовался Браск.
– Не время объяснять. Если прорвутся упыри за палисад, конец нам всем. Надо их остановить.
– Со старого погоста они, – пролепетал Чирка. – Отец наш всемогущий, да сколько же их!
– Ты еще здесь? – проревел Варнак. – Давай за золой!
– Холопов жалеешь? – спросил Браск. – А ведь этот староста…
– Помолчи. Я делаю то, что должен делать. Я охотник Митары.
– Мы могли бы захватить лошадей и выбраться отсюда через задние ворота. Там нет охраны, все сейчас тут.
Варнак не ответил. Ворота вновь затрещали под напором порождений ночи, и на какое-то мгновение охотнику показалось, что они не выдержат. С башенок и с гребня частокола продолжали стрелять ополченцы, но эффект от их стрельбы был ничтожный – стрелы застревали в мертвых телах, не причиняя нежитям никакого вреда.
Жаль, что Кайлани не со мной, подумал Варнак. Вдвоем они бы смогли больше. Магическая мощь Кайлани сейчас очень бы ему пригодилась. Прав был Батей, ой как прав!
Чирка с двумя большими ведрами золы в руках уже был тут как тут и со страхом и надеждой смотрел Варнаку в глаза.
– Тута зола! – выпалил он. – Чего делать-то?
– Давай! – Варнак выхватил у крестьянина ведро с золой и побежал к воротам.
Он высыпал золу ровной полосой в паре локтей от створок, сотрясающихся под ударами извне. Прочие ополченцы поняли, что он делает, схватили второе ведро, начали высыпать золу на снег. Кто-то притащил еще углей. Вскоре полоса из золы закрывала вход в Берашин правильной подковой шириной в три шага, обращенной дугами к воротам.
– И что теперь? – проскулил Буйвид. Он уже присоединился к своим людям и стоял рядом с Варнаком.
– Теперь всем отойти. Оставьте меня одного.
– Ты… – Глаза Буйвида округлились.
– Сказано же – отойти всем. Встаньте строем шагах в двадцати за мной. Если не остановит их моя сила, тогда уж вы потрудитесь.
Новый удар сотряс ворота, раздался громкий скрежет. Ополченцы с воплями начали спрыгивать со стен. Один спрыгнул неудачно, упал в снег, завопил. Его подхватили, потащили прочь. Варнак вложил меч в ножны, встал локтях в десяти от зольной подковы, лицом к воротам. Спиной почувствовал, что молодой сид стоит рядом с ним.
– И ты уходи, – велел он.
– Не могу, – ответил Браск – Совесть не позволяет. Хочешь выставить огненную стену?
– Догадался? Хочу. Если не поможет, нас разорвут в клочья. А ты уходи, сказано тебе.
– Отец говорил мне, что бросать друзей в опасности нехорошо.
– Друзей? – Варнак хмыкнул, но внутри что-то потеплело, заставило на миг забыть о смертельной опасности. – Будь по-твоему.
Он посмотрел на черную полосу золы, попытался представить себе пламя. Жаркое, бушующее, неугасимое, пожирающее все, чего коснется. Развел руки крестом, закрыл глаза. Рунные татуировки на руках начали зудеть, по жилам рук и ног заструилось тепло.
Железные скобы засова заскрежетали под новым могучим напором, удерживающие их костыли в ладонь длиной начали со скрипом вылезать из бревен. Варнак почувствовал – темная свирепая сила все ближе. Та самая, приближение которой он уловил в звуках ночной бури. Это не упыри. Это что-то другое. Что-то, во много раз усиливающее их тупой бессмысленный напор.
Татуировки на ладонях наполнились пронизывающей вибрирующей болью. Сконцентрированная до предела энергия требовала выхода. Варнак сжал зубы – у него не будет второй попытки. Только бы не лишиться сознания!
Костыли вылетели из дерева, и засов отскочил в сторону, будто щепка. Створы ворот распахнулись под напором могучего ветра, пахнущего смертью. В клубах летящего снега двигались черные страшные фигуры – десятки фигур. И Варнак, вытянув руки перед собой, направил поток силы на рассыпанную золу.
Зола вспыхнула как порох – адским испепеляющим зеленым гудящим огнем, взметнувшимся на десяток локтей к ночному небу. Огненная стена, жар от которой опалил лицо Варнака. Пламя коснулось толпы нежитей, вспыхнули истлевшие одежды, затрещали в огне гнилая плоть и кости. Смрад горящего мяса перебил невыносимую вонь разложения. Движение мертвецов прекратилось – всех, кто оказался ближе других к стене пламени, колдовской огонь пожрал в считанные мгновения. На Варнака начал сыпаться не только снег, но и горячий пепел, но охотник не замечал этого. Ладони его пекло огнем, и сила все еще истекала в пространство, поддерживая горение пламенной стены.
Ветер стих внезапно. Метель успокоилась. И одновременно погасла стена. Все пространство за воротами превратилось в черную проплешину, окруженную усыпанным пеплом снегом, заваленную недогоревшими останками упырей.
На Варнака накатила дурнота и обморочная слабость. Голова закружилась, и охотник опустился на одно колено. А потом почувствовал на себе взгляд.
– Боги Эрая! – пробормотал за спиной охотника Браск, в его голосе был ужас. – Это еще что такое?
Варнак понял. Поднял лицо и с трудом открыл глаза. Саженях в пятидесяти за воротами, на самой границе леса, стоял всадник на вороном коне, освещенный луной. Он тоже смотрел на Варнака, и охотнику казалось, что всадник пытается запомнить того, кто сегодня помешал его мертвому воинству захватить еще одно поселение живых.
Темный недолго смотрел на Варнака. Повернул коня и медленно поехал прочь по дороге, пока не растаял в породившей его темноте. Охотник медленно приходил в себя. Вызванная перенапряжением дурнота почти прошла, стихла пульсирующая боль в голове. Варнак вжался обожженными ладонями в снег и охнул.
– Все, – пробормотал он. – Пока все.
Браск опомнился, помог охотнику встать, и они пошли к дому старосты.
***
Жжение в ладонях и разбитость во всем теле прошли быстро, сменились безразличием и опустошенностью. Благодарный Буйвид на радостях выставил на стол все лучшее, чтобы было в погребе, даже квартовую бутыль с сивухой не пожалел, но есть и пить Варнаку не хотелось. Только спать.
Лешка была жива. А еще она сама попросила поесть. И глаза девочки, лишенные света три года, теперь начали различать стоящих рядом людей. Варнак слышал, как заплаканная жена старосты шепчет благодарности спасителю дочери. Но это не радовало. Варнак почти физически чувствовал мрачную настороженность толпы крепко заложивших за воротник берашинцев, которая набилась во двор. Он видел страх в глазах Буйвида и понимал, что в Берашине его боятся не меньше, чем ту нежить, которая ночью пыталась захватить городок.
– Благодетель ты наш, спаситель! – всхипывал Буйвид. Сам староста уже выкушал два или три ковша крепкой сивухи и потому лопотал без умолку. – Ты… ты ж нас всех… всех нас… от верной смерти… эээх!
– Лошадей дай, – сказал Варнак устало. – Дашь?
– Дам, как же, даже не сомневайся! – Буйвид плеснул еще самогона в свой ковш, хватанул залпом, крякнул. – Для тебя вот как для брата любимого…
– Тогда не будем медлить, – Варнак встал, поправил перевязь с мечом. – Нам пора.
– Да вы это… ешьте, пейте!
– Некогда нам.
Выходя из горницы, Варнак успел еще остановить мать Лешки, которая бросилась целовать ему руки. Мягко удержал женщину, посмотрел ей в глаза с укоризной – и вышел. Браск и Эрин, уже одетые и готовые к отъезду, стояли в окружении ополченцев.
– Слава! – заорал какой-то пьяный голос. Человек десять подхватило этот крик.
– Ты стал героем, они тебя полюбили, – сказал Браск на эрайском языке, и Варнак понял.
– Это не любовь, – ответил он, – это страх.
Коней привели Чирка и еще два ополченца. Варнак хмыкнул: лошадки были так себе, самой молодой не меньше десяти лет. Типичные крестьянские коняги, да и сбруя плохонькая, но это лучше чем ничего. Во всяком случае, топать пешком до Сорочьего Приюта и дальше до Златограда теперь не придется.
– Запомни, – зашептал Варнак старосте на ухо, – когда пойдешь в монастырь с доносом на меня, не вздумай говорить, что твоя дочка благодаря мне исцелилась. Сразу одержимой объявят и уморят экзорцизмами. Скажи так – перепугалась, когда упыри напали на Берашин, оттого и выздоровела чудесно. А про меня скажешь, что после того, как упырей прогнали, я тебе мечом пригрозил и коней забрал, и ты, ради детей своих, смирился и лошадей отдал. И слез лей побольше – ежели Серые что заподозрят, каюк тебе и всей твоей семье. Возьми, вот деньги за лошадей.
– Понял, благодетель, понял… Молиться на тебя будем.
– На язычника-то? – Варнак усмехнулся и вскочил в седло. – Лучше ворота почините побыстрее. А то ведь они могут вернуться…
***
После того, как он отдал Буйвиду пять стрейссов за три лошади, в калите оставалось шесть золотых и немного серебра – все его деньги. Ссыпав монеты обратно и затянув горловину, Варнак повернулся к Браску и протянул ему кошель.
– Бери, – сказал он.
– Зачем? – не понял эльф.
– Затем, что нам пришло время расстаться. Видишь перекресток? Вам направо – это дорога в Златоград. Теперь вы точно не заблудитесь. Уже завтра будете в столице. У вас есть лошади и деньги. Счастливого пути!
– Постой, Варнак, – эльф одернул руку от мешка с деньгами, будто охотник протягивал ему вместо денег гадюку. – Выслушай меня. Я хочу, чтобы ты объяснил, почему мы должны ехать в Златоград.
– Потому что у меня нет времени и желания нянчиться с вами. Я сделал для вас все, что мог. Дальше наши пути расходятся. Возьми деньги.
– Я понимаю, – с мягким упреком ответил Браск. – Тебе наплевать, что с нами будет. Хорошо, пусть будет так.
Он взял кошелек. Варнак вздохнул, будто скинул с плеч тяжелую ношу и поехал дальше, в сторону леса. А потом услышал за спиной топот копыт.
– Чего тебе? – спросил он, не оборачиваясь.
– Нас в Златограде никто не ждет, – сказал Браск. – Мы с Эрин едем с тобой.
– Послушайте, детки, я уже говорил вам, что не веселую гулянку еду. Я охотник Митары, и мой путь – это вечная война. Я не могу тащить вас с собой в Оплот. У нас нет случайных людей. А в Златограде вы сможете договориться с теми же купцами, и они помогут вам вернуться в Эрай. – Варнак посмотрел на Эрин, которая пряталась за спиной брата: в огромных глазах эльфийки были тоска и слезы. – Ты о сестре подумай, какую судьбу ей готовишь.
– А теперь ты послушай меня, Варнак. Нам некуда идти. Мы не дети, и мы сами хотим решать свою судьбу. Ты спас нас в Грее, спас на корабле, спас этой ночью. Если боги свели нас вместе, это что-нибудь, да значит.
– Ничего это не значит, парень. Проваливайте отсюда. Сегодня морозно, нечего болтать о пустяках на таком холоде.
– Хорошо. – Браск сверкнул глазами. – До нынешней ночи я не был уверен, захочу ли и дальше следовать за тобой. Но то, что мы видели в этом городке, не нуждается в каких-то объяснениях. Мы знаем древние предания о Dwar Ardalla – Последнем Дне.
– Ну и что? Собираешься остановить это, парень?
– Конечно, нет. В одиночку этому никто не сможет противостоять. Но и мы, сиды, немного разбираемся в магии. Вот, смотри, – с этими словами Браск закатал рукав левый рукав, достал кинжал и полоснул себя по руке. Из пореза выступила темная кровь, закапала на снег. А потом Браск произнес что-то, и порез прямо на глазах Варнака исчез, остались лишь быстро бледнеющие кровяные разводы на предплечье.
– И что это значит? – спросил охотник.
– Это значит, что мы, эрайцы, понимаем знаки судьбы. Беда, которая обрушилась на земли людей, может перекинуться и на мою родину. Я хочу научиться бороться с силами, с которыми борешься ты. И я, и Эрин обучались магии у нашей матери – она была целительницей. Хорошей целительницей, Варнак. Если бы она была сейчас жива, наш отец ни за что бы не умер от яда.
– То была ваша мать, а не вы. Почему ты считаешь, что мне от вас будет какая-то польза?
– Потому что знаю это. Скажи мне, ты всегда был охотником?
– Какое это имеет значение?
– Я к тому, что наши пути предопределены не нами. Может быть, мы встретились с тобой именно по воле богов.
– Чего ты хочешь?
– Я уже сказал. Мы с Эрин хотим ехать с тобой. Мы не предадим тебя.
– Я не решаю таких вещей. У меня нет Духова Камня, и я не могу спросить о вас Наставников. – Варнак помолчал. – Надоели вы мне оба со своей преданностью.
– Помнишь, ты говорил мне на Грейском побережье, что наш с Эрин отец хотел передать мне те иллюзии, которые владели им самим? Так вот, наш отец однажды сказал мне: "Браск, есть много пороков на свете, но худший из них – неблагодарность". Ты помог нам, мы хотим помочь тебе. Чего же непонятного?
– Помочь… – Варнак усмехнулся. – Проклятье, чем вы можете мне помочь, детки? Вы собираетесь помогать тому, кто ничем не может помочь ни самому себе, ни этому миру.
– В одиночку мир не спасают, Варнак, – с достоинством ответил сид. – Решение за тобой. Скажешь "нет", и мы с Эрин поймем.
Варнак посмотрел на Браска и ясно вспомнил, как они познакомились. А, может, действительно взять их в Оплот? В конце концов, если это не воля Митары свела его и этих сидов вместе, им не пройти через Зачарованный Барьер, и тогда уже вопросов никаких не будет. А если священная земля Митары позволит им ступить на нее, тогда…
В конце концов, Кайлани тоже на четверть сидка. Митаре могут служить не только люди. Митара – богиня всех, кто наделен сердцем и разумом. Да и встреча с соплеменниками, несомненно, принесет девушке радость.
– Хорошо, – решился Варнак. Он заметил, как заблестели счастьем глаза Эрин, как воодушевился Браск. Боги, почему, с какой стати эти несчастные детишки так к нему привязались? – Уговорили. Пусть Митара решит, нужны вы ей или нет.
– Спасибо, Варнак, – ответил Браск и кивнул.
Варнак пожал плечами и поехал вперед. Он слышал, как радостно и возбужденно шепчутся за его спиной юные сиды, но думал не о них, а о Сорочьем Приюте и Кайлани.
И о том, что больше всего на свете боится опоздать.