В лагере беженцев в двух поприщах от границы Кревелога и Йора казнили ведьм.

Сотни людей собрались на большом майдане, окруженном шатрами, тентованными фурами и землянками, чтобы посмотреть на казнь. Некоторые пришли только потому, что им велели Серые братья, но большинство искренне хотели увидеть, как будут жечь виновников бедствий, обрушившихся на них. Сотни пар глаз смотрели на телегу в центре майдана, окруженную кольцом солдат герцога, в которой сидели приговоренные, три женщины, – две старухи и совсем еще молодая девушка с коротко остриженными волосами, – и мужчина лет сорока. Все четверо были одеты в дерюжные мешки и связаны веревками. А рядом с телегой стоял Серый брат, тощий, желтолицый, с жидкой бородкой, и охрипшим от простуды и напряжения голосом кричал в толпу:

– Добрые жители Кревелога, смотрите, смотрите на этих нечестивых отступников! Ныне пришло им время понести справедливую кару за совершенные ими страшные злодеяния. Это они своими богомерзкими делами сделали так, что вы остались без домов и имения, это они волшбой и чарованиями напустили на вас эту бесконечную зиму, болезни и ужас великий! Они жили среди вас и творили свои нечестивые дела тайно, но Око Господа видит все! Пришла пора ответить за отступничество, ведовство, поклонение демонам и ересь!

В толпе слушали, шептались. Темные, грязные, измученные вечным голодом, обовшивевшие, испуганные люди напирали на стоявших впереди, чтобы получше рассмотреть тех, кто принес им столько горя. Иные узнавали в приговоренных людей, с которыми когда-то жили по соседству.

– Поланиха! – восклицала какая-то женщина. – Гляньте-ка, слепая старуха Магана тоже поймана! Я всегда знала, что она колдовка! Теперь гореть будет на костре, а потом и в аду!

– Это они напустили мертвецов!

– Поделом! Сжечь проклятых!

– Господь разоблачает тьму всегда и везде! – кричал инквизитор, потрясая кулаками. – Он всевидящ и всезнающ. Нашими руками Он искореняет нежить и волшбу! Несу я вам благую весть – победоносные войска нашего императора уже вошли в Кревелог и скоро уничтожат богомерзких язычников и их порождения всех до единого. Совокупно с нами, Серыми братьями, они покончат с преступниками и колдунами! Да будут прокляты все, кто творит магию! Во славу Божью! Читайте, сержант!

Коренастый воин в капалине и надетом на кольчугу кожаном кафтане с гербом Кревелога на спине подошел к телеге. Встал рядом с Серым, развернул смятый на концах свиток желтоватой бумаги и начал читать:

– Именем Пресвятой церкви и его светлости Игана, великого герцога Кревелога, злоумышленники, злодеи и враги веры, как-то; травник Борхарт из Войтолы, сорока двух лет от роду; Магана Поланич из Нижины, шестидесяти лет от роду; Лиса Брыко из Борнавицы, сорока девяти лет от роду, и Эвина Безродная, шестнадцати лет от роду, приговорены к смерти за волхование, колдовство и причинение оным колдовством вреда Кревелогу и его жителям. Приговор вынесен справедливым судом духовным и светским, согласно законам божеским и человеческим,.

– Не было никакого суда! – громко и отчетливо сказал мужчина в телеге.

– Казнь оных злоумышленников будет произведена в соответствии с законом, здесь и немедленно, – закончил пристав и убрал приговор.

Солдаты, прибывшие накануне в лагерь вместе с двумя святыми отцами, полезли в телегу, начали выталкивать из нее осужденных, потащили их к приготовленным кострам. Старуха Поланиха молчала, только ворочала слезящимися и мутными от катаракты глазами, вторая бранила солдат последними словами и богохульствовала. Стриженная опомнилась, начала кричать – солдат ударил ее кулаком в лицо, и она замолчала. Мужчина плечом оттолкнул вцепившегося в него солдата, сам пошел к костру, на котором его должны были жечь, встал у столба, позволяя привязать себя к нему железной цепью.

– Гордый какой! – заорали в толпе, и в мужчину полетели снежки и комья замерзшего навоза.

– Помилуйте! – снова заголосила девушка, вытирая кровь с губ. – Не убивайте!

– Помиловать?! Тебя-то? – взвыла какая-то старуха, выглядывая из-за стоящего перед ней солдата и грозя стриженой иссхошим кулачком. – Это ты, проклятая, на моего старика порчу напустила такую, что у него петушок отсох! Никто тебя не помилует, курва, чертовка поганая! В огонь ее, пусть сгорит!

– Моего ребенка вши заели! – орала одутловатая женщина с перекошенным параличом лицом. – Это все они виноваты! Они вшей да червей в кишках на нас напустили! Смерть им! Дайте факел, сама костер зажгу!

Толпа начала напирать к кострам – солдаты быстро угомонили самых ретивых древками алебард и копий, но крики стали еще дружнее, громче и яростнее. Людям вторили вороны, во множестве кружившие над майданом. Между тем к столбам привязали обеих старух и стриженную девушку, которая больше не кричала, лишь глядела куда-то вдаль взглядом, полным смертельной тоски и отчаяния. Серый брат взял в горящей жаровне факел.

– Во славу Божью! – провозгласил он и обошел костры, поджигая наваленную под штабелями дров солому.

Облако дыма от разгорающихся костров накрыло его, и он закашлялся. Кашлял он долго и мучительно, потом отхаркнул кровью на снег и замер, приложив ладонь к груди. В глазах инквизитора были мука и торжество.

Костры под сильным ветром разгорелись быстро. Пламя взметнулось в хмарное серое небо, повалил черный дым, дрова затрещали – и страшный, неописуемый смертный вопль четырех горящих заживо людей разнесся по лагерю и дальше, наполняя собой, казалось, весь мир. Толпа затихла, слушая эти нечеловеческие крики. Вопли стихли быстро, и стало так тихо, что лишь гудение пламени, треск поленьев, шипение человеческого жира на углях и крики ворон нарушали эту тишину.

С холма, незаметные за высокими соснами, выстроившимися на склоне, происходящее в лагере видели пять всадников, трое мужчин и две девушки. Наблюдали молча. Лица мужчин были суровыми, у девушек на глазах блестели слезы – может быть, от сильного мороза, а может, и нет. Потом ветер, наполненный страшным запахом смерти, начал дуть со стороны лагеря в их сторону, и Варнак сказал остальным:

– Пора ехать.

– Поучительное зрелище, – произнес Эндре, продолжая смотреть на столбы черного дыма, поднимающиеся в небо. – Клянусь, что когда я стану герцогом, я выгоню этих серых псов из своего герцогства!

– Не давай пустых клятв, Эндре, – тут же отозвался Мгла. – Ты никогда не станешь герцогом, и ты это знаешь.

– Это были невинные души, и мать Митара примет их, – сказал Варнак, глядя на черные столбы дыма.

– Они казнят невиновных? – спросил Эндре.

– Это обычное дело, – Варнак улыбнулся, но улыбка была злой. – Из каждой сотни сожженных Серыми братьями людей девяносто девять никогда не занимались колдовством и не имели никакого отношения к братству Митары. Эти четверо бедняг тоже были простыми людьми.

– Почему же их сожгли?

– Серым братьям нужны враги, которых можно разоблачить и послать на костер. Особенно сейчас.

– Вы, люди, умеете развлекаться, – сказал Браск: было видно, что молодой сид потрясен до глубины души. – У нас в Эрае такого…

– Помолчи, – оборвал Варнак. – Нам надо ехать. До Оплота осталось совсем недалеко.

 ***

Главный герцогский повар задрожал, втянул голову в плечи и опустил глаза. Он не мог заставить себя смотреть в эти раскаленные злобой бесцветные глаза с крошечными черными точками зрачков.

– Что. Это? – раздельно выговорил Иган, показывая на стоявшую перед ним серебряную тарелку с фазаньим жарким. – Говори!

– Это…. Ваша светлость, это… фазанье жаркое с кислой подливой… как вы любите…

– Жаркое? Его невозможно есть. Это яд. Я чувствую в нем яд.

– Ваша светлость, – повар задохнулся, пот заструился у него по лицу. – Я сам… лично…

– Жри, сволочь! – Иган подхватил тарелку и запустил ей прямо в лицо шеф-повара. Кусочки фазана усыпали ковер, жирная подлива запятнала лицо повара и белоснежную куртку бурыми пятнами. – Жри давай!

Повар, глотая слезы, поднял с ковра фазанью ножку, надкусил, начал жевать. Проглотил с трудом – спазмы сдавили горло, как петля.

– Еще жри! – велел герцог. – Собирай с ковра и жри. А я посмотрю, подохнешь ты, или нет.

Повар покорно начал собирать разбросанные по ковру кусочки и есть. Собрал все до единого. Иган подумал – а не заставить ли еще подливу с пола вылизать?

– Вкусно? – спросил он, продолжая сверлить повара взглядом.

– Смею сказать, ваша светлость… как обычно, – прохныкал повар.

– Болак, – герцог повернулся к камердинеру, – попробуй окорок и скажи, как он тебе.

Камердинер с опаской подошел к столу, двумя пальцами взял ломтик ветчины с блюда и положил в рот.

– Ну и как? – спросил герцог.

– Вполне…эээ… съедобно, ваша светлость. Я бы даже …ээээ… сказал – вкусно.

– Пошел прочь! – крикнул герцог повару, и тот, пятясь и кланяясь, поспешил выскользнуть из трапезной. – И ты уходи, Болак. Все пошли вон отсюда!

Камердинер тут же выскочил следом за поваром, и прислуживающие за обедом слуги вышли за ним. Герцог остался один. Посмотрел на заставленный едой стол, но есть ему не хотелось. Более того, сам вид этой еды внушал ему отвращение. Налив себе красного вина, Иган с жадностью выпил большой кубок, потом налил еще. Бешеная злоба, владевшая им еще минуту назад, начала понемногу стихать. Допив второй кубок, Иган позвонил в колокольчик.

– Болак, – сказал он вошедшему камердинеру, – распорядись, чтобы подали лектику. Хочу навестить нашего святошу.

– Прикажете оповестить охрану, ваша светлость?

– Никакой охраны. Едем вдвоем.

От Нового дворца до Камня, где располагалась прецептория братства, была четверть часа ходьбы пешком. Иган даже не успел замерзнуть в своей лектике. У ворот Камня его встретили два послушника, которые, поклонившись, повели герцога вглубь главной башни. У Игана появилось чувство, что его визита ждали.

Кассиус Абдарко что-то диктовал своему секретарю. Его, казалось, совершенно не удивил визит герцога.

– Ваша светлость, – сказал инквизитор и поклонился. – Это честь для меня.

– Болак, оставь нас, – велел Иган, глядя на инквизитора.

Абдарко понял, жестом велел секретарю последовать за герцогским камердинером. Два самых могущественных человека в Кревелоге остались наедине.

– Где Соня? – спросил Иган.

– Не знаю. И почему ты решил, что я могу ответить на твой вопрос?

– Кассиус, не лги. Я герцог.

– Я не лгу, – инквизитор взял свиток с бюро. – Это все?

– Нет, не все, – Иган шагнул вперед. – Почему имперские войска вошли в Кревелог без моего ведома? И почему я узнал об этом только сегодня?

– Потому что такова воля императора. Собираешься ее оспаривать?

– Это вы надоумили императора ввести войска!

– Иган, ты ведешь себя, как маленький мальчик, у которого отняли игрушку. Я не намерен обсуждать с тобой очевидные вещи, – Абдарко показал на витражное окно. – Выгляни и посмотри, что происходит. Пока ты пьянствуешь и нежишься в постели с Соней, твое герцогство гибнет. Целые поветы обезлюдели, там хозяйничают мертвецы. Народ в панике. Цены на рынках лезут вверх, и очень скоро начнется голод. А ты веселишься и делаешь вид, что все хорошо. Ты не оправдываешь доверия своего народа, князь.

– Вот как? – Иган медленно стянул с рук перчатки, бросил их на стул. – Отлично. А что делаешь ты, монсиньор? Ты решил, что я никчемен, и командуешь за меня?

– Ты знаешь, что Серым братьям запрещено заниматься светскими делами. Мы помогаем мирской власти, но не управляем за нее. Ты пришел с чем-то важным?

– Для меня нет ничего важнее Сони. Где она?

– Почему ты решил, что я могу это знать? Я не слежу за твоими любовницами.

– Кассиус, – герцог подошел еще ближе, сжал руку Абдарко, – мне плохо. Мне очень плохо без нее. Что-то происходит со мной, не могу понять что. У меня совершенно нет аппетита, я не спал всю ночь. Вчера я послал за Соней своих людей в "Лучистую звезду", но они вернулись без нее. Тогда я сам туда поехал. Хозяин сказал мне, что Соня исчезла, они сами ее не видели уже два дня. Только один человек может знать правду – ты. Где Соня?

– Я не знаю.

– Кассиус, я не как герцог, как человек, прошу – скажи!

– Иган, я очень хочу тебе помочь. Но я и в самом деле ничего не знаю. И если Соня пропала, это означает только одно – твои враги добрались до нее.

– Кто? – выпалил Иган.

– Не кричи. Ты герцог. Будь спокоен.

– Я хочу знать, где Соня. Что вы с ней сделали?

– Еще раз повторяю тебе – я не знаю, где она.

– О! – в ярости воскликнул Иган. – Да есть ли в Кревелоге хоть что-то, чего не знает Кассиус Абдарко?

– Ваша светлость, – инквизитор тяжело глянул на молодого человека и склонил голову, – прошу меня простить, но у меня много работы.

– Хорошо, – Иган проглотил застрявший в горле ком, взял со стула перчатки. – Я должен буду передать власть императорскому легату?

– Ни в коем случае. Ты суверенный и законный владыка Кревелога. Легат будет делать свою работу, а мы присмотрим за ним, – Абдарко заставил себя улыбнуться. – Иди спать, Иган, уже поздно.

– Кассиус, я… – Иган хотел добавить, что будет искать Соню и найдет ее, но понял, что говорить с главой Капитула все равно, что беседовать с мебелью в этой комнате – ответа он не получит. – Доброй ночи!

 ***

Он проснулся в самый темный час ночи с ощущением сильнейшего озноба. Ему что-то снилось – что-то нехорошее, но Иган не запомнил свой сон. И еще ему померещилось, что в момент пробуждения кто-то стоял рядом с его постелью.

– А? – Иган поднял голову и огляделся. Спальня была погружена во мрак. Свечи в шандале на столе погасли, дрова в камине прогорели, осталась лишь багровеющая в темноте кучка углей. Иган ощутил, как непонятный страх приливает к сердцу.

– Болак! – крикнул он охрипшим голосом, потом схватил колокольчик и начал звонить. Он трезвонил, пока не вошел заспанный слуга.

– Ваша светлость?

– Я звал Болака.

– Он спит, милорд. Вы сами отправили его домой.

– Уходи.

Слуга скрылся за дверью. Иган зарылся лицом в подушку, стиснул зубы, закрыл глаза. Внутри него что-то дергалось, будто в утробе поселился какой-то беспокойный зверек, на герцога накатывали то жар, то озноб. Потом вновь пришел страх. Иган сел на постели, стер пот со лба. Он заболел. Наверное, это тиф, который проклятые беженцы с севера принесли в Златоград.

Герцог взял колокольчик, чтобы вновь вызвать слугу и послать его за доктором, но потом взгляд его упал на прикроватный столик – на нем стояли хрустальный графин с реплессадом и серебряный кубок с вплавленными в него кусочками змеиного камня, обезвреживающего яд. Вино в темноте казалось черным, как смола. Иган почувствовал, что волосы на его голове ожили, зашевелились. Панический страх подкатил к горлу.

Шесть лет назад пятнадцатилетие Игана праздновали не в столице, а в родовом замке Боровичей, потому что в Златограде в то время свирепствовал мор. Там был и Эндре. Иган сам налил ему вина, чтобы кузен мог выпить за его здоровье. А потом придворный астролог Рин Модовски заинтересовал принца Эндре маленькими пирожками с олениной и сыром, приготовленными по новому рецепту.

Неужели и его…

– Нет! – прошептал герцог, и губы его задрожали. – Нет, только не это! Он не посмел бы. Он…

А почему нет? Император принял решение. Через несколько дней его легат Роллин прибудет в Златоград с десятитысячной армией. Кревелог совсем недолго будет лишен верховной власти…

– Проклятый пес! – Еще миг назад Иганом владел слепой ужас, теперь он чувствовал только злобу. – Я заставлю тебя говорить. Я…

Новый звук заставил его забыть о яде и Абдарко. Сперва Игану показалось, что это обман слуха, что ему послышалось. Но потом он вновь услышал это, и сердце его, заледеневшее от ужаса, разом погрузилось в жаркую волну счастья.

Он услышал, как за окном его опочивальни далекий и тихий женский голос, пел знакомую песню о любви принца и простой танцовщицы.

– Соня?! – Слезы хлынули у Игана из глаз. – Соня!

Он даже не помнил, как оделся. Набросил плащ, схватил со столика короткий парадный меч, выскочил в коридор, пронесся мимо испуганного слуги, пролетел по коридору к лестнице. Командир ночной стражи бросился ему навстречу – Иган остановил его жестом и побежал дальше. Он выбежал из дворца в ночь, в мороз, но холод больше не мучил его.

Во дворе было пусто. В ночном воздухе летали редкие снежинки, ледяной ветер завывал над зубчатыми стенами. Обметая плиты двора плащом, Иган добежал до конюшни. В свете висевшего на крюке фонаря герцог увидел спавшего на куче сена мальчика-грума и почему-то ощутил желание свернуть ему шею. Но времени наказывать грума за нерадивость не было, песня Сони звала его. Схватив первое попавшее седло, герцог побежал к стойлу Лескора, своего коня. И тут случилось странное.

Лескор, всегда покладистый и добрый, отлично выезженный и любящий Игана, будто не узнал его. Захрапел, заржал, прижал уши, начал пятиться от Игана, испуганно косясь на него черным блестящим глазом. Иган шагнул вперед, но конь яростно заржал, вскинулся на дыбы. Чтобы избежать удара копытами, герцог прянул назад, выпустив из рук седло. Страх Лескора передался остальным лошадям – конюшня наполнилась ржанием, топотом, стуком, храпением. Иган еще несколько мгновений изумленно наблюдал за тем, как беснуется его конь, потом выругался и побежал искать хлыст. И столкнулся с проснувшимся грумом.

– Аааааа! – заорал мальчик, увидев лицо герцога, и бросился вон. Иган выбежал за ним из конюшни и тут заметил, что на боевых галереях вдоль стен заметались огни факелов.

Нельзя, чтобы они видели его. Никак нельзя допустить, чтобы они помешали ему встретиться с Соней.

Иган побежал по заснеженным плитам к воротам цитадели – так быстро, как только мог. Он совсем не удивился, когда его ноги перестали ощущать землю, а полы плаща раскрылись в два больших черных крыла. Он слышал испуганные крики за спиной, но каменные зубцы стен промелькнули под ним, и зимняя ночь обступила со всех сторон.

– "Я лечу! – подумал Иган, глядя вниз, на удаляющуюся землю, на башни Нового дворца, которые остались позади и выглядели теперь, как игрушечные. – Бог ты мой, я лечу! Теперь все понятно. Это сон! Мне снится все это. Святые пророки, какой чудесный сон!"

Конечно, такого не может быть на самом деле. Поддерживаемый сильным ветром, Иган летел мимо башен Градца, над крышами златоградских домов, как птица. Небывалый восторг овладел им, и герцог захохотал.

– Я лечу! – завопил он во все горло. – Какая прелесть! Соня, я лечу к тебе!

Голос Сони стал разборчивей и ближе – она была где-то совсем недалеко. Она звала его. Иган пролетел мимо огромных мельниц Хлебной слободы, мимо Кутной башни – теперь он был уже за городскими стенами. Под ним расстилалась бескрайняя снежная равнина, перечерченная полосами дорог и запятнанная черными купинами рощ. Снег стал гуще, Иган теперь летел в сплошной пелене снега. Но он не боялся потеряться в этой мгле – он слышал зовущий его нежный родной голос.

Его полет закончился быстрее, чем ему хотелось бы. Он почувствовал, как слабеет несущая его по воздуху неведомая сила, а потом появилось мгновенное и страшное чувство падения. Он упал на ноги, вновь ощутив тяжесть тела. И увидел перед собой то, что когда-то было добротной крестьянской усадьбой, от которой теперь остались только четыре каменные стены и остатки сгоревшей крыши.

Он вошел внутрь и увидел Соню. Девушка сидела на корточках у круглого очага, в котором не было огня – только снег. Она смотрела на этот чистый снег и пела.

– Соня! – сказал Иган: волнение и счастье сжали ему горло.

– Иган! – Ее глаза счастливо заблестели в темноте, она встала, шагнула к нему и прижалась к груди герцога. – Наконец-то! Я так долго тебя ждала, любимый мой.

– Я искал тебя, – прошептал герцог, гладя ее пахнущие зимней свежестью волосы. – Куда ты убежала от меня?

– Домой. Разве ты не знаешь, что всем нам пришло время вернуться в родной дом и жить в нем вечно?

– Это твой дом? – Иган оглядел развалины, груды обгоревших головешек на полу, полузасыпанные снегом, остатки сгоревшей мебели. – Ты здесь жила….живешь?

– Да, Тебе не нравится?

– Ради этой лачуги ты покинула меня?

– Ты не понимаешь, – Соня закрыла глаза и запрокинула голову. – Поцелуй меня.

Ее губы отдавали медью и солью. Но еще никогда Иган не получал такого наслаждения от поцелуя.

– Все эти годы я лишь притворялась, что живу, – сказала Соня. – Я ждала этого мгновения, и вот оно пришло. Я дома, и ты со мной. Однажды мы поселимся здесь навсегда. У нас будет семья, мы будем любить друг друга, и наше счастье будет вечным.

– Соня, я так… люблю тебя! Но это место совсем не подходит ни мне, ни тебе. Герцогу Кревелога и его возлюбленной не пристало жить в этих развалинах.

– Когда-то это был красивый дом, – сказала Соня, не глядя на Игана. – Мой отец был богатым фермером. У нас было восемь коров, овцы, свиньи, кролики. Мама торговала свежим мясом, ветчиной и колбасами на Златоградском рынке. Я была единственной дочкой, и папа с мамой любили и баловали меня. Со скотиной я не возилась – все делали нанятые отцом батраки. Но все изменилось, когда заболела мама. У нее появилась опухоль на шее, и она стала терять силы. Она проболела недолго, всего два месяца. После ее смерти отец забил всю скотину – это была настоящая бойня, весь хлев был залит кровью. Потом отец стал сильно пить и пропадать где-то. Однажды он пришел домой на рассвете, сильно пьяный, и я увидела у него на шее маленькую ранку – такую же, какая была у тебя, помнишь? – Соня провела холодными пальцами по горлу Игана. – Я тогда не знала, что это означает. Прошло несколько недель, и ночью отец пришел ко мне в комнату, скинул одежду и лег рядом со мной. Он велел мне молчать, снял с меня сорочку и начал ласкать. Это было мерзко, но я видела его глаза – в них не было жизни. И мне стало страшно. – Соня помолчала. – Утром он ушел, оставив меня плакать от стыда и боли среди скомканных, запятнанных моей кровью простыней.

– Ты не рассказывала мне этого.

– Просто не хотела, мой принц. Ты так нежно любил меня.

– Ты переспала с собственным отцом?

– Он изнасиловал меня. А еще через несколько дней я поняла, что меняюсь. Мне самой захотелось спать с ним.

– Ты шлюха, – Иган попятился от девушки. – И я после всего…

– Отец открыл мне много тайн, – на губах Сони появилась хищная, недобрая улыбка. – Он не рассказывал, как, при каких обстоятельствах он получил тот укус. Но отец никогда не считал то, что случилось с ним, проклятием. Скорее, благословением. И я убедилась, что он прав. Мы были счастливы, пока не появились охотники Митары. Наверное, мы были неосторожны, охотясь вдвоем. Охотники сожгли дом и убили отца. Мне удалось выжить. Я спряталась в Златограде, а потом меня выследили Серые братья.

– Так ты… вампир?

– Я Соня, – тут она вздохнула и протянула Игану руку. – Коснись меня. Разве ты чувствуешь во мне смерть?

– Не понимаю. Серые братья оставили тебя в живых?

– Да, потому что им нужно было, чтобы мы с тобой встретились, мой принц.

– Ты заразила меня!

– Я хотела, чтобы мы всегда были вместе. Я пела тебе песню про прекрасного принца и танцовщицу потому, что всем сердцем желала быть рядом с тобой. Чтобы ты обладал мной каждую ночь, и мы просыпались в объятиях друг друга. Разве плохо желать счастья себе и любимому?

– Вот теперь мне все ясно, – Иган коснулся своей шеи, того места, где была та самая, так долго незаживающая ранка, которую он принял за порез от бритвы. Страха он больше не испытывал, только ярость и горечь. – Великолепно! Я бы и сам не придумал более коварной интриги. И что теперь, Соня? А я-то, несчастный, думал, что это любовь. Что ты любишь меня. А ты просто исполняла волю этого ублюдка Абдарко. Ты все это время обманывала меня.

– Неправда. Я действительно любила и люблю тебя. Все к лучшему, мой принц. Приходит наше время, – Соня загадочно сверкнула глазами. – Этот мир скоро будет принадлежать тебе и мне, любимый. И тогда ты поймешь, что такое настоящая власть. Я и мир – мы оба будем принадлежать тебе.

– А пока ты принадлежишь нам, Иган! – раздался за спиной герцога глухой голос.

Иган обернулся. Во дворе сгоревшей усадьбы стояли четыре всадника. Один из четырех держал в поводу оседланного коня в полном боевом снаряжении. Иган не сразу понял, кто эти всадники, а потом, догадавшись, опустился на колени.

– "Второй оседлает коня, силу тех, кто не умер, познав", – сказал всадник, заговоривший с ним первым. – Это про тебя, Иган Свирский. Судьбу не обманешь, и ты будешь пятым из шести. Ты заклятая душа, и ты отныне с нами. Добро пожаловать, брат.

– Добро пожаловать, брат, – повторил ближайший к Игану всадник, тот самый, что держал предназначенного Игану коня, и герцог затрепетал – он узнал голос Рорека.

– Как? – вздохнул он. – И ты тоже?

– Это я, – прогудел Рорик в свой шлем.

– Прости меня, – Иган опустился на колени в снег.

– Встань, собрат, – велел старший из всадников. – Встань и садись на коня. Прошлого больше нет. Время близко.

– Я буду ждать тебя с победой, мой принц, – сказала Соня и улыбнулась Игану. – И сама найду тебя.

Черный рог Эзерхорн протяжно прогудел в ночи, и ветер подул над мертвыми полями с новой силой. И пять всадников пронеслись по этим полям как призраки на полночь, в сторону границу с Йором – искать того, кто никак не хотел принять свою судьбу.

Последнего воина королевской крови, познавшего истинную Тьму.

***

Рог Всадников услышали не только мертвые. Далеко в горах на севере Йора донесенный порывами ветра звук Эзерхорна заставил вздрогнуть стоящего перед алтарем Джейр старика в длинной лисьей шубе. Точно очнувшись, старик посмотрел на разложенные на алтаре приношения, на колеблющиеся огоньки светильников, повешенных на цепях вдоль стен, на сияющий в подставке Духов Камень, и вытер со лба обильно выступивший холодный пот.

– Второй сигнал, – сказал женский голос за его спиной.

Наставник Зерре повернулся и посмотрел на жену.

– Да, – вымолвил он. Впервые за много лет Зерре чувствовал себя дряхлым и немощным. – Их пятеро. Остался последний Всадник. Когда он присоединится к ним, они будут здесь.

– И будет Третий Сигнал, – сказала Шаста.

– Нет. Третий Сигнал Эзерхорна будет означать, что кровь Спасителя пролилась на снег вечной зимы. И тогда, пробужденная этим сигналом, сама Смерть придет в наш мир, чтобы окончательно прогнать из него жизнь, – Зерре закашлялся, вытер губы рукой. – Осталось совсем недолго.

– Не говори так, – Шаста подошла к мужу, обняла его. – Очень скоро Кеннег, Алера и Бьеран будут здесь. Все наши братья придут сюда защищать храм. Мы не пустим Зло в святилище.

– Дело не в нас, и не в птице, милая. Спаситель – вот единственный, кто может остановить их. Только ему дана власть оживить птицу. Если Джейр будет оживлена Серыми братьями, зло победит. Будем молить Митару, чтобы она помогла всем нам защитить Спасителя от всадников Тьмы.

– Батей и Сигран справятся, я уверена. Они молодцы.

– Сигран колеблется. Я почувствовал это, когда мы говорили с ними. Она страдает из-за Варнака и Кайлани.

– Я понимаю ее. Что может быть страшнее, чем хоронить детей?

– Эта боль может сделать ее слабой. Мы не вправе ставить под угрозу судьбы мира, поддаваясь чувствам, даже таким святым и понятным.

– Материнская любовь всегда такова, Зерре, а уж в конце времен – особенно.

– Я знаю. Как и женская любовь вообще. И я благодарю Митару, что в эти дни ты со мной. Без тебя я впал бы в отчаяние.

– Знаешь, муж мой, когда я слушаю тебя, то совсем не испытываю страха, – Шаста улыбнулась. – Мы прожили с тобой счастливую жизнь. Я совсем не боюсь смерти. Одного хочу – чтобы и в солнечных долинах Вартхейма я была рядом с тобой и нашими детьми.

– Таким же старым и немощным?

– Нет, ты будешь таким, каким я встретила тебя когда-то. Юным, с золотыми вьющимися кудрями и огненным взглядом. Великим магом и воином.

– Шаста, как я люблю тебя! – Зерре прижал руку жены к своим губам. – Мою девочку с черными косами и сияющими зелеными глазами, нежную и прекрасную, как сон. Я тоже умру счастливым, если так суждено. Но этот мир не должен умереть.

– Он не умрет, – прошептала Шаста. – Птица споет свою песню. Я верю…