Бомба для околоточного.

Несмотря на тревожные ожидания, похороны прошли тихо и буднично. Народу было совсем немного, только самые близкие родственники да несколько монахов. Пока в небольшой часовне отпевали покойного, зарядил бесконечный обложной дождь.

Присутствующие, прикрывая воротниками лица от сыпавшей неба холодной влаги, пачкая руки, бросили на гроб по комку липкой грязи и поспешили разойтись. Монахи, кроме оставшихся закапывать могилу, вернулись в монастырь, а родня направилась в имение на поминки.

Мария, после утренней истерики вела себя подчеркнуто смирно. Завесив лицо непроницаемо густой вуалью, она демонстративно не замечала следовавших за ней по пятам полицейских. Только в церковь с оружием охранники заходить не решились, и всю службу топтались у входа. Пришлось немного понервничать, временно принимая на себя их обязанности, но все обошлось.

Проводив карету с девушкой до дома и еще раз, на всякий случай проинструктировав телохранителей я отправился к Селиверстову и застал околоточного в полном недоумении.

Он сидел за рабочим столом, тупо уставившись на продолговатый лист бумаги с наклеенными на нем мутно-желтыми, испещренными значками, полосками. Присмотревшись внимательнее, я догадался, что перед полицейским лежит телеграмма, а загадочные значки, перевернутые вверх ногами обычные буквы.

Селиверстов поднял на меня глаза и озадаченно почесал затылок.

— Тут, Степан Дмитриевич, понимаешь, такое дело, — заюлил он взглядом, — Только что депешу доставили. Начальство требует немедленно отправить в департамент с курьером все имеющееся у меня материалы, касаемые последних убийств.

Я стряхнул в дверях воду с полей шляпы, повесил ее и трость, которой обзавелся в дань моде, на рога вешалки, расстегнул пальто, подсел к столу и ехидно поинтересовался:

— И кто же это так лихо распорядился?

Околоточный скривился, словно раскусил лимон:

— Да есть тут один заместитель директора. Подосинский ему фамилия… Скотина редкостная, — подытожил Селиверстов.

— И часто он подобное практикует? — в сомнении приподнял я бровь.

— Да не припомню такого ни разу за всю службу. Я и Подосинского-то самого раз в жизни видел. Надутый такой пузырь, поперек себя шире. Важный, страсть. Со стороны посмотришь, вроде только он человек, а остальные так, тля, — околоточный раздраженно сплюнул в урну, и достал из портсигара папиросу. — Теперь до ночи дела готовить, потом курьера снаряжать. А попробуй не выполни? Этот толстяк вмиг шкуру спустит.

— Ну, тогда сам Бог велел, — я достал из-за пазухи и выставил на стол штоф, прихваченный по дороге в трактире Буханевича.

Селиверстов обреченно вздохнул и лично пошел мыть стаканы, а я, подстелив старую газетку, кое-как тупым ножом накромсал хлеб и колбасу, взятые вместе с водкой на закуску.

Через час, отправив в мусорку завернутые в газету объедки и пустую бутылку, раскрасневшийся околоточный выбрался из-за стола и нетвердой походкой направился к громадному, в человеческий рост, сейфу. Поковырявшись с замком, он с усилием отворил тяжелую дверцу и выгреб изнутри увесистую стопку канцелярских папок с документами. Едва не рассыпав их на обратном пути, с раздражением хлопнул на столешницу.

— Вот они, дела эти самые пресловутые, бес их раздери! — Селиверстов вытер испарину со лба. — Может, отправлю и забуду про убийства, как о кошмарном сне, а? В департаменте-то вон, сколько мудрых голов, пусть сами и разбираются.

Я, стряхивая пепел с папиросы, скептически прищурился на него.

— Думаешь, тебя и правда в покое оставят? Ты сам-то в это веришь, Петя?

Полицейский нервно дернул щекой.

— Конечно, не верю. Мыслю, их обратно новый околоточный надзиратель привезет. А меня пинком под зад со службы наладят, — он, перебирая руками по столу, добрался до стула, рухнул на сиденье, и с вызовом спросил. — Знаться-то будешь тогда со мной? Или руки не подашь?

— Успокойся ты, Петр Аполлонович, — ушел я от прямого ответа, — Еще, может, все образуется. Что ты, в самом деле, раньше времени себя хоронишь? — затушив в пепельнице окурок, я задал все это время мучавший меня вопрос. — Вот лучше скажи мне, в вашем департаменте не принято, случаем, делать копии документов?

Изрядно захмелевший Селиверстов вспушил усы и самодовольно ухмыльнулся.

— В департаменте-то не принято. А у меня в части в обязательном порядке делаются, — он указал пальцем на сейф. — Там еще такая же пачка лежит. Листочек к листочку.

— Слушай, Петя, — я перегнулся через стол к околоточному. — Дал бы ты мне эти копии денька на два-три полистать. А я в долгу не останусь, ты же знаешь.

Селиверстов в жестоком сомнении заерзал на стуле, но так и не решился отказаться от данного ранее слова допустить к своим секретам.

— Ладно, черт с тобой. Раз обещал, забирай. Только никому, а то сам понимаешь, — он красноречиво чиркнул большим пальцем по горлу.

— Конечно, дорогой, конечно, — пропел я от избытка чувств. — Гарантирую абсолютную секретность. Ты главное сам, сам-то не проболтайся.

— За кого ты меня принимаешь, — бурно возмутился околоточный.

— Все, все, все, виноват. Не подумавши ляпнул, — я примирительно поднял ладони. — Так я прямо сейчас беру и поеду, а? А то у тебя вон еще сколько дел. Дай Бог к полуночи управишься.

Селиверстов помотал головой и пьяно засмеялся:

— Ну и хитрец ты, Степан Дмитриевич. Бери и езжай быстрей, пока не передумал. С тебя причитается.

— Само собой, — я, боясь упустить благоприятный момент, шустро добирал последние бумаги из сейфа

…До имения экипаж докатился в загустевших до полной темноты сумерках. Поминки, слава Богу, уже закончились. Гости разъехались, измученные хозяева отправились отдыхать, а власть в доме перешла к прислуге.

Быстро свыкшись с господским положением, я не стал утруждаться, самостоятельно таская документы, и пока два лакея носили папки в мою комнату, направился на розыски экономки.

У дородной распорядительницы хозяйства я в первую очередь потребовал ужин, так как бутерброды, съеденные в качестве закуски в полицейской части, только раздразнили аппетит. А затем мне понадобился переносной сейф, или, как минимум, запирающийся на ключ железный ящик.

С годами всосавшееся в кровь уважительное отношение к документам, утеря любого из которых грозила длительной разлукой со свободой, до сих пор не позволяло разбрасывать их абы как. Да и перед околоточным имелись определенные обязательства по сохранности.

На самом деле, на сейф я не очень-то рассчитывал. Но, неожиданно для меня по возвращению в комнату, на пару с уставленным съестным подносом обнаружился ярко-рыжий металлический кубик с ручкой в виде колеса на дверце.

За изучением бумаг время промелькнуло незаметно. Очнулся я в четвертом часу утра, когда глаза наотрез отказались различать буквы. Однако, прежде чем, завалиться спать, необходимо было надежно спрятать документы.

Уложив их в хранилище, сам сейф я укрыл в заранее оборудованный хитрый тайник, на выдумывание которого, так, на всякий случай, был потрачен не один час. Только после этого мое тело, испытывая невероятное блаженство, приняло горизонтальное положение.

Казалось, горевшие от длительного чтения при свечах глаза, закрылись всего минуту назад, а за плечо уже бесцеремонно трясла чужая рука. Надтреснутый стариковский голос взламывал каменный сон:

— Барин, очнитесь, барин. Письмо срочное из полиции. Велено немедля передать, — и далее по кругу, — Барин, очнитесь, барин…

С натугой разлепив чугунные веки, я кое-как сфокусировал зрение и разглядел склонившееся надо мной сморщенное, обрамленное седыми бакенбардами и непрерывно шевелящее губами лицо.

— Все. Все. Тормози, — оттолкнул я лакея и помотал головой, прогоняя остатки сна, — Время сколько?

— Восемь с четвертью, — тут же откликнулся слуга.

— Ну, давай, докладывай, что там стряслось? — я, разрывая рот зевотой, сел свесив ноги с кровати.

— Я ж говорю, барин, — снова монотонно задребезжал он, — Письмо курьер из полиции доставил…

— Письмо давай, — неучтиво перебил я старика, протянув руку, — И все, иди… Нет погоди, сначала свечи зажги, потом свободен.

Дождавшись, когда жиденький свет разбавит утренний сумрак, я вскрыл мятый конверт и обнаружил в нем коротенькую записку: «Срочно прiезжай. У насъ беда. Пъ. Селиверстовъ».

— Интересно, у кого это у нас? — спросил я у листка и поднял глаза.

Старый лакей, по-прежнему, торчал в дверях, напряженно рыская взглядом по углам. Эта картина мне крайне не понравилась:

— Я не понял, ты чего здесь забыл? Русским языком сказано — свободен! Или десять раз повторять?

Слуга дернулся, как от удара, и в какой-то момент мне показалось, злобно сверкнул глазами. Я даже привстал, изумленный подобной дерзостью, но он сразу же склонил голову, испугано забормотав:

— Да вы не подумайте дурного, ваше благородие… Может помочь чем?… Одеться там…

Опустившись обратно на кровать, я раздраженно отмахнулся:

— Ты совсем оглох к старости? Сказал, свободен, значит уходи! Нечего здесь перетаптываться. Нужен будешь, сам позову. Иди уже, старый, не зли меня.

Лакей заторможено, словно обкурившись травки, выплыл в коридор, медленно притворяя за собой дверь, а я подумал: «Вот правду говорят, что старый, что малый. Белые тапки впору заказывать, а как ребенок все подглядывает, чтобы потом сплетни на кухне разводить… Надо бы мажордому сказать, чтобы больше его ко мне не подпускал».

Неимоверным усилием воли подавив желание снова упасть в кровать и забыться, я встал, открыл форточку и закурил. От недосыпа побаливала голова, и противные вибрации сотрясали организм. Категорически не хотелось даже думать, не то, что шевелиться.

Но внутри уже саднило нехорошее предчувствие. Селиверстов не стал бы по мелочам присылать подобные записки. Видать, действительно произошло что-то из ряда вон выходящее. Ничего не поделаешь, придется все бросать и ехать.

…Околоточный, сгорбившись, сидел за столом, остановившимся взглядом упершись в столешницу. Судя по серому лицу и темным кругам вокруг глаз, он провел бессонную ночь. Стоило мне переступить порог, как полицейский встрепенулся и ожесточенно бросил вместо приветствия:

— Слышал новость?

— Нет, — коротко ответил я, по пути к гостевому стулу.

— Странно, а мне казалось вся округа об этом только и трубит. А ты вот ведать не ведаешь. Видать спишь крепко? — съязвил Селиверстов.

— Крепко спит тот, у кого совесть чиста, — я назидательно поднял вверх указательный палец, и с легким раздражением продолжил. — Петя, ты меня ни свет, ни заря поднял, чтобы узнать, как я сплю?

— Нормальные люди на ногах давно, а у него ни свет, ни заря, — примирительно забубнил откинувшийся на спинку стула околоточный, и тут же подался вперед. — Курьера, Степан Дмитриевич, убили.

— Какого курьера? — не сразу дошло до меня.

— Такого курьера! — передразнил, находившийся на грани истерики, Селиверстов — Самохина Филиппа, которого с бумагами в департамент отправил.

— Так-с, приехали, — я встал, подошел к окну, закурил, стараясь подавить мерзкое ощущение беды. — Информация точная? Ошибки быть не может?

— Точнее не бывает, — соседняя часть облаву на тракте затеяла, на него и наткнулись случайно. В канаве нашли с ножом меж лопаток. Мастерски зарезали, с одного удара. Ну, само собой, ни коня, ни сапог. А главное, сумки с уголовными делами тоже не нашли.

— А с чего ты решил, что убили именно твоего человека? — этот вопрос я задал так, на всякий случай. Вдруг случиться чудо?

— С того и решил, — прикурил Селиверстов заметно трясущимися руками. — Свояк Филиппа опознал. Он у соседей служит, и как раз в составе облавы участвовал.

— Хорошо, — я смирился с тем, что чуда не произошло. — А почему тогда ты здесь? Сдается, тебе положено на месте преступления землю носом рыть. Или я не прав?

Околоточный совсем скис. Безнадежно махнул зажатой между пальцами папиросой, неряшливо роняя пепел на стол.

— Запретили мне выезжать. Каким-то образом об убийстве сначала стало известно в департаменте, а только потом мне. Теперь вот ревизора жду… Как ты думаешь, окончательно выгонят, или все же есть надежда хотя бы городовым остаться?

Знакомая песня Селиверстова сочувствия у меня не вызвала.

— Слушай, Петр Аполлонович, — я скептически окинул взглядом околоточного, — раз уже тебя от дел отстранили, шел бы ты домой. Поспи, потом приведи себя в порядок, побрейся опять же. Если ревизор тебя в таком виде увидит, однозначно выгонит. А так, смотришь, в очередной раз пронесет. Да и я при случае похлопочу. Прохорову словечко за тебя замолвлю.

— Правда замолвишь? — в глазах полицейского плеснулась надежда.

— При случае, — подчеркнул я, не желая слишком его обнадеживать, — обязательно… Да, вот еще, — вспомнился вопрос, который давно вертелся на языке. — А почему ты именно Самохина послал?

Селиверстов, решивший последовать моему совету, перед уходом что-то сгребал со стола в ящик и, не поднимая головы, ответил:

— Я-то поначалу хотел Никодима отправить, Колесникова. Но он, как на грех, куда-то запропастился, а искать недосуг было. Вот Филипп под руку и подвернулся.

— Понятно, — наморщил я лоб в раздумье. Что-то в этой ситуации мне не понравилось, но вычленить какую-то конкретику с ходу не удалось. Пришлось оставить размышления на потом.

— Тебя подбросить? — обратился я к околоточному уже на выходе.

— Не стоит, лучше воздухом подышу. Мне тут недалече, — оказался тот.

— Как знаешь, — я пожал ему руку и отправился к бессменному хозяйственному экипажу. Теперь мой путь лежал на встречу Андрею Васильевичу Стахову. Пришло время проверить оперативные возможности моего осведомителя.

…Кучера я остановил метров за двести до места встречи. Так, на всякий случай. Что-то слишком много в последнее время непонятного творится.

Добираясь до заброшенной сторожки, где мы впервые встретились со Стаховым, я перепачкал обувь и брюки в жидкой грязи, что отнюдь не улучшило настроение. Андрюха, как оказалось, пришел раньше назначенного. Он беззаботно курил короткую трубку, сидя на корточках под стеной, и заполошно дернулся, когда я его окликнул.

— Тьфу ты, барин, перепугал! Так ведь до кондрашки доведешь, — недовольно забурчал Стахов.

— Ты сам кого хочешь до кондрашки доведешь, — оборвал я его. — Чего расселся?.. Рассказывай.

Андрюха обижено засопел, отвернулся, выколачивая трубку, но после моего чувствительного пинка, подскочил, громко ойкнув.

— Все, барин, все! Не дерись! Я понял, понял! — заверещал он.

— Да не ори ты так, баран, — пришлось мне еще раз ткнуть его кулаком в бок. — Всю округу переполошишь.

Стахов поперхнулся, закашлялся и отскочил к кустам. Выдерживая безопасную дистанцию, он испугано моргал, готовый в любую секунду нырнуть в густые заросли.

— Угомонись, — утомленно махнул я рукой, оглядываясь в поисках, на что бы присесть. — Да не трону я тебя больше… Давай, давай, не тяни. Что у нас нового в криминальном мире?

— Точно больше драться не будешь? — все еще недоверчиво жался в стороне Андрюха.

Наконец нашлась подходящая коряга, на которую я, тяжело вздохнув, опустился.

— Ты глухой?.. Хватит уже придуриваться… Или, — в моем голосе появилось неприкрытое ехидство, — тебе нечего мне сообщить?.. Тогда свободен. Нет информации, нет денег, — и я протяжно зевнул, сделав вид, что поднимаюсь.

Стахов засуетился, сразу забыв все свои страхи.

— Барин, барин, не спеши. Я все про всех в округе знаю. Вот, давеча ночью Фильку Самохина из полицейской части зарезали. Болтают, вроде бумаги важные вез.

— Тоже мне удивил, — недовольно скривился я. — У этой новости борода длиннее, чем у тебя. Вот если бы ты сказал, кто зарезал и куда бумаги делись, это бы дорогого стоило.

Андрюха забегал глазами и пробормотал:

— Трудно это.

Я иронически хмыкнул:

— А кто тебе сказал, что будет легко? Неужто ты решил, что будешь кормить меня деревенскими сплетнями и на безбедную жизнь зарабатывать. Нет, братец, дураков в зеркале поищи.

— Вспомнил! — неожиданно хлопнул себя по лбу Стахов, радостно засветившись. — Вспомнил барин! Я же девку нашел!

— Какую девку? — мои брови приподнялись от неподдельного удивления.

— Как какую? — в свою очередь возмутился рыжий. — С которой Колька Прохоров перед гибелью своей сожительствовал.

— Ну-ка, ну-ка, с этого момента поподробнее, — по ощутимому толчку сердца в груди, я понял, что мой осведомитель действительно наткнулся на что-то важное.

Стахов тоже почуял мой интерес, важно надулся и размерено начал повествовать:

— Колька, — он вдруг сбился, бросил на меня испуганный взгляд и поправился, — их превосходительство Николай Александрович, не дураки были по барышням свободного поведения приударить. У нас-то не то, что в столицах, такое заведение в округе одно всего. И девицы все наперечет. А тут, понимаешь, с год тому назад, появилась там хохлушка одна, ну с виду, прямо из благородных. Так вот Ко… Тьфу ты, прости Господи, Николай Александрович, на них и запали. Да мало того запали, из борделя выкупили, цельный дом для нее сняли, и жить с ней, прям как с законной супругой, стали.

— Эко ты, братец, хватил, — усомнился я, — Отпрыск такой фамилии выкупает шлюшку из бардака и при все честном народе открыто с ней сожительствует? Как-то не верится. Его папаша пополам бы порвал.

— Истинный крест, барин, — Андрюха истово перекрестился, — Как говорю, так и было. Так мало того, их превосходительство Николай Александрович, когда с Христинкой-то схлестнулись, сумасбродить перестали, по кабакам бражничать, да со всякой шелупонью вязаться. Может поэтому, папаша их глаза и закрывал. Понял, что от добра добра не ищут.

— Он то может и понял, — мои пальцы напряженно скрипели плохо выбритой от неумения пользоваться опасной бритвой щетиной на подбородке. — Только теперь я ничего не понимаю. По моим данным, покойник перед смертью куролесил так, что дым коромыслом по всей округе стоял.

Стахов возмущенно всплеснул ладонями.

— И кто ж тебе барин, такого наплел?

— Да так, — неопределенно пожал я плечами. — Люди болтают.

— Я не знаю, что где болтают, — рубанул рукой воздух Андрюха, — но с прошлой Пасхи Николай Александрович вели себя тише воды, ниже травы. Ты вот у дружка свого спроси, околоточного. Он власть, врать не будет. Все как есть подтвердит.

— Спрошу, обязательно спрошу, — машинально протянул я, напряженно переваривая неожиданные сведения и вдруг меня осенило. — Слушай, а ты что-нибудь про отношения между братом и сестрой Прохоровыми, знаешь?

Стахов опустился рядом со мной на корточки, достал из кармана трубку и начал размерено ее набивать. Я терпеливо ждал окончания процесса. Тем временем Андрюха выбив сноп ослепительных искр, запалил трут огнива, прикурил, окутавшись сизым ядовитым облаком. Несколько раз затянувшись, он хитро прищурился на меня.

— Только между нами, барин, ты уж не продавай никому… Когда я в прошлом годе освободился, то бедствовал совсем. Никак фарт не шел, а тут с бабенкой столкнулся дворовой, из имения Прохоровского. Пожалела она меня, подкормила, ну я, разумеется, отработал сполна, — Андрюха игриво подмигнул. — И тут-то мне в голову и пришло у хозяев ее пошустрить. Ну и стал, вроде как между делом выспрашивать, что к чему. А бабы, они что? Винца ей плеснешь, так она до утра готова языком чесать. Такого наболтала…

— Чего такого-то? — не выдержал я столь пространного вступления. — Ближе, ближе к делу.

— Дык я и говорю, — как ни в чем ни бывало, продолжил Стахов, — от дворни-то никаких секретов нет. Плохо Николай Александрович с сестрицей ихней жили. Прям как кошка с собакой. Та все на братца папаше жаловалась. Никого не стеснялась, криком кричала, что, мол, загнать его надоть, куда подале, где Макар телят не пас. Фамилию, мол, позорит. Женихов распугивает. А когда их превосходительство с Христинкой сошелся, да вроде как остепенился, сестрица и вовсе с цепи сорвалась. Кажный Божий день как резаная голосила, что родный брат открыто со шлюхой проживает, а в нее, мол, пальцем тычут и обсмеивают.

— И чем дело кончилось? — я достал папиросу из портсигара и закурил.

— А я почем знаю? — принялся выколачивать трубку Андрюха. — Пропала моя бабенка. Вот вдруг взяла и пропала. Я уж грешным делом струхнул, что про мой интерес по простоте душевной кому трепанула. На дно тогда залег. А ее больше нет, не видел.

Поднявшись с коряги, я потянулся и кисло посмотрел на осведомителя.

— Да уж, Андрей Васильевич, не порадовал ты меня. Совсем не порадовал. Ничего полезного от тебя я сегодня не услышал. Все больше пустой треп, да бабьи сплетни какие-то… Ни хрена ты не заработал.

— Как же так, барин! Как же! — дурниной взвыл Стахов. — Я ж костьми ложусь. Днем и ночью без роздыху землю носом рою. А ты не заработал, — теперь в Андрюхином голосе дрогнула слеза.

Я не выдержал и расхохотался.

— Ну, ты брат ей-богу, артист. Талантище. Хоть сейчас на сцену… Только за это выступление и получишь целковый. Но смотри, — мой указательный палец с силой ткнул в его грудь, — Последний раз я такой добрый. Еще раз пустым придешь, будешь лапу сосать… И давай-ка днями отведи меня к этой… как ее… Христине. Хочу ей пару вопросов задать… Да про Самохина не забывай. Очень мне любопытно, кто его на перо посадил и куда бумаги запропастились?..

Остаток дня прошел в бестолковой суете, вымотавшей не хуже напряженной работы. Завалившись спать сразу после ужина, я проснулся среди ночи от тревожного гула набата. Заполошно подхватившись с кровати, метнулся к окну. Где-то в слободе полыхал пожар и кровавые блики беспорядочно метались по комнате.

Бросив взгляд на часы, я обнаружил, что стрелки показывали начало пятого и утро уже вступило в свои права. Сладко зевнув, вдруг с удивлением понял, что сон куда-то испарился. С сомнением покосившись на раскинутую кровать, я накинул халат и вытряхнул из пачки папиросу.

Как водится, курение натощак отозвалось болезненным спазмом в желудке и противной сухостью во рту. Чтобы заглушить тянущую боль, ничего не оставалось, как применить обычное средство — спустится в столовую и чего-нибудь перехватить на скорую руку.

С горящей свечой в руке я шагал по лестнице, тревожа сторожкую тишину спящего дома шарканьем мягких войлочных туфель по скользкому мрамору ступеней и свистящим шелестом ткани атласного халата.

В столовой, тускло освященной едва чадящей в дальнем углу керосиновой лампой, сгорбился в кресле старый лакей, заполошно подхватившийся, стоило мне скрипнуть дверью.

Я неподдельно удивился:

— Тебе-то что не спится, а?

Старик, подслеповато щурясь на меня, проскрипел:

— Мне, барин, на том свете черти перину взбивают. Сколько тех ночей-то осталось? Жаль их на сон тратить.

— Ну, как знаешь, — я не пылал желанием чуть свет выслушивать философские обоснования стариковской бессонницы. — Раз уж ты здесь, организуй винца и закусь какую-нибудь. А то ко мне тоже что-то сон не идет. Справишься?

— Сей момент, — поклонился лакей и тяжело опираясь на деревянную клюку, захромал на кухню.

Уже с удовольствием прихлебывая красное вино, я полюбопытствовал:

— Старый, а ты случаем не знаешь, что горит?

— Почему не знаю? — усмехнулся лакей. — Конечно, знаю. Полиция горит.

— Как полиция? — от такого сюрприза я даже поперхнулся, зайдясь в кашле.

— Да уже почитай второй час полыхает, — старик с неожиданной силой стукнул мне по спине, выбивая попавшую не в то горло влагу.

Отдышавшись, я брякнул недопитый фужер на стол и скомандовал:

— Срочно буди кучера. На пожар меня повезет.

Как ни в чем ни бывало он ответил:

— Так кучер, барин, давно готов. У парадного дожидается.

Эта новость потрясла меня даже больше, чем известие о пожаре в полицейской части. Осев обратно на стул, с которого, было, привстал, я, глупо хлопая глазами, спросил:

— И кто же это распорядился?

— Я распорядился, — гордо ответил лакей.

— Так что же это получается? — подозрительно прищурился я на него. — Выходит, ты заранее знал не только про пожар, а даже то, что я туда ехать соберусь?

— Да Бог с тобой, барин, — без тени смущения отмахнулся старик. — Я ж, чай, больше чем полвека в услужении. Неужто не смекну. Такой трезвон по сию пору стоит, удивительно, что весь дом еще не на ногах. Уж кто-то, да должен был проснуться и дознаться, что полиция горит, а там и ехать туда надумать. Вот я на всякий случай Прошку и растолкал. И ведь как в воду глядел, — сиял он от гордости за свою сообразительность.

Такое объяснение меня вполне удовлетворило и я, не теряя времени, бросился одеваться.

…Когда мой излюбленный хозяйственный экипаж добрался до полицейской части, у здания уже обрушилась крыша. Вокруг него метались какие-то полуодетые люди с ведрами, суетилась пожарная команда в брезентовой форме и блестящих касках. Пожарные больше поливали соседние дома, стараясь не допустить распространения огня, чем спасали недвижимость Министерства внутренних дел.

Потолкавшись в толпе, я выловил с головы до ног перепачканного сажей Селиверстова. К нему испуганной собачонкой жался мокрый Никодим, с криво перебинтованной грязным бинтом головой.

Узнав меня, околоточный размазал жирную копоть по потному лицу и вместо приветствия, обреченно заскулил:

— Ну, скажи на милость, чем я так Бога прогневил, а?.. За что мне все эти напасти?.. Теперь все… Волчий билет в зубы и на улицу, — он опустился на корточки, обхватил голову руками и тонко, по-бабьи, завыл.

Никодим, одной рукой беспрестанно поправляя сползающую на глаза повязку, второй неловко пытался поднять начальника, бормоча как заведенный:

— Будет вам, Петр Аполлонович, будет…

— Так! — я оттолкнул Никодима в сторону, ухватил Селиверстова за воротник, вздернул вверх и грубо, изо всей силы встряхнул. — Прекратить истерику! Распустил, понимаешь, сопли!

Полицейский вяло дергался, пытаясь освободиться, а Никодим, с трудом удержавший на ногах, сжал кулаки в готовности броситься на помощь начальнику. Я, отпустив околоточного, предостерегающе наставил на Колесникова указательный палец и прошипел:

— Иди, погуляй.

Селиверстов, потихоньку приходящий в себя апатично протянул:

— Да, Никодим… Иди… Иди… Посмотри, может, что из вещей вытащили?.. А нам, тут, это, поговорить надо.

Когда Никодим, недоверчиво оглядываясь, побрел в сторону пышущего жаром пожарища, я прихватил околоточного за рукав и потащил за собой.

В экипаже, вытащив из вещевого ящика предусмотрительно прихваченную бутылку с водкой, сорвал с нее осургученную пробку и протянул Селиверстову:

— Пей.

Тот послушно сделал несколько глотков из горла, фыркнул, зашелся в кашле, вытирая рукавом выступившие слезы.

— Ну? — я забрал у него бутылку. — Полегчало?

Селиверстов, тяжело дыша открытым ртом, кивнул головой и прохрипел:

— Да вроде отпустило… Закурить дай.

Околоточный трясущимися грязными пальцами схватил папиросу и сломав две спички смог прикурить только с третьей попытки,

Я дождался, пока он несколько раз жадно затянется, затем спросил:

— Когда загорелось?

Селиверстов устало откинулся на спинку, прикрыл глаза:

— Часа в два по полуночи. Меня колокол с каланчи разбудил. И так сердце защемило, сразу понял — беда приключилась. Пока прибежал, полыхало уже так, близко не подойти. Причем, — он внезапно подался вперед и схватил меня за грудки, — со всех сторон! Одновременно! Смекаешь?!

— Да что тут непонятного? — я с трудом оторвал пальцы околоточного от одежды. — Считаешь, поджог?

— А как ты думаешь? — горячился полицейский, брызгая слюной. — Полвека со дня постройки ни одного пожара! А тут сразу со всех сторон!

— Значит, действительно подожгли, — оставалось резюмировать мне. — И я даже знаю почему.

— Да-а-а-а? — недоверчиво протянул околоточный. — И почему же?

— Про копии уголовных дел кто-нибудь кроме тебя знал? — ответил я вопросом на вопрос.

Селиверстов непонимающе посмотрел на меня:

— Да многие знали… Хотя, — он поднял глаза к потолку. — А ведь кроме Колесникова, пожалуй, и никто. Он, как самый грамотный их писал. Остальным и дела до них никакого не было. Своих забот полон рот.

— Ну, что? Доходит? — хлопнул я его по бедру.

Полицейский согнулся, упер локти в широко разведенные колени, обхватил голову руками и надолго застыл.

Я приоткрыл дверь, выбросил окурок и продолжил:

— Все складывается один к одному. Сначала убивают курьера и пропадают оригиналы уголовных дел. Но, остаются копии. Причем злоумышленник точно знает, что хранятся они в твоем сейфе. Видимо, — я ободряюще похлопал Селиверстова по плечу, — убивать начальника полицейской части слишком накладно, поэтому гораздо проще спалить здание вместе с копиями. А не в меру исполнительного околоточного надзирателя начальство само на клочки порвет. И дело в шляпе. Правильно?

Селиверстов, не поднимая головы, только тоскливо застонал в ответ.

— Кстати, — задумчиво побарабанил я пальцами по сиденью, — ты вроде Никодима перед пожаром потерял? Когда он объявился?

— На пожаре и встретились, — наконец разогнулся околоточный. — Он первым из наших прибежал. Даже успел кой-какие бумаги вытащить.

— Ты смотри? — вроде как неподдельно изумился я. — Какой молодец. Прямо герой. Ранение вон, гляжу, получил.

— Это ты про его голову перевязанную? — Селиверстов вытряхнул из моей пачки очередную папиросу. — Так это совсем другая история.

— Расскажи. Очень мне любопытно, — я поднес ему горящую спичку.

— Да что там рассказывать? — глубоко затянулся околоточный. — Возвращался он накануне вечером домой. Решил проулком срезать. Там-то его и подстерегли. Дубьем так отходили, что он до самого утра без памяти провалялся, когда я его как раз искал с бумагами в департамент отправить. Когда очнулся, кое-как до дому дополз. Толком еще оклематься не успел, а тут пожар.

— И ты поверил этой сказке? — я не выдержал и захихикал.

— Ты к чему клонишь? — вздернулся Селиверстов

— Все к тому же, Петя, все к тому же, — я повозился, устраиваясь удобнее. — Вот ты сам рассуди, про копии уголовных дел, кроме тебя знал один Колесников. Верно?

Околоточный кивнул.

— Дальше, — задушевным тоном продолжил я. — Когда возникает необходимость отправить курьера с этими самыми злополучными делами, Никодима так кстати избивают неизвестные. И свидетелей нападения само собой нет. А ведь он наверняка знал, что в первую очередь ты его курьером выберешь. Согласен?

— Ну да, — вынужден был согласиться нервно кусающий губы Селиверстов.

— Но не мог он предположить только одного, что ты возьмешь и отдашь копии мне. Поэтому, со спокойной душой подпалил часть. А чтобы никто ничего не заподозрил, так геройствовал на пожаре. Как тебе мой вариант развития событий? — прихлопнул я ладонью по сиденью.

Околоточный заторможено вытер испарину со лба, пробормотал под нос:

— В голове не укладывается. Никодим?.. Да нет, быть этого не может…

Я криво усмехнулся:

— В жизни, Петр Аполлонович, чего только не бывает. Пора бы привыкнуть… Давай-ка я тебя домой отвезу. Здесь все равно уже делать нечего. Сам же двинусь их высокопревосходительство Александра Юрьевича Прохорова обхаживать, чтобы он за тебя слово Бибаеву замолвил. Теперь мы точно в одной упряжке. Больно уж тебя активно со свету сживают, а мне это категорически не нравится. Значит, попробуем этим деятелям помешать.

Селиверстов промолчал, только посмотрел на меня с сомнением и надеждой…

Всю обратную дорогу до имения, куда я добрался в девятом часу утра, мне было не по себе, томило нехорошее предчувствие. Выпрыгнув на ходу из экипажа, я со всех ног рванул наверх.

Дверь в мою комнату была распахнута настежь, а внутри все перевернуто вверх дном. Я осторожно шагнул через порог, с замиранием сердца осмотрелся и облегченно перевел дух. Тайник с сейфом остался в неприкосновенности.

На внушительную нишу вентиляционного хода за камином я совершенно случайно наткнулся в первый же вечер проживания в доме. В глаза бросилась парусившая на сквозняке ткань, которой вместо обоев были обиты стены. Тогда, кроме толстого слоя пыли и десятка дохлых пауков, я больше ничего в ней не обнаружил и до поры забыл про находку.

Зато когда мне понадобилось куда-нибудь пристроить сейф, то лучше места не нашлось. А после восстановления первоначального вида покрытия стены и дополнительной маскировки журнальным столом, обнаружить тайник стало возможным только с применением металлоискателя.

Теперь я стоял посреди разгрома и тихо радовался своей предусмотрительности. А то, что искали копии уголовных дел, сомнений не оставалось, потому как открыто лежавшие деньги остались в неприкосновенности.

Собравшись вызвать прислугу для наведения порядка, в дверях я столкнулся с Прохоровым. Одетый в домашний халат хозяин дома, поджав губы, неодобрительно разглядывал бардак, царивший внутри комнаты.

— Позвольте полюбопытствовать, Степан Дмитриевич, а что здесь произошло? — сквозь зубы, недовольно процедил он.

— Доброе утро, Александр Юрьевич, — не обращая внимания на его тон, почти весело приветствовал я Прохорова. — Полагаю, кто-то, воспользовавшись моим отсутствием, навел порядок сообразно своим представления.

— То есть, вы хотите сказать, что комнату обокрали?! — не принимая моей игривости, вскипел вельможа.

— Не то, чтобы обокрали, — я всем видом демонстрировал невозмутимость, — Скорее обыскали… Кто-то в этом доме слишком много знает. И при этом он очень, я бы даже сказал, слишком, шустрый.

Лицо Прохорова покраснело и было видно, что он сдерживается из последних сил. Меча молнии из-под насупленных бровей, он прошипел:

— Подобного в этом доме не случалось никогда… Если понадобиться, засеку всю прислугу, но дознаюсь, чьих это рук дело.

Конечно, на первый взгляд, подобный способ дознания являлся самым эффективным. Но, только на первый взгляд. Никто не мог дать гарантии, что кто-нибудь из дворни под розгами не возьмет вину на себя, лишь бы прекратить страдания. А мне была нужна на сто процентов достоверная информация, добывать которую теперь придется иными способами. Поэтому я поспешил успокоить Прохорова.

Лишь получив с меня заверения, что виновный в любом случае будет найден и наказан, он, скрепя сердце, отменил экзекуцию и пригласил составить компанию за завтраком.

За едой мы перекинулись всего несколькими общими фразами. Когда же прислуга убрала тарелки и подала кофе с коньяком и сигары, Прохоров, окутавшись ароматным облаком, наконец, спросил:

— Так все же, Степан Дмитриевич, вы раскроете мне, что у вас искал злоумышленник?

— Конечно, Александр Юрьевич. От вас у меня секретов нет и быть не может, — я осторожно отпил глоток обжигающей черной жидкости. — Найти пытались копии уголовных дел, возбужденных по последним убийствам, в том числе и по убийству вашего сына. Я их очень удачно выпросил у Селиверстова прямо перед пожаром. Но в полицейской части об этом никто не знал, поэтому она и сгорела. А оригиналы, если вы не в курсе, исчезли еще раньше. Их похитили у погибшего курьера.

— В курсе я, в курсе, — мрачно перебил меня Прохоров.

Выдержав паузу и убедившись, что он больше ничего не хочет сказать, я продолжил:

— Часть-то полицейскую злодеи спалили, в полной уверенности, что копии там. А вот кто узнал про мой маленький секрет, вопрос? И этот вопрос не дает мне покоя. Выходит, преступники имеют в доме своего человека, и тот осведомлен гораздо лучше, чем хотелось бы… Далее, напрашивается еще один неутешительный вывод — убивал и убивает не маньяк-одиночка, а организованная банда, что с одной стороны усложняет, но с другой, значительно упрощает дело.

— Последний посыл не понял? — приподнял бровь собеседник. — В каком это смысле упрощает-усложняет?

— Все элементарно, — я с удовольствием затянулся сигарой. — Усложняет тем, что придется вычислять соглядатая среди дворни. Но это гораздо проще, чем искать иголку в стоге сена, то есть маньяка. Когда работает организация, как бы она не маскировалась, следы все равно остаются. Людям-то свойственно ошибаться. И чем больше их в организации, в нашем случае в банде, тем больше вероятность ошибки, — Прохоров внимательно слушал, а я, тем временем, продолжал развивать мысль. — Таким образом, шпион неизбежно где-нибудь, да промахнется. Вернее, он уже дал маху, столь явно обнаружив свое присутствие. Теперь его поимка — вопрос времени… А вот с маньяком-одиночкой было бы гораздо сложнее. Просчитать его действия крайне сложно, а вернее, практически невозможно. Если же, как зачастую бывает, он, почувствовав опасность, заляжет на дно, тогда все, его в принципе не уже найти.

— Так вы считаете, что Николай погиб не случайно? — Прохоров с силой раздавил окурок сигары в пепельнице и одним махом допил коньяк из рюмки.

— Однозначно, — я отодвинул пустую кофейную чашку, — и в этой связи у меня у вам, Александр Юрьевич, две просьбы.

— Чем могу, — он благосклонно посмотрел на меня.

— Первая — попросить Бибаева, чтобы не случилось, не трогать Селиверстова хотя бы месяц.

Прохоров недовольно скривился, а я с жаром продолжил:

— Александр Юрьевич, я вас уверяю, это пойдет на пользу дела! Сейчас мне крайне необходим околоточный!

— Хорошо, — он обреченно махнул рукой, — Какая вторая?

— Вторая еще более дерзкая, — усмехнулся я. — У меня накопился целый ворох вопросов, касающихся отношений внутри вашей семьи. Если я не получу откровенных ответов, то выполнение поставленной вами же задачи будет весьма затруднено.

Прохоров долго сидел, уставившись невидящим взглядом в окно. Потом очнулся, прихлопнул ладонью по столу и заявил:

— Согласен. Вы получите ответы на все свои вопросы. Но не сегодня.

Я понимающе усмехнулся, но не удержался от комментария:

— Только долго не тяните, Александр Юрьевич. Время работает против нас.

Он странно посмотрел на меня и до чрезвычайности серьезно добавил:

— Погодите, ждать осталось совсем немного. Еще раз повторяю, вы получите исчерпывающие ответы, — затем порывисто поднялся и неожиданно сухо откланялся. — А сейчас прошу простить, срочные дела государственной важности…