Капитан Адальберт Ризенхорст наклонился в седле к шее своего коня, ласково похлопал Крафта и, выпрямившись, осмотрел собравшихся на майдане крестьян. Остановился взглядом на старосте, застывшего в позе самой глубокой покорности – голова втянута в плечи, лицо опущено, спина согнулась так, что кажется, будто у почтенного старика вырос горб, старческие руки, похожие на птичьи лапы, нервно теребят дрянную овчинную шапчонку. Хорошая поза, правильная. Ризенхорст обожал такие мгновения, чувство, что за твоей спиной сила, а перед тобой страх и покорность. Он любил, когда люди знают свое место. И, правильно это самое место определив, делают то, что им велят. А раз так, говорить со старостой можно по-доброму. Не придется марать клинки кровью этих мужепесов.

– А хорошая у вас деревенька, старик, – сказал капитан с самым дружелюбным выражением лица. За семь лет службы в Кревелоге алманец Ризенхорст неплохо выучил местный язык и любил вставлять в свою речь разные просторечные словечки. – Смотрю, дома крепкие, скотины у вас во дворах полно, а уж что морды у мужиков, что жопы у девок такие раскормленные, что просто зависть берет. Может, вам какой-нито добрый чародей ворожит, а, старик?

– Нет, господин, нет у нас волшебников, – тихо сказал староста, не поднимая глаз на Ризенхорста. – Сами все, тяжким трудом имение наше добываем, пытаемся прокормиться…

– А, понятно! – Ризенхорст упер руку в бок, ладонью другой провел по усам. – И у вас это хорошо получается – прокормиться то есть. Пора подумать, как других прокормить, верно?

– Да мы завсегда, господин, подати плотим, оброк не задерживаем…

– И про то знаю, дед. Но вот такое дело у меня к вам, пахари рукодельные – катаетесь вы тут в масле и в пиве, как у самой Богини-Матери под юбкой, а мои люди оголодали, отощали, вашему доброму герцогу Маларду, земля ему пухом, служа верой и правдой. Кровь за вас, сиволапых, проливали, чтобы вы могли достаток свой наживать в тишине и покое, а ничего, окромя ран и лишений, не получили? Справедливо это? Нет, старик, несправедливо. Так что придется вам уважить защитников своих геройских, то бишь нас. Как ты думаешь?

Староста не ответил, только еще сильней втянул голову в плечи. Он не знал, что говорить. Впервые за все годы его староства на него обрушилась такая напасть. Пока был жив добрый герцог Малард, имперские наемники, вся эта кровожадная сволочь, что состояла на службе у герцога во время последних войн с восточными кочевниками, в их краях даже не появлялась. Но война давно закончилась, герцог безвременно умер, совет знати озабочен одним – выборами нового герцога, и наемники оказались не у дел. Кое-кто вернулся обратно в Вестриаль, искать новых контрактов, крови и золота, а иные разбрелись ватагами по Кревелогу и стремятся взять свое здесь, пользуясь междуцарствием и неразберихой. В маноры лордов не суются, потому как у землевладельцев свои отряды имеются, а коронные крестьяне беззащитны – чего бы не обобрать? В их повете уже в трех деревнях побывали, пошарпали да понасильничали, а теперь и до их села дошла очередь. Верная эта примета – появление на небе проклятой звезды с хвостом, ой какая верная…

Ризенхорст подождал ответа, не дождался, заговорил, сменив тон с шутливого на властный.

– Значит так, староста, слушай меня внимательно: через час ты поставишь мне все это, – капитан вытащил из поясного кошеля список и бросил к ногам старосты. – Грамоте обучен, или зачитать тебе?

Староста потянулся за свитком, и в этот момент звонко щелкнула тетива арбалета. Список, будто птица, выпорхнул прямо из-под руки старика, поднятый в воздух метко пущенным болтом. Наемники дружно загоготали. Лицо старосты, и без того бледное, стало серым.

– Не пугай его, Винс, – сказал капитан солдату, пустившему стрелу. – Не видишь что ли, хороший дедуня, справный. Он все нам представит, так ведь?

Кто-то из крестьян подхватил со снега пробитый стрелой список, с поклоном подал старосте. Пальцы у старосты дрожали, когда он разворачивал список, а когда уж начал читать, так и внутренности у него оледенели. Наемники не мелочились. Требовали провианта на две недели, фуража, да еще пятьдесят грошей серебром. Столько денег со всего повета за год не собирают.

– Господин, – заговорил староста, и ему казалось, что его собственный голос будто идет откуда-то со стороны, – сжалься! Дадим мы еды и сена для твоего отряда, как пожелаешь, но денег таких у нас отродясь не было! Да коли всю нашу деревню продать совокупно с бабами и детьми, столько серебра не набрать!

– Да неужели? – Ризенхорст состроил жалостливую гримасу. – Значит, ошибся я, выходит? Бедненькая у вас деревенька, так? Знаешь, а я ведь могу ее еще беднее сделать. Вот прикажу сейчас своим людям дома ваши поджечь – что тогда скажешь?

Староста молчал. Он испытывал сильнейшее желание упасть перед этим бандитом на колени и молить о милосердии для деревни, но нажитая с годами мудрость говорила, что ничего эти мольбы не изменят. Только унизится лишний раз перед чужеземными собаками. Негоже ему, бывшему солдату королевской армии, доблестно воевавшему когда-то под Яснобором и Крушиной, ползать на брюхе перед этим отродьем. Люди на него смотрят, соседи его, родственники, все село. Ждут от него помощи, а не униженной мольбы.

– Ну, что молчишь? – спросил Ризенхорст, нехорошо улыбаясь.

– Думаю, – староста впервые за весь разговор поднял голову и посмотрел прямо в глаза капитану наемников. – Не знаю, что и сказать тебе, господин хороший. Ждешь ты от меня ответа, так вот мой ответ: еды тебе и твоим людям дадим. А денег у нас нет. Что хочешь с нами делай, но нет у нас серебра.

– Это твое последнее слово?

– Последнее, – староста все же решился и опустился в снег на колено: не на оба, по-холопски, а на одно, как подобает воину. – Коли легче тебе от этого станет, прошу тебя по-человечески, господин – не губи понапрасну. Лучше иной раз приедешь к нам, как дорогого гостя встретим, напоим-накормим досыта. А пожжешь нам все, кровь нашу прольешь, сам Всемогущий и Богиня-Матерь, за бедняков и сирот заступница благая, в справедливости своей безмерной накажет тебя за содеянное зло, за то, что мирных тружеников ты без вины по миру пустил. Мы…

– Ха-ха-ха-ха-ха! – загоготал Ризенхорст, и его люди подобострастно подхватили глумливый хохот своего командира. – Я сейчас заплачу от умиления! Слышите, ребята, нас будут встречать в этом свинарнике хлебом-солью, как званых гостей! Королевский прием, клянусь чревом и косами Богини-Матери! Нальют нам хамской похлебки, а тутошние девки добровольно подставят вам свои немытые волосатые прелести, как дорогим гостям, ха-ха-ха-ха! Ох, пошутил, дедуля, давно я таких славных шуток не слыхал. Приветите, говоришь? А мы не из тех, кого привечать надо, старик. Мы сами берем, что хотим, и ты сейчас в этом убедишься, будь я проклят!

– Эй, а ты в этом уверен?

Ризенхорст вздрогнул. Вмиг стало тихо так, что эту тишину нарушали лишь фырканье коней и далекий шум ветряной мельницы на окраине села. Вся площадь обернулась на голос. Посередине улицы, ведущей на майдан со стороны тракта, стоял рослый вороной конь в кольчужной попоне а на нем – вооруженный всадник в красном, отороченном собольим мехом плаще. Под плащом у всадника Ризенхорст разглядел отличную вороненую кольчугу со стальными чеканными пластинками на груди и рыцарский наборный пояс. На голове всадника был стальной бацинет без забрала с черно-красным бурлетом и черным наметом, скрывавшим лицо всадника так, что между краем шлема и тканью были видны только глаза. А еще неведомый воин, так некстати для капитана Ризенхорста вмешавшийся в разговор, держал поперек седла обнаженный меч-бастард и был готов, похоже, пустить его в ход в любую секунду

– Это что за скоморох? – шепнул капитану сержант Гиллер.

– Демоны его знают, – Ризенхорст преодолел первое замешательство, вызванное появлением чужака, и теперь испытывал досаду и раздражение. Подобные сюрпризы он ненавидел.

– Ты кто такой? – крикнул Ризенхорст, стараясь придать своему голосу как можно более презрительное звучание.

– Это неважно, – ответил чужак, не двигаясь с места. – Просто ехал мимо.

– Ах, так? – Ризенхорст принял решение: конь и снаряжение этого самозваного заступника за холопов стоят кучу денег, и все это добро само идет им в руки. – А ты знаешь, что я очень не люблю полоумных идиотов, которые суют нос не в свое дело?

– Представь себе, я их тоже не люблю, – ответил странный всадник. – А еще я не люблю жадных ублюдков, которые грабят бедняков.

– Ах, простите, добрый господин лорд! – Ризенхорст криво улыбнулся. – А не много ли ты на себя берешь? Я ведь не подарю тебе легкую смерть, рыцарь. Ты будешь умирать долго и весело.

– Зато ты умрешь легко и быстро, – ответил всадник и пустил коня прямо на Ризенхорста.

Капитан наемников успел вытащить меч, но не успел отразить удар. Лезвие бастарда ударило как раз в зазор между латным воротом и краем шлема наемника. Икая и захлебываясь кровью, капитан Ризенхорст рухнул из седла на землю.

Опешившие от такой наглости наемники остолбенели и дали красному воину еще одно мгновение. Этого краткого мига было достаточно, чтобы всадник свалил точным ударом сержанта Гиллера. А потом вся орава, опомнившись и взвыв от ярости, бросилась на всадника, безжалостно топча копытами коней еще вздрагивающие тела своего командира и его заместителя. Всадник что-то кинул через голову коня навстречу приближавшимся врагам. Раздался взрыв, кони наемников, испуганные яркой вспышкой и грохотом, шарахнулись в стороны, два или три головореза при этом не удержались в седлах и грянулись в снег. Майдан заволокло облако непроглядно густого белого дыма, и в этом дыму началась беспощадная резня. Всадник носился в дымном облаке, будто демон смерти, и каждый его удар достигал цели. Меньше чем через полминуты после начала схватки все пятнадцать наемников из отряда капитана Ризенхорста валялись на истоптанном снегу, орошая его кровью из страшных ран, оставленных острым как адские ножи бастардом воина на вороном коне.

Постепенно дым рассеивался, и староста, единственный, кто остался на своем месте после начала схватки, – прочие сельчане разбежались кто куда, охваченные ужасом, – увидел зрелище, которое сразу напомнило ему поле боя под Яснобором. По деревенскому майдану были разбросаны жестоко изрубленные тела наемников и бродили потерявшие всадников кони. А загадочный воин, появившийся так вовремя для деревни, уже спешился и расхаживал между трупами, будто хотел убедиться, что хорошо сделал свою работу, и все враги мертвы. он подошел к старосте, держа в одной руке залитый кровью меч, а в другой хорошей работы стальной чекан на длинной окованной серебром рукояти.

– Ты староста? – спросил он.

Старик молча кивнул и отвел взгляд: в яростных карих глазах неизвестного воина, блестевших над краем скрывавшего лицо шарфа-намета, было нечто пугающее.

– Почему ты не убежал? – поинтересовался воин, убирая оружие.

– Ноги отказали, – признался староста. – Я испугался.

– Позови людей. До темноты надо похоронить все это, – велел воин, показав рукой на разбросанные трупы. – Не то волки набегут со всей округи, а то и похуже кто.

– Да, милсдарь рыцарь, – тут староста, наконец-то, осознал, что же произошло, и на него нахлынул такой поток чувств, что староста бухнулся на колени перед красным воином, схватил его руку и попытался поцеловать ее, но воин, что-то гневно выкрикнув, вырвал руку и отпрянул от старика. – Матерь пресвятая, да мы за тебя, милсдарь… мы за тебя всем миром…

– Ты лучше скажи, как мне лучше до Златограда добраться. И встань, не люблю так беседовать.

– До столицы-то? – Староста, кряхтя, поднялся с колен. – А это тебе, милсдарь, на закат надо все время ехать. Два дня пути по тракту. А коли заночевать и отдохнуть хочешь – милости просим! Рады тебе, как сыну родному будем.

– Некогда мне отдыхать. Спасибо, что подсказал, – всадник свистнул коротко, подзывая коня. – И о том, что случилось, не болтай, если большой беды не хочешь. Счастливо оставаться.

– Милсдарь… ты бы хоть взял чего на дорогу. Мы от чистого сердца, за честь почтем. Мяса, вина, хлебушка…

– Ничего мне не надо, – ответил воин с какой-то странной печалью в голосе. – Прощай, старик.

Он легко вскочил в седло и пронесся по улице, исчезая с глаз. Староста смотрел ему вслед. Он и не заметил, как рядом с ним появились люди, осмелившиеся вернуться на майдан, чтобы посмотреть, чем закончилась схватка.

– Матерь милосердная, страх-то какой! – Кум старосты, рябой Живей, стоял выпучив глаза и смотрел на мертвецов в лужах застывающей на морозе крови. – Чего будет-то теперь!

– Ничего не будет, – старосты вытер слезящиеся глаза. – Мужиков собирайте, быстро, запрягайте подводы, свозите хворост и дрова в овраг за мельницей. Разбойников этих, собак бесхвостых, закопать надобно.

– Боже всевышний, всесильный! Демон это был, как пить дать, демон. Один десяток посек.

– Воин это был, каких мало, – ответил староста. – Истинный воин. Давно я таких не встречал и видно уже не встречу в этой жизни. Эй, чего встали, рты разинув? Пошли, работа ждет. А потом праздновать будем. Есть за кого сегодня чару поднять.

 ***

Над Златоградом висели тяжелые темные тучи, и шел снег. Утренний крепкий мороз слегка утих, но порывы ветра пробирали до костей даже тепло одетых. У въезда в город, на изрытом сотнями колес и копыт тракте, выстроились вереницы телег и фур, забитых людьми, укрывшимися от холода и снега под тентами. Всадник в красном плаще проехал мимо каравана прямо к воротам между двумя высокими круглыми башнями, опоясанными зубчатыми балконами. В глубокой арке ворот собралась большая толпа, терпеливо ожидавшая, когда стражники снизойдут до них и позволят им пройти в город.

– Стоять! – гаркнул старший из стражников, заметив воина, проезжающего сквозь расступающуюся перед ним толпу. – Именем императора!

– Ты начальник стражи? – спросил воин, так и убрав с лица закрывавшего его шарфа.

– Я и есть, коли интересно, – стражник с любопытством посмотрел на необычного гостя. – Кто будешь?

– Просто человек.

– А я вот буду сержант Клоссен, – стражник принял важную позу, выставил правую ногу вперед, взялся за рукоять длинного меча. – Ты, никак, в город собрался попасть?

– Именно так, любезный сержант.

– Тогда посмотри вокруг себя, – сержант показал на толпу. – Все эти люди тоже хотят в город. Да только наш город не лукошко бездонное, всех не втолкаешь.

– Понимаю, – всадник показал сверкнувшую в полутьме под аркой серебряную монету. – Я могу заплатить за въезд.

– Это само собой. Тут все платят: крестьяне по грошу с головы, купцы и мастеровые по пять грошей, а уж с чужеземцев берем по двенадцать грошей, или один серебряный имперталь. За коня и рухлядь платишь отдельно.

– Ну, раз так, открывай ворота. Я могу заплатить.

– Погоди, господин хороший, не так быстро. Тебе, как чужаку в наших краях, не верноподданному нашему, надобно разрешительную грамоту выписать, а на это время требуется.

– И сколько времени на это нужно? – с легким раздражением в голосе спросил всадник.

– А это как капитан Форджак рассудит.

– Хорошо, я все понял.

– А коли понял, сходи с коня, – приказал сержант. – В Златоград верхом позволено только знатным особам въезжать.

– Да, порядки у вас, – усмехнулся всадник. – Ну, а как если я знатная особа?

– Конь у тебя добрее не бывает, да и одежка с оружием справные, – согласился Клоссен, – но кто тебя знает, может ты разбойник какой? Больно чисто на нашем языке говоришь. На лбу у тебя титул не написан, так что спешивайся.

Всадник издал короткий звук, похожий на презрительный смешок, и легко соскочил с коня. Клоссен тут же протянул руку.

– Деньги давай, – велел он.

Рыцарь бросил ему серебряную монету, которую Клоссен ловко поймал одной рукой.

– Как тебя зовут, воин? – осведомился он.

– Хендрик фон Эшер из Глаббенберга.

– Так ты с севера будешь? Из Хагриста? А чего в Златоград приехал?

– По делам. Деньги ты получил. Теперь я могу проехать?

– Теперь можешь.

Рыцарь кивнул и под неодобрительными и завистливыми взглядами набившейся под арку и окоченевшей от вечернего мороза неплатежеспособной бедноты прошел за ворота, в немощеный, грязный, задымленный и замусоренный двор. Клоссен провел его в кордегардию.

Капитан Форджак, постный старик в черно-желтом осином дублете с гербом города, распекал одного из стражников.

– Из Глаббенберга? – спросил он, когда Хендрик представился. – Далеко. И дорога наверняка нелегкой была.

– Скорее утомительной. В двух днях пути от города пришлось повоевать.

– На тебя напали?

– Не на меня. Шайка мародеров пыталась обобрать крестьян. Я решил, что это неправильно.

– Забияка, значит? – Форджак даже не улыбнулся. – Понимаю тебя, воин. Нынче тяжкие времена у нас наступили. Как пресветлый герцог наш почил, так распустились все, от баронов до холопьев. Командиры ватаг, что раньше в коронном войске служили, теперь сами с усами, Совету служить не хотят. Разбрелись по стране, беззаконие творят, лютуют, аки псы бешеные, управы на них нет. Забыл про нас государь-император Артон, храни его Бог, совсем забыл. Давно в наших краях такого безобразия не было…Большая шайка была?

– С десяток сабель.

– И ты с ними драться начал? – Форджак с удивлением и уважением посмотрел на Хендрика. – Отважен, ничего не скажешь.

– Правда была на моей стороне, а остальное неважно.

– Что ж, честь тебе и слава, Хендрик из Глаббенберга. Только запомни хорошенько, что в городе у нас законы суровые. За применение оружия даже знатную особу не пощадят.

– Я не знатная особа.

– Однако, – Форджак как бы мимоходом выглянул в маленькое окошко во двор, – у тебя отличный конь и оружие. Прежде чем я выпишу тебе разрешение на въезд в Златоград, я хочу знать, кого впускаю.

– Можете не беспокоиться, капитан, я не доставлю вам проблем.

– Все так говорят, – капитан сел на лавку, знаком предложил Хендрику сесть. – Я уже немолодой человек, юноша, и навидался разных людей. И я уверен, что ты совсем не тот, за кого себя пытаешься выдать. Итак, кто ты? Дворянин? Наемник? Тайный посол?

– Скорее, искатель правды. Вам от этого легче?

– Уже что-то. Зачем приехал в Златоград?

– Я здесь проездом. Слышал от случайного попутчика, что в Златограде хорошие гостиницы, отличное пиво и красивые шлюхи. Отдохну пару дней и поеду дальше.

– Верно, пиво у нас отличное, – Форджак улыбнулся краями губ. – Насчет шлюх не знаю, давно к ним не ходил, но во времена моей юности они были одна другой краше и срамных болезней не разносили. Что же до гостиниц, то вряд ли ты найдешь приличную комнату. Видишь ли, Хендрик из Глаббенберга, в городе сейчас множество приезжих.

– Это связано со смертью вашего герцога?

– Верно. Завтра сороковой день с его кончины пойдет.

– А наследника нет?

– Видно, что ты наших законов не знаешь, сударь. Коли был бы прямой наследник, так и мороки не было бы. Но почил наш добрый герцог Малард, наследников не оставив. И ладно бы только мужеска пола, но и дочек даже нет – были две, да умерли еще в детстве.

– И кто же будет новым герцогом Кревелога, если так?

– А это кого выборщики предпочтут. Так-то два у нас претендента – Рорек, сын старого князя Свирского, родного брата Маларда, и князь Иган, племянник покойной герцогини Малении. Оба непрямые наследники, как говорится. Так что выбирать нового герцога по нашим законам и обычаям древним будет теперь Ассамблея выборщиков, и бароны со всего Кревелога уже несколько недель собираются в город, а с каждым дружинники и челяди полно, так что в гостиницах уже давно яблоку упасть негде. Впрочем, если у тебя есть деньги, могу подсказать, куда идти. Мой родственник Нелиб содержит корчму "У розового куста" – это недалеко отсюда, как раз за мостом через реку. Скажешь, что от меня, и он что-нибудь придумает.

– Весьма признателен вам за дельный совет, капитан.

– Благодарность – хорошее качество. Но платежеспособность лучше. Чужеземцу будет трудно в Златограде, если он не может заплатить.

– Понимаю, – Хендрик положил на стол новенький золотой стрейс. – Скромное пожертвование, на нужды городской стражи.

Форджак сверкнул глазами.

– Мы поняли друг друга, – сказал он, быстро заполнил лист пергамента, поставил печать, свернул лист в свиток и подал Хендрику. – Желаю хорошо провести время в Златограде.

Хендрик взял пропуск, отвесил капитану легкий поклон и вышел из кордегардии. Снег и мороз стали сильнее, и двор все больше затягивало дымом от костров. Взяв коня за повод, Хендрик повел его к выходу в город. Стражники с любопытством следили за ним, но заговаривать не пытались.

Покинув двор кордегардии, Хендрик вскочил в седло и пустил коня шагом – торопиться ему было некуда, а снег, казалось, не особо его беспокоил. Так он доехал до конца улицы, а там увидел реку и мост, о котором говорил капитан.

Хендрик остановился и шумно вздохнул. Ничего тут за шесть лет не изменилось. Справа от него во мраке угадывались увенчанные длинными шпилями башни Градца, а слева шумели под дождевыми каплями старые платаны Охотного парка, где когда-то…

Интересно, Эльгита хоть раз вспоминала его за все эти годы? Ведь она даже не подозревает, что с ним случилось на самом деле.

У въезда на мост слепой нищий с собакой-поводырем просил милостыню. Услышав приближение Хендрика, нищий тут же затянул Лазаря:

– Господин, добрый господин, подайте несчастному калеке….а, чтоб тебя!

Последние слова нищего относились к тощей и грязной собаке, которая, завидев Хендрика, вдруг сжалась в ком, прижала уши и начала испуганно выть, заглушая причитания своего слепого хозяина. Хендрик поравнялся с нищим: собака завыла еще громче, и нищий, осерчав, начал хлестать ее поводком.

– Глупая тварь, замолчи же наконец! – приговаривал он. – Чего развылась, как над покойником?

– Она знает, что делает, – сказал Хендрик и вложил в грязную ладонь слепца серебряную монету. – Помолись за меня, убогий.

– Целый имперталь! – Нищий аж задохнулся от радости. – Да благословит тебя Создатель, добрый господин! Назови свое имя, чтобы я знал за кого Матери молиться.

– Мгла, – ответил Хендрик после некоторого колебания.

– Какое странное имя! – произнес нищий. – Ты, господин, верно шутишь?

– Нет, не шучу, – у Хендрика вдруг появилось непреодолимое желание выговориться. – Как еще могут звать человека, который прожил вдалеке от родины шесть лет, приехал в родной город, прикрываясь чужим гербом и чужим именем и, – тут Хендрик вздохнул, – больше всего на свете желает отомстить? Твоя собака увидела мою душу, и потому испугалась. Прощай, старик.

– Я чувствую, тебе плохо, – внезапно сказал нищий. – Но, верно, есть кто-нибудь, кто может помочь тебе?

– Я не знаю, есть ли такой человек. По совести сказать, лишь двух людей из моего прошлого я хотел бы увидеть. Скажи мне, отец, а не знаешь ли ты женщину по имени Эльгита Баск? Ее отец был оружейником в Старом Городе, и у него была лавка в доме с зеленой крышей напротив главного рынка.

– Нет, не знаю, – нищий покачал головой. – А второй человек?

– Его зовут Кассиус Абдарко.

– О, об этом господине я слышал! Монсиньор Абдарко много лет служил советником-магиусом нашему прежнему государю, а с прошлого года возглавил Капитул Серых братьев в Златограде.

– Так он глава Серых братьев?

– Истинно так, господин.

– Возьми еще монету, отец.

– Ну, и что скажешь? – сказал Мгла, когда они отъехали от нищего. – Возьмем штурмом цитадель Серых?

– Должен быть способ встретиться с ним, Мгла. Я должен знать, что со мной случилось. Я должен получить ответы.

– Никогда тебе этого не говорил, Эндре, а сейчас скажу. Я не позволю тебе идти на верную смерть. Не забудь, что ты должен выполнить то, чего требуют от тебя пророчества. Надо действовать хитростью, а не силой.

– Боишься, что Абдарко сможет освободить меня от твоего присутствия?

– Он не сможет.

– А вдруг?

– Нас соединили древние пророчества, Эндре. Я добровольно стал частью тебя, чтобы они исполнились.

– И никто не спросил меня, желал я этого или нет.

– Ты не властен над своей жизнью.

– Еще как властен! А вот ты боишься умереть, дух.

– Надо найти способ встретиться с Абдарко и узнать правду. Но только не в Капитуле. И ты зря приехал сюда, Эндре. За шесть лет в этом городе не все забыли лицо Эндре Детцена. И вспомни, что Серые Братья умеют распознавать невидимые сущности. Если они догадаются, кто ты, смерть неизбежна.

– Там, в лесу, Тавершем не смог тебя увидеть.

– Потому что все его мысли были о ведьме. Он слишком жаждал ее крови, ненависть ослепила его.

– Я не боюсь смерти. И потом, ты сам себе противоречишь. Если я должен исполнить какие-то пророчества, я не могу умереть, верно?

– А я боюсь. Мне страшно оттого, что ты все время ищешь смерти. Ты в одиночку бросаешься на отряд, и я вижу твои тайные мысли. Ты желаешь покоя. Я угадал, Эндре?

– Чего ты хочешь от меня, дух?

– Я хочу, чтобы ты слушал меня. Поверь, вместе мы сможешь разобраться во всем. Я не спас тебя однажды, и теперь я хочу помочь тебе. Так мы едем или нет?

Выругавшись, Хендрик поехал по мосту в сторону ратуши. Он не видел, как нищий, с которым он только что разговаривал, испуганно выбросил монеты в реку и, вскочив на ноги, заковылял прочь от моста. Хендрик не мог знать, что у слух у слепых куда лучше, чем у зрячих, и нищий слышал, как он разговаривал сам с собой.

И теперь спешил рассказать всем, что этим вечером встретил в городе одержимого колдуна.

Примерно в это же самое время в Западные ворота Златограда въехал купеческий караван, державший путь из Сардиса – шестнадцать повозок, груженных отменным сардисским хмелем, беконом, копчеными колбасами, железными чушками и бочонками с темным пивом. Хозяин каравана, известный в Златограде купец Момрей заплатил страже пошлину, и караван, прогрохотав по мостовым города колесами, докатил до лучшей городской гостиницы "У розового куста", где Момрей решил передохнуть перед ярмаркой, которая должна была открыться утром наступающей субботы. Отдых для почтенного купца включал в себя три обязательных пункта – хорошо протопленная баня с веселыми девочками, хороший стол с выпивкой и изысканными закусками, и хорошая постель, опять же с веселыми девочками. Персонал гостиницы, любивший и уважавший Момрея за его щедрость, занялся обеспечением указанных пунктов программы, но на это требовалось время, и потому купец, отпустив на отдых караванщиков, охрану и челядь, зашел в главную трапезную, чтобы в ожидании бани пропустить пару кружек пива.

В этот вечер в трапезной было не так многолюдно, как хотелось бы хозяину, и причин на то было три. Во-первых, население столицы в массе своей было весьма богобоязненным, а пятница была постным днем. Во-вторых, означенное население было не слишком богато, а цены в лучшей гостинице города кусались. В-третьих, в этот вечер на большой арене Златограда начались игры атлетов и бойцов, и большинство городских бездельников предпочли пьянству за свои деньги зрелища за государственный счет. Так что Момрей, не любивший толкотню и суету, мог бы радоваться, да только пить в одиночку он не любил. Поэтому, оглядев зал, он увидел только одного кандидата в совместное распитие – того самого рыцаря, что приехал в Златоград в одно время с ним самим и который назвался Хендриком фон Эшером из Глаббенберга.

Рыцарь сидел за дальним столом и потягивал пиво из большой кружки, заедая его солеными орешками. Момрей подошел к нему и, отвесив самый учтивый и церемонный поклон, произнес:

– Доброго здоровья тебе, любезный сударь, и да пребудет с тобой милость Всевышнего!

Рыцарь благосклонно кивнул. В те благословенные времена пропасть между простолюдинами и дворянством еще не достигла непреодолимых размеров, и потому люди благородные не чурались общаться с плебеями, особенно, если кошелек плебеев был больше их собственного.

– Я Момрей Гунемич, купец первой гильдии и поставщик самого герцога Кревелогского, – отрекомендовался купец. – А какое имя носит почтенный господин рыцарь?

– Хендрик фон Эшер, – ответил рыцарь.

– Погоди, не из тех ли ты фон Эшеров, которым принадлежит Пойма?

– Нет, это мои родичи. Я сам из Глаббенберга. Бывал?

– Приходилось, как же, приходилось! Красивые места и товар у вас отменный. Кожи превосходные, конская сбруя, воск и оловянная посуда. А я возил в Глаббенберг вина и сукно.

Рыцарь жестом предложил Момрею сесть. Купец тут же подозвал подавальщика и распорядился насчет угощения на двоих:

– Темного пива четыре кварты, – велел он. – Раков к ним подай, чтобы покрупнее, дюжин пять, гусландского окорока на косточке, купат жареных и соленого сыру, только не того, что желтый, а того, что белый и со слезой. И хлеба ржаного с тмином. А то, – заметил купец, обращаясь к фон Эшеру, – может, господин рыцарь чего покрепче пива изволит?

– Не стоит. Пиво так пиво.

– Ступай же! – велел купец и посмотрел на собеседника. – А позволю себе спросить любезного господина рыцаря, какими судьбами он в наши края пожаловал? По делу, или так, проездом?

– По делу, – рыцарь будто колебался, стоит ли ему откровенничать с незнакомым человеком, потом все же решился. – А ты?

– Да вот, на торжище приехал со своим товаром. Наша судьба купеческая какова? Купил там, продал тут, считай барыши. Так и живем.

– А знаешь кого в Граде?

– Конечно. Почитай все купцы тутошние – мои компаньоны и партнеры.

– Слышал о человеке по имени Кассиус Абдарко?

– Имя знакомое, – купец и впрямь когда-то слышал это имя, да только не мог вспомнить когда, где и при каких обстоятельствах. – А что, знакомец он твой?

– Он маг, – ответил рыцарь. – Чародей. Могущественный чародей. Он у герцога Маларда магом-советником был.

– Ну, коли чародей, тогда не знаком. Ныне магики да чародеи все Серым братьям служат, а с Серыми братьями просто так не поякшаешься, истинно говорю. Был бы купец, сразу сказал бы, где искать, – тут Момрей почувствовал любопытство. – А на кой тебе кудесник этот?

– Говорить я с ним хочу о проклятии, – ответил рыцарь со вздохом. – Затем я и приехал.

– Боги и святители! – воскликнул Момрей. – Кого прокляли-то?

– Меня, – ответил рыцарь и припал к кружке.

В этот момент слуги подали заказанные Момреем пиво и закуску. Купец немедленно и суетливо начал наполнять свою и рыцареву тарелку едой и собственноручно налил фон Эшеру полную кружку.

– Твое здоровье! – сказал рыцарь и сделал большой глоток.

– Ах, что за раки! – охнул Момрей, выгрызая рачье мясо из клешни. – Так позволь тебя спросить, милостивый государь рыцарь – что же за проклятие на тебе?

– Да простое проклятие, – ответил фон Эшер. – Одержимый я. Демон во мне живет.

– Кххх-пххх! – Момрей едва не подавился куском сыра. – Д-демон?

– Ага, – просто сказал фон Эшер и сверкнул глазами. – Самый настоящий. А может, ангел. Только настоящего имени я его не знаю, поэтому зову его просто Мгла.

– Боги и святители! Как же тебя, сударь, угораздило?

– Кабы знать!

– Так ты, вельможный, расскажи! – Любопытство Момрея было сильнее испуга. – Пей, кушай, да рассказывай.

– А что, можно! – Рыцарь тряхнул шевелюрой и внимательно посмотрел на сотрапезника. – Никому не рассказывал, а тебе расскажу. Случайному знакомому легче выговориться, а в себе носить… надоело. Все это началось год назад. Как-то зимой ехал я в Глаббенберг из Полисова и попал в метель. Чтобы не лишиться коня и самому насмерть не простудиться, заехал я на постоялый двор в Немчинове, а там…

***

– Эй, кабатчик, мать твою разодрать! Шевели жопой, неси печенку! Не то мы тебя самого на вертел наколем и изжарим, паскуду!

Пожилой толстенький корчмарь только примирительно улыбался, но в глазах его был страх. О Кишкодерах в округе говорили много и часто. Уже полгода шайка пришлых алманских бандитов терроризировала окрестности Немчинова, грабя купцов и зажиточных крестьян, а вот теперь они пожаловали в его заведение. Шесть крепких разбойного вида мужиков в коже и кольчугах и с ними две срамные девки, одетые по-мужски, в клепаную кожу и бархат, и при оружии. Явились с закатом, выгнали всех местных из корчмы, сдвинули вместе несколько столов, уставили их бутылками и блюдами, зажгли все найденные в корчме свечи и мазницы, забили на подворье лучшего поросенка, отобрали у корчмаря ключи от погреба, а дочек… Одна сейчас в зале, стоит подле их главаря, бледная, лица на ней нет. А вторую уже четвертый раз за вечер потащили наверх, в ночлежные комнаты…

– Печенку тащи! – рыкнул бандит, появившийся перед корчмарем будто из-под земли, приставил к горлу старика длинный кинжал. – Не то…

– Да, господин, – пролепетал корчмарь. – Сейчас, господин.

Одна из девок шваркнула пустой кружкой об пол, затянула песню на своем тарабарском языке, прочие подхватили. Хор пьяных жестоких голосов заставил корчмаря покрыться ледяным потом. Ухватив с таганца огромную сковороду с шипящими в жире кусками свиной печени, старик собрался было нести ее к столу, и тут…

Дверь корчмы распахнулась, впустив внутрь холодный зимний воздух и клубы снега. Мужчина в длинном плаще на мгновение замер в нерешительности на пороге, потом все же вошел.

– Мир вам, люди добрые! – сказал он.

Пение прекратилось. А потом рыжая лахудра, затянувшая песню, пьяно заржала и воскликнула:

– Э, еще мальчик! Хочу этого мальчика!

– Не вовремя вы, милостивый государь, ой не вовремя! – шепнул корчмарь, проходя мимо гостя к столу.

– Ты кто такой? – спросил главарь ватаги, чернобородый верзила в соболиной шапке с пером.

– Хендрик фон Эшер из Глаббенберга, – ответил незнакомец, как бы невзначай распахнув плащ. Наемники переглянулись: под плащом у гостя оказался отличный кольчужный доспех, усиленный чеканными пластинами, а на наборном рыцарском поясе висели длинный прямой меч и клевец с серебряными накладками на черене. Такое снаряжение стоило целое состояние.

– Рыцарь? – Главарь поднял бровь. – Надоть, рыцарь пожаловал!

– Хочу рыцаря! – взвизгнула рыжая, сползла с колен осоловевшего от сивухи наемника и развязно, раскачивая затянутой в кожаные лосины задницей, подошла к гостю. Заглянула в глаза, провела жирными от поросятины пальцами по щеке, потом по бедру, понюхала волосы рыцаря и снова заржала. – Пахнет чистыми простынками, хорошим вином и золотом! Поделишься золотыми, сладкий?

– Увы, у меня нет золота, дамзель, – спокойно ответил гость.

– Эй, Никас! – крикнул один из наемников, толкнув осоловевшего приятеля в плечо. – Сейчас этот малый будет причащать нашу Кристину самым правильным причастием, а ты будешь смотреть!

Наемники пьяно захохотали. На лице гостя улыбки не было. Главарь ватаги тоже не смеялся.

– Я погляжу, весело тут у вас, – сказал фон Эшер.

В этот момент на лестнице показался шестой наемник. Правой рукой он на ходу затягивал шнурки на штанах, левой толкал перед собой растрепанную дочку корчмаря. Девушка двигалась будто зомби.

– Мы всегда так веселимся, – сказал главарь, сбросив ноги в ботфортах со стула. – Мы не знаем страха. Мы не боимся ни боли, ни смерти, ни королей, ни магов. И не любим тех, кто нам мешает. Мы – Кишкодеры, лучшая ватага в Алмане и прочих землях! И ты нас совсем некстати побеспокоил. Придется тебе заплатить за беспокойство, воин. Скажем, десять золотых.

– Я же сказал, у меня нет денег, – ответил фон Эшер.

– А кто про деньги говорит? Доспех сымай, меч свой гони. Они получше монеток будут.

– Ну, это вряд ли, – фон Эшер спокойно скинул плащ с плеч, вытянул правой рукой меч из ножен и одновременно левой выхватил из перевязи клевец. – Просто так не отдам. Придется платить, почтеннейшие. Или разойтись миром, что я вам настоятельно советую сделать.

Тут уж главарь начал хохотать. Во весь голос, запрокидывая голову и широко распялив рот и показывая свету свои черные зубы. А потом вдруг замолчал, сверкнул глазами и сказал:

– Дух из него вон!

– Бей!!!!

Они метнулись на врага быстро и дружно – так, как всегда нападали Кишкодеры. Все вместе на одного, на ходу обнажая клинки и злобно вопя. Но на этот раз жертва не испугалась. Не упала на колени, не стала умолять о пощаде. В дымном полумраке корчмы искристо сверкнула сталь – и ближайший наемник отлетел к стене, хрипя и зажимая пальцами рассеченное горло. Увернувшись сразу от четырех клинков, фон Эшер молниеносно вбил пробойник клевца прямо в лоб рыжеволосой стерве, с хрустом выдернул оружие, ударом ноги сбил набегавшего врага на пол и достал его колющим ударом, одновременно отбив клевцом нацеленный ему в голову клинок. Вторая девка в ужасе завопила, отшатнулась от рыцаря. Фон Эшер ударил ей головкой клевца прямо по зубам, оборвав вопль, развернулся на каблуках, и наемница повалилась на пол, опрокидывая табуреты. Кровь из ее разрубленной шеи окатила корчмаря, заставив того сложиться в приступе рвоты. Четвертый наемник почти достал врага острием своего кацбалгера, но пробить кованый лучшим кузнецом в Глаббенберге кольчатый панцирь было совсем непросто, а второго удара Кишкодер нанести не успел: меч фон Эшера, обрушившись на его голову, развалил ее пополам, забрызгав мозгом и кровью каминную полку. Пятого фон Эшер свалил ударом эфеса в лицо, сломав кости, а шестой, получив удар клевцом над ключицей, умер, даже не успев понять, что с ним случилось. Расчистив пространство, рыцарь оказался лицом к лицу с главарем и последним из Кишкодеров, который не придумал лучшего способа защититься, чем закрыться дочерью трактирщика.

И главарь, вскинув арбалет, выстрелил в фон Эшера.

Если бы бывший сержант императорской армии и дезертир Перрен Миско мог бы осмыслить события той кровавой ночи, он наверняка бы долго удивлялся двум странным вещам. Во-первых его выстрел почему-то не убил жертву наповал. Самострел у сержанта Миско был заказной, работы мастера Шейнса: кованый стальной болт в фунт весом, пущенный из него, пробивал за сто шагов златоградскую гвардейскую кирасу на ура – не раз и не два выходила оказия в этом убедиться. А кольчуга проклятого рыцаря, положившего в полминуты всю его ватагу, выдержала, враг всего лишь остановился и упал на колени. Взревев от радости, Миско отшвырнул самострел, выхватил из-за пояса широкий тесак, которым прикончил не одну сотню божьих созданий, и рванулся к рыцарю, чтобы добить – и тут внезапно почувствовал резкую боль в животе. Посмотрев вниз, Миско с изумлением обнаружил, что меч фон Эшера чуть ли не до половины вонзился в его тело. И тут пришло время для Миско удивиться второй странной вещи – оказывается, существует такая боль, терпеть которую он не в состоянии

– Вот и все, – сказал рыцарь и повернул меч в ране, а потом ногой сбросил с клинка дергающегося и вопящего от боли главаря Кишкодеров, будто кусок мяса с вертела.

Последний бандит, бледный и обливающийся потом, прижимал к себе девчонку, приставив кинжал к ее горлу. Фон Эшер шагнул к нему и открыл было рот, чтобы приказать отпустить девушку, но тут раздался громкий хряск, изо рта наемника хлынула кровь, и он мешком повалился на пол. Фон Эшер увидел корчмаря – старик держал в руках окровавленный секач.

Фон Эшер хотел поблагодарить старика, но тут почувствовал, что больше не может стоять на ногах. Огоньки свечей померкли, пол ушел из-под ног, наступила тишина. И крики корчмаря "Убили! Все-таки убили, паскуды!" фон Эшер слышать он уже не мог. Он вообще ничего не мог слышать. Потому что умер.

***

– Ты принял решение?

– Да. Я позволил судьбе решить все до срока, не спас, не защитил. Дайте мне шанс все исправить. Или накажите меня.

– Зачем тебя наказывать? Ты не виноват. Тот, кто над нами, решил все за нас.

– И все же мне жаль его. Я бы хотел помочь ему.

– Ты сделал выбор, брат. Пророчества указывают на этого человека, он не должен был умереть, однако умер. Всевышний решил, что этот человек станет Рожденным Дважды, чтобы выполнить свое предназначение. Для Него судьбы мира превыше всего. Мы хотели знать твое мнение и рады, что ты сострадаешь этому смертному и хочешь разделить его судьбу до конца. Но запомни, что сказали тебе Высшие. Войдя в человеческое тело, ты станешь его рабом. Ты не сможешь изменять свою форму и проходить через врата миров. Ты вынужден будешь оставаться в мире, куда отправляешься, разделить с этим человеком все испытания, которые ему предстоят. Ты, дитя эфира, узнаешь, что такое оковы плоти. Когда тело погибнет, ты освободишься.

– Я понимаю. Я принял волю Высших. Я готов.

– Тогда ступай. И пусть новый мир станет для тебя родным, брат. Прощай…

– Живой! Боги всеблагие, силы небесные, жив!

Фон Эшер с трудом разлепил веки. Узнал корчмаря из Немчинова – глаза старика сияли счастьем. Услышал какие-то бубнящие неразборчивые голоса. А потом в его сознание вошло новое чувство.

Чувство, что он изменился. Не умер, но стал другим. В первый миг это испугало его. Но потом он услышал голос, который говорил с ним. Нечто поведало ему, как они стали одним целым. Всю историю Изгнания и Спасения. И фон Эшер понял, что теперь им суждено быть вместе. Делить одно тело и одно проклятие.

Понял, но не смирился с этим.

***

– Вот так оно все и случилось, уважаемый, – сказал рыцарь и замолчал. Некоторое время они сидели молча, сжимая в руках кружки. Рыцарь думал о чем-то своем, Момрей же был слишком взволнован рассказом и пытался найти нужные слова, но так и не нашел.

– И что теперь-то? – только и смог спросить он.

– Не знаю, – рыцарь простодушно улыбнулся. – Я ведь как мыслю: раз вселился в меня этот дух, значит там, на небесах, так решили. Я тогда в корчме должен был погибнуть – но не погиб. Тот болт, что в меня главарь банды пустил, ведь даже панцирь мой не пробил, только кровоподтек потом на ребрах остался. Просто я не мог умереть.

– Это почему?

– Дело так обстоит, что я вроде как умер задолго до этого случая, – с самым серьезным видом сказал рыцарь.

Момрей почувствовал неприятный холодок в животе.

– А ты демона этого… видал? – шепнул он.

– Нет, не видал. Тела у него нет. Только голос, который во мне живет. Но я представляю, каков он. Что-то вроде тени моей. Порой кажется, что и лицами мы с ним схожи, как братья родные, – рыцарь поднял свою кружку. – Давай выпьем, что ли!

У Момрея мелькнула мысль, что Хендрик фон Эшер вовсе не одержимый, а просто сумасшедший. Вспомнил, как в пору его детства жил у них в городке дурачок Ерепей, которым всем говорил, что он не мальчик, а самый настоящий оборотень. Ну, бегал по ночам голый, лаял, выл на луну, однажды мальчишки ему смеха ради кусок падали дали, а он сожрал – ну, так не оборотень же был, а только дурак.

– Догадываюсь я, о чем ты думаешь, – внезапно сказал фон Эшер, будто прочитав мысли купца. – Я и сам по первой так подумал, что никакого духа нет, и это безумие мое со мной разговаривает. Испугался я очень. А потом, недели через две после той резни в Немчинове, случилась у меня еще одна встреча. Вот тогда-то глаза у меня и открылись….

***

Ветер из-за деревьев нежданно принес запах дыма и жареного мяса. Приятный, долгожданный запах для человека, который весь этот зимний морозный день провел в седле, проехал верст сорок , если не более того, и больше всего мечтает о крове, миске горячего супа и нескольких часах сна в теплой постели.

Ему пришлось ехать в окружную, прежде перед взором открылась большая заснеженная поляна, а на ней – с десяток повозок с холщовыми тентами, составленных в ряд. За повозками стояли стреноженные лошади, и несколько подростков обоего пола чистили их щетками и скребницами. В середине поляны, у большого костра, собралось десять человек мужчин – они грелись и следили за кабаньей тушей, пристроенной над огнем. Появление фон Эшера не испугало их, но и особого радушия на их лицах рыцарь тоже не заметил.

Навстречу рыцарю двинулись два человека – высокий, худой мужчина лет двадцати пяти-тридцати в длинной, не по сезону легкой одежде из серого сукна, и второй, постарше, коренастый и широкоплечий, одетый в овчинный полушубок. За спиной коренастого висел круглый щит, на поясе кожаный колчан с болтами, а в руках он держал большой рычажный самострел. Взгляды у обоих были колючие, изучающие.

– Привет вам! – сказал фон Эшер и поклонился. – Я путник, еду в монастырь святого Гордея в Лощице. Запах от вашего костра почуял.

– Вы рыцарь? – спросил тощий.

– Рыцарь. Мое имя Хендрик фон Эшер. Я сын барона Реберна фон Эшера.

– Славная фамилия. Я брат Мозес Тавершем, эмиссар Серых братьев в вашем графстве. А это Митко, командир моей охраны.

Серые братья. Сторожевые псы веры, как они себя иногда называют. Фон Эшер много слышал о них, видел их в Глаббенберге, но еще ни разу ему не приходилось беседовать с ними, и в этом не было ничего удивительного. Устав этого монашеского ордена строго запрещал Братьям разговаривать с мирянами без особой нужды. Якобы общение с людьми из мира могло осквернить их святость. Лишь для дворян и приходских священников делалось исключение, да и то не всегда. Говорили, что Серые братья живут в строжайшей аскезе и покидают свои закрытые для всех обители только с одной целью – чтобы найти и покарать врагов веры. Ничем другим это братство и не занималось. В своем рвении они беспощадны и неутомимы, а еще они отлично разбираются в магии и умеют распознавать тайную нечисть. Простонародье боялось их едва ли не больше, чем разбойников и наемников, которых еще немало осталось в герцогских землях после многих лет междоусобий и войн с кочевниками. Фон Эшер ощутил, как по его спине пробежал неприятный холодок.

– Святой отец, – сказал он и поклонился.

– Милости просим к нашему костру, – сказал инквизитор и жестом пригласил фон Эшера следовать за собой.

– Будь осторожен, – прозвучал в сознании фон Эшера голос Мглы.

Рыцарь подошел к костру – воины охраны расступились, освободив ему место. Инквизитор встал справа от него, протягивая тонкие тощие, похожие на птичьи лапы руки к огню. Было видно, что ему очень холодно.

– Неблагоразумно путешествовать по здешним местам в одиночку, сын мой, – сказал он. – Земли Прилесья кишат зловредными существами и опасными людьми.

– Ваша правда, святой отец. Не так давно я и сам пережил стычку с разбойниками и остался жив. Вот потому и собрался в монастырь, чтобы поблагодарить святого за спасение.

– Похвально, – одобрил Серый брат. – Мы как раз едем в Лощицу. Можете составить нам компанию.

– Благодарю, святой отец.

– Мы бы добрались до Лощицы еще засветло, – сказал инквизитор, кривя губы в усмешке, – но, верно, дьявольская сила, которую мы собираемся посрамить, еще не утратила куража. На тракте намело столько снега, что проехать прямой дорогой с нашими повозками никак нельзя. Пришлось ехать в обход.

– Это все мерзкая колдовка наворожила, чтоб ей! – выпалил Митко.

– Колдовка? – не понял фон Эшер.

– Ведьма, которую мы везем в Лощицу, дабы она предстала перед праведным судом, – пояснил инквизитор.

Фон Эшер невольно перевел взгляд на повозки.

-Ведьма в одной из них, – сказал брат Мозес. – Мы держим ее в цепях из упавшего с неба железа, чтобы она не могла поразить нас своей магией. Впрочем, не скажу, что нам было трудно ее разоблачить и арестовать.

– Никогда не встречал ведьм, – сказал фон Эшер.

– И в этом ваше счастье, сударь. Эти твари чрезвычайно опасны. Еще несколько десятилетий назад ведьмы были сплошь безобразными старухами, один вид которых говорил об их дьявольской сущности. Ныне же среди них немало юных женщин и даже девочек. Часто темная сила наделяет их редкостной красотой, но пусть не обманет вас их ангельский облик. Их прелесть, свежесть и красота – всего лишь красота нарядного гроба, скрывающего в себе мерзкий зачумленный труп. Сила молодого тела и вечное влечение плоти, свойственное этим тварям, делает мощь их черного колдовства еще сильнее.

Фон Эшер вздрогнул – не от слов брата Тавершема, а от того выражения лица, с которым инквизитор сказал их. Это было лицо злобного маньяка, ненавидящего женщин, а красивых и молодых женщин – вдвойне.

– Прошу прощения, святой отец, но я очень плохо разбираюсь в подобных вещах, – сказал фон Эшер.

– Все верно, сын мой. Вам, людям мира, не дано распознать скверну, разлагающую ваш мир подобно проказе неизлечимой. Лишь мы способны это сделать. Однако не беспокойтесь – проклятую ведьму ждет суд и примерное наказание.

– Сукин сын, – с отвращением сказал Мгла.

Между тем мясо поспело, и воины, довольно ворча и перебрасываясь шутками, сняли кабана с огня и, уложив на плоский обрезок дерева как на блюдо, начали разделывать тушу на порции. Фон Эшеру тоже вручили хороший кусок на ребрах. Оголодавшие за морозный день мужчины ели мясо с жадностью, обжигаясь, шумно дуя на куски и облизывая жирные пальцы. Фон Эшер ел кабанятину и посматривал на инквизитора. Брат Тавершем даже не прикоснулся к мясу. Губы его шевелились, и рыцарь показалось, что Серый брат молится. Прогоняет соблазн чревоугодия?

Наевшись, охранники разбрелись по повозкам. У костра остались фон Эшер, инквизитор, командир Митко и один из охранников, который, по приказу Серого брата, принес из повозки небольшой холщовый мешок. Брат Тавершем доставал из мешка пригоршни какого-то серого порошка и рассыпал его, окружая стоянку чем-то вроде охранного волшебного круга. Впрочем, фон Эшеру это было неинтересно. Он так устал, что хотел только одного – найти себе место, чтобы поспать.

– Вы можете отдохнуть в моей повозке, – предложил инквизитор. – Я все равно буду бодрствовать до утра.

– Вы не ляжете спать, святой отец?

– Когда имеешь дело с ведьмами, можно ожидать чего угодно. Наступает ночь, время нечисти.

Только нечисти мне не хватало, подумал фон Эшер, забираясь в повозку и заворачиваясь в набросанные в кузове одеяла из шкур. Компаньонов по ночлегу у него не было – видимо, брат Тавершем имел особую повозку. Сытость и тепло навалились тяжело и дружно, повисли на веках пудовыми гирями. Так сладко стало, аж плакать захотелось. И только потом где-то то в уголках памяти промелькнуло – а коня-то не расседлал….

Она вошла в его сон неслышно и грациозно, как кошка. Тяжелые золотистые волосы, завивающиеся в естественные кудри – зарыться бы в эти волосы лицом и вдыхать их медвяный запах до самой смерти! – огромные серые глаза, в которых он увидел смертельную тоску затравленного свирепыми охотниками маленького и беспомощного зверька. Теплая рука коснулась его пальцев.

– Спишь? – нараспев сказал тихий мелодичный голос.

– Силы преблагие, ты кто? – шепнул он, глядя в эти искрящиеся, полные ночи зрачки.

– Я Марина. А тебя я знаю.

– Откуда?

– Видела тебя в своих снах. Видела, что с тобой сталось. Все знаю о тебе, даже то, что ты сам забыл.

– Ты – ведьма?

– Ведьма? – лицо заколыхалось, как отражение в воде, зазвучал тихий печальный смех. – Ты слушал больного святошу? Это он сказал, что я ведьма?

– Почему больного?

– Радость в жизни в нем умерла. Его тело высохло, как изглоданная раком, отгнившая ветка, потому что он долгие годы по-изуверски усмирял свою плоть, обессиливал ее постами, гнал от себя мысли о любви, радости, счастье. Черная магия и жажда вечной жизни любой ценой погубили его душу. Теперь он может только ненавидеть. Он никогда не изольет своего семени в женскую утробу, никогда не услышит смех и плач своего ребенка, не вдохнет его сладкий запах. Не взглянет в глаза той, которая всегда готова его простить. Он убил любовь и умрет сам, и его темная злая душа умрет вместе с ним.

– Почему они схватили тебя?

– Я исцеляла. Я получила этот дар от древних духов этой земли, от берегинь. Я умела лечить моровые лихорадки отварами и наговором. Я брала на руки малых детишек, которых мучили отдышка и кошмары, и их щечки розовели на глазах, а дыхание становилось ровным и глубоким. По ночам, раздевшись донага, я ходила по летним лугам и собирала травы, которые исцеляли воспаление мозга, черные язвы, чахотку и безумие, лечили опойц и чесоточных, возвращали паралитикам возможность говорить и двигаться. Я возвращала мужчинам утраченную мужскую силу, а женщинам возможность испытывать радость любви и давать потомство. Конечно, они очень скоро узнали об этом. Они схватили меня, секли плетьми, перебили мне колени, потом заковали мои руки в заговоренные оковы. Они везут меня в Лощицу, чтобы там люди с навсегда погасшими сердцами решили мою судьбу. Я знаю, что меня ждет. Тело мое сгорит на огне, а пепел мой развеет ветер. Но разве это так важно?

– Если ты скована, как ты смогла прийти сюда?

– Я сон, я хожу, где хочу, – тут Марина звонко рассмеялась и так глянула на рыцаря, что дыхание у него перехватило, как у человека, упавшего в ледяную воду.

– Тебе что-то нужно от меня, Марина?

– Я вижу твои страдания. Я не могу избавить тебя от твоего недуга, но могу помочь тебе найти путь, который приведет тебя к исцелению.

– Недуга? Но я не болен!

– Разве? – В ее глазах появилась жалость. – Бедный, бедный Эндре!

– Почему ты зовешь меня Эндре? Мое имя – Хендрик фон Эшер.

– Так зовет тебя тот, кто заменил тебе отца. Тот, чье родовое имя ты носишь. Но ты не его сын. Шесть лет назад барон Реберн фон Эшер случайно узнал, какая ужасная беда постигла тебя. Он забрал тебя из лазарета и, бесчувственного, истерзанного болезнью, почти потерявшего рассудок, тайно доставил в свое поместье. А потом для тебя была придумана новая жизнь и новая судьба. Барон рассказал всем, что после долгих лет странствий его сын наконец-то вернулся из дальнего похода домой. Он показал тебя людям и принародно назвал тебя сыном. Кто бы осмелился не поверить честному старику? Ты лежал на постели, и барон обнял тебя и поцеловал на глазах своих вассалов и вручил тебе перстень наследника, а ты – что ты испытывал в те мгновения, скажи мне, рыцарь?

– Я? – фон Эшер почувствовал волнение от нахлынувших воспоминаний. – Что я почувствовал? Я пытался вспомнить.

– Все верно. Ты пытался вспоминать. Хочешь, я скажу тебе, что было с тобой?

***

Боль. Страшная боль и жар. Губы как обгоревшие на огне ломти мяса, слипаются вместе, и нет сил открыть рот. Жар раскалил кожу, которую не способен охладить даже ледяной пот, текущий ручьем.

Кто-то стонет слева от него. Горько и протяжно. Мужчина. А справа стонет женщина. Он слышит ее плач, и ему кажется, что кто-то оплакивает его самого.

– Божечки, божечки, мочи больше нет терпеееееть! Нет моооченьки….

Вокруг него – тьма и смерть. В пропитанной смрадом сизой дымной пелене качаются какие-то фигуры – они то удаляются, то приближаются, склоняются над страдальцами, корчащимися на грязном загаженном полу, что-то шепчут, вытирают тряпицами смертный пот, – и ему хочется позвать их, но нет сил. Жар сжигает его, как разгоревшееся внутри адское пламя.

Глухой рвущий кашель, потом снова стон. И снова боль. Невыносимая, жгучая, лишающая разума – словно кто-то медленно, сладострастно погружает в кишки раскаленный зазубренный нож и вращает его там влево-вправо, влево-вправо….

– Ааааааааааааааааа!

– Тихо, тихо! – На него падает тень, говорит с ним мужским голосом. – Ты весь горишь, это хорошо! Горячка – это просто здорово. Это значит, твое тело сражается за жизнь. Борись, мальчик, борись!

– Аааааааааа, бооооольнооооо!

– Воды дайте, воды, – хрипит кто-то рядом.

– Борись, мальчик, борись, – повторяет мужской голос. – Я не дам тебе умереть. Только не сдавайся…

***

– Вспомнил?

– Это было…. Нет, не помню, ничего не помню! Только страшная боль и страх смерти. Даже не знаю, что это было.

– Зато я знаю, что это было с тобой. Твоя боль и твое страдание шрамами вырезаны на твоем сердце, Эндре.

– Ты скажешь, что со мной было?

– Тебя убили. Ты мешал им. Но ты выжил. Ты не мог умереть, потому что судьба уже выбрала для тебя путь. Ты – Рожденный Дважды.

– Какой путь? О чем ты говоришь, Марина?

– О пути клинка, который не знает жалости. О пути клинка, который решит судьбу империи и целого мира.

– Почему, зачем ты говоришь со мной загадками?

– Потому что я твой сон. Скоро, скоро я стану горсточкой праха и дуновением ветра. Не получат они ни тела моего, ни души моей, страданием моим не насладятся! А тебе скажу так, Эндре – не бойся того, что сталось с тобой, ибо ты обрел нового друга. Он подобен тебе – его сбросили в ад с высот, в которых он беззаботно парил, наслаждаясь счастьем. Но его судьба, как и твоя, была предрешена заранее. Он должен был стать ангелом-хранителем, и это свершилось.

– Демон! Так ты знаешь?

– Я чувствую в тебе душу, растоптанную и исстрадавшуюся так же, как и ты. Он мучим сознанием, что когда-то не уберег тебя, и потому выбрал твою судьбу. Но она даст тебе силу довести свою месть до конца…

– Прошу, скажи мне – откуда ты все это знаешь?

– Я сон, а сны знают все.

– Марина? Марина!

– Нет больше Марины. Прощай.

 ***

Рыцарь проснулся с неприятным чувством. Голоса, которые доносились снаружи, звучали раздраженно и злобно, хоть и негромко.

Он выбрался из-под меховых одеял, вылез из повозки – и встал безмолвно, глядя на сцену у соседней повозки. Охрана, служки, сам инквизитор, все они стояли полукругом у тела молодой женщины в лохмотьях, лежащей на снегу, запятнанном кровью. Это была она, девушка из его сна. Ведьма по имени Марина.

– Что… что случилось? – спросил фон Эшер, подойдя к мрачному как ночь брату Тавешему.

– Ушла, стерва, – процедил инквизитор сквозь зубы. – Ушла, проклятая!

– Чего, сам не видишь, вашбродь? – сказал ему коренастый Митко. – Караульный, что ведьму в повозке стерег, заснул, чума его забери! А это змеища смогла цепи свои разомкнуть и зубами запястья себе перегрызла, проклятая! Кровью истекла, пока спали все. И пресвятой отец не слышал ничего, вот несчастье-то! Прямиком к дьяволу отправилась, ему на радость, нам на посрамление!

Фон Эшер перевел взгляд на инквизитора. Тот молчал и лишь скользил взглядом по распростертому на снегу телу. Быстро скользил, хищно, точно не мог поверить, что обманула его добыча, упорхнула из мертвых силков, оставив ему только это хрупкое, иссеченное плетьми безжизненное тело с посиневшими ногтями на маленьких босых ножках и упругой грудью, вызывающе выпавшей из разодранного платья. И такая адская бездна была в этом взгляде, что фон Эшер содрогнулся.

– Я поеду, – сказал он, поклонился и пошел к своему коню, который всю ночь так и простоял под седлом.

 ***

– Д-а-а, страшная история! – Момрей сделал жест, отвращающий злых духов. – Стало быть, еще одной проклятой душой стало больше. Бродит теперь по долам и лесам эта колдовка, крови человечьей жаждет. Бррррр!

– Может, и бродит, – задумчиво сказал рыцарь. – А может, и нет. Только благодаря девочке этой вспомнил я кое-что. Память ко мне возвращаться стала. И знаю я теперь, что мне искать и где. Глядишь, и стану вновь самим собой.

– Что же ты вспомнил, сударь рыцарь?

– Не могу сказать того наверняка, – тут фон Эшер пристально посмотрел на собеседника. – А тебе зачем то знать? Меньше знаешь, дольше проживешь.

– И то верно! – согласился купец. – По сердцу пришлась мне твоя история, сударь рыцарь. Коли надо тебе денег или свести с кем….

– Благодарю, пока в том нужды нет. Мне мага найти надо.

– От проклятия избавляться будешь?

– Именно так. Только кажется мне теперь, что проклят я был задолго до того, как Мгла во мне поселился. А что и как со мной случилось, это мне предстоит узнать. Затем и приехал сюда, любезный.

– Помогай тебе боги! – закивал Момрей и поднял кружку. – Твое здоровье, добрый сударь рыцарь!

– Пойду я, – сказал фон Эшер и встал. – Благодарю тебя за ужин и за то, что выслушал.

– Тебе спасибо, что с убогим хлеб-соль разделил, не погнушался, – Момрей вскочил, начал кланяться, метя пол своим бобровым колпаком.

Поднявшись наверх, Момрей долго не мог успокоиться. Все ходил по комнате размашистыми шагами, прислушивался к тому, как надсадно и взволнованно стучит сердце. А потом пришел Жика, служка гостиничный, и сообщил, что баня для господина купца готова, и девочки ждут, когда придет их ненаглядный Момречка…

– Слышь, – внезапно сказал купец, – а ну принеси-ка мне бумаги лист, быстро!

Перо и чернильницу купец всегда носил с собой в особом пенале. Когда Жика принес бумагу, Момрей дал ему серебряный имперталь, затворил за слугой дверь на засов. Встал у конторки и, развернув лист, задумался. Долго думал, как лучше написать. А потом обмакнул перо в чернила и написал левой рукой, чтобы, не приведи боги, почерк его не узнали:

"Стало известно мне, верному слуге церкви, что в город сей прибыл человек, называющий себя Хендрик фон Эшер. От означенного господина узнал я в доверительном разговоре, что он не простой рыцарь, а одержимый. По его словам, живет в нем демон, который помогает ему, и которого он за alter ego свое искренне полагает. Ищет он в городе мага по имени Кассиус Абдарко, о чем сам же мне и признался. Найти поименованного рыцаря можно будет в гостинице "У розового куста" в Златограде."

Закончив донос, купец посыпал его песком, убедился, что написал все верно, а потом свернул в трубочку и положил в свой кошель. Завтра утром, отоспавшись после бани и прочих удовольствий, он пошлет своего приказчика с этим письмом на Монастырское подворье, чтобы попало оно в нужные руки. И тогда никто не скажет, что он, Момрей Гунемич с этим одержимым заодно. Что он не соблюл имперский Закон о колдовстве.

И что он, Момрей Гунемич, плохой слуга короны и святой церкви.

***

Корчму "У розового куста" Хендрик фон Эшер покинул около полуночи. За мостом он свернул на улицу Блаженных праведников, потом миновал Медный квартал и оказался у скотного рынка. Пройдя рынок насквозь, Хендрик оказался у ворот постоялого двора, в котором обычно останавливались те, кто въезжал в Златоград через северные Имперские ворота.

Народу в зале было много: купцы, зажиточные крестьяне, торговцы скотом, снимавшие тут комнаты, а еще несколько горожан, которых в корчму загнали мороз на улице и желание выпить. У человека утонченного вонь в корчме могла бы вызвать рвоту – густой непередаваемый смрад, смесь запахов кислого пива, тухлой рыбы, мокрой одежды, мочи и пота, не выветривался отсюда годами. Хендрик, сопровождаемый напряженными взглядами, подошел к тучному верзиле в меховой куртке, разливавшему пиво группе крестьян.

– Мне нужен хозяин, – сказал он.

– Дык я и есть хозяин, вашбродь рыцарь, – ответил верзила, почтительно кланяясь.

– Погоди, а Зарук где?

– Дык помер он два году от оспы, вашбродь рыцарь. А корчму эту я купил у его вдовы. По закону, по согласию купил.

– Знаешь, где мне Ханну найти?

– Ой, не знаю, вашбродь рыцарь. С той поры не видал я ее в городе. Может, уехала куда?

– А кто из работников остался, кто при Заруке в корчме работал?

– Никого, вашбродь. Повар Вран в тот год вместе с хозяином своим помер, а сын его в солдаты подался. Где он теперь, не ведаю.

– Ясно, – вздохнул Хендрик. – Хочу вот что спросить. Тут частенько бывал один человек. Астролог, Рин Модовски. Знаешь, как его найти?

– Прощеньица просим, вашбродь рыцарь, даже не слыхал о таком. Подать вам чего-нибудь? Говядина есть, огурчики соленые, щука. Хлеб свежевыпеченный. Или меда гретого вам принести?

– Нет, не надо. Я просто посижу, погреюсь.

– Коли что нужно будет, кликните.

Хендрик кивнул и повернулся в зал, заставив многих немедленно уткнуться взглядами в свои кружки, сделав вид, что их больше всего на свете интересует их содержимое. Но это были простолюдины, и Хендрик понял их. Нечего вести себя как тупой бретер, который за любой косой взгляд готов разделать виновного на куски.

Да, постоялый двор потерял прежнюю ухоженность. Рыжий Зарук, помнится, гордился своим заведением, а теперь…

А дело-то вовсе не в постоялом дворе. Весь Златоград стал другим. Что-то в нем переменилось. Прежний Златоград остался только в снах, которые еще иногда видятся ему – цветущие яблоневые сады над Бурлянкой, вечерние улицы, освещенные фонарями, комната на втором этаже этого постоялого двора– когда-то они с Эльгитой провели здесь не одну счастливую ночь. Зачем он пришел сюда? Пытается вернуться в то время, когда был искренне и безмерно счастлив? Испытать давно забытые чувства снова? Глупо. Нет больше Златограда его юности. Златоград изменился. И он сам стал… другим.

Гул голосов в корчме внезапно смолк, и Хендрик, очнувшись, поднял лицо. Невольно посмотрел туда, куда глядели все посетители корчмы, и увидел молодую женщину, только что вошедшую в зал.

Незнакомка сбросила с головы суконный шаперон, быстро прошла мимо столов к лестнице, ведущей на второй этаж, поднялась по ней и исчезла в дверях. Хендрик успел ее рассмотреть, насколько позволял тусклый свет в корчме. Молодая, темноволосая, очень хороша собой. В лице есть что-то необычное, какая-то почти кукольная идеальность черт, которую редко встретишь у кревелогских девушек. Одета по-мужски, но это в Кревелоге, где женщины сплошь и рядом промышляют охотой и служат курьерами и лесничими, не редкость: это в империи считается дурным тоном, если девушки носят мужскую одежду. А еще незнакомка была вооружена, причем для этих мест не совсем обычным образом: Хендрик заметил у нее на поясе два парных сидских обоюдоострых скитума в черных кожаных ножнах.

– Кто это? – спросил он корчмаря, который все время вертелся рядом и пытался обратить на себя внимание.

– Вашбродь? – Корчмарь тут же принял самую подобострастную позу.

– Девушка, которая только что вошла – кто она?

– Виноват, вашбродь, но сам ничего о ней не знаю. Только живет она у меня уже три недели, заплатила вперед. Вроде бы ждет кого, – тут корчмарь осклабился. – Глянулась она вам?

– Интересная девушка. В какой комнате она остановилась?

– А первая комната от входа слева. На ночь всегда запирается на засов, видать, боится, что женихи потревожат.

– Та самая комната, – прошептал Хендрик. Опять что-то нахлынуло, сладко кольнуло в груди – и отпустило. – У тебя вино хорошее есть? Неразбавленное, выдержанное?

– Есть имперский винкасль малехо, вашбродь. Для себя держу в погребе.

– Сколько?

– Девять грошей пинта, но для вас…

– Хорошо, пусть будет девять грошей. Подай бутылку в комнату немедля. Прибавь фруктов хороших, если есть. И скажи, что я хотел бы с ней поговорить. Вот тебе еще два имперталя.

– Сей момент, вашбродь.

Корчмарь унесся волчком в дальний угол зала, к двери на кухню. Хендрик ощутил странное удовлетворение, даже вроде как на сердце у него потеплело. Он даже не ожидал, что еще может испытывать подобные чувства. А если незнакомка согласилась бы поговорить с ним – просто поговорить, – было бы и вовсе замечательно. Хоть какое-то спасение от одиночества, которое все время сопровождает его.

Он не ожидал, что корчмарь вернется так быстро.

– Отнес, вашбродь, – с жаром сообщил трактирщик, потирая руки.

– И что?

– Сударыня приняли ваш подарок и поблагодарили.

– И все?

– И еще сказали: "Коли хочет поговорить, я не против". Ой, вашбродь, видать, дока вы по части баб, Богиней-Матерью забожусь!

– Был дока. Сдачу за вино оставь себе, – ответил Хендрик и направился к лестнице.

***

Дверь была открыта. Девушка стояла у окна, спиной к нему. На дощатом столе, освещенном сальной свечой, стоял жестяной поднос, а на нем керамический кувшинчик, блюдо с зелеными яблоками, мелким виноградом и почему-то очищенной морковью, и глиняная пузатая кружка – видимо, более благородных бокалов под вино у трактирщика не нашлось. Кожаную утепленную куртку, сшитую из множества со вкусом подобранных красных и черных лоскутков, и пояс с кинжалами, девушка сняла. Стояла у камина в рубашке из тонкого полотна, штанах из темного тонкого нубука и высоких сапогах, которые в Кревелоге называли драгунскими. Стройная, изящная, тоненькая, как молодая береза. У камина на табурете лежали капюшон и полотенце.

– Неплохое вино, – девушка обернулась к гостю лицом, – но воды трактирщик все равно туда плеснул.

– Было бы смешно считать, что каналья упустит свою выгоду.

– Предупреждаю, если ты думаешь, что за стакан вина я позволю тебе попользоваться моим телом этой ночью, то очень сильно ошибаешься.

– Я рыцарь, сударыня. И все, чего я хотел, так это развлечь вас интересной беседой.

– В самом деле? – В больших серых глазах девушки вспыхнули веселые искорки. – Так скромен и так мало желаешь от жизни?

– Я приехал в этот город, посидел в одной гостинице, поболтал там с купцом о разных пустяках. Потом зашел в эту таверну и увидел вас. Мне показалось, что в такой скучный и холодный вечер хорошим людям стоило бы пообщаться немного. Впрочем, если вы желаете, я уйду.

– Однако странно, – девушка чуть заметно улыбнулась. – У тебя, сударь, такие великолепные оружие и броня, а ты остановился на ночлег в этом клоповнике. Это тоже скромность?

– С этой гостиницей у меня связаны кое-какие романтические воспоминания.

– Понимаю. И ты решил добавить в свои записки о романтических приключениях в златоградских тавернах новую главу?

– Я просто хотел поговорить.

– Извини, – девушка шагнула к Хендрику, протянула руку. – Ты просто не похож на тутошних жителей.

– Однако замечу, что и вы не похожи на местных женщин. У вас удивительные глаза.

– Это что, попытка воспеть мою красоту?

– Увы, я не менестрель. Всего лишь говорю, что есть.

– Моя бабушка была эарийкой.

– В самом деле? – Хендрик был удивлен и в то же время понял, откуда эти необыкновенная грация, тонкие черты лица и великолепное телосложение девушки, и почему она носит на поясе сидские кинжалы. – Не ожидал. Никогда не слышал о смешанных браках сидов и людей.

– Не было никакого брака. Но это слишком долгая и грустная история, и я не хотела бы рассказывать ее малознакомому человеку.

– Ваша воля. Я бы тоже не стал откровенничать на такую тему при первом знакомстве.

– Ага, понимаю, – глаза девушки заискрились. – Ты переодетый принц крови, а может, и наследник герцогского престола. Ты пал жертвой интриг и скрываешься от наемных убийц.

– Вроде того. А вы, наверное, аэссан, или я ошибаюсь? – Хендрик шагнул к собеседнице и добавил, понизив голос: – Parelle menn a braellen trueth.

– Увы, я не знаю эарийского языка, – ответила девушка с улыбкой, ясно говорившей, что она на самом деле этот язык прекрасно знает, – Но слово aessan я поняла. Можешь успокоиться: заказа на твою голову я не получала.

– Моя голова ничего не стоит, и за нее никто не заплатит.

– Опять скромничаешь?

– Нет, говорю правду. Давно минули те счастливые времена, когда кто-то желал мне смерти.

-Ты говоришь так, будто тебе восемьдесят лет.

– Иногда мне кажется, что так оно и есть.

– На улице темнеет, – сказала девушка, грея стакан с вином в ладонях. – Вот и еще один день закончился.

– Вы кого-то ждете?

– Моего друга. Он уехал в Грей и обещал вернуться к концу прошлой недели, но что-то задерживается в дороге.

– Грей довольно далеко отсюда, – Хендрик внезапно для себя почувствовал что-то похожее на ревность. – Однако я понял вас. Я ухожу.

– Мы еще встретимся, – неожиданно сказала девушка. – И спасибо за вино и фрукты.