Я позабыла, какие на вкус округлые, сочные манго, которые теперь ела, сорвав прямо с дерева. Манго на острове были небольшими, но удивительно сладкими. Я могла вместить три штуки в своей ладони, и когда я обдирала мягкую, толстую кожицу, сок стекал по моим рукам и превращался в липкую массу. Стоило следить за муравьями, пока я ела ― они так и норовили заползти на ноги. Эти паразиты любили сок манго и заползали куда угодно. Такова была цена, которую я готова была платить за наслаждение сидеть в тени мангового дерева и вонзаться зубами в нежную оранжевую мякоть. Лучше всего было, когда я могла засунуть целое манго в рот и высосать из него все, пока не оставалась сухая бородатая косточка. Спелые, крупные фрукты падали с дерева сами, поэтому несколько всегда валялось на земле, но они были помяты или подточены насекомыми и мелкими животными. Дамиан забрался на дерево и тряс ветку, пока я стояла внизу, пытаясь поймать их в плетеную корзину.

— Ой, — повторила я в пятый раз, когда фрукт отскочил от моей головы. — Погоди! На счет пять, хорошо?

Мы вместе собирали манго. Это была одна из тех мелочей, которые вернулись так неожиданно, что Дамиан даже не заметил. И это превосходно работало.

Я все еще упивалась нашим небольшим перемирием, когда небеса разверзлись. Это не был приятный, легкий дождик, это было как одна большая волна с шапкой пены на вершине. Тропический душ сбросил еще больше манго на мою голову. Я перевернула корзину вверх дном, прикрывая себя. Все манго, что мы собирали, градом посыпались на мою голову. Я побежала к укрытию, но земля быстро превращалась в жижу, и я скользила на шаг назад, когда ступала вперед. Дамиан спрыгнул с дерева, и в несколько шагов оказался передо мной, в том же самом положении, что и я, с той лишь разницей, что он был тяжелее, так что с каждым шагом погружался глубже. Мы были похожи на двух промокших зомби с негнущимися и неловкими руками и ногами, совершающих побег из склепа.

Дамиан обернулся, когда я начала смеяться. Он окинул меня взглядом: перевернутая корзина на голове, по щиколотку в жиже и липкой грязи, и начал смеяться также.

— Сюда, — он схватил меня за руку и потянул в маленькую лесную хижину в джунглях.

Тростниковая крыша защитила нас от налетевшего вихря. Я упала на землю, промокшая до нитки, попыталась восстановить дыхание, но потерпела фиаско, поскольку не могла прекратить смеяться над Дамианом с испачканными в грязи ногами.

— Приятель, если для тебя так важно увлажнение ног, запишись на педикюр. Ужас, — сказала я, погрустнев, когда увидела, что он больше не смеется.

— Что? — спросила я. Он смотрел на меня так проницательно, что я начала ерзать.

— У тебя все тот же смех, — сказал он.

Я замерла и опустила глаза на корзину на моих коленях. Я не хотела, чтобы он понял, что эти почти незаметные спонтанные дружеские порывы вызывают во мне желание заключить его в объятья и сломать все стены, которые мы возвели, чтобы спрятаться друг от друга.

— Тот же смех, за исключением щели между передними зубами, — продолжил он, растянувшись возле меня.

— Я все та же девочка, Дамиан, — я опустила голову, и мы легли на пол, мечтая о наивном детстве, цельных сердцах, свежей чистоте и настоящей жизни. О грязных лужах и лицах, испачканных шоколадом, ободранных коленках, прыжках через скакалку. О том, как я пряталась за юбкой МаМаЛу после того, как разрисовала его лицо ярко-розовой краской, пока он спал под деревом.

— День посещения могилы МаМаЛу — один и тот же каждый год? — спросила я.

Он кивнул, глядя на сухие пальмовые ветви, разложенные на крыше.

— Обычно я ждал у стен тюрьмы. Как-то раз я услышал, как она пела. Это был последний раз, когда она пела для меня. Звук доносился настолько отчетливо, что я мог слышать его среди всего того шума и хаоса вокруг, будто бы МаМаЛу оказалась рядом со мной, напевая мне в ухо. Я думаю, это был ее способ сказать «прощай». С тех пор я каждый год прихожу туда в этот день.

Я хотела дотянуться до руки Дамиана, сжать его пальцы. Я хотела заверить его, что он был хорошим сыном, и сказать ему, как сильно его любила МаМаЛу, но было слишком трудно проглотить комок, образовавшийся в горле.

Мы слушали стук дождя, пока грязь высыхала на наших ногах.

— Что это за место? — спросила я, оглядываясь вокруг. Хижина была хлипкая, но было видно, что ее использовали. Фонарь висел на одном из столбов, внутри стояла импровизированная скамейка с инструментами и заржавелыми болтами и гвоздями, лежащими на ней.

— Это вроде мастерской теперь. Я соорудил ее, когда мы с Рафаэлем впервые приехали сюда. Тогда это была просто заросшая травой хижина, но мы обшили ее древесиной и залатали. Со временем я построил дом и перестал сюда приходить.

— Ты построил его сам?

— Понемногу. Перевозка материалов в это место была сложной. Это заняло несколько лет, но мне нравится приезжать сюда, работать — и быть в одиночестве.

— Ты как МакГайвер.

— Мак кто?

— МакГайвер. Это любимое шоу моего отца, о сапере, который чинит практически все, что угодно, с помощью канцелярской скрепки и швейцарского армейского ножа. Бьюсь об заклад, он мог бы показать тебе, как вставить стекла в окна.

— Что заставляет тебя думать, что я не установил их намеренно?

— Ты ведь никогда не любил стекла в окнах, — проговорила я, думая о временах, когда мне приходилось открывать свое окно, чтобы он мог проскользнуть в него. Я знала, что он вспомнил о том же. Дамиан не передвинулся, когда я дотронулась до тыльной стороны его пальцев своими. Это было так интимно — возможность держаться с ним за руки.

— Помнишь желтые цветы, которые падали с деревьев? — спросила я.

— Да.

Я улыбнулась, когда дождь, скопившийся на крыше, стал просачиваться сквозь листья, капая на наши лица с громкими «кап». Мы остались на месте, не желая шевелиться, притворившись, будто капли дождя — это влажные солнечные цветы.

— Дамиан, — сказала я, удерживая глаза закрытыми, — я знаю, что должна вернуться назад в тот иной мир, мир, из которого ты меня похитил. И я понятия не имею, что произойдет между «сейчас» и «тогда», но прямо здесь, пока идет дождь, в этой хижине, на этом острове, в этот момент я хочу, чтобы это продолжалось вечно.

Дамиан не ответил, но пальцы убрал. И все-таки, это было хорошо. И если точно, это было больше чем хорошо, потому что Дамиан Кабальеро боролся кое с чем, чего он боялся до чертиков. Со мной.