Под необъятными небесами

Аурьемма Карло

Ёрдег Элизабетта

6. Легенда

 

 

Тапа и Тату

Фату Хива, один из внешних островов Маркизского архипелага. Его высокие горы в форме гребней, создают эффект стены, защищающей от ветра. В трёх милях от берега ветер, вдруг сразу, пропадает. Нет больше ни ветра ни волн, мы неожиданно оказываемся в абсолютной тишине. Бесшумная вода, бесшумный воздух, птицы бесшумно летают над горами и с острова не исходит никаких звуков. Пейзаж, словно из скандинавских сказок.

Последние несколько миль по неподвижной воде проходим под мотором. Бухта Вирджинс, это каньон, продолжение расщелины в горах. Окружающие скалы поднимаются вертикально вверх, теряясь в облаках. На фоне гор и леса в долине выделяются каменные шпили, высотой 300–400 метров. В нишах, где есть почва, цепляясь за вертикальные скалы, растут пальмы. В этом суровом пейзаже, только они и напоминают, что мы находимся в тропиках. Бухта своим названием обязана этим огромным базальтовым колоннам.

Полинезийцы называли её — бухта Вержд, переводя с маркизского её название, которое подчёркивало сходство каменных колонн с фаллосами. Но потом прибыли миссионеры. Им это не понравилось и слово verges мутировало в virgins, так более целомудренно и больше соответствует традициям христианства.

С тех пор островитяне поменяли название своей бухты, и не только.

Их верования заменило христианство, Мадонна, Христос, месса по воскресеньям, моногамия и так далее.

С моря бухту можно заметить по облаку, которое всегда стоит над вершиной горы замыкающей долину. Бухта открыта с запада.

Каменно-галечное дно быстро уходит на большую глубину. Очень средненькая якорная стоянка, из тех, когда сойдя на берег, постоянно смотришь на небо и мучаешься сомнениями, держит ли ещё якорь.

Чтобы сойти на берег, нужно обойти небольшой мыс, скрывающий из вида посёлок, и преодолеть прибой, разбивающийся на чёрном галечном пляже.

— Выждем удобный момент и идём на полном газу. У самого берега я подниму мотор, а ты спрыгивай и держи тендер за нос.

Компания детишек на берегу на дамбе, смотрят на нас и смеются.

— Эй, эй! Идите сюда! Помогайте!

Они поняли, все полезли в воду. Теперь всё просто. Мы подходим, подгоняемые волнами и десятки детских пухлых ручек подхватывают борта. Тендер укладывается на пляже в линию с чёрными, деревянными пирогами.

Говорят все одновременно: — Tapa? Pompelmus? Venez! Venez! Вдоль берега идёт извилистая тропинка, петляющая между домами, построенными из больших досок и крышей из гофрированного железа. Вот что осталось от старой Полинезии. Автомобили сюда ещё не добрались и, как кажется, электричество тоже. В долине часто идут дожди, из за горы, которая конденсирует влагу пассата, и фрукты растут очень пышно, почти сами по себе.

Улыбающиеся женщины с гладкой кожей и угольно чёрными волосами, останавливают нас у каждого порога: — Bienvenus, bienvenus asseies vous. Приходится соблюдать осторожность, чтобы случайно не обидеть кого невниманием. Мы болтаем, нам предлагают свежую воду и фрукты и спрашивают, нет ли у нас чего-нибудь на обмен.

— А что вы хотите обменять? Что вам нужно?

— Да что угодно. Здесь ничего нет. «Арануи» не было уже два месяца. 

По всей деревне раздаются глухие, ритмичные звуки, напоминающие там-там. Это женщины отбивают кору дерева. Они делают тапа, ещё несколько десятилетий назад, это была единственная ткань, известная в южном Тихом океане.

Несмотря на то, что «Арануи» заходит сюда каждые два месяца, привозит самые разнообразные товары и тканые материалы широко распространены, здесь, на Фату Хива, до сих пор отбивают тапа.

— Изготовление тапа, это чисто женскаяя работа, от сбора брёвен, до рисунка — рассказывает Жаклин. Она тонкая и гибкая, в отличии от большинства маркизских женщин.

— Мужчины же, заготавливают копру, ловят рыбу и охотятся.

— Выбираются гладкие ветки и стволы, снимется кора и отбивается палкой на доске. — она показывает на женщин, сидящих у старых, источенных брёвен, энергично отбивающих полосы коры, шириной около десяти сантиметров.

— Вон моя мама. Она отбивает этот кусок уже два дня.

Кусок имеет ширину почти метр и на просвет видны составляющие его волокна, переплетённые между собой и сплющенные до толщины в один миллиметр. Похоже на пергамент.

— Если оставить их на несколько дней на солнце, они станут белыми, если замочить в соке диких апельсинов — бежевыми. — продолжает Жаклин, погружая куски ткани в ведро с жидкостью, энергично полоская и отжимая, словно тряпки. Потом она расстилает их сушиться на металлическом листе.

Под навесом, защищающим от солнца и дождя, старшая сестра Жаклин расписывает квадратный лоскут, размерами примерно 30 на 30 сантиметров. Мотивы росписи передаются от матери к дочери, древние идеограммы, которые раньше татуировали на коже и в которых отражена история рода.

— Вот этой материи больше ста лет. — говорит Жаклин, открыв сундук и достав из него отрез длинной около двух метров. — Она принадлежала бабушке моей мамы и, возможно ещё её прабабушке.

Мы используем её как образцы рисунков.

В Папеэте ей не было бы цены и Жаклин это знает. Но никому не приходит даже мысль продать реликвию.

Сестра Жаклин лежит на полу на животе и заканчивает раскрашивать чёрным части рисунка на тапа крохотной кисточкой.

— Это прядь волос, привязанная к палочке.

— А краска?

— Это личинки, размолотые и разведённые соком тангироо. Не выцветает на солнце, не смывается водой и даже мылом.

Конечный продукт выглядит очень эффектно и мне очень нравится.

— Сколько стоит? — не удерживается от вопроса сидящий во мне турист.

— В Папеэте, не знаю. Здесь мы меняем их на проходящем судне на мыло, ткани и продукты.

— И что бы ты хотела в обмен?

— У тебя есть лак для ногтей или помада?

— Честно говоря, помадой я никогда не пользовалась, но красный лак и тени, есть?

— Прекрасно! А духи?

— Давай так. Мы на лодке посмотрим, что у нас есть, что можно обменять и завтра принесём.

— И хозяйственное мыло, если есть! — кричит её мама.

— И детскую одежду. — добавляет другая женщина.

Вечером мы перерываем «Веккиетто» сверху донизу и на следующий день сходим на берег с полным рюкзаком. Лосьон после бритья, которым раньше пользовался Карло, разделён на три маленьких флакона (три маленьких упаковки продаются лучше, чем одна большая и позволяют также торговаться с большим количеством людей.) и мы выгребли всё имеющееся в наличии хозяйственное мыло. Ещё у нас есть два флакона лака для ногтей, тушь для ресниц, тени, ожерелье из искусственного речного жемчуга, кое какие лекарства и блок сигарет.

Жаклин созывает подруг и начинается рынок. За косметику они готовы и мать родную продать. Самым большим спросом пользуется тушь для ресниц (что они собираются с ней делать, у них всех свои ресницы длинные и чёрные), за ожерелье тоже идёт борьба, хорошо идёт лосьон после бритья, мылом больше интересуются женщины в возрасте, некоторые берут сигареты для мужа или сына, лекарства игнорируются. Когда бизнес заканчивается, наступает время любезностей. Раздариваем всё, что у нас осталось и оказываемся заваленными горой фруктов. Апельсины, мандарины, папайя, бананы и местные грейпфруты. Они весят около килограмма каждый, кожура толстая, в сантиметр, очень сладкие и с привкусом клубники.

Танои, отец Жаклин. Он весит около ста килограмм и всё его тело покрыто татуировками. После обеда он собирается присоединиться к мужчинам, собирающим кокосовые орехи для копры недалеко от водопада в глубине долины.

— Пошли со мной! — уговаривает он — Это всего час ходьбы.

Мы в нерешительности. Путешествуя на лодке, мы очень редко ходим пешком. К тому же, очень жарко и мне никогда не нравилось идти в гору.

— Там нет подъёмов, только ровная дорога. — парирует Танои.

На мне из одежды лишь парео и майка, на ногах резиновые сандалии. С другой стороны, Танои совсем босиком. В конце концов мы отправляемся с ним.

Тропинка идёт вдоль ручья, текущего с верховьев долины. Не всегда вдоль того же берега, поэтому нам часто приходится переходить вброд водный поток с илистым дном, к которому наша обувь прилипает, словно на присосках. Вдоль тропы растут огромные хлебные деревья, под которыми лежит множество упавших больших плодов. От жары они раскисают, делая землю скользкой и привлекая тучи насекомых. И, словно всего этого мало, рои комаров бросаются на наши голые руки и ноги. Танои невозмутимо продолжает шагать по траве, которая местами доходит ему до пояса. Мы начинаем выбиваться из сил и, примерно через час, робко спрашиваем, когда же мы будем на месте.

— Осталось пол дороги.

— Пол дороги! Но разве туда не было всего час ходьбы?

— Да. Но с вашим темпом мы всего на пол пути.

Жара стоит невыносимая. Периодически ливень омывает нас с головы до ног, делая ещё более привлекательными для комаров, которые теперь прилипают к нам.

— Танои, но тебя комары не кусают?

— Конечно кусают. Смотри. — и он показывает свою татуированную руку, на которой видны десятки вздувшихся комариных укусов.

— Ну ка, покажи. — мы никогда не видели татуировку так близко. Всё тело покрыто множеством полос с повторяющимися рисунками.

Танои садится на упавший ствол дерева и дарит нам передышку, рассказывая историю своей кожи.

— Каждая полоса, это история одного из предков. Чем больше рисунков на теле мужчины, тем богаче история его семьи. Мне татуировки делал мой дедушка, не смотря на запреты миссионеров.

Первые тату начинают делать, когда юноше исполняется пятнадцать лет. Он уже обладает телосложением мужчины и его кожа уже не будет сильно растягиваться с возрастом. Сначала копируются самые старые рисунки с тела его отца, потом с тела самого старшего мужчины из семьи матери, и так из поколения в поколение. Был один старик, тело которого было полностью покрыто татуировками, включая лицо и ладони рук!

Он встаёт, смахнув с себя рукой облако насекомых, и собирается идти дальше. Но мы уже не можем. Оправдываясь тем, что нельзя оставлять лодку надолго без надзора, возвращаемся назад.

Когда добрались до деревни, выглядели мы, видимо, не очень, потому что во всех домах, где мы останавливались передохнуть, кроме воды и фруктов, все предлагали нам ещё и умыться.

Анаи, жена Танои, готовит пои-пои. Это типичное блюдо Маркизских островов, как для нас паста, рис для азиатов или кус-кус для арабов. Готовят его в субботу, чтобы съесть в воскресенье.

Основой пои-пои является майорé, легендарный плод хлебного дерева. Он похож на зеленоватую дыню с жёсткой, морщинистой кожурой, покрытой тонкими чешуйками, которые, когда фрукт спелый, выделяют крохотные капельки белого, густого млечного сока. Растёт на деревьях с большими блестящими листьями, напоминающими инжирные. Весит плод около трёх килограммов, и дерево, средних размеров, приносит их по одному каждый день в течении всего года. Внутри, желтоватая губчатая мякоть.

Индейцы островов Сан-Блас угощали нас им в супе, порезанным кусочками, словно картошка и поджаренным ломтиками на углях, как гарнир к рыбе, позже мы и сами научились готовить его, делать салат и десерт с молоком кокосового ореха. Но здесь, на Фату Хива, его приготовление, это старинный кулинарный ритуал.

Фрукты целиком поджаривают на огне. Примерно через час, когда кожура обуглилась, женщины вынимают их из огня и удаляют её с помощью палки.

— Помогай мне, если хочешь научиться. — предлагает Анае, выкатывая с решётки два обугленных бочонка.

— Вот так. — она наносит палкой два удара и чёрная скорлупа трескается, показывая дымящуюся жёлтую сердцевину. — Вот так. — и лёгким нажимом палки она выкатывает плод на деревянную дощечку, придержав обугленную кожуру неуловимым движением пальцев.

Я стукаю палкой по своему плоду в первый раз, и ничего не происходит. Потом второй, третий, более энергично. Кожура лопается и палка вязнет в жёлтой мякоти, пачкая её чёрным. Пытаюсь вытолкнуть сердцевину на дощечку, но плод теперь уже не круглый, и палка ещё больше его деформирует. Пробую придержать кожуру и обжигаю пальцы.

Дети смеются глядя на меня: — И откуда такая неумеха? Даже поипои готовить не умеет.

— Таоа, помоги ей. — вступается Анае. Девочка лет десяти, берёт мою палку, ударяет пару раз и, смочив руку в ведре с водой, выкладывает майорé, очищенный от кожуры, на доску.

Анае разминает ещё горячую мякоть каменной толкушкой. Она бьёт её сверху, сбоку, потом с другого, переворачивает быстрым движением руки, смоченной в холодной воде и снова принимается мять сильными и частыми ударами. Если попадается посторонние включение или твёрдый комочек, удаляет его молниеносным движением кончиков пальцев.

Мой же плод весь испачкан чёрным и полон частичек кожуры.

Каждый раз, когда я пытаюсь взять один из них, обжигаю пальцы, о том, чтобы перевернуть тесто мокрой рукой, даже не может быть и речи. Все смеются и подшучивают надо мной.

− Смеётся тот, кто смеётся последним. В следующий раз я посмотрю, как вы будете есть спагетти вилкой!

Культурные различия. Процесс приготовления пои-пои изображается даже на традиционных тапа и передаётся из поколения в поколение. Я же, с моими посиневшими пальцами, предпочитаю оставить это дело Таоа.

Когда губчатая комковатая мякоть превращается в мягкое эластичное тесто, такое же как из муки, женщины добавляют в него кусочек такого же теста, сделанного неделю назад и уже подвергшегося ферментации. Видимо в качестве дрожжей. Тесто месят ещё несколько минут и оставляют на некоторое время.

− Оно будет стоять до завтра. Потом мы приготовим его с рыбой или овощами. Пои-пои, наше воскресное блюдо. Завтра попробуете.

На следующий день его подают на стол в огромном бачке, с жареной рыбой и овощами. Вид довольно аппетитный, вкус не очень.

Оно кислое, видимо из за традиционной закваски.

− Тебе нравится?

− Нет. Гораздо лучше было само тесто, прежде чем в него добавили старое. Так у него вкус очень странный.

− Может от того, что там моя обваренная кожа!

 

Песчаные круги

Впервые на острова Туамоту наткнулся Магеллан во время своего, первого в мире, кругосветного плавания. Пережив бунт, долгую зиму в Патагонии и пройдя каналом, который теперь носит его имя, Магеллан, на двух оставшихся кораблях, с измотанными экипажами, шёл через Тихий океан с востока на запад, не имея представления о его размерах и надеясь каждый день увидеть обитаемую землю, чтобы пополнить запасы воды и продовольствия и дать отдых людям.

Невероятное невезение сопутствовало этой экспедиции! Тихий океан усеян множеством цветущих островов, но они умудрились пересечь его не увидев ни одного, проделав непреднамеренный слалом, видя только воду, волны и ясное небо. Единственным исключением были два бесплодных, безжизненных клочка земли. Это были два внешних атолла Туамоту.

— Тонкая, низкая полоска изрезанной выжженной земли, усеянная кораллами. Мир населённый лишь птицами и тысячами крабов. — так Пигафета описал открытие. Это было 24 января 1521 года.

Только что открытые атоллы были сразу же забыты и открыты снова лишь в 19 веке, оставаясь, однако, далёким и недоступным миром. Последние из атоллов Туамоту были нанесены на карты лишь в 1935 году.

Это уникальный архипелаг. Он состоит из более чем ста атоллов, почти все они необитаемы, разбросанных посреди океана на территории в две тысячи километров, словно горсть зерна, брошенная крестьянином на пашню. Бесконечность пустынных белых пляжей, окаймлённых тысячами миль коралловых рифов.

Атолл, это тонкое кольцо белого песка. Снаружи океан, гонимые пассатом волны вздуваются и рушатся на коралловых барьерах.

Внутри лагуна, глубокая и спокойная, мягкая волна едва колышется, а вода пестрит разнообразием цветов и живности. Посередине, отделяет океан от лагуны, узкая полоса белого песка, образовавшегося из перемолотого коралла, покрытая кустами и пальмами. На бескрайних тихоокеанских просторах, в стороне от всех морских путей, архипелаг Туамоту остался одним из самых нетронутых уголков земли. Слишком далеко от Папеэте, слишком неудобно для строительства гостиниц, слишком сложно для жизни.

Нынешние обитатели понемногу мигрируют на Таити или более крупные атоллы. Остаются заброшенные деревни….старая церковь, кладбище, заросшее травой, брошенная пирога.

— Куда пойдём, Лиззи?

Туамоту, словно россыпь голубых капель на белой карте.

— Не знаю. Нужно бы узнать побольше о них. И карта нужна более подробная. На нашей атоллы размером с кофейное зерно.

 

Рароиа

27 мая 1989. 05.20

— Карло, думаю пора. Уже виден горизонт.

— Конечно, дорогая. Беру секстант и иду.

Удивительно красивое небо. Ещё видны последние звёзды а снизу уже начинает розоветь, или он называется индиго — этот цвет, смесь розового, фиолетового и голубого? Но как всё-таки трудно открыть глаза!

Снаружи получше. Тёплый ветер проясняет мысли, пока я оглядываю мозаику неба. Утренние звёзды: Вега, Ачернар и Антарес.

— Готова?

Лиззи стоит опершись на стол с хронометром в одной руке и карандашом в другой. Ставлю на ноль шкалу секстанта. Нахожу Вегу на небе и смотрю на неё, одним глазом просто так, другим через окуляр. Левой рукой увеличиваю угол, в то время как в окуляре слежу за светящейся точкой, которая опускается всё ниже, ниже и ниже, пока не касается горизонта.

— Стоп! Вега! 37°24′ Потом Ачернар и Антарес. Три звезды, три линии, одна точка.

— Мы в 127 милях от Рароиа.

А теперь, завтрак! День начинается. Море синее, небо чистое, яркое солнце. Умеренный пассат востог-юго-восток, силой четыре балла.

Сегодня мы подойдём очень близко к Рароиа. Для нас это будет первый атолл, первый passe, первый заход на коралловый остров. Мы в пути уже четыре дня, с Уа Поу, последнего из Маркизских островов, до Рароиа, первого из Туамоту.

Я очень беспокоюсь и мои мысли улетают вперёд, к мозаике атоллов, к которым мы должны выйти очень точно, без допуска на ошибку. Нужно подойти как можно ближе в течении ночи, чтобы подойти к берегу до полудня завтрашнего дня, даже до десяти, потому что, если расчёты верны, в это время начинается отливное течение. Но и слишком близко тоже нельзя подходить, потому что ночью достаточно ошибки в определении, неучтённого течения, и можно оказаться на рифах. Я весь погружён в мысли. Даже большой тунец, пойманный сразу после рассвета, не приносит радости.

Необходимо быть стопроцентно уверенными в нашем местоположении. Необходимо взять высоты звёзд много раз, по очереди работая с секстантом и вычислениями. Если один ошибётся, то другой заметит. Сегодня вечером будет ещё одна возможность определиться по звёздам, надеюсь они будут видны. Уже во второй половине дня, после долгих размышлений, определяем стратегию на ночь. Будем идти к точке, назовём её точкой Х, расположенной к западу от Рароиа, в пятнадцати милях от северной точки атолла и от входа в passe. Достигнув этой точки, ляжем в дрейф и будем дожидаться утра. Пятнадцать миль должно быть достаточно, чтобы застраховать нас от неточностей вычислений и неучтённых течений.

На утро, тронувшись в путь с первыми лучами солнца, за три часа доберёмся до места.

Весь день определяемся по солнцу, вечерние определения по звёздам подтверждают наши координаты, но моя нервозность не проходит.

19.00. Стемнело в одно мгновение. Никаких признаков земли.

Последний раз определились по четырём звёздам. Линии положений на карте образуют что-то вроде ромба. Однако, если принять ошибку в высоте Сириуса три минуты, то ромб превращается в точку, которая совпадает со счислимой, в 35 милях от точки Х.

Наш атолл Рароиа на карте (масштаб 1:3500000) чуть больше сантиметра, на самом деле он длинной около двадцати миль. Однако, работая аккуратно, остро заточенным карандашом, мы наносим наши точные координаты. Внимательность и точность необходимы, потому что каждый миллиметр на карте соответствует двум милям.

Горизонт чист, ночь ясная. В полночь взойдёт луна и видимость улучшится. Условия идеальные. Неосознанно, до боли в глазах, вглядываюсь в пустой горизонт в поисках земли. Я хорошо понимаю, что её не может быть сейчас, но взгляд сам устремляется вперёд.

Кажется, всё чисто.

03.00 Появился белый огонь. Маяк? На карте его нет, в лоции не упоминается. Скорее всего его поставили недавно. Он кажется совсем рядом, а если вглядеться, можно различить и длинную полоску земли, чувствуется даже её запах.

— Мы должны быть уже в 18 милях. Лучше остановиться.

Убираем геную, выбираем грот в диаметральную плоскость и ждём утра. «Веккиетто» развернувшись бортом и чуть-чуть носом к волнам, спокойно покачивается, волны, которые повыше, изредка ударяют в борт.

05.00 Cпим урывками. Маяк стал вдруг светить нерегулярно а потом пропал. Возможно, это было судно.

06.00 C первыми лучами солнца становится видно, что нет ни земли ни маяка, ни, тем более, запаха земли. Наша перевозбуждённая фантазия сыграла над нами шутку. Берём снова курс на восток.

07.00 Наконец! Взобравшись на мачту, Лиззи разглядела вдали тёмную линию пальм с широким разрывом, как раз в центре. По моим расчётам, нам нужно дойти туда до 10.00, иначе течение в канале будет слишком сильным.

07.20 Менее чем за пол часа горизонт заполняется кронами пальм.

Трудно сказать, где мы находимся. Не видно даже краёв острова.

Начинаю беспокоиться, что мы можем не найти вход в лагуну.

8.30 Определение по солнцу подтверждает счислимые координаты.

Продолжаем идти, забирая слегка к северу от точки, где должен бы быть вход в канал. Когда подойдём близко, повернём на юг и пойдём вдоль берега, пока не обнаружим проход, будь он неладен.

10.30 Проход открылся прямо по курсу а не двумя милями к югу, где мы его ожидали. Это означает, что наш переход в 420 миль завершился с ошибкой в навигации в две мили. Совсем не плохо, но как тяжело!

Мы уже в полумиле. Проход хорошо виден с краспиц, синий просвет в тонкой линии земли и кораллов. Но уже поздно.

Выходящее из канала течение слишком сильное, прямо по центру видны буруны и завихрения. Слева ещё одна линия бурунов и более светлая вода. Там мели. Мы всё равно решаем идти. Я стою на руле, Лиззи, словно кошка забирается на краспицы, чтобы направлять меня.

Беру левее, где течение кажется не таким сильным. Поверхность воды покрыта беспорядочными крутыми волнами, дно видно плохо.

С мотором на максимальных оборотах мы едва движемся против течения, словно по бурной реке. Вдруг, глубина резко понижается и одновременно Лиззи кричит, чтобы я дал задний ход. С ужасом смотрю на репитер эхолота: шесть метров, четыре метра, три метра.

Быстро проносятся камни на дне. Дав задний ход, я потерял скорость и лодка теперь не управляется, превратившись в игрушку течения.

Камни мелькают на дне, сердце колотится. Снова даю газ и беру левее, где вода кажется более глубокой. Лодка снова становится управляемой, камни уходят на глубину. Снова вперёд на максимальных оборотах, Лиззи с мачты выкрикивает указания и коралловые грибы проносятся рядом — жёлтые, зелёные, коричневые, украшенные завитками бегущей воды. Но нет времени любоваться ими, нужно смотреть вперёд, отворачивать, выравнивать, снова отворачивать, прокладывая дорогу среди рифов.

Как только мы оказываемся в лагуне, течение сразу исчезает, вода становится зеркально ровной и прозрачной, лишь нервное напряжение не проходит.

Через пол часа добираемся до якорной стоянки рядом с деревней, петляя среди коричневых грибообразных кораллов, поднимающихся со дна почти до самой поверхности воды.

Бросаем якорь. Глубина 15 метров, дно — песок и камни.

«Веккиеттто» отдыхает застыв неподвижно, мы тоже. Место просто сказочное.

На динги причаливаем к молу, построенному из коралловых блоков. С десяток мужчин грузят мешки с копрой в две пироги, которые курсируют между берегом и стоящим недалеко на якоре судном. «Маяк», который мы видели вчера ночью, это был его якорный огонь. Как и мы, они ожидали утра, чтобы войти в лагуну, хотя, наверняка, уже проходили здесь десятки раз.

К нам подходит мужчина, лет пятидесяти, темнокожий, в цветастых штанах. Улыбаясь, протягивает руку, приветствует и указывает на здание жандармерии, одно из каменных строений с крытой железом крышей, составляющих маленький посёлок. Песчаная тропинка проходит через всю деревню. Каждый домик имеет свой сад, огороженный стенкой сложенной из коралловых глыб. В жандармерии никого нет и мы уже собирались вернуться к молу, когда подошёл наш прежний знакомый, причёсанный и одетый в голубую рубашку.

— Я Клод. Я здесь мэр, полицейский, ответственный за заготовку копры, за уборку и по воскресеньям имею право служить мессу.

В должности полицейского, он регистрирует наши имена и название лодки в тетрадке, а потом приглашает нас к себе в дом. Мы направляемся по песчаной тропе и по дороге Клод снимает рубашку, теперь он уже не полицейский.

Его дом самый большой в деревне и обочины ведущей к нему дороги выложены раковинами гигантских устриц. Мы заходим на веранду, где стоит диван и два пластиковых кресла. На стенах раковины, акульи челюсти и фотографии членов семьи во всех возрастах.

Кроме веранды в доме есть комната, в которой стоит стол, стулья и большой комод, на котором возвышается телевизор с тридцатадюймовым экраном и видеомагнитофон.

Появляется крупная женщина с узловатыми руками и толстой шеей, одетая в цветное парео, подвязанное под мышками. Это Мартина, жена Клода. Она обрушивает на нас поток слов, рассказов и шуток.

Говорит очень быстро, на архаичном французском, часто прерывается, хлопая в ладоши и отдавая указания на полинезийском, на которые отзывается девочка, приносящая охлаждённые кокосовые орехи, веер для хозяйки, табак для Клода.

Сегодня воскресенье и никто не работает, но у Клода в программе охота на пальмовых крабов на соседнем островке. С ним собираются дети и внуки, то есть половина населения острова. Мы тоже приглашены. Отправление в полдень.

— Потому, — объясняет Клод. — что в послеобеденную жару крабы прячутся в дуплах и их легче найти.

Пальмовые крабы живут на суше. Они похожи на сухопутных омаров, имеют красно-синюю раскраску и питаются исключительно кокосовыми орехами, которые вскрывают своими непропорционально большими клешнями. Мы давно уже слышали, какие они вкусные, но самих крабов никогда не видели, потому, что как раз из за изысканного вкуса, их почти полностью уничтожили.

На лодке пересекаем всю лагуну, проходя совсем рядом с коралловыми грибами, поднимающимися со дна почти до самой поверхности воды. Сверху они покрыты большими цветными моллюсками, тридакнами, похожими раскраской на цветы, растущие на лугу.

Островок, к которому мы причаливаем, покрыт пальмами и подлеском из деревьев не выше человеческого роста с корявыми стволами. Островитяне стучат плоской стороной мачете возле дупла в дереве и если в ответ слышен повторяющийся стук, значит краб в норе, в самой глубине. Мачете засовывается внутрь и протыкает краба. Естественно, иногда ход оказывается длиннее чем мачете, иногда краб ускользает через другой ход, иногда уже пойманному крабу удаётся сбежать, и т. д. В лучшем случае краб сам спускается на землю и обороняется от опасности, подняв вверх огромные открытые клешни. Но против мачете нет защиты. Однако, нужно соблюдать осторожность, клешни, предназначенные для открытия кокосовых орехов, могут легко откусить палец или даже руку. Карло, как новичок в этом деле, потерял ноготь на большом пальце. И этот краб был таким маленьким, что Клод даже не стал брать его, оставив на свободе.

— В следующий раз получится лучше. — Он стучит ладонью по плечу раненного, который сосёт палец с досадой глядя на свою добычу, прячущуюся в земляной норе.

Вечером ужин у Клода. На столе два подноса с крабовыми клешнями, на третьем, наполненные желтовато-коричневым соусом хвосты, выложенные кругом. Дополняет угощение блюдо с ломтиками сырого тунца с соусом к нему.

Хозяин основательно подготовился к нашему приходу. Как только мы вошли в комнату, один из детей включил видеомагнитофон.

Зазвучала песня Va'pensiero, на видео театр La Scala. В нашу честь он отыскал кассету с выступлением хора Nabucco. На огромном экране изысканные интерьеры из бархата, шелков и ковров, в то время как мы сидим на веранде с земляным полом в окружении полуголых людей, собираясь обедать блюдом из сырой рыбы. Всё это кажется нереальным. Кассета крутится в магнитофоне работающем от солнечных батарей, бесплатно предоставленных французским правительством. Звучит хор Nabucco. Подумать только, ведь мы забрались сюда в поисках необитаемых островов и дикарей.

Все расселись за столом, готовые приняться за еду, Клод встаёт и произносит благодарственную молитву.

— Благодарим тебя, всевышний, за эту пищу и за друзей, пришедших издалека. Ты, наш господь, самый великий, мудрый и милосердный…

Запах крабов наполняет комнату. Согласно традиции, родители едят отдельно от детей, те будут обедать тем, что останется.

Клод показывает нам, как извлекать мясо из клешней и макать его в соус в крабовых хвостах. Мясо великолепное, по сравнению с омарами, более маслянистое и вкус очень тонкий. В сочетании с соусом он становится резким и сильным.

— Карло, тебе нравится? Не могу понять, что это за вкус…

— Я тоже. Очень резкий, словно что-то перебродившее.

Обращается к Клоду: — Как делают этот соус?

— Ce n'est pas une sauce. Il sont les entrailles!

— Хочешь сказать что это…

— …Думаю да.

— …перебродившее, перебродившее.

— Вот тебе пожалуйста и дикарские традиции. Теперь ты довольна?

Не подавая виду продолжаем есть крабов, но теперь уже в натуральном виде, чередуя с ломтиками сырого тунца. Сдобренные специальным соусом, они очень вкусны.

Южная часть атолла, это голый коралл. По периметру он периодически уходит под воду и снова появляется, оставляя большие мелкие озёра голубой воды, полные новорожденных акулят, которые учатся охотиться в этих натуральных садках, в ожидании пока подрастут и отправятся в открытое море. Повсюду видны их быстрые тени, преследующие стайки рыб попугаев и рыб ангелов. Иногда, в азарте охоты, они оказываются на мели и потом, с большим трудом, дёргаясь и подпрыгивая, выбираются на глубокую воду. Несмотря на то, что они маленькие, акулята могут быть опасными. На мелководье они видят лишь наши ноги и частенько пытаются попробовать их на вкус. Верный способ отогнать их, запустить камнем, так же как отгоняют собак.

Мы пошли посмотреть на место, где выбросило плот Кон Тики Тура Хейердала в конце его плавания из Перу. Клод рассказывает, как островитяне приняли путешественников, заботились о них и угощали лучшим, что есть на острове, пока, месяц спустя, проходящее судно не увезло их в Папеэте.

Уходящая с отливом вода оставляет у нас под ногами неровную поверхность коралла с множеством мелких лужиц, в которых цветные крабы бегают и прячутся в трещинах, в компании с мелкими белыми и серыми муренами, большими раками отшельниками и попавшими в западню рыбами.

Опускающееся солнце освещает волны сзади и, в момент когда они обрушиваются, просвечивает сквозь толщу зелёной воды.

Я перечитал описание этого места Туром Хейердалом. Здесь всё так же как тогда. Как и тогда дует мягкий, тёплый пассат и его песня смешивается с шумом волн, которые тысячелетиями накатывают на этот не меняющийся коралловый остров. Его песнь величественнее чем человечество и вся его история, длинная неизменная нота, остановившаяся как время, которое здесь не движется, потому что катящиеся из океана волны и сегодня и завтра точно такие же как вчера и как всегда.