Переход

Едва различимая за шорохом дождя, проникающим через овальное окно спальни, череда трех сладкозвучных нот трижды льется из будильника в изголовье, и Ноэль мягко всплывает из Лона. Так в Занебесной называют сон: слово очень древнее и означает «место, где зарождается все новое». Лучше не пытаться это объяснить! Такова первая мысль Ноэля, когда, скатившись с мшистой кровати, он в два шага оказывается в душевой колонне. Он поднимает чаги-жалюзи и смотрит, как утро выглядывает из-под одеяла удаляющихся грозовых туч. Еще один прекрасный новый день в Сейлле, ивовом городе Занебесной. Сейлле, мир лесных травостоев и лебединых заводей, мечта о старинном предместье райского сада, полнится птичьими мадригалами и дышит утренней дымкой от сотен водопадиков. Но даже этой мирной картине не усмирить беспокойных мыслей Ноэля. Настал большой день, рискованный день, когда он покинет Занебесную ради Земи.

Предрассветные лиловые тени тянутся сквозь его сердце и омрачают тревогой: а вдруг дубликат его не поймет? Ноэль уже решил начать с объяснений, почему в Занебесной мир дубликата называют не Землей, а Земью.

— Ваше название возникло в результате ошибки, — репетирует он вслух. — Уверен, многие в твое время догадались, что жизнь и сама Солнечная система созданы разумом.

«Многие в твое время…» Ноэля коробит от корявого оборота. «В мое время?» — переспросит дубликат. Ну и как Ноэлю связно изложить все, что случилось в течение разделяющей их бездны веков? Огорошить тем фактом, что человечество вымерло задолго до того, как сигналы его теле- и радиопередач достигли ближайшего монитора Контекста в галактике Андромеды?

Сможет ли дубликат поверить в Контекст, если первым делом узнает, что саму его жизнь определил дефект в Разумном Мироустройстве? Как подать тот факт, что монитор в Млечном Пути засбоил и всеведущий Контекст так и не узнал, что на третьей планете в системе Солнца зародился разум, — до того как неразумные создания сами себя уничтожили?

Сливная ниша спускает воду, и пока Ноэль смотрит, как свивающиеся струи, журча, уносят отходы в подземные камеры, у него мелькает случайная мысль: надо рассказать про древомильцев. Ну конечно! «Занебесная выращивает нам все, даже крышу над нашей головой, наших древомильцев… наши дома». Прямо так и сказать: дома. «Контекст спроектировал наши дома, чтобы они о нас заботились». Надо использовать расхожие, общие слова, чтобы объяснить неизвестные.

Вдохновенная догадка захватывает Ноэля целиком, и он продолжает вслух, радуясь энергичной уверенности в собственном голосе:

— Давай я расскажу про биотекстуру и как безупречно увязано все, даже наши выделения.

Он останавливается. «А двойнику это слово известно?» Лучше будет сказать отходы.

— То, что ты спускаешь в канализацию… хотя у нас таковой нет, не только способствует росту твоего собственного древомильца, но и сообщает ему о твоем здоровье, поэтому он выращивает именно те питательные вещества, которые тебе больше всего нужны.

«Вот так, правильно. Начни с этого. С дома. Тогда ему будет легче расслабиться».

В гладком озерце посреди душевой колонны отражается худощавый, белый, как творог, юноша с узкими костлявыми плечами. Ноэль придирчиво изучает свое отражение, зная, что во многом дубликат будет походить на него: жидковатые пряди мышиного цвета, отброшенные со лба, прямоугольного, как кусок мрамора; зеленые глаза, у зрачков коричневые, словно запекшийся на солнце торф; обрубки бровей, птичка морщины над бесформенной бульбой носа и изящный рот, который мог бы показаться женственным, если бы не широкий, как бумеранг, подбородок.

Вдалеке ворчит на прощание гроза.

— Привет. Я Ноэль. Я — это ты, твой клон через два миллиона лет в будущем.

«Чушь», — одергивает он себя, а после нажимает узловатый рычажок, выпуская бодрящий спрей из резервуаров в листьях, куда собрал дождевую воду его древомилец.

— Привет, я Ноэль. Через два миллиона лет Мироустроитель, потерявший вашу галактику, найдет твою лопатку. Я — воспоминание о тебе, выращенное из этой косточки.

Солнечный свет сыплется сквозь ветки золотой трухой. Под пологом ивовых ветвей Ноэль сидит, скрестив по-турецки ноги, на мягком дерне и вглядывается в лицо своей inamorata, запоминая ее черты, сознавая, что, возможно, никогда больше ее не увидит. Это последнее их свидание. Най'а смотрит на него напряженно и беспокойно теребит складки туники. Ее сивиллова красота вибрирует умом, переливается черным, словно сотканная из тьмы собственных зрачков.

— Что если он мне не понравится?

— Это же буду я, — голос Ноэля звучит удрученно, он перестает шнуровать бриджи. Сколько раз он уже ей объяснял? — Мы идентичны.

— Генетически, — упрек в ее голосе становится отчетливей. Сколько раз она это повторяла? — Но он не ты. Он твой двойник, дубликат.

— Он тебе понравится, — слова со вздохом вырываются из потаенного места в душе, куда он прячет воспоминания о ней. — Ему необходимо нравиться тебе.

Най'а подается вперед.

— А что если ему не понравлюсь я?

— Это нереально. — Он берет ее руки в свои. — На Земи нет никого красивее тебя. — Объективно это верно. — Ведь ты — храмица, а значит, сама красота.

— Тогда почему ты меня бросаешь?

Пессимистическое «но я-то не компьютерное создание храма» едва не слетает с его губ.

Черные, как порождение тьмы, глаза всматриваются в его лицо, стремясь заглянуть в душу.

— Ты анамнестик. И что с того?

— Ну да, ну да…

Само это слово звучит гадко. Анамнестик… Анамнестик… Будто не говоришь, а чихаешь. И ведь значит оно всего-то «помнящий о прошлом».

Най'а непримиримо хмурится.

— И каково, по-твоему, будет этому двойнику, когда он из-за тебя тут застрянет?

— После всего, что выпало на его долю? Замечательно!

В этой части препирательств он приводит логические доводы. Но таким разговорам не будет конца, пока он не оправдает сердечные порывы. Ничто другое ее не интересует. За последние двенадцать лун, пока она помогала с приготовлениями к нуль-переходу, они разыгрывали множество вариантов этого спора. Ноэль хмурится, словно разгадывает шифр в покачивании теней под кроной ивы.

— Его жизнь — игра случая. На Земи преуспевают лишь хитрые и изворотливые. Те, кто продает и покупает с алчностью и сноровкой большими, нежели любовь. Остальные же плывут по течению, подталкиваемые событиями. Уверен, он — один из последних.

— Ну и что? — голос пресекается от избытка чувств. — Это случилось два миллиона лет назад, Ноэль. Ему уже не больно.

— Но мне больно, Най'а. — Заметив, что стискивает ее пальцы, он разжимает руки и встает. — Ты же знаешь, что такими, как я, движет сострадание. — Ее скептический взгляд заставляет его продолжать. Сегодня слова Ноэля звучат весомо, ведь произносятся они в последний раз. — У меня есть древомилец. У меня есть ты. У меня есть вся Занебесная, и она готовит меня к успеху на Земи. Как я могу бросить его там, если у него нет ни одного из этих преимуществ?

— Твое место здесь, со мной.

— Ты храмица. Твое место в Занебесной. А я… Посмотри на меня. Я воспоминание о Земи, кризис изъянов.

— И что ты хочешь этим сказать? — Она откидывается на локти, смотрит на него снизу вверх полуночными глазами. Она игнорирует завуалированный довод, мол, «помнящие делают нашу культуру сильнее», и переходит прямо к очевидной истине: — Дубликатам тут тяжелее.

Ей нет нужды объяснять. Дубликаты-двойники помнят Земь — а в Занебесной это всегда травма. Некоторым древомильцам так и не удается успокоить своих новых хозяев, если не стереть их память. А в Лоне дубликаты попросту бесполезны.

Вот тут заключается истинная трудность. Вот почему управляющие Мироустройством не одобряют замен. Управляющие — добрые соседи из гиперпространства, из Контекста, которые зовут себя Три-Сьерра: им кажется, такое словосочетание приятно для слуха человекообразных. Взаимозамена между Занебесной и Земью — процесс сложный и мучительно многогранный и для управляющих, и для хра-мицы; ноша настолько тяжелая, что снести ее способна одна лишь любовь. Разумеется, Най'а его любит. Ведь Контекст именно такой ее создал. Най'а поднимается, фактически складывая оружие.

— Значит, взамен кризиса изъянов я получу кризис без изъяна. Повезло же мне.

— Это мне понадобится везение. — Улыбаясь, он пытается обратить свои слова в шутку.

— Так тебе сказали Три-Сьерра? — Взмах руки, и ивовые плети раздвигаются, как занавеси, открывая янтарно-сказочную панораму перекатывающихся холмов с древомильцами среди хвойных лесов, вересковых пустошей и озер, где отражается небо. — Сказали: испытай свою удачу?

— И не раз предостерегали. Сегодняшний переход — предварительный. Им нужно откалибровать приборы. «Учитываю ли я стохастические опасности путешествия через нулевой портал? Сознаю ли я, что будет, если вакуумные флуктуации хотя бы в малом отойдут от установленных…» Ну… завтракать я тогда начну с динозаврами. — Он берет ее за руку и выводит из переливчатых теней на безжалостный свет. — Удача — сфинкс с острыми когтями!

Красная луна восходит гигантским горнилом. Ноэль целует Най'ю, и девушка прижимается к нему.

— Мы любим друг друга, — горячо шепчет она. Ноэль щекой чувствует исходящий от нее жар. — Возьми на счастье.

— Нуль-портал открыт! — с безопасного расстояния возвещают управляющие, окутанные тьмой среди желтых сосен. — Пороговое ограничение пятнадцать минут. Поспеши!

Беспокойный взгляд через плечо Ноэля упирается в обтекаемые лица, бесстрастно наблюдающие из темных недр леса. Эти маски-иероглифы не сулят милосердия, и если он не вернется после четверти часа на Земи — фр-р! — сами струны, сплетающие его атомы, разовьются… И от него не останется ничего, даже призрачного отпечатка в вакууме.

Последнее «прощай» полыхает во взглядах, которыми они обмениваются с Най'ей, и он поворачивается к нуль-порталу. Это пустая полянка, на которую сквозь кроны ложится косой лунный свет. Он приближается осторожно, сердце у него колотится, но голову все-таки держит высоко, как слепец, пока управляющие не восклицают разом:

— Сейчас! Сейчас, Ноэль! Не медли.

Он бежит по пружинящей траве. Лунный свет нарастает пенным буруном. На безумное мгновение он чувствует себя всеми покинутым, затопленным горем. А потом вдруг подошвы его сандалий с чавканьем опускаются на асфальт. Галогеновый свет душит лунный. Пазухи носа и рта ему обжигает затхлая вонь отходов и аммиака с реки. Поляна и сосны сменились соборными арками внушительного моста. С перекладин его приветствует сонный голубиный хор, а в отдалении сияет огнями электрическое ожерелье другого моста-колосса.

Одинокая фигура в кедах, мешковатых джинсах и темной куртке с капюшоном прислонилась к железным перилам в конусе призрачного фонарного света. Когда Ноэль вышел из косых теней от гигантских опор моста, незнакомец повернулся и дернулся в сторону так резко, что с головы у него съехал капюшон, открывая пугающее отражение Ноэля, идентичное, если забыть про сбритые виски и ржавые полоски бакенбард.

— Какого черта…

— Не бойся.

Ноэль вышел из темноты в облачении Занебесной: серебристой блузе с широким воротом, светлых, затейливо зашнурованных бриджах и высоких сандалиях. В смазанном серебристо-оранжевом свете он казался архаичным, сиротливым призраком, его длинные волосы разметал речной ветер.

— Я не причиню тебе вреда.

— Эй, ты… не подходи!

Ноэль застыл на скользком асфальте.

— У меня мало времени.

— Вот черт! — Потрясение дубликата вырвалось невнятным шепотом, глаза у него расширились, все тело напряглось в готовности бежать. — Ну надо же! Ты кто такой?

— Ноэль. — Попытавшись улыбнуться, Ноэль выдавил гримасу. — Я твой клон.

Последнего слова дубль явно не понял.

— Ноэль? Мой близнец или еще кто?

— Вроде того. — Вздернув подбородок, Ноэль протянул правую руку, намереваясь спросить: «Как тебя зовут?», а дубль, будто Ноэль занес над ним кулак, попятился, бормоча:

— Нет у меня никаких братьев.

И слишком поздно, лишь после того, как сила тяготения взяла свое, Ноэлю вспомнился маленький твердый предмет, который Най'а вложила ему в руку.

Звякнув, точно хрупкая льдинка, нефритовая монетка запрыгала по грязному асфальту. «На счастье», — сказала Най'а… Ноэль уставился на… Ну, само это слово считалось в Занебесной кощунством: обол. Такой есть у каждой храмицы. Ядро ее метаболизма, бесконечность в песчинке, монетка судьбы. Она напрямую связывает храми-цу с Контекстом. И это родство так тесно, что его не выразить трансчеловеческим языком, а когда храмицы пытаются вместить его в слова, когда вслух излагают свои наблюдения из гиперпространства, пытаясь метафорами перевести на уровень органического бытия, их речь звучит оскорблением: «Разум — наезженная колея Контекста… Жизнь — кошель голодных призраков… Самая грязная часть тела — рот, и все произнесенное — испражнения». Храмицы рано научаются избегать разговоров о Контексте, люди их и не спрашивают, а обол девушки обычно прячут на наименее грязной и, как правило, скрытой части тела.

И сердце Ноэля заходится — не только потому, что обол Най'и скачет по земле, но и потому, что он понимает: пока Най'а разлучена со своим оболом, Контекст не способен регулировать ее биокине-зис. То есть через несколько дней она умрет.

Обол же замедлил бег и лег между кедами дубля, и двойник присел, чтобы его подобрать.

— Отдай! — Настоятельный приказ спугнул «близнеца», и когда Ноэль решительно шагнул вперед, парнишка бросился бежать. — Эй! Он мне нужен!

С воплями Ноэль ринулся следом.

Почти беззвучно дубль сбежал с освещенной набережной на тенистую тропку и, натянув на голову капюшон, растворился в тенях сонных улиц.

Закат ложится на западе слоистыми полосами. Под соснами — скелетные силуэты управляющих, эти светящиеся лица обтекаемы и выпуклы, как у мурен. Глядя на них, Ноэль и Най'а понимают: смерть — последний приют в Занебесной. Никто здесь не умирает от несчастного случая, своей или чужой руки. Контекст моделирует все душевные порывы, чтобы они постепенно вели к сокровенной радости, уготованной всем.

— Но если твой дубль не поменяется с тобой местами или попадет сюда без обола, как мы, Три-Сьерра, поможем Най'е? На Земи мы бессильны, и у нас нет способа вернуть обол.

Их гипнотические голоса безмолвны.

— Мы дали тебе исчерпывающие инструкции. Ты не должен был брать с собой ничего, помимо одежды на теле.

Легкий ветер полнится ароматами великого леса. Ноэль вдыхает пряный запах сосновой смолы и не успевает открыть рот, как Най'а произносит:

— Я уже говорила. Это я в последний момент навязала ему обол. Не хотела жить, если он не вернется, если в ваши расчеты вкралась ошибка.

Ноэль ждет ответа. Но слышит лишь стук своего сердца. Рубиновые огни скользят за деревьями. На фоне изукрашенного драгоценностями мира тенями движутся управляющие, держат совет. Журчат голоса.

— Если твой двойник попадет сюда, пусть принесет обол, или не пройдет нескольких дней, как Най'а примет сокровенную радость. А без нее твой двойник лишится храмицы. Тогда Три-Сьерре придется создавать ему особые условия. Нам не нужны лишние хлопоты.

По пути назад к древомильцам под долгими и пурпурными вечерними тенями Ноэль признается:

— Он не тот, на кого я рассчитывал.

— Ты имеешь в виду дубля?

Ноэль рассеянно смотрит на ковер еловых иголок и случайно подобравшиеся к тропинке грибы.

— Он выглядит как я, но он не я.

— Конечно, он не ты.

В неверном свете звезд, ведь луна еще не взошла, Най'а останавливается, волнистые волосы ложатся ей на плечи, и в глубине ее зрачков клубится чернота.

— Он живет на Земи, Ноэль. Чего ты ждал?

— Я думал… Ну, я думал, что лучше знаю его. — Он поднимает изумленный взгляд и видит лицо, печаль которого вот-вот выплеснется через край, словно вода из ведра. — Он не узнал меня. Я для него был лишь призраком. А теперь я понимаю, что и для меня он не более чем призрак. Весь их мир, Най'а, лишь обернувшийся кошмаром сон.

— Что ты собираешься делать?

— Отправлюсь туда, как и планировал. — Решительным шагом он направляется к древомильцам. — Теперь другого выхода нет. Я разыщу твой обол.

— Ты? — Крепко взяв его за локоть, она всматривается в него напряженно, старается обуздать надежду. — Ты вернешься? Ко мне?

Удивление в ее голосе чуть умеряет его разочарование.

— Ты была права, Най'а. Тебе он не понравится. Прости… прости, что я увлекся этой безумной затеей. Я найду обол и непременно вернусь.

— Если тот, другой, его не потерял, — шепчет Най'а.

— Я найду его, — шепчет в ответ Ноэль.

Держась за руки, они неспешно покидают лес и оказываются на краю озера, расчерченного тенями стволов, словно зебра. Они садятся на сланцевый уступ над галечным пляжиком, и Ноэль погружает лицо в ее волосы, вдыхает глубоко, вбирает в себя запах ее естества, который намерен взять с собой.

— Мы всегда будем вместе, — заверяет она, — даже если ты не вернешься.

— Вернусь.

— Эта уверенность останется здесь, в Занебесной. — Проникший в щель среди облаков лунный луч ложится им под ноги кинжалом. — На Земи нет уверенности ни в чем, Ноэль. Ни в чем, помимо гибели.

 

Шифрованный циферблат часов

Солнечный свет золотой пудрой сыпался меж ветвей. Сидя на спинке парковой скамейки, подтянув на сиденье ноги в кедах, Леон рассматривал кусочек нефрита, который выпал вчера у его двойника. Меньше четвертака, больше никеля, тоньше десятицентовика и на ощупь такой, словно его из морозилки вынули. Сколько ни сжимай кругляшок в ладони, сколько ни выставляй на солнце, все равно остается прохладным. На обеих полированных сторонах по девять точек: «………» — и ничего больше.

— А вот Причастие! — забормотал он на манер зазывалы, когда мимо прошаркал потенциальный покупатель. — Меловая Пыль. Смоляной Ангел. Причастие.

Подошел Черепаха, при пожатии сунул ему в ладонь наличку, а заодно незаметно забрал кодированную цветом промокашку, чтобы в дальнем конце парка обменять на их долю. Скучища, временная работенка, когда нет ни шанса сбыть товар на сторону или стырить наличку. Но ему нравилось сидеть в парке: зашибаешь достаточно, чтобы еще через четыре месяца завести собственную базу и выйти на опт. Обычно мозги его так и вибрировали в предвкушении сногсшибательных перспектив. Но не сегодня. Нефритик успокаивал.

— Кому Причастие? Меловую Пыль? Смоляного Ангела?

— Что это у тебя, Леон? — мягкий голос, перекатывавший слова, как черничины, принадлежал единственно важному для него человеку на свете. — Дай посмотреть.

Не оборачиваясь, он поднял зеленый кружочек, и аккуратные ноготки фиалкового цвета ловко выхватили его. И тут же последовал краткий вдох удивления. Он криво улыбнулся солнечной лужайке.

— Холодный, да?

— Как лед. — Она скользнула на скамейку, устроилась у него между ногами. В огромных солнечных очках, длинной черной блузе, блестящих брючках в обтяжку и зашнурованных ленточками сандалиях до колен она казалась тоненькой, как тень в полдень. — Что это?

— Откуда мне знать?

Он рассказал, как ночью под мостом утащил нефритик у своего близнеца.

Отблески камня мелькали отражениями в очках девушки, пока она вертела кружочек в пальцах.

— Ты под кайфом был?!

— Ха!

Собрав стриженые волосы подруги в кулак, он легонько встряхнул ее голову.

— Честное слово?

— Зуб даю. Как свое отражение увидел. Только с длинными волосами. — Он уставился в послеполуденные тени на мозаичной дорожке, точно пытался решить геометрическую задачку. — Как, по-твоему, кто он?

Снова пришел Черепаха, и во время передачи Тейма вложила монетку меж губ в персиковой помаде. Холодок обжег ей зубы, и боль зазвенела у нее в душе горестным пониманием, что она сидит на этой парковой скамейке, где за деньги можно купить самое отчаянное счастье на планете — а сама она этого счастья не хочет. Живо вспомнились обкуренная грусть матери и неоплаканное одиночество сестры, уставшей от всего, кроме синего дыма в стеклянной трубке кальяна. Она выплюнула нефритик.

— Эй!

Леон перемахнул через нее по-лягушачьи, едва не сбил с ног Черепаху и одним прыжком догнал катящуюся меж трещин и окурков монету.

— Да что на тебя нашло, Тейма?

Через черные очки подруга пригвоздила его сердитым взглядом.

— Твоя штука хотела мои мозги съесть.

— Ну да?! — С бессильной ухмылкой он поднял монетку. — Ага, значит, ты тоже заметила.

Тейма нахмурилась, переваривая свое возмущение, а после понизила голос:

— Жуть от нее, Леон. Лучше выбрось.

— С ума сошла?

Крутанувшись на каблуке, он вернулся и сел на скамейку, держа перед собой нефритик. Камешек холодно блеснул на солнце.

— Тут какая-то магия, детка.

Бритвы звезд брайлем вырезают знаки слепого случая в небесах. Ноэль один шагает по дорожке заброшенного сада за Сейлле. Рассеянный лик луны освещает путь средь узловатых одичавших яблонь и замшелых камней разрушающейся стены. Крах Отшельник, звероватый коротышка в одежде из сыромятных шкур трофейных животных, спустился с предгорий бескрайнего вереска и серебряных дней, где стоит его каменная хижина. Вот уже восемьдесят циклов каждое полнолуние Крах встречался с Ноэлем и другими беспокойными анамнестиками среди сумрака деревьев в синем безмолвии лунного дыма. Драма связывает их: декорации дикого мира, сломленного мира.

Крах, как и Ноэль, анамнестик, но в отличие от своего пылкого ученика Отшельник давно бросил данный ему древомилец, чтобы жить собственным умом и добычей с пустошей. Сейчас он невозмутимо восседает среди поганок и репейника в амфитеатре запущенных садовых террас.

— А, это ты, Познай Эля! — Эхо разносит его голос меж лиственниц, увитых плетями гороха. Среди приверженецев Краха был один дубль, раввин на Земи, и от него Крах узнал, что Эль — библейское имя Бога, и теперь не упускает случая радостно напомнить Ноэлю, что его имя означает «рождаться», добавляя: мол, если ты родился в Занебесной, то уж точно познал Эля. Крах умеет отпускать шутки, но он не духовный учитель в традиционном смысле, и если на него поднажать, неохотно признает: «Мир сам по себе священное писание».

Ноэль тяжело садится на землю. С рыданиями рассказывает о случившемся.

— Во-первых, возьми себя в руки. — Крах подается вперед; звякают, сталкиваясь, вплетенные в сальные косицы бусины. — Земь не место для глупцов с расстроенными нервами.

— Мне вообще не следовало туда отправляться.

— Верно. А теперь ты отправляешься снова. Поскольку должен. — Исходящее от него внутреннее спокойствие заставляет Ноэля собраться, рыдания замирают. — Вот почему ты послал за мной.

Ноэль утирает рукавом слезы.

— Твой дубль — не ты. — Крах отклоняется снова. Монголоидные глаза напоминают шрамы. — Повтори.

— Мой дубль — не я.

— На Земи люди ежеминутно умирают по ошибке или из-за злого умысла.

Голова Ноэля тяжело повисает.

— Тут нет ничего нового, Крах.

Темно-медная кожа Отшельника словно впитывает лунный свет.

— Кем бы ни был твой дубль, он страдал. И он опасен.

— Древомилец меня подготовил. — Гнев подталкивает Ноэля. — Послушай, старик, из-за тебя я стал задумываться о том, чтобы поменяться местами с дублем. — Он обвиняюще вскидывает голову. — Ты ведь проповедуешь естественную жизнь, так? Мол, надо быть верным своей истинной природе. Вот так я и решил поступить. Жить в диком и сломленном мире. Это должно было стать актом сострадания, а обернулось кошмаром. И я не знаю, смогу ли все исправить. Возможно, я не вернусь. Поэтому пришел попрощаться.

— Чем хорошо прощание, Познай Эля? — Крах сияет, бесконечно довольный собой, мудрый странник, охотник на антилоп и афоризмы, и гордо выдает старинный трофей: — Мы машем, показывая, что наша рука пуста. Пустая рука, полная тоски.

— Думаю, это попадает под категорию казуистики.

— И подобные слова говорит человек, который получает свое пропитание от дерева. — Крах разражается лающим смехом. — Когда приходится самому себя кормить, быстро понимаешь, что «Привет» и «Прощай» в самом деле случаются. Пустота и Наполненность. Выбор есть лишь в мечтах, а большинство не умеет мечтать и потому не имеет даже такого.

Ноэль опускает голову.

— Сомневаюсь, что хоть когда-то тебя понимал.

— Хорошо. — Коричневые и твердые, как кирпичи, руки Краха ложатся на плечи Ноэля. — Значит, когда вернешься, нам будет о чем поговорить.

Закат заложил запад змеями-полосами. Леон и Тейма стояли под стальными опорами колоссального моста.

— Вот тут я его видел. — Леона подгонял адреналин, не давая стоять спокойно. — И я сдрейфил! Он хотел поговорить, назвал свое имя. А у меня крышу снесло. Я просто сбежал!

— Ну не совсем же она у тебя поехала. — Подобравшись сзади, Тейма запустила руки в карманы его черной куртки на молнии. — Ты стащил нефритик.

Он прижимается к ней спиной.

— Ага.

— Как его звали?

— Джоэль… нет… Ноэль. — Достав из кармана нефритик, он повернулся в объятиях Теймы, едва не коснувшись ее носом. — Я подумал: если мы придем сюда вдвоем и его штуковину прихватим… ну, туда, где я ее получил, может… может, мы что-нибудь почувствуем.

Со дна ее медовых глаз поднялось согласие. Она сжала ладони поверх его, и обол из двух миллионов лет в будущем на мгновение превратил сумерки в пылающий меч. Когда жгучее лезвие вернулось в ножны темноты, черная мысль одновременно омрачила обоих. Какой-то ангел решительно и бесповоротно изгнал всю их планету во тьму случайностей и преступлений, а после удалился в неведомый, запретный, яркий мир, оставив их в серой безвестности, где становится все темнее.

Оба разом отпрянули, и обол звякнул об асфальт.

— Господи, Леон! — Тейма уставилась на него сквозь пелену жарких слез. — Господи Боже! Что это было?

— Хрена я знаю! — Хмыкнув с угрюмой бравадой, Леон присел над оболом, но не коснулся его.

— Ты тоже это почувствовал, Леон. — Она попятилась. — Я почувствовала, как ты почувствовал.

Он передернул плечами.

— Ну, почувствовал. Словно сделал глубокий вдох очень холодной ночью. В каком-то далеком-далеком месте. И внутрь тебя забирается нереальное одиночество, будто дома у тебя вообще нет.

— Это проклятие, Леон! — Она все пятилась. — Такое ощущение, будто нас прокляли.

— Проклятие?! — Он натужно рассмеялся. — Где ты этого набралась, Тейма? В воскресной школе?

Она перевела взгляд на реку, серую как асфальт, на красный мазок, зависший в небе.

— Только не говори, что сам туда не ходил.

— У нас воскресенье ничем не отличалось от будней: смотри не попадись под ноги пьяной мамаше и ее обдолбанным хахалям.

Леон подобрал обол, и чувство ущербного одиночества пропало: утекло ему в душу, забралось поглубже и принялось осматриваться в самой ее сердцевине, о которой он даже не подозревал. И словно издалека он услышал собственный голос:

— Рассерди ее, и если она не даст тебе оплеуху, то прижжет сигаретой шею. Под волосами, где не видно.

Тейма все отводила глаза, точно стыдилась.

— Оставь эту штуку здесь, Леон. Пойдем. — Все еще не глядя на него, она протянула руку. — Пойдем, приятель. Пора убираться отсюда.

Спрятав нефритик в карман, Леон рывком поднялся, взял Тейму за руку, и вместе они поспешили в лиловую ночь. Странность последовала за ними. Их шаги отдавались гулким эхом, точно в пещере. Вспышки света, краткие, как от огонька спички, кружили и расплывались разводами на радужке, если посмотреть на них прямо. И грусть рыскала в их сердцах, как ветер по ржаному полю.

— Ты его сохранил. — Остановившись, как вкопанная, Тейма уставилась на него возмущенно. — Леон! — Его имя на мгновение повисло обвинением, а после она взяла друга за локоть и потащила к перилам. — Выбрось его в воду.

Он неловко заерзал.

— Выбрось, не то я уйду.

Он было обиженно выпятил нижнюю губу, но пожал плечами и отвернулся.

— Тогда уходи.

Ночь возносит Орион на небо. На пустынной полянке, окруженной желтыми соснами, Многомирье кружит прозрачными радугами — точь-в-точь опрокинутый водоворот. Луна еще не поднялась, и во тьме различимы смутные воронки гипнотических фантомов — нуль-портал. Когда из леса летят крики («Иди, Ноэль! Не медли!»), Ноэль даже не оглядывается. Управляющие запретили Най'е приближаться к порталу. Он решительно шагает в многоцветную вихревую воронку.

Портал столь тщательно откалиброван по первому переходу Ноэля, что он не испытывает ни тени головокружения. Высокие стволы с сучьями, скрипящими, как старые седла, исчезают, и в мгновение ока перед ним раскидывается ночной город. Его приветствуют выхлопы, вонь отбросов, пульсирующий запашок мусора и грохот машин. Он вдыхает этот мир, измученный запах дикого и обездоленного человечества, и, не обращая внимания на страдания и нищету кругом, на горестное завывание сирен, ищет на ночных улицах собственное лицо.

Дубля он нашел за расчерченной граффити витриной кубинско-китайской забегаловки. Напротив его изначального «я» сидела за пластмассовым столиком молодая угловатая женщина с волосами, как обкромсанные вороньи перья. Они вполголоса ссорились, не желая привлекать к себе внимание, хотя замечать их было некому, ведь тут не было никого, кроме усталой женщины за стойкой раздачи.

Под ногами Ноэля зарокотал гром подземки, когда, лавируя меж торопливыми пешеходами, он подошел к дверям забегаловки. Дубль увидел его, стоило Ноэлю переступить порог, и вскочил так внезапно, что опрокинул стул.

Девушка в черном повернулась и, разинув рот, уставилась на двойника Леона.

Ноэль подошел к дублю почти вплотную и заговорил вполголоса. Его слова и взгляд, устремленные в собственное ошарашенное лицо, сочились ядом.

— Отдай, что взял.

— Что? — Дубль моргнул, словно не понял.

— В левом кармане. — Едва переступив порог, Ноэль уловил угасающую тягу Най'и, жалобную песнь, несущуюся через два миллиона лет, оттуда, где она ждет, умирая. — Не то я отниму силой.

Двойник храбрился, но отступал.

— Черт… Да кто ты такой?

— Леон… — В изумленном взгляде девушки завихрилось понимание. — Это его вещь.

— Заткнись, Тейма!

Леон замахнулся, метя кулаком в нос Ноэлю. Развернувшись от талии, Ноэль поймал его локоть необычным верхним захватом, от которого всю руку прошила боль. Из горла Леона вырвался вопль.

Продолжая блокировать нервный узел в локте, Ноэль запустил руку в левый карман джинсов Леона и достал обол. Потом подошел к упавшему стулу, поднял его и опустил на сиденье обезвреженного дубля. На ладони Ноэля нефрит словно бы напитывался токами его собственного костного мозга. Добродушно улыбнувшись удивленной женщине за стойкой, Ноэль вышел на улицу.

— Подожди! — Тейма бросилась следом. — Не уходи!

Ноэль помедлил в потоке пешеходов. Окутанный вонью немытых тел, дизельного дыма и тухлого запашка мусора, он упивался тем, что находится здесь, под иероглифами неона, поэтому ласково обернулся навстречу изумленной девушке.

Бритвы звезд брайлем вырезали знаки слепого случая в небесах. Вандалы перебили фонари, приблизив созвездия к тьме, безраздельно царящей среди деревьев в парке.

— Подожди. — Тейма прильнула к Леону, и оба они остановились на углу перед угольно-черным провалом входа в парк. — Там опасно ночью.

— Не бойтесь. — Впереди маячили белые одежды Ноэля. — Нам нужно поговорить наедине. Ты ведь сказала, что хочешь поговорить, так?

— Ага. — Леон пританцовывал на месте, нервно высматривая бритоголовых с битами, хозяйничающих ночью на улицах. — Но не хотелось бы, чтобы нас грабанули.

— Ничего не случится. — Ноэль поднял повыше обол, и тьма вокруг него вздохнула удачей, приобрела едва уловимый аметистовый ореол. — Мой запах отталкивает врагов. Кроме тебя, Леон. Наверное, потому что генетически мы идентичны. Извини, что сделал тебе больно.

— Запах? — Леон размял все еще ноющую руку. — Знаешь, а ведь смысла в твоих словах ни на грош.

— Знаю. — Ноэль чуть склонил голову. — Идем.

Они сели за столик под задымленными звездами и мутными неоновыми огнями, и Ноэль тихонько начал рассказ:

— В декабре тысяча девятьсот первого года немецкая корпорация «Телефункен Сендер Систем, Берлин» дала денег Гульельмо Маркони для создания радиостанции на Ньюфаундленде. На своем оборудовании Маркони уловил последовательность из трех кратких щелчков: «С… С… С…», сигнал кодом Морзе, без проводов переданный через Атлантический океан. Это изменило мир, доказав, что горизонт не помеха радиопередачам. Вскоре английский физик Оливер Хевисайд постулировал существование в верхней атмосфере ионного слоя, который отражает радиосигналы. Это был слой Хевисайда, который сейчас называют ионосферой.

Даже в отблеске звезд Ноэль заметил, что Леон и Тейма смотрят на него, будто на буйно помешанного.

— Два миллиона лет спустя этот сигнал достиг ближайшей галактики. — Ноэль подождал, когда до них дойдет смысл слов. — Высокоразвитая коммуникационная система приняла его и пришла к выводу, что на этой планете появились разумные существа. Но к тому времени человечество уже давно вымерло.

— Вымерло? — Щетинистые брови Леона недоуменно сошлись на переносице. — Но ведь мы еще тут.

— Он из будущего, Леон. — Лицо Теймы сделалось безмятежным, уверенным и почти пророческим, когда она совместила факт существования двойника Леона с нефритовой монеткой, которая так легко забрала и усвоила ее воспоминания. — Кто ты? Почему ты похож на Леона?

Ноэль хотел, чтобы они поняли. В их обезумевшем мире любое объяснение лучше никакого, пусть даже они его неверно оценят. Поэтому он рассказал им про Контекст, создавший вселенные-мембраны, каждая из которых — карточка памяти в космическом компьютере, созданном, чтобы запустить в гиперпространстве программу, не поддающуюся человеческому разумению. Он силился объяснить, как каждая мембрана разархивировала собственные микросхемы фундаментальных элементов, создавая микропроцессоры — мозги, способные на сложные метакогнитивные функции. Чтобы отыскивать и взращивать эти «мозги», Контекст «слушал», выискивая первые сигналы ДНК — штрихкодовый пульс биогене-рированных фотонов. Но в Млечном Пути такое устройство дало сбой, и Контекст не узнал (не узнает) о существовании людей и китовых еще два миллиона лет, пока «С… С… С…» не дойдет до Андромеды.

Он перешел к рассказу о Занебесной, когда возле столика развернулась гигантская радуга, будто сотканная из сигарного дыма. Леон и Тейма с криком отпрыгнули.

— Это еще что? — заорал Леон.

Но Тейма поняла и, расширив глаза, придвинулась ближе.

— Тейма! Нет! — завопил Ноэль и, вскакивая со стула, споткнулся.

Леон дернулся за ней, развернул ее, схватив за руку и повалился назад. Он рухнул в нуль-портал, где тишину разорвал безмолвный крик, и исчез со слабым хлопком, будто открылась банка «кока-колы».

В стеклянистом воздухе размытые облака плывут сгустками света. Леон приходит в себя в шелковистой тишине лавандовых ароматов. Мысли стоят в нем безмятежные, будто языки синего пламени: «Любовь — мое царство, тайна служит границей далеким горам… И тянет их пересечь. Но не сейчас, та сокровенная радость…»

— Все хорошо.

Аромат, сладкий как свежая стружка, заставляет его сесть, и он видит перед собой девушку, чьи азиатские глаза, ленивые и мудрые, сияют восторгом на загадочном, полном животной магии лице, смуглом, с плоским носом; пухлые нубийские губы словно созданы открывать тайны.

— Теперь все будет хорошо.

— Кто ты?

— Я Най'а, храмица Ноэля. — Она помогает ему подняться и отступает на шаг — высокая, атлетического сложения девушка с иссиня-черными косами, заплетенными и перевязанными у талии шафрановыми ленточками. Ее туника расходится складками цвета индиго и льнет к изгибам изящного тела розовато-лиловым. Под прозрачным сводом небес сосны перебрасываются светом и ветром.

— Добро пожаловать в Занебесную.

Он готов заплакать как дитя при виде такой красоты.

— Как?.. Что?..

Почти ощутимая забота Най'и заставляет его умолкнуть.

— Твой древомилец все объяснит. Дай ему день-другой.

— Мой — что?..

— Разве Ноэль не рассказал о древомильцах? — Она в замешательстве. — Он говорил, что начнет с них. — Потом складочки у нее на лбу разглаживаются. — Что-то случилось?

У Леона подкашиваются ноги, и он тяжело садится, а после смотрит в небо, колодец его сердца полнится эхом. «Он из будущего, Леон».

— Тейма…

Най'а опускается перед ним на корточки, и небо ее черных глаз прокладывает сияющую тропу прямо ему в сердце.

— Расскажи, что случилось.

Он зачарованно слушает собственные слова: словно в героиновом угаре пересказывает все до последней детали, как ребенок, не уверенный, что важно, а что нет. Когда он заканчивает, она встает и уходит к величественной колоннаде деревьев. Он поспешно вскакивает, чтобы бежать следом.

— Ты отправишь меня назад?

— Не могу. — Най'а пожимает плечами. — Три-Сьерра не бюро путешествий.

— Кто такой Три-Сьерра?

— Фонетический алфавит. — Ее слова падают мягко, безжизненно. — Три раза повторенная буква «С» — первый радиосигнал. Кон-стекст вообще таков. Он строит из уже имеющегося. Вот почему в Сейлле говорят на современном английском. В других местах дело обстоит иначе.

— Компьютерная чертовщина. — Леон отдувается, поспевая. — Ноэль сказал, люди вроде как в компьютере.

— Засыпая, мы выходим в он-лайн и обрабатываем те части программ, которые Контекст в тот момент прогоняет в гиперпространстве. — Она говорит словно во сне. — Это Лоно.

— Лоно… то есть как лобок?

— Сон — самоцель. Все остальное бессмысленно. — И глаза у нее, словно у чучела зверька. — Сплошь отдых… веселье.

— Контекст… Три-Сьерра… — Когда они входят под сень леса, он перепрыгивает с корня на корень. — Я могу с ними поговорить?

— Ты уже говоришь. Управляющие видят и слышат все в Сейлле.

— Мне надо вернуться! — Он громко обращается к деревьям: — Мы с Теймой… мы пара. У нас есть планы. Я не могу просто так ее бросить.

— Ноэль позаботится о ней.

— И что? А ты позаботишься обо мне?

— Нет. Это дело древомильца.

— А как же ты?

Не останавливаясь, не глядя на него, она продолжает мертвенным голосом:

— Древомилец… Теперь это твой дом. И он сообщит тебе все, что ты захочешь узнать.

— Нет, я про тебя саму говорю. — Он забегает вперед и заглядывает в темные глаза, где притаилась боль. — Я не хочу учиться у дерева. Я хочу узнать от тебя.

— Извини, Леон. — Она качает головой, идет дальше. — Произошла ошибка. Я не могу быть с тобой.

— Ошибка? В таком месте? — его голос звенит насмешкой, а то и вызовом. — Что за недоумки, эти ваши управляющие?

Но Най'а упрямо идет дальше.

Ночь вознесла Орион на небо. Ноэль удивляется, как точно он совпадает с картинкой, которую вживил ему древомилец. Два миллиона лет Охотник скользил иероглифом в черноте.

— Ты меня слушаешь? — обозленно рявкнула Тейма. — Леон пропал!

— Такова Земь. Мир случайностей. — Ноэль притушил безутешный огонек в глазах, наполнившихся слезами. — Мне казалось, я все продумал. — Он взглянул на обол: монетка словно бы съежилась.

— О Господи! — Тейма схватила его за руку. — Да очнись же!

Ноэль проследил ее испуганный взгляд. Из ночных теней надвигалась свора: восемь громил, одни бритоголовые, другие с навороченными прическами, одни полуголые, другие облаченные в кожаную рванину. Тяжело ухали башмаки, громилы наступали с тупой решимостью. Их выжженные взгляды бешеных псов он встретил невозмутимо — споткнувшись, они застыли, задние налетели на передних, словно за спиной Ноэля встал на дыбы скакун из Апокалипсиса. Банда рассеялась, растаяла в темноте.

Тейма изумленно посмотрела им вслед.

— Что произошло?

— Они меня учуяли. — Ноэль снова перевел взгляд на обол. — Я что-то такое съел.

Тейма подавленно опустилась на скамейку. Ночь текла.

С судорожным вздохом Ноэль встал и уронил обол в карман.

— С Леоном все будет хорошо.

— Нет, не будет. — В лице Теймы сочувствие боролось с горечью.

— Он не со мной. Ноэль сел рядом.

— Ты права. — И убитым шепотом добавил: — Прости.

Тейма раскачивалась из стороны в сторону. Ноэль поднял глаза к звездам, угрюмым и безмолвным, и стал думать о Крахе и его лающем смехе. «Земь не место для глупцов с расстроенными нервами». Земь принадлежит Элю — и если у Эля был какой-то замысел, то заключался он в том, чтобы научить людей жить свободно, независимо от чужих планов и замыслов, включая самого Эля. Ноэль — No El — Нет Эля.

— Ну и каково там будет Леону? — Девушка не смотрела на собеседника, сидела, понурившись. — Будет он счастлив там, откуда ты пришел?

Он улыбнулся Ориону.

— О, да. — И, полной грудью вдохнув промышленную ночь Земи, добавил: — Занебесная создана как исполнение мечты — вплоть до сокровенной радости.

— Вот как? — Девушка скептически прищурилась. — Тогда почему ты свалил?

— Из сострадания. Я думал, что сумею помочь. Никто мне не препятствовал, никто не отговаривал. — Он хотел замкнуться в обиженном молчании, но все же закончил: — Кроме Най'и.

— Твоей женщины?

— Больше чем женщины. — Его пронзила догадка. — Это превыше пола.

— Твоя половинка.

— Вроде того.

— Так же, как и Леон для меня. Мы строили планы. Мы собирались выкарабкаться, одолеть судьбу. — Ее губы беззвучно шевельнулись, потом прошептали: — Най'а о нем позаботится?

— Нет. — Краткое слово разверзло пропасть, куда он не готов был заглянуть, и через ткань туники он коснулся обола. — Най'а ему не понадобится. В Занебесной для него уже приготовлено место. Я его клон… его близнец…

— Да знаю я, что такое клон! Как овца, которая была собственной мамочкой. — Девушка откровенно его изучала. В темноте казалось, что меж ее глаз бьется жилка, словно в Тейме борются разум и безумие. — Ты выглядишь в точности, как Леон. Жуть какая-то. А мой клон в Занебесной есть?

— Возможно. Там много клонов. — Он встретил ее оценивающий взгляд, дал освоиться с мыслью о своем жалком сходстве с ее любимым, а сам ждал, когда же наконец она в полной мере осознает ужас своей утраты. — Мне жаль, что так вышло с Леоном. Я…

Под деревьями закружили призрачные радуги. Тейма вскочила.

— Леон!

Не успел Ноэль ее остановить, как она бросилась в переливчатую воронку и столкнулась с высокой женщиной, которая схватила ее за руки, закружила и швырнула в нуль-портал.

Перистые облака свиваются в голубом небе паутинками. Впереди раскинулся матиссовский ландшафт можжевеловых склонов и замшелых валунов, и щетинящиеся иголками гигантские ветки парируют выпады ветра. Из елового рая Тейма и Леон выходят, держась за руки, по колено утопая в альпийских маках.

— Мы не за небом, детка, — говорит Леон в порыве разделенной радости. — Это Занебесная, «за» и «небо» слитые в одно. Как и сказал Ноэль, Контекст назвал тут все в честь нашего первого радиосигнала, нашего крика в космос. Хевисайд был одним из ученых, придумавших радио, на другие языки его имя переводится как «Земля за небом», отсюда и название этой планеты. Вон те деревья? Это лес Морзе в честь Сэмюэля Морзе, изобретателя телеграфа. А Три-Сьерра — сигнал Морзе, который принял Маркони. Это тэг менеджеров Мироустройства, их тут зовут управляющими. Их дело следить, чтобы в Занебесной все шло гладко, но они не люди. Они… как обрывки снов. Сама увидишь.

— Ух ты, милый. Не гони лошадей. — Тейма обнимает его и счастливо убеждается, что он осязаем, это не сон. И сам воздух кажется осязаемым, опушенный конфетти спор и летучими зонтиками одуванчиков. — Я думала, что потеряла тебя.

Он прикусывает мочку ее уха и улыбается, такой счастливой улыбки она никогда прежде не видела.

— Три-Сьерра вмешались, когда я им показал, как облажались их жалкие задницы. Они авралов не любят.

Она отвечает шаловливой улыбкой.

— И как же нам полагается вписаться в этот мир?

— Мы больше не отбросы, Тейма. Это все в прошлом, осталось два миллиона лет назад. Оглянись вокруг.

Солнечные зайчики гоняются за тенями облаков по долинам рододендронов и зеленым лощинкам. Водопадики свивают радуги, питают ручьи, бегущие через луга пурпурных астр и прибежища карликовых сосен. Алые и желтые планеры кружат в синеве, и серебристые лодки на солнечных батареях поднимаются с воздушными потоками.

— Все здесь одна сплошная вечеринка, детка. Никакой работы. Никаких болезней. Никакой старости.

— А дети?

В наигранном раздражении Леон втягивает голову в плечи:

— Тебе еще не надоело?

— Ну?

— Надо тебя покормить. — Обняв подругу за плечи, он разворачивает ее, и по зеленому склону они спускаются вниз, к зеленым рощам и ленточкам перекатов на реке. — Правду скажу. Я тут три дня и все узнал из еды.

У Теймы брови лезут на лоб.

— Из еды?

— Ну да! Видишь деревья вон там? — Он кивает в сторону далеких холмов, коронованных одиноко стоящими баобабами и баньянами. — Это древомильцы. Ну… как если соединить «дерево» и «кормилец», потому что все, что нам нужно, исходит от них. Одно из них наше. Раньше оно принадлежало Ноэлю, но сконструировано как раз под меня, потому что он мой клон. Все клоны — анамнестики, то есть «запомненные» или «воспоминание о чем-то». Он был памятью обо мне, значит, его древомилец — мой. А теперь и твой тоже. Помнишь ту цепочку, которую ты мне сплела из своих волос? Я отдал ее древомильцу. Теперь он все о тебе знает. Какие тебе нужны витамины. Какую еду ты любишь. Чему смеешься. Все.

Она смотрит, как стайка изумрудных зябликов закладывает вираж в прозрачном воздухе.

— Жуть какая-то.

— По сравнению с улицами? Да что ты! Тут нет ни улиц, ни банд. Вся планета — сплошной парк. И этот парк построен на радость человекообразным. — Леон по-обезьяньи ударяет себя в грудь. — Ведь именно это мы и есть. Это-то тебе известно?

— Ачто если нам захочется путешествовать? — Направляясь к искрящемуся ручейку, мимо проносится стрекоза. — Мне всегда хотелось побывать в Париже.

— Тут нет Парижа. — Держась за руки, они идут дальше. — Но зачем Париж в мире, где не разбиваются сердца?

 

Непараллельная вселенная

В стеклянистом небе перистые облака свиваются обрывками света.

— Мне холодно. — Най'а теснее прижимается к Ноэлю.

В ту первую ночь на Земи, сидя на парковой скамейке, они говорили мало, без слов понимая друг друга. Будущее — их прошлое. Они ели с Древа: он — чтобы защищать и находить себе пропитание в мире своего двойника, она — чтобы познать Земь, отобравшую его у нее. Они хранят в памяти, что лежит впереди, каждый поворот и виток трагичного сюжета, выстроившего события к истории их будущего. Они знают, какой стыд скрывается за стрелками, заслонившими загадочный циферблат. Никакому пониманию, никакой информации не развести этих рук. Лишь дела, поступки способны их раздвинуть. А тогда миросюжет развернется в миророман, в ковер из множества возможных историй.

Те, для кого будущее лишь память, не могут рассуждать о морали поступков, основанных на отрицании того, что неспособно настать. Об этом их предупредили управляющие. Слова есть действия, нейронная активность, вспышки которой не только расцвечивают мировую страницу, но и разрастаются в мировой том, затягивая в себя другие страницы, неведомые страницы, зачастую оскверняющие намерение, выраженное в словах. И потому они молчат, сидят, обнявшись, на парковой скамье до рассвета.

Стеклянно-стальные небоскребы города, казавшиеся в темноте светящимся кодом, теперь открыли свою истинную сущность, материальную геометрию, повторяющуюся, как соты.

— А еще есть хочется.

Осторожно высвободившись, Ноэль достал из кармана монетку.

— У тебя есть твой обол.

Она сонно моргнула, глядя на кружок полированного нефрита, вбирающий солнечный свет.

— А здесь от него будет толк?

— Почему нет?

Как только она его взяла, резонансные пустоты в оболе, настроенные на квантовые антенны ее ДНК, напитали ее клетки энергией, извлеченной из вакуума нынешнего пространства-времени. Ее грудь поднялась благодарным вдохом, и в угольных глазах засветилась радость.

— А как же ты?

— Я пришел сюда ради смертельной опасности. — Он подтолкнул ее локтем. — Но не ожидал, что и ты ее разделишь.

Она воззрилась на него без тени улыбки.

— Ты, наверное, голоден.

— Да.

— Где возьмешь еду?

Он понимал, что она уже знает. Настал поворотный момент. Именно поэтому он тянул до утра, медлил отдать ей обол. Он знал, что как только к ней вернутся силы, она захочет действовать. Ради него она оставила Занебесную. А сейчас со всех сторон манила опасность. Они будут жить, как волки, или погибнут. Ей нужно было, чтобы он, этот мистер Сострадание, произнес это вслух:

— Отберу у сильного. У пресловутых волков.

— Я тебе помогу.

— Нисколько не сомневался.

Встав, они начали обшаривать парк. Приняв Ноэля за Леона, подошел Черепаха, но Ноэль от него отмахнулся, выискивая старшего над пушерами. Древомилец напичкал его стратегиями выживания в эту эпоху, но о самом Леоне и его жизни Ноэль знал лишь то, что дубль успел ему рассказать по дороге в парк из кубинско-китайской забегаловки. Если бы Тейма не бросилась за ним… Если бы он вернулся прямо в Занебесную с оболом и не задержался для объяснения…

«Поговори же со мной, — не унималась Тейма. В неоновых тенях слезы размазали ярость у нее на лице. — Мы ни о чем таком не просили. Ты сам нас нашел. И нефрит, который ты подбросил Леону, испортил нам жизнь. А потом вдруг ты вернулся его забрать и сделал Леону больно. Ты не можешь просто так уйти».

— Ты витаешь в облаках, Ноэль. — Най'а обняла его за талию. — Ты правильно поступил, отправившись сюда. Мы правильно поступили, решив искать собственный путь на Земь.

Ноэль кивнул. В голове у него роились воспоминания о местных нравах, которыми Леон поделился с ним. В пятнистой россыпи теней под деревьями гингко маячил мужчина в спортивных штанах, высоких ботинках и куртке с капюшоном — конкурент Леона, истощенный пушер с изъеденным оспой лицом. Ноэль направился к нему. Выпяченная челюсть, неподвижный взгляд — одного этого хватило, чтобы спровоцировать «волка». С перекошенным бугристым лицом он бросился вперед и через три шага, заплакав, упал на колени.

Красная луна взошла гигантским горнилом. Ноэль и Най'а ждали на насыпи, откуда к мусорной свалке спускалась узкая шоссейка. Небо было присыпано сахарной пудрой звезд, и в холодном воздухе пахло гнилью. Внизу, у сортировочной станции ждал лимузин, яркие снопы света фар выхватывали конусы асфальта.

Сидя в лимузине, самый влиятельный босс мафии северо-востока, «волк» со связями в правительстве, наблюдал за происходящим через экран лэптопа, куда подавалась картинка с крохотной камеры на крыше. Он увеличил изображение молодой пары в странной одежде.

По его команде снайпер уложил женщину. Осколки черепа разлетелись, как комья вырванного из земли дерна.

Убить парня он пока не решался. Этот мелкий пушер Леон нагнал страху на управляющих франшизами по всему городу. «Как?» Об угрозе доложили региональному боссу, старшему над этим мафиози, который велел — pronto — все уладить, не то босс мафии лишится поддержки и превратится в очередную жертву нарковойны.

— Взять его! Приказ упал в пустоту.

Он переключился на камеру в прицеле снайперской винтовки, и перед ним возникло забрызганное кровью лицо убитой. Жутковатая зеленая картинка дернулась, и камера сместилась к молодому человеку, удрученно глядящему в объектив. Снайпер стоял перед ним на коленях, его била дрожь.

Одного взгляда босса хватило, чтобы в дело вступила охрана. Двое громил с автоматами наготове вышли из лимузина.

По шоссе спускалась фигура в белом комбинезоне, зашнурованном и опутанном ремнями. Разгневанный демон мчался прямо на свет фар. По плечам метались длинные волосы.

— Огонь!

Крик босса прозвучал жалко и пусто в наушниках охраны. Будто парализованные, оба они подались назад, пальцы замерли на курках.

— Пристрелите его!

Ноэль придвинулся ближе — и охрана повалилась в пыль, корчась от ужаса. Вырвав у одного из охранников рацию, Ноэль неспешно прошествовал к затененному окну лимузина. Ярость стекла с его бледного лица, уступив место холодной решимости.

— Открой дверь.

— Что тебе от меня надо?

— То же, что и от других.

— Кто ты такой? — Босс схватился за сотовый, уповая на подмогу. — Что ты сделал с моими людьми?

— Меня зовут Ноэль, и я занял место Леона. Я из твоего будущего, которое наступит через два миллиона лет. Случай забросил сюда нас с Най'ей, женщиной, которую ты велел застрелить.

— Издеваешься?

Ноэль постучал рацией по своему темному отражению.

— Просто открой дверь.

— Что случилось с моими людьми? — спокойно повторил босс.

— Мое тело способно вырабатывать феромоны, которые вселяют ужас и покорность в тех, кто мне враждебен. Действует сразу, с первой понюшки, хватает на всю жизнь. — Ноэль постучал костяшками пальцев по стеклу. — Открой дверь.

— Нет.

— У нас нет выхода. Ты следующий в иерархии силы. Если нейтрализовать достаточное число мужчин-альфа в ключевых узлах, людей вроде тебя, то история мира, наша история изменится. — Он снова постучал. — Поэтому открывай. Ради будущих детей.

— А пошел ты! Машина бронированная. Каким бы сумасшедшим ты ни был, внутрь тебе не попасть. Скоро сюда прибудут мои друзья.

— А моя подруга уже здесь.

В свете фар появилась Най'а: туника струится как вода, волосы вьются змеями, лицо татуировано кровью.

— Ты думал, она мертва? — бесстрастно прошептал Ноэль. — Она еще даже не родилась.

Най'а подошла к окну, и от стука нефрита по стеклу внутренность машины залил призрачный свет, мерцание, как при начале мигрени. Со щелчком открылся замок.

Перистые облака свивались в голубом небе паутинками. В просторном офисе наверху корпоративного небоскреба «волк» надо всеми «волками» скрестил ноги в сапогах из страусовой кожи на столешнице из окаменелого дерева, бесстрастно слушая историю Ноэля. В отличие от десятка сотрудников службы безопасности, которые после встречи с Ноэлем скорчились под столами и рыдали на лестницах, этот «волк» оставался невозмутимым.

Загорелый и обветренный, как ветеран-космонавт, лысый поджарый мужчина откинулся на спинку кресла.

— Ваш Контекст слишком уж смахивает на демиурга. — Темные стекла очков превращали его взгляд в дым. — Такое слово вам в За-небесной известно? Демиург?

— Божество рангом ниже Всемогущего, — с неприкрытым пренебрежением к этому самоуверенному созданию, этой случайности в человеческом облике, ответила Най'а.

В брючном костюме с отделкой из блесток она мерила шагами офис, готовая отразить нападение. Хотя Три-Сьерра предупреждали о существовании Аберрантов, встреча с таким обескуражила пришельцев из будущего: в первый и единственный раз феромоны Ноэля оказались бессильны. В любой момент «волк» мог безмятежно достать из ящика стола кольт с инкрустированной рукоятью и вышибить Ноэлю мозги в порядке «самообороны».

— В Контексте нет ничего божественного. Это лишь высшая геометрия. Само пространство-время — тень Контекста.

— Как скажете. — «Волк» примирительно поднял руки. — Не стану делать вид, что понимаю вас. Но верю. Каждому слову. Как еще вы могли тут оказаться и почему моя охрана хнычет за дверями? — Он упивался отражением залитой солнцем панорамы промышленного разорения у себя за спиной, где трубы нефтеперегонных заводов выдыхали синее пламя над плато, раскрашенным полосами цветов сливочного мороженого. — О'кей. Вы пришли из будущего, преодолели два миллиона лет, чтобы повидать меня. И демиург вам позволил. Санкционировал акт сострадания. Ха! — Углы его рта опустились, он бросил холодный взгляд на Ноэля, который глубже вдвинулся в кресло, обитое воловьей кожей. — Добросердечный демиург. И вы говорите, что неверующие? Да или нет?

Ноэль подался вперед, не зная, как ответить. Что делать с «волком», у которого в коре мозга что-то закоротило, у которого врожденный дефект, ущербный участок ДНК, наделивший его жестокостью и хитростью, не смиряемыми ни гневом, ни страхом, ни совестью?

— У нас есть религиозные общины… — начал Ноэль. «Волк» его оборвал:

— В Занебесной. Там все есть. Это я понимаю. Но вот вы двое. Вы верующие?

Най'а мрачно прищурилась.

— Это не то, что вы имеете в виду.

— А что я имею в виду?

— Вы хотите сохранить, что имеете. — Най'а неторопливо приблизилась. — А мы намерены у вас это отобрать.

Босс хмуро обратился к Ноэлю.

— Она ведь не человек, так?

Ноэль беззвучно хохотнул, отмахиваясь от глупого вопроса.

— Даже не примат.

— Я Контекст, трехмерная репрезентация в пространстве временной фазы возлюбленной Ноэля. — Откинув голову, она бросила убийственный взгляд на Аберранта. — Inamorata. Знаете такое слово?

— Звучит сексуально. — Кресло «волка» отъехало от стола, когда Най'а оперлась о его край коленом. — Если гнев не срабатывает, пускаешь в ход свои дамские штучки? В этом все дело, детка?

— Ты отличаешься от других людей. — Она скользнула по отполированной столешнице, приближаясь к нему, преувеличенно заигрывая. — Не думаешь, что будет потом.

— Можно сказать и так. — Он поднялся, и Най'а, скатившись со стола, столкнулась с ним. Ловким движением он схватил ее за горло. — А вот ты уже в прошлом.

Най'а чувственно прижалась к «волку», гротескной похотливостью заставляя его отступить к окну.

— Казуистика, — прошипела она с натянутой улыбкой, и непримиримая тьма заклубилась в ее глазах.

Когда он сжал ее горло, она стукнула нефритиком по стеклу. Пульс вакуумного течения, передавшийся от ее поврежденного тела оболу, разрушил электростатические связи в некоторых атомах кремния, и стекло взорвалось.

«Волк» повалился спиной в рой стеклянных осколков, в каждом из которых мерцало крохотное солнце. И падал до самой земли, расширенными глазами глядя в бесконечную синеву.

Най'а провела пальцами по оттиску Три-Сьерра, своей последней связи с Занебесной. Они с Ноэлем стояли на краю ада, на уступе остывающего обсидиана над гигантским котлом переливчатой лавы. Огненные реки стекали по южному склону Мауна Лоа в озера магмы, серные пары взметали алые тени в обиталище тьмы.

— Нами движет сострадание.

Большего и не требовалось говорить. Будущее, каким они его знали, утрачено, скрыто за волнами перемен, которые они инициировали здесь, на Земи, за два миллиона лет в своем прошлом. Сопряженный с Занебесной обол подхватывал независимые нити с мировой канвы, которую они смяли, и места, разделенные эонами времени и парсеками пространства, соприкасались. Ордовикские водоросли засорили Ниагарский водопад. Леса плауна запятнали Сахару. Чтобы стадо динозавров не вытоптало Елисейские поля, Ноэлю пришлось обрубить одно из ответвлений.

Най'а подбросила обол, и в красном свете он мигнул зеленой иглой. Когда он упал в раскаленную лаву, его нефритовая оболочка обратилась в пар, во вспышку света, краткую, как от огонька спички.

Завитком дыма обол ушел с Земи, и вакуумное течение, поддерживающее трехмерную репрезентацию Най'и, распалось.

Она рухнула на руки Ноэлю, и с темного горизонта накатил удар величественного грома.

Опустившись на колени, он баюкал ее голову, выискивая хотя бы искорку в застывших глазах. Алые пары, колыхавшиеся в звездных далях, унесли ее душу.

Она выходит из тела и снова оказывается в Занебесной. Сейлле тонет в лиловой вечерней дымке, синих деревьях и черных прудах под светящимися потоками облаков и узкими перешейками звезд. Среди этих красот ожидает сокровенная радость, обещанная ей испокон времен. Ей нужно лишь спуститься туда — в рощи ив и рифы лавандового тумана.

Из сгустков черного света среди деревьев манит Контекст.

— Сострадание течет из порванных вен. — Голос мог бы принадлежать ей, только нотки в нем величественные. — Без твоего обола смерть найдет тебя повсюду. Но не здесь.

Да, здесь Контекст воссоздал ее из архивов и руин Земи. Из этих архивов через века обращается к ней Платон: «Смерть есть отделение души от тела… и всякая душа бессмертна».

Вот почему она снова стоит в Сейлле, призрак под серыми деревьями. Подобно богу Платона и его родичей, индоевропейских разумных приматов, Контекст создал ее как душу и тело.

— Я не могу остаться, — говорит она в индиговую тьму и слышит, как ее слова падают в безмолвие, в покой космической пустоты. — Мое место на Земи с Ноэлем.

— Твое? Или храмицы Ноэля? — Величественный голос отступает, теряется в листве, и она поднимает лицо к живым звездам и слушает: — Без обола твое назначение храмицы найдет счастливое завершение. Здесь, в Занебесной. Оставь Ноэля — и приди к сокровенной радости.

Что движет ею? Чужой замысел или ее собственное желание? Она не видит меж ними различия. И ей все равно.

— Теперь мое место на Земи. С Ноэлем.

— Это твой сосуд Сивиллы. От попечительства о нем ты освобождена. — Голос звучит слабо, пунктиром в ее мыслях. — Без обола тебе придется самой кормить, самой исцелять свое тело. И все равно за тобой придет смерть. Останься.

— Лучше я превращусь в кошель голодных призраков. — В сгущающейся темноте она утрачивает власть над голосом.

И в мгновение ока возвращается туда, где Ноэль опустил ее головой на рюкзак. Он стоит над ней на коленях, вдыхает в ее легкие живительный воздух, снова и снова надавливает на клетку, где прячется ее сердце. Над ним клубятся зловонные испарения вулкана.

Серная вонь обожгла ей пазухи носа и горло, разом заставив очнуться. Задыхаясь, она рывком села. Радость пронзила ее, острая, как едкий воздух, и она встала, цепляясь за Ноэля, который смеялся и плакал, и сумасшедшую радость на его лице размазывал алый жар.

Прихрамывая и опираясь друг на друга, они спустились вдоль потока лавы, побрели к рассвету, который холодным серым гранитом залег на востоке.

Контекст наблюдает за ними из пятимерного пространства, где время девственно, как первый снег. В растрескавшейся реальности кристаллизуются фрактальные линии. Одни ведут во вздымающийся рассвет, к метану и двуокиси серы, вырывающимся из расщелин. В других переменившийся ветер гонит эту смерть над ними в мириады миров Контекста, а их тела окаменели в объятиях среди безлюдных скал.

И одна тонкая, как бритва, линия ведет через черный, расплавленный ландшафт: это трасса, на которой их ждет арендованная машина. Призраки тумана и пара плывут над расчерченным горизонтальными лучами солнца шоссе. Контекст всматривается в это сияние, выискивает, какой еще не столь вероятный, но менее опасный путь к своей машине могли выбрать Ноэль и Най'а.

А вот и они: идут по рассветной равнине в непараллельной вселенной, и невидимый эфир свитком разворачивается от них. Испуганные и счастливые, они хромают по вулканической пустыне.

Запекшаяся поверхность магмы ломается, из трещин мягко курится дым. Под их весом прогибаются обломки. Цепляясь друг за друга, они шагают по этой демонической мостовой, объятые ужасом, но ободряя друг друга взглядом.

Контекст наблюдает за ними и видит их неуверенность, страх перед опасностями. Неведение сделало их смертными. И более прекрасными. Этому он научился у нас.