Перл, горничная Лионов, открыла гостю дверь. Мистер Меламед хотел заговорить с ней, но в этот миг раздался жалобный детский вопль. Дверь в гостиную распахнулась, оттуда стрелой вылетел маленький мальчик в ночной сорочке и домашних туфлях — и с плачем побежал вверх по лестнице.

— Джошуа! Немедленно в кровать! — закричала юная леди, что гналась за ним по лестнице. (Читатель, мне неловко признаваться тебе, но то была я.) — Если ты хоть раз еще проберешься в гостиную и подслушаешь чужой разговор — я снова тебя отшлепаю!

Сквозь открытую дверь до мистера Меламеда доносились женские рыдания. Он уже подумал было, не отложить ли визит на следующий день, когда из комнаты вышел мистер Лион и окликнул дочь:

— Прошу тебя, Ребекка, не надо никого шлепать. Джошуа, послушай сестру и ложись спать.

Мистер Лион повернулся, направляясь обратно в комнату, и увидел в передней гостя.

— Мистер Меламед! Вы так добры, что приехали нас проведать! Перл, пожалуйста, принеси чаю в гостиную.

Перл сделала реверанс и удалилась. Мистер Меламед прошел за мистером Лионом в гостиную. Увидев плачущую Розу Лион и бледную Ханну, мистер Меламед понял, что они уже знают обо всем.

— Я пытался умолчать о случившемся, мистер Меламед, пытался что есть сил. Младшие дети ни о чем не знают. Но я не сумел долго скрывать такую тяжкую тайну от моей любимой жены, Ханны и Ребекки. Они слишком хорошо меня знают. Когда они стали обсуждать свадьбу, я не смог сдержать слез. Конечно, они поняли, что произошло нечто ужасное.

— Вы принесли нам какие-то вести, мистер Меламед? — всхлипывая, проговорила миссис Лион. — Хоть жалкую кроху, что-нибудь, что может поддержать нас в этот тяжелый час?

В комнату вернулась Ребекка и села рядом с Ханной. Ее младшие сестренки уже крепко спали наверху, и она надеялась, что Джошуа последует их похвальному примеру, так как хотела послушать гостя.

— Прежде всего пусть мистер Меламед сядет, моя дорогая, — сказал мистер Лион жене.

Мистер Меламед сел и поглядел на маленький круг застывших в ожидании лиц. Он не знал, что сказать. Но, всматриваясь в их глаза, он вдруг осознал, что миссис Лион права. Он был обязан дать им что-нибудь, хотя бы призрак надежды, и поэтому сказал:

— Я намерен написать письмо Аврааму Голдшмиду.

— Финансисту? — спросил мистер Лион.

— Да. Не буду называть имен, поскольку, как я уже говорил, чрезвычайно важно, чтобы слухи о вашем бедственном положении не достигли ваших деловых партнеров. Я сообщу мистеру Голдшмиду, что некий торговец нуждается в беспроцентной ссуде, чтобы поправить свои дела. Уверен, что мы с ним сумеем договориться. А вы, мистер Лион, должны сказать мне, о какой сумме пойдет речь и сколько времени вам понадобится, чтобы расплатиться.

— Я займусь этим сегодня же.

— Что касается свадьбы вашей дочери и Дэвида Голдсмита, я убежден, что все можно уладить. Я знаю человека, который будет только рад исполнить мицву, взяв на себя все свадебные расходы. А комнаты на Бери-стрит — молодые могут жить там столько, сколько пожелают. Мы будем вести учет расходам, и вы расплатитесь со мной, когда сможете.

— Мистер Меламед, вы слишком добры! — воскликнула миссис Лион, вытирая глаза платком. — Вы словно ангел, посланный нам с небес. Ханна, дорогая, ведь правда он — истинный ангел?

Ханна ничего не ответила. Она с такой силой стиснула носовой платок, что пальцы ее побелели. Но еще белее было ее обращенное к полу лицо: казалось, в нем не осталось и кровинки. Иной мог бы подумать, что Ханна не в силах говорить, ибо ее переполняют благодарность и облегчение, но Ребекка подозревала, что ее сестра молчит по другой, куда более тревожной причине.

Всеобщее внимание от Ханны отвлекла Перл: постучавшись, она внесла в гостиную поднос с чаем. Маленькая компания сидела молча, пока горничная обносила всех чашками и пирожными.

— Вы свободны, Перл, — сказала миссис Лион.

— Да, мэм. — Перл сделала реверанс. Прежде чем выйти из комнаты, она бросила прощальный взгляд на Ханну, отказавшуюся от чая и пирожных.

Когда дверь вновь закрылась за Перл, мистер Лион обратился к мистеру Меламеду:

— Но что же вор? Вы продвинулись в его поисках?

— Лишь немного, но я по-прежнему уверен, что найду его. У меня есть основания полагать, что преступление совершили двое.

— Двое? — удивленно переспросил мистер Лион.

— Мужчина и ребенок.

— Я так и знала!

Мистер Меламед, который как раз помешивал чай, вздрогнул от неожиданности. Он не думал, что эта подробность вызовет столь бурный резонанс. Он поднял глаза, желая понять, кому принадлежал возглас.

— Именно так я и говорила, мистер Лион. Ведь говорила я вашему отцу, девочки?

— Миссис Лион, пожалуйста, дайте мистеру Меламеду закончить, — вмешался мистер Лион прежде, чем его дочери успели промолвить хоть слово.

— Боюсь, я не понимаю вас, — сказал мистер Меламед. — Вам стало известно что-то, о чем мне следует знать?

— Нет, — твердо ответил мистер Лион. — Моя жена считает, Что она знает, кто вор, но это не более чем плод ее воображения.

— Дружба между мистером Оппенгеймом и твоим мальчиком-посыльным — не плод моего воображения, — возразила миссис Лион. — Ты сам говорил, что когда мистер Оппенгейм уехал в Манчестер, мальчик был сам не свой.

— Это правда, мистер Лион? — спросил мистер Меламед. — Они действительно были такими близкими друзьями?

— Оба они родом из одной и той же местности в Богемии, оба были одиноки в Лондоне, поэтому мистер Оппенгейм опекал Саймона как старший брат. Когда в лавке не было покупателей, он понемногу учил мальчика Торе. Если Саймон делал успехи в учебе, Джейкоб давал ему кусок пирога или яблоко; неудивительно, что мальчик был привязан к своему учителю. Не вижу в этом ничего дурного и не понимаю, почему миссис Лион считает, что это каким-то образом связано с кражей.

— Я трижды растолковала тебе, почему так считаю, — заявила миссис Лион. Затем она повернулась к мистеру Меламеду: — Скажите мне как беспристрастный наблюдатель: вы не находите странным, что мистер Оппенгейм приехал в Лондон в тот самый день, когда было совершено ограбление? Какие у него были здесь дела? Почему он не пожелал разговаривать с моим мужем?

Мистер Меламед промолчал, поскольку и сам задавался теми же вопросами.

— Я уже объяснял вам, миссис Лион: он спешил, — сказал мистер Лион. — Уверен, что он зайдет к нам до отъезда.

— Мистер Лион, я хочу услышать мнение мистера Меламеда.

Все взгляды обратились к Эзре Меламеду, который спокойно произнес:

— Мистер Оппенгейм уже уехал в Манчестер. Сегодня я говорил с хозяйкой пансионата, где он останавливался.

— Вот! — вскричала миссис Лион. — Твоя доброта ослепила тебя, мистер Лион. Но я-то вижу, что происходит. Вероятно, мистер Оппенгейм разработал план ограбления вместе с тем ребенком. Мальчик знал, что мистер Оппенгейм приезжает в Лондон; он взял ключ из твоего стола, пока никто не видел. Вечером, когда ты и мистер Уорбург разошлись по домам, он отпер дверь мистеру Оппенгейму и они выкрали шкатулку. А потом вернулись в Манчестер с твоей тысячей гиней.

— Я не желаю больше слушать вашу клевету, миссис Лион, — вскипел мистер Лион. — Джейкоб мне как родной сын. Он никогда бы не причинил мне вреда. Я это знаю. — Он вынул из кармана платок и вытер лоб. Затем, повернувшись к мистеру Меламеду, добавил: — Конечно же миссис Лион хочет помочь, но она не знакома с мистером Оппенгеймом так близко, как я, и не имеет ясного представления о характере юноши. Я же могу более верно судить о том, что он за человек, а потому прошу вас вычеркнуть имя Джейкоба Оппенгейма из вашего списка подозреваемых.

Миссис Лион принялась яростно толочь кусочки сахара в сахарнице, однако ничего не сказала. Вместо нее вновь заговорил мистер Лион:

— Но мы так и не дали вам закончить ваш рассказ, мистер Меламед. Быть может, вы узнали, где находится третий ключ? Вы разработали собственную теорию?

Мистер Меламед почувствовал, что его начинает подташнивать.

— Саймон по-прежнему в Лондоне, мистер Лион, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Он не уехал в Манчестер.

— Вот! — воскликнул мистер Лион. — Браво, мистер Меламед! Я знал, что мальчик не имеет никакого отношения к делу. А когда вы найдете ключ…

— Я уже нашел третий ключ.

— Нашли? И где же?

— В кармане Саймона.

Мистер Лион взглянул на гостя, не в силах вымолвить ни слова.

— Я собираюсь съездить в Манчестер, мистер Лион. Думаю, вам следует поехать со мной.

Той ночью ни Ханна, ни Ребекка не могли уснуть. Поначалу старшая сестра пыталась скрыть слезы от младшей, а младшая — от старшей, но вскоре они уже рыдали в объятиях друг друга.

— Ханна, пожалуйста, не плачь, — утешала сестру Ребекка. — Все образуется. Ты ведь слышала, что сказал мистер Меламед? Он позаботится о нас.

— О да, мистер Меламед позаботится о нас… как заботится о приютских детях, и всех тех, кому он раздает милостыню. Он станет покупать нам еду и одежду, и мы превратимся в нищих. Мы будем полностью зависеть от милостей других.

— Но ведь это ненадолго, пока папа будет копить деньги.

— Папа всю жизнь трудился, чтобы скопить состояние. Заново таких денег быстро не соберешь.

— Значит, мы научимся жить проще. Я буду есть один тост на завтрак, а не два. И не стану просить Перл затопить камин в нашей комнате… разве что будет совсем-совсем холодно. Но ты сможешь выйти за мистера Голдсмита — вот что важно.

— Нет, не смогу.

— Почему? Ведь мистер Меламед говорил…

— Мистер Меламед! Мистер Меламед много чего говорил. Да только он забыл об одной чрезвычайно важной стороне дела.

Ребекка смотрела на сестру, широко раскрыв глаза. Она никогда не слышала, чтобы Ханна говорила так резко, и произошедшая с сестрой перемена испугала ее.

— О чем, Ханна? О чем он забыл?

— Он забыл спросить, желает ли нищая мисс Ханна Лион получать милостыню. А спроси он об этом нищую мисс Ханну Лион, она бы ответила: «Нет, сэр, не желаю».

— Но Голдсмитам необязательно знать, что свадьбу оплатит кто-то другой или что мистер Голдшмид даст папе ссуду.

— Они все равно узнают правду.

— Даже если так, это ничего не изменит.

— Разумеется, изменит. Как бы ты чувствовала себя, узнав после свадьбы, что муж лгал тебе? Говорил, будто он состоятельный человек, а на самом деле все это время был нищим?

— Думаю, меня бы это очень обидело.

— Еще бы! А как бы тебе понравилось жить в доме, где муж и его родня смотрели бы на тебя свысока, потому что ты — дочь бедняков, да не честных бедняков, а обманщиков, которые хитростью выдали замуж дочь-бесприданницу?

— Наверное, мне бы это вовсе не понравилось. Но, Ханна, Голдсмиты — хорошие люди. Они не станут презирать тебя за бедность. Они увидят твои достоинства и будут ценить тебя за них.

— Если бы они подписали брачный договор, зная о моем денежном положении — тогда, возможно, было бы так, как ты говоришь… хотя я и в этом очень сомневаюсь, Ребекка. Есть множество других молодых леди, знаешь ли.

Ребекка прекрасно об этом знала, и поэтому ей пришел на ум Брайтон и все тамошние леди. Она вздрогнула, вообразив себе, как у одной из них налаживается шидух с завидным и внезапно освободившимся женихом. Но тут Ребекка отвлеклась от своих тревожных мыслей, увидев, как Ханна накидывает шаль, зажигает свечу, стоящую у кровати, ставит ее на письменный стол и сама садится за стол.

— Ханна, что ты делаешь?

— Я напишу мистеру Голдсмиту. Объявлю ему, что хочу расторгнуть помолвку.

— Ты не можешь так поступить!

— Я должна.

— Нет, Ханна, надо дать мистеру Меламеду возможность что-нибудь сделать. А вдруг он отыщет вора?

— Может быть. Но даже если отыщет, он не вернет все остальные деньги отца. Мы все равно останемся бедняками.

— Но все может измениться в один миг. Разве ты не веришь в это?

— Конечно, верю.

— Тогда почему бы не подождать? Ты ведь не обязана писать мистеру Голдсмиту прямо сейчас. Дождись хотя бы, пока он вернется из Брайтона.

Стук в дверь перепугал девушек.

— Кто там? — спросила Ханна.

— Это я, мисс Ханна, Перл, — прошептали по ту сторону двери.

— Входи, Перл, — сказала Ханна, и горничная открыла дверь.

— Простите за беспокойство, мисс Ханна. Вы только не подумайте, что я невежа, раз вот так пришла к вам…

— Конечно, не подумаю, Перл. Что-то случилось?

— Ну, кое-что ведь случилось, верно? Я не собиралась, но просто не смогла удержаться и подслушала кусочек разговора в гостиной. Мы с родителями посоветовались и решили… мисс Ханна, мы хотим подарить вам вот это, чтобы помочь заплатить за свадьбу. Здесь не так много, но нам очень хочется помочь.

Перл достала из кармана фартука платок — его уголки были собраны в узел, образуя небольшой мешочек, куда могло поместиться несколько монет.

— Пожалуйста, возьмите, мисс Ханна.

Ханна поглядела на белый платок. Ее глаза наполнились слезами.

— Спасибо тебе, Перл. И поблагодари от меня родителей. Я очень тронута вашей добротой, но не могу взять эти деньги. Не могу.

Ханна опустила голову на стол и заплакала. Перл молча смотрела на нее, а затем, повернувшись к Ребекке, проговорила:

— Все переменилось, да?

Ребекка медленно кивнула:

— Да. Все переменилось.

А в другом доме, неподалеку от Девоншир-сквер, тоже горела свеча. Она принадлежала мистеру Меламеду, который, как и сестры, не мог уснуть. Он стоял у открытого окна своей библиотеки и смотрел на звездное небо.

Глядя, как над его головой разворачивается небесное действо, он не мог не подметить вопиющее различие между стройным порядком, царящим в космосе, и вечным беспорядком поднебесного мирка. В вышине мерцали тысячи тысяч светил, однако они не теснили друг друга и не ссорились. Ни одна из звезд не желала похитить чужой свет, чтобы сиять ярче. Между ними пролегали определенные границы, и звезды чтили их. И, в отличие от людей, они знали: мир, который не уважает границ, установленных Творцом, обрекает себя на хаос и разрушение. Такой мир никогда не познает возвышенных даров гармонии.

Удивительно, к чему может привести одно-единственное преступление, подумал мистер Меламед, переведя взгляд с ночного неба на письмо, которое держал в руке. Всего одна кража — как та, что произошла в лавке мистера Лиона, — способна выпустить на волю разрушительные силы хаоса. Жизни, до того мирно текшие к достойному завершению, меняют свой ход и устремляются неведомо куда. Так, Ханна Лион и Дэвид Голдсмит уже готовились создать свой дом — а теперь, возможно, они навсегда расстанутся и семейный очаг так и не будет зажжен. Дом родителей Ханны, где до недавнего времени царили покой и согласие, теперь гудел от пререканий и ссор. А Саймон? Лишь несколько дней назад мальчик был на добром пути: все говорило о том, что он вырастет честным юношей, его ждала работа на складе мистера Лиона. Теперь же, по-видимому, его ждет виселица.

Представляет ли вор — кем бы он ни был, — сколько бед он натворил? Неужели он никогда не смотрел в ночное небо, с благоговением и восторгом наблюдая тончайшую гармонию Вселенной и принимая к сведению уроки космоса?

Раздумывая над этими вопросами, мистер Меламед вновь ощутил, какую огромную ответственность он взял на себя. Как и прежде, он надеялся хотя бы отчасти возместить ущерб, причиненный вором, и поэтому вернулся к письму.

Он писал на континент, но обращался не к старшей дочери, жившей там с мужем, а к ребе — главе хасидской общины, к которой присоединились его дочь и зять. Говорили, что этот ребе — чудотворец, дочь нередко писала мистеру Меламеду о том, как он чудесным образом спасал своих последователей от всяческих бед.

Не то чтобы мистер Меламед одобрял деятельность всех этих хасидов; он всегда читал письма дочери с изрядной долей недоверия. Но в тот вечер он сам нуждался в чудесном спасении. Он обязан был разоблачить вора и восстановить равновесие в своем маленьком мире, поэтому и решил написать ребе письмо, обратиться к нему за напутствием и помощью.

Поскольку благотворительность открывает все двери, в письмо мистер Меламед вложил переводной вексель — ребе сможет обменять его на деньги и раздать их бедным. Мистер Меламед знал: помогать деньгами следует тайно, чтобы бедняки не знали, откуда пришла помощь: это позволяет им сохранять достоинство.

Он же совершил ошибку, открыв свои благотворительные планы супругам Лион и их дочерям. Он не собирался этого делать. Если глава семьи решил рассказать домашним о своем финансовом крахе — это был его выбор. Но мистер Меламед должен был настоять на том, чтобы поговорить с мистером Лионом с глазу на глаз. Единственное его оправдание состояло в том, что, увидев отчаяние миссис Лион, он захотел немедленно предложить их семье какую-то помощь. Но то была ошибка, нельзя было позволять состраданию взять верх над здравым смыслом.

Однако он допустил это, и теперь дочь Лионов презирала его. Мистер Меламед понимал ее состояние; окажись он на ее месте, он, вероятно, чувствовал бы то же. Но он надеялся, что девушка не станет делать глупости — например, писать Голдсмитам о случившемся. Все еще может обернуться к лучшему. Они должны верить в это.

Мистер Меламед посмотрел на письмо. Пока что он продвинулся не далее приветствия. Он никогда раньше не слал писем хасидским ребе и не представлял себе, что следует писать, — поэтому решил быть кратким. Вот что он написал: «Некий еврей из Лондона, хозяин часовой лавки, потерял свое состояние. Если бы ребе помог вернуть ему утраченное, чтобы семье не пришлось жить на благотворительные деньги, мы были бы чрезвычайно признательны».

Сложив письмо вдвое, он взял со стола палочку сургуча и поднес ее к пламени свечи. Когда сургуч начал плавиться, он занес его над складкой листа. Пока яркие капли падали на бумагу, мистер Меламед искал в ящике стола печать, но почему-то никак не мог найти ее.

Сургуч уже остывал. Не так уж страшно, если на письме не будет печати, но все же это не принято — по крайней мере, среди джентльменов. Внезапно он вспомнил о серебряной пуговице с эмблемой: ее можно приложить к листу, и ребе никогда не узнает, что это не личная печать мистера Меламеда. Взяв письмо, он прошел в гостиную, где в ящике стола хранилась пуговица, и успел вовремя прижать ее к сургучной кляксе.

Теперь послание было запечатано надлежащим образом. Утром кто-нибудь из слуг отправит его.

Часы пробили час, напоминая о том, что пора спать — и наконец-то он мог лечь в постель с легким сердцем. Он делает все, что может. Остальное — в руках а-Шема.