На рассвете следующего дня был задержан на полустанке, невдалеке от турецкой границы, шедший вне графика поезд из пяти игрушечных дачных вагончиков, какие курсируют только на пригородных линиях.

Подпоручик Атанас Георгиев еще ночью арестовал путевого начальника. Солдаты сговорились с крестьянами. Два стрелочника забросали колею шпалами. Несколько поодаль старый виноградарь Иван Севлиев с детьми ночью, при звездах, разобрал ограду своего поля и завалил путь камнями.

Тридцать солдат пограничной заставы, вооруженные немецкими автоматами, наскоро отрыли на путях одиночные окопы. Железнодорожники установили связь по телефонному селектору с Софией, и всю ночь подпоручик оставался с двумя коммунистами-путейцами в дежурной каморке у аппарата.

Поезд прошел беспрепятственно до самого завала. Но тут началась перепалка. Высунувшись из окна паровоза, машинист стал ругаться. В эту минуту два человека (впоследствии оказалось: помощник военного атташе фон Гюльзен и итальянский майор Грациа) открыли с паровозного тендера стрельбу из автоматов.

Болгары немедленно стали стрелять по окнам. Автоматные очереди и звон стекол смешались с немецкой, итальянской, венгерской бранью и ни с чем не схожими японскими проклятиями.

Затем стрельба прервалась.

Знойный полдень застал всех на своих местах. Труп правительственного чиновника лежал на рельсах у вагона. Мирный паровозик, попавший в переделку, пускал пары в тени старой сливы — всего лишь в десяти шагах от семафора, увитого до самого верха виноградной лозой.

Дожидаясь у селектора распоряжений главного штаба Народно-освободительной армии, подпоручик Атанас Георгиев почувствовал знакомые признаки малярийного озноба. Он продрог и распахнул дверь диспетчерской, чтобы в дежурку дохнуло зноем. Так и стоял в открытой двери этот хмурый человек с лимонно-смуглым лицом, поглядывая на ненавистную ему публику из той вражеской своры, которая объела все виноградники, отряхнула все вишни и яблони его маленькой родины и заставила молодых женщин уйти в погреба, подальше от дневного света.

Никогда раньше подпоручик Георгиев не видел партизан, но сейчас без страха ждал их возможного появления. Он не любил германофильски настроенных чиновников и маленьких политиков глухой провинции. В сущности, подпоручик был не военным, а сельским человеком. Его сослуживцы по армии отдавали своих детей: одни — в немецкие, другие — во французские колледжи. Атанас любил Россию. Любить Россию учили его с детства книжки Вазова, Каравеллова, Ботева и память о дяде-коммунисте, эмигрировавшем после восстания 1923 года в далекую Аргентину, и та ополченская медаль, которую в детстве видел Атанас на груди деда, участника русско-турецкой войны. Когда-то мать рассказала Атанасу историю о том, как в ту освободительную войну умер в Казанлыке русский офицер; его похоронили в новом мундире, а в старом бабка нашла в кармане ореховую шкатулку и в ней кусочек дерева — от «креста господня». И эта шкатулка русского офицера, погибшего от ран на болгарской земле, хранилась в крестьянской семье как святыня и тоже связывала душу Атанаса с Россией. Так всегда было: враги Болгарии — враги России. И подпоручик Георгиев, хмурясь от малярийного озноба, спокойно ждал у дверей диспетчерской. Он ждал друзей родины: болгарских партизан, русских солдат, ждал и дядю-коммуниста, хотя черты его лица давно уже стерлись в памяти Атанаса.

К полудню пассажиры дачных вагонов осмелели: они выползли на перрон. Костлявый немец зонтиком загонял в купе своих отпрысков, выскочивших из вагона поиграть в серсо. Два итальянца в одинаковых спортивных костюмах убеждали румынскую секретаршу в лиловой пижаме пешком идти в Турцию. Финский атташе, тоже показавшийся на площадке, злобно плевался виноградными косточками. Общее внимание привлек глава дипломатического корпуса. С белым платком в правой руке и тростью в левой он медленно приближался к Атанасу Георгиеву.

Подпоручик выслушал гитлеровца, облокотясь о дверной косяк.

— Я категорически требую немедленного пропуска через границу! — в повышенном тоне настаивал посол.

— Не будет.

— Я протестую! Я персона грата…

— Говорите по-болгарски.

— Я требую телефонной связи.

— С кем вы хотите говорить?

— С генерал-лейтенантом Миховым.

— Еще с кем?

— С князем Кириллом.

— Еще?

— С царицей Иоанной!

— Я могу вас связать с путевым обходчиком Радко Данчевым. Он сидит у аппарата в Софии, — хмуро сказал подпоручик.

Посол вращал глазами, мешал болгарские слова с немецкими (словно распекал царицу Иоанну) и тыкал тростью с серебряным набалдашником в сторону зеленых холмов. Они темнели в знойной дымке над бархатно-мшистой черепицей болгарского села. Эти холмы находились по ту сторону границы, в Турции.

Толпа путевых рабочих и крестьян-виноградарей подходила с красными полотнищами к перрону. Впереди со знаменем в руках шел уважаемый учитель Никола Цвятков, вчера освобожденный ив темницы. Рядом — его товарищ по камере Радко Чолаков, седой старик, не снявший тюремного халата. Он шел и потрясал бледным кулаком.

Посол направился к вагону. Трость выпала из его руки, он поднял и побежал.

В толпе раздались голоса:

— Кровь за кровь! Смерть фашистам! Пусть ответят за всё!

Подпоручик Георгиев хмурился, но не от какой-либо внешней причины, а от малярийного озноба, который окатывал его морозом в знойный полдень. День же был необыкновенный, единственный в жизни. По селектору софийские товарищи сообщили, что советские танки уже форсировали Дунай и сейчас приближаются к Варне. В столице все население на улицах. 9 сентября будет великим днем Болгарии. Какой-то неизвестный друг передал по селектору слух, разнесшийся по столице: Георгий Димитров уже в Болгарии. Этим героическим человеком гордилась страна.

«Что делать с господами хорошими? — размышлял подпоручик о задержанных им фашистах. — Ясно, что они готовят вылазку, чтобы пробиться в Турцию, и ночью им это может удаться…»

Подойдя к митинговавшим крестьянам, Георгиев отозвал в сторону учителя:

— Надо дело делать. Помогите нам: незаметно оцепите полустанок вторым кольцом. Окопайтесь. Я вам дам оружие…

И через несколько минут полустанок опустел.

Отобрав пятерых самых отчаянных пограничников, Атанас Георгиев ворвался с ними на площадку вагона. Пассажиры были застигнуты врасплох. Только двое, с пистолетами в руках, загородили вход, но болгары выбросили одного в окно, другого заслонил собой посол.

— Руки вверх!

Подпоручик вступил в коридор, раскаленный в этот послеобеденный час. Он заглянул в купе, дверь которого поспешно прихлопнул за собой посол. Стоя спиной к двери, жена посла что-то поспешно прикрывала под столиком. Подпоручик отстранил немку и увидел бочонок:

— Что это?

Знакомый приторный запах, напоминавший благоухание цветущих роз, пощекотал ноздри болгарина. Его знобило в этом раскаленном купе. И на мгновение показалось, что чудный аромат, может быть, только мерещится… Посол Германии плыл перед воспаленным взглядом Атанаса Георгиева в облачке тонкого розового запаха.

— Откуда бочонок? — задохнувшись, спросил подпоручик.

— Вы забываетесь, офицер! Это подарок царицы!

Атанас Георгиев родился и вырос в Казанлыкской долине — в долине розовых плантаций. С матерью и сестрами он каждое лето собирал лепестки с маленьких тернистых кустов. Однажды отец повел его в Казанлык, на фабрику, где в котлах, капля за каплей, выдавливался из многих сотен мешков розовых лепестков самый дорогой в мире экстракт — тот, что по капле примешивается для стойкости к лучшим парижским духам… Это был воистину трудовой пот крестьянской семьи.

В родительской спаленке, за образами, хранился флакончик с урожаем — все достояние отца. Каждая чайная ложка розового масла стоила половину нынешнего офицерского жалованья подпоручика.

— Подарок царицы?… — раздельно произнес Атанас и вдруг разразился безобразным турецким ругательством. — Розовое масло?…

Он взял немца обеими руками за крахмальный пластрон рубашки и потряс, как тряс однажды на казанлыкском базаре вора, укравшего у вдовы Марийки корзину слив. Затем, набравшись терпения, подпоручик Георгиев подождал, пока посол трясущимися руками привел себя в порядок, и приказал солдатам начать по всем вагонам изъятие документов.

— Всю бумагу! Всю! До листка…

Через час Атанас Георгиев с сухим, пылающим лицом, шатаясь от жара, прошел по путям на виду у всех пяти вагонов. Следом за подпоручиком солдаты провезли на тачке посольскую переписку.

Солнце садилось за зелеными холмами.

Остаток вечера подпоручик провел в селе, в своей квартире, выложив пистолет на стол. Восемнадцать посольских баулов, аккуратно сложенных у стены, занимали чуть ли не полкомнаты. Хозяйка дома, старая Костадинка, напоила больного крепким чаем. Его трясло и размаривало.

Изредка с полустанка приходили солдаты, железнодорожники, а то и крестьяне — доложить о происходящем. Тревога сквозила в словах связных: поезд как будто вымер.

Наступила темная южная ночь.