Я – Спартак! Возмездие неизбежно

Атамашкин Валерий Владимирович

Лейтенант ФСБ Спартак Гладков и олигарх Марк Крассовский – злейшие враги. Лейтенант несколько лет пытается уличить олигарха в продаже на черном рынке военных технологий. И наконец Гладков берет Крассовского с поличным при передаче террористам новейшей установки РЭБ. Во время завязавшейся перестрелки пуля попадает в прибор и… Спартак оказывается в далеком прошлом, за 70 лет до нашей эры.

Идет последний год восстания гладиаторов. Оно потерпело крах – голод, холод и раскол грозят полным разгромом, рабы заперты на Регийском полуострове. Сумеет ли молодой лейтенант поднять боевой дух восставших? Сможет ли обновленный Спартак, используя боевой опыт спецподразделений XXI века, переломить ход войны? И что будет, когда Гладков узнает, что за личиной победоносного римского полководца Марка Красса скрывается его старый враг?

Пролог

Рука, потянувшаяся к кобуре, отдернулась. Я сжал вспотевшую ладонь в кулак, уставился на автомобиль, который остановился у шлагбаума парковки бытового склада. За тонированными стеклами автомобиля, к тому же в полной темноте, я не мог разглядеть, что происходило в салоне. Погас ближний свет фар. Скрипнул шлагбаум, поднялся вверх. Черный, отполированный до блеска седан медленно въехал на парковку. Заглушили двигатель, из выхлопных труб тонкими струйками потянулась белесая дымка конденсата. Передние двери плавно открылись, и на парковку вышли двое телохранителей – строгие костюмы черного цвета, подтянутые, коротко стриженые, на поясе кобура. С минуту они осматривались, затем один из них подошел к изрисованной граффити стене склада, поднял ворота. Второй открыл заднюю дверь седана. Встал так, что на какое-то время закрыл мне обзор. Из салона автомобиля послышался сухой приступообразный кашель. Я стиснул зубы, в висках пульсировала кровь.

На парковке появился мужчина на вид пятидесяти лет. Среднего роста, чуть полноватый, с редкой бородой и большими выразительными глазами. Каштановые волосы растрепались и прилипли ко взмокшему лбу. Он огляделся, взял из рук своего телохранителя небольшую бутылку минералки. Жадно сделал несколько больших глотков и тут же вернул бутылку обратно секьюрити.

– Спасибо, в горле сегодня першит.

– Что-то еще, Марк Робертович? – с серьезным видом спросил телохранитель.

– Не сейчас, Аркаша, – покачал головой Марк Робертович. – Займись делом.

Впервые Марк Робертович Крассовский попал в нашу разработку в 2011 году, когда его некоммерческий фонд «зашумел» в только открывшемся «Сколково», вкладывая немалые деньги в разработку и развитие новейших технологий. К тому моменту я только начал работать в ФСБ, получил лейтенанта и пытался всячески проявить себя, поэтому с удовольствием взял в разработку так называемое «дело олигарха», которое многие наши ребята считали тухляком, оттого сторонились как черт ладана. Я был сразу предупрежден, что рою там, где не следует, и наверняка найдется много желающих щелкнуть меня по носу. Как-то на одном корпоративе, после того как градус принимаемых офицерами напитков крепко обосновался на отметке сорок, прозвучал совет, что я должен закрыть на происходящее глаза. Многие тогда высказали мнение, будто, копая под Крассовского, я собственноручно вырою себе могилу. Однако для меня стало делом чести вывести олигарха на чистую воду. Все дело в том, что особое место в инвестиционном списке Крассовского занимали новейшие российские разработки в области РЭБ, которые олигарх почти в открытую продавал на черном рынке нашим западным «партнерам». Я, как человек, за свою жизнь прошедший три горячие точки, комиссованный после контузии во время конфликта в Южной Осетии, понимал, к чему все это может привести. Из-за таких, как Крассовский, наша страна ослабевала, на войне гибли те, кто был призван защищать свою Родину. «Дело олигарха» стало продолжением меня, я твердо решил вывести этого человека из игры, для чего должен был поймать его с поличным, и последовательно шел к своей цели. Увы, затеянные мной операции с треском проваливались, всякий раз Крассовский ускользал из моих рук. У начальства уже лежало подписанное мной заявление об увольнении без даты. Поэтому 17 июня был мой последний шанс поставить в «деле олигарха» жирную точку. В этот день Марк Робертович Крассовский лично присутствовал на заключении крупной сделки по продаже экспериментальной установки РЭБ…

Троица из седана скрылась в здании склада. Ворота с грохотом опустились, подняв пыль на асфальте. Капитан группы захвата, сидевший по левую руку от меня, выверенным движением надел маску. Мы переглянулись, я коротко кивнул, дал понять, что настало время переходить к делу. Капитан отдал звучный приказ своим бойцам:

– Приготовиться! – Он посмотрел на меня и спросил: – Спартак, ты хорошо подумал?

Я знал, что он спросит, поэтому ответил без раздумий, так, чтобы ни у кого из сидящих в машине не оставалось сомнений. Громко и уверенно:

– Поехали…

Мы начали штурм. Все получилось – мы действительно застали Крассовского во время сделки по продаже экспериментальной установки РЭБ. Началась перестрелка между группой захвата, телохранителями Крассовского и людьми с черного рынка. Выстрелы, крики, кровь… Но затем что-то пошло не так. Один из телохранителей западных «партнеров» случайным выстрелом попал в активированную установку РЭБ. Я не могу сказать, что произошло дальше. Возможно, те, кто находился в непосредственной близости от установки, облучились, в их числе был и я.

Я хорошо помню, как гудело в голове в тот момент, когда я впервые открыл глаза после облучения. Долго щурился, всматривался в расплывающиеся силуэты сквозь навязчивые солнечные лучи, слепящие глаза. По привычке потянулся к поясу, где обычно в кобуре висел пистолет, но пальцы схватились за пустоту. Один раз, другой. Под ложечкой неприятно засосало, во рту появился привкус меди. Не хотелось верить, что я потерял пистолет. Пришло понимание, что Крассовский мог уйти… Признаться честно, тогда я был готов ко всему – на моем заявлении без даты теперь могли запросто поставить число, я мог вылететь со службы по статье. Но в тот миг волновало меня совсем другое – я не сумел довести до конца дело всей своей жизни. В груди кольнула просыпающаяся ярость, перемешанная с чувством обиды на самого себя.

Я протер тыльной стороной ладони глаза, несколько раз выдохнул, пытаясь избавиться от надоедливого шума в ушах. Выкашлял мокроту, которой забились бронхи и легкие. Полегчало, вот только стоило мне оглядеться, как от неожиданности я чуть было не завалился на землю пятой точкой. Было от чего – ко мне шли пятеро высоких, крепко сложенных мужчин, укутанных в странные лохмотья, вооруженных. Снег, крупными хлопьями лупивший по глазам, значительно уменьшал видимость, мне приходилось щуриться и всматриваться перед собой, только тогда я разглядел их вожака. У него была смуглая кожа, длинные прямые волосы, убранные в хвост, лицо, побитое грубыми шрамами, тяжелый испытывающий взгляд. Обращал на себя внимание меч с круглой рукоятью, висевший в ножнах на его поясе. Ботт бился о мускулистое бедро. В левой руке вожак держал мешок, насквозь пропитанный какой-то жидкостью, и я не сразу понял, что эта жидкость – кровь. Остальные четверо выглядели не менее зловеще и отталкивающе, на первый взгляд напоминая дикарей.

Я чувствовал, что слаб и мне попросту не хватит сил бежать или вступить с незнакомцами в схватку, окажись они недружелюбно настроены. Стоя на месте будто вкопанный, я силился разобраться с беспорядочным потоком информации, разом рухнувшим на мою голову. Теперь все происходящее вокруг виделось мне отчетливо, исчез противный шум в голове. Я огляделся, и каково же было мое удивление, когда вместо привычных рубашки и брюк увидел, что укутан в странный шерстяной плащ пурпурного цвета. Под плащом на мне был надет необычный железный панцирь, будто бы повторяющий мои анатомические черты. Завершали образ совершенно нелепые башмаки и поножи. В башмаки были заправлены рваные тряпки, лоскутами обмотанные вокруг моих ног. Поножи, также из железа, больше напоминали щитки.

Повсюду раскинулось заснеженное поле, из-за крупных снежных хлопьев, заволакивающих горизонт, упала видимость. Я не видел звезд, но обратил внимание, что за спинами приближающейся ко мне группы в небо подымаются столбы дыма от костров. Пришлось приложить усилие, чтобы убедить себя в том, что происходящее вокруг реальность. В голове начали появляться вопросы.

Как я мог оказаться здесь, в заснеженном поле?

Кто эти люди?

Откуда лохмотья, надетые на меня неизвестно кем?

Где Крассовский, продавцы с черного рынка, ребята из группы захвата?

Я не успевал дать ответ, как в голове возникал новый вопрос. Сейчас мое сознание напоминало пруд, некогда чистый и прозрачный, а теперь взбаламученный, с поднятым с самого дна илом. Стало не по себе. По опыту я мог сказать, что, если вопросов, на которые не удалось ответить сразу, скапливалось больше двух – дело дрянь. Следовало сбросить с себя оцепенение и выяснить, что же на самом деле произошло. Вполне возможно, что эта странная компашка могла быть в курсе всего происходящего.

Видя мое замешательство, вожак, тот самый смуглый, с лошадиным хвостом, приветственно вскинул свободную руку, испачканную в запекшейся крови, и, следует признаться, его слова поставили меня в тупик.

– Все в порядке, Спартак? – как-то совсем сухо спросил он. – На тебе нет лица.

Я ничего не ответил, посмотрел на этого странного человека внимательней, силясь понять, что он от меня хочет и откуда знает мое имя, если я не называл его вслух и никак не представлялся. Вожак, укутанный в красный плащ, расплылся в подобии улыбки, обнажил нижний ряд зубов, местами сколотых, а где вовсе сгнивших. Создалось впечатление, что он никогда прежде не был на приеме у стоматолога. Четверо остальных, все как один угрюмые, с тяжелым взором, рассматривали меня в упор.

– Ты опять снял претексту? – Вожак вздохнул, с угрюмым выражением лица покачал головой.

Вряд ли этот вопрос вожака подразумевал ответ. Тем лучше, я понятия не имел, о чем идет речь. Как бы то ни было, я вновь промолчал.

– Нам нужно твое решение, брат! – сказал один из пятерки, с рыжей бородой и ранней пролысиной.

На его поясе по левую руку висел дротик, по правую меч. Ладонь с растопыренными пальцами лежала на затертой рукояти меча из чистой кости. На нем был надет чешуйчатый доспех с металлическими пластинками в форме рыбных чешуек. Хлопья снега падали на начищенные чешуйки и медленно таяли. Я знал, что могу собрать все силы в кулак, нанести один-единственный удар, который выведет из строя этого детину, приди удар точно в висок или подбородок, но на большее сил попросту не было – остальные тут же сровняли бы меня с землей. Однако в следующий миг, к моему огромному удивлению, рыжий вдруг снял с пояса меч и протянул его мне, рукоятью вперед.

– Негоже нарушать собственные предписания, Спартак, и выходить без оружия за пределы лагеря, – заявил рыжий. – Возьми свой гладиус.

Я вздрогнул от неожиданности, но взял клинок из его рук. Подержал холодный меч в руках, привыкая, все так же чувствуя на себе пристальные взгляды незнакомцев. Шашки наголо? Эти люди хотели, чтобы я вступил в бой, и поэтому дали мне в руки меч? Однако все пятеро так и остались стоять на своих местах. Я медленно убрал клинок в ножны, оказавшиеся на поясе, изо всех сил стараясь избавиться от навязчивой мысли попробовать силы в неравном бою. Нет уж, возьмись они за дело впятером, и у меня не осталось бы ни единого шанса. Во многом поэтому я решил оставить на потом вопросы, созревшие в моей голове. Для начала, по правилам хорошего тона, мне следовало выслушать этих пятерых. Я настороженно переводил взгляд с одного мужчины на другого. Вооружены, облачены в доспехи, на поясе каждого за кольцо прицеплен железный шлем. Люди Крассовского не стали бы устраивать весь этот цирк, но кто тогда эти пятеро? Очередной вопрос повис.

– Нам нужно твое решение, – повторил слова рыжего вожак.

– О чем идет речь? – на этот раз уточнил я.

Рыжий и вожак переглянулись, по всей видимости, решая, кто будет говорить.

– Расскажи ему, Рут, – сказал рыжий.

Я заметил, что с мешочка в руках вожака падают крупные капли алой крови, растворяясь на кристально белом снегу под его ногами. Было заметно, что мешочек не дает ему покоя. Рут прокашлялся и переложил его в правую руку.

– Ганник и Каст объединились и настаивают на прорыве, – выдохнул он. – Не знаю, как так произошло, но позади остались все их прежние разногласия.

– Ганник предлагает перейти ров этой ночью, – встрял в разговор еще один из пятерки, чернокожий атлет с рельефной мускулатурой, которая проглядывалась, несмотря на то что он кутался в плащ. Атлет разговаривал с акцентом, поэтому я едва разобрал слова. На его лице можно было прочитать явную озабоченность. Я обратил внимание, что он то и дело с опаской косится на мешок в руке вожака.

– Вот только Ганник и Каст опять лезут не в свое дело! – покачал головой Рут.

– Как ты считаешь, Спартак? – вставил рыжий.

Слушая их слова, сбивавшиеся на выкрики, я пытался связать нити происходящего в единый клубок. Разговор казался полной нелепицей. Тогда я еще не знал, почему эти люди спрашивали моего мнения. Думал, что Крассовский решил разыграть со мной искусный спектакль, выбрав какую-то особую изощренную месть. Не желая гадать, я было решил озвучить свои мысли вслух, но меня опередил рыжий.

– Покажи ему, что сделали с нашим дозорным, – голосом, полным пренебрежения, прошипел он. – Покажи, Рут.

Вожак вдруг бросил мешок мне под ноги. Я отшатнулся – из мешочка выпала отрезанная человеческая голова. Невидящие зрачки уставились в небо. В открытый рот упало несколько снежинок. По снегу растеклась кровь.

– Тит Лавриний. Его обезглавили, а тело распяли, – со странной ухмылкой пояснил рыжий. – В лагере у него остались жена и ребенок. Ты должен помнить его, Спартак, Тит присоединился к нам у Везувия! Легион Висбальда, первая когорта Дионеда…

– Я не вижу здесь ничего смешного, Митрид! – вспылил молчавший до этого мужчина с пышными седыми бородой и усами, которые делали квадратным его лицо.

– А тебе не кажется, что даже римляне никогда не дойдут до того, чтобы обезглавить труп перед распятием? Что скажешь, Нарок? – Рыжий Митрид вдруг вытянулся струной и с вызовом подался вперед.

– Ты хочешь сказать, что это дело рук Ганника или Каста? Ха! Говори прямо! Как есть! – Нарок отреагировал на выпад рыжего детины с усмешкой. – Не опускайся и не клевещи на своих товарищей!

– Успокойтесь оба, нам не нужен раскол! – Рут грубо одернул Митрида за руку, остужая его пыл.

Я поймал на себе яростный взгляд Рута.

– Приди же ты в себя, Спартак! – прошипел он. – Если ты будешь и дальше стоять здесь, все погибло. Подумай над этим, и подумай хорошенько. – Я почувствовал, как его пальцы, будто тиски, сжали мое плечо.

– Что делать дальше, Спартак? Как быть? – вновь заговорил рыжий. – Если ничего не предпринять, люди пойдут на прорыв без подготовки сегодня ночью! Это как пить дать! Вот посмотришь!

– То, что Ганник и Каст хотят вступить в бой, бесспорно. – После некоторого раздумья с Митридом согласился Нарок.

– Этого нельзя допустить, – заверил Рут.

Лицо вожака вдруг исказила гримаса ярости. Он выхватил из ножен свой меч и вонзил его рядом с головой несчастного Тита Лавриния. Несмотря на холодную погоду и противный, пронизывающий ветер, я почувствовал, что весь взмок. Слова «я не знаю» стали поперек горла липким комом. Говорили что-то еще, но я ничего не слышал. Голова пошла кругом, заходили желваки. Эти странные люди в лохмотьях спорили, и каждый из этой пятерки ждал, что я вставлю в их спор свое слово, которое должно оказаться решающим. Но происходящее оставалось для меня тайной. События разворачивались слишком стремительно, чтобы я успевал что-либо понять.

Я посмотрел на отрубленную голову Тита Лавриния, лежавшую у моих ног. Совсем молодой мальчишка, не больше двадцати лет, на лице которого застыли предсмертный ужас и понимание неизбежности. Перевел взгляд на меч Рута, торчавший из холодной, заснеженной земли. Меч казался раза в полтора длиннее моего клинка. Позже я узнал, что клинок Рута называется спата, это кавалерийский меч, а забрал его этот человек в бою, отрубив вместе с мечом руку врага. Да уж, тогда я вряд ли мог сказать, что передо мной стоит один из лучших гладиаторов Кампании и всей Южной Италии гопломах Рут собственной персоной. А эти люди, не кто иной, как пятеро из одиннадцати ликторов – членов моей личной охраны, которые ставили мою жизнь выше своей!

Я оставался стоять на месте, одной рукой схватившись за холодную рукоять своего меча. По телу будто бы прошел разряд. Будучи загнан в тупик, я никак не мог сообразить, что делать дальше. Операция на складе по «делу олигарха» Крассовского теперь казалась чем-то далеким и нереальным. Крассовский сумел уйти, а я оказался оторван от привычного потока времени и заброшен в далекое прошлое. Шел 71 год до н. э., я попал на Регийский полуостров, в Древний Рим. Я – Спартак Гладков – возглавил восставших рабов, оказавшись в теле их лидера мёоезийца Спартака. Все ждали от меня решений, эти люди видели во мне своего вождя и победителя в войне за свободу.

Глава 1

По горизонту эхом разнесся звук – протяжный, низкий и грубый. От такого звука тело покрылось гусиной кожей, неприятно свело скулы. Люди в лагере вдруг побросали все свои дела, позабыли о приказах, которые я раздал накануне, замерли. На их лицах появилась настороженность, а в глазах застыла тревога. Время спустя звук повторился – это был звук походного корна римлян. Вскоре в лагерь явились дозорные, которые доложили, что римский претор Марк Красс распорядился одному из своих легионов перейти в наступление. Претор планировал форсировать марш-бросок к нашему лагерю. Новость взорвала лагерь повстанцев и буквально расколола людей внутри его пополам. Я пришел в ярость, когда увидел, как оживились Ганник и Каст. Кельт и галл сторонились меня и в штыки восприняли мои первые распоряжения, которые, по их словам, сделали жизнь в лагере еще более невыносимой. Со всех сторон слышались крики.

– Мы разобьем Красса! – истошно верещал молодой человек с грудным ребенком на руках.

– Обезглавить его! – в унисон ему твердил беззубый старик.

– К оружию! – призывали из толпы разгорячившиеся бойцы.

В лагере начался бардак. Часть восставших, среди которых были кимвры, тевтонцы, эфиопы, заслышав сигнал римского корна, набросились на повозки с запасами провианта. Люди плевать хотели на приказ прежнего Спартака соблюдать в лагере продовольственную экономию и на мой приказ выдавать людям суточные пайки, посчитав нужным принести последние скудные запасы еды в жертву богам. Другая группа восставших в составе нумидийцев, германцев и галлов устремилась к повозкам с оружием. Наперерез им бросились несколько десятков гладиаторов, сторонники мёоезийца со времен заговора в школе Лентула Батиата, готовые в случае необходимости обнажить клинки, но я остановил своих бойцов.

– Драмий, отставить!

Драмий замер, не осмелившись ослушаться приказа. Остановились другие гладиаторы. Я знал, что стоит высечь искру, как в лагере вспыхнет междоусобица. Тревогу и отчаяние на лицах изнеможённых людей сменила слепая ярость, граничащая с безумием. Долгая блокада, упадок сил, подстрекательства сделали свое дело – рабы были готовы вступить с легионерами римского претора в свой, возможно, последний бой и не видели на своем пути никаких преград. В лагере начались поспешные приготовления, и для того, чтобы перейти этот Рубикон, повстанцам теперь уже не нужен был мой приказ. Люди вокруг вооружались, молились, прощались с близкими. Безумие заволокло их глаза.

Обстановка накалилась. Я поручил своим ликторам и тем гладиаторам, кому удалось сохранить голову трезвой, быть начеку и попытаться сдержать натиск многотысячной толпы. Сейчас от неверно истолкованного слова, косого взгляда зависело настроение масс в моем лагере. Такова была реальность места, в котором я оказался. Реальность, с которой я вынужден был считаться и принимать решения с ходу, если не хотел, чтобы пучина бездействия затянула меня на самое дно. Бездействием я мог развязать руки претору Республики, наделенному проконсульскими полномочиями в этой войне. Марк Красс только что подал сигнал к наступлению. Чего хотели люди в моем лагере, я понимал вполне, но чего хотел римский претор?

Марк Красс…

Я несколько раз про себя повторил имя этого человека, резавшее мой слух. Почувствовал, как по коже пробежали мурашки. Интересно распорядилась судьба, раз имя римского претора оказалось созвучно имени моего главного врага последних лет Марка Робертовича Крассовского, с которым у меня остались несведенные счеты. В голову лезли дурные мысли, но я понимал, что сейчас на мои плечи возложена куда более важная задача, нежели гипотетические размышления о схожести фамилий древнеримского полководца и моего современника-олигарха. Времени на размышления не оставалось, поэтому я усилием воли заставил себя выбросить мысли о Крассовском из головы прочь.

Буря, не утихающая вот уже пятый час подряд, занесла снегом Регийский полуостров. Я всмотрелся в горизонт, но не увидел там ничего, кроме сплошного белого покрывала. Снег, казалось, был повсюду. Любые планы мог попутать сильный, местами шквальный юго-западный ветер. Тут было над чем задуматься. Сугробы затрудняли передвижение и возможность прорыва из блокады, в которую Марк Красс заключил отчаявшихся рабов. Ввиду непогоды я вряд ли мог рассчитывать на внятный штурм римских укреплений, которые тянулись на протяжении 160 стадиев, по современному исчислению, перекрывая перешеек, а вместе с ним наши пути отступления, от и до. За спиной бушевало море, беспощадное и жуткое в это время года. Капкан захлопнулся, выхода не было. Наш лагерь изнутри раздирали противоречия и склоки. Я отдавал себе отчет, что каждого из нас вынесут отсюда ногами вперед для показательной казни через распятие. Наши тела будут висеть на холодных, вбитых в землю столбах, вдоль Аппиевой дороги от Капуи до стен самого Рима. На потеху и в угоду римским гражданам, в качестве жестокого урока остальным рабам, коих в Республике насчитывались сотни тысяч человек. Сколько мы еще продержимся здесь, будучи отрезанными от внешнего мира? От Рута мне удалось узнать, что Красс брезгливо отметал любые попытки сесть за стол переговоров, которые предпринимал прежний Спартак. Претор грезил признанием сенатом своих заслуг в виде триумфа и венка. Мечтал проехаться на позолоченной колеснице, запряженной четверкой белоснежных коней. В пурпурной мантии, расшитой пальмовыми листьями, под овации и шум толпы. Красс лучше всякого понимал, что, отчаявшись, восставшие из последних сил бросятся на римские фортифицированные укрепления, что неминуемо закончится разгромом и полной гибелью повстанческого войска. Марк Лициний не боялся окрасить свои руки в крови многих невинных женщин и стариков. Для него все мы были лишь расходным материалом на пути к цели – славе и могуществу.

Все это было предсказуемо и лежало на поверхности. Крассу не надо было ничего делать, просто ждать. Он готовился поставить мат в этой партии и теперь с ухмылкой на лице потирал руки, введя меня в состояние цейтнота. Поэтому то, что предпринимал претор сейчас, казалось мне невообразимой дикостью. Красс добровольно сдавал позиции. Я сжал кулаки, от напряжения свело скулы. Долго стоял неподвижно, уставившись в одну точку на горизонте, где за белым снежным покрывалом раскинулась линия римских укреплений. Что же заставило опытного полководца, познавшего азы военно-тактического ремесла у самого Луция Корнелия Суллы, совершить столь необдуманный шаг? Я покачал головой и медленно разжал кулаки, буквально горевшие от напряжения. Одно я знал точно: недооценивать человека, получившего чрезвычайный империй от сената, было бы крайне глупо с моей стороны. Поэтому-то я не сразу увидел подвох, который, как стало понятно позже, лежал на поверхности.

Я все еще размышлял, когда ко мне подбежал запыхавшийся, непохожий на себя Рут.

– Спартак, если Ганник и Каст решат повести своих людей навстречу легиону Красса, то мы ничего не сможем сделать! Эти двое действительно спелись, а за ними две главные силы в нашем войске – гладиаторы и бывшие ветераны. – Рут из-за одышки говорил сбивчиво, вытирал струящийся пот со лба. – Ты должен возглавить наступление! Ганник и Каст собирают сторонников прорыва!

Я ответил не сразу, продолжил всматриваться в бушевавшую стихию на горизонте.

– Тебе не кажется странным такое поведение Красса? – спросил я.

– Странным? – Рут всплеснул руками. – Они хотят застать нас врасплох! Дозорные доложили, что Красс вот-вот выдвинется на нас с личным легионом, не дожидаясь остальных! Он разрывает линию обороны! Мы… Мы… – Рут запнулся, сглотнул. – Я не очень-то и люблю Ганника с Кастом, но думаю, что самое время ударить с ними по рукам и перейти в наступление. Мы разобьем римлян, Спартак!

Было видно, что гладиатор сильно возбудился. Его грудь вздымалась от частого дыхания, ноздри расширились, на лбу проступила вена. В отличие от меня ликтор был истощен войной, продолжавшейся вот уже третий год подряд, и мысль о том, что мы можем упустить предоставленный самой судьбой шанс разбить римлян наголову, казалась для него чудовищной. Однако подобное отношение Рута, как и большинства воинов из нашего лагеря, играло с ними плохую шутку – они ослепли в своем желании выбраться из римского капкана. Никто из них не попытался понять логику римского претора и не захотел отстраниться, чтобы посмотреть на ситуацию, сложившуюся вокруг нас, со стороны.

Вот что доносили наши дозорные. В лагере Красса начались активные приготовления, а один из семи римских легионов готовился перейти в наступление и совершить марш-бросок к нашему лагерю. Еще шесть легионов, рассредоточенные вдоль фортифицированной границы укреплений через каждые четыре стадия, были переведены в полную боевую готовность и стягиваются воедино в проконсульский лагерь, чтобы перейти во всеобщее наступление.

Такой маневр можно было назвать провокационным, рискованным, ведь, стягивая легионы воедино, Красс открывал свободные зоны для бегства восставших, подставлял под удар легион, который выдвинулся к моему лагерю первым. Но назвать Красса дураком не поворачивался язык. Скорее всего, я мог бы назвать претора охотником, использующим тактику ловли на живца. Никто в моем лагере, включая Рута, не понимал, что мы выступали в этом действе в качестве зверя, клюнувшего на приманку, которой стал высланный вперед римский легион. Красс тонко прочувствовал психологию восставших рабов и знал, что подобный, кажущийся безрассудным, поступок заставит моих воинов выйти из лагеря навстречу римским легионерам. Что потом? Картинка складывалась в голове все четче. Далее доселе избегавший боя в открытую Красс вновь скомандует отступление к линии укреплений, к лагерю, у которых легион будет ждать подкрепление, а силы восставших – полный и окончательный разгром. С другой стороны, опытный полководец не мог не учитывать погодные условия. Славящимся тактикой и дисциплиной римским легионам будет сложно держать строй в такую погоду.

Я рассмотрел ситуацию под разными углами, пытаясь мыслить нестандартно. Нет, ничего более путного в голову попросту не приходило. Объяснить иначе действия Красса я не мог. Но что-то здесь было не так, тут было над чем задуматься. Свои сомнения я озвучил вслух. Рут замялся, было видно, как гладиатор пытается сформулировать свои мысли. Наконец он сказал, уже без былого запала:

– Ты прав, Спартак, я об этом не подумал. Это ловушка… Красс что-то задумал, нам нельзя принимать этот бой! – Он схватился руками за голову, понимая, что в лагере полным ходом продолжаются приготовления. – Что мы будем делать?

– Надо остановить это безумие, – прошептал я и уже громче добавил: – Собирай совет!

Рут, ничего не говоря, бросился в самую гущу лагеря, туда, где громкими, зычными голосами отдавали приказы окрыленные Ганник и Каст. Этих двоих я не мог больше игнорировать, придется находить с ними общий язык. За ними стояла треть умеющих держать оружие в своих руках восставших, ударная сила моей армии.

* * *

Гай Ганник и Каст явились на совет незамедлительно, что стало для меня неожиданностью. Этим двум полководцам было поручено управление лучшими легионами повстанческой армии, с помощью которых Спартак прежний выиграл не одну битву. Как и я, оба полководца были облачены в пурпурные плащи поверх мускульных панцирей на манер высших римских магистратов, вооружены гладиусами. Они выглядели возбужденными и озадаченными. В ответ на мой прямой вопрос о преданности Ганника и Каста общему делу полководцы поспешно заверили меня, что готовы выполнять все до одного мои распоряжения, но только лишь в том случае, если они не противоречат идеям свободы, того общего, что некогда объединило восставших. Разговор вел Каст, галл по происхождению, бывший гладиатор школы Лентула Батиата и, без сомнения, один из лучших бойцов Капуи своего времени. Я, к тому моменту слабо ориентировавшийся в ценностях рабов, понятия не имел, что имеют в виду эти двое. Поэтому вопрос Каста отчасти поставил меня в тупик.

– Чего ты хочешь, Спартак? – спросил он.

Глаза галла сузились, он смотрел на меня настороженно, испытывающе. Однако в его взгляде я чувствовал напряжение, смешанное с тревогой. Ганник, по происхождению кельт, на пару с Кастом ставший на сторону Спартака еще в Капуе, держался в стороне и был менее разговорчив. Он сидел на корточках, внимательно слушал, но всякий раз опускал глаза, когда я пытался встретиться с ним взглядом. Оба были отличными воинами, зарекомендовавшими себя не только на арене Колизея, но и в бою с легионерами. Оба имели некоторые представления о тактике, строе и боевом порядке, подсмотренном у римлян. На тот момент, когда Каст озвучил свой вопрос, я уже поделился с ними своими тревогами относительно действий Марка Красса.

– Отступление отменяется! Боя не будет! – отрезал я и не отвел взгляд, но надо сказать, что далось мне это с трудом.

– Почему? – приподнял бровь Каст.

Я почувствовал, что вскипаю. Подошел к Касту и трижды постучал костяшками пальцев по его лбу. Галл вздрогнул, нахмурился, но остался недвижим.

– Рут, он серьезно не понимает? – прошипел я.

– Не заводись. – Гопломах коснулся моей руки и вместо меня попытался донести до Ганника с Кастом наши опасения.

Каст, будучи человеком малоэмоциональным, скрытным, хмыкнул, что, судя по всему, можно было воспринять за усмешку. Пожал плечами, затем спросил:

– Предположим, что мы отдадим такой приказ. Думаешь, кто-то послушает? – Он приподнял бровь. – Ты всерьез так считаешь, Спартак?

– Мы можем сказать нашим братьям то же, что сказали вам! – Рут ударил себя кулаком по груди. – Спартак наденет свою консульскую тогу! А мы, ликторы, вместе с ним выйдем к народу!

– Мы? Что значит «мы отдадим приказ»? – проревел я. – Приказ отдал я!

Каст покачал головой.

– В таком случае прямо сейчас можешь надеть свою тогу, выйти из шатра и озвучить все до одного свои приказы людям! Посмотрим, что из этого выйдет! – процедил Каст. Я видел, как заходили желваки на его скулах.

Слова полководца немного остудили мой пыл. Я хотел было возразить, но сдержался. Каст продолжил:

– Никто даже не станет слушать. К тому же это только ваши догадки. Люди не могут больше терпеть, ни у кого не осталось сил. Да и что изменится потом? Области вокруг опустошены – Регий, Локры Эпизефирские, все до одного города! Мы передохнем с голоду! Вы этого хотите? – мрачно спросил он.

– При всем моем уважении к тебе, мёоезиец, это действительно так. Народ взволнован. Галлы, кельты, германцы готовы разорвать Красса живьем, – вдруг сказал Ганник. – И никто ничего не станет слушать. К тому же брат Каст прав – то, о чем говоришь ты и Рут, всего лишь домыслы. Я не склонен верить домыслам, а полагаюсь на свои уши и глаза, как и большая часть наших братьев.

– Ты забыл, ради чего все это начиналось? – пожал плечами Каст. – Не мне…

– С каких это вы пор спелись! – перебил галла Рут. – Куда делись ваши споры? Вы же ненавидели друг друга! Не ты ли, Каст, говорил, что презираешь Гая Ганника, считая, что у него не хватает мужества скинуть с себя рабские оковы и он все еще подчиняется доминусу?

– У нас есть один общий враг, и это Рим! – отрезал Каст.

– Хватит! – резко, возможно, жестче, чем следовало, оборвал я. – Не об этом речь, говори по существу!

– Все, что я говорил, было сказано по существу, Спартак, – гордо вскинул голову галл.

Я промолчал, надеясь, что в наш спор вступят остальные члены совета. Однако грек Икрий и бербер Тарк сегодня молчали, предпочтя остаться в стороне, угрюмые, погруженные в себя с головой. Нумидиец Висбальд покачал головой.

– Мне нечего сказать, – отрезал он.

Рут, который разошелся и никак не мог успокоиться, поднял руку, обращая на себя внимание.

– Вы понимаете, что поведете людей на убой? – язвительно спросил он.

– На убой? – Каст вдруг расхохотался. – И это говорит мне бравый гопломах? Ты предпочтешь быть распятым, нежели пасть в бою, Рут? Или же ты видишь другие выходы? Отчего тогда собирать совет? Ты же германец? Выйди и расскажи своим братьям то, о чем думаешь! Может быть, они поверят тебе больше, чем мне, галлу!

Мне показалось, что я услышал, как скрипнули зубы Рута. Я понимал, о чем говорит Каст. В лагере восставших царили уныние и упадок – никто не верил в возможность прорыва римских укреплений. Казалось, вот-вот – и Красс возьмет лагерь голыми руками. В таком случае несчастных ждало неминуемое распятие, самая ужасная и позорная смерть из тех, что только можно было себе представить. Сейчас же судьба распорядилась так, что восставшие получили шанс с честью пасть на поле боя. Загнанные в угол, они попросту не видели других альтернатив и возможностей. Тут же моим людям выпадал такой шанс!

– А как же старики, женщины и дети, Каст? Знай, что я терпеть не могу тебя и потому плевать хотел на твою судьбу, но что будет с этими несчастными после того, как ты падешь в бою? Не перекладывай ответственность!

– Не твое собачье дело, гопломах! – вспылил Каст, которого слова Рута задели за самое больное. – Спартак, с каких это пор этот огузок входит в наш военный совет, да еще и получил право открывать свой рот вместо того, чтобы пасти своих лошадей?

Я пригласил Рута, ранее никогда не бывавшего на совете прежнего Спартака, по одной простой причине. Гопломах был единственным из тех, кто в новом для меня мире вызывал наибольшее доверие. Увы, вопрос Каста остался неотвеченным, так как в разговор вмешался Ганник.

– У тебя в распоряжении есть четыре хромых коня, привяжи свою задницу к сбруе покрепче да скачи отсюда прочь, пока глаза глядят. Вот только не отбей яйца о хребет своей кобылы, германец! – фыркнул он и, изобразив пренебрежение на лице, несколько раз ударил одной ладонью о другую по касательной, издавая приглушенные хлопки. – Пошел! Пошел!

– А ему и так хорошо, у него своя грива, вот только яиц, кажется, нет, – усмехнулся Каст. – Или Спартак вручил тебе рудис, и ты больше не будешь драться, а, Рут?

Рут на глазах побледнел и крепко сжал рукоять своего гладиуса. За клинок схватился Каст, который сделал шаг навстречу Руту. Казалось, еще немного, и гладиаторы будут готовы обнажить мечи. В воздухе витало напряжение. Достаточно было малейшей искры, чтобы совет перерос в драку. Этого нельзя было допускать. Я встал между ними и выхватил из ножен свой гладиус.

– Отставить! – Мои глаза сверкнули. – Первому, кто…

Я хотел в красках рассказать, что будет с тем, кто посмеет первым обнажить свой клинок, и с каким превеликим удовольствием я выпотрошу кишки наглеца, как Рут выхватил спату, а Каст гладиус и гладиаторы с ревом бросились друг на друга.

– Уйди, мёоезиец! – прошипел гопломах.

Рут схватил меня за плечо и попытался оттянуть в сторону. Я сделал два шага назад, после чего вложил всю массу своего тела в апперкот, который прилетел точнехонько в массивный подбородок гопломаха. Несмотря на это, Рута, имевшего чугунную голову, только лишь повело. Германец подался назад, переступил с ноги на ногу, споткнулся о скамью и только после этого рухнул наземь, вернее, уселся на пятую точку и принялся мотать головой, приходя в себя. Не останавливаясь, я встретил прямым ударом ноги в грудь Каста, которого такая техника застала врасплох. Дыхание Каста сбилось, он выронил из рук свой клинок. Удар пришелся в солнечное сплетение, поэтому бедолага принялся судорожно хватать воздух ртом, словно рыба, выброшенная прибоем на берег. Я подобрал мечи обоих гладиаторов и бросил их на стол. Противно брякнул металл.

– Какие-то возражения? – Я перевел взгляд на Ганника, который, впрочем, так и остался сидеть на присядках.

– Я тебе чем-то мешаю? Или хочешь подраться? Только скажи! – расплылся в улыбке Гай.

Повисла давящая тишина. Разговор зашел в тупик, но я просто был обязан дать понять, а кому-то напомнить, кто здесь главный. Ни у Ганника, ни у Каста не должно было остаться никаких сомнений на этот счет. Рут, в свою очередь, раз и навсегда должен был уяснить, чем чревато самовольство среди моих офицеров. В случае надобности я готов был покончить с любым, кто ослушается приказа, и поставить на место провинившегося нового человека. Чтобы хоть как-то спустить пар, я начал мерить палатку короткими шагами, чувствуя, как пружинят мои ноги от напряжения.

Ганник и Каст хотели жить. Сложно обвинять людей, которые руководствуются таким простым и понятным желанием. Казалось, они понимали нас с Рутом, но все вместе мы не могли найти точек соприкосновения, от которых можно было бы оттолкнуться и вести диалог. Я злился на самого себя, проклиная все вокруг, что не могу подобрать нужных слов, и терял время, пока Марк Красс готовил свой легион к наступлению. В голове крутились всевозможные варианты.

Может быть, стоило разрешить германцу и кельту довести дело до конца и схватиться в честном бою? Впрочем, окажись сейчас в моей палатке труп одного из гладиаторов, проблема все равно бы никуда не ушла, а я бы лишился незаменимого бойца.

По факту же Ганник и Каст, будучи неким голосом масс, четко сформулировали и обозначили свой посыл – подавляющая часть восставших хотела римской крови здесь и сейчас. Любые мои слова, доводы, призывы будут сказаны впустую. Германцы и галлы, формирующие львиную долю моего войска, ратовали за немедленный бой с римлянами. Сражения не избежать. Все, что я мог, – перебить ставку в этой игре. Сделать все, чтобы взять ситуацию под контроль и выйти победителем.

Каст и Рут пришли в себя и смотрели на меня исподлобья. В глазах Рута застыл укор. Гопломах грузно поднялся на ноги, отряхнулся и забрал со стола свою спату. Могучий гладиатор явно не понимал, за что ему досталось от меня. Каст с вызовом посмотрел мне в глаза, но я покачал головой. Тогда гладиатор, массируя одной рукой ушибленную грудь, второй схватил свой гладиус со стола и засунул его в ножны.

Я продолжал мерить шагами палатку вдоль и поперек, сделав, наверное, уже с тысячу шагов. В тишине, воцарившейся в палатке, было слышно, как подошва чиркает о землю. После привычной обуви, которую я носил в России, зимой эти римские сапоги, несмотря на закрытый носок, ни капельки не спасали меня от холода. Привык я быстро, не такое доводилось терпеть. Прежний Спартак снял эти сапоги с одного из убитых римских центурионов-примипилов из армии разгромленного претора Вариния. Правда, тогда восставшим противостояло совсем другое римское войско – до децимаций, до Красса… Я вдруг остановился и уставился на кончики своих сапог. Задумался. Армия Красса славилась тактикой и выучкой – победить эту машину для убийств было невозможно, не противопоставив ей точно такой же маневренности, тактической обученности и дисциплины. Мое войско не отличалось подобной выучкой, но ведь с точно такой же римской армией в распоряжении были биты Вариний, Лентул, Геллий! Так стоило ли тягаться с римлянами там, где они объективно превосходили нас? Я знал, что в индивидуальном мастерстве бойцы, собравшиеся в моем лагере со всех концов Южной Италии, из разных гладиаторских школ, значительно превосходили римских легионеров! Это был джокер, который я мог выложить на стол. Оставалось понять, как этим козырем можно грамотно воспользоваться, чтобы достать его в нужный момент из рукава. Мысли лихорадочно завертелись в голове. Удалось нащупать нужную нить, и казалось, вот-вот верное решение окажется под рукой.

Я вздрогнул от неожиданности – Рут вдруг наподдал мне под бок, пытаясь вернуть меня к реальности.

– Спартак, да приди же ты в себя! – проскрежетал гладиатор.

Ганник и Каст, потеряв всяческий интерес к совету, направились к выходу.

– Ганник, Каст! – позвал их я.

Они остановились. Каст медленно, как-то нехотя обернулся ко мне, в его глазах читалась решимость.

– Ты не хочешь сказать «извини» за то, что устроил на совете, брат? – спросил я.

– Я пришел на совет как брат к брату, а увидел, как один человек пытается использовать другого! Это то, от чего мы бежали, когда мечтали о восстании в школе Батиата, вместе затягивая раны после выступлений на цирковых аренах! Скажи мне, мы вновь к этому идем? – холодно спросил он.

– Прости меня, если это так. – Эти слова дались для меня тяжело, но галлу было важно услышать это.

Было видно, как дрогнуло его лицо. Он подошел ко мне и обнял своими сильными руками. Я обнял своего полководца в ответ, чувствуя, как вздымается его грудь в рыдании. Так мы простояли несколько минут, прежде чем Каст пришел в себя.

– Прости и ты меня, мёоезиец, но мы должны принять этот бой, даже если он окажется последним! И я хочу, чтобы в этом бою мы сражались с тобой как прежде, плечом к плечу! Потому что это то, о чем мы с тобой мечтали, – отрезал он, вытирая слезы с глаз.

Я кивнул. Времени на дальнейшие споры не оставалось. План, который крутился в моей голове, обжигал. Хотелось действия! Дальше сидеть сложа руки было попросту недопустимо и грешно!

– Я уважаю мнения своих людей! И я пойду с тобой в бой в первых рядах, – холодно ответил я. – Но у меня к вам есть просьба, братья!

Каст приподнял подбородок, показывая, что готов выслушать. Обернулся Ганник.

– Прошу вас перейти в наступление после того, как вы услышите сигнал корна трижды! – выпалил я.

Гладиаторы переглянулись. Было видно, что моя просьба поставила их в тупик.

– Что задумал, мёоезиец? – спросил Ганник.

– Доверьтесь мне и просто сделайте то, что я говорю! У нас нет времени обсуждать план! – поспешил заверить я. – А сейчас готовьте людей, совет закончен! Лагерь полностью в вашем распоряжении!

Гладиаторы вновь переглянулись. Каст коротко кивнул. И оба они вышли из небольшого шатра. Следом совет покинули Икрий и Тарк, которые так и не проронили не единого слова. Удалился Висбальд, угрюмый и погруженный в свои мысли. Мы остались с Рутом наедине. Гопломах не понял, что произошло, и смотрел на меня выпученными глазами.

– Что происходит? – спросил германец.

Я не ответил на его вопрос, а только отдал приказ.

– Собери мне с дюжину таких же, как ты, рубак, Рут. Мне нужны только лучшие.

– Не сдвинусь с места, пока ты не скажешь мне, что ты задумал, Спартак! – мотнул головой Рут.

Я знал, что гладиатор говорит так потому, что его в первую очередь заботит моя безопасность. Поэтому ответил.

– Мы ненадолго покинем лагерь, это все, что я могу тебе сказать сейчас.

– Как скоро тебе нужны люди? – уточнил германец, его конский хвост растрепался после взбучки, но, казалось, Руту сейчас не было никакого дела до этого.

– Сейчас же! – отрезал я.

Рут было бросился к выходу, но я остановил его, не успел гладиатор сделать и шагу.

– Рут! – позвал я гопломаха.

Он обернулся.

– Спартак?

– Никто не должен знать о нашем разговоре! Никто!

– Сделаем!

Я хотел сказать что-то еще, но запнулся и крепко обнял смутившегося гопломаха. – Прости, брат, что мне пришлось съездить тебе по чердаку. И спасибо тебе за все!

Гладиатор ответил широкой обезоруживающей улыбкой, которая смотрелась нелепо на суровом, покрытом шрамами лице бывалого воина. Улыбка была настолько искренней, что на секунду мне показалось, что я чувствую исходящее от Рута тепло. Это был большой человек во всех смыслах этого слова. Я уже знал, что германец верит мне безоговорочно и именно на него я могу положиться в самую трудную минуту, как на самого себя. Времени объясняться и вдаваться в подробности действительно не было. Теперь от того, насколько быстро я реализую задуманную мной идею, зависела наша судьба.

* * *

Раздался сигнал корна. Крассовский расплылся в улыбке и потер руки. По заверению военного трибуна латиклавия Тита Верилия, приготовления займут не больше часа, после чего его, Марка Робертовича, любимый легион, который он считал личным, перейдет в наступление. Тит Верилий казался человеком ответственным, поэтому не должен был подвести. Марк Робертович расположился поудобнее на табурете, твердо решив отметить свое первое принятое решение, когда в проходе шатра появился центурион-примипил.

– Разрешите войти! – Он говорил отрывисто, голосом человека, привыкшего отдавать команды.

Крассовский усилием воли заставил себя обернуться к выходу, но не выпустил из рук чашку фалернского вина. Сейчас центурион выглядел неважнецки, не столь убедительно, каким Марк Робертович видел его на военном совете часом раньше. Одной рукой центурион то и дело поправлял плащ, разглаживая его, будто нашкодивший мальчишка, каждый раз находя на нем все новые складки. Вторую руку он положил на шлем с гребнем, пристегнутый к поясу. Лицо примипила покрылось румянцем, на лбу блестели крупные капли пота.

– Гай Тевтоний! Заходи, конечно же. Мой любезный, такому человеку, как ты, негоже спрашивать моего разрешения, – расплылся в улыбке олигарх. – Готов биться об заклад, твоя скромность может поспорить только лишь с твоей отвагой в бою!

– Не стоит, Марк, тебе это не идет. – Центурион ответил довольно-таки резко, произнеся эти слова на выдохе. – Давно ли ты стал таким? Или так на тебя действует фалернское?

Марк Робертович приподнял бровь, насторожился. Поставил чашу с вином на стол и вымерил примипила взглядом.

– О чем желаешь говорить? – спросил он все так же любезно, как прежде.

– Я хочу поговорить о решении, которое ты принял на совете! И о последствиях, которые оно может за собой принести! – заявил Гай Тевтоний.

Крассовский напыщенно фыркнул. Со вздохом наполнил свою чашу вином.

– Вот ты о чем… Я что-то неясно сказал тогда на совете? Может быть, ты невнимательно слушал? – поинтересовался олигарх, прищурив один глаз и рассматривая вино в своей чаше. – Или тебя подослал латиклавий?

Центурион замотал головой.

– Все ясно! И слушал я тоже внимательно, да и не подсылал меня никто! Я думал, ты хорошо знаешь своего ветерана, Марк, чтобы думать, что я способен носить сплетни, словно базарная баба!

– Как же, как же, любезный, все я помню! Уж не с тобой ли мы гоняли этих вшивых марианцев, о которых ты столь нелестно отзывался за ужином? – Олигарх покосился на Гая Тевтония.

– С кем же еще! Конечно, со мной! – буркнул центурион. – Поэтому, уж поверь, Марк, я пришел к тебе не за тем, чтобы сплетничать!

– Говори! Ну-ка!

– Дело в том, что нельзя отдавать такой приказ, Марк, и ты сам это прекрасно знаешь! Об этом я и хочу поговорить с тобой!

Гай Тевтоний подошел к столу, оперся о столешницу и посмотрел в глаза Крассовского взглядом, от которого у многих в Республике захватывало дух. Это был взгляд, который видел на своем веку не одну смерть и впитал столько боли, что не могла присниться ни в одном страшном сне. Марк Робертович знал этого солдафона не так давно, но уже был наслышан, что во время гонений марианцев Тевтоний был среди тех, кто спускал псов по следу убегающих людей. Неприятный и мнительный человек.

Олигарх не испугался, но все же не выдержал прямого взгляда своего центуриона, опустил глаза, закашлялся и тут же выпил вина, желая протолкнуть ком, который в этот миг встал поперек его горла.

– Смотрю, ты никак не успокоишься? – пропыхтел он. Захотелось курить, но сигареты, как назло, в этой дыре было не достать. Марк Робертович с раздражением добавил: – Ладно! Только давай по делу, я не хочу слушать про твои шеренги и прочую чушь! А еще я не хочу слушать о том, что Республика боится какого-то раба! От одной этой мысли мне уже тошно! Позволю напомнить, что сенат дал в мои руки чрезвычайный империй, Тевтоний! Мне, не тебе, Гай! Заруби себе это на носу! А я не боюсь рабов, солдат!

Примипил вздрогнул, но быстро взял себя в руки.

– Марк… – начал было центурион, но Крассовский накрыл своей ладонью его ладонь, лежавшую на столешнице.

– Что Марк? Хорошенько подумай, прежде чем сказать что-то, правда, – остудил он центуриона.

Гай Тевтоний замолчал, задумался. Крассовский пригубил вина, чувствуя, что начинает раздражаться. Вино здесь было довольно-таки сносным, но вонючим, несмотря на заверения в выдержке. Впрочем, к необычному запаху мокрой тряпки Марк Робертович быстро привык, решив не обращать на него внимания. Лучше дрянное вино, чем его отсутствие. Так наверняка сказал какой-нибудь великий человек, а Марк Робертович любил повторять мысли великих, к коим без лишней скромности причислял самого себя.

Распоряжение было отдано, и, как заметил Марк Робертович, люди, окружавшие его здесь, выполняли любые приказы без колебаний и промедлений. Олигарху без труда удалось вжиться в образ человека, в теле которого он самым что ни на есть причудливым способом оказался, и с ходу завоевать доверие римлян, большинство которых не чаяло в нем души. Первая заминка случилась только сейчас, и кто бы мог подумать, что источником проблемы станет его центурион Гай Тевтоний, который пытался вставить палки в колеса его телеги. С такими не сваришь каши, считал Марк Робертович. Ничего подобного нельзя было сказать об остальных странных, но полезных людях, облаченных в доспехи, вооруженных причудливым оружием и зачастую несущих всякую непристойную чушь. Все они были исполнительны и услужливы. Но этот… Почему-то этот товарищ примипил не понял его слов с первого раза, судя по тому, что пришел поговорить еще. Вспомнился только что закончившийся внутренний военный совет его личного легиона. Примипил и шестеро его сообщников, именующих себя военными трибунами, подстрекаемые латиклавием Августом Тацием, лили много воды, рассуждали о тактике, маневрах и построении. Но, самое главное, все до единого, они пытались оспорить его, Марка Робертовича, решение. Призывали созвать общевойсковой совет, пригласить командиров армии Муммия, Суллу, Лонга и Квинкция. Пришлось прервать весь этот казавшийся нескончаемым бред, послать всех к черту и еще раз напомнить, что решение претора Марка Красса, как все его здесь называли, не подлежит обсуждению. Напомнить, что у него, Марка Красса, есть чрезвычайный империй, подразумевающий проконсульские полномочия, выданный ему не абы кем, а сенатом.

Август Таций пришел в ярость, угрожал написать в сенат письмо и даже говорил о том, что откажется брать командование легионом на себя. Трибуны наперебой, словно голодные чайки на пристани, твердили о том, что сейчас не время бить по лагерю восставших, предлагали выждать, заверяя, что вскоре рабы сами согласятся на капитуляцию либо же пойдут в необдуманную атаку. Однако свою роль сыграли децимации, которые устроил тот, в чьем теле оказался Крассовский. Марк Робертович прямо на совете заявил, что не прочь все это повторить. Он потребовал немедленно разбить когорту Тация на контрубернии, чтобы легионеры смогли бросить жребий. Угроза повторения децимаций вынудила изменить решение военных трибунов и остыть брызжущего слюной Августа Тация.

Марк Робертович был неглупым человеком и понимал, что ему потребуется время, чтобы проникнуться новым для себя местом и временем. Он мог не знать многих тонкостей, обусловленных особенностями военного дела. Но времени теперь у него было вагон, здесь все шло гораздо медленнее, нежели он привык, находясь в Москве. Поэтому времени на то, чтобы понять нюансы боевого построения когорты и тактики, у него было хоть отбавляй. Сейчас же доводы собственных армейских командиров казались безумной чушью. Как какая-то горстка рабов могла противостоять обученному войску римлян! А еще он знал, что такие люди, как Август Таций, а заодно с ним Гай Тевтоний, обычно плохо заканчивают. Были такие на памяти Марка Робертовича. И что, где они сейчас? Один подружился с лягушками, рыбками и илом на дне одной замечательной реки. Второй спит вечным сном в сосновом бору. Этот список можно было продолжать бесконечно, и чтобы отогнать от себя неприятные воспоминания, Марк Робертович пригубил фалернского.

Возможно, он согласился бы подождать, если бы не одно «но», небольшое, но способное сыграть важную роль при дальнейшей расстановке сил. За ужином Крассовскому стало известно о том, что Марк Красс, в теле которого оказался Марк Робертович, отправил намедни письмо в Рим. Отчаявшись после разгрома рабами войск Муммия, претор испугался за судьбу Рима и просил у сената помощи, призывая прислать на подавление бунта дополнительные легионы. Крассовский хорошо помнил историю и знал, что если протянуть сейчас, то в борьбу с восставшими включатся Гней Помпей Магн и Марк Варрон Лукулл, которые имели все шансы отобрать лавры победителей Спартака. Не хуже олигарх помнил историю о том, что Спартаку удалось обхитрить Красса и уйти из Регия, ловушки, которая в тот момент казалась смертельной для мёоезийца и его приспешников. Известие наряду со знанием исторических фактов добавило уравнению иксов. Марк Робертович не знал, когда к делу подключатся Лукулл и Помпей, но идея прорыва из оцепления могла прийти в голову Спартака уже сегодня ночью. Все это могло серьезно ударить по дальнейшим планам олигарха, Крассовский не хотел повторять ошибки Красса, которого считал недальновидным идиотом, поэтому отдал приказ – армия восставших должна быть уничтожена уже сейчас. Изможденные голодом и холодом, рабы попросту не смогут оказать должного сопротивления римскому войску, а неожиданная атака поможет застать лагерь рабов врасплох. Доводы примипила и военных трибунов о том, что Спартак является искусным полководцем, а снежная буря может замедлить переход, Крассовский отверг как сущую нелепицу. Ожидать на совет Суллу, Лонга, Муммия и Квинкция он отказался вовсе.

Марк Робертович понял, что начинает вскипать. Впереди его ждали гораздо более важные дела. Он прекрасно знал о ресурсах, которыми обладал прежний Марк Красс, один из богатейших и влиятельнейших людей древности, обогатившийся во время диктатуры Суллы за счет проскрипций. Шанс, которым грех не воспользоваться. Страна-демагог, возможность безграничной власти. От одной мысли об этом у Крассовского захватывало дух. И, возможно, во многом поэтому он испытал радость, когда узнал, что с ним произошло. Там, в России, через две с лишним тысячи лет, он попался с поличным. Этот мерзавец Гладков, которого Марк Робертович считал таким же никчемным выскочкой, как раба-мёоезийца Спартака, и ставил их в один ряд, приравнивая к биологическому мусору, не побоялся довести до конца начатое, и теперь ему грозили судебные разбирательства, финансовые потери, возможно, реальный срок или банкротство. Здесь же все выглядело совсем иначе. Единственной властью были он и тысячи отборных солдат, оказавшихся в его распоряжении.

Крассовский закашлялся и, чтобы протолкнуть ставший поперек горла ком, пригубил красного вина. Он поставил на стол вторую чашу, плеснул в нее фалернского и пододвинул на край столешницы, к центуриону.

– Присядь, выпей, – распорядился Крассовский.

Гай Тевтоний, все так же стоявший у края стола, одним глотком осушил вино и задумчиво уставился куда-то в одну точку на противоположной стене шатра.

– Помолчим… – Крассовский пожал плечами.

Он задумался, понимая, что вряд ли говорит по-русски сейчас. Из его рта доносились другие слова; как мог понять Марк Робертович, это был мертвый язык – латынь. Язык великих правителей, полководцев, философов и ученых. Он не знал, где и когда успел выучить латынь до уровня владения в разговорной форме, если до того знал лишь несколько общих фраз и пословиц. Впрочем, такой расклад только лишь забавлял олигарха. Слышать из своего рта речь на латыни, вдруг ставшей родным языком, было даже забавно. Центурион наконец присел на табурет, наблюдая, как Крассовский наливает в его пустую чашу вино. Судя по всему, подобное панибратство здесь было не принято. Но пить в одиночку Марк Робертович не любил и плевать он хотел на те обычаи, которые здесь были установлены до него. Он – тот человек, который приходил в чужой монастырь со своим уставом, иначе не добился бы в своей жизни таких высот. Всегда и везде Крассовский устанавливал собственные порядки.

Наконец его размышления прервал голос центуриона.

– Я не узнаю тебя, Марк! – вдруг сказал он. – Почему ты изменил решение? Ты думал о последствиях?

– О каких последствия ты говоришь, Гай Тевтоний? – Марку Робертовичу, которого порядком утомило общество примипила, все сложнее было скрывать свое раздражение.

– Может быть, ты забыл об участи Гая Торания и Публия Вариния? – Центурион сверкнул глазами. – Ты хочешь повторить их судьбу?

Крассовский вздрогнул. Рука с чашей медленно опустилась на столешницу. На лице застыла гримаса раздражения.

– Гай, может быть, напомнить тебе о битве у Коллинских ворот? Цыплята курицу не учат, а центурионы исполняют распоряжения главнокомандующих, не наоборот…

– Я не закончил! – прорычал Тевтоний. – Ты писал письмо в Рим с просьбой выслать тебе подмогу в лице Помпея и Лукулла, Марк! Еще вчера ты понимал, что Спартака не взять голыми руками! Теперь же ты лезешь на рожон и ставишь на карту все, одним махом предоставляя Спартаку возможность перечеркнуть все твои былые заслуги. Одумайся! Дождись Лонга! Поверни легион, ты ведешь на убой своих людей! – Трибун всплеснул руками. – Тебе не видать венка и триумфа, если ты лишишься легиона, если ты утеряешь знамя! Ты подавишь восстание, но каковы будут потери, Красс? Кто доверит консульство человеку, который погубит свои легионы в сражении с рабом?

– Приказы не обсуждаются, мне думалось, что такому человеку, как ты, незачем объяснять столь очевидные вещи, – отрезал олигарх.

– Может быть, тогда ты поведешь свой легион в бой лично? – прошипел Гай Тевтоний. – Мне кажется, что ты достаточно почерпнул у Суллы, преследуя Мария. Что скажешь?..

Примипил запнулся. Послышался то ли удар, то ли хлопок. Было видно, как исказилось лицо Гая Тевтония, как округлились его глаза. Он медленно перевел взгляд с олигарха на столешницу, туда, где располагалась его рука, и сглотнул. Между пальцами правой руки, которой центурион опирался о стол, торчал кинжал. Крассовский, лицо которого в этот миг исказила ярость, схватил центуриона за край плаща и потянул его к себе.

– Я скажу, пошел вон! – прорычал он.

Марк Робертович рывком высвободил кинжал из столешницы и отпустил плащ. Растерявшийся центурион, потеряв равновесие, упал на пол, приземлившись на пятую точку.

– Ты! Ты… – Задыхаясь от гнева, с округлившимися глазами, вылезшими на лоб, разъяренный центурион покачал головой. – Если бы не твоя тога, Марк!

– Вон! – повторил олигарх.

Приказ был отдан. Марк Робертович был не из тех людей, которые имели привычку отступать. Олигарх, красный как вареный рак, не удосужился даже проводить Тевтония взглядом, когда обескураженный центурион двинулся к выходу, то и дело хватаясь за рукоять своего гладиуса. Возможно, сразу после совета трибуны и примипил уже написали в Рим письмо, в котором проклинали Марка Красса. Пока письмо дойдет до сената, он успеет закончить начатое. Цель оправдает средства. А такие люди, как Гай Тевтоний, не будут нужны в его команде. Пусть катится к черту! Да, этот тупоголовый бык мог быть во многом правым, и Крассовский действительно вел своих людей на убой. Но без жертв и крови не выигрывалась еще ни одна война. А ради своего блага он был готов жертвовать судьбами других людей. Не зря тот человек, в теле которого он оказался, чье место занял, говорил, что Марк Красс не откажется от задуманного – это не в его правилах. Олигарх выплеснул в свою чашу остатки вина. Следовало выпить за будущие успехи. Это был его первый шаг в новом для себя мире. Он знал, что не имеет права ошибаться. Однако остатки вина не пошли – Крассовский поперхнулся, закашлялся, разлил вино по столешнице и грубо выругался, запустив чашей в стоявший неподалеку табурет. Здесь, на Регийском полуострове, у него больше не было дел. Сейчас следовало убраться подальше с поля боя, оставив командование офицерам.

Глава 2

Рут привел лучших элейских и каппадокийских скакунов, каких только можно было достать. Скакали парами, когда копыта лошадей попадали в сугробы, животные недовольно ржали, и я понимал, что на обратную дорогу у наших коней попросту не останется сил, – лошади взмылятся и будут загнаны. Сильная пурга и снег не оставляли гнедым шанса, несмотря на то что между нашим лагерем и лагерем римлян было чуть меньше лиги по прямой. На кону стояли человеческие жизни, поэтому я то и дело подгонял Рута, который выступал в роли всадника в нашей паре, и просил гопломаха не жалеть коней.

– Прибавим! Рут! Ходу! – кричал я.

Вдвоем с Рутом мы едва разместились на спине жеребца. Я сидел сзади. Несмотря на то что тело, в котором я оказался, великолепно чувствовало себя верхом на лошади, я приноровился не сразу, так как ни разу до этого мне не доводилось совершать прогулок верхом.

– Загоним коней, Спартак! – откликнулся ликтор.

– Плевать! – процедил я.

Наступление должно было начаться с минуты на минуту, поэтому мы загоняли коней и мчали к видневшейся на горизонте фортификационной линии римских укреплений. Нас было десять человек, из числа тех, кто не раз проходил по тонкой грани между жизнью и смертью. Небольшая группа, но с помощью этих людей я намеревался сделать большое дело. Рут выполнил мою просьбу от и до. Бойцы подобрались как на славу, чтобы понять это, мне достаточно было одного взгляда.

Я всматривался в ночную мглу, ища глазами старший офицерский состав личного легиона Марка Красса в лице самого претора, который должен был лично возглавить легион и военных трибунов, передвигающихся верхом. Все до одного, это были те люди, кто мог возглавить сегодняшнее наступление римлян. Впереди показались огни факелов римского легиона, который вышел за укрепления. Первой я увидел тысячную когорту, охраняющую аквилифера, который держал знамя легиона – серебряного орла аквила, возвышающегося над головами солдат. Легион был переведен в полную боевую готовность и ждал сигнала о переходе в атаку, но, судя по всему, Красс и старшие офицеры все еще находились в лагере. Будь иначе, наступление уже давно бы началось.

– Вот они где, голубчики! Ниче, мы-то им рога пообломаем! – довольно пропыхтел Рут.

– Ты видишь офицеров? – насторожился я, всматриваясь сквозь слепящий снег в силуэты когорт.

– Я вижу римлян!

Из-за шквального ветра мы с трудом слышали друг друга. От возмущения и неприязни к римлянам мышцы могучего германца налились свинцом. Я больно пнул Рута в бок, немного не рассчитав силу. Гопломах вздрогнул всем телом.

– За что, Спартак?

– Не отвлекайся, если не хочешь все загубить! – прошипел я. – Ты забыл, ради чего мы здесь?

– Думаешь, Красс останется в лагере? – прокричал Рут.

Я не ответил. Существовала вероятность, что Красс поручит управление своим личным легионом латиклавию и дождется остальных легионов во главе с опытными легатами, чтобы затем самолично довершить разгром сил сопротивления у рва и высоких стен. Однако рассматривать подобный вариант всерьез было крайне рискованно.

Я осмотрел все еще неясные очертания римских фортификационных укреплений. Перевел взгляд на томящийся в ожидании легион, но рядом с когортами не увидел никого, кроме центурионов и опционов, которые покрикивали на своих солдат. Удалось разглядеть горнистов, стоявших чуть поодаль знаменосцев, которые отнюдь не торопились трубить атаку. Красса и старших офицеров все еще не было рядом с легионом. Тем лучше. План, который мне удалось выносить в своей голове, приобретал реальные очертания. В моей задумке я видел шанс для доверившихся мне людей из лагеря, запертого от остального мира морем и рвом. При этой мысли я вновь пихнул в бок Рута.

– Ходу, брат! Не жалей лошади! – прокричал я.

Гопломах что-то выкрикнул, ударил коня по бокам, и изнеможенное животное, вложив в свой рывок последние силы, поскакало чуть быстрее. Видя, что наша связка с Рутом в очередной раз взвинтила темп, коней принялись подгонять остальные гладиаторы. Получалось скверно, копыта гнедых утопали в рыхлом снегу.

Наконец мы приблизились к территории римлян вплотную. Я приказал Руту перейти с галопа на спокойный шаг. Линию фортификационных укреплений я видел впервые, и, надо сказать, моя челюсть отвисла до самой груди. Картина поражала воображение. Огромный ров шириной и глубиной навскидку в три средних человеческих роста был укреплен земляным валом, как мне показалось, в высоту не меньше самого рва. Высокая стена, на вид прочная и надежная. На стене через равные расстояния стояли башни дозорных.

– Была бы воля, я бы… – Рут, никогда не отличавшийся красноречием, запнулся и с раздражением сплюнул, по всей видимости, не сумев подобрать нужных слов.

– Я не успел два раза по-большому сходить, как эти свиньи уже построили свои стены! – сказал один из бойцов Рута, который, как и я, сидел пассажиром на одном из коней.

Следовало отдать должное военному искусству римлян. Еще в лагере Рут многое рассказал мне о стене. Среди прочего гопломах вполне серьезно говорил о том, что легионеры воздвигли эти фортификационные укрепления, которые полностью пересекали перешеек поперек от Ионического до Тирренского моря, за считаные дни. Попахивало враньем, но гопломах говорил эти слова с таким спокойствием, что усомниться в этом было трудно, вряд ли об этом мог не знать прежний Спартак. Я поймал себя на мысли, что, наверное, увидь я раньше всю эту конструкцию, то отчаялся бы не меньше восставших!

– Ума не приложу, почему римская свинья решила высунуть из-за укреплений свой нос? – самодовольно фыркнул Рут. – Что скажешь, Спартак?

Я отмахнулся. Действительно, за такими укреплениями, как эти, можно было переждать любой штурм. Стало понятно, почему Красс до последнего момента избегал боя в открытую, а брал восставших измором. Впрочем, теперь из моих рук ускользнула последняя нить из логической цепочки действий римского претора. Однако теперь, когда механизм был запущен, это было не столь важно.

– Рут!

– Чего, Спартак?

– Сколько дозорных на каждой башне?

Гопломах задумчиво почесал макушку.

– По пять, кажись, на каждую, – заверил он.

Я сосчитал башни из тех, что находились в пределе видимости, остался удовлетворен. Снежная буря, начавшая было сдавать позиции, все же сужала римлянам обзор и развязывала мне и моей группе руки. Из тех башен, с которых дозорные могли заметить нас, в пределах видимости были всего две башни, расположенные навскидку в сорока шагах друг от друга. Все совпадало с теми данными, которые я получил от разведчиков. Я видел на себе испытующие взгляды людей из своей группы. Пора было переходить к действию. Я обвел взглядом свою группу. В глазах этих людей читалась решимость.

– Трое по левую сторону, трое по правую. Остальные остаются со мной, – скомандовал я.

Шестеро гладиаторов, оставшихся на скакунах, двинулись в указанных мной направлениях. Я проводил их тяжелым взглядом исподлобья. К сбруе каждого скакуна была привязана связка хвороста, обернутая в ткань, пропитанную смолой. В тот момент, когда прозвучит корн и римляне перейдут в наступление, эти шестеро расправятся с дозорными, подожгут хворост в полумиле отсюда и забросят его в ров или башни. Пожар на линии укреплений и последующий за ним сигнал тревоги должны будут задержать отъезд старших офицеров и Красса из лагеря, тем самым оторвать их от легиона. К месту пожара стянется охрана римского лагеря, что откроет нам прямую дорогу к палаткам высших офицерских чинов. Именно таков был мой план.

Рядом со мной остались Рут и еще пара человек, с которыми я уже был знаком лично. Парфянец Крат и галл Галант, славившиеся в моем лагере как одни из лучших стрелков. Мы приблизились к башням, я нахмурился и покосился на гопломаха. В карауле на каждой башне стоял только один человек.

– Рут, ты говорил, что их должно быть пятеро? – прошептал я.

Гопломах пожал плечами, не зная, что ответить на мой упрек.

– Все верно, каждый легион выдвигает на караул по одной когорте, ночью сменяются каждые три часа, – подтвердил Галант слова германца.

Однако на башне сейчас стоял только один человек. Похоже, Красс решил собрать людей из караула для решительной атаки по нашему лагерю. Я отдал короткий приказ:

– Начинаем!

Свистнула тетива. Послышался глухой хлопок, затем еще один. В первый пролет V-образного рва упало тело легионера с первой башни, из его горла торчала стрела. Второму легионеру стрела попала в глаз – несчастный сделал несколько неуверенных шагов, вывалился с дозорной башни и ударился о земляной вал. Я почувствовал прилив адреналина – необходимо было перебраться через вал до того, как дозорные с соседних башен обнаружат прорыв.

– Рут!

Рут кивнул и метнул в дозорную башню тяжелый пилум, обвязанный крепкой веревкой на деревянном древке. Пилум, острый наконечник которого имел на конце зазубрины, вонзился в щель между сколоченных досок, словно влитой. Я схватился за веревку, дернул на себя несколько раз, проверяя, насколько крепко застрял наконечник в дереве. Пилум благодаря зазубринам сидел намертво и запросто мог выдержать не только мой вес, но и вес огромного двухсотпятидесятифунтового Рута. Пришлось изловчиться, перепрыгивая V-образный вал. Один неправильный шаг – и я запросто мог свернуть себе шею. Я оказался у башни и, будто альпинист, проворно вскарабкался по достаточно высокой стене укрепления, оказавшись в будке дозорного. Гладиус плавно выскользнул из моих ножен. Снег усилился, но это было только на руку тому делу, которое мы затеяли сегодня. Вокруг не было ни души, и я бросил веревку обратно через вал поймавшему ее Руту. Через несколько минут на башне стояли остальные члены моей группы.

Я обратил внимание, что Крат внимательно всматривается в темноту вдоль линии укреплений. Рука парфянца потянулась к колчану за спиной, он почти вытащил стрелу и собрался переступать через оградку башни, когда я положил руку на его плечо.

– Что ты задумал? – остановил его я.

– Я могу подстрелить еще одного, только вот подойду поближе, – проскрежетал он.

Я выругался сквозь зубы. В темноте, сквозь снег, я не видел соседней башни и тем более дозорного. А значит, дозорный не видел нас!

– Зачем? – Я сверкнул глазами, с трудом сдерживая в себе порыв выхватить из рук Крата лук и переломить его пополам. – Ты хочешь, чтобы нас засекли?

– Он даже не успеет пикнуть, Спартак! – На лице парфянца появилась усмешка.

Крат было натянул тетиву, как я, потеряв терпение, выхватил стрелу из его рук и выкинул в ров.

– Отправишься следом! – В моих руках появился короткий кинжал, лезвие которого я прислонил к шее Крата. – Вопросы?

– Это римлянин, который заслуживает смерти! – вспылил парфянец.

– Он все понял, Спартак, это недоразумение! – вмешался Рут, который буквально повис на моей руке с кинжалом.

– Я предупредил, – процедил я сквозь зубы, убирая кинжал за пояс.

Рут схватил Крата за шкирку и хорошенько встряхнул своего бойца, что-то разъясняя тому на смеси германского и латинского. Я не понял не единого слова, как наверняка и сам Крат, но парфянец покорно склонил голову, слушая своего непосредственного командира. Он побледнел, посмотрел на меня с недоумением, поправил колчан со стрелами на спине, но ничего не сказал, затаив обиду. Без слов было ясно, что стрелок не понимает, почему нельзя расправиться с римлянином, когда выпадает возможность подкрасться к нему незамеченным. Остался осадок. А ведь когда я объяснял своей группе, что следует делать, а что делать категорически нельзя, Крат был в первых рядах среди тех, кто соглашался и кивал головой. Впрочем, еще когда я шел сюда, я знал, что трудности будут возникать. Сложно объяснить человеку, почему он не имеет права отомстить ублюдку, сделавшему рабами тебя или твоих близких. Ненависть к римлянам сидела глубоко в крови многих племен. Римляне были для них как красная тряпка для быка.

Я еще раз убеждался, что мне следовало смотреть в оба, чтобы кто-нибудь из моей группы не натворил дел, способных разрушить мой план. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы Рут, Галант или Крат вступили в схватку с кем-либо из римлян, оказавшись внутри лагеря, не будь то офицеры высшего звена либо сам Марк Красс собственной персоной. Я попытался отбросить эти мысли прочь из головы.

С башни отчетливо, как на ладони, виднелся лагерь римлян. Он защищал базировавшиеся немного выше легионы на случай нашей внезапной атаки. К лагерю подводила главная улица, навскидку не меньше семи перчев в ширину, которая тянулась через весь лагерь. Главная улица пересекалась рядами прямых улиц, тянущихся поперек стены, вдоль которых стояли небольшие палатки легионеров, искусно сделанные из телячьих шкур на деревянном остове, высотой с человеческий рост. Казалось, палатки были повсюду, напоминая грибы, выросшие после дождя, но на самом деле эти палатки с двумя входами с разных сторон больше напоминали по форме бабочку. Однако, как и во всем у римлян, в расстановке палаток прослеживалась планировка, что гарантировало маневренность при обороне на случай внезапной атаки извне. Среди палаток то и дело мелькали силуэты легионеров. Каждому из нас следовало уяснить – чтобы пробраться к шатру Красса, спрятанному гораздо глубже, в самом сердце римского лагеря, нам придется совершить подвиг. С минуты на минуту две тройки гладиаторов из моей группы должны были вступить в дело. Чувствовалось приятное напряжение, растекающееся по всему телу. Знакомое чувство предвкушения. Послышался сигнал корна – легион Красса перешел в наступление.

Наконец, сначала слева, а потом мгновение спустя и справа от нашей башни раздались приглушенные крики. Небо озарили вспышки полыхающей ярким пламенем стены. Это был наш сигнал к действию. Две тройки гладиаторов подожгли дозорные башни и часть стены.

– Все за мной!

Я спрыгнул с дозорной башни, моля Бога, чтобы на нашем пути сейчас не встретилось ни одного легионера, выставленного в караул, который мог бы замедлить наше наступление. Римляне все как один бросились к полыхавшим пламенем башням. Слышались сбивчивые команды, топот ног, брань и скрежет доставаемого из ножен оружия. Я выставил перед собой свой меч и бегом пересек первую улицу, когда вдруг передо мной появились двое легионеров. Совсем молодые, еще юноши, которых крики тессерария застали в палатке за уединением друг с другом. Судя по всему, их контуберния отправилась на построение, тогда как им двоим было поручено нести караул. Один не сразу понял, что происходит, или сделал вид, что не понимает ничего. Он попытался заговорить.

– Как ты сюда попал? – нахмурился легионер с непритворным удивлением.

Второй оказался менее разговорчив и потянулся к мечу. Я ударил наотмашь, угодив круглой рукояткой гладиуса прямо в его мясистый нос и превратив его носовую перегородку в кашицу. Послышался хруст ломаемых костей, брызнула кровь, и легионер со стоном опустился на колени. Я докончил дело точным ударом в подбородок, после которого римлянин потерял сознание и мешком завалился на землю. Второй легионер попятился, косясь то на меня, то на своего лежащего в отключке товарища. Было видно, как скривились его губы, и он было собирался звать на помощь, но с его губ лишь сорвался булькающий утробный звук – в горло вонзился заточенный, словно лезвие, метательный нож Галанта. Легионера откинуло на палатку, бездыханное тело медленно сползло в сугроб. Рут коротким ударом в грудь добил первого легионера. Галант как ни в чем не бывало вытащил из горла второго легионера свой метательный нож. Крат и Рут заволокли тела в палатку. Снег заметал все следы борьбы…

Мы двинулись дальше. Передвигались короткими перебежками и очень скоро оказались на главной улице лагеря. Я решил взять небольшую паузу и дать своим людям отдышаться.

– У них здесь целый военный городок, – пробурчал Галант, осматривая открывшуюся перед нашими глазами картину.

– Они боятся нас, Спартак! – воскликнул Рут.

– Боятся, – согласился Крат.

Я промолчал. К своему стыду, я не так много знал о римлянах, но в передаче, которую однажды видел по «Дискавери», слышал – римляне славились своими военными лагерями, к постройке которых подходили основательно и скрупулезно. Лагеря строились при каждом перевале, чтобы исключить неожиданную атаку врага, и в дальнейшем многие лагеря вырастали в целые города и бастионы. Зная это, я сомневался, что Красс или кто-то из его офицеров всерьез боялся оказавшихся на грани разгрома рабов. Но портить боевой настрой своих бойцов не хотел.

Мы затаились у главной улицы лагеря римлян. Я смотрел на небольшую квадратную площадку в самом центре римского лагеря. На претории расположились жертвенники, трибуна для обращения к солдатам, а также ряд палаток высшего офицерского звена. Большая палатка, в которой с легкостью поместилась бы целая центурия, без сомнения, принадлежала главнокомандующему, претору Марку Крассу. По правую сторону от нее стояла палатка немногим меньших размеров, которая, как заверил меня Рут, отводилась квестору. Слева расположилась более скромная, нежели первые две, но не менее помпезная, по сравнению с палатками обычных легионеров, палатка трибуна латиклавия. Палатки военных трибунов ангустиклавиев соседствовали с палатками латиклавия и квестора, расположившись по обеим сторонам от них. Непосредственно за главной улицей стояли квартиры легионеров, которые сейчас пустовали.

План сработал. Единственная палатка, в которой горели зажженные факелы, была палаткой самого Марка Красса. Все верно – мне удалось озадачить своим выпадом офицеров, которые остались в лагере и, возможно, собрались на военный совет, чтобы разобраться, что же произошло. Одновременно мне удалось на некоторое время оторвать их от легиона, который уже перешел в наступление. Оставалось поставить точку – мы выдвинулись к палатке претора.

* * *

Энергичный мужчина, меривший шагами палатку, сразу привлек мое внимание. Судя по интонации, с которой он вел разговор с окружающими его людьми, он был крайне раздражен и едва сдерживался. Я несколько раз слышал его имя – Гай Тевтоний. Судя по всему, он служил центурионом-примипилом в легионе Марка Красса, и мы застали его за выступлением перед внимательно слушавшими его военными трибунами. Речь его сопровождалась обильной жестикуляцией. Трибуны слушали этого человека с открытыми ртами, по чему можно было судить, что Тевтоний занимал в легионе особое положение. Именно занимал – я смотрел в помутневшие, исказившиеся от боли глаза центуриона, когда он в ответ на мой вопрос «где Красс?» схватился за острие моего гладиуса и наделся на него, словно на шампур. Этот поступок следовало назвать достойным настоящего мужчины, чего нельзя было сказать об остальных собравшихся тут людях. Несмотря на то что нас было двое – я и Рут, а их шестеро, они не захотели принять бой. Трибуны подскочили со своих мест и попятились к другому выходу, смекнув, что охрана палатки мертва, а те, кто сумел проникнуть в хорошо охраняемый римский лагерь, наверняка умеют держать оружие в руках. Вот только с другого выхода их уже поджидали Крат и Галант. Схватки было не избежать. По парам, двое против троих с каждого входа преторской палатки. Четверо против шести. Я перехватил гладиус и бросился на застывшего у стены латиклавия, который в отличие от Гая Тевтония, разгуливавшего по палатке в тоге, успел облачиться в полное военное обмундирование. Голову его защищал шлем-касик с гребнем из конского волоса, на тело был надет торакс, ноги защищали поножи, на поясе висел ремень-балтеус с бронзовой накладкой. В руках трибун держал кинжал пугио, по форме похожий на гладиус, со суженным у рукояти лезвием. Трибун, быстро смекнувший, что на кону стоит его собственная жизнь, с трудом, но отразил мой первый выпад, нацеленный ему в горло. Следующим ударом свободной руки я врезал ему в пах. Латиклавий нагнулся и жалобно застонал. Я приготовился добить поверженного врага, но в этот момент боковым зрением увидел летящий в мою голову табурет. Я не успел увернуться и прикрылся локтем. Глаза затмила боль – табурет плашмя врезался в болевую точку. Латиклавий, с которого слетел шлем-касик, бросился к столу, на котором лежал легкий пилум. Он перехватил пилум свободной рукой и запустил его в меня. Наконечник просвистел в двух пальцах от моего плеча, и пилум безучастно повис, вонзившись в шкуру палатки за моей спиной. Я заметил, что трибун смотрит мне за спину.

– Прикончи его! – заверещал он.

Сзади меня вырос второй военный трибун, ангустиклавий, кидавший табурет. Он держал в руках гладиус. Вдвоем они попытались оттеснить меня к краю палатки, чтобы лишить маневра и свободы действия. Отступая, я перевернул стол, используя столешницу в качестве оборонительного заграждения. В разные стороны полетели чашки, свечи с подставками, тарелки, по полу разлилось недопитое вино. Надо признаться, эти двое знали, с какой стороны держаться за меч, и ничуть не порочили свои сословия всадников и сенаторской аристократии. Единственное, о чем я сожалел сейчас, что вместо привычного боевого ножа в моих руках оказался гладиус, имевший совсем другой центр тяжести, иначе лежавший в руке, по-другому реагировавший на мои движения. К новому клинку следовало привыкнуть. Но где еще, как не в бою, следовало приобретать новый опыт? Видя, как замешкались оба моих визави, я уперся в перевернутый стол и резко ударил по столешнице ногой, вместе со столом оттолкнув от себя латиклавия. Он отшатнулся, не устоял на ногах, завалился на пол, придавленный сверху довольно увесистым столом.

– Таций, держись!

Второй трибун по инерции отскочил ко входу. Окажись нападавший самую малость расторопнее, он бы получил шанс бежать, чтобы вызвать в палатку претора подмогу, но я одним прыжком оказался у выхода и пригвоздил трибуна лезвием своего гладиуса к земле. Железный торакс, надетый на бедолагу, на поверку оказался совсем непрочным. Вовремя подоспевший Рут точным ударом пилума раз и навсегда пресек попытки выбраться из-под стола незадачливого латиклавия – наконечник пилума согнулся в бараний рог. Гопломах выпрямился и с высоко поднятым подбородком смотрел на меня, а затем провел кончиком гладиуса по своему языку. По губам, вниз к подбородку гладиатора, заструилась кровь. Я знал, что последует за этим, и не хотел смотреть на жестокий обычай племени, из которого был родом Рут, поэтому отвернулся.

Галант и Крат по моей просьбе притащили корн, найденный в одной из соседних палаток. Я смотрел на странный, изогнутый русской буквой «С» инструмент, чувствуя, что дело, ради которого мы пришли сюда, сделано только наполовину. Со старшими офицерами личного легиона Марка Красса было покончено. Были мертвы примипил Гай Тевтоний и его шесть трибунов, оказавшихся в большинстве своем последними трусами. Но среди них не было того человека, чья голова стоила дороже всех, вместе взятых, – претора Красса. Главнокомандующего не было в лагере. Можно было предположить, что Красс возглавил легион либо же выдвинулся навстречу остальным своим легионам, стягивающимся в лагерь. Несколько минут я стоял в замешательстве, слыша, как забавляются за моей спиной гладиаторы с отрезанной головой одного из трибунов. Гадать, куда подевался проконсул, попросту не было времени, а рисковать я не мог. Когда в легионе узнают о смерти трибунов и центуриона первой когорты, вполне вероятно, что будет принято решение повернуть назад, за укрепления. Я поднес корн к губам. Пора было дать сигнал Ганнику и Касту.

Глава 3

– Эй, Спартак! Смотри! Смотри, кому говорю! – истошно заверещал Рут.

Гопломах схватил меня за плечо и затряс так, что я чуть было не упал с земляного вала. Я с трудом устоял на ногах и повернулся туда, куда показывал гопломах. Показывал Рут на римский легион, застывший в нерешительности неподалеку от линии укреплений. Я нахмурился, потому что в следующий миг до моих ушей донесся лязг металла.

– Что за… – Слова застряли поперек моего горла.

– Это Каст! – охрипшим голосом вскричал Крат.

– Он уже тут? Так быстро? – удивился Галант.

Несмотря на плохую видимость, мне удалось разглядеть, как одна из моих когорт стремглав врезалась в оборонительные редуты римлян, что стало для легионеров полной неожиданностью. На землю упали пилумы, послышался хруст ломаемых скутумов. Раздались стоны и крики римских солдат, дрогнула одна из когорт римского легиона. Лопнули шеренги, нарушился строй первой двойной центурии. Часть легионеров бросилась врассыпную, в сторону высоких стен собственного лагеря, которые казались им неприступными, готовыми укрыть дезертиров.

Что творил Каст? В полной тьме галл совершил марш-бросок и попытался застать врасплох легионеров Красса, которые ожидали в неведении недалеко от стен собственного лагеря. Атака произошла в тот миг, когда лучший легион претора лишился «головы» в виде офицерского состава, а многочисленные римские центурионы не решались брать полноту ответственности за принятые решения в свои руки! Но откуда Каст мог знать о том, что римский легион лишится командования? Да и сигнал корна к тому моменту не прозвучал… Неужели галл ослушался моего приказа?

– Как Каст быстро, а, Спартак? – расплылся в улыбке Рут, явно наслаждаясь зрелищем. За отсутствием примипила, остальные центурионы всерьез перепугались за аквила легиона и пытались на ходу перестроить трещавшую по швам когорту.

– За мной! – бросил я.

Я в два прыжка оказался на земле и бросился к полю боя, которое теперь скрылось от моих глаз. Изнутри меня полыхнула ярость, неукротимая, всепоглощающая. Ноги проваливались в сугробы, мышцы ныли, крутило суставы. Я стиснул зубы. Стопы, стертые в кровь от непривычной обуви, обжигало, но усилием воли я заставил себя ускорить свой бег, потому что не имел никакого права опоздать. Ошибка в этой войне стоила слишком дорого. Одна оплошность была допущена. Каст ударил, не дожидаясь сигнала корна, и допустил произвол. Можно было ломать голову и выдвигать различные гипотезы на тему того, с чем было связано решение моих полководцев и что произошло не так. Однако факт оставался фактом.

С другой стороны, я видел стягивающиеся вдоль горизонта основные легионы Марка Красса, спешащие к полю брани на помощь личному легиону проконсула. И именно поступок Каста, который ослушался моего прямого приказа и вывел войска до того, как корн прозвучал трижды, позволил восставшим выиграть драгоценные минуты. Я с ужасом осознал, что силы римлян, которые превосходили нас умением и числом, уже сейчас брали армию восставших в кольцо. Используя свои знаменитые метательные машины, конницу, организовав наступление, легионы сомнут мое обескровленное войско и сотрут силы повстанцев в порошок. Я знал, что Спартак вложил много сил в подготовку повстанцев в своем лагере, будучи запертым на Регии, но понимал, что мое войско по большей части – дилетанты, только лишь недавно взявшие в руки меч. Но Каст… Хитер же был бес! В намерениях полководца еще предстояло разобраться.

От мыслей меня отвлек римский дезертир, капитулировавший с поля боя, который при виде меня замедлился, а потом и вовсе попятился. Выглядел легионер паршиво. Скутум римлянина остался на поле боя, куда-то подевался кулус, а из раны на голове сочилась кровь. Лорика хамата у правого бедра оказалась порвана и окрашена в красный цвет. Он выставил перед собой свой гладиус, за который схватился обеими руками, и совершенно безумным взглядом уставился на меня.

– Назовись! Кто ты такой? Ты римлянин? – затараторил он.

Я одним прыжком сблизился с бедолагой, выхватил гладиус, обезоружил его. Марать руки о человека, который показал спину на поле боя, не хотелось, поэтому я перехватил свой меч, и следующий удар пришелся точно в висок несчастному, лезвием плашмя. Таким ударом можно было оглушить человека, но я, по всей видимости, не рассчитал силы – у бедолаги из ушей пошла кровь, его тело свело судорогой. Оказавшийся рядом Рут, особо не церемонясь, вонзил свой меч в его грудь. Мы двинулись дальше.

С каждым новым шагом я все более отчетливо слышал лязг металла и крики дерущихся бойцов. Пробежав на одном дыхании несколько стадиев, я увидел знамена римских центурий в виде поднятых кверху древков копий, украшенных медальонами с изображениями открытой ладони. Вскоре перед моими глазами возникло само поле боя и спины римлян. Касту удалось окончательно внести суматоху в первую линию когорт римлян из трех. В оборонительных редутах появилась брешь, куда, сминая римский легион яростным напором, ударили силы одного из моих лучших полководцев – Висбальда. Понимая, что здесь и сейчас силы рабов превосходят по численности силы римлян, центурионы скомандовали отступление, опасаясь, что противник зайдет с флангов или ударит в тыл. Личный легион Красса, собранный из лучших римских солдат, поплыл, отступая под невероятным натиском рабов. Совсем немного не хватило для того, чтобы отступление римлян обернулось поголовным бегством. Сразу пять шеренг первой линии четырех когорт лопнули, как расколовшийся грецкий орех. Я лично видел, как распалось несколько манипул, началась давка. Восставшие с неведомой доселе яростью заставили легионеров Красса показать спины. Несколько сот человек бросилось в беспорядочное бегство, сбивая друг друга с ног, моля о пощаде и падая на колени, будучи готовыми сдаться в плен тем, кого они презирали и над кем чувствовали свое превосходство. Земля усеялась трупами.

В этот момент нагнавший меня Рут схватился руками за голову и завопил:

– Что ты творишь, Нарок? Я тебе бороду оторву!

Седовласый Нарок, замещавший Рута во главе кавалерии на время отсутствия гопломаха, сейчас совершал непростительную для полководца ошибку. Вместо того чтобы довершить разгром когорт первой линии ударом с фланга, после чего добраться до метателей дротиков и пращников и развязать рукопашную, кавалеристы вдруг бросились в погоню за дезертирами. Вслед за всадниками теряли самообладание многие пехотинцы. Одурманенные успехом, они покидали строй и бросались вслед за дезертирами, дабы не позволить уйти тем, кто показал спину. Я видел в их глазах лишь одно желание – не сражаться, а убивать.

– Назад! Нарок! Зайди с фланга! – закричал я, сложив руки рупором, но тщетно.

Во всеобщем шуме одной большой битвы меня никто не услышал. Попытаться докричаться своих офицеров было бессмысленно. Максимум, чего я мог достичь в сложившейся ситуации, – сорвать голос.

Римляне сумели выдержать чудовищную атаку Висбальда и приступили к перестроению, несмотря ни на что им удалось сохранить свои головы холодными. Были слышны яростные выкрики центурионов, зычные команды опциев, и вот уже очередная атака рабов, сделавшаяся в одночасье беспорядочной, разбилась о римские щиты второй линии когорт. Будто из-под земли, с флангов выросли резервные когорты римлян из третьей линии, которые стремительно зашли с тыла легионов Ганника и Каста и беспрепятственно расстреляли спины гладиаторов пилумами. Выверенно, четко, как фигуры на шахматной доске, практически не встречая сопротивления со стороны восставших, когорты соединились с центром личного легиона претора. Удар фланговых когорт посеял панику в ряду бойцов Ганника и Каста. В отличие от римлян атаки восставших казались все менее осознанными и более сумбурными. Боевой порядок моего войска трещал по швам, к нулю близилась маневренность, росла разобщенность.

Я не понимал, что происходит с войском рабов. Мои полководцы провалили наступление. Римляне, несмотря на то что они значительно уступали нам в численности, крепко забрали инициативу в свои руки, работая как единый слаженный механизм. Я заставил себя успокоиться, понимая, что никак не смогу повлиять на ход битвы, если останусь стоять в стороне, выполняя роль наблюдателя.

– Прикрой меня со спины, Рут! Сможешь?

Гопломах ударил себя в грудь. Я выхватил гладиус и бросился в самую гущу сражения, спеша как можно скорее все исправить. Рядом со мной пробежал один из гладиаторов, командующих центурией восставших, в составе вновь сформированной когорты рабов, которые присоединились к движению Спартака не так давно – в Бруттии. Вся центурия бросилась в погоню за показавшими спину легионерами, которых насчитывалось всего-то дюжина человек.

– Мидий!

Грек, заслышав свое имя, обернулся, но лишь на миг, даже не поняв, кому принадлежит голос, позвавший его. На его лице застыла гримаса ненависти, в глазах читалось предвкушение. Он был перепачкан в крови римских дезертиров и, казалось, не видел ничего вокруг себя. Я стиснул кулаки, понимая, что ничего не смогу поделать с глупостью центуриона, который отводил войска оттуда, где они были действительно нужны, создавая численный перевес в пользу врага. Рут, увидев мой яростный взгляд, было бросился вслед за греком, но я поспешил остановить гопломаха:

– Не стоит, брат! Оставь его!

– Я сверну шею этому идиоту! – прорычал германец.

– Сейчас ты ничего не сможешь ему объяснить!

Рут в сердцах сплюнул себе под ноги.

– Сумасшедший! – взревел он.

Мое внимание переключилось на линию горизонта. Показалось, что свет факелов, по которому можно было различить приближение легионов Красса, вдруг стал более отчетливым, ярким. Кольцо сжималось, времени оставалось в обрез.

Первым из своих полководцев я увидел Висбальда, который плечом к плечу с солдатами вверенного ему легиона яростно сражался с римлянами из шестой когорты. Перепачканный в крови врага, нумидиец выкрикивал в небо ругательства на своем родном языке, звучащем в этот миг особенно зловеще. Он скинул с себя шлем, выбросил на землю щит и дрался практически не защищенный с одним из легионеров, решившим принять неравный бой. Вскоре я увидел Леонида, который собрал вокруг себя сразу троих легионеров и с отчаянием, присущим загнанному к самому краю гладиатору, дрался с одним кинжалом в руках. Напрочь позабыв о командовании легионами, эти двое сводили счеты с римлянами. Сражение превратилось в кровавую резню, опьяненные отчаянием, злостью, большинство восставших хотели расправы над римлянами здесь и сейчас. Наше наступление захлебнулось. В это же самое время римский легион наконец перегруппировался и стойко сдерживал все удары восставших. Легионеры забирали жизни повстанцев с поразительной легкостью, делая короткие, жалящие, смертельные выпады. Тысячи копий римлян словно единый механизм разили моих воинов из-за стены щитов. Земля покрылась сотнями трупов, впитывая горячую кровь.

Я с ходу оседлал брошенного на поле боя жеребца и, чтобы не упасть, прижался всем телом к шее лошади. Конь встал на дыбы, заржал, попытался сбросить меня на землю, но быстро успокоился, почувствовав, что я не собираюсь отступать.

На моих глазах префект эвокатов выхватил из рук аквилифера аквил и что было сил запустил знамя легиона в самую гущу восставших. Центр личного легиона Красса, который включал центурии эвокатов, отреагировал незамедлительно. Ветераны перешли в ожесточенное наступление, сминая бойцов из легиона Висбальда. Вместо того чтобы попытаться взять строй, совершить маневр, нумидиец с горсткой солдат перегородил ветеранам Мария и Суллы путь, пытаясь своей отвагой и мужеством показать своим бойцам личный пример. Однако умелые ветераны, участвовавшие не в одном десятке битв и считавшие ниже своего достоинства показать спину, успешно отбили атаку повстанцев, забрали инициативу в свои руки и принялись вытеснять Висбальда с его воинами. Сражавшийся в первых рядах префект подгонял эвокатов, напоминая, что на кону стоит честь легиона и достоинство ветеранов.

Отчаянная попытка Висбальда взять римских ветеранов численностью с треском провалилась, несмотря на то что гладиаторы ничем не уступали в боевых навыках прославленным эвокатам, а многие в схватке один на один и вовсе превосходили их. Префект, надрываясь, перекрикивая, умело перестраивал свои ряды. Маневренность ветеранов не оставляла Висбальду и его людям ни единого шанса. При виде брошенного в стан врага серебряного орла в наступление двинулись остальные когорты личного легиона претора. Я понимал, что центр личного легиона Красса, который до сих пор не удалось сдвинуть моему войску ни на фут, мог стать тем камнем преткновения, который сыграет с нами злую шутку. Ветеранов Мария и Суллы нельзя было взять одним навалом, здесь требовался маневр, выучка. Увы, Висбальд, который слыл отличным гладиатором и безупречным воином, все же не видел дальше своего носа, когда дело касалось тактики, и упорно не хотел ничему учиться. Я не знал, чем руководствовался прежний Спартак, когда ставил такого человека во главу целого легиона. Однако ничего подобного нельзя было сказать о Ганнике и Касте, впитавших в себя много римского и не считавших зазорным перенимать республиканские секреты военного ремесла. Но куда сейчас делись те, кому я поручил командование армией восставших, кто допустил царивший на поле боя бардак!

Если легиону Леонида удалось вернуть стратегическую инициативу восставшим на одном из флангов, перетянув на себя внимание резервных когорт, то Ганник, Каст и остальные мои полководцы занялись травлей дезертиров. Войско оказалось брошено на произвол! Один легион Красса сражался на равных с тридцатитысячным войском рабов, рассеянным по полю боя и не имеющим единой цели! Не на это ли рассчитывал коварный проконсул?

Что-то прокричал Рут, который все это время был рядом со мной, но я не разобрал слов. Гопломах, последовав моему примеру, оседлал коня. Германец, показывая мне какие-то непонятные жесты, ускакал прочь. Думать о том, что это могло значить, у меня попросту не было времени.

В этот момент я услышал, как на горизонте, вдоль линии фортифицированных укреплений затрубили наступление горнисты. Легионы Марка Красса бросились на поле брани. По коже пробежал холодок. Ганник, Икрий и Тарк прямо на моих глазах начали перестроение и двинулись в сторону вала и рва. Я не верил своим глазам – эти сумасшедшие собирались принимать бой у наступавших римских легионов, и я пока что никак не мог им помешать!

Чувствуя, как приятно отяжеляет гладиус мою руку, я поскакал во весь опор к Висбальду, который сцепился с ветеранами.

– Висбальд!

Могучий нумидиец тяжелым ударом двуручного меча разбил в щепки щит одного из легионеров, но тут же отступил, тяжело дыша. Эвокаты сомкнули ряды, спрятали раненого. На груди Висбальда растеклось багряное пятно крови – меч одного из легионеров разрезал панцирь, однако нумидиец не обращал на рану никакого внимания, считая глубокий порез царапиной.

– Спартак! – вскричал он, завидев меня, и тут же отразил выпад легионера.

Его лицо скорчилось от боли. На ходу я атаковал, помогая гладиатору отбиться от римских ветеранов. Мой гладиус, крепко лежавший в руке, нашел твердый панцирь римлянина, и тот, вскрикнув, завалился на землю замертво. Копыта моего коня, обутые в солеи, растоптали обездвиженное тело врага.

– Я знал, что все это только лишь слухи, брат!

– О чем ты говоришь, нумидиец? – закричал я, стараясь перекричать шум толпы.

Висбальд не успел ответить и вряд ли услышал мой вопрос. Ветераны перешли в наступление. Я наотмашь рубанул первого выглянувшего из-за щита легионера, рассек артерию на незащищенной шее, перевернул на землю второго римлянина увесистым ударом ноги и обернулся в поисках Висбальда. Нумидиец сражался сразу с тремя противниками в полуарпане от меня. Не успел я перевести взгляд, как щиты легионеров разомкнулись, мне пришлось извернуться, чтобы парировать удар, который пришелся точно в грудь. Время ускользало из моих рук. Оставаясь здесь, погрязнув в рукопашном бою, я не мог управлять ходом битвы. Несмотря на то что на моих глазах разворачивались ключевые события сражения между легионерами Красса и восставшими, мне пришлось отступить.

– Висбальд, построиться! Висбальд! – закричал я.

Глаза нумидийца сверкнули озорным блеском. Показалось, что он услышал мои слова, но не подал виду, что слышит. Этот здоровяк с двуручным мечом бросился с яростным воплем в самую гущу противников. Я понял, что требовать от Висбальда выстроить сейчас строй было равнозначно тому, что биться головой об стену. На его лице не дрогнул ни один мускул. Этот человек грезил свободой, боролся за нее и готов был отдать ради нее свою жизнь. Он не любил приказы, он слишком долго был рабом, чтобы, получив свободу, продолжить их исполнять… Мне очень сложно давалась психология гладиаторов, закоренелых вояк, которых не сломит ни одна плеть. В каких-то моментах я вынужден был считаться с особенностями психики таких людей, как Висбальд, если хотел сражаться с ними бок о бок в бою. Однако сейчас стоило проявить твердость. Если нумидиец не возьмет строй – дело дрянь!

– Отойди в тыл, полководец, построй свои войска и ни шагу назад, если ты хочешь победить! – прорычал я.

Висбальд вздрогнул от моих слов. Нумидиец взревел и наотмашь рубанул гладиусом подвернувшегося под руку легионера. Нехотя он все же начал пятиться в тыл, за спины своих бойцов.

– Перестроиться, – бросал он приказ своим гладиаторам. Затем вдруг остановился и громко несколько раз прокричал мои слова так, чтобы их услышали другие гладиаторы: – Ни шагу назад!

Повстанцы громогласно принялись скандировать мой приказ, вдруг ставший лозунгом сотен человек. По коже пробежали мурашки. Я ни секунды не сомневался в Висбальде и, не теряя времени понапрасну, поскакал во весь опор к коннице. Кавалерия Рута ожесточенно сражалась в двух стадиях от основного очага сражения, расправляясь с римскими дезертирами, которых удалось взять в плотное кольцо. В голове прочно засели слова нумидийца. Что значили слова Висбальда, когда он говорил о слухах, которые распространились среди восставших?

По пути меня отвлек выросший будто из-под земли старый римский центурион, решивший своим примером поднять боевой дух своей центурии. Его посеребренный шлем, примятый ударом одного из повстанцев, сполз набок. Изображение виноградной лозы, свернутой в кольцо, на лорике сквамата на груди, окрасилось кровью. Ценутрион был тяжело ранен, но все еще крепко держал свой меч в руке.

– Собака! – вскричал он и отчаянно атаковал прямым ударом мне в грудь. Я с трудом увернулся, ответил молниеносным выпадом и вонзил острие своего гладиуса в горло римлянину. Центурион со вскриком упал на колени и плашмя завалился наземь.

– Мёоезиец! – окликнул меня кто-то. Я увидел Нарока. Седовласый гладиатор скакал ко мне и орудовал своей спатой с такой легкостью, словно держал в руках хворостину. – Ты жив! О боги!

Его седые усы и борода были измазаны в крови, оттого Нарок выглядел особо зловеще. Ликтор спрыгнул с лошади и, хищно улыбаясь, бросился ко мне в объятия. Я выхватил гладиус и с размаху врезал рукоятью меча Нароку в лоб, схватил гладиатора за грудки одной рукой и приставил острие гладиуса к его шее. К груди ликтора скатилась алая капля крови.

– Что ты вытворяешь? – прорычал я, чувствуя, как лицо мое наливается кровью. – Ты погубишь нас!

Нарок, у которого на лбу тут же вылезла шишка размером с куриное яйцо, побледнел. Я видел, как догорала бушующая в его взгляде ярость. Он вызывающе посмотрел на меня.

– Если я заслужил смерть, убей меня прямо сейчас, Спартак! Но я и мои братья имеем право на месть, коли все потеряно! – прошипел он.

– Ты… – Я заставил себя убрать острие клинка от его шеи, разжал пальцы и оттолкнул гладиатора. – Что ты несешь! – проскрежетал я, пытаясь унять полыхавший внутри гнев.

Что за слухи поползли по лагерю, пока меня не было здесь? Что с войском? Я с трудом сдерживал норовящие вылезти наружу вопросы, но все же решил дождаться, когда Нарок заговорит сам. Гладиатор сглотнул слюну, пытаясь сбросить сковывающее его напряжение. Он тяжело дышал, но смотрел мне прямо в глаза. Было видно, что он колеблется.

– Я думал ты того, Спартак! Все так думали! – осторожно начал ликтор.

– Что ты имеешь ввиду? Ты думал, что я мертв? – уточнил я.

– Предал нас. – Нарок заставил себя выдавить эти слова. Он произнес их дрожащим голосом, опустил взгляд и гулко выдохнул: – Прости, брат, что я посмел допустить такую мысль, но так говорили все!

– Все? – Я с трудом сдержался, чтобы вновь не схватить своего ликтора за грудки и прямо здесь не придушить.

Нарок только лишь растерянно пожал плечами.

– И вы поверили в это? – рассвирепел я.

– Верь не верь, а тебя нет. Никто не говорил ни слова, а в лагере на каждом углу шептались, что ты отправился в римский лагерь к Крассу, чтобы подписать нашу капитуляцию! Поговаривают, что Красс стал разговорчивее с тех пор, как освободился Помпей со своими легионами и у сената появилась возможность выбирать, чьими руками закончить эту войну! – на одном дыхании выпалил седовласый ликтор.

– Нарок… Все это такая чушь! – Я всплеснул руками.

– Сам пойми, Спартак, когда нервы на пределе, ты готов поверить во что угодно!

– Верю, – согласился я, видя разбитого Нарока, который теперь горько сожалел о том, что поверил слухам.

Услышав мои слова, ликтор расцвел. На его лице появилась улыбка, в глаза вернулся блеск. Я же, напротив, сделался хмурее тучи. Вот почему раньше ударил Каст. Но кто пустил по лагерю слухи? Я почувствовал, как свело мои скулы, потемнело в глазах. Не владея собой от подступившей ярости, я вновь схватил ликтора за грудки и принялся отчаянно трясти Нарока.

– Кто это сказал? – закричал я.

– Об этом говорили все, мёоезиец… – выдавил растерявшийся ликтор.

Я нехотя отпустил Нарока и попытался переварить его слова. Эмоции переполняли. Однако поддаваться этим эмоциям я не имел никакого права. Видя мое состояние, Нарок поспешил объясниться:

– Тебя спохватились люди, Спартак! Пошли домыслы.

– Но… – Я запнулся и больно врезал себе кулаком по лбу, понимая, как жестоко просчитался.

Люди в моем лагере начали спрашивать обо мне, но никто из полководцев не смог внятно объяснить, где я. Еще бы, никто из них понятия не имел, куда я иду и зачем! Пошли домыслы, расползлись слухи. Я просчитался и теперь расплачивался за свою безалаберность! Я хотел спросить Нарока, почему он бросился в погоню за горсткой дезертиров, увлекая за собой всю конницу, вместо того чтобы участвовать в сражении, но вдруг понял, что знаю ответ. Восставшие шли сюда умирать, а перед смертью они хотели забрать на тот свет как можно больше жизней римлян. Никто из них не хотел оказаться распятым, опозоренным. Они считали, что потеряли вождя, а вместе со мной они потеряли веру. Успех восстания у рабов олицетворялся с именем мёоезийца. Имя «Спартак» у повстанцев ассоциировалось с успехом. Спартак был тем человеком, который не мог обмануть. Никто не хотел снова лишиться свободы, вновь обретенной семьи.

– Тебя нашел Рут? – наконец приведя мысли в голове в порядок, спросил я.

Нарок покачал головой. Тем лучше. Руту следовало успокоиться, иначе гопломах вполне мог оторваться на Нароке, который не заслуживал взбучки. Нарок начал что-то говорить, но я вдруг резко потерял к ликтору интерес. Все, что надо, я узнал. Теперь мое внимание переключилось на поле боя, где тела восставших падали камнем вниз.

Висбальд держался из последних сил. Его центурионы несколько раз тщетно пытались взять строй, однако окрыленные успехом ветераны напрочь забрали инициативу в свои руки. Гай Ганник вместе с Икрием и Тарком вплотную подвели свои легионы к римским укреплениям. Время утекало, я хотел остановить это безумие, но пока не знал как. Я огляделся. Мой взгляд упал на пилум, зажатый в руке мертвого римлянина, рядом догорал факел… Не дожидаясь, пока Нарок закончит свой монолог, я со всей силы влепил ликтору пощечину. Нарок подпрыгнул на месте и уставился на меня, потирая ушибленную щеку.

– Послушай меня, – прошипел я.

– Говори…

– Я хочу, чтобы ты прямо сейчас разыскал Рута и слово в слово передал ему мои слова! – выпалил я на одном дыхании.

Я медленно, так, чтобы Нарок запомнил мои слова, рассказал план, вдруг появившийся в моей голове. Глаза Нарока блеснули, он закивал и как-то совсем по-дурацки заулыбался своей хищной улыбкой с оскалом. Я смотрел на него исподлобья, испытывающе, пока улыбка не сошла с его лица. Седовласому ликтору следовало понять, что от исхода дела, которое я ему поручил, во многом зависит наша судьба. Нарок стал серьезным, на его лице появилась решимость.

– Постарайся ничего не перепутать, брат, потому что если ты начудишь, то, клянусь, я убью тебя, – предупредил я ликтора.

– Все сделаю, – пообещал он.

Гладиатор бросился выполнять мое поручение, по пути подобрал с земли пилум, схватил факел. Я проводил Нарока взглядом. В душу закрались сомнения. Так бывало каждый раз, когда ты затевал нечто бредовое, когда любая мелочь могла расстроить твой план.

Безумие продолжалось – тысячи восставших, будто рой пчел, словно бесчисленные стаи волков, кружили вокруг остатков римских дезертиров. Ганник готовился начать бессмысленную осаду римских укреплений с тремя легионами, помощи которых так не хватало Висбальду и Леониду. Рабы сбивались в кучки, толпой нападая на одного. Где-то дезертиры брали боевой порядок, смыкали скутумы, выстраивали черепахи и отражали выпады разъяренной толпы рабов. На какой-то миг я даже подумал, что римляне вполне себе сознательно использовали тактику отцепления от легиона. Дюжины отдельных вексилляций, мнимых дезертиров, рассредоточивали внимание моих сил. Я мотал на ус, на случай, если судьба даст мне шанс применить нечто подобное тактике римлян в будущих сражениях.

Рабы почувствовали кровь врага и хотели вкусить ее в полной мере, хотели отомстить. Заставить этих людей вернуться в строй, сделать из рабов солдат могло помочь только чудо. Наконец мой взгляд остановился на знаменах легиона Каста. Лучший легион армии повстанцев устроил настоящую расправу над одной из римских когорт, ударив легионеров в тыл. Под горячую руку рабов попал тот самый резервный левый фланг личного легиона Красса, который до того удачно оттеснил Икрия со своими бойцами. Я мог понять Нарока, понимал Висбальда, которые толком не разбирались в тактике и маневре. Но как подобный хаос в своих рядах допустил мой лучший полководец, способный тягаться в военном искусстве с римлянами? И главное, почему Каст не воспрепятствовал Гаю Ганнику, который собственными руками решил соорудить себе и своим солдатам эшафот? Я не успел найти ответ на этот вопрос, как увидел изувеченное тело своего полководца. Несколько рабов уносили своего вождя с поля боя. Каст, весь покрытый множественными ранениями, испустил последний дух. Его голова запрокинулась, тело обмякло в руках товарищей. Галл был мертв, но меч все еще был зажат в окровавленной руке.

Это был удар ниже пояса. Тот, кто должен был поберечь себя во благо своего легиона, допустил непростительную оплошность. Вместо того чтобы управлять своими бойцами, держать в ежовых рукавицах дисциплину легиона, Каст вышел сражаться с римлянами в первых рядах! Галл пал в бою, где просто обязан был побеждать!

Не найдя ничего лучше, я поскакал к горнисту легиона Каста и на ходу выхватил буцину из его рук. Дунул изо всех сил в узкую цилиндрическую трубу, чтобы привлечь к себе внимание толпы обезумевших рабов, которые лишились своего брата и полководца. Над полем боя разнесся тяжелый протяжный звук, каким горнист обычно отдавал команду на сбор у легионного знамени. Толпа восставших, в которую превратился мой лучший легион, собранный целиком и полностью из гладиаторов, замерла. Я видел совершенно дикие, полные ненависти глаза людей, которые готовы были растерзать врага голыми руками и отомстить римлянам за смерть Каста. На секунду показалось, что вся злость, которая сосредоточилась в их сердцах, выплеснется на меня. Я увидел на себе множество недоуменных взглядов.

– Строиться! – закричал я.

Я поднес руки, сложенные рупором, ко рту и прокричал свой приказ несколько раз, срывая голос. Конь подо мной от неожиданности встал на дыбы и чуть было не выбросил меня из седла. Буцина, которую я зажимал под мышкой, за малым не выпала наземь.

– Взять строй! – Я пытался изо всех сил перекричать шум битвы, удавалось это едва.

Показалось, что все рухнет. Гладиаторы не расслышат моих слов, наплюют на приказ, бросятся в погоню за остатками резервной когорты римского легиона, солдаты которой, воспользовавшись промедлением, бросились врассыпную. Но ничего подобного не произошло. Из всей многотысячной толпы с места сдвинулось лишь несколько человек. Остальные вскинули вверх мечи и громогласно закричали:

– Спартак вернулся! Да здравствует Спартак!

Центурионы принялись отдавать приказы деканам, которые сделали шаг вперед и выделились из многоликой толпы. Восставшие собирались в контубернии. Контубернии в центурии. Растянулись шеренги, формировались когорты.

Я увидел среди гладиаторов молодого галла Тирна и направил к нему коня. Тирн был правой рукой Каста в легионе и, по сути, выполнял функции, аналогичные должности примипила в римском войске. Галл с воодушевлением раздавал приказы своим бойцам, помогал своим деканам и центурионам навести порядок в строю.

– Тирн! – Я спешился, подбежал к галлу и резко развернул к себе, за малым не вырвав Тирну плечо.

– Мое почтение, Спартак! – отчеканил галл, как заправский офицер, ничуть не смутившись.

Я схватился за плечи юного галла, которому было не больше двадцати, и строго посмотрел ему в глаза.

– Каста больше нет! Легионом будешь управлять ты! – заявил я.

– Спартак…

– Никаких отговорок не принимается! Каст доверял тебе, как себе! – отрезал я.

Тирн не отвел взгляд, но, судя по его виду, галлу пришлись не по душе мои слова.

– Так точно! – выдавил он.

– Ты справишься! – Я легонько хлопнул ладонью по его щеке. – Я верю в тебя!

Тирн коротко кивнул в ответ. Я не знал, справится ли этот пацан, но другого выхода, как доверить легион молодому центуриону, у меня не было. Успокаивала мысль, что Каст вряд ли бы выделил бестолкового бойца из множества своих офицеров. Тирн, больше не желая тратить время на разговоры, вернулся к легиону. Я с ходу запрыгнул на своего коня и, не жалея гнедого, сразу перешел на галоп. Сердце бешено колотилось в груди. Я что было мочи дул в буцину и привлекал к себе внимание толпы рабов. Хотелось показать им, что я здесь, что я жив и ничего не потеряно. Центурионы, многих из которых успел назначить лично я сам, останавливались при виде меня и салютовали.

– Строй! – Я кричал настолько громко, насколько мог позволить мне севший голос, чередуя свои выкрики со звуками буцины. – Взять строй!

Рабы в недоумении останавливались, прекращали погоню, отпускали показавших спину легионеров. Прямо на моих глазах разношерстная толпа восставших из легиона Леонида начала построение. Тирну удалось навести порядок во вверенном ему легионе Каста. Я галопом скакал к римским укреплениям, где замерли легионы Ганника, Икрия и Тарка, готовые встретиться с мощью легионов Красса лицом к лицу. Ни один из полководцев у стен фортификационных укреплений не обратил на сигнал буцины совершенно никакого внимания. Как и я, они наверняка видели свет факелов, но куда более отчетливо. Капкан проконсула почти захлопнулся. Мне показалось, что я отчетливо слышу топот тысяч ног и различаю в темноте силуэты римских легионеров. Последние минуты нещадно таяли!

Римские эвокаты, будто прочитав мои мысли, ринулись в наступление с двойной силой. Префекту удалось вернуть в ряды ветеранов серебряного орла, вид которого только придал уверенности атаке эвокатов. Легион Висбальда к этому моменту потерял не меньше четырех тысяч человек. Теперь от некогда бравого легиона осталось лишь несколько разбросанных по полю боя манипул, к моему удивлению, взявших наконец строй. Однако те рабы, кто еще мог держать в руках оружие, сражались изо всех сил. До моих ушей донеслось громогласное скандирование.

– Свобода! Спартак! – хором кричали со всех сторон.

Я знал, что эти храбрецы будут держаться до последнего. Но куда же подевался Висбальд, которого не было видно среди сражавшихся? Не хотелось верить, что еще один храбрый воин пал на поле боя, повторив судьбу Каста. Мой взгляд тщетно мелькал среди сражающихся и трупов в поисках храброго нумидийца, когда юный Тирн, силами легиона Каста, ударил в тыл римским ветеранам. Разъяренные, желающие отомстить за смерть галла, гладиаторы из первой когорты чудовищным ударом смели две центральные центурии эвокатов, не оставляя тем ни единого шанса выжить. Раненых добивали на месте. Возможно, ветераны смогли бы прийти в себя, вновь перестроиться, но на попытавшиеся замкнуть дыру фланги обрушил удар Леонид. Легион Красса лопнул как мыльный пузырь, оказавшись в коробочке. Центурионы Висбальда, из тех, кто все еще остался жив, командовали отступление.

В груди запекло. Прямо сейчас регийский капкан раскрылся. Следовало немедленно отступать, чтобы сохранить за собой шансы выиграть эту войну! Порыв остудила мысль о Ганнике, Икрие и Тарке, которые во главе трех легионов восставших стояли у фортификационных укреплений римлян. Трое полководцев ждали подхода претора и не собирались отступать. Ганник, Икрий и Тарк жаждали крови врага, тогда как галл вовсе возомнил себя полноправным хозяином войска в мое отсутствие! Теперь, когда я пошел на поводу у Ганника и дал восставшим вкусить римской крови сполна, чего еще хотел обезумевший гладиатор…

Неважно!

Нарок нашел Рута и в точности передал гопломаху мои слова. На поле боя загорались сотни смазанных смолой пилумов. Настала пора показать Ганнику, что главный здесь – я.

* * *

Тени кавалеристов мелькали на взрыхленном копытами снегу. Рут повернул всадников к стенам римских укреплений. Кавалеристы держали в руках пилумы, брошенные римскими дезертирами на поле боя. Наконечники пилумов, обмотанные шерстяными лоскутками от плащей и вымазанные горючей смолой, пылали пламенем, ярко прогорая в ночи. Ветер доносил запах горелой смолы до моих ноздрей. Подгоняя своего коня, я скакал следом за турмами Рута, желая обогнать Ганника, возомнившего о себе бог весть что. Кельт, не видящий и не слышащий ничего вокруг, оставил позади себя легионы Икрия и Тарка. От ворот лагеря его отделяло расстояние вытянутой руки. Обстановку накаляли шесть легионов Марка Лициния Красса, дыхание которых ощущалось по ту сторону лагерных стен. С минуты на минуту когорты римлян начнут строиться на позициях вдоль рва, и тогда боя не избежать.

Ганник шел в первых рядах. Он держал в обеих руках мечи, как и большинство гладиаторов, в сегодняшней битве пренебрегая щитом. Кельт, как истинный воин, был убежден, что он должен смотреть смерти в глаза. В его взгляде, движениях читалась решимость довести начатое до конца. Ганник не обратил никакого внимания на конницу Рута, вихрем обогнавшую с левого фланга легион галлов и германцев. Сделал вид, что не слышит свое имя, когда я попытался его позвать.

В то же время легионеры, в числе которых были командующие легионами Икрий и Тарк, косились на конницу, явно не понимая, что происходит. Я не стал догонять Каста и окликнул Тарка. Бербер, чьи когорты замыкали шествие, возглавляемое Ганником, замер и с нескрываемым удивлением уставился на меня, будто на статую какого-то святого. Я верхом на жеребце обогнул легион Тарка и перегородил путь первой когорте восставших. Тарк, который наконец узнал меня, воскликнул:

– Хвала богам, Спартак!

– Что ты творишь? Останавливай легион! – выпалил я вместо приветствия.

За моей спиной послышались удивленные, взволнованные голоса повстанцев. Многие, завидев меня, в растерянности опускали щиты и мечи.

– Спартак вернулся!

– Это Спартак!

К нам, спотыкаясь, бежал Икрий. Грек при виде меня бросил свой легион и устремился к застывшему в замешательстве Тарку. Лицо Икрия было перепачкано в крови врага, но я видел в его глазах смятение.

– Спартак? – Он удивленно смотрел на меня.

– Сейчас же поверните назад! – прокричал я.

Я видел, как вздрогнул Тарк от этих слов. Мои слова пришлись ему не по душе, – возможно, он не допускал мысли о том, чтобы повернуть и показать римлянам спину. Я успел достаточно хорошо узнать этого храброго воина и видел, как осунулось лицо бербера. Тарк был отличным полководцем, и сейчас внутри его шла ожесточенная борьба. Икрий выслушал мои слова холодно. Смятение, которое я смог поймать в его глазах сперва, теперь растворилось. Прямо сейчас это был холодный, ничего не выражающий взгляд, лицо не показывало никаких эмоций, поэтому понять, пришлись ли мои слова по душе грозному гладиатору, я не смог.

– Поворачивайте назад! – твердо повторил я, пытаясь найти среди многотысячной толпы легиона бербера центурионов, обычно располагавшихся на правом фланге центурий, манипул и когорт. Услышав мои слова, офицеры должны были разнести приказ по когортам. – Поворачивайте!

Мне приходилось пятиться на своем скакуне, так как легион Тарка продолжал идти вперед. Бербер не торопился перестраивать легион и командовать отступление.

– Если бы ты, мёоезиец, возглавил наше наступление сегодня, мы поставили бы жирную точку в этой войне, – вдруг выпалил Тарк, его глаза зловеще блеснули. – Я не могу знать, как закончится сегодняшний бой, но знаю, что эта война не может больше продолжаться.

– У нас уже нет никаких сил, брат. – Икрий вдохнул воздух полной грудью и гулко выдохнул. – Уступи дорогу или присоединись к нам в этом бою!

Когорты напирали, я отступал, пытаясь подобрать слова, чтобы выиграть время, понимая, что никакие убеждения и слова будут не в силах остановить все это безумие. Однако я начал говорить, осторожно подбирая слова. Рут должен был выступить с минуты на минуту!

– Наша война – война свободы, братья, и если мы проиграем сегодня, то сотни тысяч человек по всей Италии останутся в цепях рабства! Вы хотите этого? – напирал я.

– Просто отойди, Спартак, все кончено, – покачал головой Тарк. – То, о чем мы мечтали в Капуе, так и останется мечтой!

– Отойди с дороги, мёоезиец! – заявил Икрий.

В моих глазах потемнело, на скулах заходили желваки. Рука опустилась на рукоять меча, я приготовился нанести удар, но полководцы вдруг переглянулись. В следующий миг я увидел в их глазах отражение первых ярких вспышек пламени. Из-за моей спины раздались крики и брань. Ветер принес дым и отчетливый запах гари. Кавалеристы вплотную приблизились к земляному валу и принялись метать зажженные пилумы в стену римских фортификационных укреплений. Огонь нехотя, медленно, даже брезгливо, не желая браться за влажное дерево, перекидывался на деревянную стену. Жуткий ветер, бушевавший всю сегодняшнюю ночь напролет, выступил в роли кузнечного горна, раздувая пламя из малейшей искры. Загорелась первая вышка. Ветер разносил пламя, и очень скоро вспыхнули палатки легионеров. По ту сторону стены поднялись столбы черного дыма. Воздух наполнился копотью. Горела кожа и шерсть.

Сквозь язычки бушующего в лагере пламени я увидел римский легион. Часть солдат из пожарной когорты бросилась тушить пожар, не понимая, что происходит, не видя врага под своими стенами. Следом появился второй римский легион. За ним третий. Римляне собирали силы в кулак. Очень скоро дым закрыл всяческий обзор. За сплошной пеленой дыма и огня я не видел, сколько солдат врага собралось в лагере. Пламя предоставляло нам шанс избежать боя. Горящая стена обдавала жаром, огонь сдерживал любой порыв.

– Спартак… – Тарк попытался что-то сказать, но я резко пресек его.

– Поворачивайте, – теряя терпение, повторил я. – Не сейчас!

В глазах бербера застыл вопрос, который так и остался не задан, – я, наконец, схватился за рукоять меча. Послышались крики центурионов, недовольный ропот гладиаторов, но шеренги и когорты нехотя начали перестроение. Тарк бросил последний взгляд на пылающий римский лагерь и вместе со своим легионом зашагал прочь, подгоняя центурионов отборной бранью. Начал отступление Икрий. Грек с опаской косился в спины легионеров Ганника. Недовольно загудела когорта галлов, их поддержали кельты и германцы. Легионеры принялись бить мечами о щиты, выказывая свое недовольство. Восставшие, готовые отдать жизнь в последней битве этой кровавой войны, не хотели отступать, но путь к римлянам им перегородила непроходимая огненная стена.

В четверти лиги от римского лагеря отступали гражданские. Женщины, дети и старики, число которых по ходу восстания постоянно росло и вскоре приблизилось к отметке в несколько тысяч человек, тащили с собой фашины, которыми я приказал забросать ров.

Наконец остановил свой легион Ганник. Гладиаторы резервных когорт озадаченно наблюдали за отступлением легионов Икрия и Тарка. Послышался ропот в рядах солдат. Ганник, бледный как полотно, стоял в двух перчах от пылающей пламенем стены, но не решался подойти ближе, чувствуя жар огня, пожирающего древесину. Рукоять меча убийственно медленно легла в ладонь кельта. Пальцы сжались, рука побелела. Он проводил взглядом Рута, который вместе со своими кавалеристами удалялся от стены прочь. Дело гопломаха было сделано. Ликтор выполнил приказ от и до. Губы Ганника скривились, он выдавил какое-то ругательство на кельтском, а в следующий миг я поймал его взгляд на себе. Тяжелый, темный, но все же удивленный.

– Это твоих рук дело, Спартак? – проскрежетал он, вздрогнув от неожиданности при моем виде. – Ты приказал Руту поджечь стену?

Я ничего не ответил. Передо мной стоял ослушавшийся приказа полководец. В мое отсутствие этот человек отвечал за сохранность нашего лагеря. Ганник же пошел на произвол, и наше дело чуть было не лопнуло как мыльный пузырь. Я понимал, что нам предстоит серьезный разговор. Но этот разговор следовало начинать не здесь и не сейчас. Интересно, понимал ли это сам Ганник? Или жажда мести настолько заполонила его разум, что он не отдавал отчета своим поступкам? Кельт долго, с вызовом, смотрел на меня, его ладонь так и осталась лежать на рукояти гладиуса. Дым от пепелища больно резал мои глаза, но, несмотря ни на что, я не отводил взгляд и принял вызов.

– Отступай, Ганник, – скомандовал я. Несмотря на холод, моя ладонь, которая легла на рукоять гладиуса, взмокла. Заходили желваки. В воздухе витало напряжение. – Ты разочаровал меня, – сухо сказал я.

Ганник молча проглотил эти слова. Медленно потянул рукоять гладиуса на себя, обнажил лезвие на целый пальм, а потом резко разжал руку и отпустил рукоять. Меч нырнул обратно в ножны. Гладиатор довольно ухмыльнулся, явно издеваясь надо мной, будто проверяя на прочность. Вытер вражескую кровь со лба и смачно высморкался себе под ноги.

– Пошел ты, – прошипел он.

Ганник горделиво вскинул подбородок, размазал ладонью кровь римлянина по лицу. Так же диковато улыбаясь, он развернулся и отдал громкий приказ стоящим чуть в стороне центурионам.

– Поворачиваем! Мы отступаем! – выкрикнул он.

Я остался сидеть верхом на своем жеребце. Дорогого стоило отпустить Ганника и закрыть на его оскорбления глаза. Внутри меня бурлила ярость. Хотелось верить, что сейчас Ганник зол, раздавлен, разбит. Затем, когда гладиатор придет в себя, у нас состоится разговор. Но сейчас, когда он повернул свой легион, я скорее испытал облегчение. Сцепившись, как два боевых петуха, мы могли потерять то, чего у нас и так не было, – время. Крови на сегодня было достаточно. Я заставил себя убрать руку с гладиуса. Несколько раз сжал и разжал кулак. Поскакал прочь.

В голове застряла новая мысль: как только римляне потушат пожар в лагере, Марк Лициний Красс отправит в погоню за восставшими свои легионы. Пожар давал рабам фору и возможность оторваться от погони. Однако здесь было одно огромное «но». Повстанцы, среди которых были раненые, женщины, дети и старики, были вымотаны и истощены. Многие с трудом передвигались, кого-то несли на носилках. Римляне, преодолевавшие до шестнадцати лиг за один дневной переход форсированным маршем, настигнут нас в один бросок. Тучи сгущались.

Глава 4

Марк Робертович не сдержался. Во рту появился привкус крови. От злости на самого себя Крассовский не заметил, как прикусил язык. Глаза на миг закрыло пеленой ярости. Вспышка продолжалась лишь доли мгновения, пока олигарх усилием воли не заставил себя опомниться, сдержаться. Внутри все кипело, мысли о неудаче обжигали. Ну уж нет – снаружи олигарх должен был оставаться спокоен и не подавать виду. Пусть все думают, что ничего не может вывести его из себя. Колебания – удел дураков, которые вовремя не могут признаться себе в собственной слабости, а оттого терпят поражения в своей никчемной жизни. Действительно, на каменном лице олигарха сейчас нельзя было прочитать ни одной эмоции. Ничего не выражали глаза. Однако олигарх с трудом сдерживал в себе желание свернуть шею юнцу, который только что принес страшную весть, ставшую причиной расстройства Марка Робертовича.

Юноша с необычайно большими глазами и высоким лбом нагнал их отряд в полутора лигах от римского лагеря. Его растрепанный вид, взмыленный галопом конь, которого всадник не жалел по заснеженной дороге, сразу внушили опасения и предзнаменовали дурную весть. Достаточно было того, что его рассказ начался со слов:

– Достопочтенный Марк Лициний! Меня послал легат Публий Консидий Лонг! Мне велено донести до вас, что Спартаку и его рабам удалось бежать! – сказал он сбивчиво, заикаясь, трясясь всем телом, словно осиновый лист на ветру.

Неужели слова сопляка были правдой? Какой-то гладиатор с жалкой кучкой не пригодных ни на что рабов сумел… Крассовский усилием воли заставил себя не впадать в рассуждения, которые сейчас были не к месту и никак не могли помочь. Факт оставался налицо. Раб обошел его, попутно разрушил дальновидные планы. Все, о чем мечтал Марк Робертович, вдруг начало рушиться прямо на его глазах. Провал в подавлении восстания рабов мог стать тем малым кирпичиком, вытащив который можно было разрушить весь дом! Как выяснялось, дом этот был построен впопыхах, без всякого фундамента, без цементной хватки. А строил его сам олигарх! Захотелось врезать себе ладонью по лбу, но Марк Робертович сдержался. Оставалось лишь благодарить всемогущих богов за то, что единственное, чего добился Спартак со своими рабами, – избежал полного разгрома уже сейчас. Значит, не все потеряно. Но это как посмотреть…

В голове стоял гул от выпитого вечером фалернского, однако Крассовский попросил у одного из своих ликторов еще один кувшин вина, рассчитывая протолкнуть вставший поперек горла неприятный липкий ком. Он сделал два больших глотка, закрыл глаза, собирая свои мысли в одну кучу. Получается, один ноль в пользу грязного раба? Может быть, не зря Красс выжидал, зная силу этого вероломного варвара? Крассовский тут же отбросил подобные рассуждения. Скептик, который сидел глубоко внутри Марка Робертовича, подсказывал, что нерешительность Красса в отношении Спартака не может быть оправдана ничем. Он вдруг поймал себя на мысли, что отвращение к самому богатому человеку древности, в теле которого он оказался, выросло.

Всерьез можно было рассмотреть вариант тактической ошибки его легионов. Оплошность могли допустить военные трибуны, на откупе которых осталось командование армией. Свою роль могли сыграть погодные условия. В конце концов, случай. Со счетов не стоило списывать неповиновение, тот же бунт. Он припомнил, как не самым лучшим образом провел последний разговор с офицерами своего личного легиона. В голове всплыла ссора с Тевтонием…

Все это лишь только предстояло выяснить. Вопросы, предположения вереницей закрутились в голове Марка Робертовича. Но надо сказать, что Крассовский потому и был олигархом, что умел находить золото там, где его, казалось бы, вовсе нет. Так, Крассовский понял, что не успеет он допить кувшин вина до дна, как в Риме станет известно о прорыве Спартака из оцепления на Регийском полуострове. От этой мысли неприятно засосало под ложечкой. Вряд ли подобные вести приведут в восторг сенат, члены которого вручили Крассу проконсульские полномочия, чрезвычайный имерий! Более того, запрос Марка Лициния Красса, который тот отправил сенату в письме за своей печатью накануне, теперь наверняка будет удовлетворен. Не ввиду, а теперь скорее уже вопреки! Вкупе с прорывом рабов из Регийского капкана, письмо с призывами о помощи могли воспринять как признание собственной беспомощности претора в подавлении восстания. Никто из этих трехсот толстых римских сенаторов знать не знал, что сам Марк Робертович отнюдь не нуждается в помощи Лукулла и Помпея с их легионами, а может справиться с силами восстания собственноручно! Разве можно говорить иное, имея чрезвычайный империй, а по сути, безграничную власть! Да, формально он оставался претором наряду с недоумком Муммием, одним из своих легатов и начальником левого крыла армии. А по факту? Имея империй, проконсульские полномочия, слово Крассовского перебивало слова нынешних консулов – недальновидных Публия Корнелия Лентула Суры и Гнея Ауфидия Ареста! Одни труднопроизносимые имена этих двух консулов вызывали отрыжку у олигарха.

Впрочем, со стороны его положение теперь выглядело весьма шатко. Крассовский вновь сдержался, на этот раз от того, чтобы не разбить полупустой кувшин фалернского о голову гонца или не приказать ликторам пустить в ход фаски. Юноша, будто чувствуя неладное, попятился к своей взмыленной лошади, не без основания полагая, что ему может влететь за принесенную дурную весть. Наверное, все дело в том, что здесь, как и в Москве, ничего нельзя поручить другому. Пора было брать дело в свои руки и лично все исправлять, пока еще существовала возможность что-то исправить. Марк Робертович лихорадочно перебирал в мыслях все возможные варианты, судорожно ища лазейки, за которые он мог бы зацепиться и поставить все с головы обратно на ноги.

Личная охрана Марка Робертовича, насчитывающая одиннадцать ликторов, причитающихся проконсулу, замерла, осторожно наблюдая за одним из самых богатых людей мира, теперь уже независимо от времени и эпох. Ликторы ожидали распоряжений. Крассовский расправил плечи, блеснул широкой каймой на тоге, которую скрывал пурпурный плащ. Он не удосужился облачиться в неудобный доспех, который сковывал передвижения и доставлял дискомфорт.

– Подойди сюда, Лиций Фрост! – подозвал он старшего ликтора своего отряда.

Вперед выдвинулся мужчина, навскидку сорока лет, опытный ветеран с лицом, покрытым вдоль и поперек шрамами.

– Ближе! – скомандовал олигарх и принялся шептать ему на ухо распоряжения.

Ликтор внимательно слушал, кивал, а когда олигарх закончил, жестом подозвал к себе двух других ликторов. Те внимательно выслушали приказ и галопом ускакали в темноту на лучших каппадокийских жеребцах. Крассовский проводил их взглядом. Первое, что необходимо было сделать сейчас, – перехватить письмо Тевтония и трибунов, которое они послали в Рим. Если, конечно, такое письмо было отправлено на самом деле. Август Таций, латиклавий его личного легиона, славился своими связями в аристократической сенатской верхушке и вполне мог настроить сенат против Крассовского. Ликвидация письма офицеров позволяла олигарху выиграть несколько дней. Время же сейчас шло на вес золота. Марк Робертович был далеко не глупый человек, поэтому послал в Рим свое письмо, в котором пытался убедить сенат, что погорячился, когда просил о помощи для подавления восстания. Письмо олигарха должно было попасть в руки сенаторов до того, как слухи о прорыве Спартака на Регийском полуострове доберутся в Рим. Если все сложится, оставался шанс, что сенат проголосует против привлечения Лукулла и Помпея к подавлению восстания. У самого Крассовского в таком случае оставался шанс занять кресло консула на следующий год.

Шансы казались призрачными, и он не мог рассчитывать на них всерьез, но сенатские заседания с бесконечными спорами давали ему драгоценный задел. Сомнения отпали сами – рабы не ушли далеко. Следовало рвать жилы, пахать землю и делать все, чтобы догнать восставших, выскользнувших из его рук. За это время он должен был стереть с лица земли недоразумение, которое называлось Спартак. Как известно, победителей не судят. В случае победы он мог назвать то, что произошло на Регии, частью хитроумного плана.

Крассовский развернул своего жеребца и поскакал обратно к лагерю, который он покинул несколько часов назад в сопровождении ликторов и двух турм кавалерии личной охраны. Сейчас или никогда! Рабов поджидала немедленная кара. Ликторы и кавалерийские турмы последовали за олигархом, тогда как растерявшийся гонец остался стоять у обочины, поглаживая свою взмыленную лошадь.

* * *

Ночь выдалась жуткой. Мы то и дело останавливались и прерывали свой марш. Не выдерживали тяжелый переход старики, умирали раненые. Восстание теряло людей и оставляло за собой след из тел несчастных повстанцев. Я отдал приказ закапывать тела в снег, силясь спасти их от надругательств римлян и хищников. Почти каждая смерть сопровождалась рыданиями, мольбами и криками. После событий, случившихся на полуострове, в лагере появились те, кто молча провожал людей в последний путь. На их лицах я видел облегчение. Многие уже не находили в себе сил досматривать раненых, но держались.

Ужас вызывало осознание наших потерь. Безумный прорыв ударил по армии восставших сильнее всякой чумы. Смерть в одночасье забрала в свои цепкие лапы тысячи жизней повстанцев, которые полегли у римских фортификационных стен. Стало жутко, когда я понял, что сражения можно было избежать. Чего стоил легион Висбальда, от которого осталось лишь несколько неполных центурий! Мысли об этом вызывали смятение в моей душе. Я искал оправдания произошедшему, но всякий раз заходил в тупик. Терялся в догадках, предположениях, многие из которых сводили меня с ума. Как офицер, я взял ответственность за своих воинов на себя и пребывал в отвратительном расположении духа.

Нервозности добавляли нависшие на линии горизонта островки вражеских костров, которые римляне палили всю минувшую ночь, напоминая нам о своем присутствии. Однако с каждой пройденной лигой римский лагерь отдалялся от нас, растворялся в сумерках. К рассвету свет костров исчез вовсе, как будто его и не было. Странное поведение римлян настораживало. Красс будто бы впал в ступор и не спешил немедленно нагнать нас. Со стороны могло показаться, что претор давал возможность восставшим уйти. Легионы проконсула выжидали. Вот только чего? Я поймал себя на мысли, что Красс, ошибившись единожды, возможно, хотел лишить себя удовольствия дважды наступить на одни и те же грабли в бою со мной. Свой следующий шаг Марк Лициний готовил скрупулезно, тщательно, безо всякой спешки. В моем лагере поползли первые слухи… Но я в отличие от своих людей не питал никаких надежд и понимал, что претор в скором времени скомандует наступление. О каждом нашем шаге будет доложено римлянину лично. Свежие, хорошо обученные к марш-броскам легионы нагонят нас к завтрашнему утру.

С этими мыслями я провел всю ночь. С первыми лучами солнца мы подошли к небольшому холму.

– Скажи, чтобы делали привал, – устало распорядился я, остановив своего коня и спешившись.

Рут, единственный из ликторов, кто наотрез отказался оставлять меня одного этой ночью, скакал на своем жеребце в нескольких перчах позади. Уставший, вымотанный, обессиленный. Гопломах кивнул, оглядел открывшийся перед нами холм и без слов, на которые уже не осталось никаких сил, поскакал выполнять мое распоряжение. Я проводил его взглядом. Что же было с теми, кто провел минувшую ночь на своих двоих, если мы с Рутом верхом на лошадях вымотались и истощились? Страшно было представить. Стоило дать восставшим отдохнуть, вздремнуть и набраться сил, чтобы сохранить войско боеспособным. Люди валились с ног от усталости, и продолжать путь дальше было бы крайней глупостью. Никто не испытывал иллюзий – следующий переход обещал быть еще длиннее, изнурительнее. Мы должны были подготовиться морально и физически, чтобы не попасть впросак, на случай если сражение с легионами Красса произойдет уже днем.

Взвешивая все за и против, я осознавал возможные риски. Римляне получали возможность отыграть свое отставание и вплотную приблизиться к нашему лагерю. Фора, полученная нами во время ночного броска, вряд ли внушала оптимизм. Впрочем, другой альтернативы в это холодное утро у меня не было.

На руку Крассу играло мое незнание местности. Первые часы обескровленное войско повстанцев шло наугад, безо всякой конечной цели, в кромешной тьме. Шли тяжело. Снег местами доходил до колена. Приходилось останавливаться, чтобы убрать бурелом. Я злился, не мог совладать с собой, сосредоточиться. Понимал, что римляне, которые выдвинутся вслед за нами, получат преимущество в скорости. Наткнувшись на бурелом в очередной раз, я принял решение свернуть с дороги и идти по полям, чтобы остановиться там на привал. Мы вернулись по дороге назад, сквозь растущие небольшими островками чащи деревьев свернули на северо-запад, вышли в поля. Я попытался схитрить и оставил в месте нашего схода с дороги три центурии, которые взрыхлили снег и забросали участок ветками. Вряд ли я мог сбить римлян со следа, но запутать их, выиграть драгоценные минуты я мог вполне.

В поле войско замедлилось, но сильные порывы ветра поднимали с земли снег и заметали наши следы. Я понимал, что даже самый сильный ветер не сможет укрыть нас от взгляда претора, но обстоятельства играли нам на руку. Метель в открытом поле затруднит легионерам Красса переход, собьет с пути.

Теперь, когда привал был объявлен, когда войско остановилось, я перевел дух. Я взобрался на холм, огляделся, вытащил из-за пазухи смятую карту Южной Италии. Развернул свиток и уставился на рисованные чьей-то рукой незнакомые местности с названиями на латинском языке. Солнце медленно вскарабкивалось на небосвод. Лучи приятно согревали промерзшее за ночь лицо. Буря оставила после себя приятно хрустевший под ногами снег. К основанию холма стекались восставшие. Несмотря на тепло, которое принесло с собой солнце, окончание бури и ясную погоду, никто из несчастных людей не проронил ни единого слова. На разговоры не осталось никаких сил. Изредка слышались стоны раненых, всхлипы измученных женщин, потерявших на поле боя своих мужей. Туманными, ничего не видящими глазами люди бросали на меня взгляды вскользь. Шли дальше, искали себе место, где бы они могли расположиться на привал. Из всей многотысячной толпы только один мальчишка лет десяти вдруг остановился, внимательно посмотрел на меня, его взгляд прояснился. Он вскинул руку в знак приветствия, пока его не одернула мать, ищущая место для привала. Я тяжело вздохнул, чувствуя, как ходят желваки на моих скулах.

Мы покинули полуостров в спешке. В лагере осталась большая часть наших запасов. Колеса телег застревали в рыхлом снегу, буксовали, поэтому большую часть запасов было решено бросать в лагере. В повозках остались палатки, провиант, часть арсенала и доспехов. Впрочем, возможности разбить в поле полноценный лагерь у нас не было. Отчего-то мысль приятно согрела, но я знал, что, размышляя подобным образом, я всего лишь обманывал себя, чтобы успокоить.

Обессиленные люди садились на холодный снег, многие сразу засыпали, кутаясь в затертые до дыр плащи, снятые с тел римских солдат или с плеча доминуса. Размещались солдаты, снимали с шестов-фурков последние запасы продовольствия и делились ими с женщинами, детьми и стариками. Это было вяленое мясо, черствые черные сухари, остатки начавшей цвести воды. Гладиаторы охотно отдавали последнее слабой части моего лагеря во многом потому, что среди этих людей были их дети, жены и родители.

Я ловил завистливые взгляды пехотинцев, которые те бросали на кавалеристов, преодолевших мучительный переход верхом на своих конях. Никто не высказывал своего возмущения вслух, понимая, какую роль играет кавалерия в нашей войне. Впрочем, я понимал, что рано или поздно мне придется пустить лошадей под нож. Это был только вопрос времени.

Перед привалом я назначил экстренный военный совет, куда пригласил всех до одного своих полководцев. До того я разослал ликторов к своим военачальникам и попросил оставить меня наедине с моими мыслями. Позиции Спартака в войске подорвались, и мне следовало их восстановить. Мне было что сказать, я все для себя решил. Вопрос следовало ставить иначе – найдется ли что сказать моим офицерам? Я хотел посмотреть каждому из них в глаза.

* * *

– Ты в порядке, мёоезиец? – Рут то и дело косился на меня, явно переживая за мое самочувствие.

– Порядок, переживай за себя, лады? – пробурчал я.

Я не без труда спешился, измерил германца тяжелым взглядом исподлобья, на что гопломах только лишь покачал головой.

– Можешь не просить, только через мой труп. Я никуда не уйду, Спартак! – прохрипел он своим низким голосом. – Я поклялся защищать тебя и буду делать это до конца. Не знаю, что ты задумал, но от меня тебе не избавиться.

Я гулко выдохнул, понимая, что мне действительно никуда не деться от своего ликтора, который ходил за мною буквально по пятам. Рут был обязан жизнью тому, прежнему Спартаку и поклялся, что будет защищать его до конца своих дней. Гопломах был со мной везде и повсюду. Именно Руту пришла в голову мысль окружить ликторами прежнего Спартака.

– Я отведу Фунтика! – Рут погладил бок моего нумидийского коня, которому я успел дать имя, и, придерживая рукой овечью шкуру, которая выполняла роль седла, повел лошадь к дереву, где собирался привязать. – Пошел!

Чтобы прийти в себя, я умыл снегом лицо, взбодрился. На руках остались кроваво-черные разводы, следы копоти погоревшего римского лагеря и крови врага. Ныло ушибленное бедро. Если бы не мой вороной нумидийский скакун Фунтик, я оказался бы в числе раненых и лег на носилки. Ушиб при том деле, которое я задумал сейчас, – враг, но, будучи прижатым к стене, я твердо вознамерился искать выход из сложившейся ситуации любыми способами. Мое войско, раздираемое противоречиями, напоминало ладонь с растопыренными пальцами, где каждый отдельно взятый палец представлял легион. Непослушный, своевольный. Ударь открытой пятерней, и я услышу хруст ломаемых пальцев, разобщенные легионы будут разбиты. Чтобы победить Красса, я должен сжать эту невидимую ладонь в кулак, после ударить. Слова звучали красиво. Я тяжело вздохнул. Время, что прошло с тех пор, как мы вырвались из римской западни, я провел в размышлениях. План в моей голове давно созрел и мерно ожидал исполнения, но, чтобы запустить механизм и начать отсчет, который затем станет необратимым, мне следовало навести порядок в своих рядах. Поэтому я собрал военный совет. Для себя я решил: чтобы привести свой план в действие, я готов буду поставить на кон собственную жизнь.

Военный совет должен был начаться с минуты на минуту. Вот уже несколько часов мы шли вдоль дороги, держались редких замерших деревьев у скалистых холмов. Местом встречи я выбрал небольшую опушку, что скрывалась за чащей в реденькой роще. Сегодня могло случиться всякое, и мне следовало позаботиться о том, чтобы это видели как можно меньше посторонних глаз. Я рассматривал пустынную опушку. Возможно, в более теплое время местные жители пасли здесь свой скот, а по ночам это было местом встречи молодежи. Сейчас же здесь должна была решиться наша судьба.

– Идут, вон они, – пропыхтел Рут.

Германец привязал лошадей, присел на корточки и растирал снегом измазанные грязью ладони. Я оперся о валун и смотрел на приближающиеся силуэты своих военачальников, чувствуя, как крутит и жжет все тело. Мышцы не знали отдыха и сна. Четыре фигуры гладиаторов, первым среди которых шел грек Леонид, шли молча, понимая, что все оставшиеся силы стоит приберечь на потом. Пятой фигуры все еще не было видно, и поначалу я насторожился, считая, что Ганник проигнорировал наш совет. Однако вскоре я увидел одинокий силуэт кельта, нарисовавшийся за спинами остальных военачальников. Каждый из гладиаторов приветственно вскинул руку, но я остался недвижим. Обвел полководцев тяжелым взглядом, который был красноречивее любых моих слов. Надо признать, ни один из этих мужественных людей не опустил своего взгляда, никто не дрогнул. Повисло молчание. Ничего не сказал Ганник, который встал по левую руку Икрия и скрестил руки на груди. Выглядел он отвратительно. Его лицо осунулось и ничего не выражало, под запавшими глазами набухли мешки. На руках запеклась вражеская кровь, которую он и не думал смывать. На шее виднелась свежая рана, не глубокая, но болезненная.

Когда молчание затянулось, Леонид сделал неуверенный шаг вперед. Я обратил внимание, что повязка на ране у бедра, которую грек получил в крайней битве, полностью пропитана кровью.

– Спартак… – начал он.

– Лучше заткнуться! – грубо прервал я.

Он осекся, замолчал. Я поймал себя на мысли, что будь иначе, попытайся грек развить свою мысль, то я бы не сдержался. Ладони сжались в кулаки, и мне понадобилась вся моя сила воли, чтобы остаться стоять на месте с каменным лицом. Я обнажил свой гладиус, небрежно положил его на валун, затем встал по одну сторону камня, по другую сторону остались стоять мои полководцы. Отошел подальше от валуна, скрестил руки на груди.

Военачальники переглядывались между собой, явно не понимая, что я задумал.

– Что ты делаешь, брат? – прервал молчание Икрий. Грек покосился на Рута, который, как и все остальные, едва понимал, что происходит на поляне у валуна.

Рут пожал плечами. Я сделал еще несколько шагов назад.

– Тот, кто из вас больше не хочет видеть меня своим вождем, возьмет этот меч себе и станет вождем. – Мои глаза сверкнули озорным блеском. – Для чего ему придется убить меня!

Я показал, что безоружен, и снова скрестил руки. Заслышав эти слова, Рут было потянулся за своей спатой:

– Пусть только…

– Не вмешивайся! – Я грубо пресек гопломаха.

Рут вздрогнул, но, надо отдать должное ликтору, отошел в сторону и убрал руку со спаты прочь. Каждый из бравых гладиаторов, которые стояли сейчас по ту сторону валуна, могли сразиться со мной на равных в честном бою. Что же будет, если я окажусь безоружным? Я почувствовал приятный жар, который растекся по всему телу. Кровь в моих венах была готова закипеть. Мелькнула мысль, что все пятеро полководцев могут наброситься на меня одновременно и убить. Я понимал, что в данный момент моя жизнь повисла на волоске, но был готов дорого заплатить за то, чтобы посмотреть в глаза предателю, как, несомненно, стоило называть человека, пустившего в лагере слух о моей измене.

Трудно представить, как проводил советы прежний Спартак, как мёоезиец справлялся с неповиновением, но для себя я твердо решил, что выберу собственный путь. Мне следовало узнать, кто из этих людей все еще оставался на моей стороне, а кто нет. Зная, какой огонь горит в сердце каждого из гладиаторов, не приходилось сомневаться в храбрости моих военачальников. Тот из них, кто больше не считает меня вождем, подойдет к валуну и возьмет меч в руки, чтобы сразиться насмерть. Я шел на риск сознательно, но был твердо убежден, что только так смогу вернуть своим полководцам былую веру в вождя восстания!

Время шло. Мои глаза сузились и не видели никого, кроме застывшего будто статуя Ганника, которому, по сути, предназначался мой вызов. Гладиатор равнодушно взглянул на меч, лежавший на валуне, перевел взгляд на меня. В его совершенно безжизненных глазах что-то блеснуло. Каждая мышца на моем теле напряглась, в струну вытянулись сухожилия, глазами я измерил расстояние, отделяющее нас, прикинул время, которое понадобится Ганнику, чтобы меч оказался в его руках, попытался просчитать возможные варианты развития событий. Но вместо того, чтобы сделать шаг вперед, Ганник сказал:

– Начинай совет, мёоезиец, тот, кто тебе нужен, мертв!

– О ком ты говоришь? – Я нахмурился.

Оживились полководцы, все как один уставились на Ганника.

– Я говорю о Висбальде, – с пренебрежением в словах сказал гладиатор. – Если бы не он, все сложилось бы по-другому…

Он не договорил, потому что эти слова стали настоящим ударом для молодого Тирна, который относился к Висбальду как к старшему брату.

– Обманщик! – вскричал юный галл.

Ганник посмотрел на Тирна с презрением.

– Это еще кто, мёоезиец? Выкормыш Каста? Сразу видно, от какой груди ты оторвал этого мальца! – пренебрежительно фыркнул гладиатор. – Прежде чем привести его на совет, тебе следовало хорошенько отмыть его, чтобы он мог встать в один ряд с по-настоящему свободными людьми!

Тирн потерял дар речи. Перца добавлял тот факт, что Тирн участвовал в совете военачальников впервые и хотел показать себя с лучшей стороны. Он выхватил свой меч и, вне себя от ярости, бросился на Ганника. Юный полководец атаковал стремительно, делая ставку на разовый удар. Ганник, несмотря на свой удручающий внешний вид, играючи отбил чудовищный по силе удар галла. Тирн дрогнул, не сумел удержать в руках гладиус, попятился. Юный полководец огляделся, ища в снегу упавший меч. Рукоять гладиуса рассвирепевшего Ганника врезалась в лицо Тирна, из носа его брызнула кровь, пачкая торакс и плащ. Кровью залило снег и валун. Тирн плашмя плюхнулся наземь, схватился руками за переносицу и приглушенно застонал. Ганник ударом ноги опрокинул его на спину, перехватил меч, взревел и двинулся к поверженному противнику. Между ними вырос Рут.

– Убери гладиус, Гай, или я достану спату, – зарычал он.

Рут единственный из всех офицеров успел среагировать на происходящее. Икрий, Тарк и Леонид застыли с открытыми ртами, выпучив глаза. Я наблюдал за происходящим со стороны. Становилось жарко. Вмешайся я сейчас, и это бы значило, что я занял чью-то сторону во внутреннем конфликте своих военачальников. Делать этого я не хотел, так как не знал, кто из полководцев поддерживает меня.

Ганник презрительно фыркнул, но опустил меч, возможно, понимая, что в бою со свежим Рутом перевес будет не на его стороне. Гопломах что-то пробурчал себе под нос, рывком поднял на ноги Тирна. Галла после пропущенного удара покачивало, поэтому Рут придерживал его под локоть, чтобы тот снова не упал. Тирн зажимал рукой сломанный нос. Кровь просачивалась сквозь пальцы, капала на снег. Ганник смотрел на Тирна с подчеркнутым безразличием. Он поднял меч галла, упавший в снег, и бросил Руту. Было ясно, что Тирн не сможет присутствовать на совете. После того как Рут убедился, что галл пришел в себя, Тирн медленно поплелся в лагерь.

Я ждал, пока полководцы успокоятся, и не спешил забирать свой гладиус с валуна. Пришла мысль, что если Ганник передумает и примет мой вызов, то мне придется тяжело в этом бою. Я встретился глазами с кельтом. Хотелось быстрее продолжить прерванный разговор.

– Ты обвиняешь покойника, подумай, прежде чем ты будешь говорить что-то дальше, – твердо сказал я.

– Ты хотел знать, кто ослушался приказа? Я назвал тебе вполне конкретное имя! – уверенный в своих словах, но уже раздраженный, продолжил Ганник. – Висбальд нарушил строй, ослушался приказа Каста…

– Каков был приказ? – перебил я гладиатора.

– Ударить и отступить! – вдруг проскрежетал Ганник. – Висбальд бил первым! Он должен был пошатнуть римский строй, после отступить, чтобы ударил Тарк, а потом Икрий и Леонид! Каст считал, что легион претора следует измотать непрерывными атаками, и назвал наш план «волна». И именно Висбальд виноват, что все покатилось в тартарары! Тарк увидел, что Висбальд не отступает, начал бить дезертиров… – Ганник не договорил и отчаянно махнул рукой.

– Тарк? – Я перевел взгляд на офицера. – Это правда?

– Правда! Висбальд должен был отступить, а я ударить по флангам, чтобы поддержать кавалерию до того, как с тылу римлян зайдет Икрий, а следующей волной пойдут Икрий и Леонид! – пожал плечами Тарк.

Эти слова не укладывались в моей голове. Получается, что Висбальд провалил план Каста и устроил на поле брани произвол. Почему же галл не попытался все исправить? Я озвучил свои мысли вслух.

– По плану Каста задача моего легиона заключалась в том, чтобы задержать легионы Красса у стены и прикрыть отступление тех, кому нужен был этот шанс! – заверил Ганник и презрительно покосился на Леонида, который в ответ только лишь усмехнулся. – После провала наступления Каст отправил мне на помощь Икрия и Тарка. Но именно Висбальд не дал Касту возможности разбить личный легион претора, лишил нас маневра, времени и сил! Висбальд своим примером подорвал дисциплину в других легионах! Висбальд разворошил улей, зная, что Рим – это красная тряпка, да кому я говорю, мёоезийский вождь! Мы вышли на поле боя умирать, но не проигрывать, Висбальд же превратил сражение в рубку и обрек сражающихся на гибель! Впрочем… – Кельт запыхался, поэтому ненадолго прервался. – Впрочем, о покойнике говорят хорошее либо не говорят никак. Не могу знать, Спартак, может быть, нумидиец поступил так только потому, что любил свободу! Я не буду винить покойника в том, что мы упустили шанс!

Ганник замолчал. Дальше я все видел собственными глазами. Я переваривал сказанное полководцем. Мои прежние доводы теперь не стоили и выеденного яйца. Гладиатор открыл для меня картину минувших событий с совершенно нового ракурса. Если Ганник не врал, тут было над чем задуматься.

– Кто пустил в лагере слухи о переговорах с Крассом? – спросил я.

Я ожидал, что сейчас прозвучит имя Висбальда, однако, к моему огромному удивлению, Ганник сказал:

– Ты сам допускал такую возможность несколько недель назад. Будь осторожен со своими желаниями, вождь!

Показалось, будто на мою голову вылили ушат холодной воды. Неужели прежний Спартак всерьез допускал возможность переговоров с Крассом? Верилось с трудом, но офицер говорил об этом с уверенностью. Я задумался: виноватым в подобных слухах был я сам, то есть прежний Спартак? Кельт призывал меня признать либо разделить свою ответственность за события минувшей ночи. Я не спешил с выводами, потому что мог оказаться неправым. На душе неприятно заскребли кошки. На лбу выступил холодный пот. Я не знал, как реагировать на подобное поведение своего полководца. Рука сама по себе потянулась к мечу, но я отдернул ее. Почувствовал на себе пристальные взгляды гладиаторов. В этот момент я отчетливо понял, что Ганник куда-то подводит наш разговор. Однако гладиатор молчал, вопрос задал я:

– Почему вы не отступили? Я отдал четкий приказ!

– Ты наш вождь. Если ты хочешь услышать слова верности или попросить, чтобы я повторил клятву, то я могу это сделать прямо сейчас! – Это были слова Тарка, который вместе с Икрием присоединился к восстанию у Везувия и достойно показал себя в бою с отрядом римской милиции Глабра. – Коли я виноват в чем-то, то прямо сейчас готов понести вину. Говори, Спартак! Любое твое наказание я приму как должное! Но скажи ради всех богов, зачем мы отступили? На наших глазах погибли Висбальд и Каст! Римляне забрали жизни целого легиона! Нас было тридцать тысяч, когда их было всего шесть! Что нас ждет в этой войне дальше?

– Сегодня ночью я и тысячи моих братьев готовы были умереть ради нашего общего дела! – вскричал с волнением Икрий. – Хочешь знать, почему я пошел за Ганником, Спартак? Да потому что вернуть долг грязным римлянам за отобранную свободу для меня гораздо важнее мнимой новой жизни и псевдосвободы!

– Мне не нужны клятвы и рассуждения, я хочу понять, что произошло сегодня ночью, – сухо ответил я, когда Икрий закончил свою тираду.

– Сказать честно, почему я повел свой легион к стенам римлян, мёоезиец? – спросил Ганник, который дал высказаться Икрию и Тарку, дождавшись, когда оба гладиатора замолчат. – То, что ты называешь свободой, я называю лошадиным дерьмом! – прошипел он, не пытаясь скрыть свое пренебрежение. – В Тибр такую свободу, вот что я тебе хочу сказать! Нам уже не вернуть ту свободу, которую у нас отняли римляне! Признайся, что мы проиграли сражение за свободу, все, что остается сейчас, – остановиться и, как подобает настоящим воинам, принять свое последнее сражение…

Ганник не договорил, потому что этих слов не выдержал Леонид, ранимый, когда разговор заходил о делах восставших.

– Я-то думаю, почему он спелся с Кастом, а вон оно куда ведет! Я же говорил, что этим фракийцам из легиона Каста, бывшим ветеранам Мария, репрессированным диктатором Суллой, нет никакого дела до наших чаяний о свободе! – взъярился Леонид.

– Не смей ставить в один ряд меня и Каста, мы с ним далеко не ровня! У меня больше нет доминуса, Леонид! – Ганник сверкнул глазами. – А объединился я с ним только потому, что с его ветеранами, которых предала собственная страна и вместо почестей отправила на арену цирка, мы могли перебить не одного римлянина в ту ночь! Неважно, кто из нас какие цели при этом преследовал, важно, какого бы мы достигли результата!

– Видится мне, что были бы у этих людей почести за службу, то они сражались бы против нас, совсем на другой стороне! – усмехнулся Леонид. – Ты это хочешь сказать? Отчего ты поддержал Каста, кельт? Уж не потому ли, что…

Ганник не дал договорить Леониду и поспешил выхватить свой клинок. Гопломах и грек схватились за свои мечи. За рукояти гладиусов схватились Икрий и Тарк. Я не мог сказать, на чьей стороне окажется перевес в этом бою, но теперь же не мог допускать, чтобы совет перерос в резню.

– Отставить! – Я сделал шаг вперед.

Я был готов броситься к валуну, где лежал мой гладиус; если офицеры ослушаются моего приказа, на опушке начнется драка и Рут вкупе с раненым и вряд ли полезным в бою Леонидом окажутся в меньшинстве. Однако Ганник и Рут замерли. Отступили схватившиеся за мечи Икрий и Тарк. Остановился Леонид. Рут с физиономией, перекошенной от гнева, убрал свой меч. По всему его виду было заметно, что ликтор с трудом сдерживается, дабы не нарушить мой приказ.

– Говори, Ганник! Каждый имеет право говорить то, что посчитает нужным, все мы здесь свободные люди! – отрезал я. – Вот только теперь мне кажется, что дело вовсе не в Висбальде, кельт!

Ганник покосился на меня все с тем же холодным безразличием, я в очередной раз заметил, как его взгляд скользнул по гладиусу, оставленному на валуне. Однако он вновь поспешил отвести от меча взгляд и продолжил говорить:

– Какая теперь разница! У нас изначально не было ни единого шанса в этой войне, мы прогнулись от одного доминуса к другому, купились на лестные речи и поддержку! Ты знал, что я был против этого, мёоезиец! Нам не вернуть себе семьи, которые убиты подлым римлянином, не вернуть свои земли, родину, а значит, счастье! Римляне играют нами словно игрушками, передавая друг другу в руки, используя словно инструмент в своей борьбе! А вы верите каждому их слову словно малые дети! Ну уж нет! Я и мои люди разорвем эти оковы и станем по-настоящему свободными только тогда, когда наплюем на волю и желания каждого римлянина, какие бы намерения он ни излагал! Шанс предоставить поработителям наказание за содеянное с каждым из нас… – Ганник поднял руку, сжал кулак настолько сильно, что хрустнули его костяшки. Лицо кельта исказилось в гримасе отвращения. – У меня не может отнять никто, даже ты, – закончил он.

Я знал, о чем говорит Ганник. Еще в Капуе, на первых порах, когда восстание только набирало свой ход, среди повстанцев были широко распространены слухи о связях прежнего Спартака с марианцами, якобы оказавшими повстанцам всяческую помощь. Силами рабов сторонники Мария, с одной стороны, хотели вернуть себе политическую инициативу в Республике, с другой – жаждали расквитаться с обидчиками-сулланцами. Спартак, в свою очередь, искал возможности достичь преследуемых целей, не брезгуя любыми средствами, и готов был получать помощь отовсюду. Естественно, все это было лишь слухами, которые нельзя было проверить и доказать. Повисло молчание. Мы смотрели друг другу в глаза, не моргая. Мне казалось, что я чувствую исходящую от него энергию, способную разрушить любое препятствие, вдруг вставшее на пути.

– У тебя будет такой шанс, если ты не сойдешь на полпути! – прохрипел Рут.

Однако его слова повисли в воздухе. Ганник подошел к валуну, взял мой гладиус и презрительно бросил меч к моим ногам.

– Глупо давать людям шанс только для того, чтобы его отобрать! Я чувствую себя обманутым! – проскрежетал он.

Не говоря больше ни слова, он выхватил свой клинок и обрушил на меня яростную атаку. Я кувыркнулся, больно ударился ушибленным бедром, схватил свой гладиус и с трудом ушел от выпада кельта. Гладиатор целил мне в шею. Следующий его удар пришелся по дуге и вскользь коснулся моего плеча. На коже остался порез. Однако теперь я уже твердо стоял на ногах. Наши мечи встретились в воздухе, раздался противный скрежет. Ганник отступил и тут же пропустил от меня удар прямой ногой в область коленной чашечки. Он вскрикнул, захромал на одну ногу, но нанес прямой удар мне в лицо. Я уклонился, поймал его запястье и ударил по локтю. На этот раз с губ кельта сорвался приглушенный стон. Рука разжалась, меч выпал. Я потянул обезоруженного Ганника за руку на себя и подсек опорную ногу. Гладиатор грузно завалился наземь и уткнулся лицом в снег. Добивать его я не хотел, поэтому убрал свой меч, присел рядом с Ганником на корточки и взял в руки холодный рыхлый снег.

– Я обещаю тебе, что разобью римлян! Но твои клятвы стоят ровно столько же, сколько этот снег. – Я разжал кулак, снег подхватил гулявший по опушке ветерок. – Если бы ты был предан мне, то прямо сейчас спрашивал о наших планах, а не рассказывал мне о том, что я проиграл эту войну и отошел от ее идеалов! У тебя будет шанс проявить себя и вернуть мое доверие только в том случае, если ты прямо сейчас засунешь в задницу все свои амбиции. – Я говорил быстро, с трудом справляясь со злостью. – Но если ты, Икрий или Тарк считаете, что наша борьба проиграна, убирайтесь, никто не будет вас здесь держать! Я все сказал! Теперь выбор за тобой! – холодно прошипел я.

– Пусть убираются в Испанию и забирают с собой людей Каста! Теперь там им самое место, – напыщенно прошипел Леонид.

Я резко выпрямился. Слова дались тяжело, внутри меня всего крутило и ломало в сомнениях. Я мог горько пожалеть о своем решении в дальнейшем, но сейчас понимал, что загнан в тупик. Все, что я мог сделать сейчас, – рубить затянувшиеся узлы, которые теперь нельзя было развязать. Я предложил Ганнику два пути, теперь перед кельтом стоял выбор. Мне не хотелось терять людей, но я должен был сохранить в лагере единомышленников. Раскол начался при мёоезийце, и сейчас я уже не мог ничего сделать с наметившейся тенденцией. Я не знал, покинут ли наш стан Ганник, Икрий и Тарк после того, как я поставил полководцев перед выбором и показал им на условную дверь, но жалеть об их потере я точно не стану. Первыми с тонущего корабля бегут крысы. Если они примут решение уйти, то так тому и быть. Я вознамерился перерубить гордиев узел противоречий внутри собственного лагеря. Решение вопроса с Ганником стало бы первым шагом на этом пути.

Ганник проглотил мои слова. Он тяжело поднялся на ноги, отряхнулся от снега, который забился ему за шиворот, вытер рукавом сочащуюся из носа кровь, переглянулся с Икрием и Тарком. Поднял гладиус, спрятал клинок в ножны.

– Может быть, среди моих бойцов есть те, для кого эта война имеет свой смысл, Спартак. Впрочем, в слово «свобода» каждый из нас вкладывает что-то свое! – Он пожал плечами и на удивление спокойно продолжил: – Но среди моих гладиаторов вы не найдете ни одного предателя, который бы показал в бою спину! Моя клятва была клятвой свободы, мёоезиец! И я дал ее тебе в Капуе лишь потому, что видел непоколебимую волю в твоих глазах! Мне показалось, что ничего, что я видел в прежнем Спартаке, больше нет. Я ошибался! Говори, что мне следует делать, мёоезиец!

Про себя я восхитился Ганником, который в этот момент показал все свое мужество. Гладиатор сказал достаточно и в полной мере удовлетворил мое любопытство. Ответы на большую часть вопросов по событиям сегодняшней ночи были получены. Я видел, как тяжело ему было сейчас, злоба, которую я испытывал все это время, начала угасать.

– Начнем совет, – отрезал я.

Я вытащил карты Лукании и Бруттии из-за пазухи, положил их на валун, захлопал в ладоши, подзывая к себе своих офицеров. Пора было дать первые указания. Я больше не хотел слышать об условном разделении моей армии на «красных» и «белых». Фракционные противостояния меж и внутри легионов ослабляли мои ряды перед лицом врага. Войско следовало перекроить от и до. Иначе, раздираемая противоречиями и разобщенностью взглядов на понятие свободы, армия затрещит по швам. Поэтому первый приказ, который я озвучил вслух, ошарашил моих военачальников и вогнал в ступор.

– Первое, что следует сделать, – обратился я к гладиаторам, – расформировать легионы. Я хочу, чтобы вы собрали галлов, германцев, фракийцев и прочих в отдельные подразделения, будь то манипула, когорта или центурия! На их основе мы создадим легионы!

– Не проще доукомплектовать легионы центуриями Висбальда? – приподнял бровь Леонид.

– Не проще, Леонид, каждый из вас получит в распоряжение совершенно новый легион, с новыми солдатами! Каждый легион будет создаваться с нуля! Я не хочу слышать, что твой легион или легион Ганника преследует разные цели на этой войне, – вскипел я. – Цель у всех отныне будет одна! Борьба против поработителя! Свобода человека! Те, кто считает иначе, могут прямо сейчас покинуть лагерь! Можете так и передать своим бойцам! Поэтому никаких объединений и коалиций, а чтобы это исключить, в каждом легионе будет десять когорт из десяти разных народностей!

– Ты говоришь чушь, мёоезиец… Как ты себе представляешь разношерстный легион? На каком языке они будут разговаривать? – возмутился Тарк.

– Мы пришли сюда не поговорить, бербер! А язык легиона – это язык его офицера, язык войны! – отрезал я. – Всем все ясно?

Я видел озадаченные лица своих полководцев, которым не могла прийти в голову идея расформировать собственный легион. Однако решение было принято. Я покосился на Ганника, тот молча кивнул. Впереди предстоял серьезный объем работы, которую требовалось выполнить в кратчайший срок.

– Что-то еще? – спросил Икрий.

– Перед тем как формировать новые легионы, выведите из числа бойцов раненых. По необходимости назначьте новых полевых офицеров, – попросил я.

– Будет сделано!

– И еще! Я хочу, чтобы вы убили разведчиков, которых подослал ко мне Красс! Рут, справишься?

Гопломах показал большой палец. Мои военачальники переглянулись. Вопросов не было. Я рассказал им свой план. Надо сказать, слова, которые я озвучил на совете, вновь собрали растопыренную пятерню в кулак. Я видел удовлетворение на лице Ганника, который вновь обрел прежнюю веру в своего вождя. Блеск в глазах Икрия и задор Тарка. В следующий миг гладиаторы принялись дружно скандировать мое имя, а затем слово «свобода», как будто не было никакого конфликта между нами. Мне удалось заставить своих людей выплеснуть скопившийся негатив. Хотелось верить, что теперь все наши распри остались позади. Зло, которое пустило корни при прежнем Спартаке, оказалось обезврежено. Я хотел верить, что недосказанность осталась в прошлом.

Глава 5

Смеркалось. Крассовский не спеша обходил погоревший лагерь. В воздухе до сих пор можно было учуять запах костра. Хотелось привести в порядок мысли, вскружившие голову, и переварить события минувшего дня. Сам день выдался на славу. Он отдал распоряжения и запустил сложный механизм. К вечеру настанет пора пожинать первые плоды своего труда. Марк Робертович довольно потер руки и осмотрел линию укреплений, в которой теперь образовалась дыра в несколько стадиев. Сам лагерь по большей части остался цел. Это стало возможным благодаря слаженным действиям и выучке римлян, минимизировавших потери. Уже через два часа упорной работы пожарная когорта заканчивала с последним очагом возгорания, а олигарх выслушал доклад центуриона Марка Сципиона, который занимался тушением огня. Именно он был назначен ликвидатором последствий пожара в лагере. Сейчас ликвидаторы Сципиона заканчивали разгребать развалины у стены. Вспомнились предварительные данные, которые сообщил центурион, – пять погибших бойцов, пятнадцать человек получили ожоги разной степени тяжести, почти все ликвидаторы отравились угарным газом, таких насчитывалось несколько сотен человек. С другой стороны, огонь обошел стороной большую часть палаток, уцелели обозы с продовольствием и снаряжением, без которых мобильности войска был бы нанесен сокрушительный удар. Уцелели вьючный скот и артиллерия. Рабы оставили за собой неприятное послевкусие. Потери, которые принес за собой пожар, удручали.

Как бы то ни было, Сципион прекрасно справлялся с вверенными ему делами и личного вмешательства Крассовского больше не требовалось. Все думы олигарха каждый раз возвращались к одному, в голове крутился один и тот же вопрос, навязчивый, раздражающий Крассовского. Как Спартак сумел выбраться из ловушки, которую еще позавчера все до одного римские легаты называли братской могилой восстания? Здесь было над чем поразмыслить. События минувшей ночи тараном ударили по авторитету олигарха, пошатнули его позиции, которые накануне выглядели нерушимыми. Марк Робертович как никто другой знал, что такие вещи, как авторитет, не продаются и не покупаются, если ты не хочешь, чтобы от тебя веяло дурным запашком за версту.

Размышляя, Марк Робертович остановился у полуразрушенной линии укреплений. Взглянул на угли, тлевшие у основания стены, схватил с земли охапку пепла и сжал в кулак, после чего рассеял пепел по ветру. Лицо исказила вспышка секундной ярости. Марк Робертович поймал себя на мысли, что дух соперничества, который с годами притупился у олигарха в Москве, где он уже достиг всех высот, в Риме начал разгораться с новой силой. В том мире, где у него не было конкурентов, где он являлся монополистом, существовал только один человек, способный испортить Крассовскому настроение. По иронии судьбы звали того наглеца Спартак. Олигарх хмыкнул, вспомнив о Гладкове, которому удалось-таки его прижать. При мысли о лейтенанте Марк Робертович побагровел от злости. Наверное, этот выскочка получил звезду к погонам, пошел вверх по карьерной лестнице, тогда как сам Крассовский больше никогда не увидит солнца России. Из-за этого паршивца он оказался здесь, где ему придется доказывать все с самого начала. Но куда смотрели римские боги, когда поместили его, Марка Робертовича, разум в тело претора, который вел ожесточенную борьбу с рабом Спартаком? Почему этого выродка не звали как-нибудь по-другому?

– Сукин сын, – фыркнул олигарх.

Впрочем, прямо сейчас в руках Крассовского было все, чтобы исправить неприятную ситуацию. Не стоило жалеть средств Марка Лициния Красса, чтобы по итогу только приумножить теперь уже свой капитал в восемь тысяч талантов чистого серебра! Накануне олигарх дал себе клятву, что Спартак не уйдет далеко. Группа разведки, которую он обеспечил лучшими лошадьми из тех, что были в наличии, отправилась вслед за восставшими. Разведчики загоняли животных до пены, но Марк Робертович готов был щедро заплатить за оперативность и точную информацию. Он не жалел денег и накануне отправил три кавалерийские турмы к южному берегу Сицилии, в город Акрагант, чтобы выкупить у торговцев лучших жеребцов каппадокийской и мавританской породы. Только зная каждый шаг Спартака, можно было нанести следующий удар, который приведет к капитуляции восстания и смерти вождя рабов. Спартак должен будет ответить Крассовскому за пошатнувшийся авторитет лично, чего бы олигарху это ни стоило. Только тогда на пути Марка Робертовича уже не сможет встать ничто и никто.

Размышления Крассовского прервало громкое ржание лошади. В лагерь прибыл один из разведчиков, которого встретил Луций Квинкций, командир конницы римлян. Воин, который блестяще разбирался в деле военного искусства, сражался под знаменами Суллы еще в первую Митридатову войну, что, впрочем, не помешало ему избраться народным трибуном накануне рабского восстания. Имея в распоряжении такого человека, которому в свое время доверял сам диктатор, Крассовский оставался спокоен за свой тыл, но прямо сейчас почувствовал, как кожа его покрылась мурашками. Захотелось подойти ближе, чтобы услышать, о чем разговаривают эти двое и где сейчас находится Спартак. Он сдержался. Следовало проявить выдержку. Разговор Квинкция и разведчика длился всего несколько минут, но все это время Крассовский не находил себе места, с трудом заставляя себя стоять лицом к стене. Вскоре громкий, зычный голос Луция Квинкция, привыкшего отдавать команды, позвал олигарха:

– Красс!

Крассовский стряхнул пепел со своей руки и повернулся к легату.

– Луций! Все готово? – спросил он.

Судя по тому, что солнце уже склонилось к горизонту, легаты подготовили план-перехват. Это было одно из распоряжений, которое озвучил Марк Робертович по возвращении в лагерь на совете высшего военного звена. Крассовский сделал все, чтобы вернуть своим офицерам былую уверенность, которая таяла на глазах после провала на Регии. Так, олигарх тут же пресек попытки легатов и трибунов оправдаться за провал, полностью взял вину за произошедшее на себя и распорядился подготовить легионы к марш-броску. План-перехват, который Крассовский рассчитывал услышать из уст Луция Квинкция прямо сейчас, Марк Робертович поручил разработать коллегиально, после чего единогласно принять. Теперь Крассовский понимал, что самонадеянность, с которой он отнесся к руководству войском, доставшимся ему от Красса, завела его в тупик. Марк Робертович был не из тех, кто делал одну и ту же ошибку дважды. Необходимо было налаживать диалог и помнить, что голова сидела на шее. Управлять войском впредь следовало сообща.

– Все готово, – кивнул легат. – Только что мне сообщили, что восставшие сделали четырехчасовой перевал у холма в шести лигах отсюда и теперь свернули на северо-запад!

– Куда они движутся? – живо поинтересовался Крассовский.

Луций Квинкций усмехнулся, вытащил из-за пазухи карту, разложил ее, разгладил.

– Спартак взял курс к берегу. Пока мы не располагаем данными, где он остановится в следующий раз, и боюсь, что это невозможно. Восставшие измотаны, лишены припасов, поэтому у них вряд ли хватит сил на полноценный дневной марш! Они могут остановиться где угодно! Но сказать что-то наверняка я не могу, – заверил легат со знанием дела.

Крассовский кивнул, в этот миг вспоминая о кавалерийских турмах, высланных на юг Сицилии за новыми лошадьми! Вот когда пригодились бы жеребцы! Сейчас как никогда требовалось получать свежие данные разведки.

– Каков план? – спросил олигарх.

– От лица совета предлагаю выступать немедленно. Мы нагоним Спартака на закате, когда он со своим войском захочет сделать еще один привал! Наша задача не дать ему остановиться и заставить двигаться дальше!

Крассовский кивнул и не смог сдержать яростный блеск в своих глазах.

– Вы предлагаете вымотать рабов? – уточнил олигарх.

– Совершенно точно, – подтвердил легат.

– Командуй наступление!

* * *

Марк Робертович довольно потер ладони. Удача попалась в его силок. Стоило протянуть руку, и он ухватит свою птицу счастья за хвост. Теперь для этого не надо было прилагать никаких усилий. Сегодня Спартак допустил ошибку. Он не знал доводов, которыми руководствовался мёоезиец, но вождь восстания после четырехчасового привала вдруг резко повернул на восток.

Не оставалось никаких сомнений, что Спартак следовал в Кротон, затхлый городишко на западном берегу Тарентского залива. Некогда это был бруттийский город с портом, один из древнейших в этих местах, который знал свои лучшие времена задолго до появления здесь римлян. До Кротона оставалось около лиги пути, но легаты уже сейчас приводили в боевой порядок свои легионы, чтобы в бою заставить рабов капитулировать. Офицеры предлагали нанести удар с ходу. Атака должна была оказаться внезапной и разящей, чтобы рабы не успевали вдохнуть свежий глоток чистого зимнего воздуха. Крассовский не спорил. А ведь Спартаку еще предстояло разобраться с местными, которые наверняка откажут рабам в гостеприимстве, будучи наслышанными, что по пятам за восставшими идет сам Марк Красс, которого сенат наделил чрезвычайным империем! Теперь, когда судьба восставших оказалась подвешена на волоске, даже непокорная Бруттия должна была смириться с их проигрышем!

Смущало другое – вот уже три часа от разведки не поступало новых данных, а лигу назад один из солдат нашел подвешенные на дереве тела самих разведчиков. Военный советник Крассовского, командир почетного правого крыла Публий Консидий Лонг с пеной у рта заверял, что рабы не смогут развязать разведчикам языки, но отчего-то Марк Робертович в это не верил. Никому не хотелось умирать, и, вполне возможно, люди Спартака сумели заставить говорить людей Красса перед тем, как убить. Впрочем, теперь знания, которые могли оказаться в распоряжении мёоезийца, не играли ровным счетом никакой роли в последующей расстановке сил. Возможно же, именно эти знания сыграли злую шутку со Спартаком. Мёоезиец мог решить, что убийство разведчиков развяжет руки восставшим, а резкий поворот на восток собьет рабский след и оставит римлян не у дел.

На самом деле Крассовский и его командиры теперь были твердо уверены, что улицы небольшого города-порта станут последним прибежищем для отчаявшихся рабов. Когда речь заходила об этой местности, все до одного офицеры олигарха тут же называли знаменитый храм Лаенийской Юноны, который стоял в нескольких милях от города. Сам же Кротон вызывал недоумение на их лицах. Римлянам казалось странным и неожиданным решение Спартака свернуть в небольшой порт. Марк Робертович все крепче убеждался в своей мысли, что Спартак повернул на восток от охватившего восставших отчаяния и понимания безысходности. Загнанные в угол повстанцы, которым уже нечего было терять, изо всех сил пытались сбить с толку римлян и замести за собой следы. Ведь какую-либо ценность со стратегической точки зрения город уже давно не представлял. На совете предположили, что голодные рабы бросились к Кротону в поисках продовольствия, но этот вариант тут же отмели опытные офицеры. Кротон был слишком мал, чтобы прокормить такое количество голодных повстанцев, к тому же лютая зима, что обрушилась в этот год на жителей Бруттии, наверняка истощила те последние запасы провианта, что еще могли храниться в амбарах. В случае острой нужды Спартаку было бы логичнее повести войска в луканские города.

Единственная зацепка, в которой можно было различить след оставшегося благоразумия гладиатора и объяснить стремление Спартака оказаться в Кротоне дотемна, было наличие в городе укреплений некогда надежного гарнизона. Раб наверняка захочет занять прочные позиции до того, как римляне настигнут восставших в городке. Однако Красс с трудом верил, что такой тщедушный городишко, как Кротон, имел сколько бы ни было серьезные укрепления на случай боевых действий. Если они были, то укрепления эти давно обветшали за ненадобностью. Удары баллист сотрут в порошок любые стены! Как бы то ни было, времени на организацию обороны у восставших не было. Кротон мог оказаться для восставших одним большим мыльным пузырем несбывшихся надежд. От этих мыслей в животе приятно заурчало.

Предаваясь размышлениям, Марк Робертович верхом на своем коне стоял на небольшой возвышенности. Будучи наездником средней руки, Крассовский знал, что каждым своим движением причиняет породистому жеребцу неудобства. Несчастное животное недовольно ржало и мотало головой.

– Будет тебе, кляча, – просипел насмешливо олигарх.

Он погладил своего коня, похлопал по боку и всмотрелся в горизонт, уже в который раз пытаясь сосчитать количество мерцающих вдалеке красных точек, исчисляющихся многими сотнями. Рабы жгли факелы. Казалось, что стоит протянуть руку и олигарх сможет достать вождя варваров, сомкнуть пальцы на его шее, придушить… Интересно, знал ли Спартак о том, что римские войска подошли вплотную к его новому прибежищу? Пожалуй, считать возможным просчет мёоезийца было бы очередной оплошностью Крассовского. Нет, разведка восставших наверняка доложила о приближении к Кротону войска римлян. Чем в таком случае был занят Спартак сейчас? Зачем так явно давал знать римлянам о своем присутствии?

Грязный раб вовсе не был неумехой, он был отличным исполнителем, и Марк Робертович поймал себя на мысли, что с некоторых пор был бы даже рад возможности увидеть его в своих рядах. Интересно, сколько бы запросил за свои услуги такой человек, как Спартак? Сто тысяч сестерциев в год? Огромная сумма здесь, но за услуги такого мастера было не жалко заплатить любые деньги. Умение Спартака объединять разношерстную кучу людей самого разного достоинства поистине впечатляло. Марк Робертович привык считать, что для достижения целей следовало выжимать из подручных средств максимум возможного. Сложись обстоятельства иначе, он наверняка не побрезговал бы возможностью переманить гладиатора на свою сторону. Однако сейчас единственным шансом заново расставить фигурки на шахматной доске, переиграть партию, которая не задалась с самого начала, было заставить капитулировать мёоезийца. Речи о том, чтобы попытаться переманить Спартака, сейчас не шло.

С другой стороны, легаты во главе с командиром левого фланга и претором Марком Муммием, который несколько месяцев назад потерпел чувствительное поражение от Спартака во главе двух консульских легионов, наперебой твердили, что Спартак один из лучших полководцев, которым им только довелось противостоять, сравнивая его с самим Ганнибалом по таланту военного мастерства. Высокое мнение о мёоезийце давало Крассовскому повод насторожиться и оставляло неприятный осадок на его душе. Пусть все доводы, которые были у Марка Робертовича и благодаря которым олигарх мог обосновать поведение Спартака, говорили об обратном. Крассовский, как и любой человек, который взял от этой жизни с лихвой, знал, какую роль в любом деле играют удача и случай. Без них любое, даже самое очевидное дело, где ты рассчитываешь на успех, могло обернуться провалом. Самая обидная мелочь могла стать палкой преткновения, костью в горле, из-за которой все рушилось и шло совсем не так, как ты хотел. Многие из тех, кто начинал с Марком в лихие 90-е, так и не построили своих империй ввиду самых, казалось бы, безобидных ситуаций, когда удача отворачивала от них лицо, подводил случай. Именно поэтому олигарх, знающий тысячу и один прецедент, был убежден, что мелочей попросту не может быть.

Размышления Марка Робертовича прервал молодой поджарый легионер. Он прискакал на холм верхом на белом жеребце с коричневыми крапинками, из тех, что прибыли сегодня днем из Акраганта. Силой остановил возбужденного коня, спешился. Было видно, что движения доставляют легионеру боль. Он был ранен в запястье и бедро. Из-под тряпки, которой он перемотал рану на руке, сочилась кровь. Несколько секунд ушло на то, чтобы отдышаться. Крассовский терпеливо ждал, пытаясь припомнить, кто есть этот молодой человек.

– Марк Лициний! – вскричал легионер. – Вы приказывали докладывать вам лично!

Легионер снял себя шлем-кулус и поспешно подвесил его на пояс. Несмотря на то что юноша был коротко стрижен, его волосы забавно завивались кудрями. Он был крепко сложен, высок. Только теперь Марк Робертович узнал в нем одного из разведчиков, которых отбирал лично. Группа должна была разведать обстановку в Кротоне и доложить о том, что происходит в городе-порту.

– Говори, доблестный, – спокойно сказал олигарх, но судя по тому, как едва заметно приподнялась его бровь, Марк Робертович насторожился.

– Рабы перебили наш отряд на подступах к Кротону! – изображая гримасу ужаса на лице, произнес разведчик.

Крассовский нахмурился.

– Как так вышло? – удивленно спросил он.

– Гарнизонные укрепления, крепостные стены, – сбивчиво начал говорить легионер, стараясь не запинаться, но из-за одышки получалось у него это скверно. – Везде стоят люди Спартака…

Марк Робертович насторожился.

– Укрепления? – переспросил он.

– Неподалеку от Кротона стоит крепость, она обнесена стеной. По всему гарнизону стоят рабы, – заверил разведчик.

– В каком количестве? – тут же живо поинтересовался олигарх.

– Этого я не могу знать, нас засекли до того, как я сумел что-то рассмотреть, – пожал плечами разведчик. – Но их там очень много, Марк Лициний, вряд ли я бы смог пересчитать!

Крассовский гулко выдохнул, задумчиво почесал щетину, с любопытством рассматривая легионера-разведчика. Выходит, в Кротоне все-таки был гарнизон. Впрочем, ничего нового, именно это предполагали офицеры на совете. Марк Робертович поймал себя на мысли, что вести об укреплениях рядом с Кротоном приятно согрели его душу. Это во многом объясняло стремление мёоезийца свернуть в городок. Спартак все-таки рассчитывал дать бой из-за укреплений, вместо того чтобы продолжить отступление и в конце концов принять сражение, но уже в открытом поле. Надо признаться, теперь шаг гладиатора показался Марку Робертовичу очевидным. Будь он на месте Спартака, то поступил бы точно так же.

– Как вас засекли? Сколько их было? – наконец спросил олигарх.

Разведчик огляделся и, вдруг понизив голос, сказал:

– Марк Лициний, их было пятеро, но, клянусь всеми богами, это были лучшие бойцы из тех, которых мне довелось видеть. – Он запнулся, а потом почти шепотом добавил: – Я видел среди них Спартака!

Крассовский вздрогнул, но быстро отогнал наваждение, вызванное словами легионера. Наверняка разведчик говорил чушь и всего-навсего пытался оправдать свой провал. Спартак не мог так рисковать, чтобы самолично выйти из лагеря! Марк Робертович не сомневался, что разведчик знает, как выглядит вождь восставших, поэтому не стал просить легионера описать Спартака. Сам он знал о его внешнем виде исходя из описаний, которые ходили в лагере, и никогда не видел мёоезийца вживую.

– Предположим, что это так, – задумчиво протянул олигарх. – Как тебя зовут-то?

– Аврелий Сципион! – с гордостью выпалил юноша, которому показалось, что при упоминании имени варвара он набрал себе баллов.

Марк Робертович окинул его взглядом.

– Ты можешь быть свободен, мой дорогой Аврелий Сципион, свое дело ты сделал сполна! – сказал Крассовский, его голос прозвучал ласково, по-наставнически.

Разведчик смутился от этих слов, было видно, что Аврелий чувствует себя не в своей тарелке.

– Служу Республике и доблестному претору, Марк Лициний! – выпалил он.

Крассовский ничего не ответил, только улыбнулся своей широкой улыбкой. Аврелий Сципион замялся, затем повернулся к своему коню и вдруг, вскрикнув, упал навзничь. Руки разведчика окрасились кровью – кинжал по самую рукоять вонзился в горло молодого легионера. Олигарх брезгливо вытащил меч из уже мертвого тела, вытер лезвие о рукав разведчика и вернул кинжал обратно на пояс. На подтаявшем снегу остался кровавый след. Из-за таких людей, как Аврелий Сципион, Крассовский мог проиграть эту войну. Этого нельзя было допустить любыми доступными методами. Как известно, на войне хороши все средства. Крассовский, который всю свою жизнь убивал людей чужими руками, выругался сквозь зубы и очистил снегом свои руки от крови.

Он все еще стоял на холме, когда горнисты протрубили сигнал. Легаты командовали наступление. Крассовский на этот раз полностью отдал стратегию ведения боя в руки своим офицерам, поэтому наблюдал за событиями со стороны. Командиры выступили в открытую, резонно полагая, что на стенах кротонского гарнизона поднята боевая тревога, а восставшие ждут, когда римляне первыми нанесут удар. В сложившейся ситуации отказ от слаженных действий в пользу неожиданности был бы крайне опрометчивым шагом.

Стройные когорты легионов двинулись к гарнизону врага. Тяжело перекатывались баллисты. Скакала кавалерия. Сражение должно было начаться с минуты на минуту. Захватывало дух. Крассовский предвкушал.

* * *

Стена кротонского гарнизона местами разошлась трещинами в несколько пальцев толщиной. Где-то можно было разглядеть пробоины, щели и обвалы, покрытые мхом и грибком. Ворота были прикрыты решеткой, ржавой и ненадежной. Прямоугольные башни у ворот держались на добром слове, тогда как две угловые башни были разрушены. Камень в местах разрушений покрылся копотью. Марк Робертович не верил своим глазам. Неужели на это рассчитывал Спартак! Гарнизон казался заброшенным, и Марк Робертович резонно предположил, что горожане не предпринимали попыток восстановить городскую стену. Ничего удивительного в этом не было, так как надобность во внешней обороне отпала, ведь город-порт стал колонией Рима и находился под его защитой вот уже несколько десятилетий кряду. Однако каким бы ветхим ни выглядел кротонский гарнизон, пройти сквозь крепостные стены без артиллерийских ударов, не потеряв на это времени и сил, не представлялось никакой возможности. Вот на что рассчитывал Спартак, сворачивая в Кротон!

Первый удар нанесла артиллерия. Легаты рассчитывали внести сумятицу в стан врага и не дать возможности восставшим организоваться при сопротивлении. Вперед выступило с десяток баллист, основного орудия римского легиона в поле, но не менее полезного при осадах и штурмах крепостей. Огромные, весом в тысячу фунтов, установки управлялись четырьмя легионерами и били точно в заданную цель. Расправились упругие жилы, в действие пришли метательные рычаги. В воздух по настильной траектории метнулись крупные круглые ядра, вес которых достигал тридцати фунтов. Первые удары ядер взорвали стену фонтаном каменных брызг. Поеденная плесенью стена заброшенных кротонских укреплений дрогнула, но устояла. Огонь баллист поддержали скорпионы, представляющие собой небольшие двухплечевые торсионные стрелометы. Внушительного размера стрелы, которыми можно было пробить навылет любую, даже самую крепкую броню, точечно попадали в цель на стене. Вскоре пришел черед зажигательных смесей. Небо над головой озарилось яркими вспышками пламени. Горшки с некой смесью сырой нефти, серы и масла разбивались о гарнизон, огонь охватывал укрепления Кротона, перекидывался на восставших.

Крассовский завороженно наблюдал за тем, как римляне стирали с лица земли вражескую оборону. Выступала пехота. Легионеры сомкнули щиты черепахой, приблизились вплотную к стенам гарнизона и принялись метать пилумы в застывших словно истуканы восставших. Показались тараны, которые легионеры успели подготовить для удара по полуразрушенным стенам укреплений и решетке ворот. Штурм происходил в полной темноте, не было слышно криков раненых со стены. Единственные звуки, которые доносились до слуха олигарха сейчас, были топот тысяч сапог да зычные команды центурионов. Могло показаться, что Спартак совершенно не готов к осаде. Те же, кто вышел на стены Кротона, смирились со своей участью задолго до того, как начался этот бой. Задумка форсировать марш легионов легатами оправдывалась – мёоезиец не сумел подготовить рвов, не было здесь завала из деревьев, вбитых столбов или вала, способных разладить римский строй.

Не успел Крассовский подумать об этом, как над полем боя разнеслись первые душераздирающие крики. Вопли повторились и теперь шли с разных сторон. Марк Робертович нахмурился, всмотрелся в темноту и выругался. Легионеры, подойдя вплотную к кротонским укреплениям, не увидели перед собой ловушек и падали в замаскированные ямы с острыми кольями на дне. Ловушками была усеяна вся площадка в ста футах от стены. Крассовский насчитал не меньше двадцати вырытых ям. Тех, кто падал в ямы, ждала неминуемая смерть. Легионы, проходившие следом, катком втаптывали поверженных, утрамбовывая тела в землю, заполняя трупами пространство ям.

В стену ударил первый таран, посыпался ветхий камень. Сотни пилумов полетели в стоявших на стене рабов, которые с тех пор, как начался штурм, не сдвинулись с места. От следующего удара тарана слетела решетка на воротах, которые почему-то никто не защищал. Одна из двойных центурий первой когорты легиона Ария устремилась в проем ворот. Пилумы попадали в повстанцев, а те, не издавая ни единого звука, падали навзничь. Многие из них все так же держали факелы в своих руках. Крассовский видел озадаченность на лицах своих легатов, которые не понимали, что происходит, и не могли объяснить себе такое поведение врага. Вдруг ни с того ни с сего с гарнизонной стены упал один из рабов. Что-то внутри олигарха неприятно сжалось. Он поймал взгляд Публия Консидия Лонга, командир правого крыла с колебанием смотрел на огромные котлы с шипящим маслом, установленные на крепостных стенах. Многие из них задели снаряды баллист, они перевернулись, шипящее масло разлилось по стене. Однако сомнение в глазах Лонга пропало. Послышался четкий приказ забираться на городские стены и наконец начать сам штурм.

Теперь Марк Робертович отчетливо осознал: на крепостных стенах что-то происходит не так. Внимание олигарха привлекло действо, развернувшееся у укреплений. Легионеры закинули штурмовые лестницы, чтобы взобраться на стену и покончить с пассивным врагом. В самый последний миг, когда многие лестницы уже коснулись стен, послышались запоздалые крики центурионов, увидевших очередную ловушку, подстроенную Спартаком.

– Осторожнее!

– Внимание!

Было поздно. Веревки, натянутые вдоль стены в тех местах, где сверху вниз на легионеров смотрели котлы с горячим маслом, лопнули, как струна. Сработал какой-то механизм. Первые несколько «жаровень» перевернулись прямо на головы несчастных легионеров, держащих лестницы. Над полем боя вновь разнеслись душераздирающие вопли. Масло вкрутую сварило заживо первую шеренгу штурмовой когорты. Ноздри Крассовского учуяли неприятный запах, он поспешил прикрыть нос рукой. Впрочем, римляне не подумали отступать. Брошенные лестницы схватили подпирающие сзади легионеры второй шеренги штурмовиков. На стену укреплений взобрались пехотинцы, обнажившие свои гладиусы. Люди Спартака по-прежнему не оказывали никакого видимого сопротивления.

Крассовский, вытаращив глаза, смотрел на застывшие фигуры защитников гарнизона. Первые взобравшиеся на стену легионеры вдруг замерли и медленно опустили свои мечи. Из городских ворот обратно выходили легионеры Ария. Не находя себе места, олигарх бросился к Публию Лонгу, желая получить у советника объяснений. Сам легат покрывал благим матом своих центурионов и трибунов, требуя, чтобы захлебнувшееся наступление было продолжено. К Лонгу во весь опор скакали легаты других легионов. Крассовский, который наблюдал за сражением со стороны, прискакал к своим офицерам в тот момент, когда у них уже шел разговор. Говорил легат Квинт Арий, вместе со своим легионом находившийся ближе всех к гарнизону повстанцев. Именно его центурия первой вошла в город. Сейчас он выглядел раздавленным, напоминая скорее бледную поганку, чем римского офицера. Несмотря на то что на улице было чуть выше нуля, легат весь взмок, руки, держащие гладиус, дрожали.

– Спартак снова обставил нас! – кричал он, задыхаясь от негодования. Завидев приближающегося Крассовского, легат вскинул руки вверх, отсылая жест богам. – Никто не мог знать, Марк Лициний!

– Это немыслимо! – подхватил квестор Гней Тремеллий Скрофа, молодой квестор, мелодичный голос которого сейчас раздражал, но Марк Робертович знал, что отец Гнея Тремеллия имеет неплохие связи в аграрном секторе, поэтому терпеть этого человека в своем войске имело смысл.

– Что происходит? – Крассовский, не сумев сдержать охвативший его гнев, схватил за шиворот подвернувшегося под руку командира левого крыла Марка Муммия и услышал, как затрещала тога полководца под панцирем. – Если ты не скажешь мне, что здесь произошло, то отправишься в Рим пешком!

Муммий дернулся, но промолчал. После того как легат ослушался приказа и чувствительно проиграл рабам, позиции коллеги Лициния Красса, претора Марка Муммия, заметно пошатнулись. Возмущаться и тянуть одеяло на себя Муммий просто не мог.

– Провал, – сообщил Публий Лонг, единственный из легатов, кто всегда говорил кратко, по существу. – Спартака здесь нет, Марк Лициний, мои соболезнования. Квинт Арий! – обратился он к говорившему до этого легату.

Гай Помпоний свалил лежащий на широкой спине скакуна груз. Крассовский не сразу понял, что перед копытами его лошади лежит чучело, одетое в доспех.

– Такие выставлены по всему гарнизону вперемешку с телами восставших, – пояснил Арий.

Лицо олигарха осунулось. Вид тряпичной куклы в панцире и шлеме прибавил олигарху немало седых волос. Крассовскому удалось взять себя в руки. Он сглотнул подкативший к горлу ком. Взглянул на гарнизон, на котором толпились легионеры. Пехотинцы подходили к котлам с маслом, изучали конструкцию ловушки, которую использовал мёоезиец в этом бою. Кто-то крутился возле восставших, которые не изменили своих поз с тех самых пор, как начался штурм. Касались их кончиком гладиуса, кто-то пинал ногой. Несколько тел рабов упало со стены в наполовину заваленный ров. Послышались хлопки, с которыми тела бились о влажную землю. Не оставалось сомнений, что это были настоящие тела.

Слышались смешки, таким образом легионеры снимали с себя напряжение. Крассовский краем уха слышал, как продолжили свой разговор легаты. Говорил все тот же Квинт Арий. Легат косился на претора, тщательно подбирал слова. Однако говорить здесь ничего уже было не нужно. Расплывчатая картинка теперь прояснилась, все встало на свои места.

– Идиоты, – прошептал Крассовский и закрыл лицо рукой.

Как получилось так, что Спартак вынудил его сражаться с мертвыми и чучелами? Человек, которому сенат доверил чрезвычайный империй, воспринял этот розыгрыш подлого раба на полном серьезе. Более того, понес потери в этой битве! Марку Робертовичу, вдруг понявшему всю абсурдность ситуации, в которой он оказался, захотелось разом провалиться сквозь землю. Спартак обвел его вокруг пальца уже во второй раз. Как вышло так, что он заглотил крючок раба?

Сквозь открытые нараспашку ворота городского гарнизона виднелся силуэт города-порта. Сейчас Кротон напоминал город-призрак, брошенные на произвол судьбы развалины. Ничего не говорило о том, что в Кротоне есть жизнь. Мелькнула мысль, что Спартак вырезал местных жителей и именно их тела усадил на гарнизон. Гадать не было привычкой Крассовского. Следовало прийти в город и все осмотреть. Кроме как в Кротон обессиленному войску гладиатора некуда было отступать! Ни в коем случае нельзя было терять время! Олигарх понимал, что трюк, который показал мёоезиец на стене, послужил для отвода его, Крассовского, глаз.

– В Кротон! – взревел олигарх.

Легаты мигом прекратили споры. Авторитет Красса все еще был непоколебим. Войско помнило жестокий урок децимаций. Квинт Арий, Публий Консидий Лонг и прочие офицеры бросились к легионам, чтобы продолжить вдруг захлебнувшееся наступление.

* * *

Поздно, батя, пить боржоми, когда почки отказали. Это была первая мысль, которая пришла в голову Крассовского, когда тот увидел улицы Кротона собственными глазами. Город был пуст. Картина ночного Кротона угнетала. Спартак устроил на улицах Кротона самую настоящую резню, затопив город в крови. На улицах лежали трупы попавших под горячую руку варваров горожан. Сломанная мебель, разбитые кувшины, предметы утвари. Многие дома оказались разрушены, многие сожжены. Амбары, в которых хранились запасы, были испорчены. Из небольшого порта исчезли корабли, на поверхности воды остались жирные масляные разводы, плавающие у берега. Спартак сжег большую часть города дотла, поставив перед собой задачу стереть маленький Кротон с лица земли, превратив порт в город-призрак. Нетрудно было догадаться, что самого Спартака и его рабов здесь не было.

Прошерстившие Кротон вдоль и поперек легионы обнаружили след рабов на дороге, ведущей из Кротона на северо-запад, вдоль побережья Ионического моря. След, вытоптанный тысячами ног восставших, вдруг расходился в разные стороны. Спартак умел преподносить сюрпризы, от которых подчас захватывало дух! Мысль о том, что варвару удалось уйти, разделив на выезде из Кротона войско, сводила Крассовского с ума. На город, выпотрошенный, словно рукой мясника, олигарху было плевать. Он видел его в первый и последний раз. Да и Спартаку следовало сказать спасибо за то, что показал ему пример и лишний раз напомнил, что на войне были хороши все средства. Своими действиями мёоезиец развязал олигарху руки в этой и без того жестокой войне. Теперь на любую критику чрезмерной жестокости Крассовского в этой войне ему найдется чем крыть. Эта мысль успокаивала.

Крассовский смотрел на расходящиеся в стороны следы, тщетно пытаясь взять себя в руки. Зачем? Зачем Спартак вдруг решил разделить силы восставших на части? Ни сам олигарх, ни его полководцы не могли внятно ответить на этот вопрос. Решение мёоезийца ставило в тупик и было лишено всякой логики. Спартак последовательно, шаг за шагом, навязывал римлянам свою игру. Варвар на своей территории чувствовал себя как рыба в воде, тогда как Марку Робертовичу требовалось время, чтобы привыкнуть к новым для себя правилам. Пока же он раз за разом оставался в дураках. Необходимо было разорвать обозначившийся порочный круг и навязать Спартаку свой ход развития событий. Однако теперь судьба подбросила в жизнь олигарха обстоятельства, с которыми ему следовало считаться не меньше, чем с кознями подлого варвара. Что делать дальше, он пока что не знал.

Олигарх, весь багровый от злости, стоял на центральной улице Кротона, всматриваясь в пустые безжизненные окна домов и ожидая прибытия Публия Лонга, который на правах советника претора должен был принести донос. Крассовский держал в руках измятый свиток, который уже успел прочитать с тысячу раз. Свиток обжигал; казалось, что он неприятно пах, но Марк Робертович не решался выбросить его или сжечь. Свиток был получен накануне, когда его войска уже вошли в Кротон. Принес его исхудалый гонец на породистой лошади, которых обычно не бывало у почтовых. Конь был загнан, гонец не жалел животное и скакал во весь опор. Стоило понимать, что тот, кто поручил доставить послание олигарху, не жалел средств на то, чтобы свиток попал к претору в кратчайшие сроки. Крассовский почувствовал легкую неприязнь, когда взял свиток в руки. На этот раз интуиция не подвела. Из Рима пришли дурные вести.

Наконец, на конце улицы появился старый легат, для которого эта война должна была стать последней. Несмотря на годы, он шел пружинистыми шагами, и все движения выдавали в Публии Консидии Лонге закоренелого офицера, который, несмотря на свой чин и благородное происхождение, всю свою жизнь сторонился оргий и прочих мирских утех, что позволяло себе большинство остальных офицеров римской армии.

– Мое почтение, Марк Лициний, – поприветствовал он Крассовского.

Его голос прозвучал как-то странно посреди пустой улицы. Олигарх коротко кивнул головой, не удосужившись выразить почтение своему давнему стороннику.

– Что все это значит? – проскрежетал он сквозь зубы.

Вопрос поставил в тупик военного советника. Перед глазами Консидия Лонга стояла еще свежая картинка того, как разгневанный проконсул сломал нос одному из центурионов его легиона за то, что тот доложил, что мёоезийца в городе нет.

– Что все это значит, Публий? – повторил олигарх. Марк Робертович с трудом сдерживался, тщетно пытаясь взять контроль над собой.

Крассовский сверлил советника взглядом. Он знал, что вряд ли получит ответ на свой вопрос, но в этот миг растерянность Лонга, его потухший взгляд приносили олигарху удовольствие.

– Что все это значит? – Крассовский вот уже в третий раз повторил свой вопрос, лопаясь от злости.

– Не могу знать, Марк Лициний, – наконец сказал советник на выдохе. – Если вы, претор, не знаете, откуда могу знать я, легат одного из ваших многочисленных легионов?

Вопрос ударил по больному. Красс сжал кулаки. Захотелось схватить старого вояку за шиворот и врезать по его деревянной башке, но он сдержался. Рядом не было никого, кто мог бы вмешаться, как полчаса назад, когда он сломал нос неудачливому центуриону. Ведь не окажись рядом того же Консидия Лонга, и он бы убил незадачливого офицеришку! Сколько бы кривотолков последовало за этим! С другой стороны, командир правого крыла его армии действительно был ни в чем не виноват. Мысли о том, что он боится пожилого, но крепкого легата, олигарх не допускал. В этой жизни он уже не боялся ничего.

Как бы то ни было – поздно. Что можно было сделать теперь, когда все было кончено? Сегодня Спартак в очередной раз сумел уйти. План, который казался идеальным, теперь рушился на глазах. Как ни старался Марк Робертович, но дикарь лихо обскакал его на повороте. Чего стоил спектакль на стенах кротонского гарнизона! Пока Марк Робертович со своими людьми разбирался с чучелами и трупами на линии укреплений, Спартак громил Кротон, мародерствовал и пополнял запасы. Хитрец!

Ярость заволокла глаза олигарху, и он ударил валявшийся неподалеку глиняный горшок с надколотым горлом. Горшок разлетелся на мелкие куски, один из которых впился в его сапог. Тяжело дыша, Марк Робертович принялся громить подвернувшийся под руку стол без одной ножки, который зачем-то вынесли из дома на улицу. Лонг, не знавший, куда деть себя в этот миг и готовый провалиться сквозь землю, попятился, а затем все же попытался начать свой донос.

– Совет предлагает разбить лагерь у гарнизона. На крепостных стенах мы поставим часовых, освежим имеющийся вал, – затараторил он. – Группа разведки отправилась по следам восставших… – Видя, что проконсул никак не реагирует на его слова, легат запнулся. – Возможно, у вас есть распоряжения, Марк Лициний?

– Убирайся! – завопил Крассовский.

Лонг, только и ждавший возможности уйти, поспешил ретироваться, оставив Крассовского одного на пустой центральной улице Кротона. Олигарх схватился за голову, чувствуя вдруг свалившееся в один миг опустошение. Пустота угрожающе давила. Он никогда не испытывал подобного чувства прежде. Марк Робертович медленно побрел вдоль пустой улицы. Грудь вздымалась, свежий ночной воздух дурманил голову. Разгоряченное тело отказывалось слушаться, из ноздрей вырывался пар. Он посмотрел в чистое прозрачное небо, усеянное мириадами звезд. Не так-то просто оказалось конкурировать с врагом в чужом времени. Создавалось впечатление, что Древний Рим пережевал олигарха вместе с кожей и костями и готов был выплюнуть фарш. Он остановился у одного из домов, оперся спиной о его полуразрушенную стену и медленно сполз. Уставился в одну точку на стене дома на противоположной стороне улицы. Потом развернул свиток, который все это время держал в руках. Это было письмо Крассу от Гнея Помпея. Свиток содержал всего одно слово, но оно было красноречивее любых предложений.

«Возвращаюсь», – было написано на пергаменте твердой рукой.

Оставалось гадать, что произошло. Возможно, сенаторы купились на уговоры Марка Красса о помощи. Или же слухи о прорыве Спартака с Регия вкупе с письмом трибунов, отправленным в сенат накануне, явились самым весомым аргументом… Как бы то ни было, победоносный Гней Помпей, подавив восстание Квинта Сертория в Испании, теперь получил новое задание из столицы. Он выдвинулся на помощь силам Марка Красса в Италию. Казалось, от отчаяния, которое готово было накрыть Крассовского с головой, олигарха отделяло совсем чуть-чуть. Любая мелочь, казус. И это письмо, которое прислал проконсулу Помпей, должно было окончательно выбить его из колеи. Однако Марк Робертович прекрасно знал, что переступи он эту невидимую черту – и все пойдет прахом. Не стоило сомневаться, что следующим сообщением придет свиток о снятии с Красса полномочий проконсула. Возможно, сенат попросит присоединиться к Помпею. Возможно, решит, что олигарху самое время вернуться в Рим, чтобы выступить с отчетом перед сенатом. Что бы ни произошло дальше, у Крассовского на все будет своя точка зрения. Пусть Спартак выиграл еще одно сражение, а сенат отныне потерял всякую веру в него – Марк Робертович Крассовский не сказал своего последнего слова.

Олигарх усмехнулся, смял свиток с приветом от Помпея, небрежно выбросил его. Сожалеют только слабаки. Сильные поднимаются, стряхивают с себя пыль и идут дальше. Что с того, если в игру вступил еще один варвар? Цезарь преподал урок Помпею в гражданской войне. Чем Марк Робертович был хуже? Крассовский поднялся и зашагал из Кротона прочь. Теперь он твердо знал, что ему следует делать дальше.

Глава 6

Кротон! Моя ставка сыграла. Я знал об этом городе больше Красса и благодарил небеса за то, что послушал местных и повернул на восток. На карте Бруттии, что досталась в мое распоряжение от прежнего Спартака, а тому, по всей видимости, от аборигенов, Кротон был отмечен расплывшейся выцветшей точкой. Название читалось трудно, писали корявым почерком, по-гречески, а Тарентский залив на карте именовался Ионическим. Идея свернуть к небольшому городу-порту зажглась в моей голове сразу после разговора с местными представителями древнего племени энотров, которые присоединились к моему войску на Регии и знали эту местность как свои пять пальцев. Энотры уверяли, что Кротон, население которого составляют враждебные римлянам брутты, встретит нас с распростертыми объятиями. Именно тогда я узнал о разрушенном наполовину городе, большая часть жителей которого вымерла, а небольшой город-порт доживал свои последние деньки. По пути к Регийскому полуострову прежний Спартак обошел небольшой городок своим вниманием, поэтому Кротон стал одним из немногих бруттийских городов, ускользнувших от цепкого взора римлян. Красс, стремительным маршем преследовавший Спартака осенью 72 года, не удосужился выставить в Кротоне свой гарнизон на случай повторения беспорядков.

Я окреп в своих намерениях, когда узнал мнение о Кротоне у людей из своего войска. Большинство при упоминании названия небольшого города-порта только лишь пожимали плечами. Многим Кротон виделся глубоким захолустьем, все до одного называли город римской колонией, но на этом знания сходили на нет. Понимая, что это было мнение тех, кто попал в рабство к римлянам из городков, подобных этому, я с легкостью представил, каково будет мнение о Кротоне офицеров самих римлян! Гордецов, которые не видели дальше своего носа и не желали ничего знать об италиках! Я предположил, что в лучшем случае при упоминании Кротона римлянин вспомнит о городе-колонии, только и всего. Возможно, единицы скажут, что город находится в Бруттии. Я шел на риск, понимая, что в лагере Красса в качестве пленных могли оказаться те же энотры или сицилийцы, которые могли помочь претору раскрыть обман, но, будучи загнан в тупик, не видел другого выхода. Приводить план в действие я начал с «укреплений», которые провел на полуразрушенном гарнизоне. Мне было важно отвлечь внимание Красса от того, что происходило дальше. Римские легаты, имеющие здоровскую военную подготовку, наверняка учили военную историю, поэтому я исходил из того, что в лагере Красса обязаны были знать об остатках внушительного гарнизона с крепостью, который некогда долгое время позволял Кротону сохранять свою независимость от нападок Рима. Претор купился!

Я смотрел на удаляющиеся легионы Красса. План, который созрел в моей голове и поначалу казался абсурдным, теперь был приведен в исполнение с точностью до мельчайших подробностей. Если обернуться назад и вспомнить события минувшего вечера, то можно понять, что по-настоящему рисковал я лишь однажды. В момент, когда после привала на обширных пастбищах я велел своим военачальникам резко сворачивать на восток и переходить на форсированный марш. За те несколько часов, что были в нашем распоряжении, прежде чем солнце склонится за небосвод, я намеревался покрыть порядка шести лиг, чтобы затемно оказаться у стен Кротона.

Я понимал, что, если оставлю в своих рядах раненых, многих из которых приходилось тащить на носилках, переход затянется и к Кротону мы доберемся к полуночи, тогда на нашем деле можно будет поставить крест. Выход предложил Леонид. Сам полководец был тяжело ранен и к моменту нашего разговора уже с трудом передвигался даже верхом. Рана дала осложнения, и грек доживал свои последние часы. Леонид призвал собрать тех раненых, кто все еще мог передвигаться самостоятельно, но не мог более держать строя, чтобы устроить засаду и перегородить путь Крассу. Раненые все поняли без слов и проявили в этот момент мужество, достойное настоящих воинов. Таких набралось порядка пятисот человек. Я согласился, но уже тогда знал, что эта когорта не дождется схватки с легионерами. Все до одного храбрые повстанцы замерзнут и падут до того, как успеют взяться за свои мечи. Особенно больно было осознавать, что вместе с Леонидом я терял еще одного полководца, замены которому не мог найти.

На том же совете, где Леонид вызвался возглавить вексилию раненых, я поднял вопрос о судьбе лежачих. Вслед за греком твердость и мужество пришлось проявлять уже мне. Я сказал вслух то, о чем многие думали, но говорить об этом боялись. Лежачих было решено добить. Увы, другого выхода не было. Я вместе со своими советниками лично принял участие в этой кровавой драме. И надо сказать, из четырехсот пяти человек, которые простились с жизнью в этот пасмурный день, не было ни одного труса. Беглые рабы с гордостью и с чувством исполненного долга принимали смерть, которую приносили им наши мечи. Повстанцы мужественно бросались на острие мечей и кинжалов грудью. Я видел слезы в глазах многих моих бойцов и отчаяние на их лицах. Однако война имеет свои законы, с которыми ты должен считаться, если хочешь победить. Один из главных законов войны звучал так: умей жертвовать меньшим, чтобы спасти большее. Я выучил этот закон наизусть и каждый раз твердо повторял. К тому же в глубине души каждый из нас понимал, что никто из лежачих раненых не дойдет до Кротона. Длительный переход лишь усугубит муки тех, кого за спиной прозвали смертниками, и только лишь отсрочит неизбежную смерть.

Форсированным маршем, изнемогая от усталости, мы подошли к Кротону задолго до темноты. Перепуганные горожане узнали в нас восставших против несправедливости римлян рабов и заблаговременно выслали делегацию нам навстречу. Как выяснилось позже, эта делегация насчитывала все население города-порта и составила всего несколько сот человек, ютившихся в немногих целых домах города. Жители с ходу объявили, что испытывают к римлянам неприязнь, ведь именно Рим разрушил Кротон, лишил город былой славы, а их – процветания. Они объявили, что им нечего терять, и высказали желание помочь нам. Я знал, что месть римлян за оказанную горожанами помощь будет жестока, и не мог подвести кротонцев. Тогда я и озвучил собравшимся вокруг меня людям свои намерения. Зная, что город представляет по большей части развалины, я предложил имитировать разгром города, чтобы отвести от горожан подозрения Красса в предательстве. Кровь была пущена уже во второй раз за эти сутки. В игру вступили римляне, которых удалось взять в плен при прорыве из Регийской западни. Чтобы поднять боевой дух своему войску, я согласился с предложением совета. Семьсот пятьдесят четыре пленника переодели в одежду горожан, вывели на улицы Кротона, дали оружие из арсеналов порта. Против них вышли гладиаторы из моей армии, потянувшие жребий, – ровно семьсот пятьдесят человек. Улицы Кротона залила кровь. Почти сразу сражение превратилось в паническое бегство римлян. Пленные пытались укрыться в домах, затеряться среди улиц, но не прошло и часу, как все было кончено. В бою пало только семеро гладиаторов, тогда как все до одного пленники были мертвы. Тела пленных легионеров оказались разбросаны по всему городу. Полуразрушенный Кротон, в одночасье превратившийся в одну большую братскую могилу, должен был предстать перед Марком Крассом во всей своей пугающей жестокости.

Перепуганные кротонцы помогали восставшим прятаться в погребах и подвалах. Несколько когорт проследовали в порт, где у пристани стояли корабли. На этих кораблях кротонцы вывезли повстанцев в море и укрыли в ночной мгле от римских глаз. Рут со своей конницей спрятался в близлежащей чаще. Город пустел. Кротон покидали горожане, которые искали убежище в храме Юноны и хотели отсидеться в стенах храма до тех пор, пока кровавый спектакль не закончится. Главным зрителем сего действа был всего лишь один человек – претор Красс.

Ну и напоследок. Последнее изменение коснулось нашего войска. Мною было принято принципиальное решение расформировать легион Леонида, которого уже не было с нами. Я вынашивал в голове конкретный план, поэтому число бойцов в контуберниях было решено довести до десяти вместо существующих на тот момент восьми. К каждому легиону добавлялась резервная когорта в третью линию строя. Легионы Икрия, Тарка, Ганника и Тирна «разбухли» и теперь превосходили римские легионы числом почти что в полтора раза. Далее было принято решение разделиться. Ганник, Икрий и Тарк оставили меня вместе с Тирном и Рутом. Я заходил в городишко, имея за спиной всего один легион и несколько турм кавалеристов. Вот только Красс, чью разведку мне пришлось вырезать лично со своими ликторами, об этом уже не знал. Я привык держать слово и помнил обещание, данное Ганнику, – кельт получит возможность сразиться с римлянами. Главное, чтобы он воспользовался своим шансом сполна.

Римляне же, уверовав в превосходство собственной армии над, как им казалось, толпой рабов, которой управлял варварский вождь, начали действовать безынтересно и предсказуемо. Красс, будто глупая рыба в пруду, заглотил брошенный мной крючок. Теперь мне стоило подсечь свою удочку и вскоре пожинать свои плоды.

* * *

Красс клюнул. То, что произошло в Кротоне, привело претора в бешенство. Тела несчастных погибших так и остались лежать на улицах города. Никто не удосужился сжечь трупы и отдать людям последний долг. Вряд ли претор знал, что на улицах Кротона лежали тела некогда преданных Риму легионеров, но отчего-то я не сомневался, что, будь иначе, Красс все равно оставил бы все так, как есть. Злость Марка Лициния привела к тому, что легионеры не отдохнули во время ночного привала, – претор наотрез запретил доставать палатки и строить лагерь, отметая любые доводы о том, что он нарушает военный устав. Не успели первые лучи солнца осветить промерзшую землю, как римские горнисты протрубили сбор. Полулигой севернее Кротона, в месте, где разделялся след моих легионов, могучее войско Рима приступило к построению. На моих глазах единая армия претора разделилась на три части. По два легиона на левый и правый фланг, три легиона с кавалерией по центру. Я впервые видел армию римлян так близко, и, признаться честно, от вида десятков тысяч вооруженных легионеров в полном обмундировании захватывало дух. Сколько было профессиональных, вышколенных бойцов в распоряжении проконсула? Сорок? Пятьдесят тысяч человек? Имея в своем распоряжении такую армию, Красс мог покорить полмира, но не мог справиться с толпой рабов. Наверняка эти мысли, вкупе с присущей каждому римлянину самоуверенностью, заставляли претора сделать свой следующий шаг.

Разделившись, легионы начали марш. Два легиона выступили по следу Тарка, который увел свой легион к стенам Консенции в западном направлении. Еще два легиона отправились за Икрием, след легиона которого уводил на север, в сторону Петелии. Марк Красс, лично возглавивший оставшиеся легионы и конницу, двинулся по следу Ганника, который вел на северо-запад, в Фурии, не подозревая, что Ганник делает небольшой крюк, чтобы заставить претора разделить свои войска.

Римские легионы форсировали свой марш, подгоняемые легатами и лично Крассом. Огромная многотысячная армия вскоре начала превращаться в слабо различимые точки на горизонте, затем эти точки скрыла утренняя дымка. Только теперь Рут, который не сводил с меня восхищенных глаз, заговорил.

– Это было невероятно, Спартак! – вскричал он.

– Рано радуешься, брат! – остудил я его пыл.

– Я никогда не сомневался в тебе, даже когда римляне загнали нас в петлю на Регии, но сейчас… – Гопломах замолчал, не в силах подобрать слов, чтобы выразить свое восхищение. В конце концов Рут сдался и смешно наморщил лоб, показав мне козу и высунув язык, – жест, которому я научил его накануне.

Я искренне рассмеялся. Коза в исполнении гопломаха стоила дорогого. Рут смутился от моего смеха и тут же принял серьезный вид. Все верно, пора было перейти к делу.

– Нам повезло, Красс двинулся по северному следу, – сказал я.

– Ганник? Фурии? – Рут наморщил лоб.

– Верно мыслишь, – подтвердил я.

Решив не утруждать себя лишними умозаключениями, Рут спросил прямо:

– Что должен сделать я?

Я задумался. Скрестил руки. Рут любил задавать вопросы в лоб.

– Мне нужны лучшие твои бойцы. Сколько в твоей коннице всадников, таких же бравых воинов, как ты, брат?

– Все, – выпалил Рут и тут же ударил себя кулаком в грудь.

Я окинул гопломаха взглядом, понимая, что не совсем четко сформулировал свой вопрос. Поэтому переспросил:

– Сколько твоих кавалеристов крепки духом настолько же, насколько они крепки телом? Кому бы ты дал шанс в бою с самим собой? Кто твои лучшие люди?

Рут задумался, принялся загибать пальцы на руке, губы зашептали имена гладиаторов. Наконец вслух сказал:

– Нас двенадцать, включая меня. С некоторыми ты уже знаком. Это Норт, Киргат, Залин. – Гопломах перечислил всадников по именам.

Я довольно кивнул, припоминая большую часть имен, названных гопломахом. С этими бойцами мне довелось познакомиться во время вылазки в римский лагерь на Регии, где они отлично зарекомендовали себя. Несколько имен я слышал впервые, но был уверен, что это были действительно отличные бойцы, на которых можно было положиться в самую трудную минуту. Рут плохого не посоветует.

– Из этих людей сформируй четыре отряда. Один из них ты возглавишь сам, другой поручи своим лучшим командирам, – приказал я.

Рут закивал, всем своим видом показывая, что ему понятны мои слова.

– Думаю, Киргат справится… Или Норт, – задумчиво протянул гопломах. – Но почему четыре, Спартак?

– Чтобы все встало по своим местам, выслушай меня до конца и не перебивай, – терпеливо пояснил я.

Гопломах с важным видом выслушал мои распоряжения. Два мобильных отряда конницы должны были незамедлительно выступить к Петилии и Консенции, чтобы предупредить Икрия и Тарка о наступлении римских легионов. При благоприятном стечении обстоятельств мои военачальники будут в городах к полудню, поэтому выдвигаться стоило прямо сейчас. После, интервалом в час, в Петилию и Консенцию направятся еще два отряда конницы, которые выберут иной маршрут следования и прибудут в города несколько позже. На случай, если первый конный отряд в пути настигнет беда, второй отряд принесет военачальникам важную весть. Ситуация, в которой мы оказались, обязывала учитывать мелочи, поэтому я проявлял осторожность и перестраховывался.

– Кто предупредит Ганника, мёоезиец? – поинтересовался гопломах. – Надо бы.

Зная неприязнь, которую испытывал Рут к Ганнику, вопрос германца удивил меня.

– Оставь это за мной, – заверил его я и хлопнул могучего воина по плечу.

Выбор Крассом фурийского направления обязывал меня взять в свои руки контроль за положением Гая Ганника. Я решил возглавить один из кавалерийских отрядов и лично предупредить кельта о надвигающейся опасности. Помощниками в этом нелегком деле я хотел видеть кавалеристов Крата и Галанта. Парфянец и галл с момента нашего первого знакомства – вылазки в регийский лагерь римлян – отлично зарекомендовали себя в сложных «делах» и заслужили мое доверие сполна. Так как ничего нельзя было исключать, я попросил у Рута подстраховку для нашей группы. Я, Крат и Галант выступали второй волной.

– Теперь самое главное, брат. Я скажу тебе кое-что, что ты просто должен запомнить. Все понятно? Подойди ближе, – попросил его я.

Рут закивал, подошел ко мне вплотную и приготовился слушать.

– Филин не к добру хохочет, – шепнул я старую пословицу.

Гопломах странно посмотрел на меня, явно не понимая, зачем ему знать эти слова, но промолчал.

– Ага, – закивал он, делая вид, что ему понятно то, о чем я говорю.

– Ты запомнишь это, Рут? Повтори! Это важно! – попросил я.

– Филин не к добру хохочет! – Гопломах без запинки воспроизвел пословицу.

– Еще раз!

– Филин не к добру хохочет!

Я показал германцу большой палец.

– Повторяй эти слова до тех пор, пока они сами не начнут крутиться в твоей голове. Передай их своим бойцам. Эти слова должен знать каждый из них! Если сомневаешься, запиши их на бумаге, раздай листки своим кавалеристам, пусть повторяют их всю дорогу до тех пор, пока слово в слово не повторят их лично Икрию и Тарку! Ты все понял? – серьезно спросил я.

– Ни я, никто из моих братьев не умеем читать! Но клянусь тебе, мёоезиец, что мы не забудем эти слова! – заверил Рут.

Чем мне нравился гопломах? Он никогда ничего не спрашивал. Рут просто выполнял приказ. Когда я закончил, он вновь показал мне козу, но уже без языка, по всей видимости, ожидая, что я рассмеюсь вновь. Я в ответ подмигнул ему, а Рут бросился выполнять мое поручение, бубня под нос старую пословицу. В незамысловатых словах скрывался код, который давал понять военачальникам в Лукании, как действовать дальше.

В Кротон уже вернулись горожане. Они терпеливо принялись приводить в порядок улицы города, делая это с особой любовью и тщательностью. На небольшой холм неподалеку от Кротона стаскивали трупы. Появились первые костры. С улиц убирали всякий хлам. Город постепенно оживал. Несмотря на то что город и впредь ждала незавидная судьба постепенного затухания, а горожан – прежняя жизнь в разрухе и нищете, я видел в глазах кротонцев радостный блеск. Эти люди сумели дать отпор своим поработителям и смотрели в будущее с оптимизмом. На предложение встать с нами в один ряд в борьбе с Римом, которое поступило из моего лагеря, кротонцы почему-то ответили отказом. Что же, их малое дело было сделано. Следовало отдать должное смелости кротонцев, сегодня поставивших на кон все, что у них есть.

Я назначил сбор у морского берега, где сейчас строился легион молодого Тирна. На берегу стояла когорта, чьи центурии ушли в море на кораблях, и несколько когорт, что ночевали в городе в полуразрушенных затхлых зданиях. Могло показаться, что ночь, которую мои бойцы провели в тесных погребах и на мокрых палубах, для многих окажется бессонной. Но, на удивление, большинство беглых рабов выглядели выспавшимися и отдохнувшими. Удалось подкрепиться – кротонцы отдали нам львиную часть своих запасов провианта. Взамен я приказал расплатиться с ними серебром из нашей казны. Я платил щедро, сверх меры. Серебро сейчас было лишь металлом, лишним грузом в пути, тогда как на эти деньги горожане могли всерьез поправить свое бедственное положение.

Разойдясь с кротонцами, я сделал беглый осмотр войска. Восставшие все еще пребывали в эйфории после событий минувшей ночи, но держались молодцом и с нетерпением ждали выступления. Минуло чуть больше часа с тех пор, как армия претора, разделенная на три части, покинула город. Нас с римлянами разделяло меньше лиги по прямой. Расстояние казалось достаточным, чтобы не отстать, но остаться незамеченными. Настораживал туман, расстелившийся вдоль горизонта, сужавший видимость. Я понимал, что туман может рассеяться, и если мы к тому моменту подойдем к войску Красса слишком близко, то окажемся в поле зрения его легионов. Не хотелось подставляться под удар кавалерии Квинкция и завязывать никому не нужный бой. Однако Красса нельзя было отпускать далеко. Я дождался, когда Кротон покинет первая волна всадников Рута, и бросил взгляд на берег, где заканчивал свое построение последний оставшийся в Кротоне легион. Возможно, Ганнику, которого так превозносили мои военачальники, понадобилось бы гораздо меньше времени на то, чтобы привести в порядок войска, но Тирн был молод. В распоряжении юного галла был легион, собранный только вчера. Галл старался изо всех сил, и уже через полчаса мы выдвинулись по следам Марка Красса. Все у молодого полководца было впереди.

* * *

Я наблюдал за своим легионом. Вновь сформированный легион Тирна включал одиннадцать когорт, каждая из которых представляла отдельно взятую народность. Надо признаться, идея с легионами, которые я набирал, смешивая три противостоящие друг другу группировки рабов, дала свои плоды. Преследуя цель сформировать легион заново, я хотел искоренить инакомыслие и отход от единой цели, которую ставил перед восставшими Спартак. По итогу в войске исчезли распри. Интерес легиона стал выше интересов отдельных народно-племенных групп. Люди, которые стояли в строю друг с другом независимо от расовой принадлежности, понимали, что в бою их объединяет дисциплина и военная выучка. Чем выше была сплоченность легиона, тем выше становился шанс солдата выжить. Мне удалось сплотить друг с другом гладиаторов из числа бывших марианских ветеранов, повстанцев, которые поддерживали идею Ганника о независимой борьбе за свободу, и повстанцев, считавших, что цель всегда оправдывает средства, а протянутая рука помощи римлянина-оппозиционера не всегда рука врага. Теперь каждая из сторон понимала, что единственно верное решение в нашем лагере принимаю я. К восставшим вернулась вера в меня как полководца и вождя. Стоило это дорого…

Красс шел очень быстро, но после событий, произошедших в Кротоне, мне казалось, что у восставших выросли крылья. Несколько раз мне даже приходилось сдерживать наш пыл. У Красса было три легиона солдат и две тысячи кавалеристов против одного моего легиона восставших. Двадцать тысяч человек! Я просил Тирна делать небольшие перевалы, понимая, что, если сражение между моим легионом и римлянами произойдет сейчас, у нас не останется не единого шанса. Галл делал все возможное, чтобы остаться незамеченным, и посылал вперед разведгруппы, которые помогали держать дистанцию. Дело оставалось за моими полководцами и за всадниками Рута, которые везли в луканские города вести о хохочущем филине. Я держал пальцы скрещенными.

Филин не к добру хохочет.

Это были кодовые слова, значение которых знали лишь четыре человека во всем Древнем Риме. Вместе с Ганником, Икрием и Тарком мы обговорили их, прежде чем разделиться у Кротона. Я выбрал три хлесткие, запоминающиеся на слух пословицы, первая буква которых обозначала бы название города. В данном случае поговорка начиналась с буквы «Ф», что обозначало Фурии. Пословица должна была оповестить моих военачальников, и прежде всего Ганника, что Красс с частью войска выбрал Фурии как следующую точку своего пути.

Попади Рут или любой из его всадников в плен, сумей римляне развязать язык кавалеристам, дознаватели услышали бы только пустой набор слов, ничего не значащих для римского слуха. Я понятия не имел, приняты ли подобные методы работы в римской армии, но знал, что пока римляне будут биться над разгадкой, они потеряют драгоценное время. Впрочем, заглядывать столь далеко вперед я не хотел и держал свой план в голове. О том, что последует за этим, не знали даже Икрий, Тарк и Ганник. Сейчас, когда я отталкивался от обстоятельств и действовал «от врага», вероятность получения желаемого конечного результата зависела от множества факторов. Все могло поменяться тысячу и один раз.

Размышляя, я вел под узду Фунтика, давая животному отдохнуть перед предстоящим броском. Крат и Галант держались неподалеку. Легион шел свободно, безо всякого строя. Впереди работала лучшая группа разведчиков из тех, кого я обучил лично, на своем примере. Возглавлял ее Драмий, начальник разведки восставших, один из тех, кто ходил со мной на стены римских укреплений на Регии, и, как мне удалось узнать позже, бывший римский легионер, незаконно обращенный в гладиаторы за промарийские взгляды. Повода для беспокойства не было. Тылы были надежно прикрыты, поэтому Тирн дал своим полевым бойцам возможность отдохнуть и насладиться свободой – тем, ради чего они взялись за оружие. Увы, многие из тех, кто шел в наших рядах, за те три года, что шла война, так и не успели почувствовать ее вкус. Я знал, насколько важно ощущение близости к цели и насколько притупляется хватка, когда цель становится зыбкой, неосязаемой. Поэтому среди восставших царило прекрасное настроение.

Вокруг тянулись просторные пастбища северной Бруттии, которым, казалось, не было конца и края из-за расстелившегося в этих землях тумана. Снег здесь почти растаял, я отстегнул поножи, и мои насквозь мокрые ноги хлюпали по щиколотку в воде. Тут и там мелькали редкие деревья, с востока в наши спины дул холодный морской ветер, будто подгоняя вперед. В такие моменты душа хотела петь, и несколько бойцов одной из манипул когорты галлов вдруг затянули песню. Четверо галлов пели на своем родном языке, поэтому я не разбирал слов. Громко, вкладывая в слова всю свою душу. В глазах галлов появился едва заметный блеск. Песню четверых галлов подхватили соплеменники из других манипул, она разнеслась над когортой. Я не поверил своим глазам, когда песню подхватили племена из других когорт. Пели невпопад, кто-то запаздывал, кто-то не знал слов, а кто-то вовсе повторял за галлами, не зная их языка. Но песнь четверых галлов, показавшаяся мне печальной, распространилась над легионом повстанцев. Когда слова песни закончились, весь легион зашелся в аплодисментах.

В глазах молодого Тирна появился задор. Он возбудился, возгордился за вверенный ему легион, который сейчас показывал сплоченность в своих рядах, и высоко вскинул подбородок. Тирну предстояло впервые повести войско в бой, когда рядом не будет плеча старших товарищей и решения придется принимать самостоятельно. Меня не покидала уверенность, что галл справится и я оставляю легион в надежных руках. Следовало сообщить галлу, что мы уходим. Я поравнялся с Тирном и коснулся его руки.

– Нам пора, – тихо сказал я.

– Ты присоединишься к нам на поле боя, Спартак? – спросил галл.

Я улыбнулся.

– Не знаю, Тирн! Зачем тебе я, если за тобой твой легион?

Галл замялся, я крепче сжал его плечо, чувствуя, что мышцы Тирна напряжены.

– Поступай по совести, и ты придешь к победе, – сказал я.

– А что, если я ошибусь с ударом?

– Не ошибешься, – я медленно покачал головой. – Главное, не думай об этом!

На этот раз Тирн ответил мне своей искренней широкой улыбкой. Позади нас уже выросли Крат и Галант. Настал черед выступать нашему конному отряду. Я нехотя убрал руку с плеча Тирна, мы крепко обнялись напоследок.

– Удачи, Спартак! – выпалил он на одном дыхании.

Я, Крат и Галант запрыгнули на своих коней и резко свернули с протоптанной ногами римлян дороги. Легион за нашими спинами взорвался громким криком «Свобода!».

Глава 7

– Не гони, Спартак! Ты загонишь коня! – который раз за последний час выкрикнул Крат.

Я стиснул зубы. Галант и Крат каждый раз остужали мой пыл, когда я переводил Фунтика на полный галоп. Для себя я решил, что рискну своим жеребцом, если сумею выиграть несколько часов у Марка Красса и помочь Ганнику подготовиться к взятию Фурий.

– Ты хочешь пойти пешком? – съязвил Галант.

Я ничего не ответил, но придержал коня, переведя вороного на рысь. Мысль, что несчастное животное может не выдержать взятого темпа и взмылиться, а путь в Фурии придется продолжить пешком, никак не укладывалась в голове. Но уже сейчас Фунтик тяжело дышал, пусть и справлялся. Я знал, что Крат и Галант не посоветуют плохого, но с трудом боролся с горевшим внутри меня пламенем.

– Ведите! – бросил я, придерживая коня и выпуская Крата и Галанта вперед.

– Доверься, мёоезиец! – бросил на ходу парфянец.

Я снова промолчал. Голова была забита другими мыслями, которые терзали меня с тех пор, как мы покинули легион. В отличие от Кротона, жители которого благосклонно отнеслись к восставшим, вопрос о расположении фурийцев оставался открытым. Прежний Спартак удачно штурмовал Фурии прошлой осенью и разбил вблизи городских стен лагерь. Повстанцам удалось взять под контроль серебряные рудники и торговые потоки, что позволило Спартаку пополнить запасы арсенала и провианта. Однако все было не столь однозначно, как казалось на первый взгляд. Среди повстанцев мне не раз приходилось слышать, что ряд городов в Южной Италии активно поддерживали прежнего Спартака. Во время марша мёоезийца к Сицилии многие города оказывали силам сопротивления посильную помощь. Местное население активно снабжало рабов провиантом, восстание пополнилось живой силой и регулярно получало данные о передвижении римских войск. Я объяснял для себя поведение италиков их ненавистью к существующему режиму и попыткой вернуть старые долги за поражения в союзнической войне, принесшей множество потерь и лишений. Теперь, когда Гней Помпей Магн поставил точку в споре в затянувшейся войне с марианцами, последовательно выдворив Марка Перперна Вейентона из Сицилии, Гнея Домиция Агенобарба из Африки и вот теперь Квинта Сертория из Испании, италики не рискнули выступить против Марка Красса в открытую. Помощь оказывалась дистанционно, скрытно от внимания претора и всевидящего ока Рима. Будь иначе, Красс, который обладал проконсульскими полномочиями и горячим нравом, мог наломать дров. Я проводил параллель с Кротоном. Напрашивался вывод: не был ли штурм Фурий хитрым ходом мёоезийца, отводом преторских глаз… Рут, которому я задал этот вопрос напрямую, толком ничего не ответил мне. Но после разговора с гопломахом мне стало известно, что фурийцы были не прочь помочь повстанцам, разбившим лагерь у их стен. Прежний Спартак действовал очень скрытно, поэтому информации, которую я мог назвать достоверной, было крайне мало. Единственное, что я знал наверняка, – разъяренный Красс ввел в город свой гарнизон и подверг жителей Фурий жестоким наказаниям, перед которыми померк ужас печально известных децимаций.

Наше положение усугублял тот факт, что новость о прорыве повстанцев через линию Красса вряд ли успела добраться до бруттийских и луканских городов. Не стоило ждать радушного приема от луканцев, которые мысленно уже похоронили нас на Регии. Я ждал, что Фурии, Петелии и Консенции окажут моим полководцам ожесточенное сопротивление. В таком случае кошмар Кротона, который был лишь одной большой иллюзией для города-порта, мог стать чудовищной реальностью для Фурии, Петелии и Консенции. Но таковы были правила игры, в которой сделать шаг назад значило проиграть. В случае схватки с римлянами на стенах гарнизона разъяренные мыслями о мести повстанцы могли оставить на месте городов руины.

С такими мыслями, которые не оставляли меня ни на минуту, мы покрыли большую часть нашего пути. Наконец, Галант указал на небольшую сосновую рощицу и предложил сделать привал, чтобы наши кони отдохнули и набрались сил для завершающего рывка.

– Останавливаемся, – скомандовал я.

Мы свернули к чаще, спешились. Привязали лошадей к стволу сосны и бросили наземь сена из мешка, который предусмотрительно взял с собой Крат. Кони довольно заржали. Я показал гладиаторам, как следует разминать затекшие в пути мышцы, чтобы нормализовать кровообращение. Оба принялись усердно повторять упражнения за мной.

– Действительно, помогает, – пробурчал Крат, разминая затекшую шею.

– Откуда ты знаешь про это? – спросил Галант, для которого гимнастика была в диковинку.

Я промолчал. Настроения вести пустой треп сейчас не было.

– Спартак, подкрепись. – Крат протянул мне кусок вяленого мяса.

Закончив гимнастику, он вытащил из своего бурдюка тормозок, в котором лежала фляга с водой, несколько кусков мяса и сухари.

– Спасибо, не голоден, – отрезал я.

Есть действительно не хотелось. Голова была занята совсем другим. Я не знал, как обстоят дела у других кавалерийских групп, и сходил с ума. Что, если всадники забыли кодовые слова, которые следовало назвать Икрию и Тарку? Мысли глодали, и мне было не до пустого желудка.

Крат пожал плечами и бросил мой кусок мяса обратно в бурдюк, а сам с предвкушением отряхнул соль, которой было тщательно сдобрено мясо, вгрызся зубами в небольшой кусок, поморщился, когда кристаллики соли попали на потрескавшиеся губы. Галант в это время мучился с сухарем, который никак не удавалось разломать. Когда галл наконец разломил хлеб, то бросил небольшой кусок чавкающему парфянцу. Тот, поймав сухарь, довольно кивнул. Не успел Крат приступить к трапезе, как его конь вдруг заржал. Животное натянуло поводья, зафыркало.

– Скажи, чтобы жрал свое сено молча, – недовольно протянул Крат.

Галант отмахнулся.

– Наверное, неподалеку хищник, – предположил он.

– Да срать я хотел, пусть заткнется, – возмутился гладиатор.

Я не обратил внимания на их диалог, но заметил, что охапка сена, которую высыпал для своего коня Галант, осталась нетронутой. Впрочем, нетронутым осталось сено и у других лошадей. Наверное, гладиатор был прав, когда предположил, что неподалеку появился хищник, а потому у лошадей пропал аппетит. Я понятия не имел, какая тварь водится в этих местах, но поверил Галанту на слово.

Галл и парфянец продолжили трапезничать. Я сел на корточки, потупил взгляд, попытался расслабиться, ожидая, когда наш привал наконец подойдет к концу. Вскоре гладиаторы покончили с мясом и сухарями, но оставили мою порцию нетронутой. Галант сложил остатки в бурдюк.

– Ба! Они не стали жрать, ты посмотри! – заворчал Крат и не преминул поддеть Галанта: – Небось сам устал, раз захотел остановиться, а, брат?

– Пошел ты! – фыркнул Галант.

– Собери сено, чтобы лошади поели в следующий раз, – предложил я.

– Так не получится. – Галант покачал головой. – Кто ж теперь будет жрать сено с землей?

– Жрать захотят – и не то проглотят, – не преминул вставить свои пять копеек Крат.

Я заметил, что часть сена жеребцы втоптали в землю копытами, часть разнесло ветром среди сосен. Накормить таким сеном лошадей во второй раз не представлялось возможным. Беспокойство лошади Галанта передалось Фунтику и лошади Крата. Животные обеспокоились, начали фыркать и ржать. Было понятно, что жеребцы не смогут здесь отдохнуть, а только вымотаются.

– Это все твои запасы? – поинтересовался я у Галанта.

– Все! – отмахнулся он. – До Фурии осталось всего ничего, поэтому можешь не переживать за своего коня, мёоезиец.

Я кивнул.

– Мы можем двигаться дальше? – спросил я.

– Вполне! – подтвердил Галант.

Было видно, что гладиатора смутило произошедшее на нашем коротком перевале и теперь галл чувствовал себя не в своей тарелке. Галант покраснел и с раздражением принялся отвязывать поводья от ствола сосны.

– Извини, что так получилось, Спартак, – буркнул он.

– Не за что извиняться, ты не можешь почувствовать хищника в отличие от наших лошадей, – сказал я.

Я ожидал, что вслед за этими словами Галанта последует язвительный комментарий Крата. Парфянец, несмотря на все свои ценности как бойца, имел скверный характер и мог запросто позволить себе сболтнуть лишнего, даже несмотря на давнюю дружбу с Галантом. Галл с парфянцем работали в команде давно, несколько лет вместе спина к спине сражались на аренах цирков по всей Италии, и я считал лишним вмешиваться в их отношения, пока ничего не угрожало моему делу. Впрочем, на этот раз Крат сдержался. Возможно, понял, что очередной его подкол будет воспринят всерьез, а может быть, ничего путного не пришло в дурную голову парфянца на этот раз.

Я погладил Фунтика, ноздри жеребца надулись дугой, он фыркнул и мотнул головой, когда почувствовал на своем боку мою руку. Я принялся отвязывать поводья от ствола сосны, как вдруг уловил едва различимый запах гари. Я нахмурился, силясь понять, не показалось ли мне. Откуда мог взяться этот запах в сосновой рощице, если мы не разводили костер? Однако в следующий миг запах почувствовал Крат. Он выразительно посмотрел на меня, видя, что я заколебался и не отвязываю поводья от ствола дерева.

– Чуешь? – прошептал он.

Теперь с очередным порывом ветра запах почувствовал Галант. Все трое, мы схватились за мечи. Не оставалось никаких сомнений, что неподалеку кто-то разводит костер. Я огляделся, пытаясь увидеть дым, но из-за окружающих нас сосен ничего не увидел. В голову пришла мысль, что все это может быть ловушкой, но я заставил себя успокоиться. Костер могли жечь местные жители, чего тоже нельзя было исключать. Как бы то ни было, следовало проверить, кто разжег костер. Я не мог позволить, чтобы нам упали на хвост.

Мы обнажили мечи и двинулись сквозь редкие сосны, идя на запах костра, который с каждым пройденным футом становился все отчетливее. Немного углубившись в чащу, мы увидели поднимающийся в небо столб дыма. Послышались голоса, пока неразличимые. Вскоре я заметил первые силуэты. Рядом со стволом поваленной сосны свой лагерь разбили какие-то люди. Когда мне удалось рассмотреть этих людей ближе, сердце вздрогнуло, крепкий хват, которым я держал рукоять своего гладиуса, ослаб. Крат и Галант уже опустили свои спаты и вернули клинки в ножны. У костра сидели гладиаторы из легиона Ганника. Лучшие бойцы кельта. Каждого из них я знал лично. Кого-то из них я отправлял в разведку, кто-то не раз нес караул. Не понимая, что происходит, я переглянулся с Кратом и Галантом.

– Что они здесь делают? – шепотом спросил я.

Вопрос был резонным. В голове мелькнула мысль о том, что Ганник выставил своих лучших бойцов на караул, чтобы те смогли сообщить своему военачальнику о приближении войск Марка Красса. Но костер? Как эти опытные вояки удосужились развести костер, дым и пламя которого выдало бы их римлянам с потрохами? Пока я переваривал свалившуюся на голову информацию, Крат и Галант вдруг выпрямились в полный рост и шагнули вперед, к своим братьям, разбившим лагерь у поваленной сосны. Однако мой приказ заставил галла и парфянца остановиться.

– Отставить! – скомандовал я.

– Может, выйдем? – Галант вопросительно посмотрел на меня.

– Обождем. – Я покачал головой.

Я привык доверять своей интуиции, а что-то внутри меня в этот момент неприятно сжалось липким комом. Взмокшая ладонь крепче сжала рукоять гладиуса.

– Что не так? – шепнул Крат.

Я поднес палец к губам, показывая гладиатору заткнуться. Эти семеро выглядели чересчур беззаботно для тех, кто нес караул. Все до одного они были увлечены каким-то бессмысленным разговором. Разговаривали на повышенных тонах, спорили, как будто привлекая к себе внимание со стороны. Один из гладиаторов, исполнительный и верный Берт, вдруг расхохотался во всю глотку. Показалось, что он хохочет неискренне, будто выдавливая из себя смех. Окажись рядом римляне, так этот дикий хохот враги услышали бы за милю. Второй гладиатор, имя которого я, к своему стыду, не знал, то и дело подкидывал дрова в костер. Я нахмурился – все верно, палили сосну. Поэтому от костра валило столько дыма, пахло смолой. Не оставалось сомнений, что эти семеро привлекали к себе чье-то внимание!

Мой взгляд вдруг остановился на тройке гнедых, которые преспокойно ели сено на расстоянии арпана от кучковавшихся вокруг костра Берта и компании. Я осмотрелся, но больше не нашел лошадей. Объяснить для себя этот странный момент я пока не мог, но выпускать его из внимания не имел права, поэтому указал на лошадей Галанту и Крату.

Пожалуй, следовало выйти из своего укрытия и как можно быстрее выяснить, что здесь происходит. Рука все еще сжимала гладиус. После увиденного мною у костра я не собирался убирать меч в ножны. Привыкшие доверять мне во всем Крат и Галант, было спрятавшие свои клинки, обнажили свои спаты на четверть фута. Я придержал меч Крата и все-таки спрятал в ножны свой гладиус. Не стоило нагонять тучи, все могло быть гораздо проще, чем я себе представлял.

– Я пойду туда один, – заверил я.

– Как? – насторожился Крат.

– Я не знаю, что происходит там, поэтому пойду один. Вы остаетесь здесь!

– Что делать нам, Спартак? – спросил Галант.

– Ожидайте, если ничего дурного не произойдет и это лишь мои догадки, то выходите, – пояснил я.

– А что может произойти? – уточнил Крат, которому казались странными мои слова.

– Что бы ни произошло, не вздумайте выходить из своего укрытия и мчитесь к Ганнику! – твердо повторил я свой приказ.

Крат и Галант озадаченно переглянулись, но оба кивнули. Я попросил обоих повторить слова пословицы, которые следует передать Ганнику. Галл и парфянец без ошибок повторили забитые до оскомины слова.

– Филин не к добру хохочет!

Оставшись удовлетворен, я выпрямился и уверенно вышел к костру. Гладиаторы, весело проводившие время и смеявшиеся во весь голос, вдруг резко замолчали, как будто увидели перед собой привидение. Переглянулись. Поспешно вскочили на ноги при виде своего вождя. Я окинул взглядом каждого из них, остановился на Берте, который смеялся громче всех.

– Кто объяснит мне, что здесь происходит? Может, ты, Берт? – проскрежетал я.

Берт насупился, пожал плечами и ехидно улыбнулся.

– Да вот, остановились на привал! Не хочешь присоединиться? – улыбаясь, ответил он.

В этот момент за моей спиной раздался хруст ломаемой сосновой ветви. Я насторожился, потянул на себя гладиус, готовый в любой миг обнажить клинок, но так и остался стоять на месте. В затылок уперлось острое лезвие меча. Гладиаторы из лагеря у костра выхватили оружие, но вместо того, чтобы наброситься на врага, который угрожал мне расправой, все семеро остались стоять на месте с невозмутимыми физиономиями.

* * *

– Поднять руки. На колени! – сухо скомандовал незнакомец твердым голосом, со знанием дела.

Я молча подчинился, но не отпустил из рук меч. Стоило человеку, острие меча которого сейчас больно упиралось в мой затылок, сделать одно неверное движение, попытаться забрать меч из моей руки, и я прикончу его на месте. Однако незнакомец был не так глуп. Его голос все так же доносился из-за моей спины.

– Бросай оружие, Спартак, – язвительно скомандовал он.

Он надавил сильнее. По затылку потекла кровь. Я нехотя разжал ладонь. Гладиус свалился у моих ног. В случае, если судьба предоставит мне хотя бы малый шанс взять меч обратно в руки, я непременно им воспользуюсь. Однако моим надеждам не суждено было сбыться. Незнакомец приказал убрать меч от моих ног одному из гладиаторов у костра. Гладиатор повиновался. Я почувствовал, как заходили желваки на моем лице. Предательство! Я угодил в ловушку, которую подстроили мои люди. Мысли начали путаться в голове.

В чаще послышались голоса, и вскоре к лагерю у костра вытолкали обезоруженных Галанта и Крата. Оба держали руки над головой. Каково же было мое удивление, когда я узнал лица двоих бойцов, которые сейчас приставляли лезвия своих клинков к спинам моих товарищей. Это были кавалеристы конного отряда Рута, из числа тех, что гопломах рекомендовал мне для сложной вылазки в Фурии! Так вот откуда взялись три лошади у пехотинцев Ганника! Кавалеристы, грубо подталкивая гладиаторов, сопроводили Крата и Галанта к костру. Я с трудом сдержал было вырвавшееся наружу ругательство. Выходит, нас заметили еще до того, как я велел своим бойцам не вмешиваться… Так просто галла с парфянцем было не взять, к ним подошли со спины. У костра моих товарищей усадили на колени и заставили держать руки над головой.

– Сейчас ты сядешь на колени рядом со своими друзьями и поднимешь руки над головой, – послышалось из-за моей спины.

Ничего не оставалось, как подчиниться. Я твердо знал, что если тебя не убили сразу, то у тебя оставался шанс на спасение, потому что ты представлял интерес для тех, кто взял тебя в заложники. До тех пор следовало выполнять все распоряжения твоих захватчиков, как бы тебе ни хотелось обратного. Я опустился коленями на холодную, подтопленную от таявшего снега землю, оказавшись по левую сторону от Крата и Галанта.

– Извини, что подвели, – шепнул Крат.

– Все в порядке, – ответил я.

Мне наконец удалось встретиться глазами с незнакомцем, который угрожал мне своим клинком. Я узнал в нем старшего отряда всадников, которые выехали в Фурии на час раньше нас.

Галант, для которого происходящее стало настоящим ударом, громко обвинял гладиаторов в предательстве. Когда галла подвели к костру и он увидел среди своих захватчиков Берта, своего партнера по игре в кости во время регийского стояния, то вскричал:

– Предатель! Убью!

Вслед за этими словами он получил увесистый удар рукоятью гладиуса прямо в висок и будто подкошенный завалился наземь. Было слышно его хриплое дыхание, Галант отключился. Никто не собирался церемониться. Но, как я уже подмечал, никто не собирался убивать. Мы зачем-то понадобились этим десятерым предателям.

– Я говорил тебе, что он никуда не денется, Утран? – говорил Берт, обращаясь к всаднику, угрожавшему мне своим клинком.

Я пометил имя одного из них в своей голове. Утран довольно хмыкнул, потер руки, выпачканные в саже.

– Выдели людей, чтобы забрали их лошадей, – распорядился он. – Сразу говорю, что коня Спартака я заберу себе!

Берт отдал приказ. Трое гладиаторов направились в глубь рощицы, там оставались наши скакуны. Минус три человека из десяти. От моего внимания не ушло, что двое лучников из отряда Берта устали держать тетиву постоянно натянутой, их руки невольно расслабились, прицел сбился. Я знал, что сумею нанести удар прежде, чем они успеют снова прицелиться. Но остальные пятеро предателей все еще оставались начеку.

– Не жирно тебе будет? – приподнял бровь один из всадников, тот самый, который приложил Галанта рукоятью по голове.

– Если бы не я, ты бы получил кусок дерьма, а сейчас будешь римским гражданином! Думал когда-нибудь о том, что такое пить фалернское на свободе, в придачу на своей земле? – усмехнулся Утран.

– Пусть забирает, – с легкостью согласился второй всадник. – За Спартака мы смело сможем потребовать что-то большее, чем личная свобода и кусок отвратной земли, на которой не прорастет даже ячмень! Отчего бы не попросить квартиру в инсуле или доме Клодия на первом этаже с канализацией и водой! В самом Риме!

– Мне сгодится и на втором, – рассмеялся Утран.

– Для тебя будем просить второй этаж! – Всадник уставился на меня. – Плохенько выглядишь, брат мёоезиец! Небось не ожидал, что все так выйдет?

Я не стал вступать с ним в разговор и отвел взгляд. Провоцировать вооруженного человека, который поставил перед собой цель унизить тебя, было крайне глупо. Но одни только небеса знали, каких это мне стоило трудов! Выходит, предатели намеревались выгодно обменять меня римлянам? Серебро Марка Красса вскружило их головы! Интересно знать, сколько было предателей в моем войске, когда я крепко уверовал, что мне удалось сплотить силы повстанцев в кулак!

– Не провоцируй, – грубо пресек всадника Берт.

Всадник с усмешкой в глазах покосился на пехотинца и недовольно фыркнул.

– Ха! Скажи спасибо, что тебе удастся урвать свой кусок! Будем считать, что тебе крупно повезло, что ты оказался в нужное время и в нужном месте! – пропыхтел он возбужденно.

– Главное, чтобы ты своим не подавился, – холодно ответил Берт, его лицо не выражало никаких эмоций.

– Я-то уж не подавлюсь, а еще от твоего куска свое возьму. Ты же помнишь, как проигрался мне в кости? Ты должен мне двадцать асов! – Всадник скорчил гримасу умиления.

– Заткни свою пасть, Занак, – рявкнул Берт.

– Заткни не заткни, а долг отдавать придется! Незачем было играть, коли проигрывать не умеешь!

Берт отмахнулся. Похоже, среди всадников Утрана и пехотинцами Берта не было единства, они по-разному смотрели на происходящее. Словесная перепалка, которая случилась между всадником и пехотинцем, натолкнула меня на мысль ударить прямо сейчас, пока были отвлечены Берт и Занак. Мое тело послушно отозвалось мышечным напряжением, связки натянулись в струну, я приготовился к прыжку – Занак, отвлекшись на перепалку с Бертом, показал спину. Это был шанс вступить в игру. Но не успели мои ладони коснуться земли, чтобы сделать отчаянный прыжок, который стал бы последним для одного из предателей, как к лагерю вышла троица гладиаторов, ведущих под уздцы наших коней. Занак опять вернулся к Крату. Его щеки залила краска гнева. Шанс был упущен. Я стиснул зубы настолько сильно, что услышал хруст в челюсти. Оставалось успокаивать себя мыслями, что сейчас не стоит торопить события. Кони, среди которых был мой Фунтик, заржали, им не нравился запах смолы. Видя это, Утран затушил костер. Только сейчас я осознал, что все это представление с дымящим костром и дружными разговорами было создано только для одного человека – меня. Они четко знали, что я не пройду мимо. Быстро учились люди в Древнем Риме!

Теперь, когда лезвия меча Утрана не было рядом с моей шеей и головой, а раздраженный Занак стоял чуть поодаль, я счел возможным нарушить свое молчание.

– Что вам нужно? – осторожно спросил я.

– Заткнись, – взвизгнул Занак, который не успел прийти в себя после оскорблений от пехотинца. Он то и дело перекладывал спату из одной руки в другую, вытирая мокрые ладони о свой плащ.

– Ты сам когда-нибудь заткнешься? – фыркнул один из пехотинцев.

– Тебе лучше действительно помолчать, Занак, – в разговор вмешался Утран, который, по всей видимости, не хотел, чтобы из-за одного неврастеника в их рядах вспыхнул конфликт.

– Что значит заткнись, ты слышал, как со мной разговаривает этот осел Берт? А долг? Кто будет мне отдавать долг в двадцать асов за проигрыш в кости, скажи-ка мне, Утран? Не ты ли?

– Не сейчас, брат! – рявкнул Утран.

Теперь я уже отчетливо ощущал царившее у костра напряжение. Как пехотинцы, так и всадники буквально не находили себе места. Создавалось впечатление, будто предатели не до конца понимали, что делать дальше. Очень скоро в низине у костра поднялся галдеж. В стороне от меня полушепотом спорили Утран и Берт, я не мог разобрать слов, но был уверен, что речь шла о том, что они будут делать дальше. Судя по всему, ни у одного, ни у другого не было четкого представления о дальнейших действиях. Когда прямо под моим ухом перестал бубнить Занак, все еще дувшийся на оскорбившего его пехотинца-должника, я услышал обрывки разговора Утрана и Берта.

– Что, если римляне обманут нас, чего им это стоит? – спрашивал Утран пехотинца.

– Ты поздно проснулся! – прошипел Берт.

– Поведешь его сам? – спросил всадник.

– Сам и получу свободу, олух! – огрызнулся пехотинец.

Занак по правую руку от меня снова начал покрывать проклятиями своего обидчика, и я не услышал, чем закончился этот занимательный разговор. Однако через минуту рядом со мной выросли Утран и Берт. Всадник направил свою спату мне в грудь и произнес вслух слова, которые должен был передать Ганнику. Вопрос, который я ждал с тех самых пор, как оказался в заложниках.

– Филин не к добру хохочет! Что это значит, Спартак? Отвечай! – грубо спросил он.

Я гордо вскинул подбородок и посмотрел предателю прямо в глаза. Отлегло. Выходит, Гай Ганник не имел никакого отношения к происходящему у костра, иначе предатели не задавали бы этот вопрос. Мысль о том, что ничего еще не было потеряно, приятно согрела. Мой план провис, но все впереди! Я имел шанс все исправить!

– Отвечай! – повторил Утран, он присел на корточки и коснулся кончиком спаты моей шеи.

– Это значит, что Красс отправляется в Фурии, – сказал я с усмешкой.

– Что за бред? – хмыкнул всадник. – При чем здесь хохочущий филин и Фурии?

– Убери спату, ты получил ответ на свой вопрос! – отрезал я.

Берт, стоявший немного в стороне, побелел от гнева.

– Чего непонятного в том, что Красс идет в Фурии? – Он сверкнул глазами. – Зачем приплетать сюда какого-то филина? Он лжет, разве ты не видишь?

Я промолчал.

– Этот вопрос может стоить мне свободы, Спартак. – Голос Утрана отдавал металлом.

– Ты свободный человек, разве нет? – холодно спросил я.

Теперь уже промолчал всадник, которого мой вопрос задел за живое. Я почувствовал, что задел Утрана за больное, и продолжил говорить.

– Разве не ради свободы мы подняли свои мечи, чтобы разрубить оковы? Не ради свободы мы бросили вызов Риму? – напирал я.

На помощь растерявшемуся всаднику пришел Берт.

– Молчи! Твоя свобода приведет нас к казни, ты сам это прекрасно знаешь! – зарычал он.

Оживился Утран. Возбужденный, он поднялся, убрал острие меча от моей шеи и принялся размахивать руками.

– Ни у одного из нас нет ни единого шанса выжить в этой войне, которой нет конца и края, а если случится так, что мы подпишем с римлянами договор, то никто из нас, за исключением кучки твоих приближенных, не получит свободу! – Он пожал плечами.

– Мне не нужна такая свобода, – отрезал я. – Я лучше умру свободным человеком, защищая себя и своих близких, чем буду пить ваше поганое фалернское на клочке земли, который даст мне твой доминус!

Берт отмахнулся, всем своим видом показывая, что ему больше не интересен этот разговор, но посчитал необходимым оставить последнее слово за собой, поэтому добавил:

– Я всегда уважал то, что ты делаешь, восхищался тобой, но теперь, когда наше дело погибло, у нас не остается другого выхода. Прости, мёоезиец. Я привык отвечать в этой жизни только за себя. В отличие от Красса Гней Помпей Магн не оставит нам ни единого шанса в этой войне! – Он запнулся, справляясь с возбуждением. – Филин не к добру хохочет! Еще раз спрашиваю, что это значит, Спартак?

– Помпей? – Я нахмурился.

– Ты не видишь, что он не будет ничего говорить, Берт! – взвизгнул Утран.

Берт не обратил внимания на слова всадника и нагнулся ко мне.

– Тебе еще ничего не известно, мёоезиец? Сенат направил Магна на помощь Крассу. В Лукании спят и видят, когда полководец заберет у Красса его венок! В Фуриях выставлен римский гарнизон…

Я уже не слушал. Гней Помпей Великий. Неужели сенат, видя последние неудачи проконсула Марка Лициния, подключил в эту войну Помпея? Появление третьей могущественной силы все путало. Пора было ставить точку в этом затянувшемся спектакле у костра. Утран и Берт, к этому моменту потерявшие всяческую концентрацию, продолжали нести какую-то чушь. Я ударил.

* * *

Берта согнуло пополам. Удар пришелся в пах, яйца гладиатора стали всмятку, глаза вылезли на лоб, послышался приглушенный стон, и Берт, теряя сознание, начал заваливаться наземь. Я подскочил на ноги, схватил ослабевшего гладиатора как щит и прикрылся от двух пущенных его лучниками стрел. Один наконечник вонзился в спину пехотинца, другой пришелся в руку. Берт вскрикнул и обмяк. Голова его безжизненно упала на грудь. Надо сказать, мне повезло, потому что Берт был гораздо мельче меня, и окажись его лучники немного проворнее, исход мог оказаться другим. Чтобы не дать лучникам второго шанса, я отбросил труп Берта наземь и рванул вперед. Лучники попятились, не успевая выхватить стрелу из колчана, не то чтобы прицелиться. Обескураженный Утран попытался перегородить мне путь, но вдруг взвыл и завалился на одно колено. Всадник опустил спату и схватился за ногу, которая вдруг заболталась, будто у тряпичной куклы. Каким хитрецом оказался Галант, когда сделал вид, что потерял сознание! Гладиатор тяжелым ударом ноги, обутой в сапог, сделал из колена Утрана труху, порвав к чертям все связки, выбив мениск. Галанту понадобился лишь миг, чтобы вскочить на ноги и свернуть всаднику шею. Он выхватил спату из рук Утрана и издал боевой клич. Четверо пехотинцев Берта, завидев галла, бросились на гладиатора со всех сторон. Не спал Крат. Он подхватил гладиус Берта, выполнил им в воздухе невообразимый пируэт. Начался бой. Четверо пехотинцев и двое всадников против двоих моих людей, вставших спина к спине.

Я не видел, что происходило дальше, потому что на всех парах влетел в лучников. Стрелки завалились наземь, бросили луки и схватились за кинжалы, понимая, что бой придется продолжить врукопашную. Я попятился – гладиус остался лежать у костра, тогда как клинок Берта достался Крату. Видя это, стрелки с перекошенными от гнева лицами набросились на меня, стремясь нанести разящий удар. Я отступал, перебирая в голове варианты дальнейшего развития событий.

Крат с Галантом как могли отбивались от шестерых окруживших их бойцов. Появилась первая кровь. Лицо Крата исказила гримаса боли – на плече парфянца появился глубокий порез. Четверо из шестерых бойцов, окруживших моих ребят, были гладиаторами и имели не один десяток боев за своими плечами, поэтому ничем не уступали в мастерстве Крату и Галанту. Еще двое не были похожи на гладиаторов и вряд ли когда-либо выступали на арене, но явно не понаслышке знали, с какой стороны взяться за меч. Силы в этом бою были не равны, поэтому галлу и парфянцу приходилось отступать. Оба моих бойца ушли в глухую оборону и выжидали возможность для контрудара. Благо опыт подобных сражений у Крата и Галанта был колоссальный.

Между тем лучники, на поверку оказавшиеся не самыми лучшими стрелками из тех, что мне доводилось видеть, показали себя просто отвратительными мечниками. Я с легкостью уклонился от удара первого из них, заставил его провалиться и по инерции уйти вперед. Руку второго стрелка, занесшего кинжал над моей головой, мне удалось поймать на лету. Короткий удар в солнечное сплетение усадил бедолагу на пятую точку, он начал задыхаться и хватать воздух ртом. Сломав лучнику запястье, я извлек кинжал из его руки и перерезал бедолаге горло. Первый лучник бросился наутек, я одним прыжком сократил дистанцию между нами и вонзил кинжал ему в спину. Лучник вскрикнул и упал замертво.

Времени не было, я подбежал к костру, где подобрал свой гладиус. С оружием в обеих руках я устремился к Крату и Галанту, которые из последних сил сдерживали натиск врага. Подкрался сзади и отчаянно атаковал двух пехотинцев, ударами наотмашь перерезав им ахилловы сухожилия. Пехотинцы вскрикнули и, в один миг лишившись под собой ног, рухнули наземь. Галант предпринял отчаянную попытку контратаковать, но просчитался. Меч врага рассек гладиатору шею, обоюдоострое лезвие чудом не задело артерию. Галл истекал кровью. Он зажал рану на шее одной рукой, но из другой не выпустил спату.

Вид истекающего кровью Галанта привел меня в ярость. Гнев – враг бойца в любом бою, – который я доселе прятал глубоко внутри себя, наконец вырвался наружу. Я взревел и с силой пригвоздил гладиаторов с перерезанными ахиллами к земле, пробив навылет их лорики. Удачливее Галанта оказался Крат. Покрытый ранами, парфянец контрударом убил одного из всадников. Троица оставшихся в живых предателей не выдержала нашего напора, отступила. Хлестким ударом гладиуса с разворота я обезоружил второго всадника и прямым ударом кинжала в глаз, который пришелся вдогонку, поставил в нашем споре жирную точку. Предатель рухнул навзничь у моих ног. Оставшиеся двое гладиаторов переглянулись и бежали без оглядки. Крат и Галант бросились было в погоню за предателями, но я решительно остановил своих бойцов.

– Пусть бегут! Они наказали себя сами! – сказал я.

– Что ты такое говоришь, Спартак? – вскричал галл.

Галант держался за шею и живот, пытаясь остановить кровь. Меч предателя пробил лорику хамату галла в подвздошной области. Он опустился на корточки, дышал сипло и часто, каждый вдох причинял гладиатору боль. Крат держался на ногах, но парфянца шатало от усталости и многочисленных ранений, которые гладиатор получил в неравном бою.

– Пусть бегут! – повторил я и указал на растекшиеся по земле капли крови. След, который оставили за собой раненые беглецы. – Они недостойны того, чтобы умереть от меча, как подобает настоящему воину!

Крат и Галант не спорили. Парфянец и галл ничего не сказали в ответ, потому что на слова у моих бойцов уже не осталось сил. Я не тешил себя пустыми надеждами. Увы, раны, которые гладиаторы получили в неравном бою, были смертельными. На моей душе появилась тяжесть.

Галант уселся на землю, оперся спиной о ствол сосны и закрыл глаза. С каждой каплей пролитой крови гладиатора покидали последние силы. Я с трудом заставил себя отвести взгляд и почувствовал на своем плече руку Крата. Парфянец смотрел на меня помутневшим взглядом, в котором читались доверие и безграничная благодарность.

– Ты должен идти дальше Спартак, доведи наше дело до конца! – выдавил он, превозмогая боль.

Я стиснул зубы, борясь с эмоциями, чувствуя, как увлажнились мои глаза. Крепко обнял Крата, понимая, что делаю это в последний раз. Подошел к Галанту и взял в свою ладонь его руку, показавшуюся мне неестественно холодной. Галл, превозмогая боль, сжал мою ладонь. Мы стояли еще несколько минут. Никто не проронил ни слова. Наконец Крат положил руку мне на плечо и кивнул. Даже когда мой гладиус вонзился смертельным ударом в его тело, в глазах парфянца я видел лишь веру и все ту же безграничную благодарность тому, кто дал шанс рабу вновь почувствовать запах воли и умереть свободным от всяких оков.

* * *

Я несколько раз мысленно возвращался к словам Берта о Гнее Помпее Великом. Неужели сенат, получив вести о неудаче Красса на Регийском полуострове, отправил на помощь претору одного из своих лучших полководцев? Я терялся в догадках и не знал, насколько серьезно стоит воспринимать эти слова. Верилось в это с трудом. Помпей вместе со своими легионами находился в Испании, купаясь в лучах славы и ожидая с Метеллом Пием заслуженный триумф. Что могло принести Гнею возвращение в Италию? Ненужная и бесславная борьба с рабами не могла прибавить полководцу каких-либо дивидендов. Я не хотел доверять слухам, а о том, что это был всего лишь слух, говорило поведение Марка Лициния Красса, который сломя голову нагонял повстанцев, вместо того чтобы дождаться Магна и объединить республиканские силы. Вернее всего, появление слуха о переправе Помпея в Италию было попыткой италиков оправдать свой отказ впредь помогать рабам в этой войне.

Из-за проросших в Лукании слухов впереди меня поджидало немало неприятных встреч с теми, кто купился на кривотолки о Помпее. Это были отнюдь не римляне, а враждебно настроенные рабы, дезертиры и предатели, которые покинули легион моего военачальника Гая Ганника! Страшно было представить, сколько потерял легион кельта после того, как слух о выдвижении в Италию самого Помпея взорвал сознание многих моих соратников! Оставалось верить, что сам Ганник стойко выдержал эту новость, не дрогнул и сумел выдержать свалившиеся на его голову неприятности в виде дезертирства бойцов. В пути мне приходилось лично встречать дезертиров трижды. Сейчас же я видел отряд рабов, которые бежали из-под моих знамен четвертый раз.

Дюжина вооруженных людей, на лицах которых я не сумел прочесть ничего, кроме уныния, двигалась на юго-запад. Они были измотаны долгой дорогой, шли молча. Все до единого, рабы передвигались небольшими группами. До этого я уже встречал группы по пять, четыре, девять человек, и вот, наконец, на моем пути повстречался самый крупный отряд из двенадцати человек. В первый раз пятеро дезертиров лишь проводили меня взглядами, даже не узнав вождя, от знамен которого они отвернулись. Вторая группа дезертиров устроила привал у обочины, и я остался незамеченным. В третий раз меня окликнули. Дезертиры схватились за мечи, но я вихрем проскочил сквозь их ряды верхом на своем жеребце, до того как предатели успели вытащить свои клинки. Один из рабов пал под копытами Фунтика, второго я резанул гладиусом. Я сдерживал себя каждый раз, чтобы не перевести схватку в рукопашную. Но смирение и боль, которые я испытывал после потери Галанта и Крата, готовы были выплеснуться сплошной всепоглощающей яростью.

Двенадцать дезертиров увидели меня, тут же начали о чем-то живо переговариваться, нерешительно потянулись за шлемами-кулусами на поясе, судорожно бросились снимать скутумы с шестов-фурок, обнажили гладиусы. Поначалу я решил, что вновь не буду останавливать галоп своего коня! Прорвусь сквозь цепочку из двенадцати человек и, если понадобится, убью каждого из них, потому что предатель как никто другой заслуживает смерти. Но дорога была чрезвычайна узка, количество дезертиров выросло, к тому же теперь предатели заранее подготовились встретить мой отчаянный бросок. Пехотинцы сомкнули скутумы перед собой, образовывая некое подобие римской черепахи. Построение выглядело неумело, между щитами оставались большие расщелины, куда можно было нанести удар, тогда как пространство, оставшееся для ответного удара пехоты, напротив, было чересчур узким. Передо мной застыла кучка недоумков, которые ничего не почерпнули из уроков прежнего Спартака во время стояния на Регийском полуострове.

Фунтик при виде стены из щитов и острых лезвий гладиусов встал на дыбы. Я мог отступить, свернуть на обочину в паре сотен футов ниже, чтобы сделать небольшую петлю и избежать ненужного боя, но ярость взяла верх над разумом и не позволила мне развернуть коня! Истошно вопя, на меня набросились двое предателей сразу – это было последней каплей моего терпения. Я атаковал, вкладывая в свои удары всю злость, что сидела внутри меня. Первого нападавшего я остановил ударом рукояти меча в голову сверху вниз. Бедолаге не помог шлем, он упал замертво. Я отчетливо услышал, как хрустнули кости его черепа под тяжестью увесистой рукояти. Второй нападавший успел ударить, его меч столкнулся с моим мечом, раздался лязг стали. Дезертир, не в силах удержать в руках свое оружие, выпустил гладиус из рук. Я прикончил его коротким ударом в шею, не став портить свой клинок о лорику хамату несчастного. Оставшиеся в строю предатели замерли. Я спешился, некоторое время молча смотрел на прячущихся за щитами пехотинцев. Теперь, когда двое из двенадцати предателей были повержены, а на землю пролилась первая кровь, их осталось десять человек против одного.

– Спартак…

– Вождь…

За щитами пехотинцев поднялся ропот. Беглецы узнали во мне вождя. Один из них вдруг опустил щит и меч, испуганно взглянул на меня исподлобья. Это был тронутый сединой раб, я узнал в нем одного из сицилийцев, которые присоединились к нам на Регийском полуострове. Некогда беглый раб бил в грудь и кричал, что умрет за наше дело и ни за что в жизни не наденет оков грязного доминуса. Сейчас же, с впалыми глазами, бледным лицом, он выглядел жалко и нелепо. Он не был гладиатором, а большую часть жизни пробыл гребцом на торговых судах и впервые взялся за меч лишь в моем лагере. Удивительно, что такой человек возглавил решивших бежать из легиона Ганника дезертиров. Похоже, ни один из них понятия не имел о том, что значит война.

– Все не так, как ты думаешь, мёоезиец! – нерешительно выдавил он.

Щит опустил второй пехотинец, тоже сицилиец, судя по плавным чертам лица, аккуратному носу и густым черным бровям. Он был молод, но я не мог припомнить, чтобы встречался с ним в своем лагере.

– Спартак, нам уже ничего не вернуть, из Испании идет Помпей Магн! – дрожащим голосом сказал он.

– Что можем сделать мы против армий двух римских полководцев, которые окружат нас с двух сторон? – спросил седовласый дезертир.

– Тот, кто играючи перебил марианцев в Африке и Сицилии, справился с Квинтом Серторием в Испании, что он сделает с нами!

– Да и как быть, если теперь римлян будет в разы больше, чем рабов!

Скутумы начали опускать остальные пехотинцы, им принадлежали все эти слова. Я чувствовал, как тяжелеет гладиус в моей руке. Я не ошибся: передо мной стояла горстка рабов-сицилийцев, бежавших от римского гнета в мой лагерь. Вся эта ставшая в один миг безликой толпа начала говорить какие-то слова, галдеть на разные голоса. Я не слушал. Может, оно и к лучшему, что эти люди показали свое нутро до того, как вышли на поле боя бок о бок с теми, кто никогда не покажет спину врагу? Когда предательство не переломило ход битвы, не решило исход войны? Хотелось верить, что это так! Я вдруг поймал себя на мысли, что все до единого напуганные до смерти бывшие гребцы на римских кораблях сейчас вызывают жалость.

Не знаю, сколько времени я провел в своем исступлении, но мои мысли прервал тот самый седовласый раб, единственный, которого я знал из всего этого сброда. Он вдруг сделал шаг вперед, опустился на одно колено и начал говорить умоляющим голосом:

– Мы отправляемся в Сицилию, чтобы присоединиться к киликийским пиратам и разделить с ними их нелегкий труд! – Он сделал паузу, пытаясь угадать мою реакцию на свои слова. – Присоединяйся к нам, великий вождь!

Я вздрогнул от этих слов, как будто по телу моему пустили разряд. Возможно, стоило прямо сейчас снести голову с плеч этого мерзавца. Расправиться с остальными, выпотрошить наружу их внутренности и утопить узкую дорогу в крови. Но я остался стоять как вкопанный. Эти люди были достойны своей участи. Все до одного! В Киликии Трахеи поднимут гребцов на смех. Вряд ли среди пиратов найдутся те, кто захочет принять на борт предателей. Я вскочил на коня, обвел эту толпу взглядом, полным презрения. Даже находиться рядом, не то чтобы продолжать с ними какой-либо разговор, мне было противно.

– Пошли вон, – проревел я.

Ни один из них не поднял щит и меч. С секунду поколебавшись, рабы расступились. Я проскакал через образовавшийся коридор, чувствуя на себе взгляды предателей. Сицилийцы не ударили в спину, хотя я был готов биться об заклад, что дезертиры тешили такую мысль, чтобы отомстить за павших в бою со мной товарищей. Но даже на это ни у кого из предателей не хватило смелости. Такова была суть этих людей. Я направил галопом Фунтика, желая как можно быстрее избавить себя от дурной компании. В голове царил самый настоящий бардак. Я пустил кровь и притупил жажду мести, которая пожирала меня изнутри после смерти Крата и Галанта. Все остальное стоило оставить до прибытия в Фурии.

Глава 8

Я спешился. Лихорадочно стучал в висках пульс, перед глазами мелькали блики, картинки то и дело двоились. Конечности сводило от холода. Еще по пути сюда я проклял все, что на привале, до нашей встречи с предателями Утраном и Бертом, не подкрепился вяленым мясом и куском сухаря. Сейчас желудок сводило, во рту пересохло, затылок сжала головная боль. Фунтику, которого я загнал вконец за последний час езды, было еще хуже, чем мне. У рта нумидийского вороного проступила пена, бока лихорадочно вздымались в частом дыхании, глаза налились кровью, но конь гнал вперед, пока наконец впереди не показался городской гарнизон.

До ворот Фурий отсюда было не больше трех стадиев. Из-за слепящих солнечных лучей яркого зимнего солнца я размыто видел силуэты ворот и городских стен, поэтому ничего не мог сказать о ходе сражения на гарнизоне. На подступах к городу в моей голове крутилась тысяча и одна мысль, но все они сводились к одной: получилось ли взять Фурии?

Выбора не было, я сделал шаг вперед, потянул за собой Фунтика. Вскоре я смог разглядеть городские стены с воротами, замер, всмотрелся. Попытался понять, что висит на стенах вдоль неглубокого рва. То, что показалось мне сперва какими-то нелепыми мешками, оказалось подвешенными на крючки человеческими телами. Следом я увидел дозорных и почувствовал, как больно кольнуло в моей груди. Чтобы понять, кто находился передо мной на фурийской гарнизонной стене, следовало подойти еще ближе. Я отверг было подкравшуюся мысль о том, что Ганник не сумел взять Фурии, и уверенно двинулся к городским воротам. Пошатываясь, опираясь на своего жеребца. Будь что будет. Когда до городских стен оставалось меньше двух стадиев, решетка на городских воротах поползла вверх. В проеме показался небольшой конный отряд, который на всех парах поскакал в мою сторону. Я замер, приготовился вступить в свой, возможно, последний бой и из-за своего паршивого самочувствия не сразу узнал в первых рядах кавалерийской турмы своего военачальника Ганника!

Ганник на ходу спрыгнул со своего жеребца и бросился ко мне в объятия.

– Спартак! Боги не отвернулись от меня! Я знал! – вскричал он дрожащим голосом.

– Легче, брат, легче, – выдохнул я, чувствуя, что еще немного, и Ганник раздавит меня в своих объятиях. – Я едва стою на ногах, путь был тяжелым.

Гладиатор нехотя разжал свои объятия, окинул меня взглядом и тут же принялся засыпать вопросами:

– Как ты? Почему ты один, мёоезиец? Все ли в порядке у тебя?

Признаться честно, я пропустил его вопросы мимо ушей. Все до одного гладиаторы из его декурии захотели обменяться со мной рукопожатиями, которые казались мне совсем не обязательными сейчас, но никому из них мне не пришло в голову отказать. Я погладил своего запыхавшегося коня, который отдал все свои силы, чтобы последним рывком донести меня к стенам Фурий. Передал вороного одному из гладиаторов из окружения Ганника, который тут же увел жеребца в стойло, чтобы привести в порядок.

– Сколько предателей покинули наше войско, брат? – хмуро спросил я.

Лицо Ганника вытянулось, было видно, что одна только мысль об этом доставляет ему дискомфорт.

– Более тысячи человек… – процедил он.

– Тысяча! – вскричал я, но тут же взял себя в руки.

– Это так, брат, после того, как среди нас распространилась весть о назначении Помпея сенатом, в моих рядах началась смута! – В его словах сквозила горечь.

– Ты делал что-то для того, чтобы это прекратить?

Ганник молча указал в сторону городских стен, на изувеченные тела, подвешенные на крюки. Я нахмурился. Вот, значит, чьи это были тела. Чего уж говорить, участь предателей и дезертиров была незавидной. Ганник проявил себя жестоко, но вполне справедливо. Это были крайние меры. Однако если дезертирство не пресек столь жестокий шаг, значит, мысль о Помпее и крахе нашего освободительного движения крепко засела в голове беглых рабов. Она пугала гораздо сильнее угрозы быть повешенным с выпотрошенными наизнанку внутренностями на фурийской гарнизонной стене.

– Там все те, кого хотя бы на миг посетила мысль о том, что наше дело может проиграть! Это лучшее наказание для такой твари, – отрезал Ганник, уверенный в своей правоте на все сто.

– Правильно, Ганник. Сколько их там? – поинтересовался я.

– Триста семнадцать изменников. Двести семьдесят три подлых раба, двадцать один гладиатор, шестнадцать женщин…

– Мне не нужны такие подробности сейчас, – пресек его я.

Ганник ничуть не смутился и продолжил:

– Остальные бежали под покровом ночи! И это были те люди, которым я безгранично доверял во всем! Те, с кем я ел из одного котла, играл в кости и делился накипевшим!

– Ты отправил людей в погоню? – уточнил я, понимая, что полководцем может завладеть жажда мести.

Гладиатор только медленно покачал головой.

– Все верно. – Я поспешил потушить вспыхнувшую в его глазах искру сомнения.

– А следовало, Спартак, отряд Берта подготовил на Ганника покушение! – вспылил один из гладиаторов конной декурии. – Центурион Берт хотел устроить переворот! Но ему удалось уйти! Он…

– Берт с его прихвостнями мертв! – перебил я. – Не называй этого мерзавца центурионом!

– Ты уверен? – Глаза Ганника яростно блеснули, а рука непроизвольно потянулась к клинку.

Я коротко рассказал гладиаторам о том, как мы встретились с Бертом и его пехотинцами в лагере у поваленной сосны.

– Гиена! – вскричал кельт.

– Собаке – собачья смерть! – добавил один из гладиаторов, тот самый, который рассказал о покушении Берта на Гая Ганника.

– Рут знает о предательстве Утрана? – поинтересовался наконец взявший себя в руки Ганник.

– Еще нет.

Ганник усмехнулся. Я знал, что Утран пользовался уважением и повышенным доверием Рута, не зря же гопломах поставил его во главу конного отряда, да еще самого важного направления из трех.

– Вот так предать своего соплеменца, брата, с которым ты вместе отбивал от римлян родные края, а затем многие годы выступал в цирках Италии бок о бок! – Кельт пренебрежительно фыркнул. – Что происходит, Спартак?

Ответ на этот вопрос у каждого был свой, каждый же решал, были ли какие-то оправдания для человека, который предал своих боевых товарищей. У меня таких оправданий никогда не находилось и не найдется впредь. Поэтому я ничего не ответил. Да и вопрос Ганника скорее всего был из числа тех, что называют риторическими.

– Ладно, расскажи мне, как вам удалось зайти в город? – спросил я.

Ганник переглянулся с гладиаторами из декурии. Он немного замялся перед тем, как ответить.

– Они сами открыли ворота и запустили нас внутрь! – сказал он.

– Как так? – Я нахмурился. – А что римский гарнизон? Я знаю, что Красс выставил в Фуриях своих бойцов!

– Так и есть, выставил, – самодовольно хмыкнул Ганник и указал на стену, на которой висели дезертиры. – Вон они, на противоположной стене! Там висят все те, кто стал римской сучкой после встряски, которую устроил фурийцам Красс, а также те, кого проконсул поставил в городской гарнизон!

– Сколько их там? – спросил я.

– Не приходило в голову считать этих подлецов. – Кельт расплылся в улыбке. – И ты меня не заставишь, но увесить стену хватило вполне!

– Думаю, Красс оставил в Фуриях одну из своих когорт, – фыркнул один из гладиаторов. – И всю ее выдали местные с потрохами, как только узнали о приближении Ганника!

– Интересные вещи вы говорите, – задумчиво протянул я, припоминая свои опасения. – Вот так вот открыли ворота?

– Именно так, мёоезиец, на этот раз нам не пришлось штурмовать гарнизон. Красс настроил фурийцев против себя, – подтвердил Ганник. – Не мне тебе говорить, брат, но в прошлый раз нам не удалось договориться с Фуриями, а Красс не расценил поступок горожан, и досталось фурийцам больше всех в Лукании!

– Так сказать, расплатились за свою прыть! Будет тебе! – хохотнул один из гладиаторов.

– Поначалу он грозился стереть Фурии с лица земли, а потом, когда остыл, обещал лишить город самоуправления, когда покончит с нами! – заверил Ганник.

– У горожан остался зуб на эту свинью Красса, после того как он обвинил город в предательстве и оказании помощи восставшим, после чего устроил фурийцам выволочку, – заверил один из гладиаторов. – Массовые казни, римские надсмотрщики, штраф, который разорил городскую казну, ну, ты знаешь!

– Теперь проконсул для фурийцев враг номер один, и они воспользуются первой попавшейся возможностью, чтобы оскалиться, – подмигнул кельт.

Слова Ганника стали для меня откровением. Будучи уверен, что фурийцы не подпустят нас на пушечный выстрел к воротам города, я полагал, что город придется брать силой во второй раз подряд. Ганник утверждал обратное. Попахивало безумием горожан. Я попытался нащупать логическую цепочку, которая бы объяснила действия фурийцев и сделала бы их понятными для меня. Вряд ли в городе верили в наш успех, но что, если руками повстанцев фурийцы хотели ослабить Красса и лишить претора возможности обрасти политическим жирком? В таком случае угрозы Марка Лициния о лишении города статуса самоуправления останутся лишь пустой трепотней.

– Где остальные горожане? – спросил я.

– Я приказал разместить фурийцев под стражей в амбарах для зерна, которые мы с ребятами прозвали изоляторами! – заверил Ганник.

– Зачем, если они помогли нам? – удивился я.

– Ха! Они сами об этом попросили! Таково было их условие сдачи Фурий!

Я переварил слова своего полководца. Хороши же фурийцы, хороши черти! Настоящие партизаны! Помогли нам укрепить позиции восстания, выдали римских псов, увеличили наши шансы в бою с Крассом! Сами же сдались в плен, чтобы не участвовать в бою, дождаться развязки в тылу, а заодно обелить себя перед Крассом на случай проигрыша восстания. Вот только вряд ли в Фуриях знали о событиях, которые случились накануне в Кротоне. Красс больше не клюнет на одну и ту же приманку дважды и не поверит фурийцам с самого начала. Отсидеться в эту ночь не получится ни у кого.

Ганник в очередной раз поймал мой взгляд, который я то и дело бросал на гарнизон.

– Снять тела? – осторожно спросил полководец.

– Не стоит, пусть висят, – отказался я от его предложения. – Как в войско попали слухи о Помпее?

– Это горожане, мёоезиец, – пожал плечами гладиатор.

– Тем, у кого длинный язык, Спартак, можем укоротить! – хмыкнул кто-то из декурии.

Я задумался над словами гладиаторов. Между прочим, единственным человеком, который мог помешать Крассу в его намерениях лишить Фурии самоуправления, был Гней Помпей. У страха глаза велики – не на этой ли почве возникли слухи о возвращении в Италию Магна?

– Рты всем не закроешь. – Я покачал головой.

– Места на стене много! – процедил один из гладиаторов.

– Не стоит. – Я переключил тему. – Главное, понимать, что слухам не следует доверять!

– Я сразу сказал, что это все чушь, которая не стоит выеденного яйца! – хмыкнул Ганник.

– Как бы то ни было, – я обвел взглядом бойцов декурии, – спасибо вам, братья! Благодаря вашим успехам у нас все еще остается шанс!

Эти слова вызвали улыбки на лицах гладиаторов, двое из них начали потирать руки.

– Свобода! – вскричали они в один голос.

– Ганник, что удалось сделать, чтобы наладить в городе оборону? – спросил я, перебивая ликование бойцов.

Военачальник задумался: по всей видимости, вопрос поставил Ганника в тупик.

– Почему ты не выставил усиленный караул? Почему люди не копают…

Я запнулся. Усталость, которую я старался не замечать, наконец сказалась. В голове что-то щелкнуло, ноги предательски подкосились, и если бы не вовремя подставленная рука кельта, то я бы наверняка рухнул наземь. Я глубоко задышал, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. Прошло несколько долгих минут, прежде чем я пришел в себя и отказался от помощи. Гладиаторы смотрели на меня с настороженностью во взгляде.

Открытые городские ворота, практически полное отсутствие часовых на гарнизонных стенах, небрежность в обороне города, который, впрочем, так легко достался моим людям, могли выйти боком. Вскоре у городских стен появятся легионы Красса, а Фурии еще совсем не были готовы к отражению атаки врага. Мысль об этом отняла мои последние силы, и я чуть было не оказался без сознания на земле. Но винить в чем бы то ни было Гая Ганника я не мог. Кельт не подвел, он сделал все, что от него требовалось, и выполнил приказ до конца. Я же был здесь для того, чтобы превратить Фурии в крепость, у стен которой Красс найдет свое последнее пристанище.

– Спартак, ты устал с пути, будет разумней, если ты зайдешь в город! – прервал мои размышления все тот же гладиатор, который до того всерьез предлагал развесить оставшихся в живых фурийцев вдоль стен.

Слова гладиатора звучали благоразумно. Видя мой внешний вид, сковывающую меня усталость, гладиаторы во главе с Гаем Ганником переживали, что я вот-вот завалюсь мертвецким сном прямо у городских ворот.

– Тукран прав, мёоезиец, пройдем за гарнизон, тебе следует отдохнуть. Там продолжим разговор, – поспешил поддержать предложение своего бойца Ганник. – Что скажешь, Спартак?

Я согласился. Обвел взглядом гладиаторов конной декурии. Только сейчас я понял, что спрашиваю с Ганника, тогда как мой военачальник не знает ровным счетом ничего! Из головы вылетели слова про хохочущего филина, а из-за каши, в которую превратились мои мысли, я отчего-то решил, что Ганник в курсе всех дел! Я попытался взять себя в руки. Не за тем я мчался в Фурии сломя голову, чтобы сейчас терять время и вести себя как размазня! Спешка стоила мне смерти двоих боевых товарищей! Я валился с ног от усталости, но откладывать столь важный разговор больше не мог.

– Ганник, нам следует остаться наедине, – отрезал я.

Видя, что гладиаторы из декурии замялись, я прошипел:

– Филин не к добру хохочет!

Ганник, заслышав эти слова, встрепенулся.

– Немедленно отправляйтесь в город и ждите дальнейших распоряжений! Нам со Спартаком надо остаться наедине, – заорал он.

Говорить что-либо еще не пришлось. Гладиаторы вскочили на коней и галопом поскакали к городским воротам. Я дождался, пока декурия скроется за чертой ворот, и только затем начал разговор с Ганником, который выглядел ошеломленным после моих слов о хохочущим филине.

* * *

Я решил оставить городские ворота открытыми, несмотря на то что еще полчаса назад ругал Ганника за подобный необдуманный шаг. Впрочем, цели, которые я преследовал сейчас, отличались от небрежного отношения к делу моего военачальника. До того как я возьму Фурии в руки, одетые в ежовые рукавицы, необходимо было дать шанс покинуть городскую черту всем тем, кто не сделал этого раньше. Я встретился с горожанами у амбаров и рассказал фурийцам о событиях, которые случились в Кротоне накануне. Фурийцы имели право знать, что Красс на этот раз не будет церемониться. Сдача горожан в плен будет воспринята претором как предательство. Я объяснил, что к полуночи Фурии превратятся в ад на земле. Здесь не сможет выжить ребенок, женщина или старик. Пока же у горожан оставался шанс покинуть город немедленно. Большая часть мужчин высказали пожелание остаться в Фуриях, чтобы сражаться до конца, готовые умереть или выйти с поля боя победителями. Вслед за фурийцами состоялась наша встреча с легионерами. Мы с Ганником предложили покинуть наши ряды тем повстанцам, кто не готов был умереть сегодня в бою. Я пообещал, что уход не будет расценен как предательство, потому что самое большее предательство – стать обузой для защитников и братьев по мечу. Уйди они сейчас, и у каждого из них все еще оставался шанс построить жизнь заново, попытаться вернуться на родину, возможно, найти себе применение в Италии, пусть даже в статусе беглого раба. Я не хотел вводить в заблуждение беглых рабов. Если претор выиграет эту битву, всех нас ждала мучительная позорная смерть на столбе. Проход был открыт. Позже мне сообщили, что наряду с сотнями горожан Фурии покинули несколько десятков бойцов легиона.

Мы начали с Ганником свой разговор. Мой военачальник все-таки уговорил меня пройти к столу и подкрепиться. Я трапезничал и рассказывал кельту свой план.

– Филин не к добру хохочет, Спартак! – время от времени как заведенный повторял военачальник. – Признаться честно, такая новость может вскружить голову! Но веришь, брат, я ее ждал!

Мы сидели в небольшой комнатушке таверны, которых в Фуриях можно было пересчитать на пальцах одной руки. Управлялся здесь старый толстый грек с неприятной бородавкой на лбу, один из немногих римских приспешников, кто остался цел и не оказался подвешен на гарнизонной стене. Несмотря на это, свобода принесла хозяину таверны мало радости – легионеры Ганника с остервенением опустошили его запасы, и к моему приходу у хозяина остался только один кувшин дрянного вина, из которого грек приготовил неплохой мульсум. Ко всему прочему грек неплохо готовил пульс, который подал нам к столу. Впрочем, заслышав о моем приходе, грек изловчился. Стол старого хозяина ломился от лакомств. Помимо пульса на столе стоял горячий отвар на потрошках, сырная паста, несколько вареных яиц, бобовые. Я был настолько голоден с дороги, что выпил чашку отвара залпом, не замечая, что обжигаю губы и горло. Ганник не торопился и прежде, чем отведать своего отвара, размочил в нем черный твердый хлеб из муки грубого помола. Он взял мой ломоть и, также размочив его в горячем бульоне, протянул обратно мне.

– Попробуй с сырной пастой, – посоветовал он.

Я не преминул воспользоваться его советом. Хлеб, об который обычно можно было сломать зубы, сейчас показался восхитительным. Чтобы протолкнуть вставший поперек горла жирный комок, я выпил залпом мульсум, но, несмотря на добавленный в вино мед, почувствовал кислинку. Ганник отказался от мульсума и пил вино вчистую, не разбавляя, и даже не морщился, только лишь попросил у хозяина немного уксуса, чтобы после ужина у кельта не свело желудок.

Вскоре Ганник заказал у грека добавку похлебки и попросил принести еще хлеба, а также поискать в закромах маслин. Грек, который обещал подать нам фрикасе из крольчатины, молча удалился, и когда за толстяком хозяином закрылась дверь, гладиатор посмотрел на меня.

– Битве быть, Спартак! – выпалил он.

– Быть, – согласился я. – Но для того, чтобы выиграть битву, ты должен дослушать меня до конца.

– Слушаю! Так ты говори, не молчи только! – всплеснул руками кельт.

Мой взгляд остановился на небольшом ноже, который лежал на соседнем столе. Я потянулся за ним и принялся рисовать на столешнице карту Лукании.

– Помнишь, что я тебе говорил перед тем, как разделиться? – спросил я.

– Будет лучше, если ты напомнишь, мёоезиец! Голова идет кругом! – честно ответил Ганник.

Я охотно начертил на столешнице четыре точки, подписал каждую из них. Самой нижней точкой на моей импровизированной карте был Кротон, у которого наше войско разделилось. Еще две точки, находящиеся на одной линии на моей карте, по левую и правую стороны, обозначали Консенцию и Петелию – города, в которые отправились Икрий и Тарк. Нетрудно было догадаться, что самая верхняя точка карты обозначала Фурии. Я покосился на Ганника, убедился, что полководец внимательно наблюдает за тем, что я рисую на столе, продолжил. Воткнул нож в столешницу рядом с точкой, обозначающей порт, и медленно пунктиром провел линию до условного Кротона. Вернулся в начало и провел еще три пунктирные линии в точки Консенции, Петелии и Фурий.

– Пунктиром я обозначу передвижение наших войск, понял? – уточнил я.

Кельт охотно закивал, показывая, что у него нет вопросов. Тогда я еще раз воткнул нож в столешницу и провел теперь уже сплошную линию, одну, которая вела все в тот же Кротон.

– Римляне, – сухо пояснил я Ганнику.

Я видел, как напрягся мой полководец, как мертвенно-бледным стало его лицо.

– Ты принял бой один, Спартак? – осторожно поинтересовался он.

– Просто посмотри на то, что произошло дальше! – ответил я.

Сейчас не было времени рассказывать Ганнику о случившемся в Кротоне. На данный момент события, которые развернулись в городе-порте, не играли никакой роли и не могли ничем помочь здесь, в Фуриях. Я быстро прочертил три расходящиеся линии от порта, которые уходили к трем оставшимся на столешнице точкам. Добавил пунктирную линию, которая вышла из Кротона, пошла в параллель со сплошной линией в Фурии. Ганник едва не выскочил из-за стола, сгорая от любопытства.

– Они клюнули? – запыхтел он.

– Пора бы догадаться! – усмехнулся я.

В комнату зашел грек, который нес на руках поднос с рагу из крольчатины, новой порцией варева из потрошков и миской маслин. Хозяин таверны поставил поднос на стол, рассыпался в извинениях и удалился. Я заметил, что он косится на исчерканный мною стол, и на всякий случай прикрыл нарисованное рукой. Ганник не притронулся к отвару и даже не обратил внимания на фрикасе, но долил себе вина, снова не посмотрев в сторону мульсума.

– Если ты скажешь, что тебе удалось каким-то образом оставить Тирна в тылу врага, я упаду тебе в ноги и назову богом! – расхохотался кельт, хватаясь за голову.

– Я сделаю вид, что не слышал твоего обещания, потому что легион Тирна действительно в тылу трех легионов проконсула! – Я расплылся в улыбке. – Но это не все, брат. Красс ведет с собой три своих лучших легиона, у римлян есть артиллерия, есть конница… – Я махнул рукой.

Ганник прекрасно знал преимущества римской армии, силы которой за свою военную историю брали не один город, в числе прочих Кротон, о который лишь по счастливой случайности споткнулся претор накануне.

– Продолжай, мёоезиец! – взмолился кельт. – Как обстоят дела у Икрия и Тарка в Петелии и Консенции?

– Помимо Фурий, я направил конные отряды в Петелию и Консенцию. Люди Рута должны были обогнать римлян и передать Икрию и Тарку вести о хохочущем филине…

Я замолчал, перехватил нож во взмокшей ладони и медленно, поймав себя на мысли, что получаю наслаждение, провел пунктирные линии от точек, которые обозначали Петелию и Консенцию. Линии соединились у Фурий. Эту точку я обвел кругом и воткнул в нее нож.

Гай Ганник уставился на рукоять ножа, торчащего из точки на столешнице, что обозначала Фурии.

– Ну Спартак! Ну мёоезиец! – то и дело вскрикивал он, от восторга хлопая в ладоши, будто малое дитя.

– Тише, Гай, веди себя сдержаннее, теперь я не так уверен в своем окружении, как прежде, даже у стен могут быть уши! – зашипел я, пресекая гладиатора. – Единственное, чего я опасаюсь, – как бы вести о хохочущем филине не затерялись на полпути! – гулко выдохнул я.

Кельт вздрогнул от этих слов.

– На то есть опасения? – спросил он.

– К тебе в Фурии из Кротона выдвинулись два отряда, по три всадника в каждом. Шесть человек, тогда как добрался один лишь я. Как ты думаешь, нам есть чего опасаться? – ответил я вопросом на вопрос.

Гладиатор задумался и закивал. С лица Гая Ганника сошла улыбка.

– Надеясь на лучшее, будь готов к худшему, – вспомнил я старые мудрые слова.

– Это правда! – неохотно согласился гладиатор. – Сколько у нас есть времени до того, как ударит Красс?

– Не знаю, – честно ответил я. – Следует подготовить город к осаде как можно скорее.

* * *

Время, которое я дал на раздумье колеблющимся, истекло. Городские ворота захлопнулись. Пошел обратный отсчет. Ни шагу назад! Теперь без личного разрешения Ганника или моего согласия никто не должен был въезжать или выезжать из города. Начались приготовления. Я мобилизовал легион Ганника, отдал первые распоряжения. Чтобы не терять в людской силе, было решено снять с гарнизона большую часть выставленной туда стражи и оставить лишь часовых, одного на десять перчей стены, которые менялись каждый час своего дежурства для сохранения бдительности даже днем. Тех фурийцев, которые все еще оставались на свободе и с упорством продолжали распространять слухи о приближении к Фуриям сил Гнея Помпея, я велел заключить в «изоляторы», чтобы исключить возможность новых саботажей среди повстанцев. В то же время на экспресс-собрании, которое я провел для центурионов, прозвучали тезисы, которые лично я назвал «тезисы нескольких часов», во время которых нам придется превращать Фурии в самую настоящую неприступную крепость. Многим тезисы показались излишне жесткими, но я знал, что поступи иначе, смягчи свою позицию, и мы не успеем сделать задуманное в срок. Два главных тезиса звучали следующим образом. Так, любая попытка ослушаться будет пресечена задержанием, а при сопротивлении ослушавшегося будет ждать повешение на городской стене. Неявка на командный сбор в оговоренное время будет расцениваться как дезертирство. Для того чтобы перевести город на военное положение за считаные часы, мне было необходимо взять дисциплину в легионе в ежовые рукавицы. Это был первый шаг на этом пути. В совершенно новом легионе Гая Ганника наряду с когортами гладиаторов-галлов и фракийских ветеранов Мария было полно рабов-эфиопцев, египтян, нумидийцев и прочих народностей. Это были самые обыкновенные рабы, которые присоединились к восстанию с разных уголков Апеннинского полуострова. Я верил, что никто из них не покажет спину в предстоящем сражении. Однако каждый из них должен был знать, что теперь единственный выход из города, возжелай они показать спину, – верная смерть.

Первые приготовления проходили в сумерках. Когда стемнело, я разрешил жечь костры и факелы, пренебрегая мнимой безопасностью и понимая, что в темноте работа замедлится. Был отдан приказ очистить ров вдоль гарнизонной стены, после чего углубить его вдвое. Сейчас на месте рва находилась какая-то канава, мало чем напоминающая защитное сооружение, и, учитывая военное искусство римлян, вряд ли она могла стать хоть каким-то препятствием на их пути. Кучи земли было решено использовать для возведения линии вала. Несколько манипул занялось приготовлением кольев, которыми я намеревался усеять ров и вал. Город за гарнизонными стенами избороздили вдоль и поперек рвами. Позже мне пришла в голову идея вбить острые колья на улицах Фурий, и в конце концов я отдал такой приказ. Одновременно в городе запылали сотни костров, на которых мои бойцы занялись приготовлением зажигательных смесей. Римлян ждал по-настоящему горячий прием.

К полуночи разведка сообщила, что проконсул во главе трех легионов римлян и двух тысяч кавалеристов подошел к Фуриям ускоренным маршем. Красс не собирался терять время и решил взять город нахрапом.

Глава 9

Волосы на моей голове встали дыбом. То, что вытворяли римляне по ту сторону фурийского гарнизона, нельзя было передать словами! Жестокости, которая в эту ночь творилась у городских стен, не могло быть никаких оправданий, и даже видавшие на своем веку не один десяток смертей гладиаторы разбегались в стороны, когда в дело вступила римская артиллерия. Опьяненный яростью Красс выловил горожан, которые покинули Фурии накануне, и теперь устроил над бедолагами прилюдную казнь через отрубание головы. Обезглавленные фурийцы сваливались в кучи. Тела пробивали конвульсии.

Головы дезертиров римляне решили использовать вместо снарядов. И если первый залп таких снарядов ударил по городским стенам в «молоко», – римлянам требовалось время, чтобы прицелиться, – то вторым залпом артиллерия ударила точно в цель. Несколько голов угодило в приготовленные котлы с кипящим маслом, которые стояли рядом со мной на стене. Одна из голов принадлежала седовласому старику, другая подростку лет двенадцати. Я стиснул зубы и отвернулся, но тут очередной снаряд шмякнулся о стену и подкатился к моим ногам. На меня смотрели мертвые немигающие глаза старухи, застывшие в предсмертной муке. Лицо женщины было перепачкано в крови, изо рта торчала какая-то лента. Поначалу я подумал, что это кляп, но на ленте была нанесена какая-то надпись. Я присел на корточки и присмотрелся внимательней.

«Sacer», – было написано на ленте латинскими буквами.

Только сейчас я обратил внимание что точно такие же ленты торчали из ртов остальных летевших в сторону Фурий голов. Я осмотрел еще несколько лент, на них была нанесена точно такая же надпись. Большинство гладиаторов не умело читать, но те, кто понимал на латыни, с отвращением рассматривали надписи, слухи о которых быстро распространились по моему войску и оставили неприятный осадок. Красс проклинал рабов. Гладиаторы, забыв о строе и порядке, пытались сбросить головы, которыми римляне засыпали гарнизон, в ров. Чего уж говорить о местных, которые в искаженных очертаниях отрубленных голов узнавали близких людей. Многие теряли сознание, кто-то рыдал, кричал и вскидывал руки к небесам. Красс бил по больному и наверняка знал, что делает. Возможно, претор таким образом мстил за Кротон, возможно, Красса привел в бешенство вид вздернутых на стене римлян, которые были оставлены в Фуриях для поддержания в городе порядка. Как бы то ни было, действия римлян вызвали бурю негодования и оставили неприятный осадок. Разом вышли из строя горожане, которых Ганник собрал в отдельную манипулу. Не прибавилось боевого духа у гладиаторов. Я не собирался соревноваться с Крассом в жестокости, но действия римского проконсула добавили мне решимости и хорошенько разозлили. Пора было затягивать Марка Лициния в глубокие воды.

Мне удалось скинуть с себя оцепенение, вызванное действиями римлян. Три римских легиона уже вовсю трубили наступление. Щиты легионеров сомкнулись «черепахой». По стенам гарнизона ударили первые настоящие снаряды артиллерии. Римляне использовали тридцатифунтовые ядра и тяжелую керчь. Ядра с грохотом били по гарнизонным вышкам, за два выстрела приводя укрепления в полную негодность. Залп полуфунтовых свинцовых шариков тяжелой керчи слизал со стены несколько десятков моих бойцов.

Я оценил расстояние, которое разделяло защитников Фурий и первые шеренги римских когорт. Схватил лук, поджег стрелу и выпустил ее в небеса, не целясь. Это был сигнал Ганнику, который со своей манипулой покинул город накануне, нашел укрытие в тылу римлян и ожидал дальнейших распоряжений.

– Лучники! – рявкнул я.

Лучники заняли отведенные им позиции на стене, вскинули луки, достали из колчанов стрелы, но не торопились стрелять. Очередной залп артиллерийских снарядов римлян вновь не оставил камня на камне от части нашей стены. Свинцовые шарики тяжелой керчи засвистели над нашими головами. Мгновение спустя я увидел, как за спинами наступающих легионеров вспыхнуло. Горели баллисты римлян, по которым, выполняя мой приказ, ударил Гай Ганник! Теперь, хотел этого или нет, но Красс будет вынужден штурмовать Фурии голыми руками! Моя задача была продержаться до тех пор, как в небе за спинами римских легионов загорится огненная стрела, на этот раз пущенная руками самого Гая Ганника. Я верил, что мой расчет сработает верно!

– Начали! – холодно скомандовал я.

Стрелки один за другим подожгли стрелы, вымазанные зажигательной смесью, в разведенных прямо на стене кострах. Свистнули тетивы, и первый залп стрел угодил в щиты мчавшихся на всех парах римских легионеров. Стрелы, обильно вымазанные зажигательной смесью, воспламеняли сухое дерево. Легионеры, чувствуя жар, бросали скутумы наземь. Часть легионеров сумела укрыться за щитами своих товарищей, тогда как большинство тут же полегло, сраженные новыми выстрелами восставших наповал. Стрелы вонзались в скутумы, пробивали лорики и уносили десятки жизней легионеров. Все это лишь раззадорило римлян. Легионеры предприняли первые попытки бросить пилумы во врага. Ничего не вышло, большинство пилумов упало в ров, часть наконечников сломалось о крепкие стены гарнизона. Расстояние оказалось слишком велико. Пехотинец ничего не мог противопоставить лучнику, разящему цель с расстояния в несколько сотен футов. Полет стрелы превосходил дальность броска пилума в разы. Лук и стрелы, опыт использования которых прежний Спартак перенял у парфянцев, оставляли в шеренгах римских когорт проплешины.

Разъяренные промахами, римляне из тысячной когорты бросились на гарнизон. Легионеры перешли на бег, опасаясь получить огненную стрелу и одновременно желая сократить дистанцию, чтобы перебить точными бросками пилумов моих стрелков. Это было то, чего я добивался, раззадоривая римлян своей по сути бессмысленной атакой стрелами, которая не несла в себе настоящего урона. Легионеры прятались за щитами, чем сознательно сокращали себе обзор в свете тускло горящих факелов. Ничего не видя дальше собственного носа, римский строй на всем ходу влетел в ловушки у вала и рва! Я подготовил для Красса нечто новенькое и, судя по воплям, которые начали доноситься до моих ушей, не прогадал. Ловушки нанесли римлянам значительный ущерб. Имея всего несколько часов на подготовку Фурий к штурму, я велел повалить деревья из крупных, которые нашлись в округе, и принести их стволы к стенам. Легионеры, мчащиеся с шашками наголо к гарнизону, не замечали огромные стволы под ногами, спотыкались и падали. Мне показалось, что я слышу хруст ломаемых костей. Признаться, другая моя идея – вырыть ямы и разбавить рыхлый грунт водой – пришлась римлянам по вкусу. Сапоги легионеров застревали в болотцах, глубина которых доходила до колена, ломался строй, началась давка. Вторая линия когорт напирала на первую, распались первые центурии, плешь появилась в когортах. Остановились резервные когорты третьей линии. Шахматный порядок, в котором выступал легион, рушился.

Я то и дело бросал взгляд на небосвод, но видел лишь ночное небо, заполненное мириадами звезд. Ганник молчал. Впрочем, мы только начали свою игру и впереди войско Красса ждало много интересного! Сейчас же, несмотря на все мои хитрости, римляне подошли к линии вала и рва, потеряв не больше трехсот человек. Что значила эта цифра, когда ты имеешь дело с тысячами и первый рубеж нашей обороны был пройден!

– Горшки! Приготовиться! – скомандовал я.

Шаг вперед сделали горожане, большинство которых впервые сражались в настоящем бою. На лицах фурийцев застыла решимость. В их ногах стояли небольшие глиняные горшочки с узким горлышком. Несколько человек тут же упали на стену. Пилум римского легионера не знал пощады. Еще один залп легионеров пилумами унес жизни дюжины лучников, не успевших спрятаться в укрытие. Место павших тут же заняли другие, трупы поспешно унесли со стены, освобождая пространство.

Легионеры из первых шеренг карабкались на вал, и я поспешил дать отмашку пращникам и метателям. На головы римлян обрушился целый град из камней, которые накануне притащили на городские стены восставшие. Успели перевести дух лучники, которые воспользовались заминкой римлян на валу. В довесок к камням в легионеров полетели стрелы. На помощь лучникам подоспели гладиаторы, принявшиеся метать обратно пилумы римлян, из тех, чьи наконечники не были повреждены. Тактика Рима играла против легионеров. Пилумы попадали в скутумы, отягощали щиты, тянули руки римлян к земле. Солдаты, не найдя ничего лучше, бросали скутумы наземь и открывались под стрелы парфян. Кто-то останавливался, пытался достать пилум из щита, но погнутые наконечники прочно застревали в осиновых досках. Прочие вовсе впадали в ступор и застывали на месте, прячась за щитами. Легионеры из задних шеренг поддавливали, поэтому зазевавшиеся солдаты попросту падали с вала в ров или, теряя равновесие, заваливались обратно в строй. Я видел, как на щиты своих солдат рухнул красный от гнева примипил тысячной когорты.

– Так держать! Продолжаем! – Я захлопал в ладоши, подбадривая своих бойцов, тут же схватил тяжелый пилум, валявшийся у моих ног, и запустил его в одного из легионеров, который, несмотря на то что защитился от броска щитом, полетел кувырком в ров, где сломал себе шею.

На секунду мне показалось, что я увидел в небе за спинами легионеров какой-то свет, но этим светом оказался блик огня. Легкое беспокойство усилилось. Несмотря на сумбур в рядах, римляне вплотную подходили к гарнизонной стене, все основательнее занимая свои позиции. Потеряв еще несколько сотен человек, легионеры наконец сумели взобраться на вал. В руках их появились лестницы и веревки. Штурмовая когорта приготовилась брать стену. Я не медлил и отдал поджидающим все это время горожанам приказ:

– Ваш выход!

В римлян полетели горшки, часть которых была наполнена горячим маслом, а часть кипятком. Слышались глухие хлопки, вслед за которыми у стен раздавались душераздирающие крики, – перевернулись первые «жаровни», горючая смесь вылилась на легионеров, подступивших вплотную к гарнизонной стене. Римляне, которым не посчастливилось столкнуться с горшками, бросали оружие, щиты, пытались содрать с себя лорики и заваливались на землю, чтобы хоть как-то смягчить ужасную боль. В ров падали все новые трупы, и в этот момент я пожалел, что не приказал выкопать его глубже, нежели он был сейчас.

Я почувствовал неприятный запах, резанувший мой нос. На парапете показались первые пропитанные смолой фашины. Хворост, сено вперемешку с навозом, прутья.

– Быстрее же вы! – закричал я и бросился к замешкавшимся гладиаторам, которые носили сено на гарнизон.

Я схватил первую попавшуюся фашину и забросил ее в ров. Один из гладиаторов бросил вторую. В ров полетели десятки фашин, которые я приказал подготовить накануне. Римляне, поначалу оцепеневшие от происходящего, вскоре попытались перейти ров, используя фашины как ступень на своем пути, позабыв о лестницах и веревках. Сено было слишком мягким, легионеры не могли устоять на ногах и валились, теряя шаткое равновесие.

Горожане, выкинув все имевшиеся в распоряжении горшки, отступили. Вперед выступили лучники, которые вновь подожгли свои стрелы, не дожидаясь моего приказа. Все было понятно без слов. Огненные стрелы одна за одной полетели в ров, вонзаясь в фашины, воспламеняя сено и хворост. Гладиаторы принялись кидать в ров факелы. Не прошло и минуты, как весь ров вспыхнул ярким пламенем. Вместе с сеном вспыхнули оказавшиеся в этот момент у рва римляне, те же, кто стоял дальше, бросились от огня как черт от ладана, получив множественные ожоги. Отступили не сразу, легион давил, требуя идти вперед на городские стены, поэтому множество римлян погибли до того, как центурионы сумели отвести своих бойцов на достаточное расстояние от огня.

Как я и предполагал, ров забрал больше всего жизней римских легионеров, и как бы парадоксально это ни звучало, но огонь остудил их пыл. Однако беспокойство, которое сидело глубоко внутри меня, перерастало в тревогу. Ганник все еще не подал свой сигнал. Я должен был отступать в город, за стенами которого бой перерастет в настоящую резню. Другого выхода теперь не было. Что-то истерично кричали римские центурионы. Откуда-то появились пожарные когорты, которые начали тушить охваченный пламенем ров. Я понимал, что не пройдет и пяти минут, как войско Красса продолжит свое наступление. Их таран окажется у городских ворот, лестницы и веревки будут закинуты на стены, а гарнизон в самое ближайшее время падет.

Сердце бешено колотилось в груди. Я тянул с приказом отступать за стены, на улицы Фурий, понимая, что вслед за мной в город зайдут легионы Марка Лициния. Этого нельзя было допустить! Я всматривался в небосвод. Ганник! Ну же! Он же так хорошо знал мой план! Неужели все пошло наперекосяк? Я отмел эту мысль. От размышлений меня отвлекла стукнувшаяся о парапет лестница. Одна, другая. С новой силой начали бросать пилумы. Я сбросил с себя оцепенение, попятился, но команда на отступление застряла поперек горла. В небо устремилась горящая стрела. Ганник подал свой сигнал! Камень, который тяготил мою душу, рухнул!

* * *

– Плевать! – взревел Крассовский, когда один из центурионов сообщил ему о том, что артиллерии в его легионах больше нет.

Олигарх уставился на пылающие вдалеке баллисты, при виде которых он приходил в восторг еще вчера. Теперь вид пылающих машин не вызывал у него ничего, кроме раздражения.

– Зашли со спины, а потом уже подожгли, – смутился центурион.

Крассовский смачно плюнул себе под ноги и схватил центуриона за шкирку.

– Пошел вон!

– В этом нет моей вины, Марк Лициний!

– Пошел вон! Фрост! Убери его от меня! – взъярился олигарх.

Лиций Фрост сделал шаг в сторону раздавленного центуриона, но тот отступил.

– Ты не расслышал приказ? – проскрежетал ликтор.

– Я думал, это не касается артиллерии… – прошептал не на шутку испуганный центурион. – Я ухожу.

– Так ступай! Вперед, наступление! Чего ты стоишь, потом будем разбираться с твоими гребаными гробами на колесах! – закричал Крассовский, перекрикивая звуки сражения.

– Слава Республике!

Мокрый, весь покрывшийся красными пятнами, Марк Робертович буквально просверлил спину удаляющегося центуриона взглядом и покосился на Лиция Фроста.

– Высечь розгами! Разжаловать до опция! И никакого жалованья за этот месяц! Всю манипулу перевести на тяжелые работы и ячмень! – процедил олигарх. – Тех, кто прозевал выпад, лишить гражданства! Все ясно, Фрост?

Как всегда, невозмутимый Лиций Фрост коротко кивнул. Дождался, пока Крассовский успокоится.

– Как вы просили, Марк Робертович. – Ликтор обернулся, за его спиной чуть поодаль в окружении ликторов стоял среднего роста, но крепкого телосложения мужчина. – Феликс Помпеянец, центурион.

Крассовский вздрогнул при упоминании этого имени. Феликс Помпеянец. Он достаточно хорошо знал историю и помнил, что именно этот человек был убийцей Спартака. Да-да, того самого Спартака, которого удалось разбить мерзавцу Крассу, а ему, Марку Робертовичу Крассовскому, не удается достать никак! Олигарх окинул центуриона взглядом. На вид Феликсу было около сорока лет, лицо покрывала черная как смоль щетина с первыми седыми волосами. Феликс не отвел взгляд.

– Мне сказали, что вы хотели видеть меня? – спокойно спросил он.

Крассовский расплылся в улыбке, однако на лице Феликса не дрогнул ни один мускул.

– Хотел, – заверил Марк Робертович. – Наслышан о твоих подвигах на поле брани, поэтому захотел лично увидеть такого бравого воина, как ты!

– Служу Республике, – сухо ответил центурион, который не понимал, чего от него хочет проконсул.

Повисло молчание. Крассовский, щурясь, долго вглядывался в грубые черты лица Помпеянца.

– Я что подумал, дорогой, почему бы тебе не встать во главе одной из моих штурмовых когорт?

Лиций Фрост покосился на олигарха, но ничего не сказал. Ликтор, который видел впервые Феликса Помпеянца, был уверен, что центурия этого центуриона до того никак не выделялась в бою, а сам Феликс не получал никаких знаков отличия, будь то дубовый венок или фалер. Поэтому Лиций Фрост был крайне удивлен разговором, который прямо сейчас разворачивался на его глазах.

Центурион замялся, по всей видимости, не зная, что ответить олигарху, поэтому Марк Робертович продолжил:

– Жалованье примипила, участие в военном совете. – Он подошел к Феликсу и дружески похлопал его по плечу. – Заманчиво?

Было слышно, как Помпеянец сглотнул вставший поперек его горла ком.

– Вряд ли я заслужил то, о чем вы говорите, проконсул! – выпалил он.

– Заслужишь, Феликс! – вкрадчиво сообщил Крассовский.

Центурион подозрительно взглянул на олигарха, который положил ладони на плечи Феликсу и сейчас смотрел в его глаза.

– Я заплачу тебе в два раза больше той награды, что была обещана прежде, если ты принесешь мне его голову до того, как покажется солнце! – прошептал Марк Робертович. – Сто талантов серебра!

Центурион после этих слов чуть было не выронил меч из своих рук.

– Вы хотите, чтобы я принес вам голову Спартака? – ахнул он.

– Ты принесешь мне его голову! – завизжал Крассовский, впиваясь в плечи Феликса Помпеянца своими пальцами.

– Я… постараюсь… Исполню… – Феликс, не находя слов, выхватил свой гладиус и бросился выполнять приказ претора с такой прытью, будто от того, насколько быстро он приступит к делу, зависела его жизнь.

Крассовский проводил его налившимися кровью глазами. Олигарх лично обещал перед боем озолотить того человека, который принесет ему голову Спартака. Заслышав сумму, которую назвал олигарх, римляне будто сошли с ума. На эти деньги можно было безбедно провести остаток своих дней, и не просто жить, а утопать в роскоши, принимая ванны из фалернского вина. Но оно стоило того! Сегодня ночью Марк Робертович должен был поставить жирную точку в этой истории. То, что Спартак был здесь, у Крассовского теперь не оставалось никаких сомнений. Дезертиры, которые покинули стан восставших накануне и согласились говорить в обмен на мнимые обещания о римском гражданстве, не сказали ничего путного. Однозначный ответ на поставленный вопрос удалось получить у фурийцев – Спартак находится за городскими стенами. Марк Робертович не находил себе места с тех пор, как узнал эту весть. Он предвкушал.

Легионеры лишились артиллерийской поддержки, но жажда наживы, мысль о том, что в их руках может оказаться голова Спартака, гнала римлян вперед. Солдаты рисковали собственными жизнями и шли на гарнизонные стены, шаг за шагом преодолевая барьеры на своем пути. Марк Робертович знал, за что платит свои деньги! Спартак не был бы вождем огромного, поставившего Рим на одно колено восстания, если бы не сумел достойно встретить врага у своих ворот. Легионеры нарывались на расставленные рабами ловушки, теряли строй. Стрелы, камни, горшки с кипящим маслом летели с городских стен. На глазах олигарха вспыхнул пламенем ров. Огонь игриво блестел в глазах Крассовского, который жаждал крови восставших в эту ночь. Мёоезиец умело держал оборону за невысокими стенами фурийского гарнизона, но везению бывшего гладиатора сегодня должен был подойти конец. Римляне снесут тараном решетку городских ворот и попадут в город. Каким бы хитроумным ни был Спартак, но, оказавшись в замкнутом пространстве с единственным легионом, измотанным долгими переходами, он вчистую проиграет этот бой. Силы в этом сражении будут отнюдь не равны.

На глазах Марка Робертовича его преданные легионеры из пожарной когорты тушили вспыхнувший ров. Спартак сопротивлялся ожесточенно, пытаясь как можно дальше отсрочить свою участь и уберечь решетку на воротах. Тщетно! Ров удалось затушить, и в руках солдат из первой шеренги появились лестницы и веревки, появился таран. Самое время было покончить с гарнизоном, но каково же было удивление Марка Робертовича, когда решетка на городских воротах вдруг поползла вверх, открывая проход. Легионеры замерли, понимая, что это может быть очередной подвох или ловушка рабов, но мысль о деньгах Красса, а также хлесткие команды младших полевых офицеров заставили пехотинцев идти вперед. Ничего не произошло. Легионеры побросали ставшие ненужными тараны, лестницы и веревки. Необходимость штурмовать стены отпала. Сотни солдат устремились через открывшиеся ворота внутрь города, на узкие улочки, где прятались восставшие рабы. К еще большему удивлению Крассовского, солдаты не встречали на своем пути совершенно никакого сопротивления. Рабы бежали и оставили на откуп римлян гарнизон. Но в тот момент, когда голову посетила первая мысль о разгроме войск Спартака, тяжелая решетка вдруг с грохотом упала обратно, перегородив римлянам было открывшуюся лазейку. Несколько легионеров не успели отскочить в сторону и погибли на месте. Отрезанными от основного войска в Фуриях остались когорты первой линии двух легионов Луция Варгунтея и Квинта Ария, которые уже вступили в город с мечами наголо. Публий Сулла, племянник знаменитого диктатора и сын Сервия Суллы, который руководил войском Красса в этом бою, схватился за голову. Брошенные впопыхах тараны, лестницы и веревки так и остались лежать на земле. Штурмовать заново гарнизон не пришлось. Крассовский услышал сигнал корна, который прозвучал три раза с трех разных сторон. От этого сигнала волосы на голове олигарха встали дыбом. Вот на что рассчитывал Спартак, добровольно запирая себя в Фуриях. Это была кроличья нора раба. Вождь восставших хотел сделать из олигарха гончую! Бледный как полотно Крассовский бросился к своим легатам. Не тут-то было, Спартак!

* * *

– Эй! Лови! – Мое внимание привлек один из гладиаторов с вымазанным в крови врага лицом.

Он стоял на одной из узких фурийских улочек, когда кинул мне голову римлянина, которого обезглавил только что своим мечом. Гладиатор хищно ухмылялся. Он бросился в соседний переулок, откуда слышались звуки битвы. Голова упала у моих ног. Я взглянул в мертвые глаза, полные предсмертного ужаса. Поймал себя на мысли, что с трудом сдержался, чтобы не поймать брошенную мне голову легионера и вслед за большинством своих бойцов не вымазать его кровью свое лицо! Этот ублюдок – один из тех, кто своими руками резал и убивал детей, женщин и стариков. Таким, как он, нет прощения. Жестокая расправа и паршивая смерть – их участь. Беглые рабы имели право делать то, что им заблагорассудится. Пришел их час расплаты. Ко мне это не имело никакого отношения. Я не должен был отрубать римлянам части тела, вымазываться в их крови и делать все то, что с особой жестокостью делало подавляющее большинство моих бойцов. Думай я иначе, и весь план давно бы полетел к чертям. Мне следовало сохранять свой рассудок чистым. Достаточно было того, что я позволил себе драться против врага на улицах Фурий вместо того, чтобы отдавать команды из штаба, которым стала таверна, где накануне я разговаривал с Ганником.

Наше дело внутри городских стен подходило к концу. Фурии, усеянные вдоль и поперек рвами, были усыпаны трупами, из которых торчали остро заточенные окровавленные колья. В проходах стояли наспех сколоченные рогатки, на многих из которых покоились тела римских солдат. Работа, которая отняла много сил, не прошла даром. Нам удалось превратить город в крепость за считаные часы, и теперь Фурии собирали свой кровавый урожай. Спустя два часа после начала битвы мои бойцы вылавливали по улочкам города последние горстки легионеров, которых не удавалось пленить. Следовало отдать римским солдатам должное – многие из них сражались особенно отчаянно, и к концу схватки число погибших легионеров перевалило за тысячу, но большинство предпочли смерти плен. Я не по позволил восставшим устроить массовую казнь на улицах города и велел сопроводить пленных в амбары для зерна, где ранее содержались фурийцы. Что делать с пленными, я пока не знал, но стоило проявить осторожность. Кровавая баня в Фуриях наверняка приведет в ярость Рим, и тогда на нашу ликвидацию сенат бросит все силы, которые только есть в распоряжении Республики.

Я крепче сжал рукоять своего гладиуса и побежал к гарнизону. Грохот битвы у городских стен разносился по узким фурийским улочкам. Следовало поспешить, чтобы увидеть происходящее там воочию. Несколько минут спустя я уже карабкался по лестнице на стену гарнизона. Хотелось успеть поддержать своих бойцов и своими глазами увидеть разгром римлян, который, как мне казалось в ту минуту, был неизбежен. Однако радостные выкрики восставших со стены, скандирование моего имени, рев, все это вдруг оградила от меня откуда-то появившаяся пелена. Я будто каменный истукан замер на стене и всматривался в горизонт, вдаль, туда, где показалось солнце и его первые робкие лучи осветили землю. Тело будто бы прошиб электрический разряд, закружилась голова. Колени подогнулись, а горло невидимыми, холодными как лед пальцами сжал ужас.

– Отступаем, – вымолвил я.

Это было все, что я сумел выдавить в тот миг, понимая, что мой план в одночасье рухнул. Я бросился к решетке, перекрывающей проход в город.

– Поднимите! Отступление! Всем!

* * *

Легион Тирна ударил стремительно, как будто не было за спинами восставших изнурительного перехода, отнявшего много сил. Когорты первой линии врезались в тыл врага до того, как римляне успели перестроиться. Будто консервный нож, повстанцы вскрыли оборонительные редуты резервных когорт проконсула. Тирн не стал завязывать рукопашную, скомандовал отступление. Целью выпада было отвлечь войско Красса от фурийских стен. Легат Квинт Марций Руф, командующий легионом, на который пришелся удар восставших, воспринял пропущенный удар как личное оскорбление. Руф взъярился и скомандовал наступление, желая сойтись с рабами в бою. Действие было не согласовано с другими легатами, командиром армии Суллой и проконсулом. Но Марций Руф, человек горячий, амбициозный, твердо решил, что должен сам ответить на брошенный ему вызов. Это сыграло с легатом злую шутку. Шашки наголо, Руф атаковал отступавшего Тирна, когда с фланга по его легиону ударил Икрий, сея сумятицу в ряды римлян. Началась рукопашная, римляне переключили все свое внимание на бойцов Икрия, и в этот момент с другого фланга ударил Тарк. Атака восставших пришлась в спины ничего не подозревающих легионеров, и, прежде чем те успели что-либо понять, бойцы Тарка растерзали римский фланг на части, сминая ряды когорт. Легионеры попытались сопротивляться, несколько манипул ветеранов сумели не растерять строй. Для остальных фланговая атака Икрия и Тарка обернулась катастрофой. Римляне принялись бросать щиты и оружие, бежали, показывая спины бойцам Тирна, который, ни секунды не колеблясь, приказал стрелять по убегающим солдатам.

Наблюдавший за провалом легиона Марция Руфа Крассовский почувствовал, как свело скулы. Позорно спасающийся бегством легион в первой же лобовой атаке лишился двух манипул, а после флангового разгрома вовсе потерял несколько когорт. Ошибка Марция Руфа была непростительной. Олигарх видел, как восставшие забрали штандарт легиона. Раб, который держал в руках древко с серебряным орлом, издевательски переломил его пополам.

– Ни шагу назад! – завопил олигарх срывающимся голосом.

В нескольких десятках футов от Крассовского проскакал взбешенный Публий Сулла. Командир армии, видя безрассудный поступок Руфа, пытался выправить ситуацию и избежать разгрома легиона незадачливого легата. Впрочем, остальным легатам, которые оказались мудрее и смышленее Квинта Марция, ничего говорить не требовалось. Самый удачливый полководец из тех, с кем приходилось иметь дело Марку Робертовичу, Квинт Арий первым принялся раздавать команды своим офицерам. В стан врага выдвинулись четыре манипулы эвокатов, которые встали между отступающими легионерами Руфа и преследующими их бойцами Тирна. Манипулы выстроились «черепахой», сбили преследователей с толку и прикрыли отступление беглецов. Луций Квинкций ударил кавалерией, которая сумела отогнать лучников.

Бледный как полотно Марций Руф от стыда готов был провалиться сквозь землю. К чести легата, он не выпустил из рук свой меч, но прямо сейчас склонил голову и молчал. Легион незадачливого легата лишился четверти солдат, многие оказались безоружны после позорного бегства. Сулла, взгляд которого метал молнии, а репутация повисла на волоске, распорядился объединить легионы Марция Руфа и Квинта Ария под командованием последнего, несмотря на то что тот готов был подсидеть Суллу в должности командира центра войска. Четыре манипулы, выстроившиеся «черепахой» и прикрывавшие отступление беглецов, позволили закончить перестроение легионерам Руфа и Ария воедино.

Не теряли времени и восставшие. Окрыленные неудачей Руфа, варвары выстроили свои легионы по линии в двух стадиях от фурийской стены. Рабы долгое время избегали боя в открытую, но теперь чувствовали свое превосходство и готовили наступление.

– Что делать? – прошипел Крассовский, обращаясь к Публию Сулле.

– Если вы не собираетесь отдавать приказов, то лучше молчите, Марк Лициний, мы все сделаем сами, – холодно сказал командир.

Он принялся отдавать распоряжения легатам. Теперь уже два римских легиона вместо трех начали растягивать силы вдоль фурийских стен. Когорты распадались на манипулы, и на глазах олигарха когортный строй сменялся манипулярным. Вытянулась первая линия манипул, за ней вторая. Конница Квинкция вдруг разделилась ровно пополам. Кавалеристы взяли галоп и устремились в разные стороны. Крассовский не успел подумать, зачем легаты рассредоточивают силы легионов вдоль стены и куда отправляет своих кавалеристов Луций Квинкций, как в двух арпанах от него раздались оглушительные вопли. Из одного места, секунду спустя из другого, потом из третьего. Марк Робертович оглянулся и схватился за плечо Публия Суллы, чтобы не упасть, олигарх вдруг не почувствовал под собой ног. Жаровни с горячим маслом и кипятком, которые, как он думал, были брошены рабами, в спешке покинувшими гарнизон, теперь одна за другой переворачивались на головы его легионеров. Литры горючки выливались на римлян. Смесь забиралась под доспех, обволакивала невыносимым жаром, прожигала кожу.

– Назад! – Публий Сулла поспешно потянул за собой Крассовского.

Им едва удалось уйти от места, где разлился очередной котел. Брызги кипящего масла коснулись руки Крассовского, он вскрикнул от непереносимой боли и с ужасом представил, что испытывают те, кто оказался облит раскаленным маслом с ног до головы. Со стен полетели первые стрелы, которые начали косить свой смертельный урожай. Крассовский схватил щит, протянутый ему одним из центурионов, и укрылся за ним, ища спасения от смертоносной стрелы. Что произошло за стенами Фурий с когортами Квинта Ария и Луция Варгунтея? Думать об этом не хотелось. Если восставшие сумели вновь выйти на гарнизон, римлян в городе не ожидало ничего хорошего. Но каков был Спартак! Гладиатору удалось отвлечь внимание легионов Крассовского, чтобы ударить в тыл оттуда, откуда уже никто не ожидал нового удара. Бдительность римлян ослабла, дисциплина падала, и центурионам уже не удавалось навести порядок среди солдат. Спартак вселил в голову римлян сомнение и страх.

Заручившись поддержкой гарнизона, в атаку бросились основные силы рабов, офицеры которых решили не давать возможности римлянам перестроиться. Три легиона восставших с небывалой легкостью сократили дистанцию и ударили разом. Удар отбросил первую линию манипул римлян вплотную к валу и выгоревшему рву, смял. В последних рядах, у стены, где римляне никак не могли взять строй, началась давка. Легионеров отбрасывало к валу, многие не могли устоять на ногах, падали, их тут же втаптывали в рыхлую землю вала сапоги боевых товарищей. Офицеры римлян, силясь покончить с беспорядком в задних рядах и боясь, что восставшие вынудят римлян перейти через вал ко рву, скомандовали выставить перед собой щиты.

– Стоять на месте! – орал какой-то центурион, его шлем сполз набок, он схватил щит и своим примером показал, что нужно делать солдатам своей центурии.

Офицер буквально втиснул щит в спины пятившимся боевым товарищам, пытаясь прекратить отступление.

– Стоять! Все встали! – кричал он.

Легионеры, следуя примеру сообразительного центуриона, вскинули щиты, встали как вкопанные и уперлись в спины товарищей из передних шеренг. Справиться с давлением спереди не удавалось, многие ослушались приказа во чтобы то ни стало сдерживать строй и побросали щиты, спасаясь бегством. Сулла, понимая, чем может обернуться дезертирство в рядах римлян, приказал расправляться с показавшими спину солдатами на месте. Он лично покончил с одним из легионеров, который покинул строй. Несколько десятков человек упало наземь, пронзенные руками товарищей. Мера военачальника позволила сохранить строй, пусть и ненадолго.

Впереди шла ожесточенная рубка. Марк Робертович понимал, что, перейдя на откровенный навал, военачальники восставших попросту стремились лишить римлян маневра, так как тактические перестроения его легатов поставили рабов в тупик. Манипулярная тактика, которую решил применить Публий Сулла в этом бою, была незнакома Икрию, Тарку и молодому Тирну. Мелькали мечи, лилась кровь. Крассовский, понимая, что находится меж двух огней, обстреливаемый гладиаторами со стен Фурий и подпираемый пехотой восставших спереди, наконец выхватил свой меч, но выросшие буквально из ниоткуда ликторы во главе с Лицием Фростом тут же сомкнули вокруг него кольцо. Так, чтобы мимо Марка Робертовича незамеченной не проскользнула даже мышь. В этот момент со стен фурийского гарнизона на римлян полетели отрубленные головы легионеров. Олигарх, стоя в плотном кольце своих телохранителей, видел, что Спартак решил ответить ему той же монетой. За спиной Крассовского послышалось громкое уханье тысяч голосов.

– Свобода! Долой Рим! – Голоса отражались от стен гарнизона Фурий и разносились эхом над полем боя.

По коже пробежали мурашки. Подбадривая себя выкриками, восставшие собрались в кулак и нанесли самый ожесточенный удар, клином вспарывая редуты римского войска. Легионеры дрогнули, натиск варваров дал свои плоды. Первыми не выдержали манипулы из скроенного впопыхах легиона Квинта Ария. На глазах олигарха легионеров буквально втиснуло в вал, который стал настоящей костью поперек горла легатов. Римляне падали в ров, где все еще тлели угли, обжигались, вопили не своим голосом, но замолкали, когда сверху на них наступали сапоги товарищей. Понимая, что войско не устоит, легаты скомандовали офицерам из манипул второй линии отступить вдоль стены и попытаться зайти восставшим во фланги. Тщетно, затея с треском провалилась. Рабы поджимали. Римлян спас удар Луция Квинкция, который вместе со своей конницей вихрем зашел в тыл восставших. Однако даже стремительная атака Квинкция не смогла переломить исход этой битвы. Кавалерия выиграла лишь миг, прежде чем тактическое отступление легионеров превратилось в бегство. Тучи над римскими легионами сгущались. Поле перед городским гарнизоном усеялось телами павших в этом бою людей. Всюду были трупы восставших, но еще больше вокруг было римских тел, которыми был усеян ров и вал. Рабы не жалели себя в этом бою, но забирали с собой жизни римлян.

Пришло осознание, что в эту ночь у стен Фурий никто не станет брать пленных. Крассовский вздрогнул, когда понял, что Марк Муммий и Публий Консидий Лонг, командиры его левого и правого флангов, отправились по ложному следу. Спартак собрал под Фуриями все свои силы.

Крассовский был готов к тому, что в любой момент Лицию Фросту, а затем и ему самому придется вступить в бой. Он крепче стиснул рукоять гладиуса, переступил с ноги на ногу и встал в боевую стойку. Сегодня он поучаствует в сражении лично. Марк Робертович гулко выдохнул и приготовился к драке с вплотную подошедшими силами рабов, как вдруг со всех сторон послышались крики офицеров восставших. Олигарх вслушался, не веря своим ушам.

– Отступление! – кричали со всех сторон.

Это было невероятно! Рабы, которым осталась самая малость до того, чтобы вынудить олигарха выбросить белый флаг, капитулировать и признать свое поражение от жалкого раба, вдруг сами начали отступление. Марк Робертович видел озадаченные лица своих легатов, которые не понимали ровным счетом ничего.

– Корнелий, что происходит? – Олигарх миновал кольцо ликторов и подбежал к командиру войска.

– Я не знаю! – вскричал Сулла.

Силы восставших, вместо того чтобы добить римлян, потерявших всякий боевой дух, отступали. Последнее, что увидел Крассовский, прежде чем его ликторы буквально силком поволокли олигарха прочь от городских стен, была медленно поползшая вверх решетка фурийских ворот. В проем устремились легионы восставших.

Не прошло и получаса, как решетка все так же медленно опустилась вниз. Крассовский теперь уже с безопасного расстояния рассматривал поле боя, усеянное тысячами трупов. Только что ему донесли, что происходило и почему Спартак вдруг отступил. Вслед за бессонной ночью олигарха ждал тяжелый день. К Фуриям подходил Гней Помпей. Рядом лежала голова Феликса Помпеянца, которую принес олигарху Лиций Фрост.

* * *

Я пребывал в отвратительном расположении духа. Слухи таки обрели под собой почву, и как! Сегодня ночью чья-то невидимая рука воткнула нож в мою спину. Помпей вырос из ниоткуда, тогда как я не придал этим слухам совершенно никакого значения! Угроза превратилась в реальную опасность. А ведь я так тщательно отметал любые слухи о появлении Гнея Помпея Магна, игнорировал доводы! Появление Магна на поле боя было моим личным провалом и катастрофой. Я успокаивал себя тем, что слишком поздно узнал о возможной опасности и уже ничего не смог бы изменить. Подвела интуиция, на которую я так часто полагался в последнее время. С треском провалился казавшийся удачным план. Но самое главное – уцелел Красс, который по всем законам логики и здравого смысла должен был пасть на поле боя в эту ночь. Я даже не удосужился пустить в округу разведчиков, которые уберегли бы нас от неожиданного появления сил Помпея на горизонте. Мнимая победа над Крассом вскружила мне голову…

Весть о подходе к стенам Фурий Гнея Помпея выбила восставших из колеи. Повстанцы коснулись победы, но не удержали ее в своих руках. Красс ускользнул. Несмотря ни на что, боевой дух восстания оставался крепок и непоколебим. Немалых сил мне стоило убедить гладиаторов остаться за стенами города, когда с первыми лучами солнца на горизонте появились легионы Помпея. Полководцы, подстрекаемые своими бойцами, изъявили желание встретить Магна вылазкой в лоб. Затея представлялась провальной от начала и до конца – после изматывающей ночной битвы легионы Помпея раздавят силы восставших, как назойливого клопа. Аргумент Тирна, вдруг изъявившего желание идти против римлян в первых рядах, об истощении войска Магна длительным переходом я отмел. Помпей наверняка знал, что делает. Надеяться, что человек, который накануне подавил восстание Сертория в Испании, будет поступать опрометчиво, я не стал. В итоге было решено, что все усилия мы направим на дальнейшее укрепление города, его фортификацию.

Мое предложение было принято со скрипом, но теперь последовательно реализовывалось. В Фуриях было не протолкнуться. Тирну, Икрию и Тарку требовалось время, чтобы навести порядок в своих войсках после сражения. Легионы предстояло перегруппировать и отсеять из их рядов раненых. Улицы Фурий были чересур узки, чтобы разместить на них все мое войско, поэтому часть легионеров было решено поместить в домах, где бойцы могли бы прийти в себя после ночного сражения. Вскоре город превратился в один большой муравейник. Остро встал вопрос с усталостью, которая сковала нас по рукам и ногам. Восставшие перебивались пересыпами и не знали здорового сна с тех пор, как мы вырвались с Регия. От усталости люди падали в обморок, засыпали стоя. Несмотря на опасность, которая нависла над нашими головами, я должен был предоставить своим бойцам возможность хорошо отдохнуть. Чтобы не останавливать срочные работы в черте городских стен, были созданы строительные бригады, работающие посменно. Так появились окна, во время которых мои бойцы получили возможность здорового сна. Продовольствие было разделено на равные части и выдавалось суточными пайками. Так я решил защитить нас на случай возможной осады Фурий силами Помпея.

К тому моменту, как последние распоряжения были отданы, пришли вести с городских стен. Караульные доложили, что Помпей разбил в полулиге от Фурий свой лагерь. Стоя на гарнизоне, я видел, как гордо развевались по ветру серебряные аквилии непобедимых легионов. Помпей в отличие от Красса отнюдь не намеревался брать нахрапом городские стены и вовсе не спешил атаковать. Возможно, Гней хотел прояснить, что произошло накануне у фурийских стен, прежде чем перейти к решительным действиям. В душе я понимал, что стоит Помпею отдать приказ – и Фурии падут стремительно. Легионам Магна не помешает наша отвага и ловушки, которыми был усеян город вдоль и поперек. На одного вымотанного ночной схваткой повстанца приходилось несколько свежих головорезов Помпея, профессионалов своего дела…

Будучи в очередной раз загнанным в угол, я не вешал нос. Отчаянные, готовые умирать гладиаторы заберут с собой не одну душу профессионального, но холодного римлянина! Красс не даст соврать, – думается, проконсул хорошо усвоил сегодняшний урок! Перцу добавляли две тысячи легионеров-заложников, которые томились в наших амбарах в ожидании своей судьбы. Помпей, как и Красс, претендовал на нечто большее, чем роль цербера на границах Рима, и, безусловно, хотел сделать широкий шаг на пути укрепления своих политических позиций. Таким шагом могло стать освобождение из амбаров томящихся там бедолаг. Тщеславие Магна наверняка тешило его надеждами показать себя во всей красе накануне испанского триумфа и сделать свои позиции в Риме непоколебимыми. Помпей спал и видел, чтобы лучами своей воинской славы затмить лучшего полководца того времени Луция Лукулла. Я не посылал гонцов в лагерь римлян – все было ясно без лишних слов. Тем, кто находится за стенами Фурий, нечего терять. Наш настрой по взятым в заложники римлянам также был прост – именно головы легионеров сотнями полетят с городских стен в ряды стройных римских когорт победоносного полководца, если тот не захочет идти с нами на диалог. Кровь зальет узкие улочки Фурий и сольется с Тибром!

Все это следовало переварить Гнею Помпею Магну. Данный факт объяснял бездействие могучего полководца. Любой непродуманный шаг вел Магна к репутационным потерям, которые он не имел права нести, если хотел забрать славу Красса в свои руки. Впрочем, Красс, чья попытка покончить с восставшими закончилась небывалым для римлян разгромом, несмотря на все вверенные ему сенатом регалии, теперь вряд ли сможет когда-нибудь избавиться от клейма неудачника. Слухи, которые с недавних пор поползли по Италии, играли Помпею на руку. Лучшие умы Рима уже сравнивали ужас рабского восстания с гибельным для Республики вторжением Ганнибала, когда варварский полководец сумел подвести свои войска к Вечному городу. В то же время я прекрасно осознавал, что Помпей желает в кратчайшие сроки покончить со взбалмошными рабами, чтобы красиво поставить точку там, где у Красса раз за разом получалось ставить бесконечные многоточия.

Как бы то ни было, теперь судьба столкнула меня лоб в лоб с одним из величайших полководцев древности. Я принял вызов. И будь что будет! С этими мыслями я спустился с гарнизона и по бурлящим фурийским улочкам двинулся в наш штаб – таверну, где мы разговаривали с Ганником накануне. Через час я назначил совет, куда должны будут прийти все мои военачальники.

* * *

Меня поднял голос Рута. Гопломах с выпученными глазами забежал в комнату таверны, где я отдыхал.

– Спартак! Вставай, мёоезиец! – закричал он.

Я вскочил с кровати, с трудом разлепил глаза, ища рукой меч, который оставил рядом.

– Рут? Что случилось? – спросил я, видя возбуждение на его лице.

– Помпей прислал Варрона Реатинского, который желает говорить только с тобой! – заявил гопломах.

Мне понадобилось время, чтобы переварить эти слова. Сон как рукой сняло. Я поднялся с кровати, размял затекшие мышцы, схватил свой меч.

– Кто такой этот Варрон?

– Легат!

– Где он? – серьезно спросил я.

– У ворот! – выпалил Рут. – Их там шестеро!

– Так заведи их в город! – Я чуть было не подпрыгнул на месте, узнав, что делегация Помпея давно стоит у городских ворот, а мы теряем драгоценное время, которое могли бы провести за столом переговоров.

Рут бросился выполнять мой приказ и исчез в дверях, которые даже не удосужился закрыть. Я знал, что выгляжу отвратительно. Не найдя ничего лучше, я попросил у хозяина таверны воды. Умылся, привел себя в божеский вид. Несколько минут ушло на то, чтобы уложить торчащие в разные стороны сальные волосы. Мокрыми руками я расправил свою консульскую тогу, прямо в которой завалился спать. Не хотелось показывать людям по ту сторону стены, насколько паршиво выглядит сейчас вождь восстания.

– Как я выгляжу? – строго спросил я у толстого грека, когда тот появился в дверях, чтобы узнать, нужно ли мне что-то еще.

Старик многозначительно улыбнулся. Выглядел я действительно паршиво.

– Варрон Реатинский? – пропыхтел старик.

Я вопросительно посмотрел на хозяина таверны.

– Помпей прислал к вам Варрона, Спартак?

Я приподнял бровь, насторожился.

– Ты что-то об этом знаешь?

– Не то чтобы знаю, – пожал плечами грек. – Читал его сатиры! Это известный ученый и поэт!

В отличие от хозяина таверны я слышал имя Варрона Реатинского впервые в жизни. Через несколько минут в дверях послышался шум и топот сапог. Я услышал голоса.

– Заходит тот, кто будет говорить. – Голос принадлежал Руту.

– Я. – Высокий голос, говоривший на чистом латинском без всякой примеси.

– Тогда ты заходи, остальные подождут здесь, – отрезал Рут.

В проеме показался Рут, за ним в дверях вырос невысокий римлянин с надменным взглядом и презрительной улыбкой на лице. Он застыл на пороге, осмотрелся и, по всей видимости оставшись удовлетворен увиденным, шагнул в мою комнату. На вид ему было чуть больше сорока лет. Черные как вороново крыло кудрявые волосы, борода, белоснежная кожа, но нездорово бледные губы и ровный нос. Он кутался в плащ пурпурного цвета, под которым можно было различить торакс.

– Значит, ты Спартак? Ты тот самый раб, который наделал так много шума? – писклявым голосом надменно спросил он, с любопытством рассматривая меня.

Я почувствовал себя некомфортно под взглядом римского легата. На лице Рута появилось возмущение, и гопломах было хотел выразить его, уже готовый схватиться за рукоять своего гладиуса, но я остановил его взглядом. Не стоило начинать разговор с угроз и оставлять о себе неприятное впечатление. Этот посол мог говорить что угодно и вести себя ровно так, как пожелает! Оставалось только, чтобы его слова в полной мере отражали суть разговора, с которым он сюда пришел.

– Это я! С кем имею честь говорить?

– Марк Теренций Варрон! – представился римлянин. – Если тебе, конечно, что-то говорит мое имя! Впрочем, это неважно! Надо признать, я не зря бросил все свои дела в Риме и вновь встал под знамена Магна! Именно здесь пишется история! А я люблю историю, раб! Во многом поэтому я здесь.

Варрон усмехнулся, одернул свой плащ.

– Я уже давно вынашиваю мысль, чтобы написать труд, в котором я бы рассказал своему читателю о лучших деятелях нашего времени! О мире эллинистическом, о Риме! – поделился он.

– Туда попадет Спартак? Или Ганнибал? Помнится, один Варрон уже попал под Ганнибала при Каннах! – подколол римлянина Рут.

Варрон побледнел от гнева и буквально просверлил Рута взглядом.

– Туда попадет тот, кто покончит с недоразумением рабского бунта, и этим человеком будет Гней Помпей Магн, от имени которого я имею честь говорить! – процедил ученый сквозь зубы. – Вот только вы уже не сможете прочитать эту книгу!

Я переглянулся с Рутом.

– Ближе к делу! – сказал я.

Он замолчал, ожидая, что я или присутствующий при нашем разговоре Рут при упоминании имени Помпея испугаемся. Разумеется, ничего подобного не произошло. Я подошел к столу, отодвинул стул и пригласил своего гостя присесть. Варрон заколебался, считая, что ниже чести римлянина садиться за стол переговоров с варваром и жалким рабом, но все же сел на подставленный мною стул. Я сел рядом. Положил на стол свой гладиус.

– О чем хочет говорить со мной Помпей? – поинтересовался я.

– Великий Помпей хочет предложить тебе сделку, раб, – ответил Варрон, косясь на мой гладиус.

Я слушал, не считая нужным перебивать посла, закоренелого римлянина, который считал варваров рабами и приравнивал к биологическим отходам. Одна только мысль об этом вызывала во мне бурю эмоций. Каково же приходилось Руту, которому хотелось прямо сейчас схватить Варрона за шкирку и вышвырнуть вон из таверны незадачливого легата.

– Помпей Магн знает о том, что у вас томятся в плену доблестные римские воины из легионов претора Красса! – заявил посол.

– Дальше! – фыркнул Рут, но я поднял руку, сдерживая его нетерпение.

– Так вот, наш полководец хочет, чтобы все до одного эти люди получили свободу. Не вам, рабам, лишать свободы римских граждан! – Глаза Варрона сузились.

– Не вам, свиньям, лишать свободы других людей! – вспылил Рут.

– Не тебе, варвар, открывать рот, когда разговаривают господа!

Рут позеленел от злости. Понимая, что, если разговор не уйдет в другое русло, германец вытащит свой клинок и прирежет легата, я попросил Рута покинуть комнату. Рут нехотя ушел, осыпая Варрона проклятиями. Легат усмехнулся, когда дверь за его спиной хлопнула. Для меня это стало последней каплей. Я схватил Варрона за шиворот.

– Клянусь богами, что еще одно слово, и ты не закончишь свой трактат! Подумай дважды, прежде чем что-то говорить! – выпалил я и грубо оттолкнул римского легата.

Рука Варрона метнулась к поясу, но лишь схватилась за пустоту. Гладиус у него отняли при входе в город. Было видно, как тяжело давалось оскорбленному римскому легату взять себя в руки, но он все же успокоился и гулко выдохнул.

– Давай продолжим, Спартак. Не в моих правилах марать руки о варвара! – небрежно проронил он.

Я проглотил оскорбление, понимая, что бредовые идеи, которые крепко-накрепко сидели в голове этого человека, ничем не искоренить.

– Какова суть сделки? – успокаиваясь, продолжил я. – Мне кажется странным, что Великий Помпей желает идти на сделку с рабами, когда за его спиной десятки тысяч солдат, способных обрушиться на стены Фурий по одному только приказу!

– Ничего странного в этом нет. Как я уже говорил выше, Помпей Магн хочет спасти легионеров, которые томятся в вашем плену и которые, помимо всего прочего, являются римскими гражданами! Только поэтому он готов пойти на уступки вам, рабам…

– Говори прямо, – пресек я его витиеватые речи.

Варрон усмехнулся.

– Ты прав, варвар, слишком много времени я трачу на то, чтобы донести до тебя то, что донести в любом случае не получится! – фыркнул он, затем добавил, разглаживая помятый плащ: – К вечеру заложники должны быть освобождены!

– Что ты предлагаешь взамен?

Варрон приподнял бровь.

– Вы сдадите оружие, выйдете из города и будете молить богов о справедливом суде как о высшем благе! Восстание зашло слишком далеко, презренный, и теперь многие из вас будут казнены. Мы оба знаем, что народ требует жестокой расправы, но сенат не настолько глуп, чтобы перебить рабов. Многие из вас вернутся на арены цирков, чтобы тешить чаяния толпы. Возможно, у кого-то появится шанс выжить… Всяко лучше, чем умереть поголовно за этими стенами или быть распятыми! Правда, Спартак? – Глаза Варрона блеснули озорным блеском.

Эти слова римлянина стали для меня последней каплей. Я вскочил из-за стола, схватил его за грудки и что было силы швырнул к дверям. Посол потерял равновесие, упал и больно ударился о дверной косяк. Но на лице его застыла улыбка.

– У тебя есть время подумать, Спартак! – прошепелявил он, вытирая кровь с разбитых губ.

– Пошел вон! – взревел я, хватаясь за гладиус на столе.

Варрон поспешно поднялся, с гордым видом одернул задравшийся плащ и вышел через дверь. Одни боги знали, каких трудов мне стоило отпустить этого человека восвояси. Кисть, которой я сжимал рукоять гладиуса, побелела от напряжения. Я раздосадованно отбросил меч на пол и опустился на стул, закрыв лицо руками. Прошло несколько минут, прежде чем я сумел взять себя в руки и успокоиться. Разве какое-то другое предложение мог озвучить человек, превосходящий тебя во всем? Что еще мог ожидать я, когда приглашал легата к столу переговоров?

– Рут! – взревел я.

Гопломах, стоявший в дверях, забежал в комнату.

– Где наши гости?

– Направились к выходу из города! – отрапортовал гладиатор.

– Я надеюсь, у тебя хватило мозгов не трогать никого из них.

– Не трогал, но была бы моя воля, и я бы задушил каждого из этих напыщенных идиотов голыми руками! – прошипел Рут.

– Не стоит. – Я покачал головой. – Догони Варрона! Скажи, что нам следует подумать до вечера, а потом собери военачальников. Будет совет!

* * *

Мы сидели за тем самым столом, за которым я рассказывал свой план Ганнику. Я, Ганник, Тирн, Икрий, Тарк и Рут. Выжатые как лимон, бледные, с лиловыми мешками под глазами, но возбужденные. Понятное дело, вести о приходе посла Помпея не оставили равнодушным никого. Совещание с самого начала готово было свалиться в сумбур, но я каждый раз вмешивался, требуя тишины и дисциплины. Сейчас один за другим военачальники с кислыми минами отчитывались мне об объеме проделанных работ. Удалось сделать многое. Ганник укрепил городские ворота, вырыл в их проходе глубокий ров, очистил от трупов римлян ров у внешней стены гарнизона, углубился. Тела перекинули на вал, тем самым возвысили его и сделали линию укреплений еще прочнее. Тирн со своими бойцами освежил колья и упрочнил рогатки. Икрий и Тарк внесли в оборону города последние штрихи. Именно им достался самый сложный приказ. Руками бойцов грека и бербера домики фурийцев превратились в мини-крепости, ощетинившись кольями и непроходимыми рогатками. Подобные конструкции должны были сыграть ключевую роль, когда схватка с легионерами Помпея переместится на улицы Фурий. Рут выполнил мой приказ. Теперь между домами повисли валуны и бревна, готовые в любой момент упасть на голову римских легионеров. Колоссальная работа осталась позади. Вид неприступных Фурий вселял уверенность в сердца восставших, которые теперь ждали наступления Помпея с особым воодушевлением. Повстанцы были уверены, что вечером я откажусь от предложения римского полководца и только лишь тяну время, чтобы иметь возможность подготовиться к атаке римлян как можно тщательнее. В отличие от своих военачальников я не разделял точки зрения подавляющего большинства восставших и, собравшись с мыслями, попытался объяснить почему.

– Помпей не пойдет внутрь. – Я врезал ладонью по столешнице, за малым не перевернув чашки с мульсумом.

– С чего бы он не пошел! – всплеснул руками Рут. – Пойдет как миленький!

Ганник приподнял бровь.

– Почему ты считаешь, Спартак, что Помпей поступит именно так? Есть основания? – спросил он.

Я пожал плечами, забарабанил пальцами по столу.

– Хотя бы потому, что для этого нет никаких предпосылок! – устало выдохнул я.

– Странные вещи ты говоришь! – Икрий нахмурился. – А как же он будет выигрывать эту войну, если воевать он, по твоим словам, вовсе не собирается?

Я усмехнулся, покосился на грека, на лице которого застыло искреннее удивление.

– У Магна за пазухой тридцать баллист. Отдан приказ валить леса и строить новые единицы! Как ты думаешь, для чего это делает Помпей, пошевели мозгами, Икрий!

– Спартак, просто скажи, что он задумал, – вмешался Ганник.

– Смотри сюда, – немного резче, чем следовало, сказал я. Я взял кинжал и, как и в прошлый раз, принялся рисовать на столе. Легким движением вычертил круг. – Это Фурии, то есть мы!

– Угу, – охотно кивнул Ганник.

– А это, – я прочертил прерывистую линию дугой, – это артиллерия Помпея. Тридцать единиц плюс то, что будет введено в строй к вечеру, как раз до того момента, как истечет время на принятие нами решения.

– Ты хочешь сказать, что Помпей начнет расстреливать нас…

– Он просто сметет Фурии до того, как ты успеешь досчитать до ста, кельт! – перебил я Ганника. – У нас нет ничего, чем мы бы могли ответить со стен и как-то вывести из строя его баллисты. Единственное, что мы можем сделать, – выйти из города и дать бой. Он этого и ждет!

– Ты говорил, что он не станет трогать нас до тех пор, пока у нас есть две тысячи римлян? – уточнил Тирн.

Я промолчал. Галл, несмотря на свою молодость, умел задавать интересные вопросы. В вопросе Тирна крылся главный подвох. Я действительно считал, что Гней Помпей не тронет нас до тех пор, пока в амбаре томятся две тысячи римских пленных. Но предполагать вовсе не значило располагать. Я имел исходные данные и сейчас понятия не имел, как все сложится. Требовалось время, чтобы мысли в голове встали по полочкам. Помпей блефовал, и я не знал, в какую сторону повернет полководец.

– Я верю, что Спартак что-нибудь придумает, – выдохнул Рут.

– Хорошо бы, до вечера осталось не так много времени, – нервно улыбнулся Ганник.

– А чего думать? По мне, все просто – либо мы принимаем бой, либо сдаемся Помпею, – пожал плечами Тарк. – Могу сказать одно: если римляне вынудят нас покинуть город, то сильно об этом пожалеют. – Он ударил кулаком по столу.

– Не торопись с выводами, – пресек я Тарка.

– Не все потеряно, мёоезиец, я прав? – спросил Рут.

Я промолчал, погруженный в размышления.

– Безвыходных ситуаций не бывает, – выпалил Икрий.

Пока что ничего вразумительного не приходило в голову. Будто песок сквозь пальцы, уходило время для того, чтобы все взвесить и принять правильное решение. Я уткнулся лицом в ладони и помассировал веки, прогоняя сон. Мои военачальники начали бубнить, о чем-то спорить, но я не слушал, а лихорадочно размышлял. Взгляд упал на горевший на стене факел, я вздрогнул от посетившей меня мысли, которая холодком пробежала по всему телу.

Глава 10

Варрону хватило нашей первой встречи. Во второй раз к стенам Фурий пришли другие люди – Помпей подослал ко мне своих центурионов. Все до одного это были седовласые солдафоны в начищенных лориках и поножах, из тех, кто знал военное дело назубок от и до. На этот раз наша встреча состоялась прямо у городских ворот. Разговор складывался непросто, но я твердо настаивал на своем, когда дал понять центурионам, что пленники покинут Фурии лишь в том случае, если за ними явится лично Помпей. Все другие варианты и предложения я отметал с порога, чем поначалу вызвал бурю негодования послов. Озадаченные моей твердостью, они стояли у рва, явно не рассчитывая на такой ответ, и лихорадочно соображали, что делать дальше, в какую колею им следует вывести переговоры, чтобы не опростоволоситься и не получить в римском лагере нагоняй.

– Это твое последнее слово? – спросил один из посланников Помпея.

Надо сказать, эти четверо оказались более покладисты в переговорах, чем Варрон, которого я готов был задушить собственными руками.

– Последнее, – живо согласился я.

Послы уже в который раз начали переглядываться.

– Хорошо, мы передадим Помпею твои слова, мёоезиец. Но знай, что твое время истекло, – сказал разговаривавший со мной центурион, у которого не хватало передних зубов и двух пальцев на левой руке.

– Я знаю, – мягко сказал я.

– Одно уточнение, Спартак! – пролаял твердым, поставленным голосом полевого офицера другой центурион.

– Слушаю, – отозвался я.

– Ты сказал, что хочешь поставить Магну свое условие – он должен подойти к стенам Фурий лично, так?

Я кивнул, соглашаясь с его словами.

– Если Гней Помпей подойдет к стенам Фурий лично, значит ли это, что ты капитулируешь? – уточнил посол.

– Заложники выйдут из города, мы сдадим наше оружие, римлянин, чтобы Помпей зашел в город и мы переговорили с глазу на глаз. Можешь называть это так, как посчитаешь нужным, – твердо заверил я.

– Значит, так. – Я заметил, как дернулся от напряжения глаз центуриона. Мои слова явно пришлись ему не по душе. – Я передам Магну твои пожелания слово в слово.

Послы было развернулись, чтобы двинуться обратно к своему лагерю, но я остановил их.

– Как я узнаю ответ вашего полководца?

Разговаривавший со мной центурион искренне пожал плечами.

– Такое спросишь! Но думаю, если Гней Помпей согласится, то он появится у городских стен!

– Если нет? – уточнил я.

– Не могу знать, мёоезиец! – заверил посол.

Разговор подошел к концу. Четверо послов поскакали обратно к своему лагерю. Я проводил их взглядом, чувствуя, как неприятно тянет на душе. Я опять рисковал, заигрывая с Помпеем, пытаясь навязать свои правила в его игре. Оставалось ждать, что из всего этого сумбура выйдет в сухом остатке. Сейчас я не имел ни малейшего представления о том, как воспримет мое предложение Гней Помпей. Со стен гарнизона я видел римскую артиллерию, тридцать единиц которой пополнилось двенадцатью новыми баллистами. Сорок две боевых машины со смертоносными снарядами растянулись широкой линией у наших стен. Вполне вероятно, через несколько минут будет отдан приказ и в Фурии полетят первые снаряды, которые за очень короткое время сровняют прекрасный город с землей. Я помнил, на что были способны римские баллисты и тяжелая картечь. От неприятных мыслей меня отвлек Рут.

– Что теперь, Спартак? – Рут озадаченно чесал макушку, всматриваясь в спину удаляющимся римским послам. – Ты думаешь, Помпей примет наше предложение подойти к стенам лично, чтобы забрать заложников?

– А как бы поступил ты, брат? – покосился я на гопломаха.

Рут задумался лишь на миг.

– Подошел бы! – твердо заверил он.

Я только лишь усмехнулся в ответ. Логичным было бы предположить, что Помпей хорошо взвесит все за и против и действительно согласится подойти к городским стенам Фурий лично. Еще логичней было бы предположить, что он ни за что не зайдет внутрь города, кто бы что ни говорил и как бы ни складывались обстоятельства.

– Что ты задумал, Спартак? Что все это значит? – Рут продолжил донимать меня своими вопросами.

– Наберись чуточку терпения! – попросил я.

– Ты всерьез собрался сдать оружие римлянам? – Рут всплеснул руками.

Я положил руку на его плечо, крепко сжал и взглянул в уставшие глаза своего полководца.

– Доверься мне, брат. Ты выполнил все, что я тебе велел?

Рут коротко кивнул.

– Мы сломали всю мебель в домах и собрали ее в кучи. Ганник и другие заняли позиции, – подтвердил он.

– Что с заложниками?

– Я сделал все как ты велел! Может быть, ты скажешь, что все это значит? Что ты задумал? – повторил Рут, сгорая от нетерпения.

– Пока не знаю, – честно ответил я. Не хотелось сотрясать воздух совершенно безумными идеями, которые на данный момент крутились в моей голове.

– Но мы ведь не сдадимся Помпею, Спартак? Не будет этого? Не затем мы воевали, чтобы склонить свои головы без боя, все верно, брат? – не унимался гопломах.

– Все верно, Рут, мы не сдадимся, – только и нашелся я.

Германец, на глазах которого появились слезы, обнял меня и прижал к груди своими огромными ручищами. Я слышал, как быстро, отчаянно колотилось сердце этого храброго человека, веру которого не могла сломить ни одна неудача. Он был тверд и непоколебим.

* * *

Крассовскому сообщили о том, что его желает видеть Гней Помпей. Марк Робертович, которому хотелось избежать этого разговора как можно дольше, неторопливо приводил себя в подобающий такой встрече внешний вид. Долго размышлял над тем, что и как он будет говорить, пытался угадать, чего желает от этой встречи сам Гней Помпей. Потом вызвал к себе Гнея Тремеллия Скрофа, с которым пообщался, расспрашивая молодого квестора о Помпее, желая выведать слабые стороны последнего. Час спустя после того, как олигарх получил приглашение от полководца посетить его шатер, Крассовский стоял у входа в палатку Помпея и неуклюже переминался с ноги на ногу. Олигарх понятия не имел, о чем будет разговаривать с могущественным полководцем, встреча с которым сейчас и при нынешних обстоятельствах никак не входила в его планы.

Марк Робертович внушительно прокашлялся и зашел внутрь. Гней Помпей встретил его у самого входа и тут же крепко обнял олигарха, показав свою недюжинную силу. Чувствовавший себя не в своей тарелке Крассовский ответил улыбкой на бледном лице и последовал к табурету, на который ему указал Помпей, до сих пор не проронивший ни единого слова. Помпей был физически крепким мужчиной в полном расцвете сил, на вид ему можно было дать около сорока лет. На самом деле Гнею было немногим больше тридцати, но суровая жизнь солдата брала свое. Мягкие волосы, аккуратно зачесанные назад, пробивала первая седина. Лоб складками разрезали глубокие морщины. На Марка Робертовича смотрели живые блестящие глаза полководца, успевшего завоевать себе всеобщую любовь и славу.

– Приветствую тебя, Марк Лициний! – Помпей улыбнулся обворожительной улыбкой. – Вина?

– Спасибо, но я откажусь, – покачал головой Марк Робертович. – Но и тебе привет, Гней Помпей!

Крассовский также обворожительно улыбнулся в ответ, намеренно упустив прозвище Помпея из своего обращения. Не хотелось называть великим человека, который был твоим прямым конкурентом. Показалось, что Помпей не обратил на это никакого внимания. Он продолжил.

– Впрочем, весьма зря, я не держу дурного вина. Не имею такой привычки. Я отдаю по десять ассов вместо четырех за бутылку вина янтарного цвета, если его выдержка двенадцать лет, а виноград собран на склонах Массикской горы. Как ты думаешь, почему, Красс? – с легким пренебрежением в голосе спросил он.

Олигарх обратил внимание, как зажегся огонек в глазах римского полководца. Марк Робертович изобразил заинтересованность на лице, всем своим видом показывая, что не знает ответ. Сам он понятия не имел, сколько стоит вино двенадцатилетней выдержки в Древнем Риме, и только краем уха, со слов Квинта Ария, слышал, что Массикская гора находится в Кампании.

– Фалернское имеет вкус победы, мой дорогой друг, в восемьдесят третьем году я стал императором, – сам ответил на свой вопрос Помпей, улыбаясь. – Наверное, поэтому ты отказался от вина?

Крассовский вздрогнул от этих слов, сказанных с усмешкой и пренебрежением. Олигарх покраснел, силясь понять, какой реакции ждет от него римский полководец.

– Так, может быть, выпьешь за мою победу, Марк Лициний? – вполне серьезно спросил Помпей.

Марк Робертович, которому с трудом удалось совладать со своими эмоциями, коротко кивнул.

– Почему бы и не почтить былые заслуги. – Он встал с табурета, подошел к столу, где наполнил пустой стакан вином, приподнял бровь. – За что пьем, дорогой? Я слышал, тебе удалось покончить с восстанием Сертория в Испании. Если так, то ты, должно быть, успешнейший человек, Помпей!

– Магн! Гней Помпей Магн, мой дорогой Лициний Красс! Так называют меня люди!

Крассовский усмехнулся.

– Отчего-то я думал, что Магнами кличут грязных ланист? – вкрадчиво спросил Крассовский. – Тремеллий Скрофа рассказывал мне, что наш общий знакомый Марк Туллий Цицерон придерживается такого мнения. Как-то неудобно называть тебя Магном, Гней…

Помпей вздрогнул от этих слов. Наполнил свой стакан вином, отпил и поставил на стол. Было видно, как лицо полководца покрылось красными пятнами.

– Не оттого ли неудобно, что рабов убиваешь ты, а не я, Красс? Тогда как я бил марианцев?!

– Уж не на Сукроне ли ты их бил, Магн? Впрочем, выпьем!

Крассовский подмигнул римскому полководцу. Стоило поставить этого человека на место и показать, что олигарх не собирается ни с кем играть в поддавки. Помпей самодовольно ухмыльнулся, он ничего не ответил, но было видно, как в его глазах проскочила искра. Они чокнулись, Помпей сделал внушительный глоток, тогда как Крассовский, которому отнюдь не доставляло удовольствия пить за успехи своего прямого конкурента, которые, по разумению олигарха, успехами можно было назвать лишь с определенными оговорками и натяжками, лишь смочил вином губы, что не могло не уйти от внимания Гнея.

– Ты в порядке, Марк? – серьезно спросил Помпей, вдруг резко решив сменить вектор разговора.

– Я цел, – сухо ответил Крассовский.

– Хвала богам! – Помпей поднял свой бокал. – За тебя.

Олигарх, чувствуя, что каждое слово этого человека пропитано лицемерием, пропустил тост. Оказавшись в непосредственной близости от своего прямого конкурента, возможно, врага, Марк Робертович не хотел упускать возможности изучить Помпея вдоль и поперек.

– Чего ты хочешь? – наконец спросил Крассовский.

Помпей промолчал и принялся мерить шагами пространство внутри шатра. На его лице запечатлелась озабоченность. Крассовский не сводил с полководца взгляда.

– Да так, – наконец вымолвил Гней. – Честно говоря, хотел услышать благодарность, но, судя по всему, ничего не дождусь. Ты знаешь, чего мне стоил этот марш, Красс? Между прочим, я бросился на помощь к тебе по первому твоему зову, вместо того чтобы идти в Рим и праздновать заслуженный триумф после пяти лет войны! Не Лукулл, не Метелл, именно я откликнулся первым! Ты понимаешь, что стоило мне опоздать на час, как этот варвар разгромил бы тебя у стен Фурий? Опоздай я, и мне пришлось бы стать свидетелем капитуляции Марка Лициния Красса варвару! Я насмотрелся на стены города! Не самое приятное зрелище, Красс, и вряд ли бы я хотел увидеть среди казненных тебя!

Крассовский ничего не ответил, ожидая, когда от абстрактных рассуждений Помпей перейдет к конкретике. Врать у Магна получалось хорошо, но Марк Робертович был не из тех, кто велся на подобные россказни. Помпей продолжал ходить вокруг стола, попивая вино. Наконец он остановился и мягким голосом сказал:

– Ты наломал дров, Красс, как-то нехорошо получилось! Видишь ли, незадача, из-за тебя мне и моим легионерам придется разгребать за тобой все дерьмо, которое ты оставил! Интересно знать, что ты напишешь в своем следующем послании в сенат?

– Не зазнавайся! Или тебе напомнить твой ранг, всадник! – выпалил Крассовский, теряя над собой контроль. – У меня, а не у тебя есть полномочия проконсула в этой войне!

Помпей искренне расхохотался.

– Я бы не был так уверен, что империй останется в твоих руках! Как пить дать, сенат единогласно проголосует за то, чтобы лишить тебя всяческих полномочий и передать проконсульские полномочия в мои руки, как это было в Испании! К чему привели твои приказы, Красс! Где твои легионы? Для тебя все кончено, Марк Лициний! – нараспев произнес он.

Он продолжал смеяться, расплескал вино, испачкал руки, залил тогу. Схватил со стола какую-то тряпку и принялся вытираться ею. В этот момент в проходе шатра показался человек.

– Гней Помпей Магн! Новости со стен Фурий! – сказал он.

Помпей, не повернув в сторону прибывшего головы, жестом указал ему заходить, что-то недовольно бурча себе под нос и бросая взгляды на Крассовского. В шатер зашел один из послов, посланных Гнеем накануне. Седовласый центурион принес ответ восставших на предложение Магна Спартаку выпустить заложников и сдаться. Стоило выслушать посла.

– Говори, – буркнул Помпей, видя, что посол переминается с ноги на ногу и не решается заговорить.

Центурион без запинки пересказал слова Спартака римскому полководцу. Крассовский видел, как вытянулось лицо Помпея, когда посол наконец закончил свой небольшой рассказ.

– Что-то удалось разузнать? – спросил Магн.

– Спартак наотрез отказался пускать нас в город! – заверил центурион.

Помпей задумался.

– Что прикажете делать? – спросил седовласый вояка.

– Легата Луция Афрания ко мне немедленно!

– Будет исполнено!

– Свободен. – Гней указал центуриону на дверь и тот мигом выскочил из шатра, а Помпей впился глазами в олигарха. – Слышал? Твой раб диктует доминусу условия. Как ты умудрился так распустить этого Спартака, что он возомнил себя полномочным вести переговоры с Римом? Ну, Красс, как бы ты поступил на моем месте? Подыграл бы? Не хочешь отдать приказ, Марк?

– Если бы ты поступал так, как я, то оказался бы на том месте, где нахожусь я, а этого не будет никогда! – холодно ответил олигарх.

– Это комплимент? – поинтересовался Помпей.

– Это факт!

Оба некоторое время молчали. Помпей долил олигарху вина.

– Пей, может случиться так, что ты еще не скоро пригубишь фалернского в следующий раз… – усмехнулся он.

Крассовский при этих словах поперхнулся и закашлялся. Вино пошло не в то горло.

– Это не простой варвар, – сказал Крассовский, вытирая вино рукавом.

– Красс! Мой милый Красс, что такое ты говоришь сейчас! – расхохотался Помпей.

– Этот варвар умен, если бы ты удосужился узнать, что здесь на самом деле произошло, то вряд ли бы говорил так, как говоришь сейчас!

– Ты себя слышишь? – Гней Помпей побледнел. – Варвар оказался умнее римлянина, полководца, самого богатого человека на всей земле! Пастух обскакал Марка Лициния Красса! Во как! Слышал бы сейчас это сенат!

– Именно из-за своей самонадеянности и веры в исключительность своих легионов я чуть было не погиб у стен Фурий! – парировал Крассовский. – Думай так же, Помпей, и посмотрим, что произойдет!

Помпей нахмурился, приблизился к олигарху и взглянул ему в глаза.

– В отличие от тебя, Красс, я полководец, а не возомнивший из себя воина богач, купивший расположение сената! Именно в этом главное отличие между нами! – прошипел он.

Олигарх отдернул руку, которая сама по себе потянулась к кинжалу на поясе.

– Я напомню тебе о моих полномочиях…

– Не стоит! – Помпей хитро прищурил глаза. – Я сам отвечу за себя перед сенатом. Можешь не сомневаться, сегодня я поставлю жирную точку в этой главе истории нашего государства! – Помпей все с той же презрительной ухмылкой допил вино в своем стакане и с силой поставил его на стол. – А в твоей истории я поставлю многоточие, Красс!

– Нет…

– Ты закончился, Марк Лициний! – грубо прервал Помпей. – Твоя война проиграна! Венок за победу над Спартаком окажется у меня, тебе же достанется вечный позор, который ты не смоешь уже ничем. Очень скоро вести о твоем жалком положении дойдут в Рим, и думается мне, сенат примет верное решение на твой счет! Сейчас же ты можешь собрать остатки своих легионов и дальше делать то, что тебе заблагорассудится! Пожелаешь распустить их или идти в Рим, чтобы объясниться, – твое право, но учти…

Помпей, не прерывая свой монолог, подошел к столу, плеснул себе вина в стакан, несмотря на то что уже сейчас был выпивши. Он говорил что-то еще, но Марк Робертович уже не слушал. Бледный как полотно, он поднялся со стула. Лицо заливал холодный пот, ноги подкашивались, картинка перед глазами двоилась, однако рука твердо легла на рукоять меча. Марк Робертович Крассовский все для себя решил.

Не успел олигарх достать свой кинжал, чтобы вонзить его в спину человека, который встал на его пути, не задумываясь о последствиях, как в дверях шатра показался один из легатов Помпея Великого. Тот самый Луций Афраний, которого желал увидеть Помпей. Крассовский отдернул руку, чувствуя, как кожа покрылась мурашками.

– Достопочтенный Помпей Великий, легат Луций Афраний по вашему указанию прибыл! – отчеканил легат.

– Проходи, Афраний, – приказал Помпей.

Легат поспешил зайти внутрь.

– Прикажи собрать эвокатов, через полчаса я хочу подойти к стенам Фурий, чтобы лично забрать оттуда римлян, которых грязные рабы взяли в заложники. Каждая центурия будет нести аквилу моего легиона. Все понял?

– Вы уверены? – переспросил легат.

– Исполняй, – фыркнул Помпей, с пренебрежением косясь на Крассовского, которого в этот момент было не узнать, настолько олигарх был подавлен.

Легат замешкался перед тем, как выйти из шатра.

– Мы возьмем с собой аквилиферов? – уточнил он.

– А кто, по-твоему, будет нести штандарт, Афраний? – ответил вопросом на вопрос Помпей.

Легат кивнул и удалился, немного удивленный распоряжением Магна. Помпей покосился на так и оставшегося стоять неподалеку от стола Крассовского:

– Ты уже уходишь, Красс?

– Мне пора, – выдавил из себя олигарх.

– Честно, Марк, я ожидал, что ты спросишь, почему я так легко согласился на предложение раба, но ты не спросил, я же, в свою очередь, не могу смолчать.

Крассовский смотрел на полководца с полным равнодушием.

– Как только мы заберем заложников, я сотру Фурии с лица земли. Никаких переговоров не будет! – прорычал Помпей.

Марк Робертович ничего не ответил.

– Ты можешь пойти к городским стенам вместе со мной. Обещаю, что я дам тебе шанс собственными руками убить того, кто сломал всю твою жизнь.

Крассовский вздрогнул.

– Я… я пойду! – Эти слова он выдавил из себя.

Помпей хлопнул олигарха по плечу.

– Ты спрашивал, за что меня называют Магном, Красс? Теперь ты знаешь ответ, – хмыкнул полководец.

Он протянул олигарху руку, желая попрощаться напоследок, однако Марк Робертович проигнорировал этот жест и вышел из шатра, больше не проронив ни единого слова. Олигарху многое дал сегодняшний разговор в шатре. Уже сейчас он представлял, что будет делать дальше и по какой дороге пойдет. Вот только на этом пути не было такого человека, как Гней Помпей, хотел бы этого римский полководец или нет.

* * *

С моей стороны было бы глупо рассчитывать, что Помпей придет к городским стенам один. Я ожидал, что вместе с ним к гарнизону подойдет целый легион, однако римский полководец ограничился всего тысячной когортой бойцов, каждая центурия которой несла аквилу легиона будто на параде, устроив у фурийских стен целое представление. Вместе со штандартами аквилиферы несли белый флаг, чтобы у восставших отпали последние сомнения о намерениях переговорщиков. Что же, ход Помпея выглядел вполне разумным. Вряд ли он рисковал, учитывая, что та тысяча человек, которая отправилась вместе с ним к городским воротам, была лучшей в составе его легионов и наверняка включала в себя закаленных боем ветеранов. В случае чего когорта могла отступить, не понеся при этом практически никаких потерь. Как бы то ни было, теперь все колебания и сомнения остались позади. С минуты на минуту Помпей со своей когортой должен был подойти к городским воротам.

Наши пленники стояли у городской стены. Понурые, ожидавшие часа икс, когда будет отдан приказ выпустить их на свободу, как и было оговорено ранее. Две тысячи человек. Один из них пересекся со мной взглядом, и я отвел глаза. Засосало под ложечкой.

Я то и дело вытирал взмокшие ладони о плащ, понимая, что теперь уже не смогу ничего повернуть вспять. Беспокоила идея, что я должен на шаг опередить Помпея. Почувствуй римский полководец что-то неладное, и все пойдет прахом. Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

– Открывайте ворота и выпускайте пленников! – скомандовал я, когда когорта Помпея приблизилась на расстояние полета стрелы.

Рут поднял большой палец. Поднялась решетка, и за городские стены навстречу центуриям римлян потянулись пленники, каждому из которых на выходе возвращалось его оружие.

– Думаешь, получится? – Икрий, крутившийся возле меня, уже десятый раз за последние полчаса задал мне этот вопрос.

– Держи кулаки и молись богам, – ответил я.

– Да ну тебя! Спартак, так можно сойти с ума! – Икрий махнул рукой и принялся мерить шагами стену, не находя себе места.

Я нашел глазами Тарка.

– Приготовьтесь!

Тарк ответил коротким кивком. Я спустился со стены, встретил Тирна, и вместе с ним и двумя сотнями гладиаторов-галлов мы вышли вслед за заложниками за стены города. Центурии Помпея остановились, не приближаясь к городским стенам ближе чем на полет стрелы и не доходя до наших оборонительных редутов в виде рогаток, вала и рва. Чувствуя на сердце тяжесть, я дождался, пока к центуриям подойдут две тысячи наших пленных. Я напряженно наблюдал за тем, как расступились помпейские центурии, пропуская легионеров Красса.

Сработало…

– Наш выход, – шепнул я Тирну.

Мы миновали ров, перелезли через вал, осторожно преодолевая ловушки и обходя стороной рогатки, как вдруг прямо на моих глазах когорта Помпея начала медленно отступать назад. Я замер, вскинул руку, призывая остановиться своих бойцов. В этот момент исчезли белые флаги, которые держали аквилиферы, а все сорок две баллисты римлян почти одновременно дали залп по стенам Фурий, на которых в это время находились бойцы Икрия.

– Назад! – закричал я.

Мой план рухнул еще до того, как я успел что-либо предпринять. Когорта римлян стройно, как ни в чем не бывало, отступала к своему лагерю. Неужели Помпей вовсе не собирался вести никакие переговоры, а только лишь хотел забрать заложников и, получив искомое, решил немедленно атаковать! Хитрый римлянин попытался обвести меня вокруг пальца? Посмотрим, что из этого выйдет!

– Тирн! Сигнал! – прокричал я.

Тирн заслышал мои слова, поднес корн к губам и дунул что было сил. Раздался протяжный утробный звук. Я поспешил взобраться на вал, чтобы оттуда лучше видеть события, которые развернулись перед моими глазами в следующий миг. Две тысячи заложников, одетые в одежду римских легионеров, вдруг выхватили свои мечи и с криками «Свобода!» ударили в спину отступающей когорте Помпея, застав ветеранов врасплох и подавляя почти двукратным численным превосходством. Аквилиферы побросали своих серебряных орлов, древки которых тут же затрещали под ногами римских солдат. Гладиаторы, успевшие взобраться вместе со мной на вал, дружно расхохотались, хватаясь за животы и лопаясь от смеха. Две тысячи пленников в этот момент все так же сидели в амбарах, связанные и полуголые. Их одежду, доспехи и оружие я приказал примерить на себя гладиаторам из легиона Тирна, которые приняли мою идею с воодушевлением.

Со стены за моей спиной раздались аплодисменты, свист и одиночные выкрики:

– Позор Риму! Позор Помпею! Да здравствует Спартак!

– Гони его!

– Собака!

– Вошь!

Однако ликование продлилось недолго. Снаряды римской артиллерии, словно автоматная очередь, изрешетили гарнизон фурийских стен тяжелой картечью из массивных свинцовых ядер. Полетели одиночные крупные снаряды. Били прицельно, и там, куда снаряд весом под сорок фунтов попадал дважды, рушилась стена. В гарнизоне появились первые дыры, через которые часть солдат штурмовых когорт могли запросто проникнуть в город, скомандуй Помпей наступление прямо сейчас. Впрочем, решительный и вероломный римский полководец вряд ли ожидал столкнуться с подобной тактикой по ту сторону баррикад. Центурии Помпея застала врасплох атака моих гладиаторов, эвокаты отступали, а на помощь им только сейчас выдвинулся один из легионов, легат которого едва ли был готов к подобному развитию событий и мешкал.

Моя первоначальная идея провести в лагерь Магна повстанцев и ударить по баллистам врага терпела крах. Я обналичил все свои козыри. С целой и невредимой артиллерией римлянам не будет никакого смысла лезть на рожон и идти на молниеносный штурм. Дерзкая вылазка моих гладиаторов теряла всякую ценность. Увы. С другой стороны, обескураженному Помпею потребуется время для того, чтобы понять, что произошло. Как только полководец придет в себя, то захочет расквитаться за звонкую пощечину, которую он пропустил от раба-выскочки. Магн обрушит на нас всю свою мощь. Я задумался. Самое время было помочь Помпею в его начинаниях! Если мне удастся отвлечь Помпея, поддержать ярость полководца и даже разжечь ее, только тогда нам удастся спастись. Помпей же останется у разбитого корыта и будет ломать голову над тем, что произошло.

– Тирн, заводи людей! – крикнул я.

Тирн принялся отдавать распоряжения. Повстанцы, прячась под щитами от летящих со стен осколков и не знающих пощады свинцовых шариков, забежали через ворота в город. Опустел гарнизон – Икрий увел своих людей, понимая, что ничего не может противопоставить ударам артиллерии. В город возвращались две тысячи гладиаторов, одетых в доспехи римских легионеров.

В городе я нашел Рута, который словно сумасшедший носился от дома к дому и поторапливал своих людей.

– Рут, по позициям, через пять минут мы начинаем! – скомандовал я.

– Есть, Спартак! – рыкнул гопломах в ответ.

– За свободу, мой брат!

– За свободу!

* * *

Марк Робертович чувствовал легкое покалывание по всему телу, когда он вместе с Гнеем Помпеем и его легатами верхом на жеребцах подскакали к стенам Фурий. Повсюду лежали трупы павших на поле боя легионеров и рабов. Тела закоченели, у многих не было глаз – постарались вороны и прочая летучая тварь, кружившая в округе последние несколько часов. Ветераны по пути спугнули животных, которые также были не прочь поживиться падалью. Зрелище было отвратительным и совсем не приходилось по душе олигарху. Впрочем, другого выхода у Марка Робертовича не было, если, конечно, он хотел попытаться что-либо исправить. В отличие от Крассовского Помпей держался бодро, как ни в чем не бывало, рассматривая некое подобие линии лимеса, возведенное Спартаком, и тела погибших, брошенные рабами на вал. Полководец пребывал в отличном расположении духа и о чем-то переговаривался со своими легатами. Олигарх скакал немного позади и не слышал их разговора. Собственно говоря, сейчас ему было плевать, о чем они разговаривали. Гораздо больше Марка Робертовича волновало другое. Что приготовил для Помпея Спартак? Как бы олигарх ни относился к варвару, мёоезиец не даст добровольно защелкнуть кандалы на своих руках. Спартак, этот выродок, который попытался испортить Крассовскому жизнь, наверняка готовил Помпею сюрприз из тех, от которых стыла кровь. Крассовский не знал, что может придумать Спартак на этот раз, но обязан был присутствовать в тот момент, когда самоуверенный Помпей, называющий себя Великим, получит от гладиатора увесистую оплеуху. Эта мысль тешила и придавала сил. Крассовский невольно поймал себя на мысли, что желает удачи Спартаку в его начинаниях, какими бы они ни были.

Когда городские ворота Фурий открылись и в проеме показалась первая дюжина легионеров, взятых Спартаком в плен, Помпей приказал своей когорте остановиться. Полководец перестраховывался и сохранял за собой возможность отступить. Разумно, но, как посчитал олигарх, весьма предсказуемо. Пленники, появляющиеся из проема городских ворот, держали в руках щиты и на ходу прятали за пояс гладиусы, которые им возвращали рабы на выходе. Показалось, что выглядят эти люди свежими и отдохнувшими, как будто не было никакого плена и часов ожидания в изнурительном неведении, но Марк Робертович не придал этому обстоятельству никакого значения.

Помпей при виде пленников расплылся в улыбке и наклонился к легату Гаю Сульпицию Гальбу, который был меньше ростом, чем полководец.

– Сегодня для этих людей двойной паек и дайте им столько вина, сколько они попросят, – прошептал он, но Крассовский, подскакавший ближе, расслышал эти слова и стиснул зубы.

– Вы хотите предложить легионерам Красса вступить под наши знамена? – поинтересовался легат.

Марк Робертович увидел недоумение на его лице.

– Я хочу ослабить Красса до того, как проконсулу удастся воссоединиться с Муммием и Квинкцием! Ручаюсь, не сегодня, так завтра Марк лишится чрезвычайного империя, – прошипел Помпей.

Он оглянулся и поймал взглядом Крассовского, который сделал вид, что не слышит их разговор. Помпей приветливо помахал Марку Робертовичу и положил свою ладонь на рукоять меча. Олигарх стиснул зубы. Захотелось вставить что-то в разговор этих двоих, но он сдержался. Болтать – не мешки ворочать. Пусть говорят, на данный момент Марк Робертович считал все эти разговоры только лишь пустой трепотней. Дабы не привлекать к себе внимание Помпея, олигарх ответил полководцу сдавленной улыбкой. Гней вернулся к легату, с которым вел разговор.

– В войске мне не нужны те, кто хотя бы раз показал спину в бою. Неудачники и дезертиры – удел Марка Лициния Красса и ему подобных. Представляю, как полетят головы, когда вести о битве у Фурий наконец доберутся в Рим, – с насмешкой в голосе сказал он.

– Вам задолжали триумф и венок! – со знанием дела сказал Сульпиций Гальб.

– Я думаю, это будет весомый аргумент, чтобы мое имя шло первым в списке триумфаторов, перед Метеллом Пием! – злобно выпалил Магн.

Крассовский, теряя всяческий интерес к разговору двух римлян, уставился на городские ворота, где в этот миг появились гладиаторы. Отряд сопровождал Спартака на встрече с Помпеем. Олигарх почувствовал, что зажевал до крови губу. Он изо всех сил старался разглядеть среди толпы рабов того, кто называл себя Спартаком, но гладиаторы кучковались и никуда не торопились. Они перешли ров и какое-то время стояли на месте, ожидая, пока получившие оружие заложники удалятся на безопасное расстояние. Заложники приблизились, и брови Крассовского медленно поползли вверх. Он сглотнул, проталкивая вставший поперек горла ком, и принялся судорожно тискать рукоять своего меча, косясь то на приближающихся пленников, то на Помпея, который улыбался и приветственно махал освобожденным легионерам рукой.

– Что-то не так, Марк Лициний? – видя беспокойство олигарха, спросил Марк Варрон, заметивший беспокойство Крассовского.

– Все в порядке, – замотал головой Марк Робертович. – Чувствую себя неважно, только и всего.

Олигарх соврал. Он впервые видел тех людей, которые были облачены в доспехи легионеров. Совершенно точно эти люди не имели никакого отношения к пленным, которые попали в западню Спартака. Не желая выдавать свою обеспокоенность, Крассовский потупил взгляд и уставился на землю под своими ногами. Что же задумал Спартак? Олигарх вдруг подумал, что все эти две тысячи пленных могут быть варварами, облаченными в доспехи римских легионеров. Стало не по себе, пришлось приложить усилие, чтобы подавить в себе желание броситься к Помпею и рассказать ему о своих наблюдениях. Нет! Олигарх решил, что лучшее из возможных решений сейчас – дистанцироваться и наблюдать за происходящим со стороны. Тем более освобожденные легионеры или те, кто выдавал себя за таковых, мирно прошли мимо манипул Помпея, рассыпаясь в благодарностях своим спасителям. Марк Робертович поймал себя на мысли, что он выдает желаемое за действительное. Эти люди всего лишь пленники, а вот настоящие гладиаторы сейчас двинулись через ров, навстречу Помпею. Их олигарх видел отчетливо, и при мысли, что среди них находится Спартак, становилось не по себе.

Размышления Крассовского прервал звучный голос Помпея, который привлек внимание не только легатов, но и всех тех, кто находился рядом с полководцем.

– Убрать белый флаг, – скомандовал он, с лица полководца не сходила фирменная усмешка.

Аквилиферы поспешно опустили белые флаги, оставив в своих руках лишь штандарты легионов. Крассовский не успел понять, что происходит, как по стенам Фурий ударил первый залп помпеевской артиллерии. Гладиаторы во главе со Спартаком, которые вышли навстречу полководцу, чтобы начать переговоры, остановились в нерешительности. Неужто ход Магна стал для варваров полной неожиданностью, а Помпей сумел оставить в дураках Спартака? Переваривая эту мысль, Марк Робертович почувствовал на своем плече чью-то руку. Рядом с ним вырос Гней Помпей на своем жеребце.

– Ты всерьез думал, что я снизойду до переговоров с рабом, Красс? – фыркнул он напыщенно. – Я утоплю Фурии в крови варваров, покуда эти мерзкие твари сами не начнут выползать из города на коленях, вымаливая у меня пощады! Но клянусь Олимпом, Марк Лициний, каждый из них будет распят! Живым или…

Он не успел договорить, потому что в этот момент у стен Фурий раздался сигнал корна. Олигарх видел, как расширились от удивления глаза Помпея, смотревшего за спину Крассовского. Помпей развернул своего коня и на ходу выхватил из ножен свой меч.

– Варрон, Гальб, Пет… – Он принялся созывать своих легатов, но было поздно.

Две тысячи пленников оказались волками в овечьих шкурах! Повстанцы выкрикнули лозунги восстания и атаковали центурии эвокатов римлян сзади. Спартак оказался не так прост. Помпей не захотел верить в разумность и тактический гений варвара. Очень зря. Марк Робертович, раз обжегшись на молоке, теперь дул на воду. Он знал, чего стоил мёоезиец. Однако варвар, преследуя свои цели и желая вырваться из Фурий, попутно оказал услугу Марку Робертовичу – руками Спартака над Помпеем был повешен дамоклов меч. Крассовскому оставалось перерезать конский волос.

Не видя ничего, кроме широкой спины Помпея Великого, сражавшегося с повстанцами на своем гнедом жеребце, Марк Робертович обнажил свой клинок и в суматохе боя поскакал к прославленному римскому полководцу. Говоря словами Помпея, в его истории следовало поставить жирную точку. Никто не видел, как Марк Робертович, который никогда не славился боевыми навыками и с трудом удерживал в руках тяжелый гладиус, что было сил всадил свой клинок между лопаток Помпея, который, не ожидая удара сзади, вскрикнул и со стоном выпал из седла. Магн перекувыркнулся, встал на одно колено, но силы покидали его, рана оказалась слишком глубока. Прежде чем упасть навзничь, он посмотрел на олигарха своим величественным взглядом. С лица Помпея исчезла усмешка, прежде чем он испустил дух. По губам полководца скатилась алая струйка крови.

Крассовский брезгливо вытер кровь с гладиуса о свой плащ. По полю боя пронесся чей-то истошный вопль:

– Предатель!

Кричал тот самый седовласый центурион, с которым олигарх уже встречался в палатке Магна. Олигарх переложил меч из одной руки в другую и обернулся, но в этот миг движущийся к нему центурион пал под ударом грязного варвара. Крассовский, к голове которого прилила кровь, поскакал прочь, крича на ходу:

– Гней Помпей Магн пал в бою, и я, Марк Лициний Красс, претор, проконсул римской республики, носитель чрезвычайного империя, принимаю командование над его легионами! Отставить отступление! Держать строй…

Рядом с Крассовским выросли легаты Помпея, взмыленные, с круглыми глазами, которые все еще не понимали, что произошло и как вышло так, что Помпея больше нет.

– Прикажете трубить наступление, Марк Лициний? Собирать легионы? – взволнованно спросил Марк Петрей.

– Фурии должны пасть к вечеру! – завизжал Крассовский.

* * *

Убийственный залп римской артиллерии, сравнивающий с землей стены городского гарнизона, вдруг стих. На моих глазах легионы начали перестроение. Я не сразу понял, что происходит, и долго пытался раскусить маневр Помпея, который повел себя тактически безграмотно. Вместо того чтобы довершить обстрел фурийских стен и взять город голыми руками, Помпей вдруг решил скомандовать наступление, мобилизовав все свои силы в один кулак, и яростно повел на Фурии все до единого свои многочисленные легионы. Возможно, я счел бы сумасшедшим Помпея, но слова одного из моих центурионов, из тех, кто сражался с римлянами в обличье римского легионера и наблюдал за происходящим в стане врага собственными глазами, быстро вернули все на свои места. Центурион тяжело дышал после схватки и держался за раненый бок. Он прокричал мне:

– Спартак, Красс сошел с ума! Он убил Помпея и возглавил его легионы!

Дважды повторять не пришлось. Я нахмурился, переваривая сказанные повстанцем слова. В голове в одно мгновение закружилась тысяча и одна мысль, но усилием воли я пресек любые свои размышления. Все это было не важно сейчас.

Ошибки быть не могло. Легионы римлян взяли строй и двинулись к стенам фурийского гарнизона. Со стороны огромная, ощетинившаяся мечами многотысячная армия врага напоминала плотно затянутое грозовыми тучами небо. С минуты на минуту над нашими головами разразится гром. Медлить было нельзя! С новыми силами Красс, восставший, будто феникс из пепла, пройдет сквозь наши полуразрушенные баллистами стены, как острый нож проходит сквозь масло. Мои военачальники бросались выполнять свои поручения еще до того, как успевали дослушать последние слова приказа.

Когда могучие легионы павшего Помпея, ведомые свихнувшимся Крассом, подошли к фурийским стенам на расстояние полета стрелы, в городе одновременно вспыхнули тысячи факелов. Повстанцы принялись бросать факелы в заранее собранные стога соломы. Стены, двери, мебель, все было пропитано гремучими зажигательными смесями, горевшими не хуже бензина при соприкосновении с огнем. Не прошло и двух минут, как улицы Фурий вспыхнули будто спичечный коробок. Пламя устремилось в небеса, с крыш домов валили черные столбы дыма. Я велел жечь улицы через три, где-то через четыре, чтобы все еще сохранить возможность для повстанцев передвигаться внутри городских стен, а в случае необходимости дать бой своему врагу. Римлян же такой ход должен был поставить в тупик.

Несколько сотен гладиаторов остались на гарнизоне, при первой же возможности намереваясь обстрелять шеренги легионеров. Стоило отдать должное их мужеству как бойцов, но жертва, которую повстанцы хотели принести небесным богам в виде своей смерти, стала бы напрасной. Перестрелка с одной, максимум двумя манипулами римских штурмовых когорт продлится лишь мгновения, прежде чем тысячи римских пилумов изрешетят тела храбрецов.

Не теряя времени понапрасну, я запрыгнул на пустой котел, еще теплый, в котором некогда шипело кипящее масло, и обвел взглядом лучников на стене.

– Где ваш центурион? – выкрикнул я.

На меня тут же устремились десятки глаз, горящих яростью, предвкушением боя. Могло показаться, что на лице каждого из гладиаторов в этот миг запечатлелся до боли знакомый след – метка смерти.

Шаг вперед сделал высокорослый кудрявый блондин, который держал наготове стрелу.

– Я имею честь быть центурионом! – выпалил он.

– Уходим! В город! – распорядился я.

Глаза блондина сверкнули, он покачал головой.

– Ни шагу назад, Спартак!

– За свободу! – закричал кто-то из гладиаторов.

– Свобода! – Крик подхватил другой боец, весь перепачканный в саже, один из тех, кто помогал Руту поджигать город, а теперь решивший встретить римлян на городских стенах лицом к лицу.

Боковым зрением я видел, как сокращалось расстояние между гарнизонными стенами и легионами римлян. Не пройдет и минуты, и у гарнизона начнется ожесточенный бой. Я выхватил свой гладиус и, понимая, что любые слова здесь будут излишними, сблизился с центурионом и перерубил его стрелу. Высокорослый блондин даже не успел понять, что произошло.

– Я хочу, чтобы из этой схватки вы вышли не просто свободными, но живыми людьми, поэтому в город, прочь с гарнизона! Ну а если вы так хотите умереть, то ваша смерть должна стать полезной делу свободы, раз уж вы так за нее ратуете! – прорычал я.

Далее оставаться на стене я не мог. Римляне подошли вплотную, внизу меня ждали военачальники, зрели новые распоряжения. По тому, как гладиатор грубо выбросил со стены кончик переломленной стрелы, оставшейся в его руке, и тут же достал новую, я было подумал, что мои слова не произвели никакого эффекта и лучники останутся на городских стенах, твердо решив встретиться со смертью в неравной схватке. Однако не успел я сделать и десяти шагов, как за моей спиной раздался рык кудрявого центуриона:

– Отступаем!

– За Спартаком! К свободе!

Я многое бы отдал, чтобы увидеть лицо Красса при виде вспыхнувших Фурий. Однако горящие дома города не остановили полководца. Римляне наконец добрались до укреплений, но не встретили абсолютно никакого сопротивления с городских стен и принялись сваливать трупы, заполняя ими ров. Я допустил грубый просчет! Не прошло и минуты, как первые тысячи легионеров, перебегая заваленный телами ров, ломанулись в город сквозь образовавшиеся в стене гарнизона трещины. Те, кому было невтерпеж ждать, забрасывали на стены лестницы и веревки. Крики, ругань, приказы, все это осталось за моей спиной. Я бежал не оглядываясь, то и дело сплевывая появлявшуюся во рту горечь от дыма, слезились глаза. Мне приходилось прикрывать нос и рот рукой, чтобы не задохнуться, но именно такого эффекта я ждал, когда отдавал приказ поджигать дома.

– Спартак! Сюда! – послышалось откуда-то со стороны.

Это был голос Рута. Я остановился и разглядел в одном из домов, окна которого были заколочены досками, силуэт гопломаха. Гладиатор замахал мне рукой, зазывая, чтобы я как можно скорее укрылся в доме, в котором прятался сам германец.

Раздался противный скрип, и дверь, запертая на засов изнутри, распахнулась. На пороге вырос Рут, с ног до головы перепачканный в саже.

– Да скорее же ты! – закричал он и, не дожидаясь, пока я отвечу, силой заволок меня в дом.

Дверь за нашими спинами захлопнулась. Опять раздался противный скрип ржавого засова. В доме царил полумрак, и единственный свет, который проникал внутрь, был дневной свет, просачивающийся тонкими полосами из заколоченного досками крест-накрест окна.

– Порядок? – спросил Рут.

Я кивнул, прильнул к заколоченному досками окну и попытался разглядеть то, что происходило в этот миг снаружи.

– Все готово? Где остальные? – спросил я.

– По позициям, ждут твоих распоряжений, – заверил Рут.

Щели между досками были чересчур узкими, но мне удалось разглядеть городские ворота. Фурии встретили римлян жаром пылающих улиц, который несколько замедлил порыв наступающих, сбил с толку. На пятачке у городских ворот легионеры попытались взять строй, но тщетно, пространство для маневра было слишком мало, подпирали горящие дома. Приходилось рассеиваться. Я видел, как легаты отдали приказ трибунам дробить когорты легионов на вексилии, всего по четыре контруберния в каждой, – больше людей попросту не могли пропустить охваченные пламенем узкие фурийские улочки. Во главе каждой вексилии становились опционы с центурионами. Надо сказать, трудности, с которыми столкнулись римляне внутри города, озадачили их, но ни в коем случае не сбили с толку, а тем более не убавили наступательный порыв. С мечами наголо первые вексилии легионеров, потерявшие когортный строй, лишенные главного козыря – тактического преимущества, ринулись в город, частично охваченный пламенем. Было трудно дышать, в воздухе не хватало кислорода, поднялись копоть и сажа, что в значительной степени сужало кругозор. Я поймал себя на мысли, что ударь мы сейчас, и пожар, пожирающий Фурии, будет потушен одной только кровью римских легионеров, настолько беззащитными они выглядели сейчас, тогда как мои гладиаторы в такой обстановке чувствовали себя как рыба в воде. Но поступи я так, и это было бы оплошностью, рассчитаться за которую у меня, возможно, уже не будет шанса. Римлян было слишком много, выгляни мы сейчас из своих укрытий, дай о себе знать, и легионеры попросту задавят нас числом. Даже один лев ничего не сможет поделать со стаей окруживших его гиен. Безусловно, мои гладиаторы думали совсем иначе. Однако надо отдать должное закаленным в боях рубакам, никто из них не ослушался приказа и не высунул головы из прикрытия раньше намеченного срока. Нет и еще раз нет! Рано! Слишком рано! Я осознавал, что сегодня мы не сможем взять верх над этим чудовищем, римским проконсулом, который ради достижения своей цели готов рисковать жизнями десятков тысяч ни в чем не повинных людей. Но ничего из того, что задумал Красс, сегодня не будет исполнено. Его мечты пойдут прахом.

Я ждал, когда обезумевший, ведомый жаждой мести Красс заведет римских легионеров в глубь города, когда стройные ряды римлян растянутся по городским улочкам, рассеются, ослабнут. Только тогда я возьму инициативу в свои руки. Пока же десятки тысяч римлян заполняли узкие улицы горящих Фурий, набивая город, словно килька бочку. Римляне старательно обходили рогатки, перепрыгивали рвы с кольями, но уже сейчас у легионеров были первые пострадавшие. Солдаты не успевали перестраиваться, подпирали, толкали своих братьев по оружию на острые колья рогаток, сбрасывали во рвы. Из-за дыма многие ловушки остались не замеченными до того, как унесли с собой первые жизни римских солдат. По улицам Фурий то и дело разносились вопли и крики боли. У Тирна, Ганника и прочих моих военачальников оставался шанс как следует подготовиться, чтобы точь-в-точь реализовать задуманное мной, когда поступит первый сигнал. Когда же огонь начал медленно перекидываться на соседние улицы, когда начали вспыхивать один за другим дома, я больше не мог позволить терпеть, пусть римляне еще и не зашли так далеко, как я бы хотел. Я отдал приказ. Как было обговорено заранее, на крыше нашего дома появился белый флаг, который один из моих гладиаторов прихватил с собой после сорвавшихся переговоров с Помпеем неподалеку от городских стен.

* * *

Я не знаю, что подумали о белом флаге римляне, которые подошли к дому, где прятались я, Рут и еще несколько отвязных рубак, но Ганник, которому я доверил старшинство в операции, отреагировал незамедлительно. В начале улицы вдруг полыхнуло восемь домов. Буквально из ниоткуда полетели зажженные факелы, которые сквозь распахнутые двери попали внутрь домов, упали на крыши. Огонь поглотил старые конструкции меньше чем за минуту! Улицу, в одном из домов которой спрятался наш небольшой повстанческий отряд, в один миг отрезало от гарнизонных стен. Около тысячи римлян изолировало огнем, языки пламени загнали легионеров в тупик. Десяток отчаянных умельцев попытался прорваться сквозь огненное оцепление, но, прикрывая руками лицо, солдаты отступили. Горючие смеси знали свое дело. Теперь обратного пути не было ни у кого.

Мы вооружились луками и поднялись на крышу дома. С улицы уже слышались крики – с крыш соседних домов, куда взобрались восставшие, начался обстрел римских легионеров. Стреляли в упор, каждая стрела забирала новую жизнь. Не спасали доспехи, мало кто успевал поднять щиты. Словно подкошенные, римляне падали наземь с торчавшими из туловища стрелами. Враг попытался бежать, поднялась суматоха, которая привела к давке. Спасаясь от смертоносных стрел, римляне падали во рвы, надевались на рогатки. Солдаты хватались за мечи, которые ничем не могли помочь здесь и сейчас. Впрочем, следует отдать должное римским офицерам, которые очень быстро сумели смекнуть, что происходит, и принялись отдавать команды своим бойцам.

– Поднять щиты!

– «Черепаху»!

Приказы выглядели нелепо. Римляне прятались от града стрел, но не могли добраться до лучников, которые засели на крышах, но именно такой ход позволил наладить дисциплину в рядах легионеров. Солдаты поняли, что стрелы восставших не могут больше причинить им никакого урона, воспряли духом.

– Уходим! – послышался грубый голос моего центуриона.

Наша атака захлебнулась, часть стрелков бросили луки и колчаны со стрелами, исчезли в проемах и спрятались в домах. Другая часть двинулась на север, перепрыгивая с одной крыши дома на другую. Дюжина гладиаторов продолжила обстрел, прикрывая отступление своих товарищей.

– Ломай дверь! – послышался один и тот же приказ со всех сторон.

Легионеры сперва попытались выбить двери ногами, но ничего не вышло. Солдаты посмекалистей сломали рогатку, обломали колья, установленные на бревне, и, используя бревно как таран, врезались в дверное полотно. Дверь подалась, треснула, но не слетела с петель. Римляне не растерялись и отступили, но только для того, чтобы взять разбег и перехватить бревно. Их примеру последовали другие легионеры, принявшиеся выламывать рогатки и превращать их в подобие ручного тарана, при помощи которого можно было проникнуть внутрь домов. Я выпустил последнюю стрелу, вонзившуюся в щит одного из легионеров, и раздраженно выбросил лук и пустой колчан. Римляне оказались сообразительней, чем я полагал!

– Отходим, к северному выходу! Быстрее! – прорычал я замешкавшимся повстанцам, которые, побросав оружие, принялись поливать дом изнутри зажигательной смесью из горшков.

Я выхватил гладиус и перерубил веревку, которой было привязано подвешенное между домами бревно. Тяжелое бревно сорвалось и с грохотом рухнуло наземь прямо на головы столпившихся внизу врагов, которые не успели разойтись по сторонам. С дюжину римлян придавило тяжелым стволом к земле.

Дверь нашего дома наконец не выдержала очередного удара и сорвалась с петель. Толпа легионеров хлынула внутрь, но было поздно. Бросая мечи, выбрасывая щиты, толкаясь, римляне бросились к выходу. В доме уже не было никого, только лишь рука Рута сбросила зажженный факел на кучу пропитанных горючкой отходов. Полыхнуло. Не дожидаясь, пока пламя начнет пожирать стены, а затем и крышу, мы начали прыгать по крышам домов вдоль улицы, удаляясь к северу. Рут с каменным, ничего не выражающим лицом. Я, взмокший от жара, покрытый пеплом. Гладиаторы, которые бежали немного позади меня и гопломаха и поджигали оставшиеся за спиной дома.

Ряд зданий по ту сторону улицы уже полыхал. Ганник знал свое дело. Римляне, понявшие, что они попали в западню, бросились бежать вслед за нами на север, но, не пробежав и стадия, остановились. В этот миг на их лицах можно было прочесть только одно чувство – безысходность. Улицу прерывал ров. Глубокий, десяти локтей в длину и около семи в глубину. Это был тупик. Ганник, Тирн и другие мои военачальники сумели выполнить мой приказ. Вне себя от охватившего их ужаса римляне прыгали в ров, но было поздно. Дома вокруг загорелись. Я слышал душераздирающие вопли, но не оборачивался. Боковым зрением я видел, как полыхали соседние улицы. Мы не оставляли за собой живого места, уничтожая город, проходя по нему огнем и мечом, превращая некогда цветущие Фурии в руины. Огонь беспощадно отрезал проконсула Марка Лициния вместе с его огромным войском от восставших. Я хотел верить, что потеря нескольких тысяч человек своего войска, включая томившихся в амбарах пленников, отрезвит Красса, но знал, что ничего подобного не произойдет.

Примерно через час Фурии сгорели дотла, в городе не осталось ни одного дома, который бы оказался не охвачен пламенем. Начало смеркаться, когда мне удалось вывести своих людей с северной части города, где Икрий демонтировал часть стены. Я понятия не имел, что буду делать дальше, но знал, что Красс не отступит, он будет идти за мной по пятам. Этот человек злым роком преследовал восставших по всей Италии. Я знал, что со дня на день к Марку Лицинию должны присоединиться четыре легиона, с которыми проконсул расстался у Кротона. Тревожно, настойчиво в голову все чаще наведывалась мысль, что с гибелью Помпея Рим наконец обратит все свое внимание на проблему восставших, с которыми доселе мало кто считался всерьез.

* * *

Мы спрятались у небольшого холма, убедившись, что нас не видно на расстоянии. Я запретил жечь костры, шуметь и покидать лагерь без моего ведома. Оплошность сейчас стоила слишком дорого, и я не мог ее допустить. Увидь разведчики Красса те же костры, и пиши пропало. Легионы претора будут здесь еще до того, как потухнет наш костер… Сейчас же у моих людей было время до рассвета, чтобы отдохнуть, подкрепиться кониной, пусть и сырой, и уже на рассвете двинуться в путь. К тому моменту мы с военачальниками закончим совещаться. С первыми лучами солнца я должен буду твердо знать, куда и зачем мы идем, какую цель при этом преследуем…

– Если ты скажешь, что мы идем в Брундизий или как его там, значит, мы туда действительно пойдем! – отмахнулся Рут. – Но знай, что мне твоя затея не по душе, от одного названия я себя чувствую не в своей тарелке!

– Решено! Мы направляемся в Калабрию! Это последнее мое слово! Я не собираюсь менять свое решение из-за какого-то письма какого-то почтальона, который теперь не может связать двух слов и наложил в свои штаны, – огрызнулся я, понемногу теряя самообладание.

Рядом со мной сидел бледный, как моль, трясущийся всем телом римлянин, которого накануне поймали мои разведчики. При обыске у него был обнаружен свиток, который был скреплен чьей-то внушительной печатью. Единственное, что сумел поведать нам бедолага, – свиток приказали доставить лично в руки Гнею Помпею. После несчастный в прямом смысле этого слова наложил от страха в штаны и замолчал.

– Ты уверен, что это благоразумно, мёоезиец? – спросил Рут; на этот раз его слова прозвучали более мягко. Он поймал мой взгляд на нашем пленнике.

– Если у тебя есть другие варианты, выкладывай, если нет, то просто закрой рот! – прошипел я и кинул Руту тот самый сверток, который я все время держал в руках.

Гополомах поймал сверток, повертел его в своих огромных мозолистых руках и пожал плечами.

– Ты прекрасно знаешь, что я не умею читать, но ты уже тысячу раз сказал, что там написано, и мне этого достаточно! – обиделся он.

– Так дай тому, кто умеет читать! – рявкнул я.

– Не заводись, мёоезиец, – попытался успокоить меня Икрий, но, увидев мой взгляд, в этот миг метавший молнии, вдруг осекся, решив не усугублять без того напряженную ситуацию.

Я глубоко вздохнул и буквально заставил себя присесть наземь, чтобы не терять последние силы на никому не нужные перемещения взад-вперед. Схватившись за голову, я глубоко вздохнул.

– Ну? Что? Молчите? Или, быть может, вы предложите мне другие варианты, раз мой вас не устраивает? – Я всплеснул руками, снова раздражаясь.

Других вариантов у Рута, как и ни у кого из моих военачальников, собравшихся на совете, попросту не было. Все до одного они смотрели на меня уставшими, красными от недосыпа глазами, под которыми набухли мешки лилового цвета. Я не стал жалеть никого и поднял их на ноги сразу, как только разведка перехватила римского почтового вместе с бесценным свитком в руках.

– Брундизий! – К бурному обсуждению присоединился Ганник, который предпочел до этого момента отмалчиваться и только слушал. – Я за, и глупо будет что-то менять! Отчего-то вдруг вам разонравился этот вариант?

На Ганника уставились Тирн, Рут, Икрий и Тарк. Кельт поспешил объясниться.

– Я взвесил все варианты из тех, которые приходят в голову сразу, и пришел к выводу, что вариант с Брундизием кажется мне наиболее безопасным и реальным, – сказал он.

– Безопасным? – усмехнулся искренне Икрий. – Позволь тебя спросить, Ганник, ты делал это до того, как узнал, что в Брундизии высадятся силы Марка Лукулла?

– Именно так, – не повел головой Ганник. – Идти в Цизальпинскую Галлию у нас попросту не хватит времени и сил, Красс со свежими легионами Помпея нагонит нас в лучшем случае у Реате, если этого не произойдет раньше. Тарк, твои доводы о том, что мы дойдем до Мутины, лично мне кажутся притянутыми за уши! На это нет никаких оснований! Если так, если нам будут сопутствовать везение и успех, то к тому моменту на хвосте у нас повиснет не только Красс, но и Лукулл, который захочет отомстить за Помпея! Мне думается, не зря до Италии доходят слухи о его делах в Македонии. Нам стоит считаться с Лукуллом!

Тарк ничего не ответил, вместо ответа уставился на карту.

– Мне думается, что среди римлян мало кто знает, что Помпея убил Красс, – пробубнил Тирн себе под нос.

– Если бы знали, то ни один его легионер не встал бы под знамена предателя Марка Лициния, уж поверь мне, чхать они бы хотели на его чрезвычайный империй и проконсульские регалии! – подхватил Ганник. – Точно такой же нелепой выглядит идея идти к горе Гаргана, где потерпел поражение наш брат Крикс, да почтим мы его память! – продолжил Ганник.

– Не уверен, что идея такая бредовая, какой может показаться на первый взгляд, – перебил Ганника Рут. – Если ты раскинешь мозгами, то вспомнишь, с чего началось наше восстание! Тебе ни о чем не говорит вулкан Везувий и Гай Клавдий Глабр? Не ты ли был среди тех шестидесяти сорвиголов, которые разбили в пух и прах несколько тысяч римских милиционеров? Да, Ганник, теперь этих подлых римских свиней отнюдь не три тысячи человек, но и нас гораздо больше, чем шестьдесят! Я не прочь утереть нос Лукуллу! Где он был два года назад, когда началась наша война? Сбежал в Македонию! Знавали мы таких проходимцев, которые звали себя консулами. Помнишь Лентула, а, Спартак? Что мы с ним сделали у Атерна…

– Ты в своем уме, гопломах? – резко перебил германца Ганник. Он сплюнул на землю, но не посчитал нужным спорить и доказывать, что между Клавдием Глабром с отрядом римской милиции, который скорее напоминал кучку неумех, и профессиональной армией Красса, львиная доля которой перешла ему от Помпея Великого, разница, как между опытным гладиатором в цирке и кулачным драчуном, никогда не державшим в руках меч. А разбитый наголову прежним Спартаком Лентул имел в своем распоряжении всего два легиона, да и те были взяты врасплох силами восстания у Атерна, когда консул со своим войском совершал переход через Альпы.

Я не вмешивался в спор своих полководцев. Для меня ответ на данный вопрос лежал на поверхности. Гаргана могла дать неплохую естественную защиту, которая при правильной расстановке сил делала тебя практически неуязвимым для врага. Но был один огромный минус во всей этой ситуации. У нас не было ничего, что позволило бы нам держать полноценную осаду, выстроить оборону, после чего разбить врага. Провиант, палатки, оружие, инструмент… Всего этого было не достать на Гаргане, и без этого мы бы не смогли не то что защищаться, но даже занять оборонительные позиции. В то же время одним из главных и очевидных плюсов, которые припас Марк Лициний, была возможность мобильного пополнения запасов римской армии через сеть хорошо развитых республиканских дорог и мостов, в строительство и содержание которых римляне вкладывали немалые деньги. Вариант горы Гарганы, к огромному моему сожалению, отпадал, и я даже не рассматривал его всерьез.

– Так, может, повернем на Рим, братья? – всплеснул руками молодой Тирн, с трудом справляясь с охватившими его эмоциями.

– А что? Дело говорит малый! – поддержал Тирна Икрий и искренне рассмеялся. – Не думаю, что хоть кто-то из этих паршивцев допускает мысль, что мы развернемся и двинемся к сердцу этой Республики. Сколько нас, братья? Вот будет подарок для сената!

– Ты хочешь вырвать сердце волчицы? – оскалился Тарк.

– Я хочу вырвать сердца ее волчат! – ухмыльнулся Икрий, которого явно порадовала идея Тарка.

Понятное дело, что вариант, по которому я отдал бы приказ поворачивать на древний город, всплыл скорее для поддержания нашего боевого духа. Вряд ли то, о чем говорили мои военачальники, сейчас можно было расценивать всерьез.

Если отбросить все эти варианты, многие из которых звучали заманчиво, но на поверку имели цену в грош, то раз за разом я склонялся в пользу Брундизия, казавшегося неприступным со стороны. До последнего я отдавал предпочтение этому городу, но новость о высадке в калабрийском порту сил Лукулла спутала все карты. Марк Варрон был консулом на момент начала нашего восстания и наверняка имел на нас зуб. Сейчас Лукулл возвращался из Македонии с внушительным войском верных ему легионеров, закаленных в боях и дисциплинированных. Появление Лукулла на карте наших действий могло значительно осложнить жизнь восстания. Велика была вероятность, что, как только в Риме разузнают о гибели Помпея под Фуриями, сенат тут же примет решение направить освободившегося Лукулла в помощь проконсулу Крассу, чтобы поставить в истории нашего восстания жирную точку. Как бы то ни было, все мои мысли на этот счет скатывались в пространственные рассуждения. Наверняка я знал только лишь одно – Лукулл намеревался высадиться в порту Брундизия в самое ближайшее время. Теперь выяснялось, что город, который виделся мне следующим пунктом нашего пути и еще час назад казался той спасительной веревкой, за которую я мог ухватиться, на деле превратился в призрачный оазис.

Что же представлял собой Брундизий и почему именно туда я так хотел отвести свои войска? Брундизий являлся крупнейшим городом-портом не только в Калабрии, но и во всей округе, что говорило о богатстве города, многочисленных запасах на его складах и всех тех благах, которые подразумевает под собой понятие зажиточного города, через доки которого проходит множество товаров со всего света. Город был хорошо укреплен, имел в своем распоряжении внушительный гарнизон, а горожане, в свою очередь, не скупились на хорошо обученных бойцов, которые охраняли их покой днем и ночью. Узнай в Брундизии о приближении рабов, и можно было предположить, что простым нахрапом город взять не удастся и, если ты хочешь завладеть Брундизием, тебе придется провести полноценную осаду, по всем правилам военного ремесла. Безусловно, мысль о том, что город придется штурмовать, не вселяла оптимизма, но я не видел в этом какой-либо сложности, считая, что для любого замка обязательно найдется свой ключ. Конечная цель в данном случае сметала любые сложности с нашего пути. Ведь найдись этот самый заветный ключик, откройся врата Брундизия, и пиши пропало! В наше распоряжение доставался огромный порт, на кораблях которого я мог доставить повстанцев в любую точку мира! Именно так я думал до тех самых пор, пока в мои руки не попал свиток того самого злосчастного почтальона, а в обстоятельства в очередной раз вмешалась судьба.

Спор между моими военачальниками иссяк. Рут что-то бубнил себе под нос. Ганник, скрестив руки на груди, стоял чуть в стороне от остальных. Тирн, Икрий и Тарк просто наблюдали за происходящим. В воздухе повисли немые вопросы, царило напряжение. Я знал, что мои военачальники ждут окончательного решения. Что бы я ни сказал, какое бы решение ни принял, каждый из них будет следовать взятому по итогу курсу до конца. От Рута я не раз слышал, что в спорных ситуациях прежний Спартак прибегал к голосованию и мог изменить свою точку зрения в угоду совета. Возможно, сейчас самое время было предложить моим военачальникам проголосовать? Полководцы ждали именно этого, когда я призову их высказаться и прислушаюсь к их мнению, чего, признаться, никогда не делал раньше. Ну уж нет. Я сжал ладони в кулаки, почувствовав, как хрустнули мои костяшки. Никогда прежде я не перекладывал ответственность на чужие плечи. Не будет этого и сейчас.

– Мы идем в Брундизий… – наконец выдохнул я, прерывая затянувшееся молчание.

Рут перестал бубнить себе под нос, покосился на меня и коротко кивнул, по всей видимости, выражая свое согласие. Икрий, Тарк и Тирн смотрели на меня с каменными, ничего не выражающими лицами. Ганник улыбнулся кончиками губ. Возможно, моего полководца забавляла одна только мысль о том, что в Брундизии у него появится возможность схватиться с силами Лукулла лицом к лицу. Вряд ли для себя Ганник видел разницу между Крассом, Помпеем или Лукуллом. Все они были римлянами, а Ганник испытывал ненависть ко всему римскому и слыл настоящим варваром – из тех, кого не исправит ничего и никогда. В свою очередь, я не знал, когда произойдет высадка сил Лукулла в порту. Оставалось загадкой, насколько давно Лукулл получил приказ от римского сената. Возможно, корабли Лукулла уже вошли в калабрийский порт, а может быть, в эти часы полководец только объявляет мобилизацию в Македонии. Этот вопрос терзал, но ответа на него я не знал. Приходилось идти на риск. Если нам удастся взять город до того, как в нем окажется римский полководец со своими легионами, то…

– Совет окончен! – рявкнул я раздраженно, пресекая свои размышления, которые терзали голову.

Пора было переходить к делу.

* * *

Курс на Брундизий был взят. Я никого не хотел видеть и шел в полном одиночестве. На осознание требовалось время, а чтобы принять решение, к которому я пришел, мне требовалось собрать всю свою волю в кулак. Глубоко в душе я понимал неотвратимость, зрелость мер, но все мое нутро выражало протест. Впрочем, если я хотел спасти тех, у кого все еще остался шанс в этой войне, которую нельзя закончить, мне необходимо было действовать решительно. Отговорки, сомнения, все это следовало оставить далеко позади.

Повстанцы, истерзанные тяжелым противостоянием с Крассом, плелись вдоль побережья Адриатического моря. Уставшие, голодные, раненые, но не сломленные, мы шли вперед. Шел дождь, который размыл дорогу, превратив землю в грязь, еще более затрудняя наш переход. Холодные капли дождя действовали на восставших отрезвляюще, прогоняя никому не нужный сон. Фурийский прорыв, как поспешно окрестили события минувшего дня острые на язык галлы, собрал свой кровавый урожай. Счет жертв приблизился к отметке в несколько тысяч человек. Даже самые лучшие из нас теперь походили скорее на живые трупы, нежели на способных дать бой солдат. Дисциплина дышала на ладан, марш отнимал последние силы, но офицеры понимали, что выпади восставшие из строя, и мы остановимся совсем. Промокшие до нитки, повстанцы шли вперед, твердо видя свою цель всего в двух дневных переходах, у стен казавшегося неприступным Брундизия. Ни один из тех, кто вырвался из ада Фурий, не жаловался. Каждый понимал, что сейчас происходит и почему. Доведенные до точки кипения, мои люди отдали движению сопротивления все, что было, – свои сердца, отвагу, гнев, который они обрушили на врага.

Стоило улечься первым эмоциям, наружу вылезли долгое время копившиеся проблемы. Проблемы напоминали большие гнойники на измученном теле больного, которым представлялось в моем воображении наше движение. Увы, для того, чтобы победить в этой войне, усилий, прикладываемых нами до сих пор, было недостаточно. Когда я понимал это, мне становилось не по себе. Гнойники пора было вскрыть. Я понимал, что, взвалив на свои плечи ответственность за результат, я брал ответственность за повстанцев. Если я хотел, чтобы открытые раны, откуда хлынет гной вперемешку с кровью, в скором времени сумели зажить, вскрывать гнойники придется мне самому. Делать это следует здесь и сейчас! Проблем накопилось слишком много, и любое неосторожное движение могло привести нас к краху. Неправильный надрез прикончит восстание до того, как я доведу операцию до конца. Эти мысли вселяли в меня уверенность, но одновременно приводили в ужас – я понимал, что речь идет об ответственности за тысячи жизней людей, а не о самобичеваниях в ванне перед зеркалом накануне важной встречи.

Отрезанные от всяческих связей с внешним миром, мы были лишены провианта, коммуникаций, по сути, оказавшись никому не нужными, брошенными на произвол судьбы изгоями. После судьбы Фурий было бы крайне глупо и впредь рассчитывать на поддержку италийских городов, чья посильная помощь сейчас была бы сродни глотку свежего воздуха. Я было всерьез обдумал слова Ганника, предложившего совершить набег на расположенные севернее по побережью города-побратимы Гераклею или Метапонт, но вскоре отмел эту мысль как самую что ни на есть бредовую. Вылазка в северные города, которые первыми бы повстречались на моем пути, могла расшатать дисциплину среди повстанцев, которую мне с таким трудом удалось взять в кулак. Более того, задержавшись в городках, мы рисковали быть настигнутыми римским проконсулом прямо в лагере у городских стен. Взвесив все за и против, я сделал вывод, что решение отправиться в Гераклею или Метапонт выглядит для Красса наиболее логичным с нашей стороны. С другой стороны, Красс понимал, что я ни за что не сунусь на северо-запад, в сторону Капуи, Минтурны или Синуессы. Россыпь городов была хорошо укреплена, имела внушительные гарнизоны и поддержку из самого Рима, который расположился всего в паре дней пути. Сунуться туда значило бы застрять у гарнизонных стен и позволить нагнать себя Крассу. Исходя из этих соображений, я отмел идею с Гераклеей и Метапонтом, посчитав ее абсурдной в своей логичности.

Несмотря на все возражения Рута, я приказал снова резать коней, чтобы накормить своих людей. Появление Помпея с его легионами спутало карты, и я не смог никоим образом подготовиться к отходу из Фурий, которые нам пришлось покидать в спешке, оставляя за собой пепелище. Если, покидая Регий, нам удалось унести из брошенного лагеря хоть что-то, то в Фуриях огонь забрал у нас последние крохи. Палатки, тара, провиант, запасы которого нам удалось частично восполнить в Кротоне, все это кануло в Лету, охваченное пламенем. В ближайшее время мы не имели никакой возможности восполнить резервы и вынуждены были выживать. Мысли об этом удручали и сбивали с толку, но я должен был принимать это как должное, смириться с этим как с данностью и неопровержимым фактом.

Не оставалось сомнений, что Красс не станет тянуть волынку и возьмет наш след как можно скорее. Мысль о бое с римлянами сбивала спесь даже с моих военачальников. Чего говорить, Ганник, всегда и во всем высказывавшийся за необходимость схватки с римлянами, теперь хотел отсрочить час боя с врагом. Остальные были солидарны с нашим общим мнением – позволить Крассу навязать нам бой сейчас значило разгромно проиграть.

Заставляя себя есть сырое конское мясо, я размышлял и вдруг поймал себя на мысли, что, увлекаясь рассуждениями о северных городах и Крассе, я пытаюсь уйти от главного. Не получится. Следовало отбросить всю шелуху и наконец для самого себя понять, что принятое мной решение – окончательное.

Среди нас все еще было полно тех, кого гладиаторы называли «найденышами» – рабы плантаций, имений и прочие беглецы, не умеющие толком обращаться с оружием и присоединившиеся к нам в надежде на успех восстания. Многие из них были плохо обучаемы и с военной точки зрения не представляли совершенно никакой ценности, отяжеляя легион своим присутствием. В отличие от мёоезийца я не стал бы терпеть подобных людей в своих рядах хотя бы потому, что это была лишняя обуза для воинов-профессионалов, которым в сражении приходилось подставлять себя, прикрывая от удара врага «найденышей». Прибавь к этому необходимость кормить таких сомнительных воинов, потерю мобильности при передвижении и многое прочее, как становилось понятным, что затея из сомнительной превращается в просто отвратительную.

Прежний Спартак допускал в ряды повстанцев каждого, кто искал свободу. Мёоезиец искусственно раздувал количество повстанческой армии, численно сравниваясь с войском Рима, преследуя цель вступить в переговоры с сенатом. Возможно, он призывал присоединиться к восстанию всех и каждого, кто когда-либо чувствовал на себе римский гнет. Я же понимал, что собрать легионы гладиаторов, не рабов, – идея сродни утопии, поэтому мог оправдать Спартака за кажущуюся недальновидность, но, как известно, мы все крепки задним умом. Наверняка это было то лучшее, что мог сделать Спартак на тот момент, когда рабы дали свой первый бой у Везувия.

Безусловно, тактика мёоезийца определенное время приносила свои плоды. Варвар сумел одержать ряд ошеломляющих побед и заставил говорить о восстании сенат, но теперь, когда повстанцы оказались под лупой Рима, наконец почувствовавшего прямую угрозу рабов, а на подавление восстания были выдвинуты лучшие армии Республики, говорить об успешности тактики вождя сопротивления вовсе не приходилось. Римляне на момент передачи полномочий по подавлению восстания Крассу превосходили рабов численно, что уж говорить теперь, когда в дело вступили армии Лукулла и Помпея. Я понимал, что тактика мёоезийца изжила себя, и если я ничего не предложу взамен, то движение восставших изживет себя.

Подобные мысли приходили в мою голову и раньше. Римлян не победить римским оружием. Глупо выставлять необученных рабов, выстраивать их в римский же строй, полностью копировать римский военный досуг и быт. Хотя бы потому, что римляне делают все это лучше. Даже самая лучшая франшиза всегда уступит оригиналу. Что делать со всем этим? Где-то глубоко внутри я принял для себя однозначное решение, но пока не осмеливался озвучить его. Я знал, что мое решение не понравится очень многим.

Глава 11

– Что скажете? – хмуро спросил я, с трудом скрывая волнение.

Мои военачальники выстроились в линию. Повисла тишина. Признаться честно, я ожидал совсем другой реакции на свои слова. Протеста, непонимания, но по мере того, как я говорил, лица моих полководцев ни капельки не изменились. Я чувствовал, что нахожусь не в своей тарелке. Мое предложение звучало просто, говорил его я холодным голосом, и, надо сказать, чтобы озвучить эти слова до конца, мне пришлось собрать все свои силы в кулак.

– Тебя не устраивает войско в том виде, в котором оно есть сейчас? – прямо спросил Икрий.

– Войско в таком виде, в котором оно есть сейчас, – балласт. Увы, но это так, – горько ответил я.

Понимая, что нам ни за что не добраться до Брундизия до того, как римская армия во главе с проконсулом Крассом настигнет наше с трудом передвигающееся войско, я предложил рубить сплеча. Можно было назвать задуманное мной реформой или встряской наших рядов, но мне казалось, что не сделай этого, и мы непременно потерпим крах. Реализация задуманного, напротив, виделась мне единственным возможным вариантом, который бы привел нас к успеху. На подходе к Гераклее, до которой от места, где мы находились сейчас, было рукой подать, нам следовало пойти на казавшийся безумным шаг. Следовало тщательно прошерстить наши ряды, чтобы выделить и наконец отделить созревшие зерна от плевел. Я вкратце обрисовал своим военачальникам мое мнение о так называемых «найденышах» в наших рядах. Именно по вине последних наша армия с каждым часом обретала все больше недостатков, теряя последние достоинства, которые можно было бы противопоставить римскому войску Красса. По вине «найденышей» наша армия не была профессиональной и уже этим в корне отличалась от вышколенной дисциплиной и тактикой армии проконсула Красса.

– Говори дальше, мёоезиец, – теряя терпение, сказал Ганник, когда молчание затянулось. – Говори все так, как есть, не утаивай.

Я коротко кивнул и продолжил речь, которая давалась мне с таким трудом.

– Мне нечего скрывать, братья, – заверил я. – В нашем войске большинство тех, кто понятия не имеет о том, что такое война, и уже сейчас жалеет о том, что они ввязались в эту дурную историю. Получи они возможность вернуть время вспять, то вряд ли бы кто-то из них взялся за меч снова. Я говорю так не потому, что хочу назвать этих людей трусами, а только лишь потому, что каждый из этих людей прекрасно понимает, что на самом деле им вовсе нечего предложить нашему движению. Все они – всего лишь обуза, которая тянет нас с вами вниз.

– Пожалуй, ты прав. – Икрий склонил голову.

– Эти люди, – со вздохом продолжил я, – некогда пахари, виноделы из латифундий своих доминусов, все те, кто всей душой ненавидит римлян, увы, переоценили себя. Из отличного пастуха не всегда получается столь же отличный мечник, вам, братья, это известно как никому, в составе ваших легионов полно тех, кто сердцем и душой готов поддерживать наше освободительное движение, но на деле, все до единого, эти люди лишь создают трудности нам в достижении наших целей. Эти люди тормозят нас, лишают мобильности, сковывают тактически. – Я принялся загибать пальцы, но бросил эту затею, понимая, что у меня не хватит пальцев рук, да и вовсе ни к чему перечислять очевидное. – Я верю, более того, я знаю, что каждый из них отнюдь не хочет быть обузой, все, чего они желают, – помочь. Увы… – Я развел руками.

Военачальники молчали. Возразить было нечего. Прямо сейчас можно было начать спорить, заверять, что именно на таких людях, как пахари, виноделы и кузнецы, держится наше движение, но факты оставались неопровержимыми. Имея в составе войска таких людей, мы медленно, но верно шли к самому дну, крайней точкой которого станет наша капитуляция Марку Лицинию Крассу. Икрий почесал затылок и пробубнил себе под нос:

– В моем легионе найдется с половину таких «найденышей», сбежавших из римских латифундий! Вторая половина будут те самые пастухи, ради которых мы в свое время свернули в Брутию! – Икрий, повышая голос, добавил: – Все до одного это храбрые люди, за которых я готов ручаться лично. И все они мечтают только об одном – быть свободным и умереть за свободу! Но ты прав в одном, Спартак, никто из них не готов к настоящей войне!

Он переглянулся с Тарком, который выразительно кивнул в ответ.

– Это те люди, ради которых мы взялись за мечи, разве нет? Что ты предлагаешь? – сухо спросил Тарк; по его лицу я видел, что полководцу не нравится этот разговор.

Я замялся, но на выручку мне пришел Ганник.

– С ними нам не выиграть эту войну, Икрий, Тарк! Я считаю, что Спартак прав от начала и до конца. Говори прямо! Сейчас не время ходить вокруг да около!

Я выразительно кивнул:

– Увы, но это так.

Икрий тяжело вздохнул.

– Я не идиот, братья, и прекрасно понимаю все сам. Но как быть тогда? – Он покосился на Ганника, перевел взгляд на меня. – Вы сможете взять на себя такое решение?

От вопроса полководца кожа на моем теле покрылась мурашками. Я покрылся испариной, но выдержал взгляд Икрия.

– У меня нет другого выхода, – процедил я.

Икрий промолчал, не выдержал Тарк.

– Это безумие… Я не прощу себе этого, братья! – прорычал он.

– Если мы не сделаем этого, то проиграем эту войну! – вскипел я. – Стоит каждому из нас наступить на горло своим принципам и пойти дальше, как у сотен тысяч ни в чем не повинных невольников по всей Италии, большинство которых женщины и дети, появится шанс обрести свободу! Ты не думал об этом, Тарк? Не думал ли ты о том, что твои соплеменники больше не узнают, что такое рабство и жизнь во имя доминуса?

Моя пламенная речь тронула Тарка, и он спрятал лицо в ладонях.

– Прости, Спартак, я совершенно забыл о людях, которые верят в нас и молятся за наши успехи, – прошептал он.

– Прикажите деканам подготовить списки… – Я замялся, пытаясь подобрать слово, которое могло бы быть наиболее корректным.

– «Найденышей»? – помог мне Ганник. – Говори прямо.

– Ты прав, Ганник, пусть деканы подготовят списки «найденышей», – согласился я. – У Гераклеи мы раскинем лагерь, к этому моменту деканы должны будут подать списки центурионам, а центурионы вам. – Я поочередно обвел взглядом своих полководцев. – Далее, каждый из вас зачитает список вслух перед своим легионом. Тот, чье имя попадет в список, сегодня же должен будет покинуть наши ряды.

Я заметил, как вздрогнул юный Тирн от этих слов. Галл, который не так давно принял на себя командование легионом, вряд ли представлял, как станет зачитывать список, в котором будут указаны имена тех, с кем наши пути разойдутся раз и навсегда.

– Спартак, что будет дальше? – резонно спросил Икрий.

– Те, чьи имена попадут в списки, покинут нас, – отрезал я.

– И куда им идти, позволь спросить? – насупился Рут.

Вопрос казался резонным. Я предполагал, что под Гераклеей нас покинет от пяти до десяти тысяч человек, для которых сегодня ночью эта война будет закончена раз и навсегда. Эти люди не имели никакой возможности вернуться на свою родину, будь то Галлия или Фракия, и оказывались в подвешенном состоянии. Ответа на вопрос, который задал мне Ганник, я не знал, но и другого выхода, кроме как распустить большую часть своего войска, я попросту не видел. Я поспешил озвучить свои мысли.

– С нами останутся те, кто хорошо изъясняется, обучаем. Это могут быть как гладиаторы, так и закаленные в боях против римлян ветераны, некогда служившие в составе римского легиона, но по тем или иным причинам оказавшиеся в кандалах, – резюмировал я.

Те, о ком я говорил, имели недюжинную выносливость, выучку – качества, которые позволили бы мне сформировать полновесные диверсионные боевые группы, способные действовать молниеносно и оперативно. По предварительным подсчетам, таких бойцов насчитывалось всего несколько тысяч человек, но вместе с этими людьми я мог брать не только города, но и целые страны. В ином случае продвижение повстанцев вдоль побережья лишало нас шанса овладеть Брундизием, чьи стены слыли надежной защитой от неприятеля.

Ганник несколько раз ударил кулаком в ладонь.

– Прав мёоезиец, нечего сказать. Прав во всем, – вздохнул он и задумчиво наморщил лоб. – Вот только скажи, Спартак, к чему гнать тех, кто готов пойти ради блага нашего общего дела до конца?

Я попросил его изъясниться.

– Если эти люди не могут идти дальше и тормозят нас, то почему бы не оставить их у Гераклеи? Здесь они могли бы показать себя и встретить римлян лицом к лицу, – напыщенно фыркнул он. – Отчего бы «найденышам» не дать выплеснуть всю свою ярость на легионы Марка Лициния Красса? Почему нет, Спартак?

Слова Ганника поставили меня в тупик. Видя мое замешательство, он продолжил с еще большим напором:

– Или ты считаешь, что никто из них не способен взяться за гладиус? Им некуда идти, нечего терять, никто из них никогда не вернется в римский дом и не возжелает вновь сделаться рабом доминуса. Путь на родину отрезан… Их выбор – большая дорога либо… – Ганник сверкнул глазами, – либо встать спина к спине и забрать на тот свет как можно больше жизней этих грязных римских свинопасов!

Ганник, закончив свою пламенную речь, тяжело дышал. На его лбу выступили крупные капли пота, которые, скатываясь, терялись между складками морщин.

– Чушь собачья, ты себя слышишь? – выдавил из себя побледневший Тарк. – Кто будет управлять этой толпой? Главное, как? Я понимаю, о чем говорит Спартак, но я категорически против выводить на убой людей, которые отдали последнее, чтобы поддержать знамя свободы!

Тарк попал в точку. Я отнюдь не видел в людях, которые должны были отделиться от нас у Гераклеи, нового военного формирования. Условные пахари, пастухи и кузнецы, которые окажутся в списках деканов, вряд ли сумеют взять строй и наверняка провалят любые защиту и наступление. Это были обыкновенные люди, не так давно впервые взявшиеся за меч. Лишенные поддержки полевых офицеров, они станут беспомощными и уязвимыми в бою и превратятся в громоздкую толпу смертников. Новых деканов и центурионов взять было неоткуда. Красс попросту переедет неорганизованное войско народников, каким вполне себе являлись наши «найденыши».

– Не заставляй думать, что ты идиот, Тарк. Я не ослышался? Ты предлагаешь просто так распустить людей? – спросил Ганник, с трудом справляясь с подступившим гневом. – Не знаю, как в твоем легионе, но за своих бойцов я готов ответить прямо сейчас – никто из тех, кого вы называете «найденышами», не покажет спины и будет драться до конца!

– Попридержи язык! – рявкнул Тарк.

Ганник сплюнул себе под ноги, не считая нужным скрыть свое раздражение.

– Возьми себя в руки, ничего не решено! – прошипел я сквозь зубы, одергивая Ганника, готового сорваться.

В спор Тарка и Ганника вступил Рут:

– Прежде чем принимать решение, я хочу сказать следующее. Что станет с людьми без офицеров, а уж тем более без тебя, Спартак? Кто сдержит толпу вдруг получивших свободу рабов? Как вы думаете, что они захотят сделать, когда их больше не будет сдерживать офицерский приказ? Куда упадет их взгляд?

От вопроса Рута внутри меня похолодело, но внешне я не имел права проявить слабину.

– Поясни, – сухо попросил я, хотя уже знал ответ.

– Рут имеет в виду, что мало кто в нашем войске обладает должной самодисциплиной, – ответил за гопломаха Икрий. – Далеко не каждый поймет, почему он должен голодать или терпеть холод, если под боком находится та же Гераклея. Ладно Гераклея, но если их взор упадет на северо-западные города? Прав Ганник по-своему! Терять часть войска за просто так – глупо. Но если эта толпа сунется к северо-западным городам, это будет глупее вдвойне! В сенате не будут разбираться и, чем не шутят боги, выдернут из войны с Митридатом Луция Лукулла с его легионами!

– Мне плевать на эти ваши доводы! Не поэтому люди готовы умереть за меня и за наше знамя, – фыркнул Ганник.

– Не меньше прав и мой брат Тарк, – продолжил Икрий, когда Ганник высказался. – Оставлять «найденышей» на самоуправлении крайне рискованно, – заключил он.

Доводы моих полководцев казались логичными.

– Я не просто так собрал совет, – только и нашелся я. – Что вы предлагаете?

– Почему нельзя двинуться в Брундизий всем вместе? Этого я никак не пойму, – пожал плечами Рут.

– Для тех, кто не понял, повторяю еще раз! Город хорошо укреплен, и многотысячное население Брундизия легко переведет гарнизон на военное положение задолго до того, как мы нанесем первый удар! Как ты думаешь, Рут, наше измотанное войско сможет захватить порт прежде, чем в Брундизии высадится Лукулл, а к городским стенам подойдет Красс? Наверное, будь у нас другая возможность, кроме как разделиться, ты непременно бы ее узнал! Но, увы, время больших армий прошло, брат! – Слова принадлежали Ганнику, который практически один в один повторил мои мысли на этот счет.

Рут смутился.

– Не надо разговаривать со мной как с малым дитятей! – раздосадованно всплеснул руками германец, который накануне с трудом дослушал до конца мои доводы о преимуществах малых диверсионных групп в скоростных переходах и вряд ли хотел слушать об этом снова.

– Что ты предлагаешь, Ганник? – спросил я.

– Ну если не зарезать, то выщипать перья курице, несущей золотые яйца, которая обернула свою тогу пурпурной лентой. – Ганник пожал плечами, а затем медленно, будто получая от этого особое удовольствие, провел кончиком большого пальца по шее у кадыка, будто разрезая ее. – Ты знаешь, как я ненавижу римлянина, Спартак! – Полководец едва заметно улыбнулся.

Не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, о чем говорит мой самый опытный полководец, который только что вызвался самолично возглавить часть войска, которая отделится от нас у Гераклеи. Тех самых пахарей, кузнецов и пастухов.

– Ганник… – Я замялся, не в силах закончить свою мысль.

Полководец улыбнулся еще шире и хлопнул меня по плечу.

– Я хорошо все обдумал, – вполне серьезно заверил он.

Бросить большую часть повстанцев на растерзание Крассу выглядело безумием. Передвигающийся форсированным маршем Марк Лициний пережевал бы легионы восставших за считаные часы, будто мясорубка. Однако задержка проконсула под Гераклеей давала нам шанс выиграть у претора время и оторваться от римской армии. Более того, схватка с повстанцами замылит Крассу глаза и он не догадается сообщить в порт о назревающей опасности.

От слов Ганника стало не по себе. Кельт из всех моих полководцев выделялся лучшей тактической выучкой и обладал проницательным умом, но при этом славился не в меру жестоким нравом и чрезмерной жаждой римской крови, которую готов был испить до самой последней капли. Два последних фактора зачастую перевешивали очевидные таланты полководца. Мне хотелось услышать доводы остальных.

– Хочешь наверстать упущенное, Ганник? С таким же успехом мы могли отправить людей на убой еще на Регии! – вспылил Рут.

– Ты не прав, гопломах, – отрезал Ганник напыщенно.

– В чем же? – рявкнул Рут. – Коли войско, что есть у нас, ничего не сможет сделать с крепостью Брундизием, что это войско предложит Марку Крассу… Вот это я отказываюсь понимать! Не станет ли наша жертва напрасной, а пролитая кровь почем зря увлажнит землю? Что противопоставят неумехи из числа наших рядов легионерам Рима?

– Тебе никак невдомек понять, что это война, а на войне обычно умирают люди, – ухмыльнулся кельт, рассчитывая вывести из себя Рута, на которого у него были давние обиды.

Рут был заведен, но не поддался на провокацию и только лишь отмахнулся. К моему удивлению, вмешался Икрий, раззадоренный словами Ганника.

– Рут! – взревел он. – Как ты не можешь понять, доблестный гопломах, что никто не желает повстанцам смерти! Но война не знает пощады! В этой войне нет шанса выиграть малой кровью! Как ты не понимаешь, что римляне не пощадят никого из нас!

Рут ничего не ответил. Он опустил взгляд, медленно закивал головой, странно улыбаясь. Возможно, гопломах понимал, что сегодня война не закончится, а дальше воевать должны только те, кто знает, с какой стороны держать меч в руках. Прописную истину порой было тяжело принять. Не менее тяжело было мириться с жертвами, которые забирала любая война.

– Будет тебе, я просто спросил, сам все прекрасно знаю, – сказал он со смирением и горечью в голосе.

Он побледнел, осунулся, по всему его виду было заметно, как тяжело ему дается этот разговор и осознание неизбежности грядущих событий.

Икрий прокашлялся, переступил с ноги на ногу и уставшим, но твердым будто сталь голосом сказал:

– Но ведь у тебя не будет никакого шанса остановить римлян. Ты понимаешь это, Ганник? – Его слова прозвучали обжигающе холодно.

Я вздрогнул и окинул Икрия взглядом.

– Вполне, – тут же согласился кельт. – Главное, чтобы это понимал каждый из нас… – Он сделал паузу. – Те же, кто не согласен, кто не готов умереть, они смогут уйти.

Икрий ничего не ответил. Ответ лежал на поверхности. Тарк спрятал лицо в ладонях, помассировал пальцами веки, слипающиеся от усталости.

– Спасибо, что ты честен с нами, Ганник, – как-то растерянно сказал он.

Молодой Тирн молчал. Возможно, галл не хотел сболтнуть чего-то лишнего, о чем бы потом пришлось горько пожалеть. Молчал Рут, которому требовалось время, чтобы переварить услышанное. Я никого не торопил, а тем более не вправе был кого-либо осуждать. Тут действительно было над чем задуматься, прежде чем озвучить свое решение. Когда молчание излишне затянулось, вновь заговорил Ганник:

– Вот так, Спартак. По мне, так все очевидно!

Я кивнул.

– Кто-то готов присоединиться к Ганнику? Добровольцы? – спросил я на всякий случай.

Мне казалось, что желающих поддержать Ганника в его безумной затее не найдется.

– Это кажется безумием… – выдохнул Рут; он сказал эти слова безо всякой злобы, но по всему было видно, что полководец ошарашен. – Но я готов. Можешь рассчитывать на меня, брат Ганник!

– Отставить! Твои всадники понадобятся Спартаку под Брундизием! – воскликнул кельт.

Рут покосился на меня, я покачал головой. Гопломах вздрогнул. Упоминания о том, что от его конного отряда осталась жалкая горстка всадников, приносили ему боль. Но Ганник был прав. Если кто и должен был помочь моему самому опытному полководцу в его нелегком начинании, то уж точно не поредевший конный отряд, едва ли насчитывающий сотню всадников.

Я обвел взглядом своих полководцев, и с моего языка уже готовы были сорваться слова, что затея Гая Ганника лишь жертва, которую следует избежать, как вдруг Икрий, Тарк, а затем и Тирн практически одновременно шагнули вперед, в один голос покорно выражая свое согласие.

– Я не люблю римлян, мёоезиец, – коротко пояснил свое решение Тарк.

– Мне нечего терять, – улыбнулся Икрий.

Тирн гордо промолчал, но его щеки залило краской, молодой галл высоко вскинул подбородок.

Все трое смотрели на меня с вызовом. На этот раз для победы им потребуется показать все свое умение, всю военную мысль, чтобы сделать из кучки неумех единое, способное держать удар войско. Впрочем, Гай Ганник был прав – другого выхода у меня попросту не оставалось.

– Итак, каков наш план? – спросил Икрий.

– Для начала потянем жребий, с Ганником останется кто-то один! – заверил я.

– Не хочу говорить за всех, но мы просто обязаны дать шанс Спартаку уйти вперед! Сами боги велели мёоезийцу попытать удачу у стен Брундизия, пока горожане будут думать, что силы восстания остались под Гераклеей! Наша задача в этот момент дать Крассу бой, задержать его! Таковым мне видится наш план! И таковым мне видится шанс нашего движения свободы! – вскричал кельт, разразившись пламенной речью. Все мысли гладиатора уже были на поле боя. – Правильно ли я понял, Спартак?

Я ответил не сразу, пытаясь подобрать слова.

– Я прошу вас о помощи, братья, это не приказ! Я знаю, чем может закончиться ваш неравный бой с Крассом, и не имею никакого права отдавать вам такие распоряжения! В Брундизии у нас вновь появится шанс поднять знамена нашей борьбы за свободу. Я не прошу вас драться до конца, напротив, я заклинаю вас отступать при первой же возможности, но видят боги, если мы не дадим Крассу этого боя прямо сейчас, то нашу войну можно считать оконченной!

– Спартак прав! – вновь взревел Ганник. – Мы встали под знамена борьбы за свободу, чтобы умереть, держа в руках наше знамя. Мы не в силах взять на себя больше, чем отведено нам богами, но в наших с вами силах, братья, помочь Спартаку! Без него все мы сейчас до сих пор гнили бы в кандалах и бились друг с другом на потеху римлян! Если ради свободы мне следует умереть в схватке с Крассом, так тому и быть! Даю голову на отсечение, что в моем легионе не найдется ни одного бойца, который бы посмел думать иначе! Ни один из нас не скажет «нет» благому делу!

– Видимо, ты недостаточно внимательно слушал Спартака, кельт, если считаешь, что в твоем распоряжении останется твой доблестный легион, – усмехнулся Тарк, который, судя по всему, пребывал в отвратительном расположении духа. Слова полководца несколько остудили общий настрой. – Все до единого гладиаторы и наши ветераны уйдут к Брундизию, тогда как встречать Красса останутся бывшие кузнецы, виноделы, пахари, все те, кто толком не умеет обращаться с мечом. Я прав, Спартак?

– У меня все в порядке со слухом, а один мой кузнец стоит трех римских петушков, – съязвил Ганник до того, как я успел вступить в разговор. – А еще в отличие от римлян каждый из моих бойцов перегрызет римлянину глотку, если вдруг останется безоружным, но ни за что не покажет спину…

– Гай! – одернул я своего полководца и устало улыбнулся. – Не надо.

– Я говорю что-то не так? – оскалился кельт.

– Моя задача победить в этой войне, брат! Запомни это! Мне не нужна жертва, которая ни к чему не приведет! – процедил я сквозь зубы. – Ты должен понимать, что надо беречь людей.

Ганник не отвел взгляда.

– Я не безумец, мёоезиец. Ты лучше меня знаешь, насколько прожорлива бывает война! Но я клянусь тебе, что я спасу каждого, кто способен дальше нести наше знамя! – прошипел полководец.

Я медленно разжал руку, которой схватился за плечо кельта. Он говорил правильные слова, которых не слышали остальные, в это время горячо спорившие в стороне. В отличие от кельта Рута, Икрия и молодого Тирна не то чтобы пугала, но настораживала перспектива остаться во главе легиона рабов, который, лишившись своей офицерской верхушки и промежуточных звеньев в виде деканов и центурионов, по сути, станет плохо управляемой толпой.

Факты, за которые так ратовал Ганник, казались неопровержимыми. Что будет, если мы двинемся дальше, не разъединяясь? Мы передвигались слишком медленно, из-за скопившейся усталости войско было способно делать не больше пяти лиг за один дневной переход. С такой скоростью Красс настигнет нас у Гераклеи, где разобьет повстанцев и наконец выполнит свое обещание развесить наши тела вдоль Аппиевой дороги на потеху толпы. Но даже если нам удастся подойти к Брундизию, опередив Красса, войско восставших упрется в высокие городские стены, у которых нас нагонят многочисленные римские легионы. Что, если разъединиться прямо сейчас и рассеять легионы, чтобы затем воссоединиться у Брундизия, к которому можно было подойти различными окольными путями? Ответ на этот вопрос только что подробно разжевал Ганник. Оставалось рассчитывать, что благоразумие в предстоящей битве возьмет вверх и при первой же возможности мои военачальники скомандуют отступление.

Судьба моей армии повисла на волоске. Я не представлял, что будет дальше, и не имел совершенно никакого плана в голове. Хотелось верить, что все изменится в самое ближайшее время.

* * *

Мы остановились в двух лигах южнее Гераклеи. К вечеру деканы подали центурионам последние списки «найденышей», которые были благополучно доставлены моим военачальникам. По войску расползлись слухи, начались волнения. Чтобы пресечь разного рода псевдотолкования, я облачился в консульскую тогу и лично выступил перед людьми из списков, подробно рассказав о состоянии дел в нашем войске и необходимости скорейших перемен во благо нашего общего дела. В лоб последовал прямой вопрос – с какой целью делается задуманное разделение. Загнанный в тупик, я честно признался, что вижу единственный шанс продолжить нашу борьбу в том, чтобы попытаться сдержать прорыв Красса и уйти в отрыв к Брундизию. Толпа встретила мою речь с ликованием, что, признаться, стало полной неожиданностью для меня. Люди осознавали, в каком тяжелом положении мы оказались. Более того, подавляющее большинство восставших ожидало перемен, которые подоспели в виде принятого мною решения о разделении войска под Гераклеей. Замученные войной и тягостями, рабы охотно согласились встретиться с римскими легионами, значительно превосходящими их в численности, лицом к лицу. Не нашлось ни одного человека, кто бы бросил свой меч и покинул мое войско, услышав свое имя в списках, поданных деканами. В этот момент я испытывал смешанные чувства. Гордость за людей, которые встали под знамена нашей общей борьбы, сочеталась с горечью непреодолимой потери. Где-то глубоко в душе я чувствовал себя предателем, который бросает своих людей на произвол судьбы. Я прекрасно понимал, что все до одного попавшие в списки рабы – смертники. Несколько раз будто волной на меня накатывало желание бросить все, встать у Гераклеи лагерем и дать Крассу бой. Да пропади оно пропадом! Но я тут же отметал подобную мысль. Красс был слишком силен сейчас, и мой отчаянный ход приведет лишь к нашему окончательному разгрому. Все, что оставалось сейчас, – набраться мужества и смириться, быть военачальником, а не человеком. А для военачальника из всей этой истории оставались сухие факты. Так, по спискам, приготовленным деканами, от нашего войска отделялись ровно девять тысяч восемьсот семьдесят три человека. Гораздо большее число, чем я рассчитывал сперва, когда только прокручивал идею с «найденышами» в голове.

Настал час прощаться с моими полководцами. Мы были немногословны. Давила обстановка, чувствовалась нервозность, в небе над головой повис дух предстоящего сражения. Передо мной стояли Ганник, Икрий, Тарк и Тирн. Бледные, измотанные, но как никогда уверенные в себе. Я предложил бросить жребий и определить, кто вместе с Ганником останется под Гераклеей, чтобы встретить войско проконсула Красса. Тянули все трое, так все до одного мои военачальники хотели попытать свою судьбу. Я нашел три прутка, один из которых надломил и показал полководцам. Мы договорились, что тот, кто вытащит надломленный пруток, останется под Гераклеей вместе с Гаем Ганником. Первым тянул Тирн, ему достался длинный пруток. Молодой галл отреагировал болезненно и, не говоря ни слова, переломил пруток пополам. Я видел, как полыхнули гневом его глаза, настолько мой военачальник хотел остаться у Гераклеи, чтобы хоть как-то оправдать мое доверие и доказать, что я не зря поставил Тирна во главе легиона. Тарк тянул вторым, ему, как и Тирну, достался длинный пруток. Полководец тяжело вздохнул, зажал свой пруток в кулак и отступил, уступая место Икрию. Икрий огляделся и подмигнул Ганнику, который подмигнул ему в ответ. На лице Икрия появилась усмешка, в глазах мелькнула искра безумия.

– Damnatio ad bestias. – Кельт погладил рукоять своего гладиуса.

– Сделаем это, – спокойным голосом ответил Икрий, на лице которого не дрогнул ни один мускул, когда он достал последний, сломанный пруток.

Тарк медленно покачал головой, вдруг протянул мне свой пруток.

– Я останусь под Гераклеей, – выдавил он.

Я окинул его взглядом.

– Тарк?

– Икрий мой брат, я не оставлю его одного, – прошептал гладиатор.

Он смотрел на меня не моргая. Во взгляде Тарка было столько боли и одновременно решимости, что по всему моему телу побежали мурашки. Икрий и Тарк за последние годы, что шло наше восстание, сблизились и не представляли друг без друга и дня. Я крепко сжал его плечо, некоторое время мы смотрели друг другу в глаза, после чего я взял пруток из его рук и переломил его пополам.

– Оставайся, – твердо сказал я.

Боковым зрением я видел, как заколебался Тирн, наши глаза встретились. Я увидел в его взгляде желание протянуть мне свой обломок прутка и остаться вместе с другими полководцами под Гераклеей, но только лишь покачал головой. Тарка я отпустил лишь потому, что в отсутствие Икрия он скиснет. Впереди предстоял тяжелый переход к Брундизию, и никто не знал, как для нас сложится штурм порта. Тирн с его отвагой и мужеством нужен был мне там, а не здесь. Понявший все без слов, галл выбросил обломки своего прутка и тяжело вздохнул. Ко мне подошел Ганник, мы обменялись рукопожатиями, обнялись.

– Успехов! – прорычал полководец своим низким голосом.

– Я жду тебя в Брундизии, – ответил я.

Кельт загадочно улыбнулся в ответ и еще раз крепко обнял меня. Я обнялся с Икрием и Тарком, пожелал успеха в их нелегком деле и пообещал своим полководцам, что мы возьмем этот казавшийся неприступным узловой порт. На душе скребли кошки. Все подвисло, я не знал, какой следующий поворот приготовит нам судьба, но морально был готов к тому, что это была, возможно, наша последняя встреча. Еще несколько минут мы стояли молча. Ганник первый развернулся и зашагал прочь, не говоря больше ни единого слова. Тратить драгоценные минуты на пустую трепотню было бы непростительной ошибкой. Медленно, как-то нехотя развернулись Икрий и Тарк. Я заставил себя отвернуться от их удаляющихся спин, и вместе с Тирном мы зашагали прочь к ожидающему нас отряду. Вскоре небольшой холм, за которым Ганник решил устроить засаду на войско римского проконсула, скрылся из виду. Легионы тех, кого я прозвал «найденышами», замерли в безмолвном ожидании, готовые встретить лицом к лицу своего самого большого врага.

Сегодня во мне оказалось больше человечного, немного больше, чем следовало. Я оставил Ганнику всех своих лучших военачальников, глубоко в душе надеясь, что еще увижу этих ставших мне братьями ребят. Каждый из них теперь возглавит этакий мини-легион в составе трех тысяч человек. Со мной же остались начальник конницы Рут да Тирн, который с трудом справлялся со своим легионом. Впрочем, я больше не собирался играть в римскую игру, где были легионы, манипулы и прочая чепуха.

* * *

Жестоко? Марку Робертовичу было плевать. Если он хотел, чтобы в его войске сохранялась железная дисциплина, а состав не только уважал, но и боялся его, следовало идти на крайние методы. Сотни обезглавленных тел римских легионеров оказались развешаны на ветвях деревьев вдоль дороги, оставшись за спинами двинувшегося на север войска. Сколько их было здесь? Тысяча? Те, кто хотя бы раз позволил себе показать на поле боя слабину, проявят свою мерзкую сущность вновь, чего хуже, покажут спину. Он достаточно слушал Публия Суллу, когда менял пшеницу на ячмень в их рационе, – они достаточно спали вне лагеря. Хватит! Никакие наказания и уговоры не действовали, стоило это признать. Из-за таких вот недолегионеров олигарх мог проиграть еще один бой Спартаку, на что он уже не имел никакого права. К дьяволу децимации, сегодня всех до одного, кто дрогнул в схватке у Фурий, ждала смертная казнь! Он обновил свое войско – из тех, кто вышел вместе с олигархом в погоню за рабами у Кротона, остались лишь несколько сотен человек. Тысячи пали в бою, остальные получили свой жестокий урок, встретившись лицом к лицу со смертью, в назидание легионам Помпея и его собственным легионам, наконец вновь соединившимся с войском проконсула в двух лигах от сгоревших Фурий. Изменения коснулись военачальников. Публий Сулла был отстранен от командования центром уже по сути не существующего войска. Вместе с Суллой от командования легионами были отстранены легаты Квинт Марций Руф и Луций Варгунтей. Луций Квинкций отделался строгим выговором. Единственный, кого Крассовский не стал наказывать, был Квинт Арий. Легат, проявляющий прыть, задор и мужество, стал настоящим любимчиком олигарха. Никто из солдат Ария не показал под Фуриями спину, поэтому оставшаяся в живых когорта вместе со своим легатом влилась в один из двух легионов правого фланга, где командовал Лонг. От самого войска Красса, каким оно было до прорыва Спартака с Регийского полуострова, осталось только четыре легиона вместо семи. Красс принял непопулярное решение и соединил левый и правый фланги своего войска с левыми и правыми флангами войска Помпея, оставив во главе флангов своих военачальников. Исключение было сделано для центра, где командиром у помпеянцев был Луций Афраний. Квестором объединенного войска остался Гней Тремеллий Скрофа.

Бледный от недосыпа, погруженный в свои думы, олигарх засыпал, но то и дело подскакивал на широкой спине своего коня. Он понимал, что репутация одного из богатейших людей в Древнем Риме – Марка Лициния Красса, претора Римской республики – оказалась сильно подмочена. Отступать больше было некуда. Любые пути были отрезаны. В Риме приняли решение лишить его полномочий, передав права на подавление восстания Спартака Помпею и мчавшемуся на всех парах Лукуллу. Не бывать этому! Не родился еще на свете человек, который будет принимать решения в обход его мнения. Он должен доказать сенату, что мнение их было ошибочным, а суждение о том, что подавление восстания вышло из-под контроля проконсула, оказалось поверхностным.

Спартак! Его войско, как раненый зверь, бежало на север, вдоль побережья Адриатического моря, истекая кровью, передвигаясь медленно, источая свои последние силы. Этот хитрец раз за разом ускользал из-под носа Крассовского. Регийский капкан, казавшийся столь прочным, кротонский мираж, где Спартаку удалось оставить Марка Робертовича в дураках. Наконец, Фурии, выход из которых виделся только вперед ногами, но каждый раз Спартаку удавалось переиграть римлян. Сейчас же мёоезийцу было некуда бежать. Разведка сообщала, что войско восставших находится в десяти лигах севернее, на подходе к Гераклее. Один бросок – и за дневной переход легионы настигнут пребывающее в агонии войско Спартака, чтобы наконец разбить рабов в чистом поле наголову. Близился час расплаты. Он не позволил Помпею вырвать лавры победителя из его рук, не позволит сделать этого Лукуллу. Чего бы этого ни стоило! Легионы Помпея, которые не знали, что на самом деле произошло, и ставшие под знамена Красса ввиду наличия у претора чрезвычайного империя, были тем самым оружием, которое не оставляло варвару ни единого шанса. Озлобленные, ожесточенные, ненавидящие варвара всем своим нутром за смерть своего любимого полководца, римские легионеры неустанно маршировали, чтобы настичь врага и преподать диким неумелым повстанцам жестокий урок. Ничего лучше придумать было нельзя. Одержимый, не спавший вот уже третьи сутки, Крассовский гнал свои войска вперед. Расстояние между ним и войском восставших резко сокращалось.

Глава 12

В усталых, но полных злобы глазах Крассовского отражались язычки пламени. Огонь пылал на холме чуть поодаль. Горел ярко, заставлял щуриться. Источником огня были вбитые в землю факелы, которые формировали надпись на латыни: «Mors meta malorum». Надпись можно было прочитать с трудом, в последнем слове была допущена грубая ошибка. Вместо буквы «о» в слове «malorum» была написана «с». Сама буква выпадала из стройного ряда горящих букв. Смотрелась она не столько коряво, сколько ужасно, но отнюдь не потому, что писавший эти слова не знал латыни. Это была единственная буква во всем послании, которая не горела. А не горела она потому, что на факелах, вбитых в землю, были насажены человеческие головы. То были головы разведчиков, пущенных вслед восставшим. Спартак в который раз доказывал Крассовскому, что тот не сможет проследить за варваром, сколько бы разведчиков ни посылал олигарх.

Марк Робертович, Публий Консидий Лонг и Луций Афраний, командир центра объединенного войска, помпеянец, которого наряду с Лонгом олигарх включил в число своих приближенных, переглянулись.

– Что это значит? – прошипел Крассовский.

– Смерть – конец страданий, – пожал плечами Афраний и поспешил отвести от надписи на холме взгляд. Надпись явно пришлась не по душе закоренелому вояке. – Они написали последнее слово неправильно, но сами видите почему, хотя могли бы закончить надпись факелами…

– Я знаю, что там написано! – прервал рассуждения легата Крассовский. – Откуда она здесь взялась? Ты думаешь, это дело рук Спартака, Луций Афраний? – Крассовский одной рукой держал в руках гладиус, который не выпускал из рук с тех самых пор, как они отъехали от сожженных дотла Фурий, а другой крепко схватил за предплечье Луция Афрания. – Хорошенько подумай, прежде чем ты мне что-то скажешь сейчас.

Легат вздрогнул, сглотнул подкативший к горлу ком, видя, что острие меча Марка Робертовича направлено ему в бок, но все же нашел в себе силы и холодно ответил:

– Не могу знать, Марк Лициний.

Публий Лонг, видя напряжение Крассовского, осторожно опустил его руку.

– Как раз на это и рассчитывают рабы. Они хотят вывести нас из себя, – заверил опытный вояка.

– Ты… – Крассовский хотел было что-то сказать, но осекся и покачал головой, понимая, что не скажет ничего, что может пойти впрок делу.

Крассовский гулко выдохнул, долго смотрел на ярко горевшую надпись. Факелы подожгли накануне, перед их приходом к холму. Что все это могло значить, олигарх не знал, как вряд ли мог знать кто-то другой из их войска. Но предположение, которое выдвинул Лонг, больше всего напоминало реальность. Рабы хотели вывести римлян из себя, и, надо признать, это у них неплохо получалось. Марк Робертович болезненно отреагировал на странный посыл рабов. Как иначе, ведь Спартак в очередной раз пытался обвести его вокруг пальца! Все дело в том, что разведка, данные которой в последний раз поступили около часа назад, сообщала, что мёоезиец вместе со своим войском движется к Гераклее и не собирается останавливаться. Теперь уже легионы Крассовского подошли к Гераклее вплотную, за час Спартак должен был уйти вперед. Кто тогда поджег надпись на этом холме? Вопрос повис в воздухе. Ответа не было. Откуда он мог знать, если разведчики, на информацию которых полагался Марк Робертович, теперь были обезглавлены, а головы их покоились на факелах, вбитых в землю? Неужели подлый раб устроил засаду? Верилось в это с трудом…

– Какие распоряжения, Марк Лициний? Прикажете осмотреть местность? – спросил Консидий Лонг.

Олигарх вздрогнул. Слова легата вернули его к реальности.

– Нет, мы идем вперед! – оскалился Крассовский.

Лонг только пожал плечами, переглянулся с Луцием Афранием. Афраний прокашлялся.

– Марк Лициний, вам не кажется, что рабы могут устроить засаду? – спросил он.

– Если мы будем останавливаться каждый раз, когда увидим перед собой нечто подобное, то вряд ли догоним Спартака! – взвизгнул олигарх. – Я знаю все эти его уловки! Ты не думал, что он мог оставить у Гераклеи своих людей, которые специально подожгли надпись, чтобы сбить нас с толку и замедлить наш темп?

Легаты вновь переглянулись, но были вынуждены согласиться. Слова Крассовского звучали правдиво. Учитывая военный талант мёоезийца, его изворотливость и способность находить выход из ситуаций, в которых выхода, казалось бы, нет вовсе, можно было предположить, что Спартак своей надписью хотел сбить олигарха с ритма. Возможно, хитрый раб хотел заставить Марка Робертовича начать размениваться по мелочам. Но не тут-то было! Крассовский понимал, что в случае со Спартаком нельзя вступать в его вероломную игру. Вполне возможно, что через пол-лиги его войско вновь будет вынуждено остановиться, так как варвар выкинет очередной трюк, уже не с факелами, нет, но с чем-то, что отвлечет внимание Марка Робертовича от основной цели. Поэтому главное сейчас – не останавливаться.

– Вы все поняли, Лонг, Афраний? Только вперед! – повторил олигарх. – Сейчас же собирайте новую разведгруппу, и пусть нагоняют раба. Не жалейте сил и коней! Докладывайте обо всем лично мне или Лицию Фросту!

Хмурый ликтор, стоявший чуть поодаль, поднял руку. Легаты закивали.

– Сделаем, Марк Лициний! – заверил Публий Лонг.

– Считайте, что все исполнено, – подтвердил Луций Афраний.

Оба легата оседлали своих коней и отправились обратно к легионам. Крассовский проводил взглядом удаляющиеся силуэты вояк. На лице Марка Робертовича застыл хищный оскал. Послышались команды офицеров, войско медленно, набирая ход, двинулось дальше. Лиций Фрост помог Крассовскому оседлать коня. Он бросил последний взгляд на пламенную надпись из факелов и уже было приготовился присоединиться к легионам, как вдруг ликторы выхватили мечи, не успев оседлать своих жеребцов. Двое из них перекрестным шагом приблизились к олигарху. Один из них по отмашке Фроста вдруг резанул наотмашь коня Крассовского. Второй стремглав подхватил Марка Робертовича до того, как несчастный конь, заржав, завалился наземь. Олигарх не успел понять, что произошло, как в воздухе засвистели стрелы. Несколько из них мелькнули в том месте, где только что, сидя на своем коне, возвышался Крассовский. Сердце больно кольнуло – одна из стрел могла запросто оборвать жизнь незадачливого олигарха. Крассовский презирал доспехи, но прямо сейчас горько пожалел, что на нем не надеты торакс и шлем. На лбу выступил холодный пот, ноги, вдруг ставшие мягче разваренных макарон, подкосились. Если бы не Лиций Фрост, поволокший испуганного олигарха прочь, Марк Робертович так бы и остался стоять на месте, не понимая, что происходит. Без щитов, вооруженные лишь мечами, ликторы прикрыли Крассовского собственными телами, за что тут же поплатились. Невидимые стрелки били без промаха. Трое ликторов пало наземь, сраженные стрелами неприятеля насмерть. Лициний Фрост схватил одного из поверженных ликторов и, закрываясь телом, словно щитом, защитил себя и Крассовского от стрел невидимого врага. Остальные ликторы отступили к удалившимся на значительное расстояние легионам. В отступающих вылетело еще с десяток стрел, на этом все было кончено. Покушение сорвалось. В том, что это было покушение, не могло быть никаких сомнений. Как не могло быть сомнений и в том, что все это было дело рук Спартака! Мёоезиец сумел выманить его надписью с факелами! Все было сделано лишь для того, чтобы одним махом расправиться с олигархом! Марк Робертович почувствовал странное наслаждение от того, что Спартаку не удалось реализовать свой план. Он вдруг понял, что с перепугу выронил из рук свой меч и теперь был безоружен перед лицом врага. Щеки залило краской от мысли, что еще утром он хотел казнить всех до единого ликторов, включая Лиция Фроста, тогда как теперь эти люди, рискуя собой, спасли ему жизнь. Со стороны легионов не сразу поняли, что произошло, но теперь навстречу Крассовскому, оцепленному личной охраной, выдвинулись кавалеристы Луция Квинкция, прикрывшие отступление ликторов. Войско застыло, все внимание легионеров было приковано к чудом спасшемуся олигарху. Крассовский, с трудом взявший себя в руки, бросал взгляды на холм сквозь плотный кавалерийский строй. Надпись на холме почти затухла, но интересовало Марка Робертовича отнюдь не это. Он смотрел на верх холма, за надпись, туда, откуда летели стрелы. Никто из восставших не рискнул высунуть свой нос, чтобы броситься в погоню и попытаться вступить в рукопашную, чтобы довести дело до конца. Интересно, был ли среди нападавших сам Спартак? Он стиснул зубы, скрипнула стирающаяся эмаль. Крассовский не успел толком поразмыслить, чтобы ответить для себя на этот вопрос, – за его спиной вырос Луций Квинкций на вороном жеребце.

– Вы в порядке, Марк Лициний? Вы не ранены? – затараторил он.

Олигарх только лишь раздраженно отмахнулся.

– Слушай сюда! – рявкнул он.

Луций Квинкций вскинул подбородок, готовый слушать распоряжения проконсула.

– Найдите тех, кому пришло в голову стрелять по римскому проконсулу!

– Что прикажете сделать для этого, Марк Лициний? – уточнил начальник конницы.

– Сделайте что угодно, но если через два часа у меня не будет этих наглецов, то пеняй на себя! – прошипел олигарх.

Луций Квинкций склонил голову.

– Я сделаю все возможное, – пообещал он.

Военачальник было собрался уйти, но Марк Робертович остановил его.

– Еще! Прикажи потушить эту надпись! Запомни, у тебя есть два часа на все, легат! – строго повторил Крассовский.

Крассовский указал Луцию Квинкцию на надпись на вершине холма и прищурился. За надписью появились размытые силуэты. Сначала их было не больше дюжины, после их количество выросло, и вскоре непонятно откуда взявшиеся люди заполонили собой весь холм. Навскидку их было несколько тысяч человек.

– Вос…

Слова Луция Квинкция утонули в реве, который в этот миг разнесся в небесах над холмом. Восставшие вскинули мечи, приглашая римлян вступить в бой, чтобы прямо здесь и сейчас сойтись в последней битве не на жизнь, а на смерть.

Крассовский, не веря своим глазам, осматривал холм с тысячами восставших. Не нужно было иметь какой-то особой военной выучки, чтобы понять – рабы не имели никакого строя. Перед стройными рядами римского войска стояла многотысячная, но толпа. Вряд ли кем-то управляемая и ведомая. Не имеющая тактики и маневра на предстоящий бой. Как иначе можно было объяснить тот факт, что рабы тут же стремглав не перешли в наступление, как только поняли, что застали римлян врасплох? Первый же удар мог вывести из строя не одну манипулу, до того как офицерский состав сумеет разобраться в происходящем, легионеры перестроятся и нанесут ответный акцентированный удар. Первая же атака восставших могла оставить существенную брешь в легионе Квинта Ария, который был ближе всех к холму и казался не защищенным от внезапной проникающей атаки врага. Но отчего-то варвары, кучкующиеся на холме, не стали пользоваться имеющейся у них возможностью внезапной атаки, вместо чего все до одного рабы застыли на самой вершине холма. Несмотря на устрашающие, пробирающие до самых костей крики, никто не шел вперед. Крассовский, который раз за разом оказывался обыгран хитроумным варваром, пытался понять, что на этот раз готовит ему Спартак.

Сейчас, наблюдая за восставшими на холме, Марк Робертович впал в легкий ступор и не сразу обратил внимание на выросшего перед ним Луция Афрония, который стремглав прискакал через все войско к олигарху, как только узнал о покушении на проконсула. Легат выглядел обеспокоенным. Возможно, беспокойство Афрония вызвали показавшиеся на вершине холма бревна, которые восставшие зачем-то принялись складывать у склона холма.

– Вы в порядке, Марк Лициний? – спросил он.

– Лучше займись делом, Луций! Где Лонг? Куда подевался Варрон? – завизжал олигарх.

– Готовят войска! – отрезал легат.

– Это засада!

Луций Афроний бросил на Крассовского выразительный взгляд.

– Очень похоже, что от Спартака отделилась часть людей, лично мне видится, что враг хочет задержать нас под Гераклеей как можно дольше, Лициний Красс! Возможно, хочет отвлечь от основного маневра. – Легат замолчал, на какой-то миг покосился на олигарха, который не повел взглядом, поэтому Луций Афроний вернул взгляд на холм, до которого было не больше полутора стадиев по прямой. – Какие будут ваши распоряжения, проконсул?

– Не называй этих свиней людьми! Это рабы! – прорычал Крассовский, который пропустил мимо ушей большую часть слов легата, но, заслышав, что Луций Афроний называет Спартака и его приспешников людьми, быстро вышел из себя.

– Рабы, – охотно поправился легат и на всякий случай кивнул, поспешно соглашаясь с Марком Робертовичем, небезосновательно считая, что сейчас не самое подходящее время для споров и пререканий.

– Среди них есть Спартак? – Глаза Крассовского нездорово блеснули.

Луций Афроний медленно покачал головой.

– Не думаю, – сказал он.

К этому моменту легион Квинта Ария перегруппировался и уже готов был встретить неприятеля лицом к лицу в полном вооружении. По тревоге в полную боевую готовность были приведены остальные легионы. Даже навскидку римлян было в разы больше рабов.

– Ты уверен? – прошептал он.

– Не могу говорить наверняка, – пожал плечами легат.

Крассовский, лицо которого сделалось бледным и осунулось, закашлялся. Глядя прямо в глаза Луция Афрония, олигарх медленно провел большим пальцем у шеи, показывая жестом, что он хочет перерезать глотку своему врагу.

– Они стоят на холме, мы не сможем ударить по восставшим разом. Разумнее будет выманить рабов на себя или ударить по ним из артиллерии, прямо в толпу. Безусловно, на подготовку уйдет некоторое время…

– Бей сейчас! – перебил Афрония Крассовский, тяжело сопя. – Если ты считаешь этого вождишку-раба великим полководцем, то подумай, куда он может устремить свой взгляд, пока мы будем терять время на этом холме! Приди же ты в себя!

Слова Крассовского убедили Луция Афрония, который принялся растерянно тереть лоб, сделавшийся красным от прилившей крови.

– Вы правы, Марк Лициний… Рим… – выдавил он. – Что прикажете делать? Какими будут ваши распоряжения?

Крассовский поднял руку и со всей силы сжал ладонь в кулак, так, что послышался хруст костяшек.

– Просто сотрите их в порошок!

Афроний резко развернул своего коня и поскакал к собравшимся чуть поодаль военачальникам. Несколько минут они о чем-то переговаривались, по всей видимости, обсуждая план. Наконец, поскакали каждый к своему легиону. Луций Афроний, теперь уже вместе с Консидием Лонгом и Марком Муммием, двинулись к горнистам, которые должны были подать сигнал о всеобщем наступлении. Раздался протяжный звук буцины, который предзнаменовал наступление Квинта Ария, чей легион томился в ожидании и первым атаковал восставших. Марк Робертович чувствовал приятный холодок предвкушения. Было благоразумней отойти подальше, в место, откуда он сможет наблюдать за предстоящим сражением в полной безопасности.

* * *

Восставшие, оккупировавшие холм, не замолкали ни на минуту, в один голос выкрикивая кличи, а когда легион Квинта Ария двинулся по склону вверх, чтобы первым вступить в бой с частью армии Спартака, оставленной рабом под Гераклеей, принялись бить мечами о щиты. Марк Робертович усмехнулся, полагая, что с минуты на минуту Арий положит конец этому сброду отчаянных мерзавцев и неудачников. Олигарх разделял мнение командира центра его объединенного войска Варрона, полагавшего, что для расправы с кучкой мятежников вполне хватит легиона одного из лучших легатов. Поэтому ни один из легатов не спешил отдавать приказ поддержать атаку Ария. Крассовский нашел глазами Лонга, Муммия и Афрония. Все трое внимательно наблюдали за ходом сражения верхом на своих конях. Лица военачальников не выражали никаких эмоций. Крассовский отбросил сомнения прочь.

Расстояние между восставшими и римскими легионерами стремительно сокращалось. Арий выстроил легион в две линии по пять когорт. Ощетинившись «черепахой», легионеры, подгоняемые офицерами, достали пилумы, но прежде чем в воздух полетел первый пилум, восставшие вдруг схватили бревна, доселе лежавшие у их ног. Рабы, в большинстве своем обладающие недюжинной силой, с легкостью принялись скатывать бревна со склона холма, к ногам легионеров. Поленья, весом не меньше сотни килограммов каждое, играючи покатились вниз, спуск придавал им невиданное ускорение.

Первые бревна врезались в римский строй, сбивая легионеров, будто кегли на дорожке боулинга. В стороны полетели готовые к броску пилумы, сбой дала «черепаха», наземь попадали щиты. Гигантские бревна смяли первые четыре шеренги римлян, заметно проредили пятую и остановились лишь на шестой, когда усилиями легионеров, подставлявших под катящиеся бревна скутумы, их удалось остановить. Послышались первые крики раненых. Тех, кому не посчастливилось угодить под бревно, буквально вкатало в землю, словно катком. У многих оказались поломаны ноги, кто-то чудом уцелел, сумев перепрыгнуть катящееся бревно, впрочем, таких было меньшинство, особенно в первых двух шеренгах, на которые пришелся главный удар. Несколько десятков бревен сбили атакующий порыв наступающих, но прежде чем легионеры пришли в себя, восставшие стремглав бросились вперед. Это была неподготовленная, полная эмоций атака большой вооруженной толпы людей, больше напоминающая самый настоящий сумбур. Возможно, именно поэтому восставшим удалось заставить римлян отступать.

В рукопашной схватке римляне отступили, не в силах сдержать титанический натиск врага. Марк Робертович, который уже был готов броситься к своим легатам, спокойно наблюдавшим за схваткой со стороны, не сразу смекнул, что отступление – часть плана хитрого и искусного легата Квинта Ария. Римлянин пытался вытянуть восставших с холма вниз, где повстанцев могли бы встретить остальные части римской армии, стоявшие сейчас без дела. Олигарх про себя отметил, что ни один из легионеров, наученных горьким опытом повторных децимаций, проведенных им накануне, не показал спины в этом бою. Немаловажную роль в бою играл пример Квинта Ария, который личным мужеством удерживал железную дисциплину в собственном легионе. Будто ошпаренный, легат успевал сражаться с восставшими и одновременно метался на своем гнедом жеребце между манипулами, раздавая приказы центурионам.

Отданный легатом приказ начал осуществляться. Легион Квинта Ария разделился надвое, по центру образовался проем-петля, куда легат хотел заманить восставших, чтобы сомкнуть фланги, как тиски. Восставшие, видя маневр легата, вдруг резко отступили обратно на вершину холма. Наступление, казавшееся поначалу сумбурным, вдруг перешло в грамотное тактическое отступление, что поставило в тупик Ария, посчитавшего, что одним удачным маневром ему удастся поставить жирную точку в этом бою. Но каково же было удивление Крассовского, когда на вершине холма вновь показались бревна. Восставшие принялись метать ими по легионерам Квинта Ария, которые в этот момент еще не успели вернуться к привычному строю. Семь бревен, сорвавшихся с вершины склона на огромной скорости, покатились вниз. Два из них врезались в правый фланг римского легиона, одно в левый, тогда как четыре бревна, получив максимальное ускорение из-за отсутствия центра в легионе, попросту смели целую манипулу, оставив за собой бреши из человеческих тел и полос крови.

Видя, что маневр Квинта Ария провалился, Луций Афроний отдал распоряжение легату Марку Петрею, одному из ветеранов Помпея, который повел свой легион в обход холма, рассчитывая зайти в тыл врага и ударить со спины. Не остались в стороне Марк Муммий и Публий Лонг. К холму с правого фланга выдвинулся помпеянец Гай Сульпиций Гальб, легион которого высоко ценился Помпеем. С левого зашел Гай Помпоний. Легаты должны были обойти холм с флангов, чтобы попытаться ударить восставших с двух сторон, а вместе с легионами Квинта Ария и Марка Петрея попросту отрезать восставших от всяческой связи с внешним миром. Окружить их и разбить. Крассовский нетерпеливо потер рука об руку.

Квинт Арий, который воспринял постигшую его неудачу как личное оскорбление, вновь перевел свой легион в решительное наступление. У восставших кончились последние бревна, которыми они значительно потрепали нервы римлян, поэтому никаких видимых препятствий на пути Ария больше не было. Озлобленные неудачей, ветераны подгоняли более молодых легионеров, желая вновь сойтись в рукопашной схватке с рабами. Эвокаты первыми бросили свои пилумы, которые на этот раз достигли цели. Несколько десятков восставших завалились наземь, сраженные грозным оружием легионеров. Остальные рабы спрятались за щитами и почти сразу ответили залпом стрел. Впрочем, все до одной стрелы попали в «молоко», пришедшись на скутумы римских солдат, которые, дождавшись паузы между очередной стрельбой, ринулись на восставших, чтобы перевести схватку в рукопашную. Прежде чем первые шеренги легионеров столкнулись с первыми шеренгами восставших, эвокаты поразили пилумами не один десяток потерявших бдительность рабов, которые бросились навстречу римлянам с шашками наголо.

Крассовский с улыбкой на лице наблюдал за своим любимцем Квинтом Арием. Легат вознамерился перерубить узел, не видя больше возможности развязать его до того, как к делу подключатся Помпоний, Петрей и Гальб, двое из которые наверняка жаждали проявить себя в бою перед новым главнокомандующим, а третий хотел укрепить хорошее мнение о себе. Не меньше остальных проявить себя хотел сам Квинт Арий, репутация которого в этот момент повисла на волоске, а правильность перевода на элитный правый фланг могла показаться спорной. Легат перешел на откровенный навал, намереваясь продавить восставших и заставить рабов капитулировать. Следовало рискнуть и сыграть на опережение. Манипулы римлян клиньями врезались в ряды рабов, сея повсюду смерть и горе. Восставшие под натиском легионеров просели, но выдержали. И если когорта, в составе которой сплошь и рядом были одни эвокаты, буквально вгрызлась в глубь толпы рабов, полосуя налево и направо своими мечами и не неся на своем пути практически никаких потерь, то остальным легионерам пришлось гораздо сложнее. Восставшие нашли в себе силы ударить в ответ. Три когорты первой линии из пяти, не в силах справиться с напором рабов, отступили.

Несмотря на неорганизованность атаки Квинта Ария и мужество восставших, рабы очень скоро не выдержали натиска и отступили, щедро орошая каждый сданный шаг кровью врага. На глазах Марка Робертовича несколько десятков восставших показали спины, за что тут же были наказаны другими повстанцами. Предателей убивали на месте, не давая тем возможность покинуть поле боя и разладить дисциплину в рядах мятежников. Стоило отдать должное повстанцам и, возможно, взять подобный ход себе на вооружение. Вытесняемые силами Квинта Ария, восставшие уступили римлянам верх холма и спустились на склон, откуда было гораздо сложнее обороняться, нежели на выгодной верхней позиции. Несмотря на кажущуюся близость разгрома повстанцев, легион Квинта Ария терпел чудовищные потери. Телами покрыло холм, и олигарх был готов ручаться, что римлян среди трупов ничуть не меньше, чем тел рабов. Арий показал сегодня хороший спектакль, но как бы ни было хорошо представление, оно рано или поздно должно было закончиться. Настал черед объявлять апофеоз. Слева и справа почти одновременно появились силы Гальбы и Помпония. Уже через миг по отмашке центурионов в восставших полетели первые пилумы, которые будто серпы, срезающие стебельки пшеницы в поле, срезали целые ряды рабов. Повстанцы больше не показывали спин. Рабы стояли насмерть, не уклонялись от боя, и даже когда в тыл восставших последовал разрушительной силы удар Марка Петрея, мятежники ответили дружным боевым кличем. Квинт Арий, сражающийся на своем жеребце в первых рядах, сошелся в схватке с каким-то варваром. Восставший, единственный из множества убитых легатом воинов, сумел отразить стремительный удар Ария и в следующий миг атаковал в ответ. Крассовский вздрогнул, не веря своим глазам. Бессознательное тело легата рухнуло наземь, а варвар коротким движением своего меча обезглавил полководца и поднял голову Ария на вытянутой руке. Над толпой восставших раздались крики:

– За свободу!

– Спартак!

Марк Робертович вспомнил пророческие слова, которыми встретил их холм накануне, и невольно вздрогнул, видя, как четыре легиона его армии пропускают остатки сил рабов через самую настоящую мясорубку.

* * *

Попытки обезоружить остатки войска восставших и взять рабов в плен потерпели крах. Люди сражались до последнего, предпочитая смерть на поле боя от честного меча позорной казни и унижениям, которые бы их ждали в стане римлян. Горстка восставших, которым по злому року не посчастливилось испустить последний дух до того, как на них наткнулись ищейки Крассовского, пообещавшего по сто динариев серебра каждому, кто приведет к нему живого раба, сейчас была выстроена в шеренгу. Марк Робертович не скупился и заявил, что по возвращении в Рим каждый из легионеров, принимавший участие в поимке восставших, получит двойное годовое жалованье. Четыреста пятьдесят динариев серебра являлись крупной сумой и отличным стимулом для вояк.

Рабов усадили на колени, связали руки за спиной, того, кто сопротивлялся, избили, лишив повстанцев последних сил на какое-либо сопротивление, но отнюдь не сломав их дух. Двое несчастных не выдержали устроенной легионерами трепки, потеряли сознание и, к своему огромному счастью, умерли, что привело в неописуемую ярость Крассовского, с трудом сдержавшего себя от идеи отправить следом на тот свет самих горе-палачей. Теперь в распоряжении Марка Робертовича осталось ровно тринадцать человек. Тринадцать из нескольких тысяч восставших, которые этой ночью попытались перекрыть проход войску римлян у злополучного холма. Сейчас эти люди смотрели в лицо своим победителям без толики страха. Глаза их были полны безразличия. Все до одного пленные понимали, что дело всей их жизни теперь подошло к концу. Их борьба за свободу оказалась закончена. Им нечего было терять, впрочем, ничего обрести они тоже не могли. Это была кучка смертников, которые все до единого давно смирились со своей участью.

Среди тринадцати пленных рабов особо выделялись трое, которых легионеры уже успели прозвать безумцами. Все трое высокого роста, бородатые, с длинными, спадающими на плечи волосами. Настоящие громилы, воины и, как заверили Крассовского его легионеры, опытные гладиаторы. Все это указывало на то, что троица играла заметную роль в иерархии восставших и, должно быть, занимала особое положение в их рядах. Вполне возможно, это были офицеры Спартака и единственные из многих тысяч восставших рабов, кто продержался в битве на холме до конца. Если бы не многочисленные раны, которыми были усыпаны их тела, а также многократное численное превосходство римских легионеров, вряд ли бы троицу безумцев удалось взять живьем и обезоружить. Дрались они, как загнанные в угол дикие звери, не зная пощады и разя наповал своих врагов. Но даже эти храбрецы ничего не смогли поделать, когда против них разом вышло несколько десятков легионеров, буквально скрутивших их в бараний рог. Эти трое были неразговорчивыми и с тех пор, как попали в плен, не проронили ни единого слова. Впрочем, если не считать грека, который, лишившись пальца, тут же потерял рассудок и начал умолять римлян о пощаде, ни один пленный не сказал легионерам ничего того, что могло бы выдать нынешнее месторасположение Спартака. Единственное, что удалось узнать после того, как еще один пленный, престарелый кельт, лишился уже двух пальцев на разных руках, было то, что Спартака среди этих людей не было. Впрочем, Марк Робертович это знал и так.

Олигарх лично явился к рабам. Сейчас он медленно бродил вдоль шеренги со взятыми в плен повстанцами и рассматривал истекающих кровью пленников. Во взгляде Марка Робертовича застыло презрение, на лице запечатлелась усмешка. Неудивительно, что внимание олигарха привлекла та самая троица храбрых бойцов. Троица наверняка знала, куда продолжил свой путь Спартак. Безусловно, они расскажут много чего интересного, а заодно облегчат олигарху и без того сложную жизнь.

– Эти? – Он указал на стоявших на коленях Ганника, Икрия и Тарка, чьи руки были связаны за спиной. – Вы…

Олигарх запнулся и не договорил. Он всмотрелся внимательней в лицо одного из рабов и вздрогнул. Перед ним сидел убийца Квинта Ария. Могучий варвар, сумевший разобраться с легатом, будто с неумехой.

Легионер из охраны пленников коротко кивнул на троих могучих гладиаторов, заметно выделяющихся из остальных рабов.

– Дрались как угорелые, – закивал он.

– Выведи их из строя! Живо! – скомандовал олигарх, чувствуя, как тело пробила дрожь.

Шестеро легионеров-охранников подскочили к гладиаторам, схватили их под мышки и силком выволокли вперед. Крассовский внимательно осмотрел пленников. Несмотря на многочисленные тяжелые ранения, несовместимые с жизнью, двое из трех гладиаторов нашли в себе силы смотреть олигарху прямо в глаза. Третий же, на вид кельт, лицо которого полностью залила кровь, теперь уже начавшая запекаться, обессиленно уронил голову на грудь и сипло дышал. Именно он обесчестил Квинта Ария на поле боя, обезглавил легата и опозорил его перед легионерами. Глаза варвара были полузакрыты, взгляд затуманен, а левый глаз скрывался под огромной гематомой, которую успели оставить гладиатору легионеры, когда пытались усадить непокорного пленника на колени. Казалось, с минуты на минуту могучий гладиатор испустит дух.

– Он вообще живой? Говорить может? – спросил Крассовский пренебрежительно.

– Как видите, дышит, Марк Лициний, – пожал плечами озадаченный вопросом олиграха легионер. – А говорить он не говорил, молчит, как и остальные.

Крассовский осторожно пнул кельта кончиком своего сапога. Показалось, что удар не вызвал никакой реакции гладиатора. Он все так же сипло дышал, голова наклонена, по подбородку стекает кровь вперемешку со слюной. Марк Робертович знал, что руки кельта крепко связаны за спиной веревкой, но все равно решил обезопасить себя и не стал подходить к пленнику близко, чтобы в случае чего в дело могли вступить ликторы, которые были всегда начеку. Стоило помнить, что именно этими руками кельт сумел отрубить голову не самому последнему мечнику республики Квинту Арию.

– Судя по тому, что мне удалось видеть на поле боя, ты отличный воин, – мило улыбаясь, начал свою речь Крассовский. Говорил он вкрадчиво, пытаясь понять, слышит ли его кельт. – Знаешь, я бы заплатил тебе кучу серебра, если бы только шарики в твоей голове зашли за правильные ролики и ты бы выбрал правильную сторону до того, как началась эта война, но увы, – хмыкнул олигарх.

Кельт ничего не ответил. Впрочем, Крассовский отнюдь не рассчитывал, что пленник заговорит вот так просто, сразу.

– Это мой небольшой комплимент от победителя проигравшему, – продолжил Крассовский. – Ведь если бы ты изъявил желание перейти на мою сторону сейчас, то я попросту велел бы убить тебя, – жестко, с металлом в голосе заявил олигарх. – И ты умрешь, потому что я не прощаю убийц своих друзей!

Некоторое время Крассовский молчал, с любопытством рассматривая гладиатора, который казался ему настоящей машиной для убийств. На секунду олигарх задумался, что было бы, если бы он встретился с таким человеком лицом к лицу на поле брани, но быстро выбросил мысли из головы, когда перед глазами возникла отрубленная с плеч голова Ария.

– Как тебя зовут? – сухо спросил Марк Робертович.

Показалось, что гладиатор вновь промолчит, но буквально в следующий миг гладиатор издал какой-то едва различимый звук. То ли это был стон, то ли он сказал какое-то нечленораздельное слово. Крассовский прислушался и даже подошел ближе, но тщетно. Пленник замолк. Тогда Марк Робертович медленно коснулся указательным пальцем колотой раны на предплечье гладиатора. Кельт вздрогнул, показалось, что тело его пронзил электрический разряд, настолько сильна была боль.

– Мне повторить свой вопрос или ты ответишь прямо сейчас, дабы не накликать беды? – спросил он, не убирая палец с раны. – Впрочем, мне глубоко наплевать на то, как тебя зовут. Меня интересует другое. – Марк Робертович сверкнул глазами. – Где Спартак?

В этот миг Крассовский поймал на себе полные ненависти взгляды двух других гладиаторов, в глазах которых до этого момента можно было прочитать только лишь безразличие, а когда олигарх посмотрел на пленника, с которым вел разговор, то вздрогнул от неожиданности. На него смотрели немигающие, полыхающие гневом глаза гладиатора, которые буквально впились в душу Марка Робертовича, желая сожрать его изнутри. Одновременно с пылающим в глазах кельта гневом показалось, что во взгляде гладиатора запечатлелась вся боль, которую он испытывал сейчас. От неожиданности Крассовский отдернул палец с раны на предплечье кельта и подался назад, но быстро взял себя в руки, понимая, что связанный кельт не представляет для него никакой опасности, несмотря на свой устрашающий внешний вид.

Будучи раздражен еще сильнее прежнего, Крассовский ехидно улыбнулся и вернул палец на рану, пуще прежнего надавил, чувствуя, как палец входит в плоть. Обезображенное лицо Ганника побледнело, послышался едва различимый утробный стон, но несмотря на это кельт не проронил ни единого слова в ответ. Пленник вновь уронил подбородок на грудь и тяжело задышал. Улыбка на лице Марка Робертовича исчезла. Он аккуратно сел на корточки перед воином, рывком приподнял его голову за волосы и пристально взглянул ему в глаза. Стоило признаться, мужества гладиатору было не занимать. Как могучий кельт терпел боль, подобную этой, оставалось только догадываться. Крассовский вздрогнул при мысли, что было бы, если подобная участь постигла бы его. Подобные мысли следовало как можно быстрее отгонять прочь.

– Где Спартак? – прошипел он, повторяя свой вопрос, на который до сих пор не был получен ответ.

Ответа не было. Крассовский, понимая, что задает свои вопросы в пустоту, отпустил гладиатора, голова которого упала на грудь и завалилась немного набок. Олигарх брезгливо вытер кровь кельта о край своей тоги.

– Вам помочь, Марк Лициний? – спросил тот самый легионер, с которым Крассовский уже имел диалог вначале.

Олигарх ответил что-то нечленораздельное, но стоило понимать, что помощь ему явно не нужна и проконсул желает справиться своими силами. Теряя терпение, Крассовский врезал увесистую пощечину гладиатору.

– Ты будешь говорить, свинья? Или я прикажу четвертовать тебя немедленно! – закричал он, не в силах сдержать нахлынувшие эмоции.

Гладиатор вскинул голову и, несмотря на всю боль, которая ломала и крутила его тело изнутри и снаружи, выдавил из себя нечто наподобие улыбки. Провел языком с внутренней стороны щеки и, набрав полную грудь воздуха, плюнул Крассовскому прямо в лицо. Подкрашенная кровью слюна угодила олигарху прямо в лоб. Марк Робертович попятился, вытирая с себя плевок. Ликторы схватились за фасции, но олигарх тут же поднял руку, приказывая им остановиться.

– Прочь! Я сам! – тяжело дыша, прорычал он.

Вне себя от ярости, Крассовский подбежал к гладиатору и одну за другой нанес наглому кельту несколько увесистых оплеух. Голова гладиатора болтнулась, будто у тряпичной куклы. Олигарх схватил его за грудки и прошипел, проглатывая слоги, запинаясь, из-за чего половина его слов сделалась неразборчивой, а речь невнятной:

– Собака! Я убью тебя…

Он не успел договорить, потому что в этот момент громила кельт вдруг со всего маху врезал олигарху лбом в нос. Крассовский схватился руками за лицо, попятился и рухнул на пятую точку. Между пальцами засочилась кровь, олигарх закашлялся, тогда как гладиатор одним прыжком поднялся с колен на ноги и стремглав бросился вперед на успевшего оголить клинок легионера. Увесистым ударом колена в прыжке кельт врезал в скулу несчастного. На землю полетели выбитые зубы, лицо превратилось в пюре, и, будто мешок, набитый картошкой, римлянин рухнул навзничь. Действия кельта стали сигналом для двух других гладиаторов из храброй троицы, которые, не теряя времени, вскочили на ноги и вступили в схватку с окружающими их легионерами. Тем временем кельт, тщетно попытавшись высвободить руки, взревел и бросился на замершего в нерешительности Крассовского, готовый разорвать своего главного врага на куски, но не успел гладиатор сделать и нескольких шагов, как топор, вставленный в фасцию, вспорол несчастному живот. Лиций Фрост оказался начеку и перегородил подход к олигарху. Кельт издал предсмертный стон и упал.

Видя согнувшееся в предсмертной муке тело могучего кельта, Крассовский заверещал, указывая на гладиаторов, которые продолжили сражаться с легионерами со связанными руками. Римляне уже вытащили свои мечи и готовы были покончить с храбрецами.

– Не смейте их убивать! Свяжите их! Свяжите им ноги!

Сразу восемь легионеров, а вслед за ними опомнившиеся ликторы тут же бросились выполнять данное им поручение и, завалившись на гладиаторов, принялись связывать их ноги. Один из легионеров помог подняться на ноги Крассовскому. Кто-то принес тряпку, которой Марк Робертович прикрыл разбитый гладиатором нос. Олигарх с сожалением осмотрел свою тогу, которая оказалась испорчена обильно пролитой кровью. Лиций Фрост с невозмутимым выражением лица осмотрел рану Крассовского.

– Вы в порядке, Марк Лициний? – спросил он.

– У меня сломан нос! Как я могу быть в порядке, если мой нос сломан! – прошипел олигарх, побагровев от злости.

Нос буквально горел огнем. Крассовский попытался дотронуться до него, но тут же отдернул руку, боль была нестерпимая. Не хотелось и думать, как здесь, не имея подходящих средств и развитой медицины, справятся с переломом. Крассовский успокоил себя мыслью, что он, должно быть, не первый, кому ломают нос, и раздраженно сплюнул мокроту наземь. Настроение испортилось вконец. Стоило проявлять больше осторожности впредь, особенно с такими нелюдями, как рабы, для которых чуждо любое человеческое понимание.

Взгляд олигарха остановился на гладиаторах, которые за время короткой схватки успели получить несколько увесистых оплеух и теперь корчились на земле от боли. Остальные девять рабов, оставшиеся в стороне от схватки, после случившегося с безумцем кельтом наконец опустили головы на грудь, решив не испытывать свою судьбу, понимая, что ситуация накалилась до предела. Легионеры принялись связывать их ноги, не имея на то никакого распоряжения Крассовского, но подстраховываясь, чтобы рабы не смогли выкинуть никакой номер. Когда все было готово, легионеры на всякий случай обнажили свои мечи. Олигарх не торопился, понадобилось некоторое время на то, чтобы Марк Робертович пришел в себя после выпада гладиатора. Теперь, когда оставшаяся дюжина пленных, среди которых все еще оставались опасные гладиаторы, была связана не только по рукам, но и по ногам, следовало вернуться к делу и наконец получить ответ на свой вопрос. Слишком много времени оказалось потеряно на сражение у холма, тогда как Спартак скрылся с частью своего войска в неизвестном направлении. Стоило разузнать чего бы то ни стоило, где он и какова следующая цель раба.

– Есть кто-то из вас, кто желает говорить добровольно? – бубня через нос, спросил олигарх.

Он обвел взглядом пленников и остановился на восставшем, который ранее умолял Крассовского отпустить его обратно в хозяйский дом. Бедолага вместе с отрезанным указательным пальцем на левой руке, который теперь валялся у его ног, потерял последние силы. Тело несчастного пробивала мелкая дрожь, он бредил и весь взмок. Второй раб, пожилой кельт, оказавшийся менее сговорчивым и лишившийся сразу двух пальцев на обеих руках, и вовсе потерял сознание от кровопотери. Восставший завалился вперед, уткнувшим лбом в землю.

Крассовский кивком указал легионерам, чтобы те вывели этих двух пленных из строя вон, и легионеры тут же бросились выполнять его поручение. Олигарх, держась за сломанный нос, переглянулся с Лицием Фростом.

– Если они не хотят говорить по-хорошему, будет по-плохому. Развяжите им языки, – бросил он.

– Будет сделано! Юлий Порций, заставь их говорить! – Фрост обращался к одному из ликторов, смуглому молодому человеку небольшого роста и с ранней сединой.

Тот кивнул и направился к рабу, который замыкал строй пленных слева. Крассовский проводил бойца взглядом, наблюдая, как тот вытаскивает на ходу кинжал. Юлий подошел к пленнику, схватил его за волосы на затылке и запрокинул несчастному голову, после чего въехал коротким ударом рукояти кинжала по носовой перегородке. Раздался хруст ломаемой в крошку кости. Олигарх, который только что испытал нечто подобное на себе, поморщился и опустил взгляд. Раб взвыл, попытался вывернуться, но, связанный, только лишь повис на собственных волосах, все так же удерживаемый ликтором олигарха.

– Это вместо привета, да, Слон? – насмешливо фыркнул один из ликторов.

Слон, как, видимо, называли в узких кругах молодого ликтора, удерживающего за волосы раба, не обратил на слова товарища никакого внимания. Раб в его руках начал давиться собственной кровью, которая полилась из носа ручьем, поперхнулся, закашлялся. Юлий наконец-таки отпустил руку, сжимающую волосы несчастного, а потом зачем-то вдруг одним махом перерезал веревку, которой были перевязаны руки бедолаги. Восставший тут же схватился за нос руками и тяжело застонал. Слон дал рабу некоторое время на то, чтобы прийти в себя, а потом с каким-то остервенением схватил руку восставшего, потянул ее на себя, заваливая бедолагу наземь, и с силой вдавил кинжал в палец перепуганного до смерти раба.

Юлий принялся что-то нашептывать на ухо несчастному рабу, поэтому Крассовский, который находился на некотором расстоянии от происходящего, не мог разобрать ничего, кроме бессвязного набора шипящих звуков. Однако подходить ближе, чтобы расслышать то, о чем говорит Слон, отчего-то не хотелось. Во многом потому, что, даже не договорив и не дав ничего сказать пленному, Юлий Порций вдруг пригвоздил ладонь пленника к земле кинжалом, будто гвоздем, вонзив его по самую рукоять. Он обнажил меч, один за другим отрезал все пальцы на руке несчастного раба, который закричал благим матом, видя, как его пальцы падают наземь, а из ран льется кровь. Слон, которому происходящее приносило явное удовольствие, тут же оторвал кусок от своей тоги и затолкал получившийся кляп в рот пленнику. Другим куском он перемотал рабу руку. При виде жестокой сцены насилия двое пленников тут же потеряли сознание. Слон подскочил на ноги и тут же перерезал им горло. Молча, не пытаясь привести пленников в чувство.

Крассовский, к горлу которого подкатил ком, повернулся к Лицию Фросту и с трудом выдавил из себя:

– Мне надо знать, где Спартак, что он вытворяет…

– Он знает, что делает, – усмехнулся Фрост.

– Осталось всего семь человек! – возмутился олигарх.

Лиций Фрост не посчитал нужным отвечать. Марк Робертович замолчал и поправил тряпку, которой прижимал набухший нос. Юлий Порций, успевший жестоко расправиться с тремя пленниками, подошел к четвертому, который смотрел на охранника с нескрываемым ужасом во взгляде.

– Где Спартак? – коротко спросил Слон.

– Не убивайте меня, я… – Раб не успел договорить, потому что меч Слона, которым он только что умело расправился с двумя потерявшими сознание пленниками, теперь разрезал горло еще одному бедолаге, который завалился на бок, уставившись пустыми, уже ничего не выражающими глазами на своего обидчика.

Крассовский стиснул зубы и, теряя выдержку, переступил с ноги на ногу. Юлий Порций взял паузу, прежде чем подошел к следующему пленному. Он оглядел проделанную работу, с надменным выражением на лице вытер кровь с кинжала и меча, после чего принялся медленно водить лезвием меча о лезвие кинжала, издавая противный скрежещущий звук. Кожа раба покрылась мурашками. Желваки на его скулах ходили, на лице запечатлелась боль. Пленным оказался один из двух гладиаторов, тех самых, которые устроили накануне дебош. Слон спрятал свой меч в ножны и склонился над гладиатором. Похлопал ладонью его по щеке.

Утихли легионеры, отвешивающие колкие шуточки в адрес друг друга и пленников. Самодовольно скрестив руки на груди, за происходящим наблюдали ликторы во главе с Лицием Фростом. На холме, где происходило все это действо, повисло молчание, поэтому Крассовский отчетливо сумел расслышать слова Слона, после того как боец разрезал пленнику веревку и освободил затекшие руки.

– Я расскажу тебе, что будет сейчас. Да? Ты готов слушать? – Понимая, что от гладиатора можно ожидать чего угодно, Слон приставил кончик кинжала к его шее. Вдавил его, проколов кожу, из ранки потекла тонкая струйка крови.

Порций аккуратно смахнул каплю с шеи пленника и облизал. Казалось, что гладиатор смотрит на Слона все с тем же безразличием во взгляде, но Марку Робертовичу, который считал себя неплохим знатоком человеческой души, показалось, что гладиатор испытывает самый настоящий ужас. Звериный, из тех, с которым нельзя совладать.

Слон продолжил.

– Если ты сейчас вытянешь руки и спокойно, без лишних движений положишь их на землю, то ты лишишься пальцев, – улыбаясь говорил он. – Если ты не захочешь делать этого, то мне не останется выбора, как отрубить тебе обе кисти.

Как бы ни храбрился гладиатор, но после этих слов лицо пленника приобрело меловый цвет.

– Я…

– Тсс! Я не все сказал. – Слон поднес указательный палец к губам, призывая раба замолчать.

Пленник силой заставил себя молчать.

– Затем мы повторим то же самое с ногами, после с языком, – продолжил он. – Последнее, чего ты лишишься, прежде чем я отпущу тебя, будут твои глаза. – Слон медленно провел пальцами по глазам раба, немного надавливая на глазное яблоко. – Как ты думаешь, увидев это, остальные захотят говорить? Или после того, как ты лишишься рук, захочешь говорить ты? – философски закончил он, надавив чуть сильнее на горло гладиатора острием кинжала. – Вопрос остается прежний! Где мёоезиец? Где твой вождь, раб?

Гладиатор закрыл глаза и протянул вперед руку, растопырив пальцы.

– Режь, – выдавил из себя он.

Слон выругался и схватил руку гладиатора, уже готовый отрезать его палец, но в этот момент второй гладиатор, все это время с ужасом и невероятной болью, любовью в глазах наблюдавший за происходящим, сказал:

– Я скажу, куда двинулся Спартак, только не трогайте Икрия!

Глава 13

Несмотря на отговорки Тирна, в первое время наотрез отказывающегося остаться во главе целого войска в наше отсутствие, было решено, что я и Рут соберем конную турму, которая направится к Брундизию вперед остальных. Я загорелся этой идеей, впопыхах собрал диверсионную группу, которая верхом двинулась к порту, и за час с небольшим мы преодолели разделяющее нас с Брундизием расстояние. Я, Рут и еще несколько десятков отобранных мной бойцов, которые должны были помочь мне в осуществлении задуманного плана. Когда я подгонял своего жеребца и покрикивал на отстающих членов своей группы, мной двигало нежелание попасть впросак у укрепленных городских стен, за которыми нас встретил бы переведенный на военное положение город, недружелюбный и готовый к отпору. Вместе со своим отрядом я решил взвалить на свои плечи ношу, многим казавшуюся непосильной. Открыть городские ворота и проникнуть внутрь порта следовало прежде, чем к воротам Брундизия подойдет Тирн, а горожане переведут гарнизон на военное положение. Другого выхода у нас не было.

Перевалило за полночь, когда мы остановились в чаще, в нескольких стадиях от стен Брундизия. Я спешился и оглядел величественный вид ночного города, погрузившегося в ночную тьму. Спокойствие спящего Брундизия было обманчивым. Мое внимание тут же привлек внушительный городской гарнизон с крепкой стеной, угловыми и рядом промежуточных башен, которые не выходили за линию укреплений. Две прямоугольные башни были выстроены у ворот. Вала и рва у Брундизия не было, но и без того город был хорошо охраняем, а основные силы стражников были стянуты к центральным воротам. Вдоль стен крепкого гарнизона были подвешены горевшие факелы, ярко освещавшие массивные въездные ворота с подъемной решеткой, у которых столпилась большая часть стоявшей на гарнизоне стражи. Ворота представляли собой некий контрольно-пропускной пункт. На подъезде к городу, на специально отведенной для того площадке, чуть поодаль от самих ворот стояли несколько десятков купеческих повозок, рядом с которыми кружились люди. Судя по внешнему виду и достоинству, рабы. Рабы держали в руках свитки, которые показывали сонным стражникам. Стража осматривала повозки, ставила в свитках печати и возвращала их рабам в очереди. Я переглянулся с Рутом, и он растерянно пожал плечами. На моих глазах решетка на воротах поползла вверх, из города вышел крупный купеческий отряд. Потянулись телеги с товаром, наружу показались купцы, сопровождаемые внушительным отрядом охранников. Купцы о чем-то переговорили со стражей и двинулись прочь из Брундизия, ступив на Аппиеву дорогу. Не успели торгаши выйти, как решетка на воротах захлопнулась, но почти сразу поднялась вновь, и из города вышла вторая, не менее крупная купеческая колонна. Следом один из стражников разрешил въехать в Брундизий рабу, ожидавшему своей очереди на площадке. Стражник двинулся проверять повозки и свитки следующего очередного.

Слова Рута, предупреждавшего меня о загруженности порта круглые сутки напролет, оказались чистой правдой. Я до последнего верил, что доблестный гопломах ошибается, но сейчас собственными глазами убеждался, что мне вряд ли удастся застать бдительных брундизийских стражников врасплох.

Видя мое замешательство, Рут заговорил первым.

– Как-то так, Спартак, – сдавленно произнес он.

– Мне надо было убедиться во всем лично! – огрызнулся я, не желая признавать, что был не прав.

– Тебе недостаточно моих слов?

– Рут, если ты скажешь кому-нибудь, что Фурий больше нет на этой земле, кто поверит тебе до того, как увидит пепелище собственными глазами? Я верю тебе, брат, но слишком многое может измениться за дни и даже за часы! – Я всплеснул руками.

– Ну теперь-то ты мне веришь? – спросил гопломах, которому не совсем был ясен смысл моих последних слов.

Я ничего не ответил, только коротко кивнул, продолжив задумчиво наблюдать за городскими стенами. Значит, по факту в Брундизии круглосуточно шла погрузка и разгрузка товара. Стражников не удастся застать врасплох, и первоначальный план можно было смело отправлять в топку. Если мне ничего не стоило разбить кучку охраняющих городские ворота недоумков силами своей группы до того, как стража сможет оказать какое-либо внятное сопротивление, то удержать занятые позиции у меня получится едва ли. Звуки сражения привлекут на подмогу к городскому гарнизону дополнительные силы брундизийцев. Проблема лежала на поверхности. Обо всем этом не раз твердил Рут, который откровенно называл мою идею провальной, и сейчас, поджав губы, гопломах разочарованно рассматривал открывшийся перед ним городской гарнизон. Это был не тот человек, который стал бы тыкать пальцем в твою неправоту, но все было ясно без слов.

– Ты был прав, – наконец прошептал я.

– Прав не прав, какая теперь, по сути, разница? – усмехнулся он. – Лучше скажи, что ты будешь делать? Не будем же мы поворачивать назад? Я хорошо знаю тебя, Спартак, и готов биться об заклад, что ты бы все равно не изменил своего решения!

Я снова промолчал, Рут ухватился за самое живое, он был прав. По сути, то, что открылось перед моими глазами у городских ворот, ничего не меняло. Стоило нам отступить сейчас, как можно было смело распрощаться с далеко идущими планами и признаться самим себе, что затея разделиться под Гераклеей оказалась полным фиаско. С таким же успехом мы бы могли не спеша двигаться к Брундизию, дать городу перейти на военное положение и приступить к длительной осаде порта, дотянув до момента, когда Красс со своими силами нагонит нас и ударит всей своей мощью в наши спины. Поэтому, будь на городских воротах хоть тысяча человек вместо тех ста, что были на гарнизоне Брундизия сейчас, это не изменило бы ровным счетом ничего. Мы были обязаны брать инициативу в свои руки и занимать гарнизон. Вот только как? Этот вопрос прочно поселился в моей голове. Я наблюдал за тем, как то и дело открывались городские ворота, как на площадку прибывали все новые купцы, ожидающие своего корабля в порту. Город покидали те, кто успел разгрузиться и спешил как можно скорее, уже к утру, заполнить своими товарами рынки Италии. Когда городские ворота открылись и закрылись в очередной раз, мой взгляд упал на крупный купеческий отряд. Шестнадцать тяжело груженных телег, скрипя колесами, медленно двинулись на юг, проходя мимо небольшой рощицы, в которой укрылись мы. Обращала на себя внимание внушительная охрана купцов, которой насчитывалось не меньше пятидесяти человек. Все до одного хорошо вооруженные, охранники, покинув город, принялись внимательно осматриваться, но быстро потеряли бдительность и начали о чем-то переговариваться друг с другом. Отряд был единственным, кто двинулся в эту ночь на юг. Я переглянулся с Рутом. Гопломах понял меня без слов.

* * *

– Следующий! – фыркнул стражник усталым голосом и не глядя протянул руку, ожидая, что в ней окажется свиток, в котором, как мне удалось выяснить накануне, был вынесен перечень перевозимого товара и величина пошлины, причитавшаяся городской казне. – Показывай документы!

Рут, стоявший рядом со стражником, хмыкнул и вложил в пятерню стражника мешочек с серебряными монетами, настолько увесистый, что руку стражника потянуло вниз. Серебро звякнуло в ночной тишине.

– Вот тебе документы! В сестерциях! Достаточно? – ухмыляясь, спросил гопломах.

Стражник подкинул мешочек с серебряными монетами в руке, нахмурился и перевел полный удивления взгляд на Рута.

– Привет от Марка Лициния Красса! – хмыкнул Рут, улыбнувшись беззубым ртом.

Стражник вздрогнул при упоминании претора, чье имя сейчас было на слуху по всей Республике в связи с последними событиями вокруг восстания рабов. Он замер в нерешительности, явно не зная, что ему дальше делать.

– Как так от Марка Лициния? Ты это серьезно? Не шутишь? – Он покосился на гладиус, висевший на поясе гопломаха, обвел взглядом форму римского легионера, в которую был облачен Рут.

Видя все это, гопломах похлопал его ладонью по щеке.

– Да вот так! Щедрость Красса не знает границ. – Рут, будучи выше ростом стражника на две головы, нагнулся и шепнул ему на ухо: – Особенно тогда, когда Марк Лициний празднует свою победу в затянувшейся войне. Поэтому открывай свои ворота и дай проехать победителям Спартака!

Стражник, явно обескураженный, бросился было к городским воротам, по пути пряча мешочек с сестерциями за пазуху, но вдруг остановился на полпути. Задумчиво почесал макушку и осмотрел шестнадцать торговых повозок, которые сопровождали я и Рут.

– А там-то хоть что? – робко, нехотя спросил он, поглядывая на наше с Рутом облачение римских легионеров. – Может, какие документы покажете? А то старший сожрет меня, если я пропущу вас просто так.

– Как-то не приходилось на такие вещи документами обзаводиться! – Рут расхохотался. – Давай сюда своего старшего, да хоть голову Брундизия подавай, коли тебе так спокойней будет…

– В повозках везем привет самому Лукуллу, – ответил я, перебивая Рута, видя, что вопрос стражника поставил гопломаха в тупик.

– Лукуллу? – Стражник приподнял бровь. – Это который Марк Варрон?

Я в ответ кивнул.

– Ну не Луцию же! Он, как известно, упражняет свои легионы в войне с Митридатом!

– От Марка Лициния? – уточнил караульный.

Стражник нахмурился, было видно, что он изо всех сил пытается справиться с обрушившимся на него потоком информации и разобраться, как ему следует поступать дальше. Он замялся, переступил с ноги на ногу.

– Можно взглянуть? – наконец выдавил он.

Мы с Рутом переглянулись, и я увидел легкую обеспокоенность в глазах гопломаха. Напрягся и я, но в отличие от Рута, на лбу которого выступила предательская испарина, я только лишь улыбнулся стражнику и указал на одну из повозок:

– Ваше право, но, признаться честно, любите вы пощекотать себе нервишки, раз лазаете по чужим подаркам, добрый человек! Как-никак все упаковано!

Стражник на секунду подвис, но все же двинулся к телеге, на ходу принявшись оправдываться:

– Извините, но у меня такая работа, я не могу не посмотреть, что внутри. Хочу выразить глубочайшее почтение нашему претору, – забубнил стражник.

– Консулу! Вот увидите, что Марк Лициний Красс наденет консульскую тогу на следующий год! – перебил его Рут. – Сразу после того, как отпразднует триумф!

Они говорили что-то еще, однако я уже не слушал, а незаметным движением коснулся рукояти своего гладиуса, готовый в случае надобности обнажить клинок и пустить оружие в ход. Монеты вкупе с упоминанием имени римского проконсула, а также вид победоносной формы римских легионеров играли немалую роль, но увидь стражник то, что скрывалось в повозках, и это могло сбить малого с толку, вызвав ненужную реакцию. Следовало быть готовым ко всему. Стражник подошел к повозке и аккуратно приподнял ткань, скрывающую от посторонних глаз ее содержимое. Было видно, как дрогнула его рука, коленки бедолаги за малым не подкосились, и он чуть было не плюхнулся на пятую точку, но надо отдать стражнику должное, он устоял на ногах при виде развернувшейся перед ним картины.

– Как это понимать? – прошептал он едва различимо. На его лбу заблестели мелкие бисеринки пота.

В повозках лежали перепачканные кровью тела. Он встретился взглядом с усмехающимся Рутом.

– Тебе же сказано, Марк Лициний передает привет Лукуллу! Чего не ясно?

– Это тела военачальников грязных рабов, – поспешил объяснить я.

Стражник сглотнул подкативший к горлу ком, поспешил опустить тряпку, скрывая тела в повозке, и покачал головой.

– Может быть, тебе еще объяснить, что все это значит? – все так же усмехаясь, спросил Рут.

– Нет, нет, я понял! Не надо мне ничего объяснять! Красс разбил рабов, помощь Лукулла ему больше не потребуется! Политика ведь она такое дело. Вчера претор, сегодня проконсул, завтра консул. Марк Лициний человек большой… – затараторил он себе под нос всякую чушь.

Рут, которому надоело слушать бред стражника, крепко схватил его за плечо, приводя в себя.

– Давай-ка ты уже открывай ворота, если не хочешь оказаться в подарочной упаковке, любезный!

Перепуганный стражник наконец бросился к воротам, где уже некоторое время за происходящим не без интереса наблюдал старший караула. Стражник что-то в красках принялся обрисовывать старшему, который внимательно слушал и так же внимательно рассматривал наш караван. Рут зачем-то помахал стражникам рукой.

– Ты думаешь, получится? – шепнул гопломах.

– Я уверен!

В этот момент со стены гарнизона к нам спустился старший караула. Это был человек большого роста, с внушительного размера животом и задубевшим рубцом на левой щеке – напоминанием о боевом прошлом старшего стражника. Начальник караула расплылся в улыбке и задолго до того, как поравнялся с нами, протянул руку, чтобы обменяться рукопожатиями. Рут нехотя пожал руку римлянину, после чего настал мой черед. Старший крепко, словно тисками, сжал мою руку и затряс ее.

– Каний Герт! – представился он. – Поздравляю! Лично вас и, конечно же, доблестного Марка Лициния Красса со столь впечатлительными успехами. Будем надеяться, что триумф ему обеспечен! Как это было?

– Можешь посмотреть в повозки, это будет красноречивее любых слов, – фыркнул Рут, не скрывший в этот миг своего пренебрежения, что, впрочем, не насторожило Герта, посчитавшего, что пренебрежение Рута связано с упоминанием рабов.

К моему удивлению, начальник караула двинулся к повозкам и принялся внимательно осматривать их содержимое. Он по очереди подошел к пяти из шестнадцати телег, поднял в каждой из них ткань и заглянул внутрь, каждый раз вскрикивая громкое «Ба!». Наконец, оставшись удовлетворенным, он вернулся к нам.

– Знатно! Говорите, Марк Красс передал привет покорителю Македонии Лукуллу-младшему? – спросил он.

– Как видишь, – пожал плечами я.

– А сами-то вы кто? – расплылся в улыбке Герт.

Я вздрогнул. Рут, стоявший за спиной начальника караула, тут же потянулся к гладиусу, но, к нашему огромному облегчению, Герт добавил:

– К чему спрашиваю, как записать вас на воротах, только лишь.

Я назвал первые пришедшие мне в голову имена, которые наверняка не повторил бы через минуту, позабыв напрочь. Герт довольно кивнул.

– Вас всего двое? – уточнил он.

– Зачем нужна охрана мертвецам? – ответил вопросом на вопрос я.

– Тоже верно! Но везет кого, мятежные полководцы как-никак! – рассмеялся он своей шутке.

– Ты бы открыл свои ворота, негоже держать путников с дороги, да к тому же ветеранов, – заметил раздраженно Рут.

– Доблестный, я сам ветеран, служил у Суллы еще со времен его наместничества в Киликии. Опцион! – гордо вскинул голову Герт. – Поэтому, как один римский офицер другому римскому офицеру, могу вам сказать, что не имею никакого права впустить в город повозки, набитые трупами рабов, если на них нет никакой сопроводительной документации.

– Марк Лициний Красс будет очень недоволен… – начал было я, но начальник караула перебил меня:

– Он будет еще более недоволен, если окажется так, что тела рабов пронесут в город никому не нужную заразу и город парализует. Ему же первому ударит по карману выход из строя порта на неопределенный срок. Вы же знаете, что порт в Брундизии имеет крытую гавань и один из лучших во всей Италии? Задумайтесь, какую он приносит прибыль. – Он ехидно улыбнулся.

– Ты хочешь сказать, что не пустишь нас внутрь? – теряя самообладание, спросил Рут.

– Извините…

Я не слушал, а потянулся за пазуху, туда, где у меня лежал еще один мешочек с деньгами, аккуратно вытащил его наружу и вложил мешочек в карман начальнику караула. Лицо Герта залило краской, и он изо всех сил попытался изобразить, что не заметил туго забитый серебряными монетами мешочек, который оказался в его кармане. Герт запнулся, закивал, выдавливая из себя какие-то полуслова, из которых он пытался формировать целые предложения, и удалился к городским воротам.

– Сейчас… Все будет сделано… Одну секундочку, – пропыхтел он.

Я поймал себя на мысли, что, несмотря на огромную пропасть времени, разделяющую мой реальный мир и Древний Рим, мир, в котором оказался сейчас, любые принципы и убеждения уходили на задний план, стоило лишь завести речь о деньгах. Деньги правили миром, именно поэтому Красс, будучи самым богатым человеком древности, сумел сосредоточить вокруг себя такую власть, на деле оказавшись отнюдь не самым дальновидным полководцем и государственным деятелем.

Ворота Брундизия медленно открылись.

– Заезжаем! – крикнули с парапета грубым, охрипшим голосом.

Мой спонтанно созданный план сработал. Избежав боя, мы оказались в Брундизии. Когда решетка на городских воротах за нами захлопнулась и мы проехали в глубь города, Рут несколько раз ударил по колесам повозок, в которых лежали тела. Оттуда послышался шорох, смешки. Мы остановились, и наружу в полной ночной тьме появились измазанные в крови охраны купцов мои бойцы. Стража Брундизия осталась в дураках, никто не знал о том, что я вместе со своими людьми оказался внутри города. Оставалось сделать самое главное – получить доступ к городским воротам, для чего требовалось захватить весь гарнизон. К моменту, когда Тирн подведет к Брундизию наши войска, решетка на воротах должна быть поднята вверх, а городская стража порта не должна будет ни о чем подозревать.

Впереди нас ожидала длинная ночь, и судьба давала мне карты в руки. Сейчас фортуна сдавала в масть. Накануне мы овладели целым обозом повозок с оружием, доспехами и одежды, высланных Марком Лукуллом Крассу в качестве помощи и возможной демонстрации своих благих намерений. Отсюда родилась идея с ответным приветом Красса Лукуллу.

Рут принялся доставать из одной повозки одежду римских легионеров, которую начали разбирать мои бойцы. Я доставал оружие.

– Что будем делать дальше, Спартак?

Я принялся раздавать указания. Гладиаторы разделились на три равных отряда. Отряд Рута двинулся к восточной части гарнизона. Я с гладиаторами направился к западной части стены. Остальные облаченные в форму римлян бойцы должны были отвернуть купцов от городских ворот обратно в порт, чего бы им это ни стоило.

* * *

Мы действовали бесшумно и незаметно подкрались к дюжине стражников, охраняющих Брундизий к западу от центральных ворот. Мгновение – и все двенадцать стражников, пронзенные гладиусами моих бойцов, рухнули наземь. Я пресек появившиеся среди моего отряда смешки, издевки и плоские шуточки. Следовало проявить бдительность и не упускать из виду мелочей, чтобы в итоге не оказаться у разбитого корыта, поэтому я приказал сложить тела в кучу у одного из факелов в углу. Двое гладиаторов заняли место убитых – получить удар в спину в самый неподходящий момент мне хотелось меньше всего. Эти же двое должны были подать Тирну первый сигнал. Уверенности, что войско галла уже стояло под Брундизием, у меня не было, поэтому я велел гладиаторам смотреть в оба и считать до тысячи, вставляя между каждым числом имя нашего общего ненавистного врага Марка Лициния Красса. С сигналом следовало потянуть до конца. Арабскому счету я научил своих разведчиков накануне, римская система счета с их буквенными обозначениями цифр была слишком сложна. Отсрочивая неизбежное на минуты, не то чтобы часы, я ничего не мог изменить, но одна только мысль о том, что за это время Тирн может подготовиться к атаке лучше, успокаивала.

Мы двинулись дальше, бесшумно прикончили еще десятерых стражников, так, чтобы у начальника караула не было никаких оснований поднять тревогу. Однажды весь мой план оказался на волоске от фиаско, когда двое стражников завидели нас, но благодаря ловкости гладиаторов моего отряда не сумели подать сигнал, который поставил бы на уши весь гарнизон. Точные броски метательных ножей заставили стражников замолчать раз и навсегда. Несчастные рухнули со стены вниз, раздался хлопок, когда их тела ударились о землю с расстояния в два человеческих роста. Я огляделся, прислушался, поднес указательный палец к губам, прося у гладиаторов тишины, но не услышал ничего, кроме потрескивания факелов на стене да звука сверчка.

– Двое останьтесь здесь, – скомандовал я, указав на бойцов, которым необходимо было остаться.

– Что делать? – спросил один из них.

– Спуститесь со стены и спрячьте тела, потом не провороньте сигнал на нашем первом посту, – пояснил я.

– Сделаем!

– Выполняйте!

Оставалось надеяться, что Рут приступил к исполнению своей части плана и к воротам мы подойдем одновременно. Тогда станет известно, удастся ли третьему отряду остановить бесконечный поток торговцев к воротам Брундизия. Я скрещивал пальцы за то, чтобы гопломах, обычно аккуратный и осторожный, не совершил ошибок на восточной части гарнизонной стены. Не менее важным было подать сигнал Тирну. Впрочем, галла с войском восставших все еще не было видно на горизонте, как бы я ни всматривался в ночную мглу. Я успокаивал себя тем, что юный полководец осторожничал и решил подойти к городу обходными путями, в полной темноте. Мысли о том, что мое войско опоздает, я вовсе не допускал.

Мы играли на грани фола. Изнутри меня пожирали сомнения. Я не мог знать, где сейчас находится Тирн, но понимал, что другого шанса дать сигнал повстанцам у меня не будет. На гарнизоне начнется пересменка, наша диверсионная группа будет обнаружена, и тогда в Брундизии начнется переполох. Даже если мне с Рутом удастся увести людей из порта прочь, чтобы присоединиться к Тирну вновь, Брундизий к этому моменту станет недоступен, и наши планы рухнут. Впрочем, после того как мы с Рутом разделились, как я оставил позади себя четверых своих бойцов, готовых с минуты на минуту подать Тирну сигнал, пути назад теперь уже не было.

Мы подошли к городским воротам, полные решимости довести начатое дело до конца. Затаились, я обратил внимание, что площадка для осмотра повозок пуста. Это вызвало обеспокоенность караульных, на их лицах читалось недоумение. Я полагал, что старший уже отправил стражников в порт, чтобы выяснить, что стряслось, вот только дойти из гарнизона в порт караульным удастся едва ли… Судя по всему, третья группа успешно достигла поставленных целей и пресекла торговый поток. С востока к воротам подошел Рут и его бойцы. Я последний раз взглянул в темноту на горизонте, тщетно силясь разглядеть среди ночи армию Тирна. Никого не было видно, сердце предательски защемило, и я силой воли заставил себя поверить, что повстанцы прячутся где-то в ночной мгле, ожидая своего часа. Вдруг захотелось развернуться и броситься обратно к четырем гладиаторам, готовым с минуты на минуту подать сигнал, но было поздно – за нашими спинами западнее и восточнее ворот Брундизия начали тухнуть факелы. Гладиаторы подали сигнал. Мои глаза поймали глаза Рута, который коротко кивнул. Почти одновременно мы отдали один и тот же приказ своим бойцам:

– Начали!

Всей гурьбой, с двух сторон мы навалились на ничего не подозревающих стражников, тщетно ожидающих на проверку очередной купеческий караван. Послышались первые крики, разлетевшиеся по ночному городу. Высекла искры холодная сталь. Мои бойцы умело блокировали выходы стражникам, которых удалось застать врасплох. Несмотря на численное превосходство караула, сражение закончилось полным разгромом городских защитников. Я приказал не оставлять никого в живых и лично прикончил начальника ночного караула Кания Герта, в глазах которого застыл предсмертный ужас. Все было кончено.

– Открыть ворота! – прорычал я.

Несколько гладиаторов во главе с Рутом, у которого чесались руки, не остались в стороне и бросились выполнять мое указание. Решетка на воротах Брундизия с грохотом поднялась вверх. Я выбежал на мостовую, где все еще толпились несколько десятков рабов, что сопровождали купеческие обозы. Завидев людей в форме римских легионеров, устроивших резню у главных городских ворот, рабы бросились врассыпную, совершенно позабыв о товаре. Я всмотрелся в темноту на горизонте, чувствуя, как холодеет мое сердце и тяжелеют ноги от осознания того, что Тирн не успел подвести к Брундизию войска, но в этот миг воздух пронзил затяжной гул походного корна. Мрак, обволакивающий горизонт, разрезали тысячи вспышек ярко загоревшихся факелов и яростный рев восставших.

Многотысячная толпа гладиаторов, ведомая Тирном, выкрикивая лозунги нашего движения за свободу, многократно повторяя мое имя, словно огромная снежная лавина, не видящая никаких препятствий на своем пути, двинулась на гарнизонные стены Брундизия, главные ворота которого оказались открыты, а сам город спал спокойным ночным сном.

* * *

К моменту, когда на крыши домов Брундизия упали первые лучи утреннего солнца, город уже полностью контролировали наши силы. Горожане не сумели или не сочли нужным оказать повстанцам сопротивление. Я отдал руководство войском на откуп Тирну, чтобы тот в полной мере попробовал победу на вкус и почувствовал себя настоящим полководцем. Ничего не смогла поделать городская стража, которая при всей своей многочисленности все же оказалась взята врасплох и лишилась своего главного козыря – возможности перевести город на военное положение и защищаться из-за крепких городских стен. Брундизий ждала неминуемая полная капитуляция. Я, Рут и Тирн принимали сдачу города у дуумвиров Брундизия, для которых случившееся этой ночью стало полнейшей неожиданностью и самым страшным кошмаром из тех, которые они только могли себе представить. Признаться честно, я ожидал увидеть перед собой напыщенных толстяков из числа тех, кто намертво держал в своих руках денежные потоки торгашей, туго набивая свои карманы серебром, и ловко управлялся с портом. Однако передо мной стояли два пожилых римлянина, крепко сложенных и не испытывающих страха перед лицом врага. Вряд ли кто-то из них мог себе представить, что Брундизий, с его умопомрачительными расходами на содержание городского гарнизона, падет за считаные часы и причиной того станет кучка рабов, сумевших без боя проникнуть внутрь порта, а затем открыть двери. Но ни один, ни другой дуумвир не подавали виду и, к их чести, держались мужественно, что сразу вызвало мою симпатию.

Именно с ними нам предстояло решать дальнейшую судьбу горожан и самого калабрийского порта. Разговор шел битых полчаса. Дуумвиры внимательно слушали, то и дело перешептывались, по всей видимости дожидаясь, когда я закончу свою речь. Я ни секунды не колебался и сразу же обозначил свою позицию.

Предложение сводилось к следующему. Первое, что следовало сделать немедленно, – сдать все имеющееся в городе оружие в одно из складских помещений, которых в порту было предостаточно. В первую очередь это касалось городской стражи, которая после сдачи оружия и доспехов имела скудный выбор из двух – ровно полчаса на то, чтобы покинуть городские стены, либо по истечении отведенного времени умереть от рук моих бойцов, которым давался приказ расценить присутствие стражи в городе как неповиновение нашим условиям сдачи. Второе указание касалось детей, женщин, стариков и неработоспособных мужчин, которые должны были покинуть город вслед за стражей, в спешном порядке, имея малое время на сбор необходимого. Несмотря на все уговоры восставших, я наотрез отказался оставлять в городе шлюх, коих в Брундизии было предостаточно, и владельцев винных домов. Третье указание касалось работоспособного мужского населения города – работяг, честно трудившихся в порту, ремесленников и мастеров своего дела. Все эти люди должны были остаться в Брундизии, чтобы помочь нам освоиться внутри городских стен и не терять драгоценного времени, прежде чем к стенам Брундизия подведет свои войска Красс. В случае если все пройдет ровно и горожане не станут вставлять палки мне в колеса, я пообещал оставить Брундизий целехоньким. В противном случае, я прямо заявил, что порт будет сровнен с землей. После того как я озвучил свое третье условие капитуляции города и наконец замолчал, один из толстяков заговорил.

– Спартак, видите ли, мы готовы беспрекословно выполнять одно за другим все ваши требования и понимаем ситуацию от начала и до конца. – Один из дуумвиров, с виду иллириец, говорил сбивчиво, тщательно подбирая слова. В наспех надетой на себя тоге, небольшого роста, широкоплечий, все еще сонный, он никак не мог взять себя в руки. – Но и вам стоит учесть моменты, многие из которых можно было бы назвать определяющими. Поясни, Корнелий.

Он переглянулся со вторым дуумвиром, которого звали Корнелий Летул. В глаза бросалась его пышная рыжая борода, не менее пышные брови и поросячьи глазки. Летул пригладил бороду и внушительно прокашлялся.

– Если выпрямить все, что сказал Тит Артий, вы не учитываете, что в одном морском переходе от Брундизия находятся легионы Марка Варрона, а к стенам вот-вот подойдет Красс, – прямо заявил он.

Было видно, как изменилось лицо Рута после этих слов, и он уже хотел было сказать что-то язвительное, но я положил руку на плечо гопломаха. Я знал, что дуумвир не врет. По последним известным мне данным, Марк Варрон Лукулл на прошлой неделе провел свои войска через Эгнатскую дорогу в гавань Эпидамна и начал подготовку к погрузке легионов на корабли. Оттуда было всего девяносто морских миль до гавани Брундизия, или, как правильно сказал дуумвир, всего один морской переход.

– Что с того? – спокойно спросил я.

Рыжебородый пожал плечами.

– Я наслышан о вас, Спартак, поэтому уверен, что разговариваю с настоящим мужчиной. Скажу вам прямо, это вы загнаны в тупик, оказавшись в Брундизии, вовсе не мы. Надеюсь, вы понимаете, о чем я с вами говорю?

Он впился в меня своими поросячьими глазками. Я не отвел взгляд. Во многом дуумвир был прав. Стоило посмотреть на ситуацию со стороны, и становилось понятным, что, укрывшись за прочными стенами Брундизия, мы попадали в капкан. В Калабрию подступал Красс, войско которого сплошь да рядом состояло из ветеранов Помпея. С моря в порт Брундизия со дня на день должны были прибыть силы Лукулла, который ничем не уступал Крассу, если и вовсе не превосходил его. Со стороны ситуация казалась безвыходной. Грамотно проведенная осада, с лучшими традициями которой наверняка были знакомы оба полководца, превратит жизнь обороняющихся рабов в ад. Если даже предположить, что мне удастся отбить попытки штурма двух лучших полководцев Рима, имеющих в своем распоряжении более ста тысяч человек лучших легионеров, и отстоять свои позиции, то нам придется выбросить белый флаг. Брундизий казался жирным куском, склады которого были набиты доверху, но рано или поздно невосполняемые запасы истощатся, начнется голод, тогда как армии Лукулла и Красса продолжат бесперебойно получать провиант. Именно так все выглядело со стороны.

– Как бы то ни было, сейчас у стен Брундизия нет Марка Красса, а на горизонте не видно кораблей Марка Варрона, зато в городе есть несколько тысяч недовольных людей, которые готовы пойти на все, лишь бы вернуть себе свободу, – твердо сказал я. – Я бы на вашем месте более трезво оценивал сложившуюся в городе ситуацию и не делал опрометчивых выводов.

– Можете спросить у фурийцев, насколько быстро горят города, – напыщенно фыркнул Рут.

Было заметно, как побледнел Корнелий Летул после слов гопломаха. Он опять начал приглаживать свою бороду, что, возможно, придавало некой уверенности городскому управленцу.

– Что с Фуриями? – наконец спросил он.

– Пришлось сжечь город, который понадеялся на помощь вашего любимого проконсула, дотла, – холодно ответил Тирн, оскалившись. – Замечу, что фурийцам не помог ни чрезвычайный империй Красса, ни выставленный в городе римский гарнизон.

Рыжебородый нахмурился. Дуумвиры переглянулись, пытаясь понять, не блефует ли молодой галл. Наконец Корнелий Летул посмотрел на меня и еще выше вскинул подбородок.

– Это правда? – спросил он.

– Это чистая правда, – поспешил заверить я управленцев. – Мне ничего не стоит спалить ваш город вместе с портом до того, как Красс или Лукулл, на которых вы так надеетесь, подойдут сюда ближе чем на лигу. Я не позволю высадиться Марку Варрону, вы должны это понимать, как никто другой.

– Да и море сейчас беспокойное, знаете ли! – проскрежетал Рут.

Уже в который раз дуумвиры переглянулись.

– Они блефуют, – покачал головой Тит Артий.

– Спартак, отдай приказ, и я со своими ребятами сейчас же подожгу…

– Не надо ничего поджигать! – перебил гопломаха рыжебородый дуумвир. – Я верю вам.

Повисло молчание. Было видно, как изменились лица дуумвиров. Я не видел в их глазах страха, но из взгляда пропала уверенность. Говорить вновь начал рыжебородый.

– Ты понимаешь, что если мы выполним твои условия, Спартак, то будем казнены? – сухо спросил он.

– Вот-вот. Мы верстаем себе смертный приговор собственными руками, – поспешно закивал Тит Артий. – Как прикажешь изъясняться с Крассом или Лукуллом, когда все это кончится… – Он вдруг запнулся, понимая, что сболтнул лишнего, и махнул рукой. – Не хочется становиться врагами Республики, чтоб вы знали, ай как не хочется.

Я видел, как покраснел от гнева Рут, как заходили желваки у Тирна. Внутри меня тоже полыхнуло.

– А вы уверены, что именно Красс или Лукулл выйдут из этой схватки победителями? – Я сверкнул глазами. – Почему никто из вас не думает о том, что победителями из этой схватки выйдем мы? Ну же, назовите мне хотя бы одну причину! Ну же! – Я замолчал, тяжело дыша и осматривая дуумвиров взглядом, метающим молнии. – Впрочем, выбор у вас невелик!

– Не гневайся, Спартак! Плевать я хотел на Лукулла, а тем более на Красса, но мы имеем право знать, на каких условиях принимаем капитуляцию города, за который отвечаем и который любим! – заявил Корнелий Летул.

– Скажу прямо! – вмешался Тит Артий. – Ты должен понимать, мёоезиец, что нам безразлично все то, что происходит за воротами нашего города. Мы не хотим, чтобы Брундизий пострадал, и это для нас главное, а не триумф Красса или Лукулла или судьба вашего восстания! Все это неважно для брундизийцев, потому что это, по сути, не наша война!

Выслушав дуумвиров, я успокоился, взял себя в руки и продолжил.

– Если вы сделаете все ровно так, как я велел, то я, в свою очередь, сделаю все для того, чтобы Брундизий остался цел, а с голов горожан не упал ни один волос! Это мое слово! – отрезал я.

– Что будет, посмей кто-то ослушаться, Спартак? – спросил Тит Артий.

– Прольется кровь, а город повторит судьбу Фурий, – резко ответил я.

Дуумвиры одновременно вздрогнули, но быстро взяли себя в руки.

– Мы поможем подготовить город к обороне. Мое слово взамен твоего слова, Спартак. Все пройдет гладко, я обещаю.

Корнелий Летул протянул мне руку. Я видел решимость в его взгляде. Мы обменялись крепкими рукопожатиями с дуумвирами.

– Ты поступаешь разумно, Корнелий Летул, – сказал я.

– Распоряжайся, и мы выполним твой приказ, никто из нас, горожан, не хочет, чтобы от города остались одни только руины, – заверил рыжебородый.

– Ступайте, мои командиры нагонят вас в порту и отдадут первые приказания.

Дуумвиры, по всей видимости, оставшиеся удовлетворенными исходом переговоров, засеменили прочь. Сделка действительно выглядела успешной. Дуумвиры оказались неплохими дипломатами и зрили в корень. Брундизий, как и любой другой торговый город, искал выгоду во всем. Не зря именно брундизийцы в свое время не оказали никакого сопротивления войскам Корнелия Суллы, без боя открыв ворота города перед легионами будущего диктатора…

Глубоко в душе я понимал, что эти двое не оставляют мне ни единого шанса в предстоящем сражении и пекутся только за сохранность города. Наверняка оба рассчитывали на прибытие республиканской армии в лице Красса и Лукулла, которая сотрет нас в порошок, после чего о сотрудничестве брундизийцев с рабами ничего не будет известно римлянам, а город останется цел. Как известно, ласковый теленок двух маток сосет. Так и дуумвиры, заигрывая со мной, желая сохранить в целостности город, одновременно ожидали скорейшего спасения Брундизия от оккупации рабов. Впрочем, главное во всем этом было то, что Тит Артий и Корнелий Летул согласились сотрудничать. Я же дал дуумвирам слово, что Брундизий останется цел, и собирался ему следовать при условии, что горожане останутся верны своему слову и выполнят все до одного мои требования.

Только сейчас я понял, что сжимаю кулаки, ногти больно впились в ладони, оставляя на коже кровоподтеки. Мысль о том, что дуумвиры не оставляли нам ни единого шанса в этой борьбе, удручала. Впрочем, главное, что в успех нашего предприятия верил я сам.

– Что дальше? – обратился ко мне Рут с уже знакомым вопросом.

– Ты, Рут, в течение ближайшего часа организуй оборону, выставь караул, вышли в окрестности разведгруппы. Далее, переведи город на военное положение по типу того, что мы уже делали в прошлый раз. Все ясно?

Рут кивнул, жадно запоминая мои слова.

– Исполняй! – проскрежетал я.

– Что делать мне? – спросил Тирн.

– Проследи за тем, чтобы город покинули все те, кому здесь больше нет места. Собери всех работоспособных мужчин, раздели по группам и с их помощью приведи в полный порядок порт с имеющимися в наличии кораблями, организуй выдачу суточного пайка и выдели места под казармы.

Тирн было вслед за Рутом бросился выполнять мой приказ, но я остановил его:

– И еще!

Он обернулся.

– Если кто-то из горожан окажет сопротивление или попытается уклониться от своих прямых обязанностей… – Я сделал паузу и выразительно посмотрел на своего военачальника. – Убей неповиновавшегося и тех, кто окажется с ним в одной группе, чтобы пресечь попытки неповиновения впредь.

Тирн вздрогнул.

– Ты хочешь провести децимации? – спросил он.

Я только лишь склонил голову в знак согласия. Тирн удалился, а я остался один. Мне следовало многое обдумать и понять, каким будет мое следующее решение. Сейчас приходилось идти на крайние меры, которые могли показаться непопулярными, но однозначно давали результат. Красс, Лукулл, лучшие римские полководцы мчались к Брундизию на всех парах. Оба спали и видели, что именно они станут теми, кто заслужит право называться спасителем государства. Республика выслала мне черную метку. И со дня на день смерть должна будет прийти за моей головой.

Я развернул перед собой карту и погряз в думах. Впрочем, следующий шаг в моей голове давно созрел. Теперь все зависело от того, смогу ли я переступить через себя снова. Усевшись за небольшой столик в одном из домиков горожан, я подумал: у меня не осталось никаких сомнений, нужны самые жесткие меры. Все когда-то приходилось делать первый раз.

* * *

– Марк Лициний, рабам удалось завладеть Брундизием! – говорил начальник разведки из вспомогательного легиона Понт Агий, которого Крассовский лично отправил к Брундизию во главе разведывательного отряда сразу после того, как стало известно о намерениях Спартака брать северо-восточный порт.

– Как так? Уже? – Брови Крассовского от возмущения поползли вверх.

– Восставшие на гарнизоне, у городских ворот…

– Да что ты такое говоришь! – перебил разведчика Публий Лонг, который в эту минуту обсуждал дальнейшие планы с олигархом. – Ты сам в числе прочих говорил мне о неприступности Брундизия!

– Не могу говорить с уверенностью, но предполагаю, что горожане открыли рабам ворота! – выпалил разведчик. – Как только станут известны подробности, вы узнаете об этом первым!

Крассовский отстраненно кивнул и жестом указал, что разведчик может идти. Римлянин замялся, растерявшись, что вслед за его доносом толком не последовало уточняющих вопросов, переглянулся с Публием Лонгом, который только лишь пожал плечами, но, когда олигарх охрипшим голосом попросил его убраться с глаз долой теперь уже вслух, удалился.

– Марк Лициний, я думаю, что нам следует перепроверить донос… – начал было говорить легат, но Крассовский жестко прервал его.

– Замолчи! – прошипел он. – Ты можешь просто помолчать сейчас?

Публий Лонг замолчал. На самом деле сказанного было достаточно. Крассовский не хотел знать никаких подробностей. Сейчас его интересовали одни факты. Спартак взял Брундизий, значит, его разведгруппа не успела предупредить местных об угрозе. Как это произошло и почему кавалеристы не сумели обойти на достаточно большом отрезке силы восставших, все это было неважно сейчас. Возможно, в пути у разведчиков возникли какие-то сложности. Может быть, Спартак в очередной раз схитрил и придумал нечто такое, что оставило не у дел римлян. Впрочем, факт оставался фактом – Брундизий оказался в руках рабов. Все остальное было теперь неважно, потому что это нельзя было изменить.

– Дерьмо, – выругался Марк Робертович сквозь зубы.

Крассовский после непродолжительной, но упорной схватки с рабами под Гераклеей прошел еще несколько лиг, после чего внял советам своих легатов и разбил лагерь неподалеку от Бенакского озера, чтобы мобилизовать силы перед заключительным ударом. Было решено дожидаться данных разведки, которые могли бы с точностью проинформировать командующих о нынешнем местоположении остатков войск Спартака. Как выяснялось, сейчас ждал он лишь подтверждения взятия Спартаком порта. В который раз Марк Робертович убеждался, что этот каналья мёоезиец ни за что в жизни не отдаст свое. Можно было метать молнии, устроить разнос Лонгу и Афронию, которые склонили Марка Робертовича к решению разбить лагерь, вместо того чтобы стремглав броситься к Брундизию, ударить нахрапом… Крассовский нахмурился, пытаясь упорядочить мысли, бурлящие в голове. Наверное, устремись он в погоню за Спартаком, то лучшее, что бы ждало его сейчас, – вид неприступных стен Брундизия, о которых так много говорили римские военачальники. Олигарх хмыкнул. Проныра раб! Нет, правы были легаты, стоило подготовить удар!

Интересно знать, чего стоило Спартаку уговорить большую часть своего войска остаться у Гераклия, чтобы принять неравный бой на открытой местности? Какие аргументы удалось привести варвару? Как теперь выяснилось, этот хитрец подставил под удар братьев по оружию! Одна часть войска перекрыла олигарху проход, чтобы другая часть восставших, в большинстве своем гладиаторы и искушенные вояки, сумела уйти далеко вперед. Не задумываясь, мёоезиец бросил своих людей в пасть разъяренного льва. Надо же такому случиться! Олигарх всегда думал, что Спартак будет стоять за своих людей горой… Здесь же на поле боя погибли лучшие военачальники рабов. Ганник! Тарк! Икрий! Эти имена были на слуху, и Спартак пожертвовал ими ради того, чтобы двигаться дальше. Видимо, не зря, раз ему удалось каким-то образом оказаться по ту сторону гарнизонной стены Брундизия, внутри города. Как все сладко и гладко складывалось у варвара! Собрав все свои силы в кулак, Спартак предпринял последний рывок. Теперь его силы в разы уступали в численности армии проконсула, ряды которой так удачно пополнились легионерами Гнея Помпея. Будь Спартак хоть тысячу раз гением тактики и военного мастерства, что Марк Робертович скрепя сердце теперь уже начал признавать, мёоезиец все же ничего не сможет противопоставить умопомрачительной мощи римлян. На что же тогда рассчитывал раб, когда прямиком двинулся в калабрийский порт? Желание Спартака лежало на поверхности. Раб хотел обвести Крассовского вокруг пальца и, понимая неизбежность своего разгрома, выбрал своим победителем Марка Варрона Лукулла, который должен высадиться в Брундизии на днях. Решив проиграть, Спартак вознамерился сделать это назло Крассовскому. Сдача мёоезийца Лукуллу означала для Марка Робертовича одно – клеймо неудачника и лишение доступа к власти. Спартак спал и видел, что Лукулл предоставит повстанцам лучшие условия сдачи, но не бывать этому! Ничего не выйдет! Совсем! Достаточно того, что Крассовский утратил благосклонность сената и уже сейчас висел на волоске от позора вместо вполне заслуженного триумфа и венка!

Крассовский отмахнулся от наваждения. Спартак щелкал любые логические цепочки римлян, будто семечки. Нет уж, теперь Марк Робертович сделает все совсем иначе. Он порвет стандарты и шаблоны мышления, навязываемые ему Спартаком, из-за которых войска Красса терпели болезненные поражения в этой войне. Крассовский поступит так, как от него никто не ждет, как поступать вовсе не следует. Если Марк Лукулл хочет забрать его славу в этой войне, а Спартак так ищет встречи с Лукуллом, то Марк Робертович не должен этому помешать. Напротив, он сделает все, чтобы пути этих двоих ни в коем случае не разминулись! Спартак не должен покинуть Брундизий до того, как в городе окажется Лукулл. У Крассовского же теперь будут совсем другие планы. Как известно из одной старой поговорки, все дороги идут в Рим, а ради этого можно уступить право мести кому-нибудь другому. Зная Спартака, можно было предположить, что раб не сдастся Лукуллу за просто так. Раб обязательно потреплет римскому полководцу нервы, хотел бы этого Лукулл или нет. Осада затянется, как пить дать. Как бы то ни было, не стоило терять время.

Крассовский жестом подозвал к себе Публия Лонга, который все это время мялся в стороне.

– Прикажи выслать к стенам Брундизия три легиона, – буркнул олигарх.

– Три? – удивился легат.

– Мне повторить? – взъярился олигарх.

Публий Лонг замялся, но отрывисто кивнул.

– Все понял, три легиона к стенам Брундизия, но что прикажете делать с остальным войском, Марк Лициний? – уточнил он.

– Остальные легионы выдвигаются в Рим, – отрезал олигарх.

Глава 14

Римляне задержались. Минуло более суток с тех пор, как мы заняли Брундизий и Тирн с Рутом начали первые приготовления по укреплению города от врага. Я понятия не имел, с чем была связана задержка Красса, но вести о прибытии римских легионов к нашим стенам застали меня на рассвете следующего дня, когда я лежал на своей кровати в полудреме, тщетно пытаясь заснуть и сбросить сковывающую меня усталость. К тому времени все приготовления были закончены. Горожане выполнили все свои обещания. Тирн и Рут пункт за пунктом донесли брундизийцам все мои приказы до одного, и торговый город, напоминающий мне чем-то огромный рынок по типу тех, что были так популярны в нашей стране еще какие-то двадцать лет назад, за считаные часы превратился в неприступную крепость. Мы были готовы и теперь ждали появления Красса у городских стен во всеоружии.

О прибытии римлян я был оповещен караульными, которым удалось засечь приближение врага в полной темноте. Я взбежал на городские стены, ожидая скорый штурм, тут же приказал Тирну и Руту принять повышенную боевую готовность, но римляне не торопились штурмовать Брундизий и расположились лагерем в миле от нашего гарнизона. Я тут же скомандовал отправить к лагерю разведгруппы, чтобы разузнать о намерениях врага. Вскоре выяснилось, что римляне не собираются переходить в наступление в ближайшие часы и все свои силы направили на постройку лагеря. Новость стала для меня немалым сюрпризом. Время затянулось. Римляне стояли лагерем у наших стен, не предпринимая никаких видимых попыток взять город силой, а с первыми лучами солнца мне сообщили о появлении у гарнизона делегации, несшей с собой белый флаг. Красс решил вступить с нами в переговоры, что стало для меня еще большей неожиданностью, чем все остальное. Я появился на гарнизоне немедля, теперь уже в компании Рута и Тирна, чтобы оценить обстановку и принять правильное решение. Землю устилала утренняя дымка, почти туман, что заметно сужало кругозор, и долгое время нам не удавалось разглядеть войско римлян. Однако небольшую группу легионеров, один из которых нес белый флаг, я увидел сразу. Они шли не спеша, будто желая удостовериться, что мы увидели их и знаем об их намерениях.

– Что скажешь, мёоезиец? – спросил Рут, с хмурым лицом рассматривающий небольшое шествие римлян.

– Стреляй! – отрезал я.

– Стрелять? – Рут от удивления приподнял бровь.

– Подстрели его, – скомандовал я.

– Ты уверен? – с сомнением в голосе переспросил гопломах.

– Это приказ! – отрезал я, ни секунды не колеблясь.

Рут пожал плечами, потянулся за стрелой в колчан. Прицелился и спустил тетиву. Раздался свист, и в стадии от городских ворот Брундизия наземь рухнул римлянин, гордо шагавший к гарнизонной стене с белым флагом в руках. Стрела вонзилась точно в шею, и легионер, запрокинув руки, уронил белый флаг. Шедшие вместе с ним люди бросились врассыпную, опасаясь получить свою шальную стрелу. Рут медленно опустил свой лук и недоуменно покосился на меня.

– Доволен? Кажется, они хотят начать переговоры, разве нет, Спартак? – спросил он.

– Тебе есть о чем разговаривать с этими людьми? – ответил вопросом на вопрос я. – Мне нет! Если это все, к чему пришел Красс, решивший послать своих псов с белым флагом под наши стены, то пусть катится к черту!

– Пусть приходит лично, если ему есть о чем с нами поговорить! – неожиданно поддержал меня Тирн, рассматривающий убегающих римлян совершенно пустым взглядом. – Он тянет время, если еще кто-то не понял!

– Зачем? – Я покосился на Тирна.

– А вот этого я уже не могу знать, Спартак!

Рут промолчал, но было видно, что предположение Тирна насторожило гопломаха. Я задумался. Целое утро Марк Лициний бездействовал, не решаясь штурмовать Брундизий, теперь подослал к воротам переговорщиков. Похоже, проконсул действительно тянул время, как и предположил молодой галл. Вот только зачем? Доводов не было. Красс, который всегда отличался горячим пылом, искал обострений и шел вперед всякий раз, когда это было можно, вдруг выжидал не пойми чего. Он твердо решил вступить с нами в переговоры, прежде чем начать какие-либо действия. Я мог всего лишь предполагать, и сейчас единственным верным выходом мне виделось разрушить планы врага, что я и сделал, когда прикончил посла. В отличие от Красса у меня не было возможности терять время, чтобы впустую слушать всякую трепотню его гончих псов о капитуляции на условиях проконсула. От слов я перешел к делу. Бою быть.

– Я что думаю, братья, этот петушок оказался хорошо общипан под Фуриями и потерял там тысячи своих бойцов, за что наверняка получил подзатыльников от сената. Не с этим ли связана такая осторожность нашего голубчика? – Подобные мысли доставляли Руту удовольствие, и он расплылся в широкой улыбке, когда озвучивал их.

– Ох, сильно я сомневаюсь, что это действительно так, брат! – покачал головой Тирн.

– С чего бы это вдруг ты сомневаешься? Хочешь сказать, не крепко досталось этой свинье? – возмутился Рут.

Тирн ничего не ответил, решив не разжигать спор. Я промолчал. Глупо было бы отрицать, что Брундизий, чьи стены были крепки, башни высоки, а городские ворота неприступны, так или иначе подталкивал к осторожности и взвешенности. Даже такой твердолобый и безбашенный человек, как Красс, наверняка подумает трижды, прежде чем бросится в опрометчивую атаку. Тем более неприятная переписка с сенатом наверняка уже имела место быть. Не зря на помощь Марку Лицинию выдвинули свои армии Помпей и Лукулл – в Риме посчитали, что проконсул уже не справляется с восстанием, и разочаровались в его полководческом таланте. Будь так, то вполне логично, что Красс проявит осторожность. Теперь на карту поставлена его политическая судьба. Ситуация казалась парадоксальной, ведь против каждого моего гладиатора Марк Лициний мог выставить десять, а то и пятнадцать римских солдат.

– Брундизий настоящая крепость! Гарнизон, ворота, готовность к длительной осаде – все это уравнивает наши с римлянами шансы, – пыхтел он. – Что скажете? Тирн? Спартак? Ставлю свой суточный паек, что Красс не сунется к стенам Брундизия дотемна!

Глупо было спорить с Рутом, во многом он говорил правильные вещи. Я не мог знать намерений Красса, поэтому в отличие от разгорячившегося германца не был готов спорить на свой суточный паек. Недостающим звеном в логической цепочке, из-за которого она не могла замкнуться, был один маленький, но немаловажный фактор. Его-то я и озвучил.

– Рут, милый Рут, мне действительно хочется поверить в каждое слово, сказанное тобой, но я не могу этого сделать по одной простой причине! – Я устало вздохнул.

– Не томи, Спартак!

– Я успел изучить Красса и могу с уверенностью сказать, что проконсул наплюет на всех, пожертвует каждым, лишь бы только достичь цели! Все, что интересует Марка Лициния, – бесконечные могущество и власть, которые здесь можно получить только грубой силой. И скажи мне, гопломах, зачем тогда Красс вступает в переговоры с нами?

Рут гулко выдохнул.

– Честно? Я понятия не имею, Спартак, – признался он.

– А я скажу тебе, зачем он затеял всю эту игру, – продолжил я. – Ты совершенно не берешь в расчет проконсула Марка Варрона Лукулла, войско которого в самое ближайшее время высадится в порту Брундизия…

– Для Красса крайне нежелательно делить лавры победителя восстания с кем-либо еще, тем более с Лукуллом, старший брат которого Луций такой же напыщенный и набитый золотом олух, как сам претор! – вскрикнул Тирн, перебивая меня.

– Если претор, конечно, хочет сохранить имеющийся у него политический вес в Республике, – охотно подтвердил я. – К чему я веду? Марк Лициний прекрасно осознает, что если попытка взять Брундизий штурмом провалится и перерастет в осаду, то вмешательство Лукулла станет неизбежным. Как все это будет выглядеть со стороны? Красс вместе со своим объединенным войском сломает о стены Брундизия зубы, тогда как с появлением Лукулла город падет! Именно Лукулл в таком случае предстанет перед лицом сената победителем рабского движения и получит если не триумф, то овации. Этого и боится Красс. Все это очень вероятно, вы сами не раз твердили о крепких стенах Брундизия, которые не так уж и просто взять, даже имея с собой огромное войско!

Тирн захлопал в ладоши.

– Так вот почему он шлет своих послов! – расхохотался он.

– Не удивлюсь, если он предложит нам капитуляцию теперь уже совершенно на других условиях. Возможно, он даже согласится распустить нас, кому-то предложит статус римского гражданина и землю в провинции! Но! – Мои глаза сверкнули, полные боли и ненависти. – Их можно было бы принять, когда среди нас все еще были дети, женщины и старики! Я готов был бы что-то обсуждать, когда в моем войске все еще были Икрий, Тарк и Ганник с тысячами ныне покойных восставших! Сейчас же переговоров не будет! Я обещал своим полководцам, что наше дело умрет с последней смертью вышедшего на поле боя гладиатора!

– Так тому и быть, брат! – вскричал Рут.

– Так тому и быть! – повторил слова гопломаха Тирн.

Пока я говорил свою пламенную речь, на горизонте появилась еще одна группа легионеров, которая несла с собой белый флаг. Теперь уже не получив никакого на то приказа, Рут без колебаний вытащил из колчана стрелу, натянул тетиву, долго целился, ожидая, когда расстояние сократится и он сможет произвести выстрел. Через минуту уже второй по счету посол рухнул наземь. Я положил руку на плечо гопломаха и крепко сжал.

– Думаешь, они пошлют третьего, Спартак? – спросил Рут.

Я пожал плечами и усмехнулся.

– Если пошлют, ты знаешь, что делать!

Я принял твердое решение. Все переговоры остались в прошлом. Красс должен был это понимать. Кровь можно смыть только кровью. Наша же рана была глубока. Пока что я все еще не знал, что мне делать и как поступать дальше. Наверное, самым правильным было действовать по ситуации. Верное решение должно было прийти само по себе. Я подозвал к себе Тирна.

– Собери разведгруппу и отошли к лагерю римлян!

Тирн закивал.

– Когда появится информация, в любое время суток доложишь лично мне!

Молодой галл окликнул кого-то из караульных. Я уже не слушал, о чем шел их разговор, уставился на горизонт, где в постепенно рассеивающейся утренней дымке виднелись очертания римского лагеря. Часть войска заняла позицию лицом к стенам Брундизия, охраняя строящийся лагерь на случай, если нам придет в голову внезапно атаковать. Остальные с головой погрузились в строительство лагеря, который следовало возвести дотемна. Возводили ров, земля ссыпалась рядом, образуя высокий вал, который укрепляли камнями. Тут же строился частокол. За линией укреплений появились первые палатки. Нет, римляне отнюдь не собирались наступать на Брундизий. Странно, очень и очень странно, а также не похоже на того Красса, которого я прежде знал. Проконсул оттягивал час битвы, но при этом опасался прибытия третьей, крайне нежелательной силы. Красс темнил и играл в одну ему понятную игру. Как бы то ни было, в ответ на действия проконсула я найду противодействие. Флота Лукулла все еще не было на горизонте, а значит, время играло на руку именно мне. За крепкими стенами гарнизона я чувствовал себя спокойно и уверенно. Я все еще не имел твердого представления о том, как буду действовать дальше, но знал, что своими действиями Марк Лициний подскажет мне мой следующий шаг. Оставалось дождаться разведчиков, если, конечно, к этому времени на горизонте не появится Марк Варрон Лукулл, который в один миг перевернет все с ног на голову.

Пока же у меня было несколько часов на то, чтобы подкрепиться и продолжить свой прерванный сон.

* * *

Я почувствовал, как кровь прилила к моим вискам. Стало не по себе, потемнело в глазах. Стали ватными ноги, показалось, еще чуть-чуть, и колени подогнутся, а я завалюсь на пол. Я коснулся стола, борясь с наваждением.

– Ты в порядке, Спартак? На тебе нет лица!

Рут подбежал ко мне и попытался коснуться моего локтя, но я раздраженно отдернул руку, не дав гопломаху даже прикоснуться к себе.

– Отставить, боец! – прорычал я.

Чувствовал я себя действительно паршиво и валился с ног от усталости. Последнюю неделю я спал в лучшем случае по три часа в сутки, зачастую на ногах, что не могло не сказаться на общем самочувствии скопившейся усталостью. Понадобилось собрать все свои силы в кулак, чтобы взять себя в руки. Я не отпустил край столешницы, все же опасаясь, что мне может стать дурно вновь.

– Повтори, что ты сказал сейчас! – приказал я одному из разведчиков, которые вместе с Тирном и Рутом явились ко мне ровно через три часа, как я покинул гарнизон и тут же завалился спать беспробудным сном. – Повтори свой доклад.

– Спартак, он не разведчик, он начальник разведгруппы, которая ходила к лагерю, лично там его не было! Корг только лишь пересказывает донос! – поспешил успокоить меня Тирн, который три часа назад получил от меня приказ собрать разведгруппу и был в ответе за результат.

– Так почему ты привел ко мне какого-то начальника, который даже не видел ничего своими глазами! Какой мне от него прок! Ведите тех, кто ходил к лагерю, – вскипел я, но быстро остыл, останавливая бросившегося было к дверям начальника разведгруппы. – Пока ты будешь ходить туда-сюда… – Я раздраженно махнул рукой. – Чтобы впредь такого не повторялось. А сейчас говори все, что тебе рассказывали твои бойцы!

Не на шутку испугавшийся не только моей реакции, но и за состояние моего здоровья разведчик, который сейчас стоял у самой двери, побледнел, переступил с ноги на ногу, переглянулся с Тирном и, только когда получил от молодого галла одобрительный кивок, заговорил.

– Разведка доложила, что в лагере Рима, который разбит в миле от стен Брундизия, расквартирована лишь часть сил Марка Лициния Красса, – затараторил он. – Самого проконсула среди них нет!

– Дальше! – процедил я сквозь зубы.

– Мы предполагаем, что здесь стоит часть преторского войска во главе с квестором Гнеем Тремеллием Скрофой, – робко продолжил Корг. – На данный момент в лагере римлян не замечено никаких приготовлений, по внешнему периметру выставлены дозорные, да и только. Ничего того, что бы указывало на приготовления римлян штурмовать нас, нет.

Я смачно выругался и нервно почесал макушку.

– Ты уверен в этом? – спросил я.

– Я бы не отвлекал тебя на всякую чушь, Спартак, мною было послано четыре вексил… – Тирн запнулся и тут же поправился, зная, что меня раздражает это название разведчиков. – Разведгруппы, которые твердят то же самое. Именно поэтому, чтобы не собирать у тебя балаган, я решил прислать к тебе их начальника! – твердо заявил Тирн.

– Да уж, – только и нашелся я.

– Что бы это все могло значить? – озвучил Рут свои мысли.

– Понятия не имею, – искренне ответил Тирн, который, несмотря на кажущуюся уверенность, все же был взволнован и весь покраснел.

Никаких мыслей на этот счет не было и у меня.

– Есть какая-нибудь информация по Крассу? Где остальная часть войска? Что-нибудь удалось узнать? – спросил я.

Начальник разведгруппы только озадаченно развел руки. Никто ничего не знал. Я коротко кивнул.

– Что-то еще?

– Я рассказал вам все, что моим людям удалось узнать, никакой другой информации у меня нет, – заверил Корг.

– Можешь идти! Передай своим бойцам, что на сегодня им положен двойной паек! – скомандовал я.

Корг засиял от счастья, и уже через секунду входная деревянная дверь хлопнула за его спиной. Мы остались наедине с Рутом и Тирном, в уже привычной компании. На некоторое время повисла тишина. Все трое, мы обдумывали сказанные разведчиком слова. Надо сказать, новая информация произвела на нас впечатление сродни эффекту разорвавшийся бомбы. Я понятия не имел, что могло все это значить. Куда подевался Красс с большей частью своего войска? Да еще этот странный маневр проконсула, преследовавшего ему одному понятные цели. В любой войне очень важным было чувствовать своего врага, физически ощущать его присутствие, чтобы иметь возможность первым нанести удар. Сейчас Красс лишал меня такой возможности и заставлял действовать вслепую. Одно было понятно наверняка – Марк Лициний пропал из зоны видимости и в любой момент можно было ожидать удара исподтишка.

Молчание затянулось. Я видел, что Тирн и Рут ожидают, что я первым прерву тишину и начну говорить, поэтому я тяжело вздохнул и начал с вопроса:

– У кого какие мысли? Если они есть, то сейчас самое время их озвучить. Я слушаю.

– Понятия не имею, куда мог деться этот золотой петушок? – фыркнул Рут. – Если ему так хотелось добраться до нас, то с чего бы вдруг он надумал делать такой сомнительный маневр?

– Соглашусь, решение Красса выглядит нелепо, – подтвердил Тирн. – По мне, так мы лишний раз убедились, что проконсул не собирается штурмовать Брундизий. Вот только получается, что не нашим и не вашим. Подогнал к стенам легионы, запер нас в порту. Для чего? Чтобы мы никуда не делись до тех пор, как подоспеет Лукулл?

– Размечтался… – процедил Рут.

– Вот тоже, получается, прислал какого-то молоденького сорванца, который теперь шлет к нам своих гончих и отсиживается в лагере… – Я пожал плечами, не зная, как дальше развить свою мысль.

– Хочет избежать порки! – самодовольно хмыкнул Рут. – Вот только ума не приложу, зачем Крассу все это? Действительно, разве что Лукулла дожидается, хочет ему триумф собственными руками передать, – хохотнул гопломах от собственной шутки. – Я вот что предлагаю, Спартак: выйти бы нам да бабахнуть разок по этим рожам мерзким, может, глядишь, и спугнем? Да пойдем дальше себе, пока Лукулл со своими опарышами не пристал в порт? Что скажешь? Как тебе мое предложение?

Я нахмурился, размышляя над сказанными моими полководцами словами. Тирн и Рут говорили все как есть. Красс действительно совершил поступок, казавшийся крайне противоречивым. Теперь было очевидно, что, прислав часть своих легионов, Красс, по сути, блокировал нас в Брундизии до прихода Лукулла. Решение казалось нелогичным с точки зрения его дальнейших перспектив. Марк Лициний наверняка был уверен, что проконсул Македонии раздавит обескровленных рабов как назойливую муху, не моргнув глазом. Правда, следом за победой в Брундизии Марк Варрон заберет себе славу победителя в рабской войне. Лукулл, не Красс, в таком случае наберет больший политический вес. Все это выглядело нелогичным, сумбурным. Где был сам Красс в то время, как у Брундизия решалась его судьба? Отстал? Вряд ли, он бы давно уже нагнал свое войско…

Я помассировал виски, пытаясь упорядочить мысли. Допускать мысль о том, что Красса с большой частью римского войска нет в Калабрии, было бы крайне глупо. Но что, если претор действительно изменил свой маршрут и отправил к стенам Брундизия только часть своих легионов вместе с квестором Гнеем Тремеллием Скрофой? Я бросился к столу, уставился на лежавшую там карту. Коснулся пальцем точки, где произошло наше последнее сражение с проконсулом, после мой палец медленно сдвинулся, но не к Брундизию, а, напротив, совершенно в другую сторону. Если не Калабрия, то куда? Луцерия? Самний? Кампания? Эта мысль перевернула все с ног на голову, но только затем, чтобы все разом встало на свои места. Конечно же! Пока мы были заперты в Брундизии частью войска претора, пока Лукулл будет озадачен рабской войной, сам Красс устремится в Рим! Не надо быть провидцем, чтобы понять планы проконсула. Лишившись доверия сената, Марк Красс, имея под рукой внушительную армию, решил двинуться на Рим, чтобы разместить свои легионы у городских ворот и взять ускользающую власть в свои руки! Я покрылся испариной от одной только этой мысли.

Что это значило для нас…

Красс убивал двух зайцев одним выстрелом. Мы оказались загнанными в капкан, брошенными на растерзание Лукуллу. Часть войска Красс подослал к Брундизию лишь для того, чтобы у восставших не было никакой возможности выбраться из порта и испортить наполеоновские планы проконсула. Еще бы! Вот чем объяснялось мнимое бездействие легионов, стоявших лагерем неподалеку от нашего гарнизона, вот почему Тремеллий Скрофа подсылал к нам переговорщиков, вместо того чтобы немедленно штурмовать порт! Теперь все встало на свои места. Я чуть было не подпрыгнул от мыслей, осенивших меня. Бездействовать больше было нельзя.

– Братья! – обратился я к молодому галлу, не без интереса наблюдавшему за тем, как я рассматриваю карту на столе, и гопломаху, погрязшему в своих думах.

– Ты что-то придумал, Спартак? – поинтересовался Тирн.

– Я знаю, что мы будем делать дальше! К карте! Я расскажу вам свой план!

Рут и Тирн подбежали к столу и склонились над картой. По мере того как я озвучивал полководцам свой план, их глаза вновь заблестели лихорадочным пламенем.

* * *

Я ждал Тирна и Рута неподалеку от порта у здания одной из таверн, где некогда кипела ночная жизнь, рекой лилось вино и плясали легкодоступные женщины. В обветшалом здании с яркой манящей вывеской не было ни души. К порту стекались последние отряды моего войска, из тех, кому пришлось провести всю прошлую ночь в карауле на гарнизонных стенах. Всякий раз при виде меня гладиаторы приветственно вскидывали руки, я, сосредоточенный, весь увязший в своих мыслях, отвечал своим бойцам короткими кивками, стараясь не обделить никого вниманием. Пусть мало для меня, но я знал, что это значило очень много для гладиаторов, посвятивших делу борьбы за свободу всю свою жизнь.

За двое суток, которые мое войско провело в безопасности за стенами Брундизия, гладиаторы восстановили силы, затянули раны и оказались готовы к новым свершениям. Как нельзя кстати – именно сейчас судьба бросала нам новый вызов, который теперь мы были готовы принять во всеоружии. Я мог ошибаться, когда пытался просчитать Красса, но так или иначе проконсул своим бездействием подтолкнул к действию меня. Теперь уже все было решено, я в который раз взял инициативу в свои руки. Приказы были отданы, и я ожидал, когда мне доложат о ходе их исполнения.

Ждать пришлось недолго. Рут и Тирн подошли к таверне в назначенное время. Мы обменялись крепкими рукопожатиями и сразу перешли к делу. Слишком много неотложных дел, требующих скорейшего разрешения, повисло в воздухе к тому моменту, как состоялся наш разговор. Я огляделся и пристально посмотрел на Рута, который в отличие от своих подчиненных практически не видел сна последние несколько дней. Его глаза покраснели от недосыпа, щеки впали, показалось, что гопломах скинул несколько фунтов.

– Ты в порядке? – обеспокоенно спросил я.

– Чувствую себя отвратительно, – усмехнулся гопломах. – Мне станет лучше, когда от слов мы перейдем к делу, брат.

Я улыбнулся в ответ.

– Рассказывай, что тебе удалось сделать!

Рут пригладил бороду и начал говорить:

– Все готово! Как ты велел, к римскому лагерю ходят разведгруппы, усилен караул на гарнизоне, втрое увеличено число патрульных внутри города и у городских ворот. Местные загнаны в порт! Утечка невозможна!

– Ты проверил все лично? – на всякий случай уточнил я, хотя уже знал ответ на этот вопрос.

– Обижаешь! Мне зачитали списки горожан в порту, поданные центурионами с теми, которые мы сделали два дня назад. Говорю же, утечки не может быть!

Я задумался на какой-то миг, пытаясь учесть возможные риски. Не хотелось попасть впросак и самым нелепым образом слить свои планы римлянам. Необходимо было просчитать любую мелочь, которая в итоге могла перерасти в крупную неприятность с далеко идущими последствиями.

– Что в порту? – Этот вопрос предназначался Тирну, который отвечал непосредственно за гавани, доки и пристань.

Тирн замялся и ответил не сразу.

– Мои люди дали понять брундизийцам, что до тех пор, пока корабли не сойдут на воду, из порта можно выйти только вперед ногами. Пришлось провести разъяснительные работы, Спартак, потому что поняли далеко не все, – сбивчиво заявил Тирн.

– Возникли сложности? – насторожился я.

– А ты думал, что дуумвиры сдержат свое слово? – искренне рассмеялся Рут. – Горожане делали все, что от них требовалось, до тех пор, пока не узнали, что ты приказал забивать доки сеном с горючкой! Видел бы ты их лица в тот момент!

– Ты объяснил, что я перестраховываюсь и не собираюсь без надобности палить доки? – спросил я.

Рут выпрямил плечи, а затем вдруг показал мне ладонь, которую медленно сжал в кулак с такой силой, что хрустнули костяшки его пальцев.

– Собаке собачья смерть, Спартак! Я не собираюсь никого уговаривать! – выпалил он.

– Никто не верит в наш успех, Спартак. Никто не стал слушать Артия и Летула. Горожане верят, что смогут оправдаться перед Марком Лукуллом, а заодно потушить доки, чтобы помочь Лукуллу высадиться в порту!

– Глупцы! – Я покачал головой.

Накануне, когда я разговаривал с дуумвирами в последний раз, Артий и Летул крайне болезненно, но все же согласились поджечь доки в порту, понимая, что для меня это единственный выход отрезать Марка Варрона Лукулла от Брундизия, а для них отвести театр боевых действий подальше от стен города. Все было обговорено. Но что же изменилось сейчас? Неужели Артий и Летул не сумели убедить горожан в правильности своих действий?

– Где дуумвиры? – поинтересовался я.

Рут самодовольно хмыкнул.

– Летула разорвала толпа, а Артий покончил с собой.

– Выбросился в море, – добавил Тирн.

Я выругался, не сдержав эмоций.

– Одно твое слово, и порт вспыхнет ярче, чем горели Фурии, брат! Но ты должен знать, что склады забиты сеном, пропитанным смолой. – прошипел он.

Я пристально посмотрел на гопломаха, который не отвел взгляда, уверенный в своей правоте.

– Ты подожжешь склады с товаром? – холодно спросил я, даже не спросил, а всего лишь констатировал то, о чем Рут еще не сказал напрямик. – Я обещал дуумвирам не трогать остальную часть города, и не в моих правилах нарушать данные мной слова!

– Ты хочешь, чтобы горожане потушили доки, Спартак? Вот я нет! Война жестока, брат, ты знаешь это лучше моего. – Рут насупился. – Если не поджечь склады, мне не удастся спалить порт, увы! Ты сам всегда говорил, что на войне цель оправдывает средства. Забудь свои обещания, брат, ты никому ничего не должен! Артий и Летул мертвы, а брундизийцы не сдержали своего слова!

– У каждого есть выбор! – вмешался в разговор Тирн. – Те горожане, у которых осталась хотя бы капелька здравомыслия, могут покинуть город до того, как вспыхнут доки и склады! А такие есть, не у всех в этом городе поехала крыша при виде серебра!

Я ничего не ответил. Наверное, мои военачальники были правы. Горожан, большая часть которых за свою жизнь сделала целое состояние на торговле, сборах и всякого рода пошлинах, удерживала в Брундизии небывалая алчность. Купцы, о которых, собственно, и шла речь, ставили материальные блага выше человеческой жизни и судьбы. Их сундуки доверху были набиты серебром, а дома были наверняка обставлены не хуже особняков самого Марка Лициния Красса, который считался богатейшим человеком во всей Республике. Лишившись складов в порту, они, по сути, лишались жирного куска своей прибыли, который, вполне возможно, исчислялся в годовом эквиваленте их заработка. Но в погоне за серебром они вряд ли понимали, что еще больше стоит их жизнь, за остаток которой они вполне могут сохранить и приумножить свой капитал. Встав перед выбором – сохранить собственные шкуры или спасти склады, – они предпочли второе, похоже, даже не раздумывая ни секунды. Тут уже я ничем не мог им помочь.

– Что с флотом, Тирн? – Я взял себя в руки и перевел взгляд на молодого галла, который весь светился от предвкушения. На щеках Тирна выступил румянец.

– Как ты велел, Спартак. Кораблей не так много, как хотелось бы. Местные подготовили десять либурн, но все с закрытой палубой, что увеличивает их вместимость. Также в гавани стоят птички покрупнее – четыре квинкверемы. Один богатенький купец выкупил их и сделал товарняками, теперь гоняет туда-сюда по морям. Неделю назад все четыре квинкверемы прибыли в порт, и нам крупно повезло, что отгрузка на них подошла к концу и сейчас они стоят в гавани пустые, а товар как раз лежит на тех самых складах, о которых только что говорил Рут. – Тирн расплылся в улыбке и добавил: – Есть еще один децимрем, тихоход, который строили для береговой охраны, но как по мне, так гораздо проще втиснуться в быстроходки, чем терять время с децимремом, который не выходил из гавани вот уже несколько лет и вполне может дать течь и пойти на дно на полпути к берегу.

Я внимательно выслушал донесение молодого галла, с минуту переваривал сказанное.

– Значит, не нужно лишний раз заморачиваться, у нас нет на это времени. Все корабли готовы к погрузке? – уточнил я.

– Готовы, большинство из них пригнали в гавань на ремонт, но триерархи утверждают, что все они на ходу и с легкостью преодолеют нужное нам расстояние.

Я довольно кивнул.

– Никого не пришлось уговаривать?

– Экипаж кораблей оказался посмышленей купцов, – заверил Тирн. – Наверное, потому, что моряки работают здесь по найму! Это в основном греки с островов.

– Лучше синица в руках, чем журавль в небесах. – Рут расхохотался, ввернув в наш разговор пословицу, которую несколько раз до этого слышал из моих уст.

– Сколько времени уйдет, чтобы перебросить людей? Сколько вмещают эти корабли? – продолжил я задавать вопросы.

Тирн задумался, припоминая вместительность римского флота.

– На либурну вместится манипула, на квинкверемы влезет когорта, но это как заверяют триерархи, а там будем смотреть по ситуации, может, что лишнее выкинем с палуб, главное, чтобы корабль не пошел ко дну, – пожал плечами Тирн. – Я думаю, что вполне реально перебросить людей в два подхода, сам знаешь, Спартак, нас осталось не так много, – виновато улыбнулся он.

Я хлопнул молодого, полного задора галла по плечу, когда тот закончил свое донесение.

– Что дальше, Спартак? – просипел Рут.

Я огляделся, чтобы убедиться, что наш разговор никто не подслушивает, присел на корточки и начал рисовать на земле. Гопломах и молодой галл превратились во внимание, они присели рядом и уставились на корявые геометрические фигуры, которые начали выходить из-под моего пальца. На земле появился один большой квадрат, левее и правее его я изобразил два круга, еще один круг поменьше втиснул внутрь квадрата. Ниже квадрата я нарисовал треугольник, после чего взглянул на своих полководцев.

– У нас не будет карты, поэтому запоминайте сейчас, второго шанса может и не быть! – твердо заверил я.

Рут и Тирн наперебой закивали. Я ткнул пальцем в квадрат.

– Это Брундизий, а это, – я указал на малый круг внутри его, – та часть нашего войска, которая останется на месте после того, как мы покинем город на кораблях!

– Спартак, но зачем… – Рут перебил меня, но я повысил голос и пресек гопломаха:

– Не перебивай и дослушай до конца!

После того как Рут символично повесил на свой рот замок, я продолжил.

– Два круга, которые вы видите левее и правее Брундизия, – наши войска. – Я медленно провел две стрелки дуги от квадрата, символизирующего порт, до двух кругов, расположенных по левую и правую стороны. – Сюда высадятся по пять либурн и по две квинкверемы. Я хочу, чтобы на берегу было тридцать полновесных центурий. Справа ты, Тирн, слева ты, Рут. Я во главе остального войска останусь в Брундизии. – Я указал на маленький круг внутри квадрата.

На импровизированной карте появились новые стрелки, на треугольнике ниже квадрата появился крест. Когда я закончил, гопломах и галл переглянулись, переваривая мои слова.

– Есть возражения? – спросил я.

– Может, нам стоит оставить Брундизий? Что, если просто высадиться на берегу и отступить? – Рут озадаченно почесал затылок, явно смущенный моим планом. – Можно отступить в Апулию, выйти к Ауфиду?

Я поднялся, отряхнул руки от пыли, гулко выдохнул.

– Помнишь, как говорил Ганник, брат? Нам выпал шанс выщипать перышки из этого золотого петушка. Грех не воспользоваться таким подарком, который на блюдечке тебе преподносит судьба. Если не сейчас, то потом нам все равно придется принимать этот бой. Вот только я не уверен, что в следующий раз судьба будет так же благосклонна к нам, как сейчас.

Рут расплылся в широкой улыбке при упоминании имени сурового полководца. Несмотря на все противоречия, которые подчас возникали во взаимоотношениях двух гладиаторов, Рут и Ганник считали друг друга братьями. Смерть кельта стала весомой утратой для гопломаха.

– Но что, если ты ошибся с намерениями Красса? Почему ты не думаешь, что он хочет выманить нас из Брундизия? А сам с легионами прячется где-то неподалеку? – вдруг спросил Тирн задумчиво.

Я нахмурился. Такая мысль не приходила мне в голову прежде. Возможно, сказалась усталость, поспешность, с которой я каждый раз принимал те или иные решения. Тирну удалось разглядеть зацепку, которую я упустил из виду, когда разрабатывал свой план. Что, если римлянин хотел выманить меня из города, думая, что я куплюсь и выведу повстанцев, чтобы разбить квестора Скрофу, опасаясь, что в тыл мне подпирает флот Лукулла? Я вздрогнул от пришедшей в голову мысли. В висках неприятно застучал пульс. Видя мое смятение, Рут отмахнулся:

– С другой стороны, мы ничего не узнаем, если не попробуем. Сам говоришь, действие лучше бездействия! Приказывай, Спартак, а мы сделаем все, что ты скажешь!

Я пропустил слова гопломаха мимо ушей, взглянул на Тирна, но молодой галл только лишь опустил глаза, по всей видимости, посчитав, что сболтнул чего-то лишнего, поперек моему мнению.

– Отправляйтесь в порт. Мы начинаем, – выдавил я.

Оба моих полководца двинулись к порту, где уже вовсю кипели приготовления. Через два часа начнется закат. Рут и Тирн начнут посадку своих людей на корабли, а я останусь с остальным войском в Брундизии, чтобы подать своим полководцам сигнал к атаке со стен гарнизона. Все это будет происходить глубоко за полночь, когда лагерь римлян погрузится в глубокий сон. Все казалось очевидным, но слова Тирна глубоко засели в моем сознании. Что, если молодой галл окажется прав и я ошибся в своих расчетах? Красс никуда не ушел, а всего лишь прячется где-то неподалеку, ища шанс выманить нас вон из городских стен. Я невероятным усилием воли заставил себя выкинуть мысли, поселяющие сомнения, из головы прочь! Думай я так, мы должны были бы все так же сидеть в Брундизии сложа руки, ожидая прибытия Лукулла или возможного штурма Красса. Однажды Красс уже бросил приманку голодному зверю. Я хорошо помнил регийский прорыв, когда я запихал приманку в горло охотнику! Почему бы не сделать этого снова!

Смотря на удаляющихся галла и гопломаха, я понимал, что обратного пути уже нет. Приходилось рисковать. Моя стратегия была основана на риске, я многое ставил на откуп капризной удаче, оставляя в стороне здравый смысл, но по-другому мне было не выиграть эту войну. Наверное, для того я и был здесь, чтобы каждый раз исходить из обратного. Только так я не оставлял никакого шанса Крассу и другим римским полководцам себя просчитать. Если Красс был действительно здесь, сегодняшней ночью его ждал неприятный сюрприз. Если же мои предположения оказывались верны, тем лучше, мы оттяпаем жирный кусок от общего пирога. Безвыходных ситуаций не бывает.

Глава 15

– Пора? – Я то и дело косился на грека, старого матроса, бывшего триерархом на том самом корабле, что остался в гавани в эту ночь.

Корабль, между прочим, оказался цел, осмотр не выявил течи, и в случае необходимости вполне себе мог переправить целую кучу людей на берег.

– Думаю, что вам еще стоит выждать, – прочмокал старик беззубым ртом.

Я, не находя себе места, зашагал взад-вперед по стене. Старик уже не в первый раз объяснил мне, что места высадки западнее и восточнее Брундизия, где пролив напоминал охватившую город клешню краба, не пригодны для подхода кораблей к берегу вплотную в темное время суток. Лоцманам потребуется время, чтобы вывести либурны, а уж тем более квинкверемы к берегу, чтобы корабли не сели на мель. Только после этого восставшие смогут высадиться на сушу и взять строй. Я слушал, все понимал, но каждые пять минут задавал один и тот же вопрос. Нервы оголились, мне казалось, что с тех пор, как корабли покинули порт, минула целая вечность, пусть на самом деле прошло чуть больше часа, а договаривались мы подать сигнал именно по отмашке командира оставшегося в порту корабля.

Я сделал не меньше тысячи шагов, прежде чем снова подошел к старику.

– Что скажешь?

– Еще чуть-чуть, – расплылся он в своей беззубой улыбке, которая безумно раздражала меня в этот миг.

Мне захотелось схватить старика за шиворот и вышвырнуть прочь со стены. Я сжал кулаки, набрал полную грудь ночного воздуха, гулко выдохнул, успокаиваясь. Ну почему в моих руках не было рации, по которой я смог бы связаться с Рутом и Тирном, чтобы узнать, как обстоят у них дела! Как просто бы все было! Не надо зажигать никаких факелов и костров! Неведение сводило с ума.

– Ты уверен, что они высадятся? – выпалил я.

– Хех, если бы наши хлопцы не были уверены в этом, то не повели бы туда свои корабли, – с безразличием на лице пожал плечами грек. – Ты ж сам не далее как два часа назад заявил, что первый, кто посадит корабль на мель или разобьет его, лишится головы. Заверяю тебя, что среди нас нет таких героев, мы люди практичные, товар возим.

Слова старого триерарха немного успокоили меня. Я всмотрелся сквозь ночную мглу в горизонт, туда, где располагался лагерь римлян. Все, что сейчас напоминало о присутствии легионов Красса, были яркие красные точки горевших в лагере костров. Разведгруппы, которые я посылал к римскому лагерю каждые пятнадцать минут, одна за другой сообщали, что за последние часы ничего не изменилось. Все те же костры и отсутствие какого-либо движения на горизонте. Прозвучал отбой, легионеры выставили караульных, и главное – никаких признаков присутствия Марка Лициния в ближайших двух лигах от Брундизия. Четыре конных отряда, которые сформировал лично Рут, прочесали все близлежащие окрестности в поисках затаившихся легионов проконсула, но тщетно. Несмотря на хорошие новости, я все же решил обезопасить Рута и Тирна, которые прямо сейчас отправлялись в логово спящего льва, и приказал конным разведчикам занять выгодные позиции на возвышенностях, откуда в случае чего они могли бы подать сигнал, если бы войско Красса вдруг появилось на горизонте.

От мыслей меня отвлек старик, который внушительно прокашлялся.

– Думается мне, что они давно высадились и уже минут так двадцать ждут твоего приказа, – хмыкнул он.

Я подскочил к старому греку и схватил его за грудки с такой силой, что даже приподнял бедолагу от земли.

– Так чего же ты молчишь? – прошипел я.

– Так вот, говорю, – прошептал испуганный старик и тут же затараторил: – А молчал, потому что ты мне сам сказал, что абы что, и без головы останусь. Потому-то и дал время, чтобы убедиться, что все готово наверняка да сигнал все твои услышали по берегам.

Я отпустил триерарха, который упал наземь и застонал, больно ударившись бедром о голый камень. Не теряя времени, я бросился к одному из гладиаторов, который должен был подавать сигнал, оттолкнул растерявшегося бойца и что было сил закричал:

– Сигнал! Тушите факелы!

С этими словами я потушил факел. Моему примеру тут же последовали несколько десятков гладиаторов, которые принялись тушить факелы на стене гарнизона. Не прошло и минуты, как левая, а потом и правая части стены потухли, погрузившись во мрак. Я отчаянно всмотрелся в темноту, но тут же поймал себя на мысли, что не смогу рассмотреть центурии своих полководцев, которые сейчас передвигались во мраке. Чтобы не вызывать подозрения караульных из римского лагеря, я приказал затушить все остальные факелы. Сигнал был подан. Оставалось ждать ответного сигнала моих полководцев. Я еще некоторое время тщетно всматривался в огни римского лагеря, но прекрасно понимал, что Тирну и Руту потребуется некоторое время, прежде чем они подведут к лагерю римской армии свои войска. Я знал, что моим полководцам будет непросто. По канонам римского военного мастерства в караул выставлялись два человека из каждой палатки, и сегодня ночью в карауле вполне могло быть с тысячу человек дозорными. Но все, что требовалось от меня, было сделано. Рут и Тирн не могли подвести, я, в свою очередь, не имел никакого права попасть впросак, поэтому, когда настанет мой черед принимать эстафету у своих полководцев, я должен быть в полной боевой готовности. Стоило успокоиться, оставить караульных на стене дожидаться сигнала, а самому закончить приготовления.

Возле меня вырос старый триерарх, все еще потирающий бок в месте ушиба.

– Я могу идти, Спартак? – осторожно спросил он.

– Валяй! – буркнул я и отмахнулся от грека.

– Может быть, старику причитается немного серебра за хорошую службу? – Триерарх потупил взгляд и произнес эти слова жалобным тоном, будто бы извинялся заранее.

Мне захотелось съездить по его наглой морде, и, наверное, в этот миг я даже не обратил бы никакого внимания на то, что передо мной стоит старик, но капитана спасло то, что наш разговор слышал мой старший центурион. Офицер подошел к старику, вложил в его руку пригоршню медных монет, часть которых рассыпалась на стене, поблескивая изображением двуликого Януса на аверсе и корабельного носа на реверсе. Старик, скрючившись в три погибели, принялся собирать выпавшие ассы, рассовывая их по карманам.

– Пошел вон! Серебра ему подавай! – закричал центурион, прогоняя старика и оборачиваясь ко мне. – Прикажешь строиться?

Я коротко кивнул, наблюдая за тем, как старик, убегая со стены, ронял медяки. Именно такие люди, как этот старик, мелкие и корыстные, решили, что они имеют право поработить других людей, у которых гораздо более широкая душа и светлые взгляды.

– Стройся! – Мои глаза сверкнули гневом, и я сбежал со стены, чтобы лично проверить строй и обойти ряды своего войска.

* * *

– Спартак! Спартак! – Один из моих центурионов буквально силой уволок меня от края стены, где я ожидал сигнала одного из моих полководцев.

– Чего тебе, Друт? – огрызнулся я, отдергивая руку.

– Спартак, у нас неприятности! – процедил офицер.

Я покосился на центуриона, мой взгляд остановился на его лице лишь на миг, но и этого хватило, чтобы понять, что Друт говорит на полном серьезе. Его лицо побледнело, на лбу выступила испарина, глаза нервно бегали из стороны в сторону.

– Что у тебя? Горожане? – спросил я, решив, что, возможно, в порту произошел бунт.

Центурион энергично покачал головой.

– У меня был караульный из порта, он сообщил мне, что в море на горизонте видны корабли. – Центурион говорил быстро, утирая струящийся по лбу пот. – Я решил проверить все сам и отправился в порт лично. Так вот, Спартак, на горизонте действительно есть корабли! Целый флот!

– Ты уверен, Друт? – нахмурился я.

– Сюда идет Марк Варрон Лукулл! – вскрикнул он.

Я выругался. Новость обескураживала. Флот Лукулла, на кораблях которого размещалась целая армия из многих тысяч легионеров, явился в самый неподходящий момент. Именно тогда, когда мы решили сделать вылазку в лагерь Красса.

– Сколько им понадобится времени для того, чтобы добраться к порту? – спросил я.

– Я не спрашивал, – развел руками центурион.

– Друт, ты идиот! – гулко выдохнул я.

– У меня не было времени на какие-либо расспросы, Спартак! Как только я узнал о грозящей нам опасности, то тут же бросился к тебе! – возразил Друт.

Он говорил что-то еще, но его слова растаяли в криках гладиаторов, стоящих на гарнизоне:

– Рут подал сигнал!

– Сигнал!

Кричали со всех сторон. Я вздрогнул от этих слов и оглянулся на горизонт. В полулиге от Брундизия, левее лагеря римлян, темноту озарил свет сразу нескольких десятков факелов. Рут подал сигнал первым! Две тысячи гладиаторов, ведомые гопломахом, прибыли на место назначения и с минуты на минуту готовы были обрушить на лагерь римлян весь свой гнев. Гопломах давал понять Тирну, что он на месте, и единственное, что сдерживало порыв гладиаторов в этот момент, – отсутствие сигнала Тирна, который ответил не сразу, но через несколько минут небо все же озарил яркий свет ответного сигнала галла. Я схватился за голову, понимая, что начавшаяся прямо сейчас атака может затянуться. Лукулл, следом за которым шла громадная армия, к тому моменту высадится в порту, и вся эта армада тут же ударит нам в тыл до того, как сражение у римского лагеря будет закончено. Мысли в голове лихорадочно закружились.

Тем временем факелы потухли и горизонт вновь растворился во тьме, если не считать костров римского лагеря, которые, как и прежде, горели яркими слепящими точками. Вдруг вспомнилось предложение Рута, когда он хотел уйти из Брундизия через порт! Может быть, не так уж и не прав был гопломах в тот момент? Я отбросил мысль и почувствовал холодок в груди, понимая, что в этот миг Рут и Тирн одновременно командуют своим бойцам наступление. Скорее всего, римские караульные увидели факелы, и в лагере уже поднята тревога, теперь пути назад уже нет. Да и никакой возможности скомандовать своим полководцам отступление у меня попросту не было. Я стиснул зубы, почувствовал, как свело скулы от охватившего меня напряжения. Из-за Лукулла мой план теперь трещал по всем швам. Из оцепенения меня вырвал Друт.

– Что прикажешь делать, Спартак? – Он принялся трясти меня за руку, пытаясь привести в чувство.

Мой взгляд упал на потухший факел, дымившийся на гарнизонной стене. Снизу слышались вопрошающие крики моих офицеров, которые не понимали, что происходит и почему я не отдаю приказ поднимать решетку на воротах. Несколько гладиаторов даже попытались открыть ворота сами, но тут же получили нагоняй от своих деканов и вернулись в строй. Я смотрел на факел, глубоко дыша, пытаясь переварить свалившиеся на меня обстоятельства, а потом выхватил дымящийся факел из стены и перевел взгляд на примипила первой когорты, вот уже несколько минут тщетно пытавшегося докричаться до меня.

– Открывай ворота! Вывести войска! – проревел я.

Несколько гладиаторов тут же бросились выполнять мое поручение. Решетка ворот Брундизия поползла вверх. Я впихнул факел в руки Друта с такой силой, что бедолага едва устоял на ногах. Он посмотрел на факел в своих руках, потом на меня:

– Что мне делать?

– Собери людей и сожгите порт, Друт!

– Что делать с горожанами, Спартак? Ты должен понимать, что они полезут на наши мечи!

Я промолчал, но мой взгляд был красноречивее всяких слов. Друт больше не спорил. Он, зажав потухший факел в руках, бросился к порту. Я сбежал со стены. Офицеры начали вывод войск из гарнизона. Ожидающие своего выхода центурии гладиаторов ринулись через широкие городские ворота вон из города. Никто не проронил ни единого слова. Только лишь удары сапог о камень, побрякивание металла да скрип металлических доспехов. Иногда незатейливую мелодию войны прерывали зычные команды деканов, которые следили за тем, чтобы сохранялся строй. Через несколько минут мое войско оказалось по ту сторону гарнизонных стен. Я вдохнул полной грудью свежий ночной воздух и оглядел своих бойцов. Четыре когорты, неполный легион, умело державшие строй. Все, что осталось у меня от некогда многотысячной армии рабов, вместе с которыми я вырвался из регийского капкана. На душе неприятно скребли кошки.

Тяжело дыша, с высоко поднятой головой я стоял напротив своих когорт, когда ноздри уловили запах дыма. Горел порт. Я закрыл глаза, глубоко вдохнул запах жженного дерева, а затем с яростью выхватил гладиус и поднял его над головой:

– В атаку!

Гладиаторы, ответив мне дружным ревом, двинулись в наступление.

* * *

Картина, открывшаяся перед моими глазами, впечатляла. Тирн и Рут ударили практически одновременно, застав римских караульных врасплох. Прежде чем внушительный караул лагеря Скрофы сумел сосредоточить силы в месте удара восставших, бойцам Рута и Тирна удалось смять легионеров и прорвать линию укреплений. Нашпигованные гневом и яростью гладиаторы, выросшие буквально из-под земли, перемахнули вал и начали перепрыгивать через ров, поджигая факелы и закидывая ими палатки римлян. Гладиаторов попытались встретить караульные. Тщетно! Сонные, утомленные переходом римские солдаты, выставленные в караул, дрогнули и вместо того, чтобы объединить усилия под натиском врага, бросились врассыпную. Кто-то сумел подать сигнал тревоги, но походные палатки уже полыхали огнем. Многих легионеров смерть застала во сне лапами удушья. Те же, кто высунулся из палаток, в эту ночь оказались лицом к лицу с разъяренными гладиаторами, которые не знали никакой пощады. К тому моменту, как на поле боя прибыл я, несколько тысяч римлян, которых удалось застать врасплох молниеносной атакой, оказались повержены. Из лагеря сломя голову бежали целыми группами дезертиры, каких насчитывались сотни человек. Остальные, будучи зажатыми в тиски с двух флангов, терпели огромные потери и разменивали десять легионеров на одного гладиатора. Римляне пытались отступать из пылающего лагеря вон, к стенам Брундизия, чтобы в чистом поле искать возможности взять строй и наконец дать отпор атакующим. Во главе римлян стоял Тремеллий Скрофа, который наравне со всеми сражался с врагом в первых рядах и успевал отдавать распоряжения. Я понимал, что пощечина, которую пропустил молодой квестор, не сможет уложить его на лопатки. Потеряв людей совершенно нелепым образом, Скрофа сумеет выстроить свои когорты и, несмотря на все старания моих полководцев, контратаковать. Численное преимущество римлян было слишком велико. Но в этот момент на поле боя появились мои когорты.

Учитывая теперь уже реальную опасность появления Лукулла, нельзя было позволить римлянам взять строй, что неминуемо затянет бой и изменит его тактический рисунок. Приходилось уповать на ярость и мужество моих бойцов. Словно стая диких оголодавших псов, ведомых природными инстинктами, восставшие бросились на пытавшихся прийти в себя римлян, многие из которых бросали свое оружие и пытались бежать, показывая спины, не обращая никакого внимания на крики своих офицеров и угрозы повторения децимаций. Удар пришелся в тыл и внес смятение в ряды врага. Несмотря на всю ярость наших атак, несколько центурий все же сумели взять строй и пытались сдерживать наше наступление, тем самым давая перевести дух остальным легионерам, но ничего путного из этой затеи не выходило. В отличие от легионеров гладиаторы, отнюдь не боявшиеся сегодня умереть, навалом продавливали плотные построения римлян, вскрывали «черепахи», каждый раз заставляя легионеров отступать.

Я видел в глазах своих бойцов решимость довести начатое до конца, тогда как в глазах римлян сегодня я видел только лишь страх и отчаяние. Похоже, Скрофа никак не ожидал, что подлый раб со своим единственным легионом рискнет высунуть свой нос из-за брундизийских стен. Более-менее организованное отступление легионеров в один прекрасный момент захлебнулось и превратилось в уже неконтролируемый сумбур. Среди легионеров началась все нарастающая паника, послышались первые вопли, мольбы о пощаде. Я видел, как Рут отчаянным броском прорвался к Тремиллию Скрофе и лично расправился с римским полководцем…

Для тех, кого подослал Красс к стенам Брундизия, теперь все было кончено, но не менее отчетливо я понимал, что никто из них в это раннее утро не уйдет с поля боя живым. Я обязан был дать выплеснуть своим людям всю накопившуюся за долгое время ярость, которая буквально пожирала их изнутри.

Сам Красс не появился. Все время непродолжительной схватки, превратившейся скорее в резню, я наблюдал за происходящим со стороны, решив не вмешиваться и иметь возможность сохранять нити контроля за ситуацией в своих руках. Слева от меня огнем пылал римский лагерь, со стороны которого ветер приносил неприятный жженый запах со сладковатым привкусом жареного мяса. Палатки легионеров, охваченные огнем, прогорали, дощатые остовы, превращаясь в пепел, падали наземь, в небо взлетали брызги огненных искр и густые столбы дыма. Я чувствовал приятный жар на своем теле. Справа от меня горел Брундизий, вернее, та его часть, где располагался порт. Друт сделал ровно то, о чем я его просил. Он поджег гавань и перекрыл для Лукулла все возможные входы в город. Я долгое время смотрел на горящий порт, едва различая язычки пламени за толщей утренней дымки и крышами городских домов. Пламя, охотно пожирающее доки, перекинулось на склады. Возможно, уже через час Брундизий окажется охвачен пламенем, а к вечеру город будет лежать в руинах, после того как выгорят все до одного дома за гарнизонной стеной. Сейчас меня это не волновало. Я нарушил свое обещание, данное горожанам, но я оставил этим людям право выбора. Кто-то из них мог попытаться помешать Друту спалить порт и тем самым подписать себе смертный приговор, а кто-то мог попытаться сделать так, чтобы пламя с порта не перекинулось на остальные дома. У каждого был свой выбор, и каждый имел право им воспользоваться по собственному разумению. Поэтому судьба Брундизия была полностью в руках горожан. Я не собирался брать ответственность за этот город на себя.

Я гулко выдохнул и уставился на размытые из-за утренней дымки городские ворота, решетка на которых была поднята вверх. Как только мой офицер появится в их проеме, мы покинем окрестности Брундизия и двинемся дальше. Здесь же у нас больше не было никаких дел. Принимать бой с Лукуллом сейчас выглядело бы полным сумасшествием. Надо было быть полным безумцем, чтобы рассчитывать в этой схватке на успех в тот момент, когда из колоды уже достали все козыри. Да и отнюдь не Марк Варрон Лукулл был главным источником неприятностей, которые нас могли поджидать.

Красс!

Вот где крылся главный подвох. Марк Лициний отправился в Рим, теперь в этом не могло быть никаких сомнений, как не могло быть сомнений в намерениях и целях, которые он при этом преследовал. Красс представлял реальную угрозу. Выдвинувшись вместе со своим войском прямиком в Рим, он с легкостью мог захватить единоличную власть в Республике, когда рядом больше не было тех, кто мог бы воспрепятствовать его утверждению как самодержца, – Помпея и Лукулла. Увы, но я прекрасно понимал, что с теми жалкими крохами, которые остались от моего войска, я ничего не смогу поделать с восхождением проконсула на самый вверх. Мысли об этом добавляли победе, добытой сегодняшним утром, неприятный привкус и горечь. Я понимал, что главные сражения нас ожидали впереди.