В доме свет горел во всех окнах. А Макар-то предполагал, что, утомленные сексом, молодые заснули.

Но оказалось, что они ругались между собой.

– И зачем было сразу врать про то, что жили раздельно! Я ведь и так собирался помочь вам купить дом.

– Твой отец хотел со мной расстаться и вернуть тебя. У нас дело шло к разрыву. Ты заканчиваешь учиться и скоро сможешь нас с Ванькой содержать. Мы хотели как лучше! – со слезами в голосе оправдывалась Аня. – И потом, я правда вас обоих люблю. Вы так похожи друг на друга характерами…

– Перестань топить меня в сахарных соплях. Ваня проснётся. Кстати, он всё же мой или папашин.

– Не знаю. Он тебе всё равно не посторонний.

Макар на цыпочках пробрался в свою комнату и взял нераспакованный чемодан со своими вещами. Он решил поехать в аэропорт и улететь первым рейсом в Москву. Если он сейчас останется – начнутся разборки. Зачем только Анька призналась, что жила с ним до самого вылета сюда. Всё ревность её бабская. Ведь договорились же о том сюжете, который преподнесли. Даже репетировали речь о том, что Макар всё это время помогал девице, залетевшей от сына, её телом не пользуясь. Ему пришлось даже несколько раз бром пить, изображая импотенцию, чтобы Анька перестала приставать с требованием жениться на ней. Он так хорошо перевёл стрелки на Олега. И на тебе – вся комбинация с треском провалилась. Теперь нужно всё обдумать и как-то сгладить. Надо будет позвонить этой Ирине и попросить совета, как не потерять сына. Он так по нему скучал…

Макару удалось выйти на цыпочках из дома и тихо прикрыть дверь. По улице он бежал, посмеиваясь. А где брать такси? Городок тут маленький. И он шёл и шёл пешком по приятной летней ночи у моря. Вдали шумел прибой. Или отлив?

Макару стало жаль уезжать отсюда. И он решил не улетать в Москву, а пока остановиться в отеле в Сочи. Пусть поволнуются о нём родственники, что он домой не приехал, у них не остался. Через пару дней скинет СМС, что жив-здоров. За это время они уже передумают выяснять отношения – главное, что не погиб и не пропал без вести!

Ирина с тем, кто так и не представился, спали в обнимку на диване в гостиной. Почему – не понятно. Только и смогли дойти сюда. Седовласый первым открыл глаза и улыбнулся, посмотрев на то, как комично размазалась косметика по маленькому личику Ирины. Ева никогда не пользовалась ничем из женских штучек. И поэтому утренний размытый макияж Ирины его умилил и обрадовал. За окном вовсю сияло солнце. Он легонько потряс Ирину за плечо.

Она мгновенно открыла глаза – очень синие.

– Как тебя зовут, я ведь так и не знаю, – деловито спросила она.

– Владимир. А ты?

– Ирина, – сказала она, и вновь от лёгкой улыбки образовалась ямочка на щеке. Сколько ей? Лет сорок – сорок два. Она его ровесница – сорокапятилетняя «ягодка опять»?

– Тебе так нравится рисунок моих морщинок? – Ирина чуть приподняла ресницы. – Правда, некоторые из них заменяют чёрные стрелки на глазах.

– Ты заснула в гриме, так что морщинки стрелки только дополняют. В целом картина незабываемая, в стиле импрессионистов.

– А именно?

– Нет-нет, не Тулуза Лотрека. Не карикатурно, акварельно. И хочется всё это стереть поцелуями.

– Ладно, не будем заменять собою химчистку. Я иду в душ.

– Я иду с тобой, – Владимир вскочил бодро, открыл Ирине дверь в ванную комнату. И встал под воду, пробуя её температуру на себе.

– Ты идеальный мужчина. Как такого можно променять на мальчишку, – пожала плечами Ирина, вступая под тёплые струи и оказываясь прижатой к мускулистому, хоть и не настолько подтянутому, как казалось в одежде, телу.

– У мальчишки тело атлета и ежечасные тренировки в сексе. Это не тот вид спорта, где побеждает ум.

– А ты сыграй с молодым соперником в своего рода шахматы, – отстранившись от партнёра, сказала Ирина в ухо Владимира. В ответ он её поцеловал.

– То есть ты образно имеешь в виду, что надо вытянуть его невзначай в соревнования на интеллектуальной почве, где он опозорится. Ну и что. Она же не кроссворды с ним разгадывает, а предаётся радостям тела.

– И тут он может что-нибудь ляпнуть в процессе, что на десятый раз её остудит.

– Ну, она ведь не собирается отменить меня, раз я об их связи узнал случайно. Значит, он дополняет меня в том, в чём я перестал быть в силе.

– Прости, но сегодняшняя ночь показала, что ты любому фору дашь. Ты делаешь больше того, что делают молодые, потому что твоя задача достичь дуэта, а их – скорее получить своё удовлетворение. У них ожидание приносит боль, а у тебя – азарт.

– Ты мне не льстишь? – в голосе его звучала надежда. Видно, хирург не баловала мужа заслуженными комплиментами. – Я правда могу вернуться к Еве и быть уверенным, что она бортанёт парня скоро?!

Ирина вся напряглась – ей было неприятно то, что он с новой любовницей обсуждает возвращение к жене.

– Почему бы и не вернуться. Ты ей сегодня ночью отомстил, ты понял, что любовь не отменяет порывы в исполнении внезапных желаний.

А Владимир притиснул Ирину к себе что было силы.

– А я вот не вернусь. Мне с тобой лучше.

– Вернёшься. Я тут собираюсь жить, пока книгу не напишу, больше полгода – точно. А у тебя дела в Москве. К тому же ты своей жене всё время что-то доказываешь – и это твой двигатель в делах и в личной жизни. Теперь тебе срочно нужно доказать, что ты всё ещё чемпион в постельных матчах. Так что вперёд – на самолёт.

Владимир повернул Ирину лицом к стенке душа и вошёл в неё горячим от воды и желания членом.

– Нет уж. Я тут задержусь.

Ирина выскользнула из кабинки, нечаянно сделав ему больно.

– Экономь силы, – сухо сказала она.

Ирина завернулась в полотенце и отправилась одеваться и готовить завтрак.

Они поели мюсли с молоком, запили крепким чаем. И всё молча. Владимир, отодвигая стул, тяжело вздохнул:

– Ты меня прогоняешь? У тебя были надежды, что я брошу жену. Поэтому ты ночью была со мной?

– Ты же помнишь, у нас не было времени что-то планировать. Нам обоим была нужна месть другим людям. И она оказалась сладкой. Но не нужно начинать что-то не имеющее перспектив.

– Поэтому ты одна! – уел мужчина Ирину. – Нельзя предусмотреть всё. – Он набрал в грудь побольше воздуха перед тем, как Ирину огорошить: – А я остаюсь с тобой и подаю на развод с Евой.

Ирина опешила. Она взяла со стола тарелку, и та выпала из руки. Звон стекла привел её в чувства:

– А общее имущество? А бизнес?

– Поделим, всем хватит, – уверенно сказал Владимир. – А мой бизнес в Сочи переведу. Я ведь торгую музыкальными инструментами и аппаратурой. А тут теперь столько всего связанного с музыкой происходит, что вполне с Москвой может потягаться число возможностей.

Лицо у него загорелось.

– Вот это да! У меня второй кандидат в мужья за два дня. И это в пятьдесят восемь лет.

– Тебе пятьдесят восемь! – ахнул Владимир. – Ты на двенадцать лет меня старше?! – потрясённо спросил он. – Я думал, что тебе ну максимум сорок пять.

– Это меняет твои планы? – весело улыбнулась Ирина.

– Да, меняет, – с тяжёлым вздохом ответил мужчина. – Ты умрёшь раньше меня. И я в старости останусь один. А мне общение очень важно и сейчас, не говоря уж о старости. Оно важнее секса, важнее хозяйственности.

Ирина загрустила, прикинув, что он прав. В её возрасте нужно думать о пресловутом стакане. Умный он мужчина. И не лживый. Нравится ей Владимир больше Макара.

– Что ж, можешь отправляться в аэропорт или в гостиницу, – Ирина улыбнулась наигранно оптимистично.

– В аэропорт поеду, – грустно сказал он. – Вот тебе моя визитка, – Владимир вынул из портмоне золотистый кусочек картона. Ирина руку не протянула, и он положил карточку на стол. – Скажи твой номер, я запишу твой телефон в мой аппарат.

– Запасной аэродром всегда на связи, – с горечью сказала Ирина и свой номер не назвала.

Владимир подошёл к ней, обнял.

– Ты моя красавица. Ты не запасной аэродром, а дивный розовый сад, куда так приятно зайти летом. И полный колючек зимой.

– Ничего себе, да ты можешь писать японские четверостишья! – искренне восхитилась Ирина.

– Что ж, кто, если не романтик, может торговать музыкальными инструментами в наш век компьютерной музыки, – сыронизировал над собой Владимир.

Ирина поцеловала его в щёку. И он внимательно посмотрел на её лицо:

– Ты даже лучше без макияжа. Ясный свет из глаз и преступно красивые губы.

Они снова поцеловались и оказались снова на диване. И длилось это долго и медленно и тягуче сладко. Пока оба снова не пошли в душ, снова не оделись. И Ирина вышла проводить Владимира к машине. И на душе у неё было легко. Не была она просто подвернувшей под руку женщиной, если б не возраст – стала бы судьбой. Очень важно расставаться честно, это не ранит так, как выдуманная вина или невысказанная горечь.

Чтобы развеяться, Ирина убрала квартиру и принялась готовить борщ из щавеля – ведь скоро мог прийти Олег. Он вроде собирался вернуться в свою комнату. Или помирились с Аней опять?

Но Ирина была не права. Молодые спали в разных комнатах. Они не слышали, ругаясь в тот момент, что Макар заходил в дом и забрал свои вещи. Поэтому утром ждали его прихода для дальнейшего выяснения отношений. Но он не появился. Часов в двенадцать они начали беспокоиться – позвонили Ирине. Та сказала, что после клуба Макара не видела. И к ней он не приходил.

– Да ладно, обосновался у кого-то из тех трёх девиц, которые его клеили в клубе, – успокоила Олега Ирина. – Приходите лучше на обед ко мне есть борщ из щавеля с кусочками крутых яиц.

– Крутых, говорите. Нет, Аня останется здесь. Я приду один. Мы снова расстались.

– И у неё пропал аппетит? – ехидно спросила Ира. – Где, по-твоему, женщина с ребёнком может поесть в наших краях? В Сочи отправиться должна с малышом в ресторан? Сегодня днём заполнишь ей холодильник после обеда у меня. А там и Макар подоспеет.

Молодые пришли с Ванечкой, который что-то лопотал, ползал очень быстро сидя, поджимая под себя толчковую ногу. И на разборки взрослых, которые, конечно же, наступили после обеда, внимания не обращал.

– Так когда вы были правы, когда говорили, что отец приехал вернуть мне Аньку или теперь, когда считаете, что его цель возвращения Ани была в том, чтобы вернуть меня.

– Или чтобы иметь нас обоих?! – встряла Аня.

– Да всё вместе. Как можно разделить мотивы и маркировать их: этот главный, этот – второстепенный. И никто не может знать, даже сам человек, лжёт ли он вам или себе самому. Вот ты, Аня, ты кого больше из двух этих мужчин любишь?

– Обоих, – потупившись, почти прошептала Аня.

– Видите. А общество уверяет вас, что это – безнравственно. И правда такая позиция женщины создает массу проблем всем. Но она ведь не врёт.

– И что, будет спать с обоими?! – Олег зашагал по комнате, то и дело обивая углы длинными ногами. – Так всё можно оправдать, любую грязь, – обвинительным тоном проговорил он.

– Я не собиралась, выйдя за тебя, спать с твоим Отче параллельно! – В голосе Ани уже слышались слёзы.

Ирина, вспомнив сегодняшнюю ночь, пробормотала про себя:

– Можно делать что-то и не собираясь…

Ванятка, услышав, что разговор перешёл в другой звуковой регистр и мама собирается плакать, сквасил рожицу и собрался её поддержать.

– Ладно, вы работайте, а мы с Ванькой пошли в тот дом. Вдруг Макар придёт туда.

Она подняла сына. Тот тут же улыбнулся всем и начал шарить ручонкой у матери по груди. Аня почти робко добавила негромко:

– Надумаешь, возвращайся, а? – Она всё же нашла в себе силы посмотреть в глаза Олегу. И тот не отвёл взгляд – довольно презрительный.

– Посмотрим, – ответил он всё ещё сквозь зубы.

Молча достал он свой планшет из сумки – её он просто оставил в своей комнате, пока не распаковав.

Оба они прошли в беседку. И Ирина подумала – сколько же всего произошло за эти сутки от чтения до чтения. Судьбы поменялись три раза. И неизвестность пока что была зыбкой и таящей в себе зачатки трагедии и комедии.

Олег открыл новую главу «Персонального мифа». И радостно потёр руки.

– О, уже про трибунал, потом про университет. А тут-то будет про любовь?

Ирина усмехнулась.

– Если ты про секс – то нет, не будет. Я сопротивлялась ему аж до двадцати четырёх лет. Именно потому, что это было бы банально, отдаться кому-то, потому что время пришло. Я хотела подарить себя любимому, а он всё не встречался. Хотя поклонников было много. И во мне проснулось кокетство вдали от дома и суровой мамы.

Олег явно выглядел разочарованным. Ему хотелось в своей интуиции трудного выбора опереться на чужой опыт страстей и измен, прощений и расставаний.

Но пропустить в повествовании работу в почти абсолютно мужском коллективе и учёбу в числе самых очаровательных парней, которых свет видел, я не могла.

Олег начал читать. И увлёкся. Всё же это касалось того времени в моей жизни, которое в его жизни было сейчас.

«Мне всегда нравились красавцы. И мне повезло родиться среди них. Теперь, с высоты лет (если старость – это высота, а не яма) я понимаю, что слова из моего гороскопа, составленного впервые только в сорок два года, про то, что моё главное предназначение в жизни ценить и создавать красоту, а также и то, что в любой стране мира я буду знакома с лучшими людьми, полностью сбылись. Мальчишки, с которыми я играла в детстве и кокетничала в школе, были действительно очень хороши собой. Признанные актёры Голливуда перед ними меркли. А уж позже, когда я работала, вокруг всегда появлялись мужчины рекламной или картинной внешности, сочетавшие в себе и ум, и элегантность, и лёгкость характера. За исключением последнего из мужей – немца. Это был эксперимент над собой. И по прошествии его точно могу сказать, когда брак происходит по расчёту – пусть это даже расчёт на то, что человек сохранится рядом с тобой до старости только потому, что не обладает красотой, – не оправдался. В этом случае я убедилась, что уйду от «практичного и долговечного» сама. И дело не только в том, что у красивых людей другая природа, чем у обыкновенных или уродов, а в том, что мало кто таким людям не завидует и не приписывает им априори дурные качества. Да, они избалованы вниманием. Зато костяк психи у них более прочный, чем у остальных. Он основан на уверенности в себе. И им не нужно принижать достоинства партнёра, чтобы возвышать себя.

Первая любовь – Женька, пожалуй, имел нос слишком большой. Но губы у него были такие, что даже в пятнадцать лет можно было предполагать в нём будущий секс-символ. Но наши интересы друг к другу не совпали. В том возрасте, когда я была влюблена, он уже спал с наиболее доступными девочками в классе. А когда он попытался приударить за мной после школы, моя мама буквально вызверилась. Его мама работала на бензоколонке, была там королевой (и мне очень нравилась), но моя мама обзывала её воровкой и демонстративно отшивала парня, который был нарасхват у девиц, от дома, высказываясь о его семье оскорбительно.

Завет моей мамы перед отправкой на учёбу в Томский университет был таким: принесёшь в подоле – домой не возвращайся.

Парни в вузе на первых порах очень активно меня окучивали – я была очень искромётной кокеткой. Но потом потолстела от избытка тортиков-безе в рационе, и ко мне стал подкатывать один такой же полноватый парень, похожий внешне на Оноре де Бальзака. Кстати, очень талантливый. Но мне он не нравился, и я показывала ему свой плохой характер, чтобы он меня разлюбил. Не рекомендую этот способ никому. Некоторые парни бывают мазохистами. И он влюблялся ещё больше. Дошло до того, что, когда в моей жизни появился Савва – немец, похожий на короля пик с карт, этот грузный талант не выдержал вида меня рядом с другим и попытался повеситься в туалете. К счастью, верёвка оборвалась. И он свалился на пол. И возненавидел меня с этого момента. О его позорном провале в самоубийстве он рассказал только мне. И хорошо, что это сделал. С тех пор я просто обрубала первые же проявления симпатии ко мне, если к человеку ничего такого не чувствовала. И прониклась ответственностью за чувства других людей. Я перестала просто «точить когти» о чьи-то сердца. Меня очень мучило то, что стало с Женей. Он, как написали мне однокурсники на сайте «Одноклассники», так никогда и не женился и умер первым из всех наших.

Я отбивалась и от тех, кто почти насильно пытался затащить в койку с упорством, заслуживающим лучшего применения. Я понимала, что при внешней привлекательности и работе, связанной с командировками, легко могу испортить честь смолоду. Особенно старался Савва. Он преподавал в институте, который готовил уже в те времена компьютерщиков. И все девушки города на один щелчок уходили с ним, куда позовёт.

Но не я. И именно поэтому мне он предложил выйти замуж. Но я решила подумать, зная о его недержании члена в штанах от слишком многих, чтобы это можно было не заметить. И тут ему пришёл вызов выехать в Германию. Причём в ФРГ. Там его родственник оставил парню в наследство большой магазин.

Савву затягивали по собраниям, исключили из комсомола, он подвергался прессингу со стороны КГБ. И именно поэтому я хотела с ним уехать. Но когда мама узнала, что у меня жених «фашист», – она чуть не прокляла меня. Её можно понять – она пережила войну, хоть и не на фронте, а в тылу – работала с 16 лет на оборонном заводе.

И я не посмела предложение принять. Её ненависть к немцам была более обоснованной, чем подозрительность к евреям. Так что я проводила Савву на вокзале – он ехал в Москву, его всё же выпустили. И он оставил мне свои перчатки в руках. Так захотел почему-то. Они были красивыми. Но домой их отвезти я не решилась.

На третьем курсе я перевелась в университет в родном городе, и там никто из парней мне особо не нравился. Зато началась работа в газете для стройотрядовцев. И я на каникулах часто ездила в командировки. И там-то уж выбор был огромен. И эти вечера у костра… Словом, было трудно носить пояс верности (по заветам мамы), но удалось.

Ещё труднее было после того, как я устроилась в республиканскую молодёжную газету. Парни были один другого краше.

Но журналисты в молодости не женятся – слишком много вокруг соблазнов. И я отшивала и их, хотя хотелось всего с некоторыми из них.

Приставали ко мне и просто на улице. Но и те не подходили – их бы рано или поздно пришлось бы позвать домой – там мама бы их подвергла жёстким испытаниям.

Многие претенденты не подходили по национальности. Все, кто не русский, отметались сразу. Особенно это касалось евреев. Дело в том, что в юности мамина подруга этой национальности назанимала денег у подруг якобы на шубу и уехала из города навсегда. И мама заклеймила поэтому весь народ. Интересно, что в последние её дни именно человек этой национальности вызывал ей врачей, привозил их по моей просьбе на своей машине, а потом помогал с похоронами мамы. Он был мне никем, просто автором в моём отделе. Но у него в характере была гиперответственность по отношению ко всем друзьям и близким без исключения.

Но вернёмся к тем временам, когда мама была жива. Моим первым мужчиной стал всё же русский. Да ещё какой – родственник Саввы Морозова (уж не знаю в каком колене) по имени Александр. Высокий и русоволосый с лицом плакатного героя, он им и был. Я обомлела, когда увидела его выходящим из райкома комсомола в небольшом городке. Он оказался там первым секретарём. Он тоже застыл столбом, когда меня увидел. Он был так похож на русского богатыря из былин. И когда оказалось, что шла в райком именно к нему, мы оба обрадовались и загорелись. Мне нужно было организовать рейд. И он никому меня не перепоручил, занялся лично. Мы уличали весь день – уже не помню кого. А когда он вечером привёз меня в гостиницу, оказалось, что воды в этой провинциальной дыре нет и пыль смыть не удастся.

И Саша повёз меня на речку – горную и бурную, в которой была небольшая заводь. Я залезла в холодную воду голой.

Александр остался у машины – метрах в ста от заводи. Вокруг не было больше ни души. И, подплыв к краю заводи раз в пятый, я решила встать на дно. Там оказался высокий узкий камень, и я на нём поскользнулась и упала, вскрикнув от боли ушиба. Александр бросился за мной. Кинулся в заводь прямо в брюках и рубашке и очень романтично вытащил меня голую на берег. Обнял меня, чтобы согреть и не смотреть. И тут нас обоих начала бить мелкая дрожь. Мы слова сказать не могли. Виной ли тому холодная воды или напряжение, которое было между нами, но мы стали целоваться как бешеные. Я чувствовала боль от ушибов и возбуждение и необычность ситуации. И поняла, что вот сейчас случится то, что я так долго откладывала. Но я не хотела, чтобы это произошло с женатым мужчиной. А другим первый секретарь райкома комсомола просто не мог быть по определению. И вырвалась из рук и помчалась без ничего по холмам. Он бежал за мной, пытаясь что-то объяснить. Я добежала до того места, где оставила одежду за кустами, схватила её и начала надевать. Причём начала с бюстгальтера и майки. Саша за кусты не полез, а стал мне объяснять, что с женой он расстался семь месяцев назад. Он заступился за девушку на автовокзале, которую трое кавказцев волоком тащили в машину. Те его избили так, что он оказался без сознания в больнице. Врачи сказали жене, что у него сломан позвоночник. И реакция её была воистину вопиющей: «Он стал из-за какой-то девки инвалидом на всю жизнь, а мне с ним теперь возиться?!» Она собрала вещи и уехала к маме в областной центр, подальше от прежнего дома. А ведь до этого муж пять лет её лечил от бесплодия: она беременела, и тут же ребёнок погибал. Куда только ни возил Александр свою супругу. А тут первый случай его болезни – и она исчезла в один миг! Именно потому она не узнала, что перелом позвоночника оказался излечимым и Саша через четыре месяца поправился. Но с женой даже не подумал общаться. И вот ещё через три месяца появилась в его жизни я.

После его слов я вышла из кустов одетая и потрясенная его историей, и он, целуя каждый сантиметр, начиная от лямочек на плечах и кончая ободком трусиков, начал меня раздевать медленно и нежно. Я так и не сказала ему, что до сих пор девушка, – никто в это не верил, и он бы подумал, что проверяю. Но был потрясён и растроган, наткнувшись членом на плеву.

Мне не было особенно больно. Но Саша акт тут же прекратил. Поцеловал меня и сделал мне предложение. Я его приняла. Он приехал и попросил руку и сердце у моей мамы. Та была довольно – русский – да ещё насколько!

Мы встречались, и всё у нас было прекрасно. Традиционный конфетно-букетный период с походами в кино, подарками и прогулками.

Я убеждалась в том, что в нём есть какая-то приятная простота и явная готовность к браку. Он так страстно хотел дочку от меня.

При маме мы сексом не занимались. Ездили к Саше в гостиницу. Он был незатейлив, не был особо искушённым в любви. Но меня радовало замужество, дети.

Александр по почте отправил жене уведомление о том, что подал в суд на развод в своём маленьком городке. Но в нужную дату супруга не приехала в ЗАГС. И Александр отправился к ней, в дом её матери. Когда она открыла дверь, то оказалась… на последнем месяце беременности. Той самой, которая не давалась ей раньше.

Потрясённый Саша не стал сообщать мне эту новость по телефону – примчался лично. Мы всё рассказали и моей маме. Все мы сидели бледные и растерянные за столом, накрытым к чаю.

– Ты должен остаться с ней, несмотря на её предательство. Ты должен быть рядом с таким долгожданным ребёнком.

– Но я могу потребовать, чтобы жена отдала мне новорожденного. Мы с тобой его воспитаем. Или её.

Тут моя мама зыркнула на него так, что он даже стул отодвинул подальше инстинктивно.

– Никто не может у матери малыша отнять, даже зверь.

Саша понурился.

– Ладно, пусть ребёнок останется с ней. А мы с тобой уедем в Подмосковье. Меня туда зовёт своим замом секретарь райкома партии.

Мама снова смотрела на нас тяжёлым взглядом.

– Иди к жене, прости её и не пугай такими планами. Забудь мою дочь. Сама судьба вас развела.

Она встала и ушла, суровая и справедливая.

Я злилась на неё. Но она оказалась права. Когда родилась девочка, Саша просто обезумел. Он сам её нянчил, он заваливал колыбельку подарками. Он, не спрашивая жену, назвал дочку своим именем. И я сказала ему по телефону, что встретила другого (хоть никого у меня не было), а он должен остаться с ребёнком. После этого Александр с семьёй уехал в Подмосковье.

А я взяла путёвку и поехала в Грузию. Думала, что на море. Но оказалось, что Бакуриани – это лыжный курорт в горах, как две капли воды похожих на те, что видно из окна моего дома. Я была разочарована.

Но там меня ждала такая яростная страсть, какой я больше не испытала никогда.

Я тосковала вечером в баре, попивая лимонад в своём белом комбинезоне с тугим красным поясом, страдая от того, что воспринимала горы как антипод моря, на близость которого я надеялась, покупая путёвку. Будто вместо принца встретила горбуна. Когда я обернулась к залу, то увидела такой полный и окончательный набор красавцев, которые в буквальном смысле слова строем стояли за моей спиной. Были сборы горнолыжников Грузии.

Блондины и брюнеты с синими и карими глазами, они говорили что-то резкое громко. По-грузински, разумеется. Даже те, у кого мамы – Морозовы и Ивановы – по-русски, казалось, не умели говорить.

Впрочем, иллюзия сохранялась ровно до той минуты, как парни не встретили меня и Лиану – я тогда не знала, что она Лиана, но выглядела она на всё своё имя – продолговатое, извивающееся, тёмное. Но весь строй великолепных спортсменов как-то вдруг смялся, сломался, выпустив на свет из своих рядов Божество.

Чёрные кудри, квадратный подбородок, фигура, в которой нет чересчур выпуклых мышц и нет провалов. Его словно отлили из оливково-розоватой кожи. А когда он, тоже оторопев, уставился на меня, а потом как-то виновато улыбнулся, а потом расцвёл дальше всем рядом безупречных зубов, я перестала дышать.

И как только этот несусветный красавец в алой майке с номером 44 – поскольку подарил её ему игрок из сборной по американскому футболу, подошёл ко мне и слегка обнял, я вдруг почувствовала, как вся наливаюсь властной силой. Власть над таким сильным, гибким, во всех отношениях опасным парнем опьяняла, как, должно быть, кровь опьяняет вампира.

Мы ничего не пили, но состояние было перевозбуждённое. Мы с ним весь вечер танцевали рок-н-рол так вдохновенно, что все остальные уволились в зрители. И угадывали каждое движение друг друга. Но я отказалась переспать с ним в первый день – так ему и сказала. И он – Рамаз – покорно сидел возле моих коленей и целовал все места, до которых доставал, изнемогая от желания, даже стонал от боли в промежности. Но я не сдавалась. До полуночи. Так что всё случилось сразу после двенадцати ночи – ведь настал уже следующий день знакомства.

Моё желание к тому моменту довело меня до боли в боку, она ощущалась как аппендицит, так что я не могла даже привстать с кресла, чтобы Рамаз меня раздел. В итоге он просто пересадил меня со стула к себе на колени, стянул с меня джинсы, даже не расстегнув замок, и, прижав моё дрожащее тело к своему свитеру, взял меня сидя. Подбрасывал он меня за груди, потом пересадил лицом к себе и натирал мои соски о грубую шерсть. Тут я и поняла, что такое оргазм. Потому что по коже моей пошли волны – внутри и снаружи. А он, задыхаясь, назвал меня – с моим-то небольшим опытом – королевой в постели. Я в этом смысле была вовсе неискушенной ещё. Но от любви приходит вдохновение. Но он прав, я чувствовала себя под его руками и губами самой красивой, всё во мне льнуло к нему и обхватывало. Хотя чего уж я могла такого сделать в постели, чего не делали другие? Что его любило много женщин, сомневаться не приходилось.

Уже на следующий день я испытала такую ревность – и тоже в первый раз, что поняла, что просто умру, если он мне изменит. Причём сам Рамаз был ни при чём. В него влюбилась подруга его друга Георгия – красавица с великолепной фигурой. Она уезжала домой в Москву и прямо при мне и при своём друге пригласила Рамаза потанцевать. И на глазах у нас в буквальном смысле со стоном впилась ему в губы. Рамаз оттолкнул её, виновато глянул на Гию и на меня, словно хотел оправдаться.

Но девушка сказала:

– У нас ничего не было. Потому что он не захотел. – Развернулась и ушла – вся такая прямая и агрессивная.

Но я тоже убежала в другую дверь, спряталась и не впускала Рамаза. Не потому, что считала его виноватым, а из-за того безумно сильного укола ревности, который буквально отравил меня физически. У меня болело что-то внутри, жгло, как горчичник, лилось раскалённой смолой по горлу. Я не знала, что ревновать – это так больно. Словно и впрямь в сердце ввели иглу и впрыснули яд. И эта ревность стала противоядием к любви, а не её продолжением. Я твёрдо решила не выходить замуж за человека, который может буквально убить меня тем, что ответит на чью-то страсть. Так что всё остальное время я словно бы прощалась с Рамазом. Потому что терзания от того, что он исчезнет из поля зрения или появится в нём в окружении влюблённых женщин, показались мне выше моих сил.

По существу, оба этих обстоятельства и сделали меня женщиной – отдавать тело, но защищать душу – это важнее, чем защищать тело и отдавать душу. Но уйти от него здесь и сейчас было абсолютно невозможно. Всё равно что себе вырезать сердце по-самурайски.

Мы в полном смысле слова за неделю знакомства ни разу не поговорили. Зато целовались и сексом занимались до умопомрачения. Почти не ели. Рамаз даже специально сам себе – о камень – сломал кисть руки намеренно, чтобы не тренироваться – он ведь был в команде горнолыжников одним из лидеров. А потом он увёз меня в Тбилиси, познакомил с милой, грустной мамой – педиатром по профессии, которая обрадовалась тому, что её сын, наконец, решил жениться. Обрадовался и его папа, ловелас с седыми висками. Он так нежно меня поздравлял, что Рамазу пришлось ему напомнить, что вообще-то я его девушка.

А что у папы были девушки на стороне – об этом и говорить не стоит. А сын был даже внешне очень похож на отца. Так что я только укрепилась в желании уехать домой и забыть Рамаза – не потому, что он сделал что-то плохое, а потому что настолько оказался у меня внутри, что вынь его – и всё, смерть. И продолжать пытку ревностью всю жизнь – просто нереально.

Потому ли, что во мне смешалась влюблённость и горечь разлуки, я так отнеслась к Тбилиси. Я попала в этот город, как муха попадает в ароматное розовое варенье со свежими грецкими орехами. Спустя много лет я, побывав в Париже, поняла, что Тбилиси буквально срисован в районе центральных кварталов с этого города. Но при этом гламурность и манерность, шик и весёлость развиты в Тбилиси больше. И окраинные кварталы со старыми деревянными домами и особыми балкончиками словно бы уравновешивают блеск и светскость центра Тбилиси, делая город более нежным, чем Париж. Но тогда я просто гуляла в обнимку с красавцем-мужчиной по горбатым улочкам, нюхала запах лепёшек из тандыра, который пробивался сквозь цветочный. Подолгу сидела на террасе двухэтажного дома с хрупкой, прошлого века, фарфоровой чашкой в руках. А через перила балкона кланялись полные яблок и гранатов ветки деревьев. Всё было так пряно и сладко – наши ночи и наши дни. Впрочем, того и другого было по три. А потом я вернулась домой, к маме, в разваливающийся от отсутствия мужских рук наш дом. И поняла с горечью – второй раз в жизни – что обречена тащить на себе этот дом. Как улитка. Ведь моя мама-инвалид не станет жить ни в каком другом. И одна не сможет. И ещё раз попрощалась с Рамазом, как с принцем из сказки. Как с овеществлённой и сбывшейся мечтой, от которой я отказалась под давлением обстоятельств».

– Ну вот, а вы говорили, что секс будет только завтра.

– Но это ты читал не два, а три часа. Пора обедать.

– А есть ещё щавелевый борщ? – намекнул на своё пристрастие Олег.

– Нет, вчера доели весь.

– Вчера… А кажется, прошло не меньше года с тех пор, как я был так счастлив от возвращения Аньки и моего сына. А теперь не уверен ни в ней, ни в том, что сын – мой.

– Ну, в жизни вообще ни в ком и ни в чём уверенным быть нельзя. Всё движется и изменяется. И каждый крутой поворот открывает новые горизонты.

Олег тяжело вздохнул. В нём – в лице, в фигуре появилась не просто тоска, но и пополам со скорбью. Он облокотился на колени локтями и закрыл лицо на поникшей голове руками. Ирина встала, погладила его по голове. А он поцеловал ей руку в ладонь.

– Счастливая вы женщина. Вас не предавали.

– Такого ни с одним человеком не случалось. Нельзя избежать ни предательства, ни расставаний. Кто говорит, что верен всю жизнь, – лжёт. Себе или другим – не важно. Мы не можем не реагировать на новые впечатления. И надо уехать с любимым на необитаемый остров. Впрочем, там могла бы ему понравиться обезьяна, и случилось бы скотоложство. Оно было очень развито во времена Апулея.

– Апулея? Того, что описывал древнеримские пиры и оргии?

– Ну да.

– Значит, раз вы также любите животных, о…

Ирина расхохоталась:

– Я, конечно, Маугли. Но помнишь, у него как раз случилась любовь с человеческой девушкой. Вот и я была верна своему биологическому виду всегда.

– А Рамазу верны были? – покосившись на Ирину, спросил Олег почти робко.

– Нет. Я отказала ему, когда он сделал предложение о замужестве, предвидя, как отреагирует мама на следующего «нерусского». Но оказалось, что грузины ей как раз нравились. Потому что Сталин был грузин. А мама его обожала. Впрочем, выяснилось это позже, на следующий год. И по поводу другого грузина. Завтра прочтёшь. Пойдём что-нибудь готовить.

– А если съесть что-либо сырым? – видно было, что в возрасте Олега даже любовный крах аппетита не портит.

Оба они по пути сорвали кто что хотел с грядки под окном кухни. Олег захрустел немытым огурцом.

– Странно, что вы отказались от Рамаза. Ведь с ним вы испытали столько чувств.

– И боль, почище той, что ты испытываешь сейчас. Всё же ты пережил острую ревность один раз. А с Рамазом её бы мне предстояло переживать десять раз на дню. Таким красивым был, пожалуй, только мой последний любовник – Славка.

– Вот вы всё время говорите – последний муж, последний любовник. Разве можно быть в этом уверенной.

– После двух инфарктов – нужно, – невесело резюмировала Ирина. – Но ты прав. Последний любовник был у меня вчера.

– То есть? Папаша всё же был у вас?!

– Нет, случайный знакомый. Просто я настроилась. И расстроилась…

Олег крошил овощи мгновенно. А Ирина тёрла сыр для пасты по-венециански. В соус к ней входили также сливочное масло и чёрный перец с солью. Так что это было самое быстрое блюдо из возможных для приготовления.

– Наверное, дальше у вас в книге идёт качественное сравнение страсти и любви? – голос Олега сделался жёстким после сообщения о легкомысленном поступке уважаемой им женщины.

– Ну вот ты и пригодился, – решила поощрить его Ирина. – Надо вписать эти рассуждения в текст в этом месте, после рассказа о Рамазе. Не зря съешь свою тарелку пасты.

– Свои две тарелки, – уточнил Олег, довольно ухмыляясь.

После обеда, однако, философствовать не захотелось. Кровь отлила от головы, и оба дообеденных философа разбрелись по комнатам, желая полежать бездумно и подремать перед походом на море.

В дверь постучали слишком настойчиво, чтобы подозревать соседей или случайных прохожих. Требовательно постучали. И Олег натянул джинсы и вышел открывать первым. Ирина вставать не стала – вдруг пришёл Макар. Пусть отец с сыном объясняются без неё.

Но голос был казённым и равнодушным.

– Вы – сын Макара… э.

– Я – сын Макара Э., – полушутливо сказал Олег, пока вошедший коренастый малый не вытащил из кармашка клетчатой рубашки удостоверение участкового.

Олег посмотрел на него со всё нарастающей тревогой.

– Полиция? А что случилось?!

– Присядьте, – указал довольно молодой и симпатичный полицейский Олегу на диван.

– Говорите, в обморок не упаду.

– Вашего отца нашли у обочины дороги. Его сбила машина. Насмерть. С ним рядом валялся чемодан. Портмоне осталось в брюках, он не ограблен. Куда он направлялся, во сколько вышел из дома?

Олег всё же сел. Он до ужаса побледнел, и ноги стали ватными. Казалось, в голове зависла одна мысль, которая не позволяла отключиться и провалиться вне бытия: «Что надо было сделать, чтобы… Уехать вместе с отцом из клуба? Но у него был чемодан! Отче заходил в новый дом и застал их ссору с Аней. И решил сбежать без объяснений».

Олег отгонял от себя мысли, как мух, мотая головой.

Ирина, слышавшая часть разговора, тоже вышла из своей комнаты, натянув дрожащими руками пляжный сарафан. И застыла, привалившись к косяку двери в гостиной. А вдруг Макар увидел в окно то, что было между ней и Владимиром. И, потрясённый, решил уехать и шёл по дороге, незаметный в темноте в своей чёрной майке и джинсах.

Или он ждал, пока Владимир выйдет от меня, и стал выяснять с ним отношения? Нет, это нереально. Если разобраться, то их мысли в момент страшного известия с Олегом работали в одном направлении, а именно – виноваты ли они в чём-то перед покойным.

– Мы не знаем, что случилось. Мы уехали раньше – Олег пошёл в тот дом, который отец ему купил накануне, там у него жена и сын. Я провела ночь с прилетевшим ко мне знакомым. Он уехал утром. Во сколько погиб Макар?

– Приблизительно в три – полчетвёртого утра.

Полицейский посмотрел на обоих настороженно. Подозрительно.

– А что, позвольте сказать, вы делаете здесь, молодой человек, если отец купил вам собственный дом.

– А у меня контракт на редактирование книги этой писательницы. Могу показать.

Глаза полицейского стали колючими.

– Значит, жена с сыном дома, вы редактируете тут без рубашки… роман.

– Так оно и есть. А после работы мы разошлись по разным комнатам, чтобы переодеться и идти на море – отсюда ближе.

Участковый, не зная, кого бы и в чём ещё заподозрить, со вздохом поднялся.

– Вам надо проехать и опознать отца, – устало сказал он Олегу. Тот всё ещё был ошарашен, но до него ещё не до конца дошло, что отца больше нет. И это не только горе, но и многочисленные обязанности перед покойным и его семьей. Их общей семьёй.

– Надо сказать Ане как-то тактичнее. Ирина, вы присмотрите за Ванечкой.

– Пусть Аня его принесёт. Или она тоже должна… Ей бы не надо в морг. Пусть оба остаются со мной, – решила Ирина.

Участковый с Олегом, натянувшим майку, уехали в новый дом. Через некоторое время они высадили за калиткой рыдающую Аню и орущего малыша. Ирина подхватила мальчонку и прижала к себе. Он продолжал плакать в плечо, сарафан намокал стремительно.

Аня ушла на кухню, умылась там под краном и пыталась успокоить рыдания, пила через силу воду из-под крана.

Время тянулось неимоверно долго. Женщины не разговаривали, не строили предположений.

Ирина усадила Аню за стол и заварила мяту в чайнике, как вчера Владимиру. Девушку всю трясло нервной дрожью.

– Я говорила Макару – не надо врать Олегу. Но он уверял, что тогда парень не простит. А он без сына жить не может.

– А ребёнок всё же Олега или Макара.

– Да не знаю я. Два месяца каждый день с обоими спала. Какая теперь разница. Мы останемся с Олежкой, если Ванька ему брат – всё равно растить надо.

– Ну хоть повидались сын с отцом. И снова рассориться не успели.

– Ну, с собой бы Макар не покончил из-за новой ссоры с сыном. Ему, наверное, больше хотелось сплавить ему малыша. Не годится он в заботливые папаши. Пусть другие по ночам вскакивают и по поликлиникам ездят. – В голосе Ани проступило что-то от базарной хабалки. Видно, покойный вёл себя довольно эгоистично, делал вид, что одолжение для Ани его забота о ребёнке, быть может, внуке, а не сыне.

– Олег, мне кажется, будет более заботливым.

– Да, но… У него денег нет на настоящую заботу.

– Теперь-то он – наследник.

– Если согласится принять наследство. Он ведь такой гордый и упрямый, что жуть, – похоже, Ане был ближе очаровательный молодящийся разгильдяй Макар. Она его пилила, но в душе понимала, что сама она – не образчик матери. Не удивлюсь, если, напоив мальчонку валерианой, такая могла и в ночной клуб умотать с Макаром, чтобы отбивать его у других девиц. Но расспрашивать Ирина не стала. Попили чаю, собрались пойти к морю, как вернулись Олег с участковым. Олег прошёл в свою комнату за так и не распакованной сумкой. А участковый предъявил женщинам распечатку с дорожной камеры, где в свете фонаря за лобовым стеклом ясно было видно перекошенное от того, что он только что сделал, какое-то безумное лицо Карена. Как он сел за руль? Ведь явно остался обмывать в клубе сделку и своё поражение в соблазнении Ирины.

– Это Карен. Фамилию не знаю. Но она, как и адрес, может быть в договоре купли-продажи на дом, – сказала Ирина.

– Этот Карен вчера в клубе меня домогался, когда мы обмывали сделку.

– Да, мне всю эту историю с лжемужем Макаром рассказал по дороге Олег.

– Вы считаете, он мог его из ревности сбить?

– А мог просто решить подвезти знакомого и вильнул к обочине пьяным как раз в том месте, куда кривая вывезет. Испугался и скрылся.

Она подумала ещё.

– Скажите, а договор в сумке Макара остался?

– Там его не было. Может, где-то в доме найдётся. В любом случае он зарегистрирован в электронных базах.

Олег сел на стул и стал внимательно разглядывать Ирину.

– А вашего хахаля не мог Отче поджидать, а тот его сбил?

– Ну за рулём-то был, как ты выражаешься, хахаль. А он про Макара знать ничего не знал и не видел никогда. Да и расстались мы с ним до отъезда.

– Я смотрю, у нас тут поселилась роковая женщина. А говорили соседям, что купили дом, выйдя на пенсию.

Ирина покраснела от того, как пристально уставились на неё оба молодых мужчины.

– Давайте не будем преувеличивать мою роль в этой истории, – холодно возразила Ирина и ушла из комнаты.

Она села на кровать у окна своей спальни и приложила руки к покрасневшему лицу. Оценка её вранья, её легкомыслия были объективными. И ей мучительно хотелось не видеть больше никого из тех, кто был в курсе её поведения, которое не для дамы её лет.

Все и ушли, верно поняв её состояние. Она закрыла дверь. Снова налила себе остывшего настоя мяты и стала думать, могло ли это быть «преступление страсти». Какую версию выдвинет Карен, когда его арестуют?

В два часа пришёл к ней Олег.

– Я пришёл читать дальше. И вписать рассуждения о разнице между страстью и любовью. Так в чём она?

Разговаривая, Олег не смотрел на Ирину.

– Я разрешаю тебе сегодня не работать. Отец не каждый день погибает.

– А я как раз и решил поработать, чтобы не думать о том, что произошло и в чём моя или ваша вина. Когда Карена арестуют – всё прояснится.

Ирина отвернулась, молча помыла посуду.

– Была я лжежена и мать, теперь я лжевдова или роковая женщина. Мне действительно нужна поддержка в моём персональном мифе. Прошлое создает внутри нас каркас, на который нарастает будущее. Но только в том случае, если это – персональный миф, а не персональный блеф. Если кто-то свои вилы и способности преувеличивает, то это будет чем-то вроде того, что кто-то стальные сваи у дома заменил на покрашенные под металл стеклянные трубки.

– Можно я это тоже запишу в вашу книгу.

– Валяй. – Ирина пошла вразнос. В конце концов Макар ей нравился всего пару часов. И она по нему не должна убиваться.

Олег на этот раз не понёс ноутбук в беседку, а просто пересел к широкому подоконнику у окна. Он был оформлен мрамором, как ещё одна рабочая поверхность. Сидя вполоборота к Ирине, он приготовился записывать.

Ирина потёрла переносицу, привалилась спиной к спинке стула и обхватила спинку сзади. При том, что она ещё и положила ногу на ногу, поза её для рассуждений о страсти была вызывающей.

– Что ж, пиши: любовь – это длительная страсть к человеку, которого, узнав, не отвергаешь.

– То есть можно переспать и с подонком, а потом от него прятаться, чтобы не повторять ошибку.

– Ну если грубо и приблизительно, то так. Но не обязательно то, что ты узнал о случайном партнере, окажется именно плохим или постыдным. Например, ты узнаешь, что у него возраст, не подходящий тебе. Или даже не узнаешь, а осознаешь. Или же он – бойфренд несуществующей дочери – моей. Меня бы это остановило.

– А Отче моего – нет.

– Значит, узнав Аню, он её не просто захотел, а влюбился. Хотя она его использовала. Но, завися от него материально, старалась изображать любовь, чтобы он женился. Но в её обращении к нему проскальзывало разочарование и лёгкое презрение.

– То есть все эти годы она осознавала, что любила не его, а меня, но я бросил её, и в том положении…

– И эти мотивы могли у неё быть. Скажу тебе больше – начни вот тебя сейчас пытать – любил ли ты её всё эти годы или только хотел – это будет бесполезно. В нас нет однозначного ответа ни на один вопрос.

– А любовь она и есть только то, что кажется – так в какой-то старой песне поётся.

– У кого-то так. У кого-то любовь – это стимул для всего – для работы, для рождения детей вопреки медицинским показаниям, для того, чтобы дать свободу всё ещё любимой.

– Это вы о себе?

– Это я о своём первом муже. Вот он любил. И я его – но не сразу. После узнавания полюбила, а сперва он меня напугал. Впрочем, в том отрывке, который сейчас будешь читать, – как раз о нём.