Ничей остров.

13 января 1990 г.

Первый день. Ветер снова дует с востока. Мы удаляемся от Фиджи, от очага цивилизации, которым является Сува посреди южной части Тихого океана. Хорошо было всегда иметь свежие продукты, мясо, овощи, хлеба вволю, возможность поговорить по телефону с Италией, медицинское обслуживание, магазин с оборудованием для «Веккиетто» и даже лёд, чтобы пить прохладную воду, а не нагретую до тридцати пяти градусов, как мы привыкли. Но теперь всё. Мы снова посреди океана, направляемся в неизвестность, над нами висит риск встречи с циклоном и о части света, куда мы идём, мы почти ничего не знаем.

Но сегодня небо чистое, солнце садится, подсвечивая голубым и желтым светом чистый профиль Мбенга.

Мбенга всего в тридцати милях от Сувы и так же далеко, как прошлый век далёк от нашего. Его обитатели владеют искусством хождения по огню, хотя эта церемония, наполовину религиозная, наполовину просто традиция, сейчас почти не практикуется.

Легенда Фиджи гласит: — Много, много лет назад, великий воин с острова Мбенга, по имени Ту-На-Винголита, вытаскивая рыбацкие сети, нашёл в них запутавшегося могущественного духа моря, который сказал ему: — Отпусти меня и я дарую тебе способность, которая сделает великим тебя и твоих людей до скончания времён.

Согласно классической версии Ту-На-Винголита отпустил духа и тот дал ему способность ходить по огню и по раскалённым камням. С тех пор потомки воина передают из поколения в поколение эту силу и мужество, совершая ритуал.

В назначенный день утром разжигают большой костёр и в нём раскаляется гора галечника. Танцоры в это время находятся в отдельной хижине.

Когда камни раскаляются настолько, что уже за много метров жар становится нестерпимым, гортанное пение и бой барабанов извещают о том, что зрелище начинается. И вот танцоры, голые, в одной набедренной повязке, забегают туда, где несколько минут назад пылал огонь и принимаются кружить и подпрыгивать по раскалённым камням.

Но как они это делают? Магия? Фикция? Настолько загрубевшая кожа на ногах? Не понятно! Но видно, что участники выходят из огня обессиленные, покрытые потом с дымящимися ногами. Церемония заканчивается песней, которая благодарит духа моря за этот дар, сделанный много лет назад воину Ту-На-Винголита.

— Знаешь, мне бы тоже хотелось бы уметь ходить по огню. — Говорю я Лиззи.

— И какой с этого толк? Лучше бы ты научился ходить по воде, тогда, в случае каких-нибудь проблем с лодкой… — Смеётся она надо мной.

— Конечно, пользы от этого никакой. Просто попытка преодолеть собственные пределы. — Отвечаю я и в сотый раз декламирую ей отрывок из «Божественной комедии», рассказывающий об Одиссее, который хочет достичь пределов мира.

«…ни нежность к сыну, ни перед отцом Священный страх, ни долг любви спокойный Близ Пенелопы с радостным челом Не возмогли смирить мой голод знойный Изведать мира дальний кругозор Эти слова: — голод знойный, изведать мира дальний кругозор — объясняют многое, и, отчасти, наше путешествие. И хотя Одиссей плохо кончил: — …и море хлынув, поглотило нас. - известно, что Данте никогда не был моряком.

Пока мы говорим о Данте и Одиссее, «Веккиетто» бежит на юг, огибая длинный риф, протянувшийся вдоль побережья Мбенга в юго западном направлении. Риф поднимается с большой глубины, образуя невидимую стену, скрытую под тонким слоем воды. Только прибой выдаёт её. Волны становятся круче, выше, загибаются гребнями и разбиваются над невидимой коралловой преградой, теряя свою мощь. По другую сторону барьера простирается зелёное зеркало лагуны, на котором, чёрными точками, видны пироги рыбаков. По нашим расчётам мы должны обойти его за два часа.

Теперь уже можно бы повернуть на северо запад, в пролив между Мбенга и Ватулеле, правда там посередине расположена коралловая банка. Она маленькая, мы спокойно пройдём, между рифом и Мбенга около десяти миль глубокой воды и при точной навигации… В Суве, когда изучали маршрут, всё казалось просто: — Как только пройдём Мбенга, курс 310° и пройдём в пяти милях от рифа, потом курс 295° и оставим его позади окончательно. Но в море всё по другому. Нас ожидают два часа максимального напряжения слуха и всех чувств.

Что, в случае попадания на риф станет заметным раньше, шум прибоя или его белый цвет? Слокам, во время своей одиночной кругосветки, оказался в худшей ситуации, когда ночью, в шторм, недалеко от мыса Горн угодил в Милки Вей, участок моря усеянный скалами и мелями, которые виднелись в темноте призрачным свечением белой пены прибоя. Каким то образом он смог выбраться оттуда невредимым, однако мы и думать не хотим о такой ситуации, поэтому единодушно принимаем решение: — Не важно, что маршрут удлинится на тридцать миль. Пойдём дальше на юго-запад, обойдём Ватулеле с юга. Так будет надёжнее.

Обход Ватулеле занял всю ночь, а утром, усталые и измотанные, мы с удивлением не обнаружили земли в пределах видимости. Видимо мы обходим остров с большим запасом.

Очень хочется спать и мутит от болтанки. Сколько времени понадобится, чтобы снова стать животными открытого моря и не страдать больше от недостатка сна, качки и солнца, которое обжигает кожу и губы?

Ветер усиливается, берём два ряда рифов на гроте. Нужно бы зарифить и тяжёлую геную, но мы предпочитаем подождать, так как торопимся уйти подальше на север.

Лаг показывает больше шести узлов. Солнце, по мере приближения к полудню, становится всё жарче и печёт убийственно, а мы уже отвыкли от жары. Проводим день отсыпаясь по очереди, в то время как западный берег Вити Леву снова появляется и становится ближе.

Просторы лугов и холмы, ни признака жизни. Нет никакого надёжного ориентира, чтобы определить своё местоположение.

— Так как от берега толка никакого, давай, как в открытом море, воспользуемся секстантом.

Расчёты дают 18°17′ южной широты. Чуть больше восьми градусов отделяет нас от обетованной параллели 10°, за которой можно будет не бояться циклонов: четыре или пять дней, если ветер не подведёт.

В 14.00 нам удалось настроиться на частоту Тони, Новозеландского радиолюбителя, который каждый день передаёт метеопрогнозы по Тихому океану. В какой-то момент в передачу влезает Дэн из Сувы: — Tony, Tony, speak better, speak slow, our frends Carlo and Lizzi, the Italians will understand nothing of that!!

Тони начинает сначала и повторяет всё на более разборчивом английском. Спасибо, Тони, спасибо, Дэн. У нас всего лишь радиоприёмник и мы не можем даже подтвердить приём, но так приятно слышать ваши голоса.

Появляются первые островки из длинной цепочки, которая начинается от Вити Леву и тянется дугой, сначала на северо-запад а потом на северо-восток на сотню миль. Это Ясава: песок и кораллы, линии пальм, голубая вода, мало людей.

— Как здорово было бы остановиться здесь на несколько дней!

— Да. Было бы очень хорошо. — Мы смотрим друг на друга.

Достаточно подойти к рифу, опоясывающему острова, найти проход и бросить якорь с подветренной стороны первого попавшегося островка, и если он необитаемый, тем лучше. Дьявол искуситель!

— Ночью можно было бы спать на якорной стоянке в неподвижной лодке, вместо того чтобы мучатся от качки…

— Будь серьёзнее. А если погода изменится? Есть риск, что не получится даже выйти оттуда.

— Хорошо, хорошо. Это была просто мысль.

Определяемся ещё раз, по солнцу и азимуту нв крайнюю западную точку Вити Леву.

— Ну, и где мы находимся?

— Точка довольно приблизительная, но где-то в пяти милях от рифа.

Тогда поворачиваем и идём на запад. Уйдём подальше от земли и от дурацких мыслей.

Сразу после заката ветер стихает и оставляет нас болтаться на больших волнах, идущих с юга.

— Будем надеяться, что этот неожиданный штиль не предвещает ничего плохого. — говорит Лиззи, озабоченно глядя на большие тучи, сгущающиеся на горизонте.

— Да нет. Через пару часов будет метеосводка, и, в случае если ожидается циклон, мы ещё успеем вернуться и укрыться в одной из бухт в зоне Нанди.

В 20.00 спускаемся в каюту, слушать Радио Нанди, передающее метеосводки для Тихого океана.

Настал момент истины. Мы сидим молча, в темноте. Только тусклый свет радио освещает наши лица. Слышен лишь шум и щелчки электрических разрядов. Ждём около часа, и когда становится ясно, что передачи не будет, возвращаемся на палубу, залитую лунным светом.

Море успокоилось и переливается серебристыми бликами. С севера задул лёгкий бриз.

— Эй, лентяйка. Давай поднимем лёгкие паруса. Прийдётся идти в бейдевинд.

— Бейдевинд? Подумать только. А как же метео?

— Метео? Придётся обойтись без него.

Галс на север может привести нас слишком близко к островам, поэтому ложимся на контргалс на запад, с большой неохотой, так как он просто отнимает у нас время.

14 января 1990

Второй день. Этой ночью вахты были менее утомительны. Утром, для первого определения ожидаем пока сонце поднимется хотя бы на десять градусов над горизонтом. Мы продвинулись на юг дальше чем предполагали. 17°35′ южной широты. Семь с половиной градусов до спокойствия.

Я листаю лоцию Адмиралтейства. В ней есть схема с траекториями движений 33 циклонов, прошедших здесь за пятнадцать лет. Только два из них возникли севернее десятого градуса южной широты.

Значит там мы будем в полной безопасности? По правде говоря, лоция уточняет, что многие циклоны не регистрируются на начальной стадии их развития, так как в этих местах нет земли и нет метеостанций. Возможно были и другие, кроме этих двух. Но мы стараемся не думать об этом и движемся на север так быстро, как только можем. Ветер снова дует с востока, лодка бежит со скоростью 4–5 узлов на норд-норд-вест.

— Вот если бы солнце не так палило, жара поменьше, было бы чуть прохладнее и не опасаться ураганов…

— Да? Что ещё?

— Ещё джин-тоник со льдом.

— Лёд закончился как раз несколько секунд назад. Но, если хочешь, приготовлю горячий чай.

— Хорошо, давай. Горячий чай в тени грота.

15 января 1990

Третий день. Этой ночью ветер усилился до шести баллов. Идём с двумя рифами на гроте и маленьким стакселем с постоянной скоростью шесть узлов. Внутри кошмарная жара, но стоит чуть открыть люк, в каюту попадает огромное количество воды. Сильное волнение, трудно удержаться на ногах. Продолжаем вглядываться в небо, но, кроме ветра и небольшого падения барометра (1,2 мбар), ничто не вызывает опасений.

12.30 Полуденное определение: 15°14′ южной широты, или чуть больше пяти градусов до спасительной зоны, против семи с лишним вчера. Остаётся три дня. Переход за последние 24 часа: 134 мили.

18.00 Ветер снова усиливается и, что самое плохое, падает давление. Мы подняли самый маленький стаксель и на закате взяли третьи рифы на гроте. Так «Веккиетто» хорошо уравновешен и легко бежит под маленькими, плоскими парусами. Они создают достаточную тягу, чтобы разогнать его до максимальной скорости.

Лодка поднимается на каждой волне и, вздрогнув, бросается вперёд, разбивая в пыль гребни. Мы сидим внутри, дремлем и прислушиваемся к шуму моря, шипению пены, к непрерывному вою ветра. Каждый час выхожу в кокпит, снять показания лага, который выдаёт рекордные расстояния и бросаю взгляд на барометр, он продолжает падать. Но небо остаётся ясным, полным звёзд и говорит сохранять спокойствие.

В полудрёме, мысль о падающем барометре вызывает беспокойство, которое рассеивается, когда я думаю о ясном небе.

— А если это начало урагана?

— Да нет, успокойся. Это небо не похоже на штормовое. Видишь, какое оно прозрачное.

— Это конечно так. Но барометр продолжает падать. А ветер? Он всё усиливается.

— Да нет, нет. Небо важнее.

У Лиззи в голове, наверняка, крутятся подобные мысли, но, какой то суеверный страх заставляет нас держать их в себе. Мы об этом не говорим.

16 января 1990

Четвёртый день. Барометр опустился ещё на четыре миллибара.

Небо остаётся ясным. Ветер больше не усиливался, но задул с юговостока. Теперь идём в бакштаг и волны больше не обрушиваются на палубу. Прошли 142 мили за 24 часа. 3°14′ до спокойствия.

17 января 1990

Пятый день. По полуденному определению 11°30′ южной широты.

Суточный переход 138 миль. Ветер слабеет в течении всего дня и к вечеру исчезает совсем.

— Знаешь, Лиззи. Я думаю, мы дошли до границы пассатов. Дальше можно будет рассчитывать только на переменные ветра.

Заводим мотор. Мы никогда не делали этого раньше и не будем в будущем, потому что нет смысла форсировать движение маленьким вспомогательным двигателем. Если ветра нет, нужно ждать. Но не сейчас, мысли о ураганах делают меня нетерпеливым.

Два часа под мотором, и начинается сильный ливень, шум воды, сильные порывы ветра. Потом снова штиль и мотор. Очень скоро нам это сильно надоедает. Около полуночи идём спать, зарифлённый грот набит в диаметральной плоскости, чтобы был плоским и не хлопал.

— Только пару часов, потом я встану…

18 января 1990

Шестой день. Когда я наконец встаю с койки, солнце уже высоко.

Беру курс на запад-северо-запад, на Соломоновы острова. Большой страх уже прошёл, до Соломон осталось 400 миль и примерно на пол дороги лежит остров Черри.

— Хорошо было бы там остановиться.

— Если только будет очень хорошая погода.

Остров Черри, это вершина вулкана, высотой всего 65 метров, Он круглый и там нет защищённых бухт, бросать якорь придётся в открытом море.

Сегодня океан спокоен, и только большие, длинные волны напоминают, что где то на юге дует ветер. Цвет воды глубокий и чистый, день жаркий, как никогда. Мы меняемся на руле, наша кожа краснеет и сохнет. Периодически ныряю в море, пытаясь охладиться в тёплой, полной светящихся пузырьков, воде.

Длинные волны к полудню подрастают и море становится похоже на пустынные дюны. Бриз то усиливается, то стихает, то снова принимается дуть, покрывая дюны рябью и к закату поворачивает на северо-восток.

Мы сидим и болтаем в тени грота, солнце клонится к горизонту.

Ночь наступает неожиданно, тёмная и полная звёзд. Светится Орион, созвездие Близнецов, Тельца и два сгустка Магеллановых облаков.

— Смотри, как светятся Близнецы!

На рассвете, когда Лиззи выходит на палубу, Анута уже видна прямо по курсу, как раз там, где ей и положено.

Первый раз об этом острове мы услышали на Суве от Флеминга, англичанина, бывшего офицера. Он называл его Черри Айленд. Это название круглый, как вишня, остров заслуженно получил от американцев во время второй мировой войны, хотя его настоящее название, Анута.

— Я там никогда не был. — Говорит Флеминг. — Потому что с Хониары туда почти невозможно добраться. Но я слышал рассказы о людях, которые раскрашивают тела и их единственный контакт с внешним миром, судно, которое заходит туда два раза в год.

Теоретически, Анута принадлежит Соломоновым островам, но фактически он затерян в океане и полностью предоставлен сам себе.

Обитатели острова, полинезийцы, в отличие от Соломоновых островов, где живут меланезийцы. Все они потомки единственной семьи, поселившейся на острове четырнадцать поколений назад. Они пришли, предположительно, с Тонга.

Они считают себя независимыми от Хониара и выражают свою независимость тем, что взымают с государственного чиновника, прибывающего с судном, налог в один доллар за сход на берег. В данном случае этот доллар, не более чем клочок бумаги, так как на Анута его невозможно потратить, там нет ничего, даже отдалённо напоминающего магазин, и никто не согласится обменять поросёнка или гроздь бананов на мятые бумажки, но это символ автономии.

Анута, маленький островок, на нём нет бухт и о его берега со всех сторон разбивается прибой, даже когда океан кажется спокойным.

Это длинные волны, высотой всего несколько сантиметров, образующиеся за тысячи миль отсюда. Но когда они встречают малые глубины, то вырастают и обрушиваются всей своей мощью фронтом длинной в сотни метров.

Мы идём медленно, солнце поднимается и становится жарко. Под пальмами, за ослепительно белым пляжем, видны хижины. Кто-то с берега подаёт сигналы зеркалом, кто знает, что они хотят сказать.

Потом мыс скрывает его из вида и мы приближаемся к западному берегу, который кажется более защищённым.

Лодка раскаляется на солнце, кокпит обжигает. На берегу какое-то движение, видны люди, собравшиеся на пляже.

— Смотри, Карло. Они спускают пирогу.

— Действительно, они выходят в море…

Люди запрыгивают на борт и гребут как сумасшедшие, чтобы преодолеть полосу прибоя. В один момент балансирная пирога подходит к «Веккиетто» и островитяне забираются на борт. Их четверо, все с голым торсом. У самого большого тело раскрашено жёлтой краской. Капли пота, стекая, оставляют на ней дорожки и жёлтые пятна на тике палубы. Отмыть их будет очень не просто.

Его зовут Давид и он единственный на острове, кто знает несколько слов по английски. Жестикулируя, он сообщает нам, что был послан вождём, чтобы поприветствовать нас и пригласить сойти на берег:

— Вы пришли издалека, Вы пришли на Анута. Вы не будете платить доллар. — Тот самый доллар, о котором говорил Флеминг.

Мы в замешательстве. Здесь большая глубина и каменистое дно, невозможно оставить «Веккиетто» на якоре. Да и сойти на берег на нашем надувном динги невозможно. Его перевернёт и разобьёт о кораллы.

Так же церемонно, объясняем Давиду наши сомнения, в то время, как его раскраска, под нещадно палящим солнцем, продолжает стекать на палубу.

— Не беспокойтесь. Я отведу лодку туда, где бросает якорь судно.

Потом мы отвезём вас на берег на пироге. Вы принесёте дары вождю и небольшой подарок Давиду.

Вот что значит выражаться ясно! Ну ладно. Давай посмотрим сначала якорную стоянку.

Давид сразу становится за штурвал, но я его оттесняю. Постановку на якорь и все ответственные манёвры выполняем только мы сами.

Не позволяем даже друзьям, которые периодически посещают нас на лодке. Не от недоверия, некоторые из них имеют опыт побогаче нашего, просто это наша, лодка, наш дом, наша жизнь, и если что-то случится, мы предпочитаем пенять только на себя.

Давид смущён и, наверное немного обижен тем, что его отстранила женщина, но пачка сигарет возвращает хорошее настроение и он сидит в кокпите, до тех пор, пока мы бросаем якорь. Мы выпускаем метров пятьдесят цепи и проверяем как забрал якорь, дав полный газ на заднем ходу.

— Держит! — Кричит Карло. Он на носу контролирует натяжение цепи.

— Держит! — подтверждаю я, глядя на створ пальмы на берегу с вершиной холма.

Пирога имеет длину около шести метров и очень тяжёлая. Четверо рассаживаются на поперечинах, оставив нам более удобные и сухие места посередине. Заострённые нос и корма покрыты тонкой резьбой.

Аутригер, заострённый с двух концов ствол, крепящийся с помощью сложной системы поперечных перекладин и вертикальных стоек, связанных сотнями завязок из кокосового волокна. Вёсла лёгкие и прочные, с заострёнными лопастями. Мужчины гребут очень быстро.

Метрах в десяти от прибоя останавливаются и выжидают, слегка подрабатывая вёслами, чтобы сохранять ориентацию, готовые в любой момент рвануться вперёд и краем глаза приглядывая за волнами. Они выжидают благоприятный момент, магический интервал между двумя сериями волн, когда между двумя гребнями прибоя образуется более длительная пауза. Когда, наконец, нужный момент наступает, все четверо, синхронно бросают пирогу вперёд.

Мышцы вздуваются от напряжения, вёсла работают быстро и мощно.

Лодка поднимается на последней волне, некоторое мгновение балансирует на гребне и летит в пену, останавливаясь в нескольких метрах от пляжа на мелком коралловом дне, там, где прибой уже всего лишьбезобидная шипящая пена.

Давид ведёт нас через весь остров. Показывает хижины, войти в которые можно только на четвереньках, представляет нас немногим встречающимся людям. Все они носят одежды из тапа: мужчины, что-то вроде подгузника, женщины, юбки до колен. В первый раз встречаем людей, которые до сих пор используют тапа для одежды.

Идём узкими тропинками, с трудом пробивающимися между корнями деревьев подлеска. Редкие лучи солнца, проникающие сквозь листву, зажигают блеск на мокрых папоротниках и делают ярче цвета орхидей, свисающих с ветвей.

— Хочешь цветок? — Давид, как кошка, взбирается на пятиметровую высоту и, держась одной рукой, срывает растение целиком, с цветками и корнями.

По ходу движения за нами увязываются дети и взрослые, их становится всё больше. В деревню мы приходим в сопровождении всего населения острова. Вождь, Chief number one, как говорит Давид, ждёт нас. Ему лет сорок, толстые шея и руки, как у всех полинезийцев, лицо в отметинах, зубы и дёсны испорчены и потемнели от бетеля, который он жуёт не переставая. Несмотря на это, что-то в выражении лица и манере держаться выделяет его среди других, кто здесь главный, стало понятно, прежде чем Давид его представил.

— Сегодня, — Объясняет наш гид. — родилась девочка и вождь велит устроить большой праздник.

Кухня, где готовят пищу, это низкий навес, под которым нельзя даже встать в полный рост. Вождь, вместе с остальными, натирает мякоть кокоса. Её собирают в огромную деревянную бадью, поверхность которой кишит мухами. Люди вокруг заняты самыми разными делами. Кто-то жуёт бетель, сплёвывая красную слюну куда придётся, старики, у которых нет зубов, чтобы жевать, мнут его деревянным пестом и высасывают сок. Кто-то сморкается, кто-то выискивает вшей у соседа, давя их зубами.

Женщины заливают натёртый кокос серой жидкостью и тщательно её перемешивают, погружая в неё по локоть руки и дряблые отвисшие груди. Когда всё достаточно перемешано, из полученной пасты лепят что-то вроде котлеток. Лепят руками, те, кто только что занимался другими важными делами.

— Наши друзья приплыли с далёкого острова. Они привезли тебе дары. — Объявляет Давид.

Люди вокруг реагируют очень странно. Они смотрят на нас, смеются, скрывая лица ладонями или за плечом соседа.

Они живут здесь, в изоляции от мира, уже в течении четырнадцати поколений и, результат этого, генетические проблемы, явно отражаются в их облике.

Торжественным жестом Давид открывает сумку и демонстрирует вождю дары: кусок верёвки, несколько коробков спичек и несколько пачек сигарет.

Вождь улыбается, перестаёт тереть кокос и делает жест стоящей рядом женщине. У неё голова обрита под ноль, возможно из за вшей и, если бы не огромные груди, свисающие почти до пояса, подвязанные к телу поясом из пандануса, в ней трудно было бы признать представительницу слабого пола. Женщина зубами срывает с пачки сигарет обёртку и крышку, зубами же достаёт сигарету, прикуривает её от головешки и передаёт вождю. Тот, привыкший курить прессованный табак, который здесь в ходу, выкуривает Мальборо за несколько затяжек и передаёт окурок жене. Помолчав некоторое время, он обращается к Давиду и, жестикулируя, говорит о чём то минут десять.

— Вождь приглашает вас сегодня вечером на банкет, поужинать вместе с ним.

— Есть вот это..?! — У меня сжимается желудок.

Женщина растягивает рот в улыбке, обнажая зубы кирпичного цвета, вытирает ладонь о юбку и приветствует меня липким рукопожатием.

— Будем есть рыбу, пойманную мужчинами сегодня и сладости.

Специальное праздничное блюдо.

— Чёрт возьми! Угораздило нас подгадать под праздничный день…

— Чтобы сделать этот крем (та самая серая жидкость), мы варили кокосовое молоко на огне весь день. — Давид продолжает объяснять, в то время, как все остальные глядят, широко открыв глаза и кивая на каждое его слово.

Карло приходит идея. — Приглашение вождя, большая честь для нас.

— Начинает он с таким же торжественным видом. — К сожалению, мы не можем оставить лодку на якоре на рейде и должны вернуться на борт до захода солнца.

— Да. И погода, к тому же, меняется. — Подхватываю я, показывая на тучи надвигающиеся с запада. — Нам очень жаль.

— Но… — Запинается Давид. И переводит.

Когда до окружающих доходит, что мы отказались, улыбки гаснут и разочарованное бормотание доносится со всех сторон. Я чувствую себя виноватой. В конце концов можно было бы вернуться на лодку и чуть позже, но мы боимся за наши избалованные желудки.

Повисло неловкое молчание. Потом вождь делает знак рукой и чтото говорит. И все сразу снова заулыбались, радуясь, словно дети, у которых сломалась любимая игрушка и маме удалось починить её.

— Тогда, — Переводит Давид. — выберете имя для нашей девочки.

— Маргарита. — отвечаем мы хором.

— … и отведаете рыбу и сладкое прямо сейчас.

— Что!?… Но так не честно! — У нас больше нет отговорок.

Мужчина в подгузнике из тапа кладёт перед нами упаковку из бананового листа, внутри которой шесть «котлеток» пирожных и тунец.

— Надеюсь, они не думают, что мы съедим всё это. — Я в ужасе.

— Надо хотя бы сделать вид. — Шепчет Карло.

Начинаем с рыбы. Она, по крайней мере должна быть свежей. И потом, внутри, до неё, скорее всего, мухи не добрались.

— Попробуйте сладкое. — Настаивает Давид. Множество глаз вокруг с затаённым дыханием ожидают нашей оценки. И как мы можем разочаровать их? Эти люди никогда не видели иностранцев.

Единственная их связь с внешним миром, правительственное судно, заходящее на остров два раза в год (если всё хорошо). Мы не можем унизить их. Кроме того, этот десерт для них, лакомство. И то, что они угощают нас, значит, что им самим достанется меньше.

Сделав над собой усилие, беру кусочек поменьше и подношу ко рту. Запах отталкивающий, вкус не менее. Прогорклый, тёплый, липкий кокос. Внутри чувствуются твёрдые включения, надеюсь, что камешки или частички древесины, и какие-то клейкие комочки. Не будем выяснять. Единственный выход, заглотить всё целиком, как таблетку.

Люди вокруг стоят в ожидании.

— Ммм… Прекрасно. Очень вкусно!

Давид переводит, все радуются, хлопают в ладоши и вот появляется второй пакет из банановых листьев.

— Нет, спасибо, мы не можем это принять. Это слишком много. И нам пора возвращаться, погода меняется.

Царит всеобщая эйфория и жена вождя хлопает меня липкой ладонью по плечу, делая красноречивые знаки, взять пакет с собой на лодку. Мы снова входим в лес и почти сразу же начинается дождь.

— Видите. Начался дождь, теперь ветер стихнет. — Говорит Давид с довольным видом. Мы ему верим. Жара становится непереносимой, мокрая одежда липнет к телу и силы начинают покидать нас. Наконец доходим до хижины, где живёт новорожденная. У очага кто-то хлопочет, готовит пищу.

— О, нет! Пожалуйста. Опять?!

Вождь говорит, что мы теперь можем считать себя жителями острова и можем приезжать проведать нашу крестницу когда захотим. Подают суп, сваренный на кокосовом молоке, в котором варились ломтики папайи. Вместо тарелок, всё те же половинки кокосовой скорлупы.

— Вкусно.

— Да. Я думал будет гораздо хуже.

Закончив перекус, вождь берёт девочку на руки, поднимает её вверх и подаёт нам, громко произнося её имя, коверкая его по-своему: — Мангалита!

Маргарита, это имя одной из наших дочерей. Так зовут её прабабушку, которой сейчас уже девяносто, а её, в свою очередь, назвали так в честь бабушки, которую её отец, ботаник, назвал именем своих любимых цветов. Таким образом, за 150 лет имя из Италии дошло до этого, забытого людьми места, и названная им девочка, возможно, никогда в жизни не увидит ничего, кроме холма и окружающего остров моря.

— Пора идти, Карло. Хоть Давид и говорит, но мне эта погода не нравится.

На небе рваные облака и чернота на горизонте. Периодически налетающие порывы ветра, гонят рябь по воде. Мы уже собрались уходить, но тут подходит девочка. Она могла бы показаться ребёнком, если бы не большой живот, последних месяцев беременности. Опущенный взгляд, смущённая улыбка.

— Я понял, Лиззи. Требуется ещё одно имя для ребёнка.

— Пусть будет Тесса. — Это имя им легче произносить.

Теперь у обеих наших дочерей будут тёзки на этом ничейном острове.

На следующий день пытаемся подойти к острову, но прибой намного сильнее, чем вчера. С берега нас приветствуют, с помощью зеркал, солнечными зайчиками.

 

Истощение.

Собрались все. Деревня, единственная на Утупуа, в полном составе собралась на деревянных мостках под дождём, чтобы проводить нас.

Примерно двести человек, половина из них, дети, которые сегодня не пошли в школу. Говорят, учитель заболел. Странно, ещё вчера вечером он был в полном порядке и даже навестил нас и долго убеждал подарить ему бутылку рома.

Ожидая улучшения погоды, которое никак не наступает, посещаем местную школу, сопровождаемую всеми детьми острова. Малыши смотрят на нас широко открытыми глазами, полными любопытства.

Школа состоит из нескольких хижин, в которых размещаются три класса и библиотека. Преподают здесь обычные предметы: английский, географию, математику, другие естественные науки и язык, который, как они говорят, является местным диалектом.

Пиджин здесь не изучают, его и так знают все. Это что-то вроде эсперанто, позволяющего жителям разных островов понимать друг друга, так как местных языков насчитывается более шестидесяти и все они сильно отличаются между собой. Мы дарим детям карту архипелага Соломон, где изображён их остров, и все тетради и карандаши, какие у нас есть, потому что правительственное судно уже несколько месяцев, как не приходит и у многих уже не на чем писать.

Наступил полдень. Теперь дождь, не дождь, пора выходить. Погода ещё ухудшилась, ливни из тяжёлых, низких тучь налетают один за другим, сильный ветер и хлещущий дождь уменьшают видимость до нескольких десятков метров.

— Ну что, выходим? — Нам нужно пройти 400 миль до Хониары. Если выйдем сегодня, к пятнице будем на месте.

— Конечно. Сколько мы уже здесь, погода всё время такая. Если даже задержимся на день, ничего не изменится.

В последний момент появляется Джерри. Он выходит из леса с последним подарком: гроздью зелёных кокосовых орехов. У них приятный, освежающий сок и желатинообразная, только что сформировавшаяся мякоть. Очень хороший подарок, он обеспечит нас свежими витаминами на много дней, но это также и очень объёмный подарок. Отделение для овощей в носовой каюте уже забито, уложены тендер, подвесной мотор и паруса, которые обычно хранились на палубе. В рундуках абсолютно нет места, и потом, мы заметили, что в такую жару, в закрытых рундуках, гниют даже кокосы.

— Пока привяжем их в кокпите, потом будет видно.

— Хорошо. Уже давно пора выходить.

— Хелло, хелло, хелло. — Двести полуголых человек кричат и машут руками нам вслед. Чарли стоит в первом ряду и машет правой рукой с видимой издалека повязкой. Мы лечили его от инфекции, после укола шипом ядовитой рыбы. Нарыв дошёл до самой кости, плоть превратилась в кровоточащую желтоватую массу. Мне стоило усилий, обработать этот гнойник. Лиззи отводила взгляд в сторону а сам Чарли с трудом держался, пока я осторожно удалял гной. Потом наполнил кратер мазью антибиотиком и сделал монументальную повязку.

— Не понимаю, почему она не заживает, я каждый день промывал её пресной водой. — говорит Чарли, когда я заканчиваю. Но в тропиках вода, и пресная и морская, кишат жизнью, микроорганизмами, которые при контакте с раной инфицируют её.

— Чтобы промывать рану, воду нужно кипятить, по крайней мере 10 минут, и каждый раз использовать новый бинт. Запомни, это очень важно. И, некоторое время, не ходи на рыбалку. Если намочишь её морской водой, снова воспалится.

Мы оставили ему пакет бинтов и половину последнего тюбика Ауромицина. Вечером Чарли вернулся вместе с женой и двумя старшими сыновьями, с корзиной полной фруктов. Папайя, бананы, лаймы и, вот чудо, два баклажана и, самое главное, один помидор, большая редкость в этих краях. Мне вспомнились наши рынки, где на прилавках вкусные, мясистые, сочные помидоры складывают горками. Помидор, который принёс Чарли, маленький и недозрелый, но мы церемонно съедаем его, каждому по половинке, перед ужином, чтобы лучше почувствовать вкус. После ужина мы собирались лечь спать, но дети, собравшиеся на мостках, с любопытством заглядывали в иллюминаторы. Больше всего их удивляла Лиззи, занимающаяся вязанием. Во время перехода из Сувы, мы потеряли пластиковый карман, в котором хранились рукоятки лебёдок закреплённых на мачте. Мы долго ломали голову, чем его заменить, пока Лиззи не придумала связать его на спицах из четырёхмиллиметровой верёвки и привязать к первой ступеньке на мачте.

— Можно запатентовать, и продавать. Карман для рукояток лебёдок, ручной работы, любого цвета, не наполняется водой!

Дети никогда не видели вязальных спиц и не могли понять, как из верёвочки получается такая вещь.

— Хелло! Хелло! — Прощания вызывают у нас меланхолию.

Хорошо бы научиться избегать их. Нужно бы расставаться так, как это делают эскимосы. Много лет назад, ещё ребёнком, я читала прекрасную книгу, которая называется «Страна длинных теней»: полярные эскимосы живут небольшими семейными группами, кочуя по пустынному побережью и паку, охотясь на тюленей, белых медведей и оленей карибу. Когда две семьи случайно встречаются, это большое событие. Они становятся лагерем и достают свои лучшие запасы. Несколько дней они вместе охотятся, веселятся и общаются, прерывая на время великое одиночество в ледяной пустыне. Но это не может длиться долго, потому, что дикие животные, источник их пищи, уходят, потревоженные присутствием множества людей, и наступает момент расставания. Они уходят глубокой ночью, тихо, чтобы не мучить себя и других расставанием.

Нужно делать акцент на встречах а не на расставаниях. Поэтому мы, с невозмутимым видом, готовим лодку к выходу, собираем верёвки, протягиваем верёвочки ветрового рулевого, поднимаем грот.

Лиззи, как всегда, спускается вниз, чтобы сделать запись в бортовой журнал.

Понедельник. 5 февраля 1990 г.

Утупуа — Хониара Покидаем залив Басилиск на Утупуа, где стояли 20 дней. Мы ожидали улучшения погоды и знакомились с обитателями острова.

Они так сильно отличаются от всех, кого нам доводилось встречать прежде.

Погода неспокойная, небо облачное, дождь. Ветер переменный, порывистый.

Неизвестно, как там, в открытом море. Подняли грот с двумя рифами. Под мотором направляемся к выходу, нет смысла ходить галсами по заливу.

Только вышли, как всё небо накрыла большая туча. Исчезла деревня, трухлявые деревянные мостки, с провожающими нас людьми, исчезли остров и залив, скрытые плотной завесой дождя и мы снова остались одни. В сильный ливень приходится идти вслепую, как в тумане, вести лодку по компасу, чтобы выйти к проходу в наружном коралловом барьере, который находится в двух милях по курсу 260°.

— Надеюсь он прекратится, а то придётся ложиться в дрейф.

Но, меньше чем через десять минут, ливень прекращается и долгожданное солнышко освещает проход и делает видимыми ограничивающие его мели. Под мотором, с большой осторожностью обходим полупогружённый коралловый выступ и входим в канал.

Ветер встречный, в тесном пространстве канала, волны неожиданно большие и крутые.

— Смотри какие волны.

— Это, наверное, течение вздувает океанскую волну.

Снаружи волны ещё больше. Нос лодки периодически зависает в воздухе, после чего падает вниз, врезаясь в воду и поднимая два огромных буруна, тонны воды катятся по палубе, стекая через фальшборт.

— Я дам полный газ, чтобы быстрее выйти отсюда. — Кричу я Лиззи.

Но и в открытом море, где уже нет течения, волны остаются большими. Пытаемся поднять геную, и нас мотает невыносимо.

Непонятно, отчего такое сильное волнение.

— Когда будешь готова, я лягу на курс. — чтобы слышать друг друга, приходится кричать изо всех сил.

— Постой. Держи носом к волне, очень сильно болтает, никак не смогу поднять её. — кричит Лиззи в ответ.

Мы в растерянности. Ветер не очень сильный. Пытаемся поднять тяжёлую геную и на гроте взяли всего один риф, надеясь, что большая парусность смягчит качку. Но как объяснить эти огромные волны в сочетании со слабым ветром? На самом же деле, объяснение очень простое. Там дальше, в море, штормит и ветер сейчас слабый из за дождя, принесшего неожиданное затишье. Объяснение простое, но нам в голову оно не приходит, иначе бы мы приняли другое решение — вернуться и укрыться в Утупуа.

Лиззи, цепляясь за всё, что попадётся под руку, наконец поднимает тяжёлую геную, пока я под мотором держу лодку носом против волны. Кокос, который мы съели перед выходом из канала, начинает шевелиться в желудке.

— Меня тошнит. — говорю я.

— Меня тоже. Хоть бы чуть-чуть усилился ветер, чтобы стабилизировать лодку. — отвечает Лиззи.

Ложимся на курс северо-запад, полный бейдевинд. Паруса трепыхаются и хлопают на каждой волне.

— Нужно заблокировать гик, а то их порвёт.

На погоне гика шкота, за запасную каретку закладываем дополнительную оттяжку и гик перестаёт летать над палубой. С генуей ничего нельзя поделать, и мы, смирились с постоянным хлопаньем. Мы специально заказали её тяжёлой, с тройными швами, чтобы выдерживала как раз такие ситуации. Подобных условий тогда мы и представить не могли, но, рано или поздно, что-то подобное всё равно должно было случиться.

Тем временем, солнце исчезает, небо затянуто тяжёлыми тучами, ветер усиливается. К вечеру мы уже берём третьи рифы на гроте и ставим зарифлённый стаксель. Идём в острый бейдевинд против большой волны.

Тошнота и усталость.

Прямой курс на Хониара проходить западнее Нденде, главного острова группы Санта Крус, но следуя им, нам пришлось бы идти на северо восток, в острый бейдевинд, ночью, против огромных волн и страдать от морской болезни. Глянув на карту, решаем обойти остров с востока, тогда можно будет увалиться и идти в галфвинд, облегчив жизнь себе и лодке. Тем временем ветер, возможно ослабнет.

Наступает ночь, но ветер не ослабевает, а наоборот, усиливается.

Периодически, когда проходят низкие тучи, он резко усиливается и лодка сильно кренится. Приходится бежать на нос под проливным дождём, убирать стаксель, пока длится шквал. Чтобы не смыло с палубы постоянно перекатывающимися через нос волнами, на время выполнения манёвра, разворачиваемся к ним кормой.

Так проходит ночь, от одного шквала до другого. Засыпаем без ужина.

6 февраля, 7 февраля 1990.

Хмурое, серое утро. Погода ещё ухудшается. Мы уже обошли Нденде и нужно бы повернуть на запад, но ветер дует как раз оттуда.

В какой-то момент горизонт проясняется и мы замечаем вдали конусообразный островок, очень кстати для определения. Едва успеваем взять пеленг, как всё снова скрывается в дымке. Небо низкое, как никогда и постоянно льёт дождь. На высоте висит плотный слой облаков а под ним ещё один, скользящий почти по самой воде. Даже в разгар дня света очень сумрачно.

— По моему, ночью даже лучше. Не видно этих туч. Ты посмотри на эту — похожа на Страшный суд.

— Днём мы их хоть видим, и можем заранее убрать паруса.

При прохождении фронта ветер усиливается с пяти до восьми баллов, без всякого предупреждения. Мы измотаны от усталости, морской болезни и отсутствия сна. Радио Нанди, которое теперь слышно едва-едва, говорит о циклоне, который в тысяче миль отсюда сеет разрушения на Самоа и Тонга. Траектория урагана проходит вблизи от Ниуатопутапу, кто знает, уцелел ли дом Офизи?

Вспоминаю, как он рассказывал, что в случае урагана, все жители покидают деревню, расположенную на берегу моря и поднимаются на холм, ожидая, когда всё закончится.

— По крайней мере, они на суше, и худшее, что их ожидает, это необходимость заново отстроить свои хижины. Здесь же, посреди океана, нет никакой защиты и это чёрное небо, кажется, повисло специально для устрашения.

Первым признаком является очень неустойчивая погода, которая может длиться много дней и даже недели — так написано в наших заметках о циклонах, взятых из «Ocean passages» — за чем следует резкое падение атмосферного давления, сильное волнение и т. д.

- Все предварительные признаки налицо. — Лиззи первая высказывает вслух страхи, которые мучают нас обоих.

— Да, но барометр неподвижен.

— Может быть он сломался?

— Ну да, именно сейчас сломался. — Я обрываю разговор, изображая уверенность, которой на, самом деле, не чувствую.

Постоянные смены парусов нас сильно утомляют. У нас нет уже сил, реагировать на постоянные изменения ветра, мы не занимаемся прокладкой и не ведём записей в журнале. Мы просто идём на север, слегка забирая на запад, когда ветер слегка ослабевает, и сваливаясь на восток, когда усиливается.

Кокосы Джерри в кокпите перекатываются от борта к борту.

Монотонный, повторяющийся звук смешивается со скрипом корпуса и шумом волн. Мы часами слышим его, лёжа на своих койках и ни у кого не возникает мысль выйти и собрать их.

Так проходят два дня, в течении которых почти ничего не происходит. Мы не разговариваем, не готовим, не едим. Любое действие, любое движение, подняться с койки, чтобы отрегулировать ветровой автопилот, набить шкот, пойти на бак — всё требует неимоверных усилий. Мы встаём, только когда необходимо, убрать парус и увалиться при очень больших усилениях ветра. К сильной усталости добавляется тошнота от морской болезни.

После множества сделанных поворотов, которые мы не наносили на карту, мы уже не знаем, где находимся. Лаг показывает 240 миль, большинство из которых, вероятно, пройдено на север, но, нужно принять во внимание, что каждый раз, уваливаясь, для того чтобы убрать парус, мы за пять минут теряли путь, пройденный за предыдущие пол часа.

К счастью, океан пуст, и, несмотря на то, что мы не знаем где находимся, уверены, что вокруг только вода. Я не помню, чтобы когда то было так тяжело. Мы уже даже не меняем паруса. В четверг, весь день несли штормовой стаксель и грот с тремя рифами.

Движемся медленно, когда ветер утихает, зато не нужно постоянно бегать на бак, при усилениях и внутри, когда лежишь, не приходится так сильно распираться.

В каюте, закрытой в течении трёх дней, воздух застоялся и, при температуре, постоянно выше тридцати градусов, чувствуется нестерпимая вонь. Смесь запахов тела, сырости, пары аммиака, из ампулы разбившейся в каюте, запах клопа (мы обнаружили его позднее), неизвестно каким образом попавшего в ящик с хлебом.

Ужасно страдаем от морской болезни, словно в первый раз вышли в море. Я принимаю таблетки от укачивания, таблетки от малярии и от головной боли. От отсутствия пищи и большого количества лекарств начинает болеть желудок. Нужно держаться, когда то это закончится, ведь не может этот хаос длиться вечно.

Чай с лимоном и печеньем кажется очень сладким.

8 февраля 1998 г.

Ветер немного ослабевает. Несколько часов идём под стакселем, но к ночи опять раздувает и снова меняем его на штормовой.

Мы всё больше и больше слабеем. Нужно заставить себя что-то поесть. Отвариваю немного риса. Стоит больших усилий, приготовить его, и ещё больших, съесть.

Мы уже поднялись далеко на север, гораздо выше широты Хониары. Делаем поворот и идём контргалсом на юго-запад, медленно продвигаясь против ветра, который по-прежнему дует с запада. Иногда, в просветах облачных слоёв, которые стали чуть тоньше, проглядывает солнце.

Выхожу на палубу, чтобы определиться. Секстант в правой руке, левой держусь. Ноги подгибаются от слабости. Я крепко держусь за релинг, но, чтобы взять высоту солнца, мне нужно на мгновение отпустить опору и перехватиться за штаг. Это почти автоматическое движение, я проделывал его тысячи раз, но сегодня, боюсь. Я чувствую такую слабость, как никогда в жизни.

Самые абсурдные мысли лезут в голову. Может быть я заболел, может это малярия. Наши животы приобрели уже заметную обратную кривизну.

— Да нет же, нет. Это просто истощение. Это же ясно.

Именно в этом проблема слабости, тошноты и заторможенности, в последнее время. Переход с Сувы, долгое пребывание на Утупуа без свежих продуктов, без мяса, и эти три дня поста истощили нас сверх всяких пределов, а мы даже не заметили этого.

Абсолютно необходимо снова начать питаться.

— Мы должны обязательно есть три раза в день: завтрак, обед и ужин. Пища должна быть простой для приготовления и усвоения.

Это гораздо легче сказать, чем сделать, когда лодку непрестанно болтает и тошнота не отпускает ни на минуту.

Начинаем с картофельного пюре. Сначала кипятится вода в чайнике.

Наливается в чашку, стоящую на плитке в кардановом подвесе, единственном месте, где она может удержаться. Немного порошкового молока, хорошо перемешать…, немного сухого картофельного порошка, хорошо перемешать…, и пюре готово, горячее и воздушное. И, подумать только, ведь я не хотела его покупать. Мне вспомнилось, как в супермаркете в Папеэте

— И что мы будем делать со всеми этими банками сухого пюре. К тому же мне оно не нравится.

— Не беспокойся, увидишь, тебе понравится. В крайнем случае можно будет обменять их на что-нибудь на одном из затерянных островов.

Теперь это основа нашего рациона, также как консервированные фрукты.

Результаты двух сегодняшних определений сильно разочаровали.

Несмотря на постоянный бейдевинд, мы почти не продвинулись вперёд. Не могу в это поверить. Проверяю и перепроверяю расчёты, но, ничего не поделаешь. Возможно, здесь есть ещё и течение с запада (предполагаем узла полтора), которое аннулировало то небольшое расстояние, что мы прошли.

Мы деморализованы. Предполагали дойти за четыре дня, и вот, через четыре дня мы всё ещё в 360 милях от Хониары.

9 февраля 1990

Наконец погода немного улучшилась. Мы отдали один ряд рифов и теперь несём грот с двумя рифами и стаксель. Утром было видно солнце, потом, в течении дня опять формируются облака, как прежде.

Ветер стабильный, пять баллов, по прежнему с запада. Он усиливается при прохождении шквалов, но уже не так как вчера. Я начинаю ненавидеть эти чёрные тучи, которые предвещают усиление ветра, дождь, смену парусов и тяжёлую работу. Мы стараемся избегать их, постоянно меняя курс, но, даже если это и удаётся, путь удлиняется намного.

Сделав галс на юго-запад, мы продвинулись вперёд всего на тридцать миль — мизерное расстояние за 24 часа. Нужно более тщательно следить за курсом и парусами, но мы почти всё время проводим на койках. Принудительное питание продолжается. Вдруг проснулось желание хорошо поесть и мы мечтаем об обильных ужинах с изысканными блюдами. Я представляю, как покупаю большой кусок филе и готовлю его на сковородке. Запах масла и мяса заполняет пространство. Лиззи мечтает о плитке шоколада. В реальности мы имеем консервированные овощи и фруктовые соки.

Мы говорим о том, что съедим сразу, как только прибудем на Хониара, когда пройдёт морская болезнь, которая даже сейчас, когда море немного успокоилось, продолжает нас мучить. Мне кажется, что мы в плавании уже целую вечность. Но есть что-то большое в этих страданиях и борьбе с ветром… В Милане изысканная пища, ветчина и филе сочетаются с длинными пустыми днями в четырёх стенах квартиры или офиса.

Несколько прошедших дней мы буксировали за собой леску круглые сутки. Вытравили её ещё на Утупуа, прежде чем вышли из лагуны, а потом не было сил смотать её. Крючок погнут и деформирован. Должно быть рыба много часов боролась за свободу.

Возобновляем регулярные вахты и ведение журнала.

Суббота 10 февраля 1990 г.

Солнце и лёгкий ветер. Море успокоилось и снова стало миролюбивого голубого цвета. Казалось оно говорит: — Ну хватит. Достаточно. Отдыхайте и набирайтесь сил.

Некуда спешить. Ложитесь и наслаждайтесь солнцем.

Но взбучка была очень суровой и остался страх, удерживающий нас от желания поднять максимум парусов.

— А если всё начнётся сначала? — И я вижу уже как сражаюсь с огромной генуей неистово бьющейся на ветру. — Нет, лучше оставим стаксель и два ряда рифов на гроте. Кто его знает… Но полуденное определение показывает, что мы прошли всего 35 миль за 24 часа.

Такими темпами понадобится ещё десять дней, чтобы добраться до Хониары, до отдыха и до бифштексов. Небо голубое, с белыми облачками и редкими тучами, на которые мы глядим с ненавистью.

— Давай, Лиззи. Нужно напрячься. Иначе мы будем болтаться здесь целую вечность и закончится тем, что погода опять испортится.

То ли принудительное питание начало давать результаты, то ли просто хорошая погода, но смена парусов показалась намного легче, чем мы ожидали.

— Вот видишь. Труднее решиться, чем сделать.

Ноги уже не подгибаются, но остаётся тошнота и смертельная усталость. Ночь приносит, как обычно, ливневые заряды и шквалы.

Воскресенье. 11 февраля 1990 г.

Солнце, голубое небо, облака. Лёгкий западный ветер. Продолжаем лавировать под полными парусами. Галс туда, галс сюда, как в парусной школе. Только здесь нет инструкторов и нет бара с мороженным, по окончании занятий. Продвигаемся очень медленно, 55 миль за 24 часа. Это угнетает, но, с другой стороны, стоит хорошая погода и мы восстанавливаем силы. Погода и ночью остаётся хорошей. Впервые, за последнее время не шёл дождь. Полная луна, спокойное море, чистое небо. Не верится, что это то же самое море, что было несколько дней тому назад.

12 февраля 1990 г.

— По моим расчётам, мы в двадцати милях от островов Стюарт. — Говорю я Лиззи. И продолжаю с безразличным видом: — Можно подойти поближе. Глянуть…

Это всего лишь атоллы, затерянные в океане, там нет бухт и даже возможности встать снаружи на якорь, стена кораллов поднимается отвесно с большой глубины.

— Это по курсу? — Спрашивает Лиззи.

— Не совсем. Нужно будет взять севернее.

— Конечно, подойдя поближе. Можно будет уточнить наши координаты. — совершенно безразлично говорит Лиззи.

На самом деле, это просто игра. Нет смысла менять курс, чтобы подойти к атоллам, где нельзя даже остановиться. Возможность уточнить координаты, это просто повод. Возможно это любопытство, или просто нам хочется увидеть землю. А может быть встретим какую-нибудь пирогу и нам предложат свежих фруктов, бананов. А если будет тихая погода, можно будет лечь в дрейф и по очереди сплавать, поискать омаров на рифах… Трудно объяснить даже самим себе, какие мысли роятся в голове. Но, достаточно того, что мы оба согласны.

Острова появляются на севере в 11.00. Как обычно, низкая линия из пальм на горизонте. В полдень ложимся в дрейф, в двухстах метрах от линии прибоя, напротив самого большого из островов. Подойти ближе мы боимся. Солнце в зените, голубая вода. Море, кажущееся здесь спокойным, на рифах вздувается прибоем и разбивается о рифы, образуя пену и водовороты. За пляжем, у самых пальм видны две хижины, но там, кажется, никого нет.

— Вон! Они нас увидели. Смотри, там мужчина и ребёнок.

Да. Они нас увидели. Бегут по пляжу и входят в воду. Бредут по рифу, по колено в воде, до самого его края. Я хорошо вижу их в бинокль. Различаю руки, ноги, красную футболку мальчика.

— У них что, нет лодки, чтобы выйти в море?

Они машут руками, мы машем в ответ. Долго стоят и смотрят на нас. Кто знает, о чём они думают, за кого принимают нас. Мне хотелось бы узнать побольше об этих людях, о их острове, затерянном в океане. Но ничего не происходит. Мы постепенно дрейфуем и приближаемся к рифам. Прибой уже в нескольких десятках метров от нас, вокруг уже плавает пена.

— Карло. Мы не слишком близко подошли?

— Ты права. Набей стаксель, идём отсюда.

И мы медленно начинаем удаляться на запад. Очень жалко. Это был новый мир, незнакомый, сложный и в то же время простой, который мы могли бы узнать, который мог бы стать частью нашей жизни, нашей памяти, с его людьми, лицами, ощущениями. Вместо этого в памяти осталась лишь картинка: с белый пляж, линия пальм и человек, смотрящий в нашу сторону. Картинка, которая удаляется, растворяясь навсегда в бездонной синеве, из которой она недавно появилась.

— Сколько осталось до Хониары?

— Чуть больше 250 миль.

— До бифштексов становится всё ближе.

 

Пропала лодка.

На пути назад нас накрыла гроза. Мы отправились на своём тендере на поиски другой яхты, стоявшей по другую сторону островка Лурка, в полумиле от нас. О ней нам нам сказали с проходящей пироги. Яхта действительно была, но, по крайней мере в двух милях за Лурка и ещё тремя другими островами.

Двое швейцарцев, Питер и Роуз, в плавании уже шесть лет. Мы встретились в этом удалённом месте на Соломон, но они уже знают нашу лодку. Свою лодку к плаванию они готовили в Априлиа Мариттима, где «Веккиетто», под другим именем, стоял с самого рождения до момента, когда мы его купили.

Питер коллекционирует раковины моллюсков рода ципрея.

Собирает, каталогизирует и архивирует с профессиональной педантичностью. Он швейцарско-немецкий профессор естественных наук. Роуз делает серьги из раковин, кораллов и золотой и серебряной проволоки. Чтобы осмотреть всё, что они собрали за шесть лет, понадобились бы две недели. У нас же всего несколько минут. Мы вышли поздно и не знали, что они находятся так далеко.

Уходим в половине шестого. Закат в шесть часов и после сразу наступает темнота. На пол дороги нас настигает гроза. Дождевая завеса настолько плотная, что сквозь неё не видно моря уже за носом динги, хотя его длинна всего три метра. Она длится минут двадцать, и оставляет нас мокрыми и замёрзшими. К счастью, мы уже дошли до острова, за которым наша лодка. Она стоит на якоре в проливе между этим островком и другим, размером поменьше — просто песчаная полоска с пальмами и хижиной, у которой сегодня играли дети.

Обходим остров и направляемся в сторону «Веккиетто», используя ранее замеченные ориентиры, но его там нет.

— Мы где то ошиблись. Попробуем ещё раз. — Но его нет.

— Это невозможно. Мы ошиблись ориентиром.

Возвращаемся к острову, там где начали и пробуем ещё раз. Уже стоит кромешная тьма, но силуэт Лурка различим чёрным контуром на фоне чёрного неба. Начинаем прочёсывать море, но и через час «Веккиетто» не появляется.

Всё. Что на нас есть. Купальный костюм и парео, мокрые насквозь.

Мы окоченели от ужаса, по спине стекает ледяной пот.

— Что случилось? Пополз якорь?

— Невозможно. Это 45 фунтовый якорь!

Мы купили его в Лондоне, вместе со множеством других вещей, которых в Италии не найти, либо они вдвое дороже.

На эти покупки мы решили потратить длинные выходные Сант Амброджио, хотя потом всё свелось к трём дням.

Выехав на машине из Милана во вторник вечером, к полуночи мы были в Кале, успев на последний паром через Ла Манш. Пара часов отдыха в неудобных креслах и, в три часа ночи мы оказались на окраине Лондона, голодные и неуверенные в том, как добираться до дома Сими, который должен был нас приютить. В единственном открытом заведении продавали шиш кебаб. Мы взяли два сандвича и спросили дорогу. В ответ услышали больше слов на арабском, чем на английском. Наконец добрались, подняли Сими с постели. Три часа сна, а потом весь день в поисках материалов: керосиновая плита, спасательная веха, секстант, аварийный буй ЭПИРБ, страховочные пояса, морской альманах, галогеновый фонарь, механический лаг и множество другой утвари, среди которой даже набор для скорой зубной помощи.

Вечером ждём Сими у Харрод'с, превращённого в гигантский светящийся рождественский подарок. Мы купили там «Монополию» в дорожном исполнении, книги и, почти по случаю, “South Pacific Handbook”, которая в последствии оказалась одной из самых полезных книг на борту.

Сими организовал ужин в индийском ресторане, где я, то ли от полумрака или от чего ещё, заснул над тарелкой.

На следующее утро, в четверг, снова беготня: купить солнечные дистилляторы и забрать якорь (SQR). В полдень мы уже были на дороге в Дувр. Пересекли Францию, покрытую снегом и льдом и когда в четыре утра выехали из тоннеля Монблан в снежную пургу и остановились у будки таможенника, тот, красноречивым жестом дал нам понять:

— Ради бога, не заставляйте меня выходить наружу в такой холод.

Едва вернулись в Милан, приняли душ и переоделись, пора было идти в офис и потом, вечером, уже была пятница, ехать в Бокка Ди Магра, работать на лодке.

Примерно такой была наша жизнь в последние месяцы в Милане, или точнее, в Италии. С октября по июнь мы работали четыре дня в неделю на верфи а три дня в Милане продолжали нашу профессиональную деятельность и подготавливали теоретическую часть плавания. В такой ситуации и с такими ритмами было не удивительно, что контролируя лондонские покупки, мы обнаружили, что якорь оказался 35 футов, а не 45. К счастью, лондонский магазин имел филиал в Гибралтаре. Я до сих пор помню, как тяжело было тащить с лодки в магазин 35 фунтов через весь город, под палящим солнцем. Я использовал раскладную тележку. Она неплохо работает с чемоданом, но, под тяжестью якоря, у неё постоянно гнулись колёса.

Нет, наш якорь не мог поползти. Он держал в самых серьёзных ситуациях, а сейчас почти нет ветра.

— Наверное раскрутилась одна из мочек на цепи. — говорит Карло.

— Нет. Я контролировала не далее чем неделю назад, в порту Хониара. Они все заблокированы проволокой.

— Её украли!

— Как?

Согласна, что ни разу, со дня выхода в плавание, мы не закрывали лодку на ключ. Но как они смогли завести мотор, как нашли нужную кнопку, которая, кроме всего прочего, не срабатывает два раза из трёх? И потом, кто?

— Конечно же не обитатели лагуны.

Наверное она действительно куда-то сдрейфовала. Я ничего уже не понимаю, не могу больше думать и размышлять. В первую очередь, не знаю почему, мне приходит в голову мысль о том, как сделать, чтобы известие об этом не дошло до Милана. Я даже не осознаю, что, учитывая место, где мы находимся, было бы удивительно, если бы кто-нибудь заметил нас самих, замёрзших, полураздетых, без дома, документов и денег.

Карло старается рассуждать трезво: — Невозможно, чтобы она ушла в открытое море. Эта лагуна окружена двойным кольцом рифов, проходы в которых не совпадают. В лучшем случае она уткнулась в один из островов. Тогда её не должно сильно повредить, и завтра, при свете дня, мы её найдём. В худшем, попала в один из каналов, тогда сейчас её бьёт о рифы. Тогда можно будет спасти хотя бы вещи.

Потом будет видно.

Я же отказываюсь думать об этом.

Мы в полном смятении. Вдруг вдали вроде что-то показалось: — Может быть…

На одном из островков появился огонёк. Мы бросаемся в этом направлении, ничего больше не соображая и срезаем шплинт гребного винта подвесного мотора на кораллах, окружающих остров.

Последние метры преодолеваем буксируя тендер за собой. Обдирая ноги об острые кораллы. Нам навстречу выходят мужчина и женщина с кокосовыми факелами в руках. В этот момент они для нас друзья, люди, дом: — Мы не можем найти свою лодку! — Бросаемся мы к ним, и сразу чувствуем себя маленькими и жалкими. Они плохо понимают по английски и смотрят на нас с растерянностью.

— Вон там ваша лодка. В той стороне.

— Как? Где?

Они указывают в темноту. Даже не сказав спасибо, прыгаем в тендер и начинаем грести в указанном направлении, натыкаясь на кораллы и ничего не видя впереди. Они же, с зажжёнными факелами идут по берегу, указывая нам направление. Наконец останавливаются и кричат с берега: — Вон она. Видите? Мы ничего не видим, но продолжаем неистово грести в указанном направлении.

Но ведь корпус «Веккиетто» белый и должен бы давать хоть какой то отблеск. И вдруг, чудо: светящаяся точка, может быть огонёк на далёком острове, появляется на мгновенье и исчезает. Это «Веккиетто», именно там, где мы его оставили и не далее чем в пятидесяти метрах от нас. Он немного сместился и закрыл далёкий огонёк. Мы потеряли ориентацию в темноте, а наши галогенозависимые глаза, не в состоянии разглядеть лодку в темноте даже на таком близком расстоянии.

С последними гребками мы почти выходим на глиссирование и стукаемся в борт лодки. Никогда она ещё не казалась нам такой, красивой, такой уютной и надёжной. Нас одолевает нервный смех и мы делимся мыслями, которыми не поделились раньше, чтобы не расстраивать ещё больше друг друга.

На следующее утро, не без некоторого стыда, сходим на берег, отблагодарить тех, кто помог нам ночью.

— Это фонарь для вас.

Фонарь, большая ценность в этих местах. Один из мальчишек ныряет в воду, выныривает пару раз, набрать воздуха и возвращается с двумя лобстерами, которых небрежно кидает в ведро, стоящее в нашем динги.

И все, как всегда, смеются.