Ты учишься в художественной школе, возненавидев ее, бросаешь учебу и переезжаешь в Нью-Йорк. Для многих людей переезд в Нью-Йорк — это проявление амбициозности. Но для тебя это означает провал: ты здесь выросла, а значит, просто возвращаешься домой после неудачных попыток самореализации в других местах. Психологически это шаг назад.

Какое-то время ты живешь у брата и его девушки в маленькой комнате для гостей, спишь на кровати, втиснутой между полкой для обуви, несколькими гитарами брата в чехлах и грудой книг, оставшихся с тех времен, когда его подружка училась в Брауне. Ты находишь работу через все ту же девушку брата. Ты не ненавидишь работу, но и не любишь ее, однако не можешь вертеть носом: ты ничуть не лучше остальных, в некоторой степени даже хуже, намного хуже. Ты осознаешь свое положение и принимаешься за труд.

Ты начинаешь зарабатывать. Находишь маленький пыльный и ветхий лофт с отвратительным видом на набережную в Бруклине. В нем одно панорамное окно, в которое можно разглядеть вдали крошечный Эмпайр-стейт-билдинг. Теперь ты дома. Все вокруг вздыхают с облегчением. «Теперь она в безопасности», — думают они. Ни при каких условиях тебе не задают вопрос: «Так что, ты все-таки забросила искусство?» Они не хотят этого знать, или им все равно, или они просто боятся услышать ответ. Как бы то ни было, все молчаливо наблюдают за новым этапом твоей жизни, в которой больше нет творчества. Несмотря на то, что ты любила его больше всего на свете.

Но у тебя есть маленький секрет: ты каждый день рисуешь. Сказать кому-нибудь об этом — все равно что признаться: в твоей жизни есть пустота. Поэтому ты предпочитаешь не говорить об этом никому, кроме психотерапевта. И вот каждый день ты рисуешь одно и то же, снова и снова: этот чертов Эмпайр-стейт-билдинг. Ты просыпаешься по утрам (или после полудня на выходных при наличии похмелья), выпиваешь чашку кофе, садишься за ломберный стол у окна и рисуешь его, чаще всего карандашом. Если у тебя есть время, ты обводишь контур чернилами. Если опаздываешь на работу, то рисуешь его вечером, и тогда добавляешь цвет, чтобы отразить постоянно меняющуюся подсветку здания. Иногда ты рисуешь одно только здание небоскреба, а бывает, добавляешь строения вокруг него; можешь изобразить небо, и мост на переднем плане, и Ист-ривер, а можешь добавить оконную раму вокруг пейзажа. Все твои альбомы полны этих картинок. Ты осознаешь, что могла бы рисовать одно и то же здание всю жизнь. Однажды ты прочитала: «В одну реку дважды не войдешь. Это будет уже не та река. Да и ты будешь уже не тот». Эмпайр-стейт-билдинг — твоя река. И чтобы войти в нее, тебе не нужно выходить из квартиры. Тебе нравится твое творчество, даже несмотря на то, что ты не развиваешься и твои работы можно продать разве что туристам, гуляющим рядом с Центральным парком в солнечную субботу, не более того. В них нет вызова, нет послания, всего лишь один и тот же вид из окна. Но это твой максимум, это все, что ты можешь предложить, и этого достаточно, чтобы ты чувствовала себя особенной.

Ты занимаешься этим шесть лет. Квартира находится в Бруклине, в постоянно меняющемся районе. Зачем переезжать, если аренда такая дешевая? У тебя есть посредственная, но хорошо оплачиваемая работа, на которой тебе удается отличиться и добиться незначительного повышения. Ты занимаешься волонтерством то здесь, то там. Посещаешь мероприятия по указаниям своей матери-активистки. Альбомы с бессмысленными зарисовками накапливаются на нижней полке книжного шкафа. С горем пополам они заполняют твою пустоту. Еще ты много пьешь и долгое время принимаешь кокс и экстази, а иногда таблетки, которые помогают прийти в норму в конце вечера. Это другой способ заполнить пустоту. Появляются и мужчины — смутные фигуры в твоей постели, в твоем мире, но они интересуют тебя не более, чем попытки приглушить голос в твоей голове, утверждающий, что ты попусту тратишь свою жизнь, что ты ребенок, что атрибуты зрелости — полное дерьмо, они ни черта не значат, и ты заперта в ловушке между работой и домом, и так будет до тех пор, пока что-то не заставит тебя измениться. А еще ты скучаешь по творчеству.

Кажется, что в жизни других людей, которых ты знаешь, изменения происходят очень просто. У них нет проблем с продвижением по карьерной лестнице, покупкой квартир, переездом в другие города, с тем, чтобы полюбить кого-то и жениться, сменить фамилию или добавить новую через дефис, взять кота из приюта и, наконец, завести детей, подробно описывая все это в интернете. Действительно, кажется, что им не приходится прилагать для этого особых усилий. Они строят свою жизнь как здание, каждый ценный блок которого абсолютно предсказуемым образом укладывается у тебя на глазах.

Один из твоих любимых моментов: подруга приглашает тебя сходить куда-нибудь выпить, подруга, с которой вы миллион раз ходили выпивать. И вот вы сидите за барной стойкой, она смотрит в меню и ничего не заказывает. Ты вынуждена спросить:

— Ты пить-то будешь?

А она отвечает:

— Хотелось бы, — и делает драматическую паузу.

И ты точно знаешь, что будет дальше: она собирается сказать тебе, что беременна. Она говорит это с таким подтекстом, будто тебе повезло, что ты все еще можешь выпивать, а ей, бедняжке, нельзя, у нее внутри этот дурацкий ребенок. Чертов глупый ребенок. В ней.

Потом ты узнаешь, что твой брат и его жена ждут ребенка, и ты не можешь им завидовать, потому что это твоя семья, а еще потому, что они всегда были невероятно добры к тебе. Вы с братом особенно близки, потому что ваш отец умер очень рано — от передозировки. Ты устраиваешь вечеринку в честь этого события, на которой перебираешь с коктейлем «Мимоза» и рыдаешь в ванной, совершенно уверенная, что никто этого не заметил. И ведь нельзя сказать, что ты хочешь ребенка, или выйти замуж, или чего-то в этом роде. Это все не для тебя. Но ты почему-то испытываешь дикую усталость. Усталость от мира. Усталость от попыток соответствовать тому, чему ты не соответствуешь. Вечером ты возвращаешься домой и рисуешь Эмпайр-стейт-билдинг, и любимое занятие воодушевляет тебя настолько, что ты ищешь в интернете значение сегодняшних цветов — подсветка здания зеленая с синим — и узнаешь, что это в честь Национального дня борьбы с расстройствами пищевого поведения. Ты снова впадаешь в депрессию несмотря на то, что у тебя никогда в жизни не было расстройств пищевого поведения.

Проходит девять месяцев, ребенок может появиться на свет в любую минуту. Ты звонишь брату, чтобы узнать точную дату, но у них хипповатая акушерка, и он отвечает:

— Мы еще не знаем. В любой день на следующей неделе.

Внезапно ты загораешься энтузиазмом. Это будет девочка.

— Позвони мне, как только что-нибудь узнаешь, хоть что-нибудь, — просишь его ты.

Потом в офисе ты присутствуешь на трех крайне утомительных и тоскливых собраниях подряд, после чего тебя пересаживают в новый кабинет, который ты делишь с коллегой, новенькой, младше тебя на тринадцать лет, веселой, шумной, хорошенькой. Вероятно, она зарабатывает вполовину меньше тебя, но при этом тратит все на облегающие платья. Наступает пятница. Ты идешь в бар в своем районе. Напиваешься. Звонишь дилеру, с которым не связывалась уже несколько лет. С трудом верится, что номер все еще действителен. Он говорит:

— Прошло много времени с нашей последней встречи.

Ты отвечаешь:

— Я была занята. — Как будто нужно оправдываться, почему ты больше не принимаешь наркотики.

Ты покупаешь не очень много, ровно столько, сколько нужно, но потом встречаешь в баре какого-то мужчину, — вы оба притворяетесь, что виделись раньше, хоть это и неправда, просто так почему-то спокойнее, — и наркоты у него более чем достаточно для вас обоих. Вы идете к тебе домой, к крошечному Манхэттену в окне, к грудам альбомов с зарисовками, и вы продолжаете принимать наркотики. Это длится часами. В перерывах вы пытаетесь заниматься сексом, хотя не особенно заинтересованы друг в друге. Наркодружки, не более того. Ты даже не можешь завести его, чтобы у него встал. В конце концов он уходит, а ты отключаешь телефон и ложишься спать. Просыпаешься в воскресенье вечером. Включаешь телефон. Восемь непрочитанных сообщений от брата и мамы. Ты пропустила рождение своей племянницы.

После этого ты завязываешь с наркотиками, насовсем. Нет необходимости в какой-либо реабилитации. Ты смотришь на мир свежим взглядом. Но он выглядит так же. Работа, дом, друзья, семья, вид из окна. Пару недель кажется, что тебя собираются значительно повысить на работе, но потом ты осознаешь, что на тебя ляжет больше ответственности, и ты увиливаешь. Это повышение на какое-то время сковало бы тебя обязательствами. Ты врешь себе: нужно оставить место для других возможностей, никогда не знаешь, что случится.

Ты продолжаешь рисовать. Это лучшая часть твоего дня. Самый светлый момент. Дыхание покидает твое тело, и ты как будто медленно паришь над землей. На Новый год, в день новых начинаний, ты позволяешь себе пролистать некоторые из старых альбомов. И ты осознаешь, что стала лучше. Ты не бездарна. Это чувство переполняет тебя. Ты сидишь и испытываешь его. Наедине с собой. Ты позволяешь себе наслаждаться тем, что нравишься себе. А что, если этого достаточно?

Неделей позже ты выходишь из дома, в котором расположена твоя квартира, и замечаешь новый забор на улице. На нем вывеска — разрешение на строительство. Десятиэтажный многоквартирный дом. Застройка начнется через месяц. Ты живешь на пятом этаже. Несомненно, это здание закроет тебе весь вид. Ты все еще думаешь, не шутка ли это. Оборачиваешься, чтобы посмотреть, нет ли камеры за спиной, ожидающей твоей реакции, но все взаправду, твоя жизнь скоро изменится. Наконец-то ты чему-то удивляешься.

Дом строится год, и ты наблюдаешь за этим каждый день. Как кладут кирпич за кирпичом. Ты точно не знаешь, когда он будет завершен, когда вид из окна изменится окончательно, однако устраиваешь вечеринку в ознаменование этого финала. Ты приглашаешь всех знакомых и даже разрешаешь гостям взять с собой детей. Друзья поднимают бокалы за Эмпайр-стейт-билдинг и за тебя.

— Это был отличный вид, — говорит одна из твоих бывших коллег, жених которой ходит за ней хвостом.

— Вид был не на миллион долларов, но он стоил полутора тысяч в месяц, — отвечаешь ты.

— Это отличная цена, — подхватывает ее жених. — Ты не должна переезжать, даже без вида. Не стоит покидать эту квартиру, — говорит он и кладет руку тебе на плечо.

Наступает день, когда уложен последний кирпич и твой вид официально закрыт. Ты покупаешь бутылку вина, заказываешь пиццу и садишься за стол. Ты смотришь в небо, в ничто и в кирпичи. Того, что делало тебя особенной, больше нет. Ты никогда не сможешь вернуть ни тот вид, ни то время. И все, что у тебя осталось от него, — твои альбомы с зарисовками, которые все равно бесполезны. Ты раздумываешь над тем, чтобы сжечь их, но что от этого изменится? Кроме того, они — единственное свидетельство того, что ты существовала на этой Земле. Ты осознаешь: все это время ты просто пыталась доказать себе, что еще жива. «Так что, если его нет, значит, я мертва? — спрашиваешь ты себя и отвечаешь: — Конечно нет. Надеюсь, что нет». Ты пробуешь пиццу, делаешь глоток вина и задаешь себе вопрос, к которому ты наконец готова: «Что дальше?»