Олег опять чуть не заплакал. Но сдержался и начал читать.

«А через год я поехала в Грузию, встретила Рамаза, ещё через год – Дато.

Природа отомстила мне за мои никому не нужные моральные устои. У меня из-за горя от вынужденных разлук образовалась опухоль в груди. Небольшая. Но её «раздули» в рак.

И обнаружилось это, как пуля на взлёте. Было это после разлуки с Рамазом.

Я собралась поехать с моими сотрудниками на праздничные дни в профилакторий в горах – в «Берёзки». Для курортной карты надо было обойти всех врачей в поликлинике. И я дошла до гинеколога, которая тактично велела мне сходить в онкодиспансер, проверить грудь – там у меня опухоль, возможно, это онкология.

От новости такой я сделалась плаксивой. Я смотрела на деревья, дома и людей через дымку прощания.

Помню эту очередь, в которой я была сорок вторая. Как анекдотично было сидеть среди истерзанных болью и страхом людей и ждать, что ты можешь оказаться одной из них. Но до конца в это не веря. Словно в фильме участвуешь. И так в духоте и раздражении прошли четыре часа!

Потом пожилая врач сказала: рассказывайте. И я вкратце изложила, почему меня отправили к ней. Она что-то писала в истории болезни, потом, даже не взглянув на меня ни разу, не то что не осмотрев, выписала мне бром. Я поняла, что она к тому же ничего не слышит, когда адрес моего места жительства для медкарты мне пришлось орать ей в ухо.

Я вышла с рецептом и не знала – плакать или смеяться. Поэтому получилось что-то среднее. Прождав уйму времени, я получила «диагноз», что здорова, но… не осмотренная врачом!

Помню, как в тот же день я сидела на берегу горного озерка размером со стадион рядом с двумя симпатичными высоченными парнями, слушала «Пинк Флойд» и ошарашенно думала о том, как же мне теперь жить, когда до смерти осталось так мало? Может, пойти сейчас в корпус с одним из них и лишиться девственности, благо каждый из них слегка в меня влюблён. Тем более что никто и не знал, что я берегла свою плеву зачем-то и для кого-то.

Выбор был трудный – высокий, романтичный блондин Олег с мягкими глазами, губами и волнистыми кудрями, который, вообще-то, уже пару лет просил руки моей подруги, или Сакен – атлетического вида парень с раскосыми жёлтыми, как у тигра, глазами, художник от Бога, да и сам похожий на циркача с картины Пикассо «Девочка на шаре». Он рисовал меня постоянно вместо того, чтобы писать материалы. И вот оба, не подозревая о моих мыслях, воспользовались вечером у озера, в которое были воткнуты бриллиантовые иголки звёзд и брошка полумесяца, чтобы шептать мне в ухо слова, от которых по телу, даже несмотря на мысли о раке, разливалась нега.

И тут я начала вместо ответа смеяться, а потом разрыдалась, повергнув их в шок. Я ведь всегда ироничная и спокойная на работе, тут не выдержала. Жизнь соблазняла меня их голосами продолжать жить, любить, искать. А в сердце у меня был только ужас и лихорадочное желание сделать что-то, чтобы успеть почувствовать, узнать.

Я, конечно, сказала им про диагноз – чтобы они поняли, что не надо меня клеить: несерьёзные отношения со мной невозможны. А серьёзные – им ни к чему.

Конечно, они меня опровергали, утешали и гладили по плечам, пока я не замочила обе куртки и всем не стало холодно. Таким был первый вечер моей новой жизни – существования без будущего. И в этом состоянии умирания я жила больше трёх лет.

Пока Дато, как я узнала уже после развода, клятвенно не пообещал своей матери, что разведётся со мной, если она поможет меня вылечить. Наверное, тогда он думал и надеялся, что эта ложь спасёт меня. И пусть я буду жить без него, но буду жить.

Тогда у него и мысли не было, что его мамаша даже познакомиться со мной не захочет. А уж тем более принять. Жёсткая она была женщина и громогласная при маленьком росте и очень круглой комплекции. Она даже злой не казалась, но такой беспардонной и зашоренной в своих националистических идеалах. Но мне ли не понять Датошку – с мамами бороться – себя ранить рикошетом.

Что и говорить – моя мать партийным лидером не была, но зато была внештатным прокурором по жизни.

Но слово своё меня обследовать партийная функционерша сдержать сумела, и именно эта бессердечная Тамара Серапионовна мне и помогла избавиться от ужаса перед раком.

Устроила – так ни разу со мной и не повстречавшись лично, меня к лучшим специалистам социалистических стран в этой области. Они и определили, что у меня вовсе не рак, как выдумала маститая профессорша (впоследствии выяснилось, что эта врач собирала материал для докторской и хотела отрезать побольше грудей), а небольшая фиброма. Она рассосалась впоследствии сама – не то от лекарств, не то от бурного секса, не то от душевного спокойствия в браке.

Но настал оговорённый свекровью срок – и… я оказалась беременной и без мужа. Причём развела нас лопнувшая на куски страна, а не получившая в этот период инсульт Тамара, и то, что я потеряла ребёнка.

Тогда как раз начались события в Грузии, когда Гамсахурдия рвался к власти. И Дато поехал к своим видным родителям, чтобы защитить их в случае чего. Связи с Тбилиси не было, да и обнаружила я, что беременна, когда уже было почти три месяца. Из-за того, что на работе я ввязалась в судебный процесс по газетным делам, мама болела, продуктов в магазинах не стало вообще, я, которая никогда не высчитывала критические дни, даже не заметила, что давно не было внятных месячных. Что-то слегка кровило разок, а может, два – я не помнила, если честно.

И вот, когда Дато не было дома уже более чем два месяца, я сообщила ему, что беременна. И по его затянувшейся паузе поняла, что он не верит, что ребёнок от него.

Обида захлестнула меня. Я поняла, что он подумал, что я… Или он хочет сдержать обещание, данное матери, и остаться с ними в трудные времена… Или…

Я плакала на больничной койке всю ночь. Потом пробралась к телефону во врачебном кабинете и поговорила с мамой. Оказалось, что к ней очень давно – пару недель никто из моих подруг не приезжал, дома всё в пыли, еды нет.

И я плюнула на угрозу выкидыша и помчалась убирать квартиру, мыть маму в ванной, погружая её туда и вынимая, кряхтя. Кровь пошла из матки снова. Поэтому вернулась в больницу, где мне вкололи чужой укол – при пониженном давлении – магнезию. И я упала в коридоре на живот от слабости. Меня отнесли в постель. И утром я проснулась в луже крови, я просто присохла к простыне всем телом. И мне казалось, что ребёнок не сможет родиться нормальным при таких проблемах со всех сторон.

На следующую трагическую ночь мне приснился сон. Я иду по рельсам впереди поезда, перехожу на другой, свободный путь. Но по опасной линии я шла девушкой, а на тот путь перешла… парнем!

Я лежала на клочковатом казенном матрасе в панике, в поту. Абсолютно беспомощная. Мама на костылях и из дома не выходила и приезжать ко мне не могла. Мне привозили передачки с продуктами то сестрица Валя, то сослуживцы – мужчины.

Обо мне уже судачил весь роддом, ведь я была известной журналисткой. И я поняла, что мне предстоит стать матерью-одиночкой. В конце концов, Дато так много сделал для меня. О нашей любви ходили легенды. Моей подруге Ольге в Ленинграде рассказал один грузин, что их князь женился на девушке с раком груди…

И я доковыляла до телеграфа и дала телеграмму Тамаре Серапионовне, что хочу получить развод. Реакция последовала мгновенная. Свидетельство мне доставили на следующий день прямо в больницу – я не хотела волновать маму и попросила прислать документ туда.

У меня случился выкидыш. Потом меня чистили, внесли инфекцию. Я похудела, стала ещё красивее, потому что у меня грудь стала большой при талии пятьдесят сантиметров. Время было страшное, но интересное – 1990 год.

К тому моменту – в конце предыдущего года я получила новую квартиру в более престижном районе, чем мой бывший. Маме не нравилось на верхотуре. Дом был только что достроен. В стране царила разруха, достать какие-нибудь стройматериалы было нереально. Грузчики отказались тащить мебель пешком на девятый этаж. И я созвала всех друзей из всех редакций, где работала. Парни превзошли себя. Мы ели разморозившийся холодец, отмечая новоселье, прямо на полу рассевшись на газеты. И это было последнее веселье перед смертью мамы.

Мама умерла в октябре, десятого.

Было очень тепло в тот год. Её долго отказывались везти в больницу, хотя у неё были боли сильнейшие. Но, как оказалось, козёл – тогдашний министр здравоохранения издал приказ – не увозить людей старше шестидесяти в реанимацию, а маме было шестьдесят семь.

И кардиограмма её инфаркт не показывала.

Новый дом ещё не телефонизировали. И тот самый еврей – автор из числа кагэбэшников звонил в скорую раз за разом из своей машины. Я подняла все свои связи в министерстве. И, наконец, замминистра дала команду маму увезти в реанимацию. Её отвезли в больницу скорой помощи – упрямые врачи отказывались диагностировать инфаркт. А ведь потом патологоанатом позвонила мне и сказала, что я могу подать на них в суд: сердце мамы в клочья разнесло, в ошмётки. И эта боль была адской.

Хоронить маму оказалось не на что. Гиперинфляция делала такие скачки, что просто жуть. Я получала в зарплату полиэтиленовый пакет денег – но их и на крышку гроба не хватало. Я была в отчаянии. Но тут все мои друзья скинулись, редактор газеты выпросил денег на похороны в горисполкоме, и мою маму похоронили.

Я долго не могла плакать – так трудно и оперативно приходилось решать задачи. Я давала телеграмму Дато, зная, как он любил тёщу. Но в ответ получила перевод на триста рублей, да и то через пару дней после похорон. Они пригодились на поминки.

Потом он сказал, что деньги отправил отец, а сыну ничего не сказал про смерть моей мамы.

Я собрала материал по всем врачебным ошибкам, какие нашла, довела до суда многие из претензий к врачам. И выдала статью «Плюс-минус жизнь», после которой министра сняли с должности. И его приказ не лечить стариков – отменили. Началась реформа здравоохранения. На всё это ушло несколько месяцев. И я, наконец, оттаяла и смогла плакать. Мы с котом остались вдвоём.

Когда маму увезли с инфарктом, в моём доме постоянно сидели и даже спали несколько друзей и подруг. Эти четыре дня, когда меня не пускали в реанимацию, все старались меня поддержать. А я бодрилась и не хотела плакать, чтобы не накликать беду ожиданием. И вот в одну из этих ночей я проснулась под утро от слёз, не в постели, а на диване. Было темно и страшно, пахло чужими духами и слышалось сопение спящих. А я сразу поняла, что всё – мамы нет. А Булат в это время сел со мной рядом и баюкал, раскачивал меня, потом начал трясти за плечи. Все проснулись, хоть он тормошил меня молча. Тут же забегали, стали нести валерьянку, чай. Кто-то поехал за Лялей – моей любимой двоюродной сестрёнкой. И мы с ней отправились в больницу. Где и узнали, что я была права в своих предчувствиях. Меня вёл под руку врач, и я ему говорила:

– У меня никого, никого нет.

– Так не бывает, – останавливал он меня не только на словах, но и физически: я заваливалась на бок, хотя мне казалось, что иду прямо. Ноги в коленях были словно из воздуха, я будто не могла на них опираться.

Но я так и не смогла заплакать. Все движения стали, как у набитой куклы.

В ясный день похорон я помню только бескрайние ряды могил, спускающиеся вниз по склону, жёлтую глину и много горьких, ярких хризантем.

А потом вата словно была вынута, и душа начала истекать кровью. Вечером, когда я осталась одна, я включила свет в коридоре и ванной. И начала вынимать вещи мамы, замачивать их в ванной, чтобы постирать и отдать бедным. Её запах – смесь тёплого пота, какого-то пряного и приятного, лекарств последний раз обдал меня, и закружилась голова. Мне стало так страшно – ведь я осталась совсем одна на свете. Это непередаваемое чувство, когда больше никому не интересно, где ты находишься, ела ли или нет. Все те нелепые вопросы инвалидки к журналистке, которые казались никчемными – тем более что всё детство и юность я провела как беспризорница из-за маминых командировок, а теперь, взрослую, меня пристрастно допрашивали обо всяких мелочах, вдруг показались важными. Словно был человек, в чьих глазах существовала и я. А теперь эти глаза закопаны в землю. И мы уже не помиримся никогда.

Ночью я проснулась на том же диване. И вспомнила, как привычно придерживала больную после перелома мамину ногу в гробу. И почувствовала, что она… отвалилась и была просто приложена. И тут я разрыдалась так, будто это мне, а не покойнице сломали ногу. Где, как? Я не знаю. И от это стало ещё горше и страшнее.

Но я не стала никому говорить о моих мыслях и страданиях. Не сестричку же с двумя незакрывающимися клапанами сердца мучить моими ужасами. Но я была рада, что Булат стал забегать и сидеть до вечера, болтая что-то, рассказывая новости из Дома печати. Я решила выйти на работу – чтобы занять себя. Но мне не писалось, я не могла вспоминать слова, тексты получались какими-то бессильными. Тогда Булат бросил свои тренировки и стал буквально водить моей рукой. Надо сказать, что писал он хорошо. И я завелась снова, как заводится заглохшая машина, когда её подталкивают. Я была ему благодарна и старалась не замечать, что он смотрит на меня с обожанием, очень похожим на любовь. Он ласково гладил меня пальцем по щеке, прощаясь, словно не решаясь ко мне прикоснуться губами даже для дружеского поцелуя.

Ещё когда я, разбитая и опустошённая, вернулась из больницы, где лишилась ребёнка, этот мягкий, терпеливый парень, живущий неподалеку, частенько стал заглядывать по-соседски на огонёк. Рассказывал анекдоты мне и маме, делал ей массаж ног, которые отекали. За это мама баловала его булочками, которые пекла виртуозно. От него невозможно было ожидать какой-то бешеной страсти. Он был такой свой, безобидный. Правда, после работы журналистом он подрабатывал тренером по восточным единоборствам. Но этому я значения не придавала.

Поминки по маме прошли, как любые поминки. Наелись, напились, я усталая помогала подругам мыть посуду. Вечер. Все разошлись, а я ещё сметала крошки, собирала скатерть со стола. Как-то так оказалось, что Булат по-соседски остался, чтобы помочь мне после одиннадцати вечера – остальным нужно было успеть на последние автобусы – в советские времена с такси было туго. Большой стол был составлен из кухонного и того, что стоял в зале. Мы принялись с ним вытаскивать кухонный стол из большой комнаты, ножки стола при кувыркании задрали мне подол тёмно-синего трикотажного платья, юбка которого была связана, как гофрированная, так что поднималась и растягивалась легко. В пылу пертурбаций и от усталости я даже внимания не обратила на этот маленький инцидент. Но когда мы поставили стол на место, Булат весь дрожал. У него тряслись щёки, руки, будто по нему пропустили ток. Он смотрел на мой задранный подол так, что я покраснела и начала одёргивать платье, но он остановил мою руку и вдруг, как мне кажется, неожиданно даже для себя закинул подол мне на голову. Я растерялась и возмутилась:

– Я закричу! Убирайся!

– Но ты же чувствуешь ко мне то же самое! Просто притворяешься из ханжества!

– Нет, я ничего от тебя не хочу, я думала, ты – друг…

Поняв, что по-хорошему ему не удастся удовлетворить свою похоть, он стал действовать, как привык на татами – схватил одной рукой мои руки в замок, перевернув меня одним движением спиной к себе и поставив на колени.

Я вскрикнула от боли в заломленных руках. Он торопливо запихал мне в рот часть подола. Потом нажал на какую-то точку у меня на шее, и я начала проваливаться в небытие. За этот момент он сдвинул рукава платья дальше вниз и ими замотал мне руки сзади, как смирительной рубашкой. Я мычала и плакала, пока он, манипулируя болью в моих руках, буквально поставил меня раком и вошёл в меня одним рывком. Я застонала от боли и оскорбления, рванулась так, что руки вывернулись. Это перевозбудило его. Буквально вздергивая меня за связанные руки, как на дыбе, он с холодной регулярностью автомата удовлетворял себя с моей помощью. Мне было больно, как казалось, везде. Я почти не чувствовала его член, потому что боль была всепоглощающей. Потому что, когда он кончил и отпустил мои руки, в нос ударил не только острый запах спермы, но и крови. Внизу саднило, в душе был ад из злости и отчаяния. И больше всего мне было жаль того, что я считала его любовью. Всё оказалось проще и банальней.

Не освобождая мне рот, он стал шептать мне на ухо горячим ртом, что если я сейчас подниму шум, то ничего уже будет не изменить. Да, его посадят в тюрьму, но ведь на процессе мне придётся обо всём рассказывать. Не лучше ли простить эту страсть, ведь он просто с ума сходил. Особенно тогда ночью, когда успокаивал меня на диване. Тут он подхватил меня на руки и, хотя я брыкалась и вырывалась, потащил меня в комнату – видимо, на тот самый диван. Но по дороге я вывернулась и неловко упала на пол.

Тут он меня повалил на спину и зажал ноги каким-то захватом, который я не видела, раз подол по-прежнему был во рту. И тут он снова повторил акт не знаю чего, видимо, штамповки ребёнка. С каким-то хлюпающе-свистящим звуком он входил и выходил, выкрикивая не ругательства, а… молитву. Правда, импровизированную: чтобы я сейчас забеременела и вышла за него замуж. Когда он кончил и стал корчиться, содрогаясь от глубокого оргазма, я подумала, что сейчас он по законам жанра должен меня убить. Ну не будет же он оставлять в живых заведующую отделом партийной газеты, одну из самых популярных журналисток страны в живых после того, что с нею сделал.

Но я рассуждала логически. А он… Он развязал мне руки, вытащил кляп из платья изо рта. И сел на корточки передо мной, склонившись до пола, практически уткнувшись в него лицом.

– Убей меня – ударь по затылку чем-нибудь, – смиренно попросил он. – Скажешь, что убила меня в порыве борьбы, – пробубнил он со стыдом в голосе, – я вёл себя как мерзкий зверь. Просто я уже год представлял, как эта чёрная огромная горилла, твой муж, ублажает тебя каждый день и каждую ночь. А потом я попал к тебе домой. Я молился, чтобы ты осталась одна – без мамы и мужа. И теперь я тебя всю изгрыз и уничтожил. Ударь меня по затылку и сделай вид, что я ещё насиловал тебя. Ничего тебе не будет. Я знаю, что заслужил смерть. Уже после первого раза. Но ты так возбудила меня, когда я нёс тебя в комнату… Ладно, я знаю, ты не ударишь. Хорошо, я убью себя сам.

И при этих словах он повернулся к стене и с разбега со всей силы стукнулся головой о стену так, что посыпалась штукатурка с потолка. Хлынула кровь из рассечённой кожи. Он бился и бился с неимоверной силой. Соседи, разбуженные среди ночи, стали бить по батарее, требуя прекратить шум среди ночи.

Я оттаскивала его за плечи от стены и плакала.

Вдруг он перестал раскалывать себе череп и с надеждой посмотрел на меня:

– Ты плачешь, тебе меня жалко?! Значит, ты можешь меня полюбить! Я ведь только хотел отнести тебя на диван после секса, когда ты стала вырываться.

Он снова подхватил меня, пронёс несколько шагов и положил на старый диван, короткий, с валиками, в бежевую клетку – диван моего детства.

– Вот здесь я хотел тебе сказать, что я за тебя умру, если надо. А ты…

Я плакала и смотрела на него, понимая, что если и раньше у него с головой было не в порядке, то теперь, после того, как он каким-то чудом не проломил себе череп, от него можно ждать чего угодно. Но мне было уже всё равно.

Булат, как пес, положил голову на диван передо мной, заливая его кровью, и преданно смотрел своими раскосыми глазами в мои очумевшие, не верящие в реальность того, что на самом деле происходит. Ну не может быть, чтобы наяву!

– Не хочешь меня убить и жить со мной не хочешь. Тогда сейчас я ещё раз в тебя войду, а потом мы вместе спрыгнем с балкона. Тогда будем вместе в следующей жизни. Потому что так тебя любить никто не будет, – у него была спокойная решимость это исполнить. Он задыхался от страха и возбуждения, почти икал, но явно намеревался исполнить обещание. Руки тряслись, и всего его колотило.

– Я не хочу в тюрьму. Давай поженимся, а? – озарился он идеей, даже дрожать перестал. Надежда затопила его. – Правда, у меня в Улан-Уде жена и ребёнок – родители хотели бурятских внуков. Но я с ней быстро разведусь – слетаю на днях, а? Ты не заявишь на меня?

Я испуганно закивала, надеясь, что теперь, окрылённый, он уйдёт.

Но он оживился от моих кивков и нежнейшим, трепещущим поцелуем впился в мои губы. Потом одним движением скользнул мне под многострадальное платье, зажал мне рукою нос и рот, навалился на меня, стал мять груди, покусывать соски, которые сильно болели, потом стал зализывать раны на «бедном цветочке», как он приговаривал. И снова вошёл в меня, но колыхался так нежно, так жалобно, будто гибкая лилия, которую двигает вода. И плакал, плакал, плакал:

– Что же я наделал. Я погубил тебя и себя. Давай спрыгнем вместе с балкона! Умоляю, давай вместе! Ведь ты мне никогда не простишь, никогда!

Но тут я кончила – не то потому, что начала задыхаться с зажатым носом, не то после рыданий всё во мне расслабилось и затихло.

– О! Ну видишь! Ты меня тоже полюбила, ты никуда не пойдёшь, ты будешь моя всегда, – радостно заорал он, ощущая мои спазмы. И тут же его самого подкосил оргазм. Полежав со мной в позе зародыша, он встал, надел брюки. Посмотрел на меня прощальным взглядом. И ушёл, наконец. Как оказалось, навсегда. Хотя и не покончил с собой.

Он утром сбежал в Бурятию».

Олег оторвался от чтения.

– Вам не кажется странным, что именно в этом отрывке, который мы читаем после гибели отца и попытки вашего изнасилования, говорится о смерти вашей матери и изнасиловании другим. Мне страшно. Мистика какая-то.

– Это говорит о том, что вы должны осознать, что теперь в вашей жизни происходят события, которые станут личным мифом, каркасом его. Смерть и подвиг. Кстати, погиб ваш отец тоже, получается, защищая меня. Женщину. Хоть он и не думал, что цена защиты будет такой. И ты не растерялся в нужный момент и заступился за меня. Это значит, что мы значимся в судьбе друг друга в небесной канцелярии. Люди, которые вмешиваются в события, – они не просто так это делают. Это люди кармические. Каким был для меня Альрашид. О нём прочтём после всех грядущих событий.

– Давайте сегодня.

– Нет. С него меняется минор на мажор в моей жизни. Что будет очень кстати после мрачности похорон.

– Вы, конечно же, придёте на кладбище?

– Само собой. Лжежена стала лжевдовой, раз уж так было суждено.

Пока мы ели, пришла Аня. Её лицо всё ещё было опухшим от слёз. Она прикатила Ваню в коляске. И сказала, что Олегу звонили из похоронного бюро, спрашивали, везти ли гроб в дом или прощание будет в ритуальном зале морга?

Олег испуганно посмотрел на Ирину.

– Конечно, в ритуальном зале. Оттуда можно сразу и на кладбище. Зачем в новый дом сразу вносить покойника. Тем более что дом для него был почти незнакомым, а вам там жить, – решительно взяла на себя Ирина решение этой проблемы. Было видно, что, возможно, никто из этой пары никогда ещё покойника не только не хоронил, но и даже не видел. Поэтому страх их сплотил. Они инстинктивно вцепились друг в друга.

Ирина не стала вынимать Ваню из коляски и решила пойти с ним на море, пока его родители отправились решать оргвопросы.

День выдался прекрасным. Ветер с моря был довольно сильный, но не штормовой. Он смягчал жару. Ирина, не вынимая Ванечку из коляски, где он был надёжно зафиксирован, быстро скинула сарафан на разостланное полотенце и помчалась к воде – успеть проплыть хоть немного – всё остальное время придётся возиться с Ваней.

Она уже отплыла метров на двадцать от берега, когда орущий ей что-то своё невразумительное Ваня как-то оттолкнулся ножкой, и прогулочная коляска поехала по небольшому склону пляжа к воде.

Ирина поставила мировой рекорд по скорости, возвращаясь обратно, но к тому моменту какой-то мужчина лет тридцати уже остановил движение и уволок коляску подальше от воды. Ирине понравилось, что сделал он это спокойно, читать ей нотации не стал, понял ситуацию правильно. Да и всё равно затормозила бы коляска до того, как въехала в воду – по кромке воды было много средних валунов и более мелких камней.

– Спасибо вам большое, – искренне сказала Ирина. – А то ещё и ребёнок не мой – оставили, чтоб присмотрела.

– Так вы – няня! – очень явно обрадовался молодой мужчина с простым лицом, на котором выделялся обгоревший на солнце красный нос. – Меня Вадимом зовут. У меня сын двух лет. И срочно нужна няня тут, на отдыхе. Не возьмётесь? Я хорошо заплачу.

Ирина ещё до окончания монолога энергично замотала головой.

– Что вы, просто у молодой пары тут погиб отец, похоронные хлопоты. А так я книгу тут пишу.

Влад скис, вздохнул тяжело.

– Жаль. Тут у меня няня молодая. Устроилась, чтобы парней клеить. Или хотя бы меня к рукам прибрать. К Игорёшке она равнодушна. А вы вон как перепугались за малыша.

Ирина огорчилась вместе с ним.

– Не расстраивайтесь. Я ведь в обращении с детьми совсем неопытная, своих так и не родила. Так что ваша няня и то более опытная, чем я.

Влад пробормотал извинения и пошёл в воду.

Вернулся он к Ирине. Она уже Ваньку раздела и пыталась натянуть панаму на его вертящуюся головёнку.

– Эй, парень, – строго сказал Вадим Иванушке. Тот внимательно уставился в глаза мужчине и перестал вертеться. Ирина повела карапуза за ручку к воде. Тот решительно тянул её на большую глубину, чем Ирина собиралась его продвинуть.

– Ну ты крутой мужик, – вслед ему шутливо крикнул Вадим. И присел рядом, наблюдая, как Ирина пытается положить Ваньку на руку и второй показывая ему, как ножками болтать, чтобы поплыть.

Он пришёл на помощь и тут. Зашёл поглубже, заставил малыша болтать ногами, держа его за руки.

Тот визжал от восторга.

– Слушайте, как вас там, не няня, – Вадим подождал, пока Ирина буркнула своё имя, – а давайте с вами договариваться о времени, когда вы придёте на пляж. И я принесу с собой Игорёшку. И его научим плавать.

– Да вы с няней приходите.

– Нет, она тогда будет меня соблазнять круглосуточно, мамочку изображать, – на лице Вадима проступила брезгливая досада.

– Как это – мамочку? А настоящая где?

– Отобрал я Игоря у настоящей. Она сразу после родов подсела на наркоту. А через год и вовсе умерла от передоза.

– Видно, было ей так плохо с вами двумя, – предположила Ирина.

– Да. У неё были такие болезненные роды – я запретил ребёнка обезболивающим травить, что она мне ещё в роддоме сказала, что никогда меня к себе не подпустит. Да и сына – он так «из неё ломился», что разорвал там у неё много чего. Словом, она закрылась в спальне, постоянно кололи ей обезболивающее, а потом и наркотики пошли. Она на ночь закрывалась от меня на ключ в своей спальне. Ребёнка ни разу не покормила.

Я уж её и психиатрам показывал, и в Европу возил в клинику от послеродовой депрессии лечить. А потом там же лечил от наркомании.

Так что с самого начала Игорь – только мой сын. И меняет няньку за нянькой. А мать на него даже смотреть не хотела. Он к ней подползал, она его ногой отпихивала.

– Господи, – в голосе Ирины прозвучала паника. – Жуткая история.

– Это ещё не всё. Я не стал ей денег давать, чтобы не было соблазна наркотики купить. Так она договорилась с врачом, работающим подпольно, – тот у неё через интернет захотел купить нашего сынишку на органы. И она пошла с ним на встречу. Хорошо ещё в интернете отследили эту сделку – за врачом следили по предыдущей «покупке». Так что я стал ей денег давать. В тюрьму не дал посадить. И она вскоре от передоза.

Ирина промолчала.

– Что, тоже думаете, это я её «убил», как все её друзья мне на похоронах говорили. Но если б я и дальше ей денег не давал, она бы ещё Игорька кому-то продала, чтобы их получить. Не скажу, что по ней горевал, – голос стал жёстким. – Почему я всё это вам рассказываю.

– Наверное, потому, что я написала книгу по психологии. Но там у меня есть другой пример, когда в девяностом году на моих глазах, как журналистки, с крыши шестнадцатиэтажного дома спрыгнула мать с младенцем, потому что отец-наркоман последние из занятых с трудом денег потратил на дозу. Ушёл от них тайком. А возвращаться стало не к кому.

– Боже мой, – Вадим, который сам пережил потенциальную утрату ребёнка, не сдержался и заплакал.

– Да, время было такое.

– Время всегда такое, – Вадим поднялся, оделся и пошёл прочь с пляжа.

– Вадим, я буду тут послезавтра с десяти до половины первого, – крикнула Ирина ему вслед.

На следующий день с десяти началось прощание с Макаром. Ирина подошла к нему первой, пока молодые родители возились с Ванюшей. Она тихо наклонилась над очень белым, как маска, лицом покойного и залилась слезами.

– Прости, прости, я не могла знать, что из-за меня погибнешь ты! – взмолилась она довольно громко. Так что стоявшие в стороне работники ритуального зала навострили уши.

Вторым подошёл Олег.

– Отче, прости. Иди на небеси, как в молитве.

Аня ничего не говорила. Наклонившись, поцеловала в губу и облила слезами. Маленького Ванечку подержали над гробом не то отца, не то деда. Тот внимательно смотрел ему в лицо, будто пытался запомнить.

Поминки состоялись в ближайшем кафе, том самом, что на пляже. Четвёртым взрослым за столом был участковый. Но в штатском. Все трое сильно напились. Олег рассказывал, как гордился отцом в детстве. У того была теннисная ракетка. И на корте ему не было равных.

Аня сказала только:

– Как мужик он был классным.

Участковый, который не был в курсе того, что покойный спал с девушкой сына, явно удивился такому заявлению. Потому что сказала эти слова пьяная Аня так, что понятно, что говорила не о характере.

– Пусть земля ему будет пухом, – от себя добавила Ирина, не ставшая вдаваться в историю своих взаимоотношений с покойным.

Разошлись по домам вечером. Ирина вернулась в свой пустой дом. И решила наготовить еды и помянуть Макара одна. За короткий срок он успел её в себя влюбить, успел обидеть, успел умереть по её вине. Неужели она и правда роковая женщина?! И она своей старательной хозяйственностью себя взялась переубеждать. И приготовила кусочки мяса в соусе ткемали. А также банановый мусс в кухонном комбайне, смешав перемолотые бананы со сливками и сахарной пудрой.

Перед мясом она налила себе вина – по дороге домой купила домашнее сладкое вино у старушки, торговавшей им недалеко от магазина. И выпила целый стакан перед едой. От сытного ужина ей захотелось спать. И во сне ей привиделся Макар. Он сидел у неё за кухонным столом и с удовольствием вымакивал ткемали с тарелки, куда всё подкладывал себе мясо.

– Хоть напоследок вкусно накормили, – улыбался он Ирине. И она была рада, что угодила ему. Поминки состоялись…

Проснувшись утром, Ирина сложила всё мясо из кастрюли в пластиковый контейнер и отнесла Анне с Олегом. Пусть помянут отца тоже этим блюдом.

На стук вышел открывать Олег. Он спал явно на диване в гостиной один. Аня встала позже и вышла из спальни с малышом на руках.

За столом Ваня сунул себе в рот мясо с острым соусом. Ирина испуганно начала выковыривать его – зубов-то было у мальчишки маловато для цельного кусочка мяса.

– Весь в Макара, – сказала Ирина. И все втроём они дружно вздохнули.

Ирина рассказала Олегу с Ириной, что познакомилась на пляже с отцом-одиночкой. И обещала прийти в десять загорать, чтобы ему помочь.

– Давайте все вместе пойдём загорать.

– Но разве в траур можно? – Олег спросил об этом у неё.

– Не знаю. На море у меня тоже траур впервые, – иронично ответила она.

– А я надену чёрный купальник, – с вызовом сказала Олегу Аня. – Жизнь продолжается. Жара продолжается.

– Ну ладно, мы зайдем за вами, как переоденемся и соберемся, – решил за семью Олег. Он не понял вызова, прозвучавшего в голосе Анны. Да и Ирина тоже. Сама же Аня спорила внутренне сама с собой на счет траура, никто ее не принуждал.

У Ирины все купальники были чёрные. Как и многие платья. Этот цвет стройнит, а в определённом возрасте сохраняется генетический вес. Вы становитесь настолько полными или худыми, насколько был таковым тот человек в родне, на которого вы больше похожи. Этот объём, если вы даже совсем не будете есть, доберется водой. Природа задумала этот объём – а этот скульптор не импровизирует.

Казалось бы, почему Богу не сделать всех нас одинаково красивыми, разумных форм. Но, во-первых, вкусы из года в год меняются, не говоря уж о столетиях, а генотипы и фенотипы остаются, часто скрещиваясь. Не потому ли люди не только с противоположными характерами, но и объёмами часто притягиваются друг к другу.

А во-вторых, как на роли в фильме, так и на роли в судьбах нужны красавицы и квазимоды, шуты и злодеи, такие и сякие по весу, который влияет на внешний вид и… да – на судьбу «персонажа». А уж как влияет на характер! И не факт, что толстые добрее – им тяжелее идти по жизни в самом прямом смысле слова, им за кем-то не угнаться. Но и слишком худым на многое не хватает сил и кое-где – конкурентоспособных форм. Хотя их теперь можно с помощью пластического хирурга вшить в районе груди и попы. Ирина оделась и шла к морю, вспоминая, включила ли она в книгу эти свои взгляды на вес и его влияние на психику.

Кстати, любопытно, если болезни включаются в цепочку ДНК после того, как их приобрело хоть одно поколение носителей, то будет ли объём бюста после пластической операции передаваться по наследству, когда имплантаты научатся выращивать из стволовых клеток?!

Видно, Вадим был мужчиной обязательным, поскольку, когда Ирина с вдохновлённым выражением лица подошла к нему, он уже поглядывал на часы. Педант? Но где ребёнок-то?

И тут она сама вспомнила, что молодые обещали за нею зайти. А она за своими глобальными размышлениями совсем об этом забыла. Она не взяла с собой и сотовый телефон. Но она не успела подумать, что делать, как на пляж забежал Олег, запыхавшись.

– Слава Богу, – облегчённо проговорил он. – Мы уж думали, не похитил ли вас кто-нибудь ещё. Или вдруг Карен сбежал. Стучим – не открывает, звоним на сотку – она трезвонит в доме. Вот я и помчался на пляж.

Вадим с любопытством смотрел на Олега. Тот был младше него лет на пять. Но не сын. Тогда кто?

Отдышавшись, Олег позвонил Анне.

– На пляже она. Ждём вас.

– Знакомьтесь – это Олег, это – Вадим, подойдёт Анна с Ванечкой.

Олег под пристальным и пристрастным взглядом Вадима решил пояснить:

– Ирина меня наняла для корректировки её книги «Персональный миф», мы день только и успели поработать, как отец привёз Анну с малышом, а потом его тут же убили. И вместо отдыха на море – сплошные стрессы.

– А как у вас протекает работа?

– Я читаю вслух биографию Ирины с её размышлениями как психолога – она так лучше воспринимает уже написанное и ещё раз обдумывает свои чувства по каждой жизненной ситуации. Они очень оригинальные и смелые. А я, как читатель, говорю, чего мне не хватает или кажется надуманным.

– Даже так, – казалось, что Вадим что-то прикидывал про себя. – А можно после пляжа я тоже пойду с вами слушать «Персональный миф»?

Ирина и Олег озадаченно посмотрели на Вадима. Он выглядел деловито, не похоже, что прикалывается.

– То есть вы хотите найти в моей книге какие-то эпизоды, связанные с наркоманией женщин. Увы, как раз этого там и нет. Про борьбу с началом алкоголизма и борьбы ребёнка с ним мы уже прочли.

Вадим метнул взгляд на Олега, в котором явственно читалось желание, чтобы он ушёл или хоть отошёл. Но Олег это желание проигнорировал. Тогда Вадим решил сказать это, пока не подошли Анна с ребёнком.

– Я вчера подумал о том, что вы, Ирина, сказали, что у вас так и не родились дети. И я решил попросить вашей руки, если вы не… Ну не богема… в том смысле, что пьёте, курите и спите со всеми встречными? Я хочу, чтобы у Игорька появилась настоящая мама. Я так обжёгся на клубной тусовщице, что молодых не рассматриваю в качестве жён вообще. А тут ещё есть возможность услышать про вашу жизнь. Узнать, какой вы психолог.

Ирина хватала ртом воздух от изумления. Никто её никогда так не изумлял. Оказывается, с помощью персонального мифа можно баллотироваться не только в политики, но и в жёны!

Олег смотрел то на неё, то на Вадима и словно бы одобрял идею.

– Честно говоря, и у меня подспудно зрела идея на вас жениться, пока Ванька не оказался полностью на моей шее, особенно в моменты, где вы пишите про секс. – Олег зыркнул в сторону приближающейся Ани и почти перешёл на шёпот: – А у Вадима есть ребёнок, но на него другая женщина прав не имеет. То что надо.

От тирады Олега теперь обалдел Вадим. Он одновременно узнал о существовании конкурента, о том, что в «Персональном мифе» описывается секс его предполагаемой жены с прежними партнёрами.

– А… а можно будет этот ваш миф про секс не публиковать. Прочтём – и всё.

– Как это не публиковать! – возмутился Олег. – Там такое…

– Но если потом когда-нибудь Игорёшка прочтёт эту книгу? Как-то про маму такое читать неудобно.

– Обязательно прочтёт. Но, если ты на Ирине женишься, то у неё к тому моменту будет другая фамилия. Твоя. Ты кто?

– Ирвин. Прапрадед ирландец был.

– А вот вам иностранец – как в гороскопе, – выдал непонятную Вадиму фразу Олег.

– Да какой я иностранец! По-английски еле-еле. Я же из неблагополучной семьи. Отец в тюрьме умер, мать – недавно от инфаркта. Он же на её глазах убил собаку. Всю жизнь побои терпела, а как только пса прикончил – она слегла.

– А в тюрьму его за что отправили?

– Так за жестокое обращение с животными! Два года дали общего режима. А его всё за ту же собаку зэки и порешили. Он всё возмущался, что не за что посадили. А они решили, что есть за что и умереть…

– Всё, я придумал! – возликовал вдруг Олег. – Мы ваш персональный миф включим в мою книгу о тех событиях, которые тут произошли. Сами видите – что ни день – то шок! И поставим псевдоним из наших фамилий. Тогда всё это будет выглядеть выдумкой писателя, а не эпизодами из реальной жизни.

– Кстати, вы знаете, что есть теория, что роман Шолохова «Тихий дон» – это обрамление к дневникам кого-то из реальных героев книги. Практически весь сюжет и наблюдения оттуда. – Ирина говорила, а сама размышляла.

– Ну, у них теория. А мы скажем правду, что часть истории взята из биографии одного из соавторов, – резюмировала она.

– Да вся история из вашей биографии, если на то пошло. Просто с момента моего приезда сюда у нас вдруг начала появляться и общая биография.

Аня уже слышала про соавторство. И была чем-то недовольна.

– То есть ты хочешь и наше с тобой примирение описать, и всю нашу сложную ситуацию с отцовством, чтобы об нас языки сточили, – она подняла Ванюшку из коляски. – А потом и Ванька прочтёт про то, что он непонятно чей сын. И… – Она раздражённо повернулась спиной, скрывая злые слёзы.

Олег оббежал её и посмотрел в лицо.

– Да нет же, мы как раз говорили, что книга выйдет под псевдонимом, чтобы ни Игорь – сын Вадима, ни Ванька про мам ничего такого не прочли.

– Вадим – это я. А сына сейчас привезут, если Ирина даст согласие. Я её сразу представлю малышу как маму.

Аня повернулась к Вадиму лицом.

– Я что-то пропустила? Вы же вчера познакомились с Ириной. Или вы её представите как свою маму?!

Ирина не услышала в голосе молодой женщины иронии, она не хотела её обидеть. Вадим и правда годился ей в сыновья, причём не самые ранние.

Всё в ней заболело внутри. Ведь чтобы получить ребёнка, ей придётся обречь на брак молодого мужчину, которого любая молодая с руками отхватит. Значит, надо отказаться. Но она молчала, будто ей снаружи кто-то рот зажал рукой. Ей не хотелось думать о его проблемах. В конце концов, парню лет тридцать. Когда его сын вырастет, ему будет сорок восемь – как раз возраст для нового брака. Да что там, сама-то она сколько протянет – лет двенадцать – максимум. За это время малыш станет тинэйджером, и ему будет проще осознать ситуацию. Тогда Вадим сможет жениться ещё раз лет в сорок – сорок два. Но до этого…

Она подняла глаза и увидела устремлённый на неё молящий взгляд Вадима. Олег смотрел тоже с вопросом – ждал ответа на вопрос о соавторстве. Аня смотрела на Ирину скептически, явно оценивая её привлекательность как женщины. И в восторге не была. Именно назло этому не очень доброму взгляду Ирина ответила:

– Я согласна. На всё. На книгу общую, на псевдоним, на замужество.

Аня возмущённо посмотрела на Ирину и выпустила из носа воздух, как пар.

– А вы подумали о том, что вам в постель с ней ложиться? Сможете?

Вадим посмотрел на Ирину проникновенно:

– Думаю, да.

Ирина остановила его жестом.

– Игоря сегодня не просите на пляж приносить. Вы же сами, то есть ты, Вадим, сам говорил, что сперва хотел мой персональный миф послушать, а потом жениться или нет. Идём работать.

– А купаться? – возмутилась Аня.

– Купай малыша. Справишься? – Спросил вполне доброжелательно Олег. И, не дожидаясь ответа, взял под руку Вадима. Ирина уже шла к выходу с пляжа, стараясь держаться прямо. Что значит внимание мужчин. Она-то думала, что оно уже позади. Но надо же…

Анну Олег отправил в дом, купленный Макаром, – кормить и укладывать Ваню, возиться с ним, не мешая слушать книгу. Хотя сама она хотела бы и почувствовала, что после её выпада про возраст Ирины та стала относиться к ней холодно. Но что делать – Аня, хоть и не слышала слова Олега о том, что тот подумывал – не жениться ли на Ирине, вдруг почувствовала в ней конкурентку. Раньше она подозревала в симпатии к ней Макара, теперь – будущего мужа. Но разве она может быть опасной соперницей – пенсионерка-то пионерке?!

И она спокойно отправилась домой.

А остальные оказались на расписной кухне у Ирины. И за одну неделю она выслушала четвёртую рецензию на необычный дизайн.

– Сами расписывали? Прямо по штукатурке сырой или клали свежий слой, – деловито спросил Влад, разглядывая цветы на стенах.

– Рисовала по той, что была.

– Некоторые советуют чуть-чуть смачивать.

– Нет, даже мокрой тряпкой не проводила.

Олег снова с любопытством посмотрел на Влада:

– Ты что, расписывал стены?

– Не цветами. Я на наружной стене своего дома здесь стал рисовать дерево и радугу. Когда закончу, залакирую фасад. Но мы тут не для мастер-класса. Куда идти, чтобы послушать?

Ирина молча указала на стол и начала заваривать чай.

– А может, вы кофе предпочитаете?

– Мне хоть что. Я всё ем и всё пью. Когда есть что.

Ирина посмотрела на потенциального мужа.

– А бывает, что нечего?

– Бывает, работаю сутками. В магазины попадаю по воскресеньям – в лучшем случае.

– А кухарку почему не наймёте?

– Я ем, когда и где придётся. А дома – сплю.

Олег засмеялся и посмотрел на Ирину:

– Мне кажется, он хочет, чтобы вы отказались. Зачем такой муж, который помогать ни в чём не будет.

– Почему ни в чём – я деньги буду зарабатывать в неограниченных количествах.

– Так уж и в неограниченных. А если мне понадобится бюджет, чтобы снять фильм в Голливуде?

Влад рассудительно взвесил что-то в уме.

– Не раньше чем через семь-восемь лет, если не будет очередного дефолта. Иначе – через десять.

– А вы знаете бюджет мелодрамы?

– А вы сможете снять именно мелодраму? – чувствовалось, что ему не внове вести переговоры. И он вопросительно посмотрел на Ирину.

– И вам хочется знать, устраивает ли меня то, что вы – трудоголик. Да. Больше, чем лентяй. К тому же мне и так никто не помогает, даже по выходным и праздникам.

Все они засмеялись. Ирина разлила чай, поставила вазочку с конфетами, и Влад ей обрадовался. А Олег быстро хлебнул пару раз из чашки и стал искать абзац, на котором в прошлый раз остановился. После чего вылил в себя чашку до конца и приступил к чтению.

Тут вмешался в наш спор Вадим.

– Ты давай читай дальше. Я хочу скорее убедиться, что Ирина к алкоголизму, наркотикам не имеет склонности. Ну и… ну и не сексоголик.

Ирина засмеялась раскатисто.

– Этот тоже честный. Но помни, что выбираешь – жениться – не жениться не только ты, но и я. – Слова прозвучали жёстко.

– Я помню, – очень серьёзно, без обиды сказал Вадим. – Я ведь из неблагополучной семьи, а Игорёк и вовсе с плохой наследственностью. Вот я и ищу способ остановить наши с ним несчастья…