В такой толпе окликнешь знакомого человека - не сразу услышит. Метнувшись в уличном скопище, бледный мужчина с черными усиками задержал за локоть проходившую мимо него женщину.
- Так вот где вы, Мариша, - по-русски заговорил он, фамильярно, как старый знакомый, не отпуская ее руки. - Смотали удочки! И куда: в Букурести?
Женщина была немолода, но стройна и изящна. Над розоватым загаром стройной шеи дымилось легкое серебро седых волос. И серебристо-серый плащ и розовая сумочка негромко повторяли эту гамму. В голубых глазах лихорадочный блеск; тонкая рука, когда женщина подняла ее ко лбу, задрожала.
- Болит голова, Стасик. Ох, как болит голова!
- Вы больны? Он-то знает, по крайней мере, этот… любитель конного спорта?
- Что-то стряслось со мной… непоправимое. Я ушла от него, как больная кошка. Ах, если умирать - так не на его глазах…
- Это началось с вами еще в Софии?
- Да, во вторник.
- И вы не заметили перемены со стороны Джорджа?
- Он совсем перестал целовать меня, - сказала она серьезно. - Совсем перестал целовать…
- Перестал целовать? А у вас заболела голова?
- Почему вы так спрашиваете, Стась? Вы что-нибудь знаете?… Да, голова очень болела. Потом боли в суставах. И тошнота. И лихорадочный озноб… Не трогайте мою руку, поберегите себя!
- Значит, вы всё поняли? - сипловатым голосом спрашивал человек, которого больная называла Стасем. - Вы поняли?
- Да, я поняла… - Она отвернула край перчатки на левой руке и показала язвочку, окаймленную белым валиком. - Я заметила это… страшное тавро графской конюшни. - Рот ее задрожал, гримаса ужаса исказила ее прелестное лицо с удивительно нежным загаром. - Милый Стасик, вы думаете, что это он сделал… что он мог пойти на это, чтобы избавиться от меня? - В этих сбивчивых словах звучали и мольба и надежда.
- Разве от вас можно избавиться? Все знают, что вы психопатка!.. - грубовато отшутился ее собеседник.
Прорезая толпу завитых мужчин, приближались рослые полицейские. Блеснуло золото позументов на их высоких фуражках.
- Пропустим их, - деловито заметил человек с усиками.
Во всем его осанистом облике - в галстуке-бабочке под энергичным подбородком, в густой сипловатости голоса, в бриллиантиновом сиянии прически - сквозило преувеличенное шулерское благородство, которое б равной мере бывает свойственно и князьям и лакеям.
- Давно хотел спросить вас, Мариша, - сказал он, когда прошли. полицейские. - Сейчас это можно. Вы давно работаете на немцев?
Словно в забытьи, седая женщина качнула головой: нет.
- Под кличкой «Серебряная»? - Она усмехнулась. - Чудак вы, Стась. «Работала»! Я никогда не «работала». Я любила Джорджа. И теперь я ушла, как больная кошка, чтобы не умирать дома… - Она задыхалась, говоря непрерывно. - Он теперь в руках Крафта, этого слизняка, этого чисто вымытого, в белых ресничках. Я ненавижу их обоих. Я не хочу, я не хочу…
Вдруг что-то безжалостно откровенное появилось в глазах Стася.
- Любите - ненавидите. А знаете ли вы, обаятельная женщина, что вы давно обречены на гибель? С той минуты, как взялись за эту работу. Хотите или не хотите, вы - солдат из зондер-команды. Таких, как вы, когда минует надобность, уничтожают по инструкции…
Он испуганно обернулся: что-то непонятное произошло в снующей толпе. Люди метнулись в стороны. Потом кто-то крикнул, сам себя успокаивая:
- Это тряпка тлеет! Просто тряпка! Кто подкинул ее? Вот сволочи! Это провокация…
Безмолвное согласие паники длилось несколько секунд, не более.
Но долго еще плавал смрад над улицей и заставлял прохожих настороженно раздувать ноздри.