Глава 1

В которой читатель знакомится с основными героями будущих событий

К концу девяностых годов двадцатого века Москва начала основательно подзабывать свое недавнее советское прошлое. Расцвела рекламой, обзавелась бесчисленными магазинами, кафе, ресторанами и ночными увеселительными заведениями, покрылась многочисленными стройками, сменила почти весь свой автомобильный парк. Центр города перестал быть темным и скучным, как это было всего несколько лет назад. Да и сами москвичи изменились до неузнаваемости. Во всяком случае, внешне, а как было не измениться, когда все полетело к чертям собачьим, перевернулось с ног на голову, вывернулось наизнанку, когда негатив и позитив поменялись местами, да еще и раскрасились в разные цвета. Трудно жить в эпоху великих переломов. Трудно, но интересно. Правда, согласитесь, не всем. Кому-то от всего этого скучно становится, а то и тошно. Но, что поделаешь, такова жизнь, другой – не ожидается.

Другой жизни при всем при том не ждали и не хотели многие. В их числе были и те, кто погожим апрельским вечером 1998 года собрался на банкет в «Царский» зал известного в столице ресторана «Прага», что прочно стоит у истоков старого Арбата. Повара, официанты и даже сам метрдотель, обслуживающие этот зал, сбились с ног еще до начала банкета, а нервное напряжение еще только начинало нарастать. Непозволительно это для такого известного заведения, где уважительно относятся прежде всего к себе, а уж потом – к клиенту. Но, достали, ох, достали устроители банкета. И то им не так, и это не то. Окна завесить, чтобы свет с улицы в зал не попадал. Ну, это еще куда ни шло. Каприз, но вполне терпимо. Канделябры на столе расставить равномерно и свечи в них вставить настоящие. Во время банкета электричество не включать. Посуду на стол выставить старинную. Ножи, ложки, вилки и прочее – только серебряные.

В былые времена таких клиентов, если они не из начальства, конечно, послали бы куда подальше, так, чтобы и адрес этот навсегда забыли, а сейчас терпеть приходится, иначе заработок потеряешь. Вы к нам с капризами, а мы к вам со счетом на кругленькую сумму. Однако дамочка, что у них главная, на счета ноль внимания. Подписывает, не глядя, и на двоих помощников своих покрикивает. Странная троица подобралась. Дама лет тридцати, высокая, стройная, с пышной гривой пепельных волос, да лицом чуть-чуть не вышла. Дефектик в нем есть. Косит на один глаз. Не иначе – ведьма.

Один помощник у нее еще ничего. Тоже росту высокого, ладно скроен, но вежлив, зараза, до невозможности:

«Простите, пожалуйста, позвольте заметить, не могли бы вы…» – и так далее, аж слушать противно.

Второй роста совсем маленького. Зато руки длинные, почти до колен. Нос кривой. Редкая бороденка клочками рассыпалась по анемично бледному лицу. Этот, наоборот, груб не в меру и матерится, как сапожник. А что он на кухне устроил. Повара сначала его чуть взашей не вытолкали. Однако потом притихли и с почтением наблюдали за его работой, стали помогать да разные секреты выспрашивать. Под его руководством запеченные осетры превратились в русалок. Жареные индейки собрались выйти к столу в лебедином обличий с золотыми коронами на низко посаженных головах и с павлиньими хвостами. Паштеты и сливочное масло в его руках превратились в сказочные фигуры и до поры спрятались в холодильник. Необычно выглядело и самое простое, казалось бы, совсем не банкетное блюдо – картофельное пюре. Впрочем, это совсем не важно. Есть такое все равно было бы кощунством. Из пюре кривоносый вылепил женские фигуры. Пышнотелые чернокудрые красавицы, будто сошедшие с полотен Рубенса, томно возлежали на блюдах. Кто же станет есть такую красоту! Разве что польстятся на черную икру, пошедшую на прически нимф!

Все это было уже готово или почти готово. Вот-вот должны были появиться гости. Официанты уже начали ставить на стол закуски. Теперь стоит сказать несколько слов о гостях и организаторах банкета. Десять лет назад все они были студентами одной группы. Были дружны между собой и вот теперь вместе собирались отметить юбилей окончания достославного Историко-архивного института. Сказать по правде, все они, за единственным исключением, не сохранили верность полученной в институте профессии. Многие еще в студенческие годы ударились в бизнес. Единицы добились успеха. В их группе таких единиц было три: Готлиб, Петухов и Ванин. Созданный ими когда-то кооператив постепенно превратился в крупную фирму по продаже компьютеров и всякой другой электронной техники. Остальные тоже не бедствовали, но, если измерять успех в рублях, а лучше – в долларах, то они были абсолютными лидерами.

Вторая тройка – их так и называли в группе – состояла из Невской, Брагина и Грума. Если первая тройка оплачивала мероприятие, то вторая его готовила и делала это, как мы только что видели, с азартом и недюжинной фантазией. Об этих ребятах стоит рассказать чуть подробнее.

Заводилой во второй тройке, несомненно, была Наталия Невская. На первом и втором курсах никто и подумать не мог, что эта тихоня сможет так развернуться. Не слышно ее и не видно было. Но на третьем курсе на нее глаз положил первый красавец факультета Витька Брагин, а перед летними каникулами они уже поженились. Грум же никогда в архивном и не учился. Его Виктор с Натальей в буквальном смысле из воды выловили где-то на Кольском полуострове, куда они на байдарках отправились в свадебное путешествие. Там, проходя через какие-то речные пороги, они заметили бедолагу, ремонтирующего на берегу свою байдарку. Вскоре выяснилось, что Гришка Грум, студент геологического факультета нефтегазового института, путешествует в одиночку и налегке. С собой у него была только баночка с солью, спички и мешочек со снастями для лова рыбы и птицы. В походе он уже почти три недели, оголодал сильно, да вот еще и лодка подвела.

Виктор с Наталией взяли новоявленного Робинзона в свою байдарку, благо снаряжением тот не был обременен, и с тех пор они почти не расставались. Что связало этих очень разных людей, как они уживались друг с другом, можно было только гадать. Желающих разобраться в их отношениях оказалось на удивление много, но успехом никто похвастаться не смог. Сами же члены этой удивительной троицы своими секретами делиться не спешили. Лишь одно было очевидно, все они, оказавшись вместе, изменили характер своего поведения и жизненные устремления.

В Наталье открылся дизайнерский и организаторский таланты. Она начала экспериментировать с собственной внешностью, одеждой, манерой говорить и даже с именем и фамилией. Она сама придумывала и шила себе одежду, подбирая к ней туфли, сумочку, а заодно и очередное собственное имя, которым и представлялась, одевшись в новый наряд. Интересно, что многим ее экстравагантность нравилась. Они воспринимали это как игру, и сами включались в нее. Неудивительно, что ей первой пришла в голову идея создать в институте студенческую дискотеку, которую она сама и реализовала. Лиха беда начало. Не успела она справиться с этим в то время хлопотным делом, как ее пригласили организовать в городе еще несколько дискотек. Потом она занялась оформлением витрин в наиболее известных московских бутиках, и пошло, и пошло, и пошло. В начале девяностых годов она стала заметной фигурой самых модных московских тусовок, что само по себе дорогого стоило и приносило ощутимую материальную пользу.

Виктор же, наоборот, неожиданно прекратил все свои коммерческие начинания и пошел работать младшим научным сотрудником в Государственный исторический музей, в отдел древней истории. Более нищенскую зарплату в Москве было найти трудно. Однако вскоре он, по собственному выражению, всплыл, написав несколько серьезных работ по истории средневековья. Они были приняты на ура в европейских институтах, где он стал желанным гостем. Совсем немного, и Россия потеряла бы для себя еще одну умную голову, но этого не случилось. Виктор, защитив кандидатскую диссертацию по истории средневековья, переключился на античный период, а затем на древний Китай, древнюю Индию, древний Египет. Свое непостоянство в выборе направлений исследования он объяснял тем, что его интересует не период и не страна, а самые истоки цивилизации, где бы они ни находились.

В отличие от своих друзей, Григорий бросил учебу, открыв в себе талант художника. Его первые полотна страдали отсутствием техники письма, но были весьма своеобразны. При внимательном рассмотрении оказывалось, что их содержание сильно зависит от расстояния и ракурса наблюдения. Унылый при наблюдении издали пейзаж, вблизи мог оказаться совокупностью веселых, никак не связанных между собой картинок. И наоборот. Его фантазия была неистощима. Наталия часто брала Грума себе в помощь на всякие оформительские работы, такие как на этом банкете. Вместе они творили чудеса. Но в тусовках Григорий не прижился. Слишком уж был груб и шокирующе безобразен.

Но вернемся в «Прагу». Фойе перед «Царским» залом постепенно заполнялось гостями. При входе туда каждый из них получал свою, индивидуальную порцию приветствий из уст Наталии и Виктора, а также, в зависимости от пола гостя, некоторые дополнительные детали к одежде. Женщины выбирали себе разноцветные кружевные шали и шляпки с вуалью, а мужчины получали белоснежные жабо и шляпы с перьями. Набралось уже человек сорок, больше, чем было в группе, поскольку многие прихватили с собой на банкет мужа, или жену, или друзей.

Мелодично прозвучал гонг, и гости начали чинно входить в освещенный свечами зал. Полумрак заставлял их говорить тише, так что рассаживались без обычного для молодых людей шума и смеха. Но удивленные восклицания все же были слышны. Торцы стола заняли с одной стороны спонсоры банкета, а с другой – его организаторы. Здесь блистала Наталья. Она была в короткой тунике из шкуры леопарда и звалась теперь Клеопатрой. Справа от нее сидел Виктор, наряженный в тогу римского императора, а слева – Григорий в шутовском, шитом блестками красном кафтане. Когда они успели переодеться, никто не заметил.

Не давая гостям опомниться, официанты наполнили тяжелые стеклянные кубки вином из оплетенных соломой, заплесневевших бутылок и удалились, прикрыв за собой двери. Голос Клеопатры, идущий откуда-то сверху, призвал всех выпить за здоровье присутствующих. В зале ощутилось дуновение ветра, и заиграла тихая струнная музыка, унесшая гостей то ли в другое пространство, то ли в другое время, но далеко, очень далеко от Москвы. Интерьер зала, горящие и отражающиеся в зеркалах свечи, непривычные одеяния старых друзей и выпитое вино настроили гостей на философский лад. И разговоры за столом пошли соответствующие: о природе вещей, о бренности человеческого существования, о тщетности суеты, в которой мы все постоянно пребываем, о целях в жизни отдельного человека, а заодно и всего человечества. Обсудить все это, а самое главное, прийти к каким-нибудь выводам и решениям, конечно же, за этим столом было невозможно, но у присутствующих сложилось стойкое ощущение причастности к великим таинствам природы и даже уверенности в своей способности влиять на грядущие события. Прошлое же было им видно ясно как на ладони, и когда римский император, единственный истинный историк в их группе, скромно опустив глаза, заявил: «Я знаю, как начиналась история!» – все ему поверили.

Томимые неясным предчувствием официанты, столпившись у закрытой двери, с тоской вслушивались в тишину, готовясь к чему-то ужасному. Однако их опасения не оправдались. Часа через полтора после начала запас благолепия, внушенный участникам банкета его организаторами, начал иссякать. Сначала за дверью послышались отдельные громкие восклицания, потом они постепенно перешли в ровный все нарастающий гул. Двери распахнулись, и официанты вздохнули с облегчением: банкет плавно переходил в обычное русское застолье. Блюда одно за другим поглощались с завидным молодым аппетитом. Первыми пали русалки. От индеек остались только хвосты и короны. Исчезли в желудках гостей диковинные звери из паштетов и многое, многое другое. Досталось и рубенсовским женщинам. Их обезображенные тела без всяких признаков черной икры лежали на блюдах немым укором. Ничего этого организаторы банкета уже не видели. Хорошо представляя, чем кончится дело, они своевременно исчезли тогда, когда на это уже никто не мог обратить внимание, предоставив спонсорам возможность самим расплачиваться за удовольствие раз в десять лет повидать сокурсников.

 

Глава 2

Где дефолт 1998 года рассматривается как предвестник грядущего российского процветания

В августе 1998 года россияне не только узнали новое для себя слово «дефолт», но и на своей шкуре ощутили его значение. Поняли его, пожалуй, все, но выводы сделали разные. Те, что живут, как говорится, от зарплаты до зарплаты, почувствовали, что от нее откусили львиную долю. Накопившим жирок стало ясно, что никакая диета не спасет от похудения. Были и такие, что потеряли все, в том числе и надежду. Однако, как всегда, когда большинство теряет, есть меньшинство, которое это потерянное находит. Это закон, который всегда выполняется неукоснительно, потому что он установлен природой, а не человеком.

Остались при своих только те, кто торговал в России на доллары, а деньги хранил в зарубежных банках. Им дефолт показал, что они все делали правильно, в полном соответствии с текущим историческим моментом, в котором главным была неспособность, а может, и хуже того, – нежелание государства защитить себя и своих граждан от катаклизмов, в том числе и финансовых. Да что тут греха таить. Государство к созданию условий для дефолта само руку приложило. Разгромив незадолго до того крупные финансовые пирамиды, созданные людьми предприимчивыми, но уж слишком эгоистичными, государство само занялось тем же самым, выпустив в обращение невиданный до того финансовый инструмент: Государственные казначейские обязательства – ГКО. Деньги по ним выплачивались уполномоченными государством банками, причем, с процентами, которые заложили еще один крупный камень в фундамент российской коррупции: «Я тебе даю бюджетные деньги в виде ГКО, а ты мне лично – проценты с них…»

Впрочем, нет нам дела ни до государства с его игрушками, ни до дефолта, ни до коррупции. Пусть этими проблемами по принадлежности займутся прокуроры. Хотя вряд ли у них дойдут до этого руки в ближайшие десятилетия, а там, глядишь, это дело станет уже предметом истории. Историкам же в таком деле успех обеспечен. Не один десяток диссертаций защитят, и все, что сейчас кажется таким насущным и жизненно важным, станет просто предметом научных дискуссий.

Затронули мы этот вопрос лишь потому, что так или примерно так рассуждал на эту тему в день официального объявления дефолта Веничка Готлиб. Сидя в роскошном кабинете новенького офиса своей фирмы с многозначительным названием, придуманным еще в советское время, «Красные всходы», он пытался осмыслить информацию о дефолте. Многое уже было понятно. Происшедшее событие не повлияет на его личное состояние и состояние его компаньонов. У фирмы будут небольшие проблемы со сбытом уже закупленной техники, но, скорее всего, ненадолго. Через несколько месяцев рынок стабилизируется, но за державу было обидно. Люди, в ней живущие, уж больно доверчивы. Больше верят словам, чем делам. Финансовые пирамиды их ничему не научили. Несколько дней назад, наведавшись в один из наиболее разрекламированных и респектабельных российских банков, он заметил очередь. Народ настойчиво нес и нес туда свои сбережения, надеясь их преумножить. Чудаки! Ведь и так давно уже было ясно, что в России, на данном этапе ее исторического развития, надежны только стеклянные банки и бабушкины матрасы. Не всем же доступны зарубежные финансовые институты.

Веничке и его компаньонам зарубежные банки были доступны. Там хранились оборотные средства фирмы и совсем не малые личные сбережения. Налоги с них, естественно, в казну не платились. Конечно, это не хорошо, не по закону, но как быть предпринимателю, когда в стране во всех сферах жизни творится беззаконие. Если платить все налоги, то останется только закрыть лавочку. Видно, не зря русские классики тридцатых годов вложили в уста незабвенного Остапа Бендера фразу: «Все крупные состояния нажиты нечестным путем». Что поделаешь, против классики не попрешь!

Кстати, у современных российских миллионеров те же проблемы, что и у Александра Ивановича Корейко из того же романа. Быть легальным миллионером опасно. С одной стороны, рэкетиры и вымогатели разных сортов, с другой – родное государство, но в той же роли. Много трудностей приходится преодолевать, чтобы пользоваться собственными деньгами. Но главная проблема – это, конечно, семья. Многие его коллеги по миллионерскому цеху семьи свои давно уже за границу вывезли: в Израиль, в Грецию, Германию, Италию, на Кипр и Мальту. Да мало ли еще куда. Вот и он с год назад обзавелся прелестным коттеджем на Кипре, но семья пока с ним. Теперь этот вопрос придется решать, что называется, не взирая на лица. Точнее, на одно лицо, лицо жены. Скучно, видите ли, ей там одной с ребенком. Зато здесь обхохочешься, если пристрелят либо, не дай Бог, ребенка украдут. Вот и позавидуешь тем, у кого миллионов нет. Живут себе спокойненько, делают то, что им хочется, и жизнью наслаждаются, как, например, Витька Брагин. Надо бы позвонить ему. Тогда, весной, на банкете по случаю десятилетия окончания вуза он фразу произнес запоминающуюся, что-то вроде: «Я знаю, с чего началась история». Если бы кто другой сказал что-нибудь подобное, можно было бы и не обращать внимания. Мало ли, кто чего скажет в не слишком трезвой кампании. Но не пил Брагин. Никогда не пил, впрочем, как и он сам. Между собой они шутили: «Молодое поколение выбирает пепси!» По наблюдениям Вениамина большинство успешных молодых людей алкоголем совсем не баловалось. Наверное, в противовес старшему поколению, для которого выпивка с друзьями была и оставалась чуть ли не единственной формой развлечения и общения одновременно. Так что, скорее всего, раскопал Витька что-то очень интересное.

«Позвонить Брагину» – эта мысль на фоне происходящих событий поначалу показалась дикой. В кабинете постоянно звонил телефон, шуршал бумагой факс, приглушенно бубнил телевизор, но в целом все было спокойно. Секретарша ни с кем не соединяла, значит, звонки были пустяковые. Персонал знал, что делать. Настоящие профессионалы, хоть и сплошь молодежь, выпускники ведущих учебных заведений страны. Большинство из них, как и он, изменили своей профессии. Потом, возможно, еще пожалеют. Но сейчас довольны, преуспевают. Никто из них не работает в фирме больше трех-пяти лет. Набравшись опыта, эти тоже уйдут, чтобы начать свое дело, пока такое возможно. Ну и пусть тренируются, а он может позволить себе делать то, что ему хочется. На то он и хозяин.

С этой мыслью Вениамин взялся за телефонную трубку и почти сразу услышал голос Брагина, идущий, будто из глубокого колодца. Телефоны в историческом музее, похоже, сами были экспонатами.

– Привет, старик! – начал Вениамин, – ну что, наш книжный червь грызет от скуки гранит неведомой науки?

– Ладно, не балагурь, говори, чего надо. Я работаю, – суховато отозвался Виктор.

– Надо поговорить за жизнь.

– Поговорить за жизнь всегда готов. Приезжай. Жду. Дорогу знаешь. – Виктор, как всегда, был скуп на слова. Трепаться по телефону он не любил, не хотел и не умел. Другое дело – разговаривать, когда видишь лицо собеседника, понимаешь и чувствуешь его реакцию. Это нормальный разговор.

Приняв решение покинуть капитанский мостик после штормового предупреждения, Вениамин не чувствовал себя предателем интересов кампании. Дефолт случился. Все банки сегодня закрыты. Грозные валы начнут накатывать с разных сторон потом, когда возобновится движение денег. А сейчас затишье. Затишье перед бурей, когда можно и нужно спокойно осмыслить ситуацию. Для этого лучше всего отвлечься от дел.

Вениамин встал, подошел к шкафу, повесил туда пиджак и галстук, заменив их светлой, короткой курткой. Положил в карман тяжелый, только входивший в обиход мобильный телефон. Связь по нему пока была ненадежна. Для страховки оставив секретарше номер телефона, по которому его можно будет отыскать в случае необходимости, он спустился вниз и вышел на улицу. В центр он решил поехать на метро, которым не пользовался уже несколько лет. Гулять, так гулять.

В сумрачном и грязноватом вестибюле станции метро пришлось на несколько минут задержаться, чтобы разобраться, как брать билет. Пятачки советского времени давно уже вышли из обращения. Знакомых с детства автоматов для продажи жетонов тоже не было видно. В кассу стояла очередь. Встав в нее, Вениамин прочел написанный от руки плакат, объявлявший стоимость билета. «Ого! – изумился про себя Веня, – движемся на запад. Иначе и быть не может. Начал работать закон сообщающихся сосудов. Шлюзы открылись. Пошло выравнивание цен в болоте закрытой ранее железным занавесом советской экономики». Стены тоннеля эскалатора были сплошь завешаны яркими плакатами рекламы. Из-под них выглядывали потеки воды и ржавые пятна обвалившейся штукатурки. На перроне было полно бомжей. Метро – гордость Москвы – начинало выглядеть почти как в Париже, но там хоть поезда ходят бесшумно, а здесь грохот приближающегося поезда с непривычки бил по барабанным перепонкам не хуже танка.

Доехав до «Площади Дзержинского», ставшей теперь «Лубянкой», Вениамин вышел на площадь и огляделся по сторонам. Памятника Дзержинскому давно уже не было. Вправо от центра площади как-то робко выглядывал Соловецкий камень. Невысокого роста, он едва возвышался над давно не кошеной травой клумбы в центре площади, невольно подчеркивая главенствующее значение здания КГБ в ее архитектурном ансамбле.

Никольская же жила своей почти обычной жизнью. Как все-таки прочна народная память. Почти полсотни лет она официально именовалась улицей 25-го Октября, а люди продолжали звать ее Никольской. Кировскую – Мясницкой. Горького – Тверской. Каким бы хорошим человеком ни была Маша Порываева, но улица все равно, как была, так и осталась для москвичей Домниковской. Ничего с этим не поделаешь, да и делать ничего не надо, как не надо переделывать историю. Впрочем, историю переделывали и перекраивали почти во все времена. Его собственный институт, созданный под эгидой НКВД в далеком теперь уже 1930 году, тоже был не чужд этому процессу. Казалось бы, что общего между спецслужбами, историей и архивным делом? Оказывается – есть. Время было такое, когда и к истории, и к архивам надо было подходить, что называется, диалектически. Что-то подправить, что-то убрать, что-то хранить как зеницу ока. Для этого нужны специалисты, а их надо готовить и готовить так, чтобы они чувствовали свою сопричастность к великим целям и задачам советской власти. Да, было это. И чувство сопричастности, и чувство ответственности, и чувство гордости за свою страну. Только во время перестройки все это как-то рассосалось, растворилось, стало ненужным никому. Теперь каждый сам по себе. Делай, что хочешь, и сам себя защищай. Ну, а не справился, извини.

И все же неспокойно было в этот день на Никольской. Многолюдно, но это для нее обычное дело. Улица торговая и деловая. Одна из старейших в Москве. Дорога к Кремлю. Когда-то здесь стояли боярские усадьбы. Потом город стал наступать на них, и знатные люди того времени перенесли свои поместья подальше от мирской суеты, освободив место купцам и науке. Да, науке. Именно здесь трудился основатель печатного дела на Руси Иван Федоров. Славяно-греко-латинская академия тоже начиналась на Никольской. А храм, именем которого назвалась улица. Его теперь и не видно почти за более поздними постройками. Хорошо, хоть не разрушили. Святое место, намоленное.

Думая обо всем этом, Вениамин шел по до боли знакомой улице мимо своего института, аптеки № 1, которую москвичи с дореволюционных времен продолжали называть Феррейн, мимо новых вывесок и магазинов, в сторону ГУМа. Постепенно он начал понимать, в чем заключалась необычность сегодняшнего вида улицы. Она пряталась в выражениях лиц, в жестикуляции, в поведении людей, стоявших в очередях у наглухо закрытых многочисленных здесь пунктов обмена валюты и банков. В одних очередях люди стояли молча, с горестными и растерянными лицами. В других – оживленно переговаривались. В третьих – явно назревали скандалы. Какое точное название: живая очередь! В целом, однако, напряженность не распространялась на всех. На улице было полно людей, которым дефолт не портил настроение.

Оставив ГУМ слева, Вениамин прошелся по граниту Красной площади и открыл дверь служебного входа в Исторический музей. Главный вход в него давно был закрыт по причине капитального ремонта, тянувшегося уже много лет и грозившего не закончиться никогда.

Дежуривший в крошечной прихожей милиционер прикрыл газетой кроссворд, над которым трудился, и строго посмотрел на Вениамина, деловым шагом направившегося к лестнице, однако, документов не спросил. Посторонние, видимо, здесь не появлялись вовсе.

Поплутав по темным лестницам, коридорам и залам музея, стараясь не испачкаться о горы строительного мусора и не встретив по дороге ни одной живой души, Вениамин добрался, наконец, до двери с надписью «Лаборатория». Постучал для приличия и, не дожидаясь ответа, вошел. Здесь царил относительный порядок. Ремонт не успел сюда войти, позволив хозяину или хозяевам лаборатории сохранить все в целости и сохранности. На столах стояли многочисленные приборы и компьютеры, в которых Вениамин узнал технику, используемую криминалистами для установления подлинности документов. В другой части лаборатории стояли большие застекленные шкафы, в которых эти самые документы, наверное, и хранились. Откуда-то из-за шкафа появилась внушительная фигура Виктора. Он был в белом, по-настоящему чистом халате, и, чтобы выглядеть доктором, ему не хватало только шапочки и стетоскопа.

– Привет, старик! – протягивая руку, заговорил Виктор, – что это вдруг, бизнесмен и не при деле?

– Так ведь дефолт, – неожиданно для себя смущаясь, ответил Вениамин, – можно только ждать и надеяться.

– Ну, тебя, твою фирму, твоих компаньонов дефолт не коснется, впрочем, так же, как и меня. Мы с тобой живем в другом измерении, можно сказать, существуем на деньги Запада. Ты покупаешь и продаешь на их деньги, а я на свои исследования получаю средства в виде грантов от различных зарубежных научных организаций. И то и другое в наше время вполне законно. Так что, расслабься, снимай куртку, я тебя чаем напою, – уверенно произнес Виктор.

Друзья уселись за стол, на котором уже пыхтел электрический чайник. Виктор достал откуда-то сахар, печенье, батон и увесистый кусок вареной колбасы. Давно, очень давно не приходилось Вениамину угощаться в таких условиях. В отсутствии жены, уже третий месяц отдыхавшей с сыном на Канарах, он обычно что-то перехватывал дома утром, а потом обедал и ужинал в ресторанах. Частенько обед ему приносила секретарша прямо в кабинет. Но, чтобы вот так, на газетке, и не припоминалось. Впрочем, в этом что-то было. Колбаса и хлеб после всех ресторанных изысков показались изумительно вкусными. Даже подумалось, что в советской скудности рациона была своя прелесть. Достанешь кусок ветчины или баночку икры, или курицу, и уже праздник. А когда каждый день на столе все, что душе угодно, то она, та же вроде самая душа, уже ничему и не радуется.

Делиться этими своими соображениями с Виктором Вениамин однако не стал, а, утолив первый голод, произнес:

– Ну, насчет законности, может, ты и прав, но, что это неправильно, я уверен. В независимой стране все должны вести торговлю в национальной валюте. Науку, опять же в суверенном государстве, должны оплачивать свои налогоплательщики, а не зарубежные. Может быть, даже науку надо было бы поставить на первый план. На кого работаете, господа ученые. Так что гранты твои, это поцелуй Иуды. Вот как мне это дело представляется.

– Ладно, спорить не буду, – неожиданно легко согласился Виктор, – не все благополучно в нашем королевстве. Только вот одно мне скажи, что ты лично имеешь против Иуды, и что ты о нем знаешь?

– Лично против него я ничего не имею. А знаю то же, что и все. Иуда – символ предательства, и тебе самому это достаточно хорошо известно.

– Соглашусь, что общеизвестно. Но у меня по поводу Иуды совершенно иное мнение. Можно сказать, противоположное. Правда, к дефолту эта история отношения не имеет, но, если хочешь, расскажу свою версию.

– Валяй. Хочется услышать что-нибудь новенькое.

– Ну, что же. Давай перенесемся на пару тысяч лет назад. Римская империя в расцвете. Все Средиземноморье в ее власти. Иудея – один из многих протекторатов империи. В Иерусалиме сидит римский наместник, небезызвестный Понтий Пилат, с небольшим войском. В Иудее подконтрольное ему самоуправление. Но согласия между наместником и местными властями нет. Между ними идут постоянные трения, хотя в целом местная администрация лояльна к Риму, и обе стороны равно заинтересованы в мире и спокойствии в регионе по принципу «не буди лихо, пока оно тихо». И вот в Иерусалиме появляется человек, называющий себя Иисусом, к которому тянутся люди, собираются в толпы, вслушиваются в каждое сказанное им слово.

Даже в то наивное время, чтобы тебя слушали, надо было уметь хорошо говорить. Одним божьим даром здесь не обойдешься. Ораторскому искусству надо было учиться. Иисус был образованным человеком. Сам этот факт говорит о том, что он происходил из знатной семьи. По некоторым данным он чуть ли не половину жизни провел в Индии. Там он мог, по-своему восприняв идею реинкарнации, трансформировать ее в идею воскрешения и вознесения.

Проповедуя, он говорит о любви к ближнему, о добродетели, о том, что все люди братья, о царствии небесном. Нет в его словах ничего крамольного, кроме одного, чего не может не замечать иудейский Священный синедрион, – угрозы вере, своей вере. В его власти только церковное наказание. В том числе и весьма суровое – побитие камнями, но он просит римского прокуратора помочь избавиться от нового проповедника. Их в Иудее много, но этот самый опасный. Он творит чудеса, люди идут за ним.

Но избавиться от Иисуса уже не просто. Он постоянно окружен своими учениками и последователями, просто внимающими ему людьми. Применить силу, значит, возбудить гнев народный, а там, глядишь, и до Рима слух дойдет, тогда всем не поздоровится. Нет, надо выходить из положения по возможности без шума. Лучше всего, если бы он просто ушел из Иерусалима и проповедовал бы где-нибудь в другом месте.

В это время Иисус тоже понимает, что ему удалось найти ключ к людским сердцам, что его вероучение начинает овладевать массами, что оно нужно людям. Это именно то, к чему он шел всю жизнь. Надо закрепить успех любой ценой. Нужен эффектный заключительный аккорд. Какой? Смерть. На глазах народа – значит, казнь. Смерть его не страшит. Он готов на все ради великой цели. Но как сделать, чтобы он был казнен не как смутьян или разбойник, а вот так, в ореоле доброй славы. Так может случиться только в результате предательства. Но никто из его соратников на предательство не способен. Это он знает точно. На то он и знаток человеческих душ. Сегодня всех учеников и почитателей Иисуса мы бы назвали фанатиками, а среди них не бывает предателей. Но есть совсем другое. Каждый из учеников Иисуса готов выполнить любую его просьбу. Более того, сочтет за честь и будет бесконечно признателен за доверие. И Иисус выбирает Иуду. Своего любимого ученика. Все должно остаться в тайне. Только они ее хранители. Больше посвященных нет. Иуда целует Иисуса в знак благодарности за доверие. Одновременно это прощальный поцелуй. Нет, они оба, безусловно, уверены, что вскоре встретятся снова там, в райских кущах, куда они зовут своих последователей. Но их земные пути на этом расходятся. Навсегда. Одному достанется вечное признание и поклонение, а другому – вечное проклятие и презрение.

Иуда понимает, какое доверие ему оказано. Он выполняет волю Иисуса. Предает его римлянам и получает за это от Священного синедриона те самые тридцать серебряников. Но владеет он ими очень недолго. Они ему вообще не нужны. Он принял их только для правдоподобности, чтобы поверили в его корыстные цели. Убедившись, что Иисус схвачен, он позволяет себе маленькую слабость – подбрасывает деньги тем, кто ему их дал. Но в ту же ночь, спохватившись, он идет в Гефсиманский сад, чтобы расстаться с жизнью и тем самым навсегда запечатать собственные уста. Заметь, из приближенных Иисуса никто, кроме Иуды, не последовал за своим учителем. Только он один.

– Подожди! – возмутился Вениамин, – я не сомневался в том, что Иуда был убит то ли по приказанию, то ли при попустительстве Понтия Пилата!

– Э, дорогой мой, это ты Булгаковскую версию излагаешь. Вспомни тогда еще одного героя, нет, правильнее сказать, персонажа романа «Мастер и Маргарита» – Афрания – начальника тайной службы римлян. Я думаю, что введением в роман эпизода с убийством Иуды, Булгаков сделал реверанс в сторону товарища Сталина и его спецслужб. Вот, мол, как умен и тонок Понтий Пилат в белом плаще с кровавым подбоем, и как деликатно умеют выполнять его волю спецслужбы. Что поделаешь, дань специфике того времени. Судьба самого Булгакова висела на волоске и зависела только от каприза товарища Сталина. Никаких документов, подтверждающих личную поддержку Иисуса Понтием Пилатом, не обнаруживается, а вот о телефонном разговоре Сталина с Булгаковым известно достоверно. Впрочем, не исключено, что прокуратор лично не имел ничего против Иисуса. В его проповедях не было ничего против римского владычества.

– И это еще не все, – продолжал Виктор, – мало кто знает, что в первые века нашей эры было известно около тридцати Евангелий, принадлежавших соответствующему числу авторов. Но где-то в четвертом веке церковные иерархи приказали сжечь как еретические большую их часть, оставив только известные всем четыре варианта, ставшие по их воле каноническими. С тех пор уничтожение ереси стало системой, можно сказать, основой цензуры, используемой и церковью, и государствами. В чем заключалась ересь каждого из уничтоженных документов, теперь уже не узнать. Мотивом для этого, наверное, были богословские споры об истинности веры, могущие вести к расколам, которых все равно не удалось избежать, а иерархи, стремясь к благой цели, к единению церкви, совершили, на мой взгляд, преступление против истории. Надо было, как принято у нас в архивном деле, завести папку с надписью «Хранить вечно» и положить в надежное место. Впрочем, кто знает, что хранят архивы папского престола! Но и это еще не конец. Знаешь ли ты, что в начале семидесятых там же, в святых землях, какой-то пастух отыскал Евангелие от Иуды, написанное на коптском языке!

– И что же в нем написано? – не удержался от вопроса Вениамин.

– А вот чего не знаю, того не знаю, – рассмеялся Виктор. – Не расшифровано до сих пор, и когда расшифруют, неизвестно. Очень трудно будет это сделать. Ведь оно пролежало в пещере, в кожаной сумке почти две тысячи лет, а последние годы хранится, не поверишь, не у реставраторов, а в сейфах какого-то банка. Условия там могут оказаться похуже, чем в пещере. Создается впечатление, что не очень-то и хотят разобраться в его содержании. Вдруг опять ересь? Что тогда? Как, спустя две тысячи лет, сказать прихожанам, что все это время отцы церкви в чем-то заблуждались. Даже на мой непросвещенный взгляд, Евангелие от Иуды, что бы в нем ни содержалось, должно рассматриваться просто как исторический документ и никак не влиять на устои христианства. Так что ничем не могу помочь. Самому любопытно, но что поделаешь. Впрочем, вряд ли Иуда кому-нибудь мог сказать о поручении Иисуса. Тогда он сам счел бы себя предателем.

На некоторое время в воздухе повисло молчание. Виктор аккуратно убрал со стола и пересел со стула в кресло. Вениамин, последовав его примеру, заговорил:

– То, что ты рассказываешь, звучит шокирующе, хотя, безусловно, очень интересно. Но, неужели до тебя никто не додумался до этого. Ведь все это лежит ну вроде как на поверхности. Без казни Иисуса христианство вообще могло бы не состояться как религия. И не так уж важно с позиции сегодняшнего дня, действовал Иуда из корыстных побуждений, по собственной инициативе или по просьбе Иисуса.

– Ты прав. Христианство состоялось, и это главное. Уверен, в вопросе об Иуде было сломано много копий. Сам я об этом мало что знаю. Мысли на эту тему стали появляться только тогда, когда узнал про Евангелие от Иуды. Копать эту тему я дальше не собираюсь. На то специалисты есть. Меня-то совсем другое интересует. Куда как более древнее.

– Но публиковать то, что мне сейчас рассказывал, думаешь?

– Да ни в коем случае! Я слишком глубоко уважаю христианство, как, впрочем, и другие религии. Это так, мысли вслух, можно сказать, сокровенные. Никак не для печати.

– С каких это пор ты так проникся к религии? Никогда не видел в тебе верующего, скорее, всегда считал немного циником.

– Ну, циником я никогда не был, да и верующим не стал. Пока не стал. А к религии проникся, когда начал слушать курс научного коммунизма и научного же атеизма. Тогда и понял, что большевики пытались, по сути, насадить новую религию. Ленин – бог. Парторг – священник, райком – приход. Обком – епархия, и так далее. Но не вышло. Иисус вошел в людские сердца и души через любовь, через милосердие. А большевики хотели, чтобы люди поклонялись мечу карающему. Они и поклонялись ему какое-то время, что было делать, пока висевший над ними меч не проржавел. И мы с тобой поклонялись, что греха таить. Это теперь мы такие смелые, а тогда, в восьмидесятые, сами во всех тогдашних ритуалах участвовали. А если в чем и сомневались, то помалкивали.

– Послушай, Виктор! – перебил его Вениамин, – давай про советскую власть, да и про нынешнюю тоже, говорить не будем. В зубах навязло. Ты мне лучше расскажи, над чем работаешь и что за интригующую фразу ты тогда на банкете выдал? Действительно набрел на что-то интересное или так просто ляпнул?

– Ну не хочешь о дне сегодняшнем, поговорим о старине. Только одно скажу тебе. В дефолте есть и свои светлые стороны. Через некоторое время сам увидишь. Это только в первый момент все в черном свете видится, а пройдет время, сам поймешь. Такого масштаба событие способно пробудить к жизни что-то новое, до сего дня скрытое. Оценить происшедшее правильно можно только по прошествии времени. Большое видится на расстоянии.

– Светлая сторона дефолта – это как ложка меда в бочке дерьма, – пробурчал Вениамин, – смени пластинку.

– Изволь. Желание гостя – закон для хозяина. Будь по-твоему. Только наберись терпенья. Я десять лет этим занимаюсь, за одну минуту не расскажешь.

– А ты не торопись, Солнце еще высоко, – усмехнулся Вениамин.

Виктор поднялся с кресла и, выпив глоток остывшего чая, заговорил: «Ты знаешь, интерес к истории у меня был с детства. Хотел в Университет поступить, но не прошел по очкам. А в архивный поступил почти запросто. И все ждал, когда же мне расскажут – как, почему и зачем обезьяна превратилась в человека. Так и не услышал. Говорили, что труд ее как-то перековал. Да с чего бы ей начинать трудиться? Еды в лесах и так было много, а нечего есть, ну так мигрирует куда-нибудь или просто сдохнет. И потом, как эволюция могла дать такой асимметричный ответ на вызовы природы? Надеть на себя чужую шкуру, разжечь огонь, заговорить! Это уже не эволюция, а настоящая революция.

Другая версия мне всегда казалась более правдоподобной: Бог создал человека. Из праха земного, то бишь из глины. Не из пластилина же? Но не надо все понимать уж слишком буквально. Бог создал человека из какого-то материала, хорошо поддающегося обработке. Может, из живого существа, той же самой обезьяны или какого другого двуногого. Важно не из кого или чего, а кто это сделал.

Библия говорит, что Бог и нашу планету сотворил. Вот тут важно, из чего. Из хаоса. А что говорит об этом современная наука? Да то же самое. Произошел Большой Взрыв, и выброшенные им частицы постепенно превратились в звезды, а при них сформировались планеты. Наука додумалась до этого буквально вчера, а священные книги знали об этом всегда. Спрашивается, откуда? Почему бы тогда не поверить Библии и в других вопросах. Поэтому для меня не существует вопроса о том, есть Бог или нет. Однозначно есть. Другой вопрос, где Он, кто Он. Один Он с обеими задачами справился в разное время или нет. Но на это я и не замахиваюсь. Хочу лишь попытаться найти земные следы деяний Бога. Хочу попытаться понять, как Он превратил двуногое существо в человека, даже не задаваясь вопросом, зачем».

Здесь Виктор прервал свой рассказ и посмотрел на Вениамина. Тот внимательно слушал товарища, широко открыв глаза.

– Я начал с конца, то есть с нашего времени, постепенно пробираясь вглубь веков. – продолжал Виктор. – Что мы видим сейчас? Как говорится, могучую поступь научно-технического прогресса буквально во всех областях. Когда он начался? С чего вдруг? Много тысяч лет люди охотились, пасли скот, занимались земледелием, практически ничего не меняя во всем этом. Мотыга, копье, топор вошли в двадцатое столетие почти в первозданном виде. И вот на этом патриархальном фоне, можно сказать, параллельно ему, все это время непрерывно шел все ускоряющийся научно-технический прогресс. Человек сам стал творцом, а став им, запустил эволюционный процесс в создаваемой им технике. Причем эволюция в технике идет гораздо быстрее, чем в природе. Что это значит? Это значит, что со временем человеческие творения могут сравняться по сложности с природными, а затем и превзойти их! Заметь, в творческую фазу из всех живущих на Земле существ перешел только человек, никто больше не сделал этого или пока не сделал.

– Вот это ты здорово сказал, пока не сделал, – перебил друга Вениамин, – я сразу представил себе, что в творческую фазу начали переходить другие животные. Кошки, собаки, лошади, например. Они уже давно живут с человеком, можно сказать, купаются в его интеллектуальной среде. Но это еще ничего. А вот если то же самое произойдет с коровами, свиньями, курами? Что тогда? Первым делом они начнут бороться за то, чтобы мы их не ели. Станут объединяться в народные фронты, партии, профсоюзы. Представь себе партийное собрание в курятнике! Или петухи введут дискриминацию по половому признаку, а куры будут бороться за эмансипацию! Будут вносить инициативы в парламент, отстаивать свое конституционное право гадить на проезжей части!

– Опять ты балаганишь! – закричал на него Виктор, – я серьезно говорю, а ты…

Но договорить ему не удалось. Хлопнула дверь, и в лабораторию влетела Наталья. По ее наряду, будто сошедшему с картин прошлого века, Вениамин сразу понял, что жена друга сегодня взяла себе новое имя.

– Как прикажете вас сегодня называть? – воскликнул он.

– Сейчас я Скарлет, а вечером буду бедной Лизой, – нисколько не смущаясь вопросом, ответила она. – Ну что же вы сидите! Идемте скорей.

– Куда?

– Как куда, на спектакль. Сегодня я играю в театре, а вы будете в числе моих зрителей.

Поход в театр никак не входил в сегодняшние планы Вениамина, но, увлеченный вихрем, который всегда возникал вокруг Натальи, он, не раздумывая, последовал за своими друзьями.

 

Глава 3

Тут русский Дух, тут Русью пахнет!

Предводительствуемые Натальей, Виктор и Вениамин выскочили из здания музея и, рассекая толпы пешеходов, устремились по площади к припаркованному в самом неподходящем для этой цели месте автомобилю. Раскрашенная под зебру машина Натальи, жукообразный Фольксваген, был виден издалека вместе с явно заинтересовавшимися им сотрудниками ГАИ.

– Стойте здесь, – бросила через плечо Наталья, – я вас сейчас подхвачу.

Мужчины остановились. Что и как сказала Наталья-Скарлет сотрудникам ГАИ осталось за кадром, но оба они немедленно бросились перекрывать транспортный поток, дабы помочь даме беспрепятственно выбраться на дорогу.

Уже сидя в машине, Вениамин спросил у Скарлет:

– Где и кого ты играешь?

– В театре Духа. У меня очень важная роль, можно сказать, главная, поскольку это театр одного актера.

– Что за театр Духа? Никогда не слышал о таком, – снова спросил Вениамин.

– Ну, тогда ты абсолютно не в курсе театральной жизни столицы. Сейчас в городе открылось множество новых театров. Наш – создан для эстетствующих интеллектуалов и пытающихся присоседиться к ним новых русских.

– Но как я попаду в зал, у меня нет билета, – попытался найти лазейку Вениамин.

– Это пусть тебя не беспокоит. Во-первых, ты со мной. А, во-вторых, у нас вообще нет билетов. Каждый платит, сколько считает нужным.

Вениамин затих, поняв, что театра ему сегодня все равно не миновать, и сосредоточился на созерцании дороги. Ловко маневрируя, машина пробиралась на юго-запад, выскочила на Ленинский проспект, пробежала по нему несколько километров и, свернув вправо, остановилась у невзрачного с виду, многоэтажного жилого дома. У выстроенного в русском стиле, раскрашенного под лубок крыльца толпился народ. То и дело к крыльцу подкатывали автомобили, из которых выходили дамы в вечерних платьях и мужчины в смокингах. Но была публика и попроще – в джинсах, кроссовках и свитерах. Двери театра, видимо, только что открылись, и публика устремилась внутрь. Вслед за всеми вошли туда и Виктор с Вениамином. Скарлет уже покинула их.

Театр размещался в полуподвальном помещении здания. В небольшом фойе, куда вскоре набилось около сотни человек, стены были завешаны фотографиями сцен из спектаклей театра, а в углу притулилась стойка бара. Многие уже держали в руках стаканы и фужеры с напитками. Над стойкой висело объявление: цены указаны в YE, 1 У.Е. = 50 руб. «Не слабо, – подумал про себя Вениамин, – работают на опережение». Еще пару дней назад один доллар стоил шесть рублей. Сколько он стоил сегодня на самом деле, не знал никто.

Фотографии на стенах были очень яркие, но ничего не говорили непосвященному. На подписях к ним преобладало слово «дух», что понимания не добавляло. О каком духе шла речь, написано не было нигде, а Виктор, глядя на друга, молчал и слегка улыбался – не то смущенно, не то насмешливо.

Вениамин пробрался к стойке и, протянув бармену пятьдесят долларов, получил за это два стакана минеральной воды. Примерно такими же купюрами, как он заметил, расплачивались и остальные гости. Сдачи давать здесь, видимо, было не принято. Вот так, потягивая из стаканов воду и приглядываясь к публике, друзья и простояли молча до тех пор, пока не раздался первый звонок и зрители не потянулись в зрительный зал. Все в нем было очень просто и вместе с тем необычно. Полукруглая сцена без занавеса примыкала к середине длинной стороны зала. Соответственно – полукругом были расставлены ряды кресел, похожих на авиационные. Декорации на сцене тоже были простыми: обычный обеденный стол, стул около него, несколько штабелей разноцветных коробок из-под обуви. На стене в центре сцены была прикреплена пластиковая двустворчатая оконная рама. Слева от сцены стоял электромузыкальный инструмент, справа – еще какой-то ящик с многочисленными кнопками, ручками и рычажками.

Погас свет, и действие началось. Заиграла тихая и какая-то уж очень скромная музыка, за окном начался восход солнца, а перед ним появилась мужская фигура в черном трико. Подсвечиваемая прерывистым светом прожектора фигура начала танец, из которого зрителям были видны лишь отдельные его фазы. Общепринятый театральный прием. Вениамину вдруг ужасно захотелось поскорее уйти отсюда. Он оглянулся по сторонам и понял, что для этого необходимо поднять на ноги половину зрителей. Пришлось остаться. Невольно прислушиваясь и приглядываясь к происходящему на сцене, он заметил, что музыкальный и световой ритмы не совпадают между собой, а плавно покачиваются друг относительно друга. Подумалось, черт возьми, не могли настроить все как следует, но неожиданно почувствовал, что сцена, да и сам зрительный зал, начали раскачиваться, причем, все сильнее и сильнее. Потом сцена исчезла. Вместо нее открылся туманный горизонт – манящий и недоступный. Хотелось протянуть руку к нему, притронуться, но ощущение невозможности сковывало свободу действий, заставляло вцепиться в стул, закрыть глаза.

Когда Вениамин снова открыл глаза, действие уже закончилось. В зале зажегся свет, публика ожесточенно хлопала в ладоши. Никто не поднимался с места, и Вениамин раскрыл взятую при входе в зал программку, которая все это время была в его руках. На титульном листе крупными буквами, без каких-либо украшений было написано: театр Духа. Сегодняшний спектакль назывался «Дух времени, в двух частях: Время стоит и Время бежит». Имя актера, выступавшего в первой части, Вениамину ни о чем не говорило. Исполнителем второй части была Наталья. Далее шел репертуар театра: Дух леса, Дух моря, Дух реки. Была здесь и явно патриотическая тема: русский Дух, Дух отчизны, Дух предков и так далее.

До Вениамина постепенно стало доходить, что театр достигает своих эффектов, влияя ритмами музыки и света на альфа ритмы головного мозга зрителей, а также с помощью специальных кресел, способных воспроизводить реальное движение. Без Гоши Грума здесь обойтись не могло. Действительно, присмотревшись внимательней, Вениамин обнаружил его нелепую фигуру, расположившуюся на полу, перед ящиком с кнопками.

– Ну, что же, – подумал Вениамин, – почему бы и не использовать плодотворную дебютную идею в мирных целях. Все понятно, публика ищет новых ощущений.

Свет снова погас. Теперь на сцене появилась Наталья. Она не танцевала, а, блеснув молодой задорной улыбкой, начала причесываться, а потом примерять и надевать поверх имеющейся разные одежды, которые брала со стола. Ее движения были столь плавны, что не казались прерывистыми даже из-за пульсирующей подсветки прожектором. Зато за окном бушевало пламя.

Вениамин почувствовал, что его стул сначала закачался, а потом начал двигаться вперед со все большим ускорением, как в самолете, набирающем скорость при взлете. И взлет состоялся, но теперь на горизонте появилась цель. Она быстро приближалась. Еще секунда, и цель достигнута. Мощная вспышка света обозначила финал. Наталья, вся в черном, стояла на сцене, слегка согнувшись в поясе. Зал ахнул. Со сцены в зал мутным взором смотрела древняя старуха. Под бурные аплодисменты она поклонилась зрителям, приняв из их рук несколько букетов, и выпрямилась. Зал перешел к овациям. Теперь Наталья снова была молодой. Черные одежды куда-то сгинули.

Вениамин глянул на часы: оба действия, показавшиеся ему очень короткими, на самом деле продолжались уже чуть более двух часов!

Из зрительного зала народ снова переместился в фойе. Кто-то уходил, но вместо них появлялись новые лица, так что общее число гостей не уменьшалось. Снова заработал буфет. В фойе появились журналисты, а в зрительном зале стали накрывать столы, готовя поздний ужин. Скарлет раздавала автографы и интервью. Давали интервью и гости.

– Завтра все это появится в газетах! – пробегая мимо, шепнула Вениамину Скарлет.

Чувствуя себя не в своей тарелке, Вениамин собрался было уходить, но его взял за пуговицу солидный седовласый мужчина, отрекомендовавшийся театральным критиком. Его интересовала реакция на спектакль рядового российского бизнесмена. Чтобы не навредить друзьям, Вениамин постарался расхвалить увиденное, но чувствовал неискренность собственных слов. Когда же ему, наконец, удалось оторваться от назойливого господина и попытаться собраться с мыслями, он понял: действо напоминало ему театр Колумба из незабвенных «12 стульев».

Так закончился для Вениамина знаменательный всем россиянам день дефолта.

 

Глава 4

Здесь искатели приключений привлекают к себе внимание потусторонних сил

Конец октября в курортной части Кипра – тихое и спокойное время. По приморской улице одиноко бредут, поддерживая друг друга, пожилые пары. Изредка появляются семьи или мамаши с маленькими детьми. Кто-то бродит по улице в одиночку. Бесчисленные рестораны и ресторанчики либо закрываются, либо сокращают свой персонал до минимума. У входа в один из них, прислонившись к крыльцу, стоит молодой человек, одетый, как почти все официанты здесь, в белую рубашку и черные брюки. Ему скучно. В мыслях он далеко-далеко отсюда, но в ожидании клиентов не перестает следить за улицей, провожая глазами редкие проносящиеся мимо автомобили.

Крыльцо ресторана обращено к морю, но его гладь видна отсюда только при резких порывах ветра, пригибающих к земле кроны деревьев. Молодой человек неравнодушен к морю. Все его детские мечты связаны с ним и с великими предками, заложившими основы средиземноморской цивилизации. Надо же было ему так поздно родиться, когда все географические открытия уже сделаны, а мир поделен. Разве он когда-нибудь мечтал о карьере официанта или даже владельца ресторана? Нет. Конечно, официант – очень уважаемая и тонкая профессия. «Хороший официант должен прекрасно знать и понимать людей. Должен уметь по внешнему виду клиента и нескольким сказанным им словам разобраться в его психологии, найти ключ к нему. Тогда клиент твой. Ты его ублажаешь, а он за это хорошо платит». – Так учил его дед. Сейчас он выходит только к особенно уважаемым гостям. А так все больше сидит в холодке у входа на кухню, пыхтит трубкой да присматривает за поваром и официантами. Говорит, что его время прошло, а мое еще не наступило.

По правде сказать, любовь к морю и приключениям у молодого человека носила скорее теоретический характер. На самом деле с детства он побаивался воды, плохо плавал, не любил нырять, а морские прогулки приводили к ярко выраженным признакам морской болезни. Но мечтать о море все это никак не мешало.

Вот дед, тот многого добился в жизни. В молодости плавал матросом на торговых судах, поднакопил деньжат и вернулся в родные края с задумкой открыть здесь ресторан. Обстоятельно подошел к этому непростому делу. Сначала поработал официантом. Изучил все тонкости этой профессии. Потом долго учился на повара. И здесь преуспел. Только тогда дед открыл свой ресторан, который сразу завоевал популярность, а это дорогого стоит. Вот теперь внука учит. Ему свое дело передать собирается. А вот хочет ли внук просидеть всю жизнь на одном месте? Об этом дед его не спросил и спрашивать не собирается. Как ему объяснить, что душа у внука далеко отсюда, в бурных морях, в приключениях!

Рассуждения молодого Андреаса Македониуса прервал визг тормозов. Одинокий пешеход, едва не попавший под колеса не менее одинокого автомобиля, перебежал на другую сторону улицы. «Русский, – подумал про себя Андреас, – кто еще может так неосторожно переходить улицу». Наверное, эта короткая мысль сразу же растворилась бы в его голове на фоне других, гораздо более насущных, но виновник возможной аварии направился не куда-нибудь мимо, а прямиком пошел к ресторану. Он приветливо улыбнулся Андреасу и без колебаний выбрал столик у фонтана в центре зала. Не глянув в принесенное ему меню, он заказал рыбное мезе, проявив тем самым знание местной кухни.

– Простите, сэр, – обратился к гостю Андреас, – мы готовим мезе как минимум на две персоны.

– На две и готовьте, – легко согласился гость.

Разговор шел на английском, и Андреас начал сомневаться в национальной принадлежности гостя. Из напитков тот спросил только минеральную воду, что русским не свойственно, но если он один собирался съесть блюдо, рассчитанное на двоих, то так мог поступить представитель только этой национальности.

Мучаясь сомнениями, Андреас отправился на кухню. Когда он вернулся, сомнения рассеялись. За столиком появилась дама весьма приятной наружности. Правда, с глазами у дамы было что-то не так, но это ее совсем не портило. Даже наоборот, придавало пикантности. Гости оживленно переговаривались явно по-русски, рассматривая какие-то карты и схемы. Когда на столе начали появляться тарелочки с мезе, они отложили бумаги и с воодушевлением принялись за еду, покончив с которой, снова вернулись к обсуждению своих проблем. Новые посетители не появлялись, и Андреас невольно начал прислушиваться к разговору. Русские уже давно стали на Кипре постоянными гостями, и, как настоящий официант, он успел выучить несколько сотен слов на их языке. Во всяком случае, он понял, что гости отмечают на карте места, где вблизи Кипра затонули древние корабли. Ушки сами собой насторожились. Это не просто туристы. Они что-то ищут, а это уже интересно.

За столом действительно обсуждали вопрос о том, куда могла пропасть одна древняя вещица, но совсем не в том ключе, как это понял Андреас. Парень был не силен в географии. На карте был изображен совсем не Кипр, а другой остров, правда, тоже находящийся в Средиземном море, – Крит. На этом острове когда-то существовала минойская цивилизация.

Вот с ее секретами и хотели разобраться прибывшие из Москвы гости. Ни мало ни много, они хотели узнать, что на самом деле скрывалось в подвале дворца царя Миноса, где, по преданию, прятали Минотавра, человека-быка, рожденного от любовной связи жены царя с быком.

Море вблизи Кипра и других средиземноморских островов действительно изобилует древностями. В компании своих сверстников Андреас не раз отправлялся на поиски сокровищ, но добытые ими обломки древних амфор ценностью здесь не считались, а ничего другого находить не удавалось. Вместе с тем, он знал, что поиск древностей уже давно превращен в криминальный бизнес, в который вовлечены и местные жители, и приезжие. Именно поэтому он подошел к деду, когда в очередной раз зашел на кухню.

– Похоже, наши гости хотят заняться поиском сокровищ, – сказал Андреас.

Дед посмотрел на внука отсутствующим взглядом и не удостоил ответом, однако, его безразличие было лишь кажущимся. На самом деле, ему сразу вспомнилась собственная бесшабашная юность. Он действительно несколько лет плавал матросом на разных кораблях, но о том, чтобы разбогатеть за счет этой профессии, не могло быть и речи. Однажды в Марселе он, поругавшись с боцманом, сошел с очередной развалюхи на берег и несколько дней болтался по городу и порту без дела, в поисках работы. Там, в одном из кабачков к нему подсел с виду такой же, как он, морской бродяга. Коротая вечерок за бутылочкой-другой молодого красного вина, разговорились, и тот предложил попытать счастья в поисках древностей на дне морском.

Через пару дней дед пришел на борт указанного ему судна, где собралось десятка полтора отъявленных контрабандистов и головорезов. В этой компании, состав которой постоянно менялся, он оказался очень на месте и быстро стал одним из главарей разветвленной сети подпольного поиска и сбыта древностей Средиземноморья, налаживая параллельно изготовление вполне качественных подделок. Но, когда бизнес был налажен или почти налажен, его нашел представитель сицилийской мафии и сделал предложение, от которого нельзя было отказаться.

Предложение было сделано в простой и убедительной форме: сдать дело клану или отправиться самому на дно морское с привязанным к ногам камнем, причем, немедленно. Естественно, он выбрал первое и, удалившись от дел, занялся более спокойным ресторанным бизнесом, но связь с тем миром не потерял. Не только не потерял, но и сохранил в тайне от всех своих близких до сих пор.

Когда внук вышел, дед неторопливо выбил трубку о край большой деревянной пепельницы, поднялся с кресла и подошел к телефону. На другом конце провода почти сразу отозвался давно знакомый голос:

– Пронто!

Не называя себя, дед произнес:

– У нас ищущие гости, похоже, русские.

– Ну, ты же знаешь, что надо делать в таком случае. Действуй! – ответил голос, – постарайся сделать так, чтобы они встретились с отшельником.

Дед набрал еще один номер и коротко произнес:

– Подъезжай, тебя ждут.

Гости, между тем, закончили свое обсуждение, свернули разложенные на столе бумаги и начали озираться по сторонам в поисках официанта. Но тот куда-то скрылся, как это часто бывает с людьми его профессии. Он вернулся только тогда, когда на противоположной стороне улицы появился парень на велосипеде. Пара покинула ресторан, пересекла улицу и направилась к стоявшему у моря отелю. Парень последовал за ними. Он видел, как к идущим присоединилась третья персона – мужчина небольшого роста с торчащими из-под шорт короткими, кривыми волосатыми ногами. Оживленно переговариваясь, все трое вошли в вестибюль и, спросив у портье ключи, поднялись наверх. Парень тоже подошел к стойке, успев заметить номера ячеек, из которых портье взял ключи. Не позднее, чем через час, переданные по факсу копии паспортов русских гостей уже лежали на столе в задней комнате маленького неприметного магазина небольшого сицилийского городка, а следующим утром полный итальянскими туристами самолет доставил из Рима в Москву прекрасно владеющую русским языком девушку по имени Селина, которая должна была разобраться, что делают на Кипре Наталья Невская, Виктор Брагин и Григорий Грум.

 

Глава 5

В которой очаровательная представительница братского итальянского народа вплотную знакомится с российской действительностью

Полный туристами самолет из Неаполя прибыл в Москву чартерным рейсом около десяти утра. Имея с собой в качестве багажа лишь дамскую сумочку среднего размера, Селина Рендольфи быстро прошла паспортный контроль и очутилась в непривычной для нее людской толчее аэропорта Шереметьево-2. Множество людей наперебой предлагали такси, но Селина, следуя инструкции шефа, пробилась через толпу и добралась до автобусной остановки. Она благополучно доехала на автобусе до ближайшей станции метро и двинулась дальше, в центр города. Ей предстояло выполнить деликатное поручение шефа, которого в крохотном южном итальянском городке уважительно называли сеньором Джузеппе.

Сеньор Джузеппе был адвокатом, держал небольшую адвокатскую контору, которая вела нехитрые дела, наверное, всех жителей городка. Когда-то у него работал отец Селины, но он погиб много лет назад при каких-то случайных обстоятельствах, так до конца не выясненных. Поговаривали, что это дело рук мафии, но кто знает? Так что, когда Селина подросла и выучилась на секретаршу, то есть научилась бойко стучать на компьютере, сеньор Джузеппе в память об отце милостиво взял ее к себе в контору. Русский же язык она знала с детства. Ее отец, Карло Рендольфи, воевал на русском фронте, попал в плен. Каким-то образом сумел вырваться из этого ада. В лагере для перемещенных лиц познакомился с русской девушкой, которая и стала его женой. Мама так никогда и не освоила до конца премудрости итальянского языка, но зато сумела выучить русскому своих детей и внуков.

Мудрый сеньор Джузеппе, когда речь заходила о мафии, любил приговаривать, что все итальянцы немножко мафиози. И те, кто действительно служат мафии, и те, кто с ней борются. Просто они из разных кланов. Сама Селина в душе считала своего шефа настоящим мафиози, но служила ему преданно, как и полагается на юге Италии, где взаимоотношения между работником и работодателем часто носят патриархальный, почти семейный характер.

Селине часто приходилось выполнять самые разные поручения шефа, в том числе и очень деликатного характера, так что предложение съездить в Москву не вызвало у нее удивления. Больше ее удивила сумма, которую он обещал за это заплатить. Целых две тысячи долларов. Столько она не получала в месяц, а здесь – всего за один день работы. Но шеф терпеливо объяснил ей, что Москва, хоть и считается европейской столицей, но живет своей, ни на что не похожей жизнью. И город, и люди в нем непредсказуемы. Так что надо все время быть начеку и соблюдать особую осторожность даже в самых простых обстоятельствах.

Инструктированная таким образом Селина благополучно добралась до исторического музея. Выполнить поручение оказалось проще простого. У первого встречного сотрудника музея она спросила, где найти Виктора Брагина. Увидев, как искренне она сокрушается, узнав, что его нет в городе, сослуживцы Виктора начали ее утешать, повели пить чай, а когда узнали, что она приехала из Италии и зашла в музей по поручению своего шефа, историка из всемирно известного университета, то просто вошли в экстаз. После чая Селину повели в лабораторию, показали снимки с наскальных рисунков, лежавшие на столе и приколотые на стенах. Разрешили их сфотографировать, приговаривая, что, к сожалению, у них нет хорошего ксерокса. В стол, однако, не полезли, да там ничего и не было. Виктору и в голову не приходило что-то прятать, тем более, что все это были копии. Оригиналы снимков на стеклянных пластинках лежали совсем в другом месте. При этом, разговаривая с гостьей, никто из сослуживцев Виктора так и не попытался уточнить, как называется тот итальянский университет, из которого приехала Селина, и как зовут ее шефа. В общем, москвичи наглядно продемонстрировали Селине свое гостеприимство и правоту сеньора Джузеппе о непредсказуемости страны, в которую она попала.

Часа через два Селина, полностью выполнив поручение шефа, вышла из здания музея, прошлась по Красной площади, полюбовалась на Кремль, благо из-за туч ненадолго выглянуло солнышко. Она уже было собралась нырнуть в метро, но решила чуть-чуть пройтись по Тверской. Немного расслабленная успехом, она шла по краю тротуара, глазея по сторонам, когда услышала гудок автомобиля, заставивший ее оглянуться. Из окна машины выглядывал светловолосый парень, призывно махал ей рукой и что-то говорил, улыбаясь.

– Наверное, спросить о чем-то хочет, – недоуменно подумала про себя Селина и направилась к машине. В это время на нее налетели две, невесть откуда взявшиеся, девицы. Они на чем свет ругали Селину, обзывали всякими словами и, наверное, не будь вокруг столько народа, начали бы бить. Не понимая, в чем дело, Селина озиралась по сторонам. Она заметила, что машина с парнем уехала, а на ее месте появилась другая, милицейская. Из нее выскочили люди в форме и без всяких разговоров затолкали всех троих в заднюю дверь. Селина пыталась объяснить им, что она итальянская подданная, что произошла какая-то досадная ошибка, но ее никто не слушал.

Не слушал ее никто и потом, в отделении милиции, где она вместе с двумя десятками других девушек оказалась запертой в тесном помещении с лавками вдоль стен, называемом обезьянником. Только теперь она начала понимать, что произошло и за кого ее приняли. Сидя бок о бок с напавшими на нее девицами, она сумела объяснить им свое положение. Показала им свой паспорт и билет и стала спрашивать совета, как ей отсюда выбраться. Девушки были тертые. Они объяснили ей, что выйти отсюда очень просто, но за это надо заплатить сто долларов. И те же девицы, что совсем недавно были готовы растерзать ее, начали энергично помогать. Одна из них подошла к решетке и поманила к себе сидевшего за столом милиционера. Тот подошел, как бы нехотя. Девица что-то прошептала ему в ухо. Он вернулся к столу, поговорил о чем-то со своим сослуживцем. Тот утвердительно кивнул головой. Решетка открылась, и Селина, сжимая к кулачке стодолларовую бумажку, вышла из клетки. Она всунула деньги в потную лапу милиционера и тут же обрела свободу. Ее документы так никто и не посмотрел.

Выйдя на улицу, она сразу спросила, как пройти к метро, и, больше не экспериментируя, немедля отправилась в аэропорт. В ожидании регистрации на свой рейс, она уселась где-то в уголке, но успокоиться смогла, только когда поднялась на борт самолета. Предложенная шефом плата за труды теперь уже не казалась ей слишком большой.

 

Глава 6

О том, как здоровое любопытство способно двигать и развивать науку

Еще совсем недавно в планы Невской, Брагина и Грума никак не входило посещение Кипра, да еще и в осеннее время. Однако жизнь в лице Венички Готлиба внесла в них свои коррективы. Веничка не удовлетворился беседой с Виктором в день дефолта и походом в театр духа. Вскоре он снова побеспокоил друга и заставил его рассказать, что за мысль его посетила. Впрочем, Виктор и не сопротивлялся. Ему самому хотелось рассказать кому-нибудь о своих идеях, возникших в результате неожиданной находки при разборе старых завалов в архивах музея. Когда в здании начался ремонт, то в одном из подвальных помещений было обнаружено множество неразобранных папок, доставленных в войну из осажденного Ленинграда. Папки перетащили в лабораторию, и Виктор в свободное время начал их разбирать и классифицировать. В основном это были архивы предприятий, эвакуированных из осажденного города в другие районы страны. Вряд ли они представляли особую ценность для истории, но, кто знает, что для нее важно, а что нет.

Покончив с основной массой папок, на что ушло лет пять, Виктор добрался до нескольких погребенных под ними коробок. Открыв одну из них, он сразу понял, что набрел на что-то очень интересное. В коробках находились фотографические пластинки, отснятые неизвестной экспедицией, скорее всего, во второй половине девятнадцатого века. Никаких сопроводительных записей, так же, как и отчета об экспедиции, в коробках не обнаружилось, что позволяло предполагать утрату части ее архива. Это было тем более обидно, поскольку невозможно было определить, где сделаны снимки, основной сюжет которых составляли наскальные рисунки. Пластинки были пронумерованы, каждая из них была вложена в индивидуальный конверт из пергамента. Ряды конвертов были переложены плотным картоном. Тщательность упаковки обеспечила хорошую сохранность пластинок, эмульсия которых почти не подверглась разрушению временем.

Галерея снимков начиналась фотографиями скульптурного изображения божества. Далее, уже в наскальных рисунках, изображение божества многократно повторялось. При длительном изучении можно было представить себе, что сначала божество выступало в качестве ученика, а потом само становилось учителем. На одном из снимков наскальный рисунок оказался очень сложным. На нем не было ни божества, ни людей, которые обычно его окружали, ни животных. Можно было подумать, что автор трудился над очень сложным орнаментом, который ему не давался. Но со временем Виктор понял, что на рисунке была изображена карта какого-то острова. Виктор обзавелся морским атласом, но ни один из множества изображенных в нем островов своими очертаниями не совпадал с рисунком. Искать неизвестный остров было трудно еще и потому, что автор рисунка не позаботился хоть как-нибудь обозначить его масштаб. Остров мог быть большим. Тогда шансы найти его еще были. Но остров мог быть и совсем маленьким, а таких в морях и океанах тысячи, а может, и сотни тысяч. Кроме того, за минувшие тысячелетия очертания островов могли измениться, так что Виктор вскоре вынужден был оставить свои попытки найти остров на современных географических картах.

И все же снимок постоянно не давал ему покоя. Раз за разом он возвращался к нему, постепенно запомнив его в самых мелких деталях. Снимок стал сниться ему по ночам, дополняясь фантазиями. В одном из таких сновидений Виктору привиделось, что центральная часть снимка сильно отличается своим рисунком от периферии. С этой мыслью он проснулся и, с трудом дождавшись утра, побежал на работу. Сон оказался в руку. Центральная часть снимка действительно могла бы существовать отдельно от основной его части. Повинуясь интуиции, Виктор взял карандаш и начал соединять, казалось, разрозненные линии и точки рисунка. Под его рукой начал проявляться план какого-то сложного сооружения.

Проведя за этим занятием несколько часов, Виктор понял, что древний художник действительно рисовал план многоэтажного сооружения, накладывая планировку одного этажа на другой. В последующие дни и недели Виктор вдохновенно восстанавливал облик здания, которое то ли придумывал, то ли воспроизводил его древний предшественник. Не имея опыта подобной работы, Виктор постоянно делал досадные ошибки. Приходилось все начинать сначала, но, в конце концов, его труд увенчался успехом.

Виктор очень долго возился и с остальными снимками. Используя современную технику, он перевел их на цифровые носители, устранил повреждения, возникшие в ходе длительного хранения, и, наконец, создал из них целый мультфильм. Многократно просматривая его, он вдруг пришел к совершенно неожиданным выводам. Мультфильм рассказывал о сотворении человека и создании им самим интеллектуальной среды для воспитания последующих поколений людей.

– Ты посмотри, – горячился всегда спокойный Виктор, обращаясь к Вениамину, – это только у Киплинга Маугли такой умный и разговорчивый! Жизненная практика показывает, что дети, волею судьбы воспитываемые в звериной стае, не становятся людьми. Наоборот, они воспринимают звериные повадки и уже не могут освоить речь. Ребенку необходима интеллектуальная среда, которую должны образовывать люди. Только тогда он сам становится человеком. Потому и нет промежуточного звена между обезьяной и человеком, которое безуспешно ищут дарвинисты. Его просто никогда не было. Бог создал человека, как это сказано в Священном писании, по своему образу и подобию. Ну, с образом все понятно, скорее всего, это означает внешнее сходство, вот понять, что такое подобие, гораздо труднее. Треугольник, нарисованный в тетрадке, может быть подобен треугольнику, образованному Солнцем, Луной и Землей. Но это не одно и то же. Впрочем, величие не определяется размерами. Подобие может означать сходство в характере поведения, в способности к творчеству, в праве на ошибку и заблуждения. Очень емкое слово, способное приравнять человека к своему создателю. Однако подобие может быть и жалким. Такое тоже не исключено.

– Очень многие великие мыслители пытались и пытаются толковать Библию, – вставил словечко Вениамин, – ты хочешь стать одним из них?

– Ни в коем случае. Я просто говорю, как сам понимаю некоторые ее положения. Так вот, по моему разумению, Бог, сотворив человека, создал для него и его потомков на какое-то время комфортные условия существования, чтобы новая популяция могла окрепнуть. Отсюда и библейское описание рая. Снабдил свое творение некоторым набором первичных знаний. Скорее всего, в этот набор вошла речь, а возможно, и письменность. Научил простейшим ремеслам и способам добывания пищи через охоту, рыболовство, скотоводство, землепашество, а потом предоставил людям возможность самим выкручиваться из различных реальных жизненных коллизий. Райская жизнь кончилась. Первым таким испытанием мог стать всемирный потоп.

– По-твоему, и всемирный потоп был на самом деле? – почти ехидно спросил Вениамин.

– Можешь не сомневаться, безусловно, был, – ответил Виктор, – только имей в виду, что под словом мир древние понимали совсем не то, что подразумеваем под этим словом мы, – земной шар. Они считали миром только известные им на тот момент земли. Древние евреи считали свои земли центром мира. Египтяне и китайцы – свои. А инки уже в средние века показывали испанцам пещеру, где, по их мнению, находится центр мира. Крупных же наводнений на всех хватало. Достаточно вспомнить взрыв острова Санторин, что был когда-то вблизи острова Крит. Он мог вызвать целую серию мощных цунами или, если хочешь, потоп. Кстати, не исключено, что он и подорвал мощь минойской цивилизации.

– То же самое касается и летоисчисления от сотворения мира. Думаю, что на самом деле здесь датировка идет от сотворения человека. Сведения же о сотворении Земли, Солнца и прочего просто иносказания, так сказать, предисловие. Они идут без конкретных датировок. Здесь, в днях творения спрессованы миллионы и миллиарды лет, предшествующие появлению человека. Оттого и дата сотворения мира у разных народов разная и колеблется от шести до десяти тысяч лет, что тоже верно. Не все народы на Земле появились сразу.

– Далеко ты зашел в своих размышлениях, ничего не скажешь, а где хоть какие-нибудь доказательства? Эволюционная теория тем и хороша, что она дает картину последовательного совершенствования животного и растительного мира, его приспособления к меняющимся условиям существования. В этом свете появление человека всего лишь еще одна ветвь развития животного мира. Ты же скатываешься на позиции церкви, которая призывает нас просто верить в сам акт творения, что не требует никаких доказательств и позволяет избавиться от лишних размышлений. Это не позиция ученого.

– Напрасно ты упрекаешь меня, а заодно и церковь, в несовершенных грехах. Я хочу найти и представить доказательства своей версии и примерно знаю, как это сделать. Церковь же и вовсе ни в чем не повинна. Тысячелетиями именно она и была фактически единственным хранителем и источником письменности и знаний. Кем были первые ученые древнего Египта? Жрецами. Где получали образование ученые средневековья? В монастырях. При этом они, как правило, сами были служителями культа.

– Этак ты сейчас и инквизицию оправдаешь?

– Инквизицию оправдать, наверное, я не смогу, но могу представить себе, что это была последняя попытка католической церкви удержать джина в бутылке. Не допустить слишком быстрого развития и распространения науки. Задержать начало научно-технического прогресса, как несвоевременного для человеческого сообщества. Сегодня-то мы знаем точно, что вместе с несомненными благами он принес человечеству и много горя. Кстати, охота, рыболовство, землепашество и скотоводство во многих странах вошли в наш просвещенный век в том же первозданном виде, что и многие тысячелетия назад. Я не исключаю, что у инквизиции изначально были благие цели. Другой вопрос, во что она вылилась. Впрочем, не стоит забывать о той очистительной работе, которую провела инквизиция в рядах служителей церкви. Именно она подняла уровень требований к их образованности, создала некоторый кодекс чести. Если бы КПСС сумела сделать что-либо подобное со своими членами, СССР, скорее всего, не закончил свои дни столь бесславно.

– Ну, хорошо, допустим, что все это действительно так, как ты говоришь. Теперь объясни мне, пожалуйста, где и как ты собираешься искать доказательства, даже не знаю, как сказать, своей правоты или правоты церкви?

– Рассчитывать, что удастся найти прямые доказательства, конечно, не приходится, но косвенные, я думаю, найдутся. Например, появление первых городов. По моей версии, древние города должны были бы возникать, что называется, на голом месте, почти сразу. Без постепенного перехода от стойбища к городу. Руководить строительством городов, по моей версии, должны были бы именно те люди, что получили уже начальные знания. Рабочую же силу могли поставлять в города дикие или полудикие племена действительно первобытных людей. Потом, в последующие тысячелетия, первобытные люди могли постепенно вымереть, либо ассимилироваться в среде создателей городов. Отсюда, возможно, и пошло то огромное расслоение, та дистанция между знатью и простолюдинами, которую мы наблюдаем в истории на протяжении тысячелетий. Барьер между ними начал размываться лишь в последние столетия. Так должна была бы, например, создаваться минойская цивилизация. Вот ее я бы и хотел изучить с этих позиций в первую очередь. Но так могло было быть и повсеместно.

Вениамин потер лоб, собираясь с мыслями, и заговорил:

– Я тебя достаточно послушал и скажу тебе, мысль твоя сыровата, но очень интересна. Не спеши обращаться за грантами на ее разработку в зарубежные организации. Пусть эта тема станет для нас общей. Перед тем, как ехать к тебе, я посоветовался со своими компаньонами, и мы готовы оказать финансовую поддержку исследованиям. В своем решении мы исходим из прагматического интереса. Образованным людям хорошо известно, что далеко не все научные изыскания приводят к новым открытиям и технологиям, но все без исключения современные технологии – результат фундаментальных научных исследований. Пусть это будет нашим вкладом в науку, которую сами забросили. Организовывай экспедицию, изучай свою минойскую культуру. Глядишь, сделаешь переворот в науке, тогда и нам что-нибудь перепадет. Только не тяни резину. Наука в современных условиях должна работать так же быстро, как бизнес, а не растягивать удовольствие на десятилетия. Ладно, будем считать, что на этом деловая часть нашего разговора исчерпана. Расскажи, как сам, как Наталья, что она и Гоша думают о твоих идеях?

– На такие вопросы отвечать труднее, чем на научные. Ты знаешь, мы с Натальей женаты уже более десяти лет. Детей нет. Она не хочет. Считает, что в этой жизни у нее какая-то особая миссия. Увлекается мистикой. Экспериментирует вместе с Гошей со светом, звуком и ритмом. Ты же был с нами в театре духа. Это ее идея. Заодно водит компанию со всякими экстрасенсами. Пытается с их помощью заглянуть в прошлое и в будущее. Что-то у нее даже получается, хотя оценить результат в таком деле невозможно. Гоша экспериментирует с красками. Изучает хиромантию и алхимию. Хочет создать картину, меняющую свое содержание в зависимости от освещения, времени года и еще от чего-то. Люди они увлекающиеся, так что и мои дела им небезразличны. Думаю, они с удовольствием отправятся со мной в экспедицию. А ты, как поживаешь? Сыну твоему, наверное, уже года четыре?

– Ты прав, – ответил Вениамин, – на житейские темы говорить труднее, чем на научные или производственные. У меня, на первый взгляд, все вроде бы в порядке. Жена, сын, уже большой человек со своим мнением, которое пытается отстаивать, квартира хорошая, еще много чего, но как-то все время скучно. Хочется чего-то еще. Деньги, конечно, зарабатывать тоже интересно. В этом деле, как и в любом другом, есть своя наука, но в ней столько грязи и зла, что иногда думаешь, а не послать ли все это куда подальше. Ладно, не будем о грустном. В общем, я вам всем немного завидую. Вы живете полной жизнью, без оглядки, занимаетесь интересными для вас делами, а я должен все время думать, за каким углом прячется киллер. Так что радуйся своей судьбе.

На этом разговор закончился. Вениамин уехал, и Виктор снова остался один на один со своей лабораторией, своими снимками и мыслями, которые одолевали его, уводили в такой далекий и одновременно близкий мир прошлого.

Деньги, может быть, и не способны творить чудеса, но помогают быстро открывать нужные двери. Пользуясь ими, Брагин со своей компанией вскоре оказался на Кипре, куда для россиян был безвизовый въезд, а оттуда туристам было легко попасть на Крит уже без ожидания визы на посещение Греции.

 

Глава 7

Где потусторонние силы приближаются к нашим героям почти вплотную

Ближе к вечеру, когда Солнце уже собралось погрузиться в море, то же самое решил сделать и Виктор. Бросив полотенце на стоявший у воды шезлонг, он, ловко поднырнув под волну, проплыл кролем метров сто пятьдесят, перевернулся на спину и медленно поплыл к берегу. Выйдя из воды, он накинул на себя полотенце и остался стоять, ожидая, когда край пылающего диска окончательно скроется за горизонтом. Но запечатлеть в памяти этот момент ему не удалось. Сзади раздался голос:

– Ну, как водичка?

Человек, задавший вопрос, расположился в шезлонге неподалеку от Виктора. Ноги его были закрыты полотенцем.

– Водичка – чудо, – ответил Виктор, – рекомендую.

– К сожалению, лишен такой возможности, – ответил мужчина и показал рукой на лежащие рядом с шезлонгом костыли.

Ощутив неловкость за собственную невнимательность, Виктор присел на свой шезлонг.

– Да вы не смущайтесь, – продолжил инвалид, – я уже привык к своему положению. Сюда приехал подышать морским воздухом и побывать у местного народного целителя. Может быть, он мне поможет. О нем чудеса рассказывают.

– Что за целитель? Первый раз о нем слышу, – отозвался Виктор.

– Мне с ним пока встречаться не приходилось. Сам он себя не афиширует, слывет отшельником и живет где-то в горах. Местные его от приезжих прячут. Наверное, для себя берегут. Но, если их хорошо попросить, а лучше заплатить прилично, то дорогу к нему показывают. Говорят, что он никому не отказывает в советах. Если надо, лечит. Прошлое и будущее видит одинаково ясно.

Виктор невольно заинтересовался таинственным отшельником. Ему захотелось самому встретиться с ним. Не для того, чтобы что-нибудь узнать, а просто попытаться понять, откуда у человека берется сверхчувственное восприятие и как он им пользуется.

Инвалид, между тем, прикрыл глаза, и Виктор понял, что он может спокойно удалиться. Наталья и Гоша уже ждали его. Во время прогулки Виктор рассказал им о встрече с инвалидом и про отшельника. Оказалось, что встретиться с ним хотят и они. Незаметно для себя, они снова оказались около того ресторанчика, где Виктор и Наталья обедали днем, и решили перекусить в нем.

Тот же официант встретил их как старых знакомых. Усадил за столик в центре зала. Вручил меню на русском языке и остался стоять у столика в ожидании заказа. Пока Гоша вникал в меню, Наталья попросила подать ей креветочный коктейль, а Виктор захотел съесть бифштекс с сыром рокфор. Делая заказ, Виктор спросил у официанта, не знает ли он, как попасть на прием к местной знаменитости, к отшельнику. Тот сделал удивленное лицо и сказал, что ни о каком отшельнике ничего не знает, но может спросить об этом у своего деда, владельца ресторана.

Вскоре на столе появились заказанные гостями блюда, а когда они опустели, к гостям, слегка сутулясь, подошел благообразного вида старик. Окинув гостей оценивающим взглядом, он вежливо поздоровался, поинтересовался мнением гостей о местной кухне и сел на свободный стул, изобразив на лице улыбку ожидания. Наталья почувствовала во взгляде старика неодобрение собственной персоны. Сегодня она была Ассоль. Ее наряд, сделанный из чего-то, похожего на рыболовную сеть, действительно мог шокировать человека, не знакомого с современной модой. Платье было весьма скромным, но хорошо подчеркивало фигуру, особенно выделяя бюст, в районе которого в ячейках сетки поблескивали не то цветные рыбки, не то блесны для их ловли. Виктор похвалил блюда, сделав это совершенно искренне. Действительно, все было очень вкусно, и повторил вопрос, заданный им официанту, в несколько иной форме:

– Я слышал, что на вашем острове живет отшельник, который славится как целитель и провидец. Мне бы очень хотелось встретиться с ним. Не могли бы вы мне помочь?

Старик ответил не сразу. Он вынул из кармана трубку, повертел ее в руках, будто обращаясь к ней за советом. Потом вернул трубку на место и, обведя сидящих за столом изучающим взглядом, неспешно ответил:

– Здесь неподалеку в горах действительно живет отшельник. Я знал его много-много лет назад. Он долгое время служил священником в одной из православных церквей. Потом сам себе назначил послушание в виде отшельничества и полностью удалился от мирских дел, поселившись в старинных каменоломнях, где и раньше селились отшельники. Долгое время о нем ничего не было слышно, но лет пятнадцать назад он напомнил о себе. Тогда в горах заблудился мальчик, и отец ребенка, отправившийся на его поиски, случайно встретился со старцем. Тот совершенно точно указал, где искать мальчика, добавив при этом, что с ним ничего не случилось. С тех пор со своими горестями к нему обращались многие. Он никогда никому не отказывался помочь. А у вас, что за проблемы?

– Особых проблем у нас, слава Богу, нет. Просто хотелось бы повидать святого человека, поговорить с ним, попытаться понять его. Единственная проблема, которая у нас есть, так это – время. Послезавтра мы должны продолжить свое путешествие, отправляемся на Крит, – сказал Виктор.

– Ну, что же, постараюсь вам помочь, но стоить это будет недешево. По сто кипрских фунтов с человека. Сам он никаких денег не берет. Столько берут проводники за доставку. С этим ничего не поделаешь. Оставьте ваш адрес. Завтра утром я пошлю вам в отель записку.

Услышав названную стариком стоимость визита к отшельнику, Наталья с Гошей начали энергично перешептываться. Прислушавшись к ним, Виктор добавил:

– Я пойду на встречу с отшельником один. Иначе уж очень дорого получается.

Ужином, разумеется, вечер для молодых людей не закончился. Гуляя по набережной, они набрели на дискотеку, куда и зашли, чтобы размять кости. Народу здесь было немного, в основном, местная молодежь. Несколько пар вяло кружились по залу. Остальные либо сидели за столиками, либо стояли у стен. Ди-джей пытался подогреть аудиторию, что-то выкрикивая и ставя диски с зажигательными танцевальными ритмами, но публика реагировала вяло. Число танцующих не увеличивалось, как он ни старался.

Оценив обстановку, молодые люди переглянулись, и Гоша пригласил Ассоль на танец. Пока они пробирались мимо столиков, молодежь бросала на них косые взгляды. Уж очень не вязался уродливый коротышка с обликом своей экстравагантной дамы. Однако уже через несколько секунд все присутствующие впились восхищенными взглядами в танцующую пару. Танец был не просто хорош. Он был ярким и необычным как по рисунку, так и по темпераменту. Ассоль летала вокруг своего партнера, казалось, не касаясь пола. Блестки на ее платье переливались всеми цветами радуги, создавая впечатление, что это вообще не танец, а выступление жонглера, искусно поддерживающего в воздухе целую стаю летающих рыбок. Все присутствующие повскакали со своих мест, окружили танцующих, а когда танец кончился, разразились бурными аплодисментами.

Всего этого не увидел только один человек, ди-джей, который с удивлением заметил, что вся его мощная музыкальная система выключена.

Натанцевавшись до изнеможения, Наталья увлекла своего кавалера в бар. Чуть не половина посетителей последовала за ними. В маленьком баре дискотеки, наверное, никогда не было такого наплыва народа. Все хотели угостить дебютантов. Наталья выпила пару бокалов легкого полусухого вина и увела всю компанию в бар на другой стороне улицы. Там она под злобное шипение Гоши попробовала текилу. Новый напиток не произвел на нее впечатления. Потом был кальвадос, сухой мартини, греческий коньяк метакса, что-то еще. Метакса очень понравилась Наталье. Так понравилась, что Гоше еле-еле удалось увести разбушевавшуюся подругу домой, в гостиницу. Затолкав ее в ванную комнату, он вышел из номера и устроился в коридоре в кресле, явно намереваясь провести в нем ночь.

Виктора с ними давно уже не было. Зная не понаслышке нравы своей жены, он уже давно покинул дискотеку. У входа он увидел девушку. Та улыбнулась ему. Поняв улыбку как приглашение, он подошел к ней и, положив руку на плечо, повел к выходу. Девушка попыталась вырваться, но Виктор лишь плотнее прижал ее к себе. Ему показалось, что девушка смирилась со своей участью, но, когда они поравнялись с группой стоявших на тротуаре местных парней, резким движением вырвалась от него и спряталась за их спины. Виктор двинулся было за ней, но, глянув в глаза молодым людям, почел за лучшее идти своей дорогой. В одиночестве он, однако, пробыл недолго. Чуть ли не сразу после несостоявшегося инцидента, из тени навстречу Виктору вышла женская фигура. Тут уж ошибиться было невозможно, и полуобнявшаяся пара вскоре растворилась во мраке южной ночи.

 

Глава 8

Где один из героев знакомится с представителем потусторонних сил

Следующим уже совсем не ранним утром, когда Виктор, наконец, вернулся в отель, портье вручил ему записку. В ней было всего несколько слов: 17:00 и номер автомобиля. Поднявшись в свой номер, Виктор с недоумением обнаружил, что ни жены, ни ее верного оруженосца в гостинице нет. Проклиная обоих, а заодно и самого себя за беспутно проведенную ночь, он решил употребить оставшееся до поездки к отшельнику время с пользой для организма. Принял душ и отправился на прогулку в сторону гор. Быстро миновав жавшийся узкой полосой к морю город, он вышел на постепенно поднимающуюся вверх каменистую дорогу. Пройдя по ней с километр, Виктор понял, что дорога сильно отклоняется от избранного им направления. Еще метров через двести ему попалась тропинка, протоптанная, очевидно, бесчисленными туристами, ведущая напрямик в горы. По ней он и пошел дальше со скоростью, позволяющей сохранять дыхание.

Вскоре впереди показался еще один пешеход. Перейдя на бег, Виктор обогнал его. После этого впереди показался еще один трудяга, догнать которого оказалось много трудней, тем более, что тропинка уже вступила в крутой подъем. Все же Виктор почти догнал идущего впереди, видя только его мускулистые щиколотки и стоптанные кроссовки. Об обгоне не могло быть и речи. Дыхание было на пределе. Так они оба, след в след, и добрались до вершины не столь уж высокой горы. Шедший впереди мужчина, с рюкзаком на спине и привязанными к нему палками, сразу же припустился вниз, а Виктор, осмотревшись кругом, медленно двинулся в обратный путь. Времени уже было в обрез. Только чтобы слегка перекусить и переодеться.

Точно в назначенное время машина появилась около отеля. Это был видавший виды Лендровер. Помимо водителя, в нем уже было два пассажира: пожилая женщина в черном, явно из местных, и сурового вида мужчина с густыми насупленными бровями. По сравнению с ними Виктор выглядел легкомысленно. Его светлые брюки и рубашка навыпуск никак не вязались с обликом и настроением других пассажиров.

Машина около получаса легко бежала по асфальту, а потом, свернув в горы, стала тяжело переваливаться через ухабы проселка, забирая все выше. Начало темнеть. На бесчисленных поворотах фары выхватывали то группы деревьев, то скалы. Какое-то время перед машиной бежал заяц. Потом он скрылся в тумане, превратившем свет фар в светящееся облако. Теперь Виктор не видел дороги и удивлялся, что водитель продолжает вести машину. Стало заметно прохладно, и Виктор пожалел, что не взял с собой свитер. Ни водитель, ни пассажиры за всю дорогу не проронили ни слова. Туман кончился так же неожиданно, как начался. Вскоре, преодолев вброд несколько маленьких горных речек, машина остановилась на относительно ровной площадке. Водитель выключил двигатель и вышел из машины, что-то сказав пассажирам на непонятном языке. Видя, что пассажиры не двигаются с места, Виктор понял, что им было предложено подождать. Водитель вскоре вернулся, и вслед за ним в полной темноте пассажиры пошли по узкой каменистой тропе, которая привела к грубо сколоченной двери, прикрывавшей вход в пещеру. Водитель отодвинул тяжелую дверь и жестом предложил войти в темный низкий тоннель.

Виктор оказался впереди маленькой процессии. Глаза уже привыкли к темноте, и, придерживаясь рукой за стену, он пошел навстречу слабому огоньку, мерцавшему вдали. Путь показался очень долгим, хотя вряд ли превышал тридцать метров. К моменту, когда Виктор поравнялся с источником света – лампадой под маленькой иконой Богоматери в небольшой нише в стене, он насчитал сорок два шага. Сразу после ниши тоннель расширился и повернул вправо. За поворотом света стало чуть больше, и, ориентируясь на него, посетители добрались до небольшого зала, освещенного несколькими масляными лампами. В центре зала находилось сооружение круглой формы, в котором угадывался колодец. Справа от него располагался вырубленный в скале очаг, в котором тлели угли. Над очагом виднелось пробитое в камне отверстие, в которое уходил дым. В помещении стоял слегка дурманящий запах ладана, к которому примешивался аромат сандалового масла. Слева от колодца пол был застелен циновками, на которые гостям предложил сесть высокий худой человек в рясе, встретивший гостей при входе в зал.

Проходя мимо колодца, Виктор заглянул в него и увидел слабый отблеск воды на глубине два-три метра. Когда гости расположились на циновке, человек в рясе поставил на нее глиняный кувшин, блюдо с фруктами и вручил каждому по кружке на маленькой тарелочке. Жестом предложив гостям приступить к угощению, он удалился. Виктор машинально взял с блюда грушу и поднес ее ко рту. Задумавшись на секунду, а мыл ли кто-нибудь этот фрукт, все же откусил кусок. Груша оказалась вкусной, и Виктор доел ее, положив огрызок на тарелочку. Остальные гости последовали его примеру. В кувшине оказалась обычная вода, взятая, наверное, из стоявшего рядом колодца. Вода тоже была вкусной и очень холодной.

Минут через пятнадцать человек в рясе появился снова.

– Старец ждет русского гостя, – сказал он на ломаном английском языке.

Виктор поднялся с циновки и пошел вслед за ним по очередному, едва освещенному, узкому тоннелю. Перед пологом, прикрывавшим вход в келью старца, сопровождающий остановился:

– Старец не знает иностранных языков, но всегда говорит с гостем на его родном языке. Для этого ему необходимо вслушаться в его речь. Когда вы войдете в келью, поздоровайтесь, садитесь рядом с ним и начните рассказывать о себе. Когда старец поймет, что уже готов говорить с вами, он прервет вас и будет сам задавать вопросы, а потом скажет, что он думает о ваших проблемах.

С этими словами он откинул полог, и Виктор вошел в келью, думая о том, что же говорить старцу.

В келье, так же, как и везде в подземелье, было почти темно. Старец сидел в деревянном кресле у самой стены, сложив руки на посохе. Из-под надвинутой на лоб старца скуфьи выглядывали клочья седых волос. Но аккуратно подстриженные борода и усы были черными. Внимательные глаза, которым, по-видимому, не мешал сумрак, приковывали к себе взгляд.

Рядом с креслом старца стоял табурет, на который и опустился Виктор. Теперь ему были видны только большие и совершенно неподвижные руки старца, сжимавшие посох. Виктор заговорил о себе, делая это с большим трудом. В гнетущей тишине подземелья собственный голос казался чужим. Особенно тяжело дались ему первые слова, которые почему-то оказались произнесенными свистящим шепотом. Но потом речь как-то сама собой наладилась, зазвучала ровно и начала убаюкивать говорившего, отделилась от автора и стала самостоятельным участником беседы, как будто в тесной келье уже было не два, а три человека. Голос спокойно и беспристрастно повествовал о детстве и юности Виктора, в которых для него самого не было ничего особенного. Обычное детство, обычная юность человека, рожденного в СССР в конце шестидесятых годов. Давно заученные слова автобиографии, произносимые для старца, сильно отличались от событий реальной жизни. Слушая свой голос и невольно сопоставляя сказанное с тем, что было на самом деле, Виктор почувствовал, что постепенно меняет отношение к самому себе. На поверку получалось, что не все так гладко в его жизни, как ему всегда казалось.

Родители Виктора разошлись, когда он учился в седьмом классе. Они не могли позволить себе развестись официально, поскольку в этом случае обоим пришлось бы поставить крест на своей карьере. Мать Виктора занимала ответственный пост в горкоме партии. Отец, доктор исторических наук, профессор, заведовал кафедрой в учебном институте. Под влиянием этого события, а возможно, просто по стечению обстоятельств, Виктор вскоре оказался в компании подростков, затеявших ограбление продуктового магазина. Не голод толкнул их на это преступление. Все ребята были из благополучных, обеспеченных семей. Просто хотелось новых ощущений. Ограбление не состоялось. Сработала сигнализация, приехала патрульная машина, и вся компания вскоре оказалась в отделении милиции. Используя свои связи, мать сумела вызволить сыночка из милиции, но о приеме в комсомол, что должно было быть залогом его дальнейшей карьеры, не могло быть и речи. Пришлось матери снова употребить свои связи и перевести сына в другую школу, да так, чтобы туда не дошла информация о произошедшем. Мама решила и эту задачу. Так что в комсомол он вступил без проблем. Конечно, этот факт не вошел в официальную автобиографию.

К десятому классу возникла дилемма, идти после школы в армию или поступать в институт. В армии грозил Афганистан. Оттуда один за другим шли цинковые гробы с останками солдат Советской армии. Пополнять их число не хотелось. Поступить же в институт в середине восьмидесятых годов было нелегко. И тут мама сделала, казалось бы, невозможное. Школьный дневник Виктора вдруг начали украшать отличные отметки. Оказалось, что он идет на золотую медаль. Приоткрылась боковая дверь, конечно же в историко-архивный институт, где заведовал кафедрой отец. Он принял эстафету от матери, и Виктор стал студентом.

В отличие от школы, учеба в институте показалась Виктору легкой и интересной. Первые три сессии он сдал на отлично, но в это время в стране у руля уже был Горбачев, и начали создаваться кооперативы. В них люди зарабатывали деньги, те самые деньги, которых катастрофически не хватало Виктору. Вместе с приятелем он создал торгово-закупочный кооператив, который прогорел в первый же месяц существования. Кое-как расплатившись с возникшими в результате предпринимательской деятельности долгами, год спустя Виктор предпринял новую попытку стать бизнесменом. На этот раз, заняв крупную сумму денег, он продержался почти полгода, по истечении которых прогорел снова, но влип при этом гораздо глубже, чем в первый раз. Кредитор поставил его на счетчик. Долг каждый день рос, впору было подаваться в бега. Уже тогда с неплательщиками расправлялись круто. В институте он в этот период почти не появлялся, но сессии продолжал сдавать успешно. Сказывалась экстремальная ситуация, в которой человек может сделать гораздо больше, чем в обычной жизни.

Виктора снова выручила мамочка. К этому времени она уже сменила горком на горисполком, заправляла нежилыми помещениями и знала, как разговаривать с подобной публикой. Она не стала посвящать сына в подробности своих разговоров с кредитором, но от него отстали, и он, вздохнув с облегчением, вернулся к учебе.

Все было бы хорошо, но тут мамочка вдруг решила женить своего непутевого сына. Подвернулась хорошая партия, и мама решила не упустить шанс. Наверное, Виктор пошел бы на поводу у матери из благодарности, что ли, но когда он впервые увидел свою суженую, а паче того, ее родителей, то однозначно понял, с таким семейством ему никогда не ужиться. О побеге он более не помышлял, но, пожалуй, неожиданно даже для самого себя сделал ход конем и в две недели женился на своей сокурснице Наталье Невской, которую раньше практически и не замечал, чем страшно разобидел мать и лишился ее поддержки на долгие годы. Отец же посмеялся над выходкой сына и взял его под свою опеку, тем более, что близилось окончание института и пора было думать, чем заниматься дальше.

Конечно же, все эти размышления никак не предназначались для ушей старца, который продолжал сидеть неподвижно, то ли внимая голосу Виктора, то ли думая о чем-то своем. А голос между тем продолжал повествование о благополучном шествии Виктора по жизни.

Действительно, брак с Наталией оказался неожиданно удачным. Веселая, легкая в общении, увлеченная собственными фантазиями, она не обременила жизнь ни трудностями быта, ни капризами. Наталья заразила Виктора интересом и к его собственной работе, направление которой сформулировал отец, когда до конца учебы оставалось всего несколько месяцев. Отец предложил Виктору взять темой дипломной работы, а потом и диссертации, исследование роли церкви в Европе в развитии научно-технического прогресса. По советским понятиям тема выглядела странновато. Идеология советского времени считала церковь опиумом для народа, реакционной силой, служащей в первую очередь собственным интересам, а также интересам царствующих фамилий. Исследования же реальной роли церкви в общественной и духовной жизни Европы в СССР вообще не велись. Поэтому уже первая работа Виктора, опубликованная им по материалам дипломной работы, вызвала широкий резонанс за рубежом. Его пригласили выступить с докладами на нескольких международных конференциях. Он почувствовал важность собственной работы, ее актуальность и востребованность в научном сообществе, что стало мощным стимулом для дальнейших исследований.

Не без помощи отца Виктор поступил в аспирантуру и приступил к работе в историческом музее. О предпринимательской деятельности он более не помышлял, что очень удивило сокурсников, окунувшихся в нее с головой. Предложенная отцом тема исследований захватила Виктора. Дни и ночи он проводил за чтением старинных книг, стараясь проникнуть в логику развития исторических процессов, на фоне которых постепенно зрели и крепли научные идеи и закладывались основы научных школ и научно-технического прогресса. Потом на одном дыхании написал диссертацию, ставшую если не бестселлером, то, во всяком случае, материалом, широко обсуждаемым в научных кругах, а мысль стремилась дальше, в глубь веков, к истокам познания.

Большую роль в формировании у Виктора интереса к науке сыграл, как ни странно, Гоша Грум. Став случайным образом другом семьи, Гоша заводил их всех своими совершенно неожиданными вопросами. Дебаты по ним между Гошей и Натальей иногда затягивались на целые дни, вызывая глухую ревность у Виктора. Со временем ревность переросла в неприязнь, которая распространилась и на жену, но обойтись друг без друга никто из них уже не мог. Гоша уже был соучастником затей Натальи и катализатором идей Виктора. Он и натолкнул Виктора на размышления о том, как, с чего и когда начался человек. Эти размышления долгое время носили абстрактный характер, но когда Виктор обнаружил неизвестные до того науке снимки наскальных рисунков, то с ними пришел и вполне практический интерес к их изучению, как к материалу, который, вполне возможно, содержит ответ на вопрос.

С этой мыслью Виктор почувствовал, что его голос готов иссякнуть. Все, что можно, он уже поведал старцу. Пора и ему включиться в беседу. Похоже, эта мысль оказалась услышанной. Правая рука старца оторвалась от посоха и поднялась вверх, останавливая говорившего. Виктор замолчал. Рука вернулась на свое место, а голова слегка повернулась в его сторону.

– Я выслушал тебя, молодой человек, – заговорил медленно старец, – не все мне понятно в твоей жизни. Я никогда не бывал в России и почти не встречался с людьми оттуда, но слышал о ней много, очень много. Вы живете в другом климате. У вас половину года землю покрывает снег. Оттого у вас совсем другой темперамент, другие взаимоотношения, другие представления о жизни. Вы молодая цивилизация. В те времена, когда в наших местах уже творилась история, на вашу землю люди еще только проникали, пытались заселить ее. Они отрывались от наших корней, забывали прошлое и начинали творить историю сначала. Вот и ты приходишь к богоискательству, отталкиваясь от науки. Это хорошо. Значит, наука способна вести к истокам, но нам они и так известны. Человека создал Бог. Боги научили людей первичным знаниям, как это делают родители со своими детьми. Мы дети Бога, знаем и помним об этом всегда. И ты найдешь Бога, если будешь искать. Я же служу Богу и людям одновременно. Промысел божий мне неведом. Не знаю его замысла и знать не хочу. Тебя же именно замысел божий интересует. Ничего по этому поводу тебе не скажу. Сдается мне только, что не все у тебя так гладко и хорошо, как ты рассказываешь. Впрочем, это твое личное дело. Но никогда не забывай о своих попутчиках. Это те люди, которые тебя окружают и которые окружают их. Те, с кем ты знаком, и те, кого ты никогда не видел и не знал, но которые живут в мире в одно время с тобой. Те, кто жил до тебя. Все они действовали и действуют разнонаправленно, но именно в этом, быть может, и заключается замысел божий: в бесконечном многообразии повторений своего подобия. А еще добавлю, что женщина, которая любит тебя, погибнет, спасая твою жизнь, и поделать с этим ничего нельзя.

Старец умолк, и Виктор понял, что аудиенция закончилась. Гнетущая тишина снова стала казаться невыносимой. Виктор скупо поблагодарил старца, но тот его уже как будто и не слышал. На улице было свежо, а в мыслях образовался кавардак. Безвестные попутчики, о которых надо заботиться, бесконечное и бессмысленное творение себе подобных, наконец, любящая женщина, смерть которой спасет его. Голова шла кругом, если допустить, что старец хоть в чем-то прав. Верить в его правоту не хотелось. Но вспомнился вдохновенный кудесник из «Песни о Вещем Олеге». Князь понял предсказание только тогда, когда оно свершилось!

К утру Виктор вернулся в отель, мучительно пытаясь понять, что же сказал ему старец и зачем вообще он ходил к нему. Наверное, просто из любопытства. Скорее всего, так и было, но Виктор не мог знать, что своим визитом к отшельнику он удовлетворил любопытство еще одного, неизвестного ему персонажа, который еще ночью получил по электронной почте подробные сведения о нем самом, его друзьях, их планах посетить Крит и изучить подвалы минойского дворца. Говорилось там и о найденных Виктором фотографиях наскальных рисунков, в которых он обнаружил что-то новое, до сих пор не известное науке. К чести старца, можно точно сказать, что не он был автором сообщения. Его составил совсем другой человек, один из тех, кто находился в подземелье вместе с Виктором.

 

Глава 9

Повествующая о вреде алкоголя и излишнего любопытства

Не каждое яркое солнечное утро оказывается радостным для встречающего его человека. Особенно если накануне он крепко выпил. Недаром опытные люди не устают повторять: если утром хорошо, значит, выпил плохо. Если выпил хорошо, значит, утром плохо.

Вот эта глубокая тонкая мысль и застучала в голове у Натальи с частотой спазмов желудка, когда первый луч восходящего Солнца через не задернутые с вечера шторы ударил ей прямо в глаза. Мерзко, очень мерзко было на душе. Тошнота подступала к горлу. Нестерпимо болела голова. К физическим мукам примешивались и моральные. Зачем надо было вчера на глазах у всех так методично и безрассудно надираться? Ведь знает она свою норму. Рюмка-две коньяка. Куда больше? Хорошо, что Гоша был рядом. Это он, наверное, привел меня сюда и заботливо уложил в постель. А где она могла бы оказаться без него?

Ответы на все эти вопросы были давно известны. Не впервые попадая в подобное положение, она каждый раз клялась себе, что такое больше никогда не повторится. Но проходила неделя, другая, месяц, и все повторялось снова. Слишком уж острыми и желанными были те ощущения, что она испытывала, периодически впадая в ни с чем не сравнимое эйфорическое состояние, когда тело обретало необъяснимую легкость и все, абсолютно все становилось возможным. Наталья не помнила, когда впервые ощутила подобное состояние. Наверное, очень давно, в далеком теперь детстве. Может быть, еще в детском саду, куда она пошла вслед за старшим братом Андреем.

По рассказам матери она знала, что они часто вместе провожали Андрея в сад, а потом забирали его оттуда. Воспитатели позволяли ей немного поиграть со старшими детьми. Она чувствовала, что привлекает их внимание, и радовалась этому. К двум с половиной годам Наталья уже хорошо говорила, и обрела ту детскую самостоятельность, которая необходима маленькому человечку, чтобы ходить в детский сад, и стала настойчиво проситься туда. Родители быстро сдались. Наталья была определена в младшую группу, но тут выяснилось, что она хочет ходить только в ту группу, которую посещает Андрей. Как ни странно, но после недолгих переговоров ее туда взяли и, как оказалось, не зря. Веселая, не плаксивая, не склонная обижаться по пустякам, она стала всеобщей любимицей, этакой живой куклой, которой радовались все – и дети, и взрослые.

Вскоре в старшей группе детского сада установились своеобразные порядки. Никто не встает из-за стола, Наташа еще не кончила кушать! Наташа потеряла варежку! Вся группа бросается ее искать. Старшая группа отправляется на прогулку. Надо спуститься по лестнице со второго этажа. Возглавляет шествие Андрей, по праву брата держа Наташу за правую руку. А левая свободна. На нее претендуют все мальчишки группы. Забавно, не правда ли?

Через год Андрей пошел в школу, но Наташа сохранила своеобразное лидерство в группе. Хорошо быть всеобщей любимицей, лидером, но как тяжело расставаться с этим высоким званием. Такое чуть было не произошло, когда Наташа пошла в первый класс. Все новенькие, никто друг друга не знает. Поначалу и она оробела, но ненадолго. Сказались навыки детского сада. Вскоре ее звонкий голос стал определяющим в классе, но здесь все оказалось совсем не так просто. Лидерство нужно было все время подтверждать, доказывать, отстаивать. Надо было учиться лучше других, надо было быть лучшей в спорте, проявлять таланты. Прямо скажем, удержаться в лидерах в школе оказалось ох, как трудно. На это подчас уходили все физические и душевные силы, но азарт борьбы был сильнее трудностей.

Родители и учителя понимали, что девочка взвалила на себя непосильную ношу, но поделать ничего не могли. Характер у Натальи сформировался специфический. Впрочем, что греха таить, родителям нравилась способность дочери первенствовать во всем. Чтобы дочь была всегда на высоте, мать водила ее на занятия танцами, гимнастикой и даже борьбой. Отец организовывал дополнительные уроки с репетиторами по всем трудным предметам. Все это падало на благодатную почву. Наталья была круглой отличницей, победительницей в олимпиадах и признанной спортсменкой. Ее ставили всем в пример, чем множили число недоброжелателей, которых было совсем не мало, особенно среди девочек.

Не обходилось, конечно, и без эксцессов, особенно в спорте. Публичное выступление вызывало в ней такой прилив душевного и физического подъема, что она переставала чувствовать границы возможного для собственного тела, показывая при этом результаты лучше, чем на тренировках, а заодно и ломая конечности, что не мешало ей после выздоровления делать все то же самое.

Каждая победа на экзамене, олимпиаде или в спорте отражалась в ее сознании, в душе и теле чувством глубочайшего удовлетворения, что и было высшей наградой за пережитые по дороге к ним трудности. Так продолжалось долго, почти до окончания школы.

С пробуждением гормонов Наталья почувствовала, что вокруг нее существует какая-то тайна. Тайна висела в воздухе, пряталась в художественной литературе за границами романтической любви, была все время где-то рядом и не давала покоя ни днем, ни ночью. Само наличие тайны она воспринимала как удар по собственному самолюбию. Ее нужно было во что бы то ни стало раскрыть, испытать на себе. Именно такую задачу поставила Наталья перед собой, когда в каникулы перед последним классом, вопреки настояниям родителей, отправилась в пионерский лагерь уже в качестве вожатой. Там тайна всегда ходила где-то совсем рядом. Наталья это знала, так как не раз бывала в пионерских лагерях, но тогда она не стремилась раскрыть ее.

Обстановка в лагере была вольная и даже фривольная. Когда воспитанники укладывались спать, вожатые, физкультурники, воспитатели, все молодое, почти взрослое население лагеря предавалась безудержному флирту. В первые же дни Наталья выбрала себе обожателя. На эту роль ей подошел второкурсник Петя, студент института физической культуры. С интеллектом у парня было слабовато, но в данном случае это не имело особого значения. Зато статью природа его не обделила.

Днем Наталья приводила своих воспитанников на спортивную площадку, где Петя учил их выполнять упражнения на брусьях, на турнике, а также играть в разные спортивные игры. В упражнениях на брусьях Наталья ничем не уступала Пете, но турник был подвешен слишком высоко, так что ни ребята, ни сама Наталья без посторонней помощи допрыгнуть до него не могли. Петя подсаживал их. Когда же очередь доходила до Натальи, то прикосновение его рук к ее талии вызывало дрожь во всем теле, как от электрического тока, руки теряли силу, и под дружный смех ребят и подруг, она падала на постеленные под турник маты. Вечерами же, когда Петины руки шарили по всему ее телу, а поцелуи туманили голову, дрожь не проходила вовсе. Открыть тайну можно было в любую минуту. И все же Наталья отдаляла этот миг. Что-то удерживало ее от решительного шага, а приближение окончания лагерной смены приводило в смятение.

В последний вечер Наталья сама себе сказала: да, а Петя понял все без слов. Инстинкт – могучая вещь. Все произошло очень быстро и продолжалось столь недолго, что оставило у нее чувство какой-то незавершенности и даже недоумения. Неужели это надо делать так быстро и так тщательно скрывать, зачем? Свершившееся не поразило ее до глубины души, как она того ожидала, но сам процесс понравился. Она поняла, что теперь это и будет ее хобби, и нечего наводить тень на плетень. Однако с хобби пришлось повременить.

Находясь все же в приподнятом настроении от произошедшего в ее жизни важного изменения, Наталья вернулась в Москву и с головой окунулась в приятные хлопоты. После многих лет томительного ожидания семья, наконец, въезжала в новую, большую трехкомнатную квартиру. Мать и дочь носились по городу, выбирая занавески, скатерти, постельное белье, ложки, вилки и еще Бог знает что.

Беготня по городу всегда утомительна, а после чистого загородного воздуха и подавно. Так что Наталья не удивилась, когда спустя какое-то время ощутила сначала слабое, а затем все усиливающееся недомогание. По привычке пожаловалась матери. Та, вслушавшись в слова дочери, задала несколько наводящих вопросов и с ужасом поняла, что ее дочь отличница, спортсменка и просто красавица, беременна! Что делать? О том, чтобы оставить ребенка и речи не было. Обращаться в поликлинику по месту жительства, значило придать делу огласку. Времена-то были еще строгие, советские. Официальная мораль не мирилась с беременными школьницами. Да, в общем, правда, всему свое время. Отец был в командировке. Ему вообще решили ничего не говорить. Надо было искать решение через личные связи, что тоже было типично для того времени. И они, конечно же, нашлись.

В конце сентября мама Натальи немало удивила мужа, сообщив, что хочет уехать с дочерью на несколько дней в подмосковный дом отдыха. Что делать, он согласился. Вместо дома отдыха мама увезла дочь в специализированную клинику. Все должно было быть сделано быстро и профессионально. Но, то ли врачи оплошали, то ли в организме у Натальи что-то было не так, как у всех, однако, операция пошла по незапланированному сценарию. Вместо нескольких минут она заняла три часа. Потребовался общий наркоз, переливание крови, реанимационные средства. Решись мама на подобную операцию в менее приспособленном учреждении, она потеряла бы дочь. В конечном счете, врачи справились со своим делом. Через две недели мать и дочь вернулись домой. Наталье предстояло длительное лечение и перспектива, возможно, никогда не иметь детей.

Подавленная суровой карой за любопытство Наталья пришла в последний школьный класс тихой, подавленной и даже робкой. К лидерству более не стремилась, но школу все же окончила с золотой медалью, что сильно упрощало поступление в институт. В институте училась достойно, но держалась замкнуто и свой прежний, буйный характер никак не проявляла. Оттаивать начала только на третьем курсе, когда лечение уже завершилось. Тогда-то ее и заметил Виктор Брагин. Что было дальше, уже известно. Дело закончилось скорой свадьбой, после которой оба поняли, что нуждаются друг в друге, но к семейной жизни это никакого отношения не имеет. Оба жаждали свободы, причем, в первую очередь, от своих любящих родителей. И они обрели ее в маленькой двухкомнатной квартирке, доставшейся Виктору по наследству от бабушки.

С трудом отбросив подальше воспоминания, Наталья поднялась с постели и прошла в ванну. Через час все еще бледная и слабая, но вполне дееспособная, она вышла из номера на радость ожидавшему ее пробуждения Гоше.

 

Глава 10

В которой герои переживают новые ощущения и завязывают полезное знакомство

Перебраться с Кипра на Крит оказалось совсем не так просто, как говорили в туристическом агентстве в Москве. Казалось бы, рукой подать. Какая-нибудь тысяча километров. Ан нет прямых рейсов. Через Афины, пожалуйста, с пересадкой и восьмичасовым ожиданием. А еще можно на круизном лайнере добраться. Последнем в этом году. Отходит сегодня после полудня. Через сутки будет на Крите. Плаванье займет больше времени, чем перелет. Зато интересно. Наталья живо представила огромный круизный лайнер, который видела на рекламном плакате, и себя на нем. Не на плакате, а на корабле, конечно.

Гоша купил билеты. Теперь осталось лишь найти Виктора, которого со вчерашнего вечера никто не видел. Но искать его не пришлось. Когда Наталья с Гошей вернулись в отель, он уже поджидал их в вестибюле. Быстро собрав вещи, ребята отправились в порт.

Белоснежный круизный лайнер «Святой Бенедикт» гордо стоял у причала, удерживаемый туго натянутыми канатами в руку толщиной. Он был не так велик, как представляла себе Наталья, но, несомненно, красив и величествен. Пассажиры не спеша поднимались по трапу, возле которого расположился оркестр. Одетые в морскую форму оркестранты играли вальсы, приглашая туристов и всех желающих к танцу. Да, провожают пароходы совсем не так, как поезда.

Наша троица тоже вскоре оказалась на борту красавца. Разместившись в каютах второго класса, они вскоре встретились на верхней палубе корабля и принялись обследовать его, держа в руках путеводитель. Из него следовало, что корабль построен в 1992 году. Водоизмещение 25 000 тонн. Порт приписки – Марсель. Имеет 350 кают, из них 120 первого класса. Все остальные – второго. На корабле имеется семь ресторанов, пять баров, множество магазинов, казино, несколько бассейнов и тренажерных залов. В течение года корабль совершает множество круизов по Средиземноморью, вокруг Европы, а также вдоль западного побережья Африки. Несмотря на высокую стоимость, круизы пользуются большим успехом среди европейцев, особенно пожилого возраста. Двухнедельное путешествие на таком корабле дает возможность для полноценного отдыха и удовлетворяет самые взыскательные потребности завзятых туристов.

Осмотрев корабль снизу доверху и не переставая восхищаться его роскошью и комфортом, друзья расположились в одном из баров, ограничив свои потребности лишь минеральной водой и соками.

– Хочу в казино, – капризным голосом произнесла Наталья. – Только посмотреть. Играть, обещаю, не буду.

– Ладно, заглянем ненадолго, – пообещал Виктор.

– Я ухожу спать, – заявил Гоша, – не нарывайтесь на неприятности, не затем мы сюда приехали. Хватит вчерашнего.

– Что ты, что ты! – заверила его Наталья, но доверия ее слова у мужчин не вызвали.

Когда Гоша ушел, Виктор вслед за Натальей покинул бар. В казино стоял таинственный полумрак. Светились многочисленные экраны одноруких бандитов. Висячие лампы выхватывали зеленое сукно карточных столов, разноцветье рулеток. К одной из рулеток и устремилась Наталья.

– Только пятьдесят долларов – зашептала Наталья в ухо Виктору, – я играть не буду, сыграй ты.

– Ладно, но только на пятьдесят и сразу уходим, причем, без всяких разговоров, – предупредил Виктор, чувствуя, что его жена и подруга входит в то демоническое состояние, которое всегда привлекало его к ней и одновременно пугало.

Виктор купил фишки и вернулся к столу. Наталья стояла неподвижно, устремив взгляд на рулетку.

– Действуй по моим указаниям, – прошептала она. Напряжение, которое чувствовалось в ее голосе, невольно передалось Виктору.

– Делайте ваши ставки, господа, – бесстрастным голосом произнес крупье.

– Ставь на черное, – прошептала ему в ухо Наталья. Виктор выполнил указание. Выпало черное. Крупье лопаточкой пододвинул к Виктору выигрыш.

– Опять ставь на черное, – продолжала командовать Наталья. Снова выигрыш.

За первыми двумя последовали еще восемь игр, в которых Наталья ни разу не промахнулась, а выигрыш превысил две тысячи долларов. Хотя азарт захватил и его, Виктор был готов покинуть стол, но надо было дождаться проигрыша, чтобы остудить пыл Натальи. Иначе с ней было не совладать. Но в тот момент, когда крупье пододвинул к Виктору очередной выигрыш, над столом прозвенел звонок и загорелась красная лампочка.

– Игра временно остановлена, – объявил крупье.

К игровому столу подошли трое мужчин в безукоризненных черных смокингах и в блестящих цилиндрах. Шагавший впереди высокий мужчина церемонно снял цилиндр, поклонился даме и произнес:

– Уважаемые господа, разрешите поздравить вас с отличной игрой. Десять выигрышей подряд огромная редкость, случившаяся в нашем казино лишь однажды. Фортуна благоволит вам! Но мы обязаны беречь свое казино от баловней судьбы. Мы просим вас принять от нас в дополнение к вашему законному выигрышу подарок в виде карточки ВИЗА, на которой лежит еще пять тысяч долларов в обмен на обещание больше не играть в нашем казино! Владельцем карточки может стать тот из вас, кто поставит на ней свою подпись.

Виктор слегка подтолкнул Наталью, пытаясь вывести ее из оцепенения. Она вздрогнула, оглянулась по сторонам, взяла карточку с серебряного подноса, поставила на ней свою подпись и, пошатываясь, направилась к выходу. Виктор догнал ее и крепко взял за руку. Наталья еле держалась на ногах. Они вышли на палубу и уселись в шезлонгах на корме судна. Наталья немедленно заснула.

Вечером того же дня, когда они оба зашли в каюту, чтобы переодеться к ужину, под дверью оказалось письмо. Капитан корабля приглашал чету Брагиных отобедать с ним в кают-компании – ресторане, который могли посещать только пассажиры первого класса. Морская традиция, по которой капитан корабля обедает вместе с пассажирами первого класса, возникла еще в восемнадцатом веке, во времена бурного развития трансатлантических пассажирских перевозок. Во время таких обедов пассажиры парусных судов могли из первых рук получить информацию о том, сколь долго продлится штиль, каково состояние корабля после шторма, а также вместе помолиться о благополучном прибытии на другой континент. С появлением пароходов содержание вопросов чуть изменилось, но суть их осталась прежней. Теперь интересовались, хватит ли на борту угля и сможет ли машина бороться со встречным ветром. В двадцатом веке пальма первенства в трансконтинентальных пассажирских перевозках перешла к авиации, но моряки любят соблюдать традиции, особенно на круизных судах, где они привносят в быт пассажиров некоторую долю романтики.

Приглашение застало Наталью врасплох. В ее багаже не было вечерних туалетов, но выигранные в казино деньги, кредитная карточка и множество корабельных магазинов быстро исправили положение, так что к назначенному времени Наталья была одета просто, оригинально и с претензией на высокую моду.

На борту корабля собралась интернациональная публика. Чтобы облегчить пассажирам общение, на столиках стояли таблички с указанием языка, на котором здесь говорят. Был здесь и русский стол, за которым оказалось немало народа, в том числе и Гоша, который приглашение не получил. На столе капитана таблички не было, да она и не требовалась. Здесь говорили на всех языках.

Когда Наталья в сопровождении Виктора приблизилась к столу, капитан, благообразный пожилой господин, встал, картинно поцеловал даме руку и представил ее всем собравшимся в зале, не забыв упомянуть о ее крупной победе в казино. На многочисленных экранах телевизоров при этом была показана сцена игры, а также вручение подарочной карточки. Наталья ответила капитану с достоинством и грацией настоящей светской львицы. Виктор же со страхом думал о том, кого сегодня будет изображать его непредсказуемая жена. Однако обошлось без эксцессов. Капитан вовремя ушел, сославшись на неотложные дела, а пассажиры, закончив трапезу, дружно повалили в казино. Блестящий рекламный ход. Кто же его организовал? Наталья своим мудрым предвидением или сами хозяева казино? Пожалуй, не важно. И Наталья со своими спутниками, и казино остались в выигрыше.

В холле перед рестораном Гоша оживленно беседовал с пожилым мужчиной, с которым успел познакомиться во время застолья. Гоша всегда очень трудно и долго сходился с людьми, так что сам факт его общения с посторонним человеком был чем-то из ряда вон выходящим.

– Знакомьтесь, – представил он своим спутникам мужчину, – Арам Сергеевич, ученый, на старости лет решил попутешествовать по миру.

– Да, знаете, хочется поездить по миру. Конечно, не чтобы себя показать, а, наоборот, людей посмотреть, другие страны, другие культуры, другую жизнь, – произнес Арам Сергеевич, слегка смущенный некоторой фамильярностью своего собеседника. Он представил молодым людям свою жену, Галину Борисовну, сидевшую рядом с ним.

Разговорились. Выяснилось, что Арам Сергеевич москвич. Всю жизнь проработал в большом научно-исследовательском институте над проблемами, которые он считал важными для всего человечества. В советское время в этом не сомневалось и руководство института. Однако с развалом СССР к руководству институтом пришли совсем другие люди. Их в первую очередь интересовало собственное благополучие. Интересы же института и человечества их не очень-то и волновали. Может, к распаду СССР деградация института и его руководства отношения и не имели. Просто так совпало по времени. Но факт остается фактом. Внешне сохраняя целостность, институт перестал быть единым организмом, а разбился на группы и группки по интересам.

– Вот одну из таких групп я теперь и представляю, впрочем, весьма успешно, – завершил он свой короткий рассказ о себе.

Арам Сергеевич говорил обо всем этом спокойно, без злости, но с затаенной грустью, которая пряталась в его глазах и тембре голоса. Грусть эта, по опыту общения Виктора с людьми старшего поколения, была присуща им. Видимо, распад империи прямо или косвенно отразился на общественном сознании, приведшем к власти на всех уровнях временщиков. Его жена почти не принимала участия в разговоре, но внимательно слушала, лишь изредка вставляя в разговор отдельные фразы. Арам Сергеевич располагал к себе, и его молодые собеседники неожиданно для самих себя начали с жаром рассказывать ему о себе и целях своего путешествия.

Выслушав их, Арам Сергеевич сказал:

– Значит, вы полагаете, что доисторические люди так навсегда и остались бы в первобытном состоянии, не появись что-то или кто-то, выведший какую-то часть из них в новое, более высокое состояние? То есть, вы отвергаете эволюцию, считаете ее неспособной привести живое существо к торжеству разума. Соответственно, вы считаете, что правы религии, основной постулат которых состоит в том, что человека создал Бог? Ну, что же, такая позиция имеет право на существование, пока не доказано обратное, тем более, что вы располагаете если не доказательствами, то, во всяком случае, некоторыми свидетельствами своей правоты в виде наскальных рисунков. И что же вы хотите увидеть на Крите?

– Только одно, – ответил Виктор, – что минойские дворцы построены на голом месте, а не стали результатом постепенного развития поселения. При этом где-то неподалеку должны быть жилища того же периода, мало отличающиеся от стойбищ доисторического человека. Это будет означать, что дворцы минойской цивилизации создали другие, новые люди. А тех, первобытных, они, скорее всего, использовали как рабочую силу. Новые люди строили пирамиды, создавали города-государства, насаждали цивилизацию, создавали науку, постепенно поднимая уровень первобытного населения, а где-то и уничтожая его.

Спустилась ночь, а вместе с ней начался шторм. За иллюминаторами бушевала гроза. Корабль заметно качало, и разговор сам собой перешел к обсуждению трудностей морских путешествий. Нет, речь не шла о трудностях текущего плавания. Это было бы смешно. Качка не нарушала ощущения комфорта и покоя, создаваемого всем внутренним убранством могучего современного судна. Но все же именно она стала поводом, чтобы вспомнить об известнейших мореплавателях эпохи Великих географических открытий, таких как Васко да Гама, Колумб, Магеллан, людях, неизмеримо расширивших представления своих современников об окружающем мире и его устройстве. Для них, плававших на маленьких кораблях раз в сто меньшего размера, чем этот круизный лайнер, каждый поход сулил гибель. Нужно было обладать большим личным мужеством, чтобы отправляться на них в неизвестность, на поиски новых земель. Недаром же из пяти кораблей флотилии Магеллана, отправившихся в первое кругосветное плавание, в родную для них Испанию вернулся только один всего с восемнадцатью моряками. Да и сам Магеллан не дожил до торжественного мига возвращения.

– Интересно, что в то время, когда европейцы открывали новые земли с помощью утлых суденышек, китайцы умели строить и строили огромные парусные корабли, водоизмещением до тридцати тысяч тонн. Оснащали их парусным вооружением на полутора-двух десятках мачт, устанавливаемых не только по центру, но и по бортам судна. Достоверно известно, что на целых флотилиях таких судов они плавали к берегам Африки, нынешней Индонезии, наверное, еще куда-то, но более крупных задач перед собой не ставили и постепенно перестали быть морской державой. Китай всегда был замкнут на внутренние проблемы, и расширение владений для него не было приоритетной задачей, – подвел итог беседы Арам Сергеевич.

Уже под утро, когда у собеседников начали слипаться глаза, Арам Сергеевич сказал:

– Что-то в вашей затее есть. С удовольствием вышел бы с вами вместе на Крите, но все уже расписано наперед. Визы, билеты, время. Но если соберетесь еще в какую-нибудь экспедицию, вспомните обо мне. Обузой не буду, обещаю.

 

Глава 11

Где встреча с прекрасным прошлым дает повод для очередного приступа любопытства

Шторм сопровождал корабль до самого Крита. Волны умерили свой пыл, только когда корабль вошел в бухту Ираклиона. Путешественники на такси быстро добрались до Кносса и, бросив вещи в маленькой гостинице, отправились осматривать дворец легендарного царя Миноса. Было на что посмотреть. Дворец, хоть и более чем на половину разрушенный временем и стихией, сделал бы честь и современным строителям. То, что от него осталось, не выглядело древним или ветхим. Бросались в глаза межэтажные колонны густого красно-коричневого цвета, сделанные из цельных стволов деревьев, значительно сужавшиеся внизу, как если бы дерево посадили вниз головой. Никто из современных строителей никогда бы не поставил их так. Мы привыкли к колоннам равного сечения по высоте или сужающимся вверху. Но древним, а может быть, и древнейшим, строителям было глубоко наплевать на наши привычки.

Невысокое по современным меркам трехэтажное здание когда-то занимало целых полтора гектара, что очень много для сооружения такой этажности. Большие, прямоугольные оконные проемы выглядели совсем по-нынешнему. Вершиной инженерной мысли древних строителей были вентиляционная и канализационная системы, на тысячелетия опередившие градостроительные традиции в Европе, да и вообще в мире. В здании были проложены вентиляционные каналы, обеспечивающие бесперебойный воздухообмен на всех трех этажах. Еще большим чудом была канализация. Двухкилометровый водопровод от ближайшего горного источника подводил воду по трубам к зданию. Внутри него вода разводилась по ванным комнатам и туалетам, смывая нечистоты в специальный коллектор. Заметим, что канализационными системами подобного типа крупнейшие столицы современного мира начали обзаводиться всего несколько веков назад, а до того они утопали в нечистотах.

Здание не было обнесено стеной или рвом. По-видимому, его жителям нечего было опасаться. Мир был еще очень молод, и естественная преграда в виде нескольких сотен километров морского простора была достаточной для спокойствия островитян.

Не менее поражали остатки внутреннего убранства дворца. Скромный трон из алебастра у торцевой стены небольшой комнаты, где восседал царь, и лавки для его немногочисленных приближенных, говорили о том, что бюрократический аппарат царства не был велик. Картины на стенах, выполненные красками на натуральной основе, не потускнели от времени. Никаких батальных сцен, никакого оружия. Только красивые и в современном понимании женщины с замысловатыми прическами и в пышных нарядах, но с открытой грудью. Такое могло бы прийтись по душе и нынешним модницам, и их кавалерам. Мужчины изображались загорелыми, широкоплечими, с развитой мускулатурой и, скорее с серьезными, чем строгими лицами. На них был минимум одежды. Многие картины были посвящены непонятным теперь обрядам.

Похоже, что дворец был одновременно и жилищем, и культовым сооружением. Гид заученным голосом рассказывал о быте и привычках обитателей дворца, пересказывал легенды и мифы. Жители острова поклонялись богине плодородия и одновременно неукротимой силе, которую олицетворял бык. По одной из легенд жена царя Миноса, Пасифия, влюбилась в быка. По ее указанию Дедал, придворный художник, строитель и изобретатель, некогда бежавший из Афин, искусно изготовил чучело коровы, забравшись в которое, царица собиралась отдаться быку. Можно сколько угодно удивляться извращенной фантазии царицы, но поражает и неразборчивость быка, принявшего чучело за живую корову. Однако по легенде бык-таки удовлетворил похоть царицы, отчего та родила человека-быка, Минотавра, злобного и кровожадного. Тот же Дедал выстроил для него лабиринт, где ему отныне полагалось жить. Чтобы ублажать уже не царицу а ее гадкого отпрыска, раз в семь лет афиняне должны были теперь отправлять на съедение Минотавру по семь самых красивых юношей и девушек. Хорошенькое дельце. Правда, конец у этой гнусной легенды все же был более или менее романтический. В Афинах нашелся юноша по имени Тессей, который задумал убить урода. Ему удалось совершить этот подвиг за счет собственной силы и мужества, а также с помощью дочери царя Миноса, Ариадны, подарившей герою клубок ниток, который помог ему выбраться из лабиринта.

По другой легенде девушек уже не трогали, но выбирали десять самых красивых юношей, чтобы принести их в жертву быку. Причем жертвоприношение совершали женщины, но делали они это опять-таки в лабиринте. Нет, что-то не так было в этих совсем не романтичных легендах. Создавалось впечатление, что своим появлением они были обязаны чьему-то желанию надежно скрыть от посторонних глаз истинное назначение лабиринта.

Более романтично выглядела третья легенда. В соответствии с ней, со временем Дедалу надоела жизнь на острове. Задумав бежать, Дедал сделал крылья себе и своему сыну Икару. Они вместе взлетели с острова и направились в сторону Италии. Дедал летел осторожно, а Икару хотелось подняться повыше, туда, где летают крупные птицы, поближе к Солнцу. Но крылья не выдержали юношеского восторга полетом, и Икар упал в море. Оглянувшись в какой-то момент, Дедал не увидел сына в воздухе. Лишь перья от сломанных крыльев мелькали на волнах. Отец ничего не мог поделать. Сам он благополучно добрался до Сицилии, где был принят ко двору тамошнего правителя. Интересно было бы поговорить с современными дельтапланеристами, возможен ли в принципе такой перелет на безмоторном летательном аппарате. Если возможен, то придется поверить, что Дедал действительно создал первый в мире дельтаплан и успешно испытал его. На такую мысль наталкивает не только легенда, но и сам Кносский дворец, который был построен почти четыре тысячи лет назад, но мог бы быть возведен и в наше время, если бы перед архитектором была поставлена задача построить в теплом климате экологически чистое здание, в котором заведомо не будет электричества.

Экскурсия по дворцу пролетела незаметно. В самом ее конце Гоша зашептал в ухо Виктора:

– А что, если я проберусь в подвальный этаж и посмотрю, что там творится?

– А как ты это сделаешь? – так же шепотом ответил Виктор.

– Вон, смотри, там работяги уходить собираются и вот-вот запрут подвал. У меня в сумке бутылка есть, попробую договориться.

Гошин шепот не миновал ушей Натальи. Она молча кивнула головой. Гоша убежал. Экскурсия вскоре закончилась, и Виктор с Натальей поспешили пойти посмотреть, что получится из Гошиной затеи. Сцена, которую они застали, выглядела нелепо. Гоша, который говорил исключительно на родном ему языке, пытался с помощью жестов и русского мата объяснить простым греческим работягам, что он хочет переночевать в подвале дворца царя Миноса и предлагает им за это распить с ним бутылку. То, что Гоша просится в подвал, греки, одетые в чистые голубые комбинезоны, давно поняли, но вот при чем тут бутылка, никак не догадывались. Не то чтобы греческие работяги не пили вовсе. Нет, и еще раз нет. Но пить в таких антисанитарных условиях, да еще на работе и перед тем как сесть за руль? Нет, такого они себе даже и представить не могли, а оттого и начинали злиться.

– Иди, выручай своего оруженосца, – подтолкнул Виктор Наталью.

Появление на сцене Натальи решило дело в Гошину пользу. Среди простых греческих работяг нашлись двое, сносно говорящие по-английски. Им Наталья объяснила, что ее молодые люди поспорили на эту самую бутылку. Один из них должен переночевать здесь в подвале дворца, а она выступает в споре судьей. Роль бутылки разъяснилась, и лица работяг подобрели. Спор – благородное дело. Мужчины имеют право на чудачество. Один из работяг указал Гоше на большой аккумуляторный фонарь, воткнутый в розетку на стене подвала, а также на аккуратно свернутую козью шкуру, которой можно укрыться, если ночью будет холодно. Другой работяга, что постарше, посоветовал Гоше поскорее лечь спать и никуда не уходить от входа, а то без нити Ариадны здесь можно и пропасть. И Гоша, и Наталья восприняли это напутствие как шутку. Сказав, что завтра они придут открыть подвал около десяти часов утра, рабочие заперли подвал, оставив Гошу внутри, и разъехались по домам. Виктор с Натальей направились в гостиницу, а Гоша принялся обследовать подвал.

 

Глава 12

Где один из наших героев становится пленником лабиринта царя Миноса и выходит оттуда без помощи нити Ариадны

Когда дверь подвала закрылась, Гоша осмотрелся по сторонам. Подвал как подвал, ничего особенного. Большая комната с уходящим куда-то вдаль освещенным коридором. Стены из грубо обработанного камня. В комнате, в углу аккуратно сложен нехитрый инструмент, оставленный рабочими. Небольшой столик и широкая, сколоченная из досок, лавка. Здесь они, наверное, обедают. Мешки со строительными материалами, провода, веревки, больше, вроде, ничего интересного.

Коридор с низким сводчатым потолком, но стоять в полный рост можно свободно. По стенам – ниши и ответвления. Ниши пусты, а почти все ответвления заканчиваются тупиком. В некоторых из них стоят большие сосуды, похожие на ванные. Одна из ванных оказалась полна человеческих костей и черепов. Гоша не спеша дошел до конца освещенной части коридора, насчитав на сотне метров пятнадцать ответвлений, три из которых тупиками не оказались. Действительно похоже на лабиринт, но не очень чтобы уж сложный. Гоша вернулся назад в комнату за фонарем, взял его и теперь уже быстро снова прошел освещенный участок коридора.

За границей света расчищенная часть коридора кончалась. Далее следов человеческой деятельности в последние сотни лет не наблюдалось. Свет фонаря выхватывал горы вековых наслоений, перемежающиеся сосудами различной формы и изредка попадающимися по пути скульптурами. Гоша не рассматривал их. Изредка он оборачивался назад, проверяя, найдет ли дорогу к выходу. Позади струился слабеющий по мере продвижения вперед свет лампочек из расчищенной части коридора. Неожиданно свет вдали пропал. Гоша постоял немного, ожидая, что свет зажжется вновь, но этого не происходило, и он медленно пошел назад. По его расчетам он уже должен был вернуться в расчищенную часть коридора, однако, ни света, ни самих лампочек на потолке не наблюдалось. Видимо, Дедал действительно был мастером лабиринтостроения. Свет фонаря начинал слабеть, и Гоша понял, что еще минут через тридцать он останется вовсе без света. Надо было останавливаться и ждать утра. Он выбрал неглубокую нишу, на уступе которой можно было сидеть, и, устроившись в ней, прикрыл глаза, собираясь поспать.

Гоша не относился к числу слабонервных. Жизнь с детства круто обходилась с ним, чем закалила его характер. Родился он до срока, восьмимесячным. Говорят, что именно таких труднее всего выхаживать. Рос он слабым, часто болел, поздно начал ходить. Вдобавок он оказался очень некрасивым и непропорционально сложенным. Родители, здоровые крепкие люди, жалели его. Старались по возможности баловать. Но возможности эти были невелики. Жили скудно и скученно, в одной не слишком большой комнате с бабушкой. В детском саду, а потом и в школе над ним посмеивались. Воспитатели и учителя по долгу службы защищали его, но сами, видимо, относились к нему не лучше детей, которые интуитивно это понимали. Так что вступление в общественную жизнь не было счастливым для него. Но это все были цветочки, а потом свершилось непоправимое.

После многих лет ожидания, дом, в котором жил Гоша, пошел на слом. Семья получила новую двухкомнатную квартиру в новостройке на востоке города. Новый дом стоял одиноко на пустыре. Въехали в него летом и стали чуть ли не первыми его жильцами. Лето прошло быстро, а в августе случилось несчастье. В одночасье погибли в автокатастрофе и отец, и мать. Самосвал, выскочивший на встречную полосу, не оставил никаких шансов на выживание водителю и пассажирке старенького Москвича, купленного когда-то по случаю. Ребенок остался со старенькой, очень больной бабушкой. Они даже на похоронах не были. Сослуживцы отца отправили в последний путь родителей Гоши.

Бабушка записала и отвела мальчика в школу, но учился он в ней всего два дня. На второй день, когда он пришел из школы, дверь оказалась запертой. Потом уже выяснилось, что утром, после Гошиного ухода в школу, бабушке стало плохо. Телефон в квартире, как ни странно, уже был. Она вызвала скорую помощь. Та, как водится, не спеша, приехала. Бригада поднялась на третий этаж и нашла дверь в квартиру открытой. На полу в коридоре, уже бездыханная, лежала бабушка, а рядом листок бумаги. В ее правой руке был зажат карандаш, которым она что-то хотела написать, но не успела. Видимо, она хотела сообщить, что внук остается один-одинешенек, чтобы люди позаботились о нем. Квартиру заперли и опечатали.

Можно сколько угодно говорить о черствости и бессердечности людей, но в данном случае трудно винить кого-то. В новостройке еще почти не было жильцов, а те, что уже заселились, не знали друг друга. В школе учителя еще не успели познакомиться со своими учениками. А кто еще мог принять участие в судьбе мальчика, неожиданно ставшего круглым сиротой? И что должен, что может сделать мальчик, неожиданно для себя оказавшийся в таком положении?

Гоша долго сидел на лестничной площадке возле своей квартиры, но никто не приходил. Потом рабочие тащили наверх чей-то шкаф, и ему пришлось посторониться. Тогда он встал и пошел в детскую библиотеку неподалеку, в которую его записал отец, когда они еще только переехали сюда. Просидел до закрытия. Потом вернулся в дом, но там все было по-прежнему. Тогда он пошел на автобусную станцию, откуда вместе с родителями он ездил однажды за город. На станции были люди, в помощи которых он так нуждался, но они не обращали на него внимания. Прижав к груди свой школьный портфель, он дремал, поглядывая на столики буфета. Голоден он был уже нешуточно. Улучив удачный момент, он взял с одного из столиков оставленный кем-то кусок хлеба, потом еще, и проспал в зале ожидания до утра.

Последующие несколько дней он провел примерно так же, курсируя между домом, библиотекой и автобусной станцией. Простудился, оголодал, дошел почти до полного изнеможения. Так не могло продолжаться до бесконечности. В один из таких дней он заснул за столиком в библиотеке. Библиотекарша подошла к нему, намереваясь выгнать, но не сделала это, поняв своим женским чутьем, что мальчик нуждается в экстренной помощи. Она увела его в подсобное помещение, где он, разрыдавшись, рассказал ей все, про погибших родителей, про исчезнувшую бабушку, про свою жизнь в последние дни.

Трудно сказать, как могли бы развиваться дальнейшие события, будь сердобольная библиотекарша здесь одна. Но с ней вместе работали еще несколько женщин разного возраста. Все вместе они накормили и вымыли мальчика, нашли ему чистую одежду. А пока все это происходило, заведующая библиотекой отправилась к начальнику отделения милиции, куда вход был дверь в дверь с этим образовательным учреждением. Заведующую здесь знали и привечали как соседку, а потому и к рассказу ее отнеслись здесь всерьез.

Первым делом мальчика определили в больницу. И не в какую-нибудь, а в районную, поблизости, сообщив главврачу все формальные и неформальные обстоятельства этого дела. Затем начальник отделения лично проследил, чтобы все было правильно оформлено в отношении квартиры. Потерять Гоша мог ее, и очень легко.

Пока Гоша лежал в больнице, начальник отделения милиции и заведующая библиотекой хлопотали об его устройстве не в детский дом, а в школу-интернат Тоже в этом же районе. Вообще, Гошино дело очень сблизило персонал библиотеки и отделения милиции. Занимались они им потом еще долго, до самого его совершеннолетия. Но это уже совсем другая история. А в больнице Гоше после всех мытарств было ой как хорошо, пожалуй, как никогда. Там он был окружен по-настоящему теплой заботой со стороны всего персонала отделения.

Жизнь же в школе-интернате вспоминалась Гоше, как дурной сон. Там его постоянно унижали и поколачивали, но он уже научился выживать в невыносимых условиях. Понял, что безобразен, и, сначала примерив, надел на себя маску хама и грубияна, оставшись внутри весьма тонким и легко ранимым человеком. Люди побаивались этой его маски. Пасовали перед ее напором, что помогало выстоять почти в любых обстоятельствах.

Когда Гоше исполнилось шестнадцать лет, он одновременно получил аттестат зрелости и квартиру, в которой с радостью поселился, испытывая счастье от долгожданного одиночества. В тот же год он поступил в институт нефтехимии. В студенческой группе держался особняком, но был уважаем сокурсниками как за способность постоять за себя, так и за отзывчивость. Летом он в одиночку отправлялся в длительные и трудные походы, которые ему были необходимы для самоутверждения. В одном из них он и познакомился с Натальей. Виктор, ее муж, не в счет. Наталья стала для него недостижимым идеалом, о котором можно было только мечтать. Большего от идеала и не требовалось. Ради нее он был готов на все. Ему было приятно терпеть ее капризы и выходки, выручать из самых разных положений, в которые она попадала. При этом она могла не обращать на него внимания. Главное, чтобы она всегда была где-то рядом, а лучше, чтобы нуждалась в его помощи.

Сидеть в тесной нише было неудобно. Тело затекло, и Гоша проснулся, встал, зажег фонарь и стал всматриваться в следы на полу. Следов от собственных кроссовок не обнаружил, зато разглядел маленькие четкие отпечатки детских или женских, босых ног, оставленные кем-то, возможно, тысячелетия назад. «К сожалению, вернуться назад по следам не удастся», – подумал Гоша и выключил фонарь. Повертел головой, привыкая к темноте, и вдруг вдалеке разглядел слегка светящийся женский силуэт. Гоша мог поклясться, что это была Наталья! Как она попала сюда!

Гоша бросился бежать за удаляющейся женской фигурой. Силуэт то приближался, то удалялся. Исчезал и возникал вновь. Он легко преодолевал то и дело возникавшие по дороге препятствия, через которые Гоше иногда приходилось переползать на четвереньках. Наконец силуэт исчез вовсе и более уже не возникал. Гоша остановился перевести дух. Чувство времени пропало тоже. Когда сердце успокоилось, Гоша опять, уже в который раз, принялся осматривать подземелье. Фонарь уже мало мог помочь. Включив его всего на пару минут, Гоша успел заметить, что потолки здесь были много выше, чем в начале пути, а коридоры шире. Что это могло значить? Возможно, ничего, а может быть, свидетельствовало, что он приблизился к центральной, главной части подземелья.

Когда снова где-то впереди показалось слабое свечение, Гоша не бросился туда сломя голову. Многократно посмотрев в разные стороны, он убедился, что источник света стоит на месте. Только после этого он пошел ему навстречу. Слабый свет сочился из пролома в толстой капитальной стене. Пролом был достаточно велик, и Гоша легко пролез в него. Помещение, в которое он попал, напоминало зал и казалось очень высоким. Воображение подсказывало, что его венчает купол, из центра которого струится слабый голубоватый свет. Свет был какой-то странный. Это не был цвет неба, звезды или какого-нибудь другого естественного источника. Кроме того, он не пропадал, когда Гоша закрывал глаза. Пытаясь проверить, не галлюцинация ли это, Гоша вернулся к пролому в стене и заглянул туда. Там свечения не было. Значит, все это ему не кажется. На полу, почти в центре зала кружком стояло семь сделанных из камня кресел. Гоша сел в одно из них. Сидеть было удобно и даже комфортно. Спать не хотелось. Наоборот, появилось ощущение, что надо думать, серьезно думать. Но, о чем?

О чем думать, нашлось сразу. Вовсе не о том, как выбраться отсюда. Ответ на этот вопрос Гоша уже знал, когда садился в древнее кресло. Выход был рядом. Наоборот, надо было думать о больших проблемных вопросах, которые ставили перед собой и те, кто занимал эти кресла много веков и тысячелетий назад, и лучшие умы современности. О человеке и человечестве, о ходе истории, о других мирах. Гоше виделись седобородые старцы, из поколения в поколение занимавшие эти кресла. Видел их боль и страдания, когда по чьей-то злой воле этот мыслительный процесс прекратился. Старцы погибли, а место, где они думали о судьбах человечества, оказалось похороненным на многие тысячелетия в недрах этого острова. Да, Дедал и его безвестные помощники были талантливыми строителями, а сочиненные в ту пору легенды надежно охранили тайну лабиринта от посягательств. Странно только, что сюда до сих пор не добрались современники, лишенные религиозных страхов.

Все эти мысли мгновенно промелькнули в Гошином мозгу и сразу вытеснились совершенно иными, странными, похожими больше на ночной кошмар видениями. Он вдруг почувствовал себя очень большим и сильным. У него сотни глаз, ушей, рук, ног и голодных ртов. Он видит мир и ощущает его через множество двуногих тел, образующих стаю. Он сам и есть стая. Где-то сзади сгруппировались самки с детенышами, старики и калеки. Оттуда исходит ощущение страха и голода. Впереди молодые самцы и самки. Азарт погони заглушил у них чувство голода. А страха они пока не ведают вовсе. Они гонят перед собой огромного зверя. Это еда, так необходимая сейчас стае. Зверь опасен. Периодически он останавливается, оседает на задние лапы, а передними отбивается от наседающей на него стаи. Мощный удар когтистой лапы настигает очередного нападающего. Он, то есть стая, ощущает мгновенный приступ острой, нестерпимой боли, который тут же сменяется еще более острыми чувствами злобы и досады. Снова и снова боль, но уже видно, что силы зверя подошли к концу.

Наконец, зверь повержен. Стая начинает долгожданный пир. Необыкновенное чувство полного единения всех членов стаи. Они одно целое. У них общие цели, у них общий мозг. Стая может все. Уже прибежали самки с детенышами и радостно рвут добычу на куски. Голод кончился, стая жива, стая будет жить, а то, что во время охоты погибли некоторые ее члены, не имеет никакого значения, ведь все они одно целое. Стая жива, пока жив хотя бы один из ее членов!

Насытившись, стая затихает, но ее мозг не дремлет, оберегая свой хрупкий покой.

Кровавый кошмар кончился, но ощущение собственного всесилия не покинуло Гошу. С одной стороны, ему хотелось как можно скорее покинуть место страшноватого аттракциона, но любопытство не давало это сделать сразу. А вдруг еще что-нибудь покажут. И действительно, перед ним снова начало разворачиваться некое действо, смысл которого доходил до него далеко не всегда.

Теперь он увидел землю с высоты птичьего полета. Поросшие лесом невысокие горы, ущелья, песчаные пляжи, морской прибой. Все это приближалось и удалялось. Становилось крупнее или мельче. Чувство полета захватило Гошу. При снижении он ощущал невесомость, как на американских горках. Хотелось за что-нибудь ухватиться, и руки сами собой судорожно вцеплялись в кресло, а ноги упирались в пол. Но это ничего не меняло. Пилот неведомого летательного аппарата закладывал один вираж за другим, то ли испытывая машину, то ли наслаждаясь полетом, а может быть, просто стремясь напугать пассажира. Потом земля, удаляясь, и вовсе пропала из поля зрения. Вместо нее внизу разметалась бескрайняя водная гладь, которая вдруг начала неумолимо приближаться. Стали видны волны, все крупнее и крупнее, а потом – удар, и наступила полная тишина и темнота, в которой Гоша чувствовал только стук рвущегося из груди собственного сердца.

Надо было немедленно уходить отсюда. Гоша понимал это, чувствуя, что с каждой минутой сдвинуться с места будет все труднее и труднее. Жесткое каменное кресло невидимыми путами привязывало к себе. Говорило: «Останься, ты еще не все увидел. Дальше будет еще интересней. Оставайся здесь навсегда».

Собравшись с силами, Гоша, наконец, встал. Он с трудом добрался до пролома в стене, через который пробрался сюда. Здесь притяжение кресла ослабло. Пробираясь через пролом, Гоша подумал, что если время столь долго смогло сохранить тайну подземелья, то, может быть, теперь это и его святая обязанность. С этой мыслью он, наконец, выбрался из зала и уверенно направился в один из уходящих из него коридоров. Через несколько сотен метров коридор уперся в вертикальный колодец. Вверху колодца виднелся кусочек светлеющего неба, украшенный несколькими звездами. Внизу царил мрак. Брошенный туда Гошей камень ударился обо что-то твердое только после нескольких секунд полета.

Выбраться из колодца, не имея альпинистского снаряжения, можно было лишь одним способом, упираясь спиной и ногами в противоположные стенки и помогая себе руками, постепенно двигаться вверх. Так Гоша и сделал. То, что у него короткие ноги и длинные руки, в данном случае оказалось на пользу делу. Стенки колодца, выложенные крупным булыжником, не оказались скользкими. Так что, хоть и изрядно намучившись, через несколько десятков минут Гоша уже был наверху и осматривал незнакомые ему окрестности.

 

Глава 13

В которой, несмотря ни на что, приключения в подземелье заканчиваются благополучно

Расставшись с Гошей у входа в подземелье, Виктор с Натальей отправились в гостиницу. Скромно поужинали в гостиничном ресторане. Наталья посетовала, что вот они тут едят, а голодный Гоша трудится в поте лица. Посочувствовал ему и Виктор. Наталья была тиха, молчалива и задумчива. Спать улеглись рано.

Проснувшись среди ночи, Виктор не обнаружил супруги рядом. Он встал, зажег свет, прошелся по комнате, заглянул в ванную. Там никого не было. Дверь в номер была заперта на ключ изнутри. Куда подевалась? Виктор лег снова. К выходкам своей жены он давно привык и не волновался. Задремал, а когда проснулся снова, Наталья мирно спала рядом. «Ведьма, – подумал Виктор, – ведьма, она и есть ведьма». Инцидент на этом и исчерпался.

Утром, наскоро позавтракав и захватив с собой бутерброды, Виктор с Натальей помчались вызволять Гошу. Они подошли к запертой двери, постучали в нее. Никто не отозвался. «Спит, как сурок, наверное», – предположил Виктор. Наталья настороженно молчала. Вместе они уселись на лавочке неподалеку, ожидая прихода рабочих. В назначенное время они появились, все четверо сразу. Открыли дверь. Свет в помещении не горел. Гоши было не видно и не слышно. Кто-то из рабочих щелкнул предохранителем на внешней стене здания. Свет загорелся, но это не прояснило обстановки.

Рабочие хмурились, но начали действовать. Один из них добежал до конца освещенной части коридора и покричал. Никто не ответил. Другой рабочий вынул из ящика несколько мотков тонкой капроновой веревки, достал противогаз и мотоциклетные очки. Видно было, что они собрались идти в лабиринт на поиски пропавшего.

Глядя на эти приготовления, Наталья занервничала. Она встала со скамейки, быстрым шагом прошлась туда-обратно по дорожке вдоль здания. Потом подбежала к рабочим:

– Подождите, – громко сказала она.

– Да чего ждать-то, – проворчал один из рабочих, – не один такой орел в этом лабиринте сгинул. Неприятностей теперь не оберешься. Просился ведь только переночевать, а сам погулять отправился. Хорошо еще, если найдем живого.

– Подождите, я вам говорю, – снова прокричала Наталья, – он сейчас появится.

Продолжая недовольно ворчать, рабочие уселись на лавочку. Все молчали. Просидев минут пятнадцать, один из них встал и сказал:

– Вы как хотите, а я пошел в полицию.

Его никто не остановил, но в это время подъехала машина, а из нее вышел грязный и исцарапанный Гоша. У всех отлегло от сердца. Рабочие успокоились, поняв, что избежали неприятностей. Теперь они, пожалуй, и распили бы ту самую бутылку, что предлагал им вчера Гоша, однако нового предложения не последовало.

Времени было в обрез. Друзья поспешили в отель забрать вещи. По пути в гостиницу Гоша, жуя бутерброды, сосредоточенно молчал. Потом, сев в машину и поняв, что в запасе есть еще час, помчались в местечко Феста, где велись раскопки древнего поселения. Успели и туда. Увидели остатки жутких лачуг, в которых ютились подданные славного царя Миноса. Все как будто сходилось. Не могли выходцы из этого поселения по собственной инициативе пойти и построить в нескольких километрах от него такой дворец. Спроектировать его могли только какие-то другие люди, обладающие иным уровнем знаний и представлений о том, как может и должен жить человек.

Оттуда отправились в порт и уже без всяких оркестров поднялись на борт грузопассажирского судна, которое должно было отвезти их обратно, на Кипр. Роскошью круизного лайнера здесь и не пахло, зато и соблазнов типа казино не было.

Усевшись в холле на пассажирской палубе, друзья принялись бурно обсуждать итоги экспедиции. Итоги, безусловно, были, но их еще нужно было осмыслить, а для этого требовалось время.

Через сутки они снова были на Кипре и коротали последние перед вылетом в Москву часы в уличном кафе на набережной, неподалеку от той гостиницы, где останавливались несколько дней назад, наслаждаясь ясным небом и южным теплом. Уже собираясь покинуть кафе, Виктор обратил внимание на мужчину, купившего в автомате бутылку какого-то напитка и пившего его из горлышка, высоко запрокинув голову. Лица мужчины видно не было, но Виктор хорошо рассмотрел его стоптанные кроссовки, мускулистые икры ног и костыли, привязанные к рюкзаку за спиной.

– Где-то я видел этого человека, – подумал Виктор, но не задержался на этой мысли, хотя образ незнакомца ему теперь запомнился. Непонятно было только, зачем здоровому человеку костыли, да еще и в сочетании с рюкзаком.

 

Глава 14

Здесь подтверждается, что мафия была, есть и будет есть

Снимки, сделанные Селиной в Москве, удались как нельзя лучше. Сеньор Джузеппе был очень доволен. Он поблагодарил девушку и стал расспрашивать о поездке в Россию. Та подробно рассказала о том, как ее приняли в историческом музее, об обстановке там, но ни словом не упомянула о произошедшем с ней инциденте на Тверской. Стыдно было. Нет, Селина не была ханжой, у нее был бой-френд и далеко не первый, знала она и о широко развитой в Италии индустрии проституции. Да что греха таить, поручения сеньора Джузеппе иногда предполагали использование ее собственного женского обаяния и не только его. Да, все это было в Италии, но делалось с соблюдением приличий или хотя бы видимости приличий. Но, чтобы вот так, – пять минут погулять по городу и быть арестованной за проституцию! Что могут подумать? Нет, об этом уж лучше молчать. Пусть это будет ее маленькой тайной.

Сеньор Джузеппе расплатился с девушкой и, оставшись один, принялся тщательно рассматривать снимки. Ничего интересного в них не нашел, но на всякий случай сделал себе копию. Раз такие люди интересуются этими снимками и платят за них большие деньги, значит, в них что-то есть. Пусть полежат. Места в сейфе хватит. Он встал из-за стола и спрятал копии снимков в сейф, написав на конверте лишь одно слово «Москва». Им предстояло пролежать там Бог знает сколько времени, пока наследники уже не в этом, а следующем веке, принимая дела, не выкинули их, не найдя в странных изображениях ни художественной, ни материальной ценности.

На следующий день снимки уже были переданы заказчику. Нетрудно догадаться, что попали они при этом в два адреса. Один – в Италии, другой – за океаном.

Те, что остались в Италии, были под большим секретом показаны многим экспертам. Эксперты в один голос твердили, что снимки содержат совершенно неизвестные науке изображения наскальных рисунков, которые могут пролить свет на многое в развитии и становлении человечества, однако, ничего более конкретного не сообщали. Между собой они, естественно, этот вопрос никогда не обсуждали, так как обещали хранить молчание, а нарушать такое обещание в Италии себе дороже. Так что авторы проекта, назовем их так, вскоре поняли, что реальных денег снимки, во всяком случае в обозримый период, не принесут, и прекратили хлопоты.

За океаном же, наоборот, не стали делать из снимков большого секрета, а раздали их большой группе специалистов из разных университетов, предложив им дать свое объяснение их содержанию. Специалисты с удовольствием принялись за работу, чувствуя, что в их руки поступил новый, совершенно не изученный материал.

Потом специалистов собрали на совещание или, скорее, на научный семинар, вели который люди в штатском, но с явной военной выправкой. Они дали высказаться всем желающим и организовали дискуссию, ведя, по сути, перекрестный допрос, постепенно формируя собственное мнение по рассматриваемому вопросу. Они тоже были специалистами, но в другой области – в криминалистике.

Ученые изучили снимки, сравнили их с известными науке, из чего сделали однозначный вывод о том, что обязаны они своим происхождением Средиземноморью. Большинство согласилось и с тем, что на снимке, получившем номер один, изображен человек, по-видимому, нашедший какое-то особенное, светящееся тело. Он же изображен на втором снимке, где найденное им тело оказалось позади его головы и создало ему светящийся ореол. На последующих снимках было видно, что человек со светящимся ореолом учит других людей делать оружие, охотиться, сажать в землю злаки, собирать урожай и сохранять его, а также многому другому. Последний снимок, содержащий сложный геометрический рисунок, был признан планом некоего, весьма большого сооружения, в центре которого находилось, а, возможно, и находится сейчас таинственная находка наших далеких предков.

Один из специалистов предложил считать, что ширина показанных на плане коридоров достаточна, чтобы по ним свободно мог пройти человек. После этого сразу стал ясен масштаб сооружения, диаметр которого оказался около тысячи метров. Однако сказать, где оно находится, к сожалению, никто не мог.

В письменном заключении экспертов было указано, что снимки, несомненно, представляют большую ценность для науки, что это не фальсификация, что к работе с ними необходимо привлечь первоисточник, читай, того, кто обнаружил эти снимки, что проведение дальнейших работ требует создания большой научной экспедиции, а для всего этого необходимо выделить солидное финансирование. В несколько завуалированной форме в ней также делалось предположение о возможности обнаружения в ходе экспедиции некоторых новых научных данных, проливающих свет на вопрос о происхождения человека, а это уже не шутка.

Шутка же заключалась в том, что неправедным путем добытая информация не позволяла просто, напрямую обратиться к тому человеку, которому наука была обязана появлением на свет этих снимков. Проще говоря, не потеряв лица, нельзя было взять и позвонить Виктору Брагину и сказать ему: «Слушай, парень, мы тут украли у тебя снимки, давай теперь вместе с ними работать. Только скажи сначала, где ты их взял». – Сделать так было нельзя. Надо было ждать момента, когда Виктор опубликует снимки или заявит о них в печати, но ведь можно его к этому и подтолкнуть!

На все эти изучения, обсуждения и заключения, конечно же, ушло немало времени. Бюрократии и за океаном хватает. Однако решение, наконец, было принято, деньги нашлись, и колеса закрутились примерно через год после описанных событий, то есть во второй половине последнего года тысячелетия.

В кабинет добрейшего сеньора Джузеппе неожиданно вошел нежданный гость. Вошел в самое неподходящее время, именно тогда, когда старику полагалась чашечка кофе и часик сладкой дремы в кресле-качалке у окна. Гость не отличался особой учтивостью. Он сразу уселся в любимое кресло сеньора Джузеппе и начал потягивать не для него приготовленный кофе. Бедный сеньор Джузеппе сразу же понял, что за птица прилетела к нему. Слушая незваного гостя и испытывая при этом глубокое унижение, он так и остался стоять посреди собственного кабинета в позе просителя.

Гость, дав понять, кто в доме хозяин, четко сформулировал свои требования. Девушка, что год назад ездила в Москву, нужна снова и надолго. Ей скажут, что, когда и где она должна будет делать. Сеньор Джузеппе должен дать задание девушке прибыть по определенному адресу в назначенное время. Все это находится в конверте, который тут же оказался на столе.

Пытаясь хоть как-то сохранить лицо, синьор Джузеппе заговорил о том, что все стоит денег. Но и здесь взять в свои руки инициативу ему не удалось. Гость не дал ему договорить, а сразу же выложил на стол еще два конверта. Побольше – для самого сеньора Джузеппе, и поменьше – для девушки.

Когда гость, наконец, ушел, сеньор Джузеппе заглянул в свой конверт. Там лежала весьма толстая пачка долларов в банковской упаковке. На сердце стало теплее. Не удержавшись от соблазна, он заглянул и в конверт, который предназначался девушке. Но там вместо денег оказался чек, выписанный на ее имя. Поняв, что тут ему ничего не светит, сеньор Джузеппе вызвал к себе Селину.

Зайдя в кабинет шефа, Селина сразу поняла, что тот чем-то глубоко расстроен, а узнав о предстоящей разлуке, умилилась. Как все-таки шеф ее любит и ценит. К концу разговора его голос окреп. Он сумел дать понять девушке, что новыми перспективами она, несомненно, обязана именно ему и должна вечно помнить его доброту, а также ей следует находить способы постоянно информировать своего благодетеля о том, что она будет делать и что из этого будет получаться. Под конец он вручил Селине чек. Написанная в нем сумма не могла не порадовать девушку.

 

Глава 15

В которой утверждается, что личное здоровье может быть предметом беспокойства окружающих

Вернувшись в Москву, Виктор с интересом узнал, что в его отсутствие музей посетила некая молодая дама, которая от имени какого-то иностранного профессора интересовалась его снимками. Виктор мог об заклад побиться, что ни с кем, кроме своих друзей и сослуживцев, вопрос о снимках никогда не обсуждал, правда, и секрета из них не делал. Так что, возможно, кто-то в случайном разговоре сообщил о них и еще кому-то. Как говорится, пути Господни неисповедимы. Но ближе ему была совсем другая версия, которую он и изложил своим друзьям. Кипр, ресторан, инвалид, отшельник, девушка. Такая вот у него выстроилась цепочка. В общем, совсем недалекая от истины и делающая ему честь как человеку, способному к анализу и обобщению.

Надо было что-то делать, и Виктор решил, что теперь просто необходимо опубликовать снимки наскальных рисунков. Он чувствовал, что просто обязан сделать это, чтобы тем самым увековечить и членов безвестной экспедиции, нашедших давным-давно эти скалы и рисунки на них и сумевших сделать прекрасные снимки, что на заре фотографической техники сделать было совсем не просто. Нужно было отдать должное и тем, кто сумел сохранить их, а потом доставить в Москву из осажденного Ленинграда. Скорее всего, людей этих уже давно нет на свете. Тем более в память о них публикация должна состояться и как можно скорее.

Виктор подготовил статью, в которой сообщалось лишь самое главное: как попали к нему в руки снимки, носитель, на котором они были сделаны, условия хранения. Ничего более. Далее шли сами снимки в первозданном виде, с небольшими комментариями. В конце статьи Виктор скромно написал, что обработка снимков ведется в лаборатории Государственного исторического музея, указав, однако, что они могут пролить свет на неизвестные страницы в происхождении человека.

Главлита теперь в стране уже не было, и Виктор без лишних формальностей передал статью в журнал «Археология», где не раз публиковался и ранее. Понимая, что из-за после-дефолтовской неразберихи в финансировании выход в свет статьи может задержаться, он на всякий случай послал ее и в международную ассоциацию археологов.

Проделав все это, Виктор немного успокоился. Долг перед прошлым был выполнен, его собственное авторство в представлении снимков научному сообществу закреплено. Руки чесались продолжить работу с ними, но для этого не было ни средств, ни возможностей. Его богатые однокурсники вряд ли могли профинансировать серьезную и длительную экспедицию по поиску первоисточников – тех самых скал, что стали сюжетом съемок безвестной экспедиции. Непросто было организовать на официальном уровне и исследования Кносского чуда, дворца и лабиринта легендарного царя Миноса.

Но это все же была мелочь. Хуже другое. Гоша заболел. По возвращении с Кипра Гоша почти сразу почувствовал легкое недомогание. Жаловаться на такие мелочи он не привык, а потому пытался перебороть хворь на ногах, к врачам, естественно, не обращаясь. Друзья видели, что Гоша чуть-чуть не в себе, но значения этому тоже не придали.

Первой тревогу, как водится, подняла Наталья, когда заметила, что Гоша уже дня три на глаза не попадался. Позвонила ему домой. Трубку никто не взял. В тот же вечер они вместе с Виктором помчались к нему домой.

Дверь долго никто не открывал, потом за ней послышались шаркающие шаги, и на пороге появился Гоша с помятым лицом, одетый в старенький тренировочный костюм, поверх которого был натянут свитер. Выглядел Гоша совсем больным и несчастным. Он медленно вернулся в комнату и прилег на диван. Гости молча уселись на стулья. Убогий интерьер квартиры дополнял унылую картину.

Ну, и что с тобой? – нарушила молчанье Наташа.

Гоша промычал в ответ что-то невразумительное. Наталья потрогала ладонью его лоб.

– Температуры вроде бы нет, – заключила она, – скажи, наконец, что у тебя болит?

– Да, ничего вроде бы и не болит, – тихим голосом выговорил Гоша, – но слабость жуткая. Еле хожу, еле говорю. На свет смотреть тошно.

Телефон у Гоши оказался выключенным.

– Может, ты просто голодный? – предположила Наталья. – Пойди, посмотри, что у него в холодильнике, – обратилась она к Виктору. Тот пошел на кухню и, вернувшись через минуту, доложил, что там шаром покати. Ничего съестного ни в холодильнике, ни на полках нет. Даже куска черствого хлеба нигде не завалялось. Как в каморке у папы Карло.

– Ладно, – решила Наталья, – будем тебя лечить.

Виктор был отправлен в ближайший магазин за продуктами, а Наталья, сунув Гоше отыскавшийся где-то градусник, принялась названивать по телефону, пытаясь найти врача. В районную поликлинику обращаться было уже поздно, вызывать неотложку вроде бы и ни к чему. Так что Наталья звонила своим знакомым, которых у нее было без числа. И вызвонила-таки. Ее знакомый терапевт согласился приехать и обещал быть никак не позже, чем через час.

Температуры у Гоши действительно не оказалось, так что, когда вскоре вернулся Виктор, соорудили чай, бутерброды и яичницу. Гоша немного поел без всякого аппетита и тут же поведал друзьям о некоторых деталях своего подземного путешествия, о которых умолчал, боясь быть непонятым. Он рассказал про призрак, увлекший его в беготню по коридорам, о таинственном помещении, слабое свечение в котором было видно сквозь смеженные веки. Не умолчал он и о том, что, побыв в этом помещении очень недолгое время, он как-то легко и сразу представил себе план всего подземелья и без труда нашел выход оттуда. Более того, он знал, что у выхода есть вертикальный колодец, куда можно легко провалиться.

К месту или не к месту Виктор вспомнил, что в ночь, когда Гоша бродил по подземелью, Натальи какое-то время, и вправду, не было в комнате. Если бы Гоша был здоров, он непременно сказал бы об этом, да еще и поехидничал насчет ее ведьминской сущности. Но Гоша был болен, и Виктор оставил ехидство на потом. Кроме того, Виктор подумал, что надо бы встретиться с Арамом Сергеевичем. Наверное, он смог бы прояснить, что за таинственное свечение мог видеть Гоша. Но встретиться с ним надо было бы всем вместе, когда Гоша поправится. Мысль же о том, что свечение могло быть причиной Гошиной болезни, ему тогда в голову и не пришла, а зря.

Приехал доктор. Никаких диагностических инструментов, кроме стетоскопа, у него, естественно, с собой не было. Он осмотрел больного, посчитал пульс, прощупал живот, простучал спину и грудную клетку. Задумчиво помолчав, он сказал, что видимых повреждений и нарушений в организме больного нет. Есть общий упадок сил, возникший, возможно, на почве какого-то эмоционального срыва. На данном этапе стоило бы попить витамины, перед едой принять что-нибудь, возбуждающее аппетит. Да, может быть, и рюмочку выпить, но никак не больше. Сдать анализы, а также проверить щитовидную железу. Чем-то она доктору не понравилась.

Виктор снова вышел из дома, чтобы отыскать дежурную аптеку и купить все, что прописал доктор. Потом еще немного поговорили, и, успокоившись, гости покинули больного. Договорились, что Гоша больше не будет выключать телефон.

В последующие дни, общаясь по телефону, Гоша говорил более или менее бодрым голосом, но лучше ему не становилось. Наталья одна поехала к нему и нашла его состояние ужасающим. Гоша сильно похудел и передвигался по квартире, держась за стены и слегка покачиваясь. Сидя дома, он, конечно, никаких анализов не сдал. Надо было укладывать его в больницу.

Наталья снова пустила в ход свои знакомства, и в тот же день Гошу увезли в больницу. Старая, давно не ремонтированная больница страдала почти полным отсутствием медикаментов и младшего медицинского персонала. Кормежка тоже оставляла желать лучшего. Но врачи были опытными, а, как известно, лечат все же не лекарства, а врачи. В первые несколько дней врачи воздерживались от комментариев. Делали всякие анализы, но обстановка не прояснялась. Более того, она скорее усложнялась и запутывалась. Наконец, заведующий отделением сказал Наталье: «Ваш больной по всем формальным показателям как будто здоров, но организм очень ослаблен. Есть небольшое подозрение на лучевую болезнь, но в очень слабой форме. Таких симптомов, какие наблюдаются у больного, она давать не может. Интересно другое, это его гормональный фон. Если бы я не видел больного, а смотрел только на результаты анализов, то мог бы вполне предположить, что пациенту тринадцать, четырнадцать лет. То есть в организме идет возрастная перестройка. Пока мы проведем для него только общеукрепляющий курс лечения и будем продолжать наблюдения, а там посмотрим».

Когда Виктор услышал об обнаруженных у Гоши признаках лучевой болезни, он снова вспомнил про Арама Сергеевича и понял, что откладывать встречу до выздоровления друга не следует.

 

Глава 16

В которой дается намек на то, что умные люди всегда в цене, а здоровье не купишь

Встреча с Арамом Сергеевичем вскоре состоялась, причем, по его инициативе. Поздним декабрьским вечером его звонок застал дома Виктора. Натальи еще не было. Арам Сергеевич сказал, что звонит уже не в первый раз, однако, не застает никого дома. Он приглашает своих новых знакомых приехать к нему на дачу на пару дней во время новогодних каникул. Виктор немедленно согласился, сказав лишь, что Гоша нездоров и приехать не сможет, а они с Натальей признательны за приглашение и обязательно им воспользуются.

Действительно, утром второго января Наталья запрягла свою зебру, как она называла свой старенький Фольксваген, и они, купив торт и бутылку шампанского, отправились за город. Арам Сергеевич очень точно расписал маршрут следования, так что через пару часов, не без труда преодолев снежные заносы на улицах подмосковного дачного поселка, они уже нажимали на кнопку звонка на калитке его дома.

Хозяева были очень гостеприимны. Они подготовили для Натальи и Виктора большую комнату во втором этаже. Поселок стоял в старом еловом лесу. Заснеженные ветви огромных деревьев смотрели прямо в окно комнаты. Густой лес и снежные сугробы не позволяли видеть отсюда забор и соседние постройки, так что казалось, дом стоит здесь один-одинешенек.

Арам Сергеевич с удовольствием показывал гостям дом. Снаружи он выглядел, как обычная большая старая дача, сложенная из толстых сосновых бревен в угол. Но внутри дом был основательно модернизирован. Окна со стеклопакетами, автоматическое газовое отопление, горячая и холодная вода на кухне, в ванных комнатах и туалетах. Хозяин с энтузиазмом рассказывал о специфике строительства экологически чистых жилищ, их отоплении, водоснабжении и канализации. Гости в этих вопросах не разбирались, а потому и не могли быть благодарными слушателями, однако Виктор заметил, что проблемы у древних и современных строителей были одни и те же.

Потом Галина Борисовна с помощью Натальи начала накрывать на стол, а Арам Сергеевич принялся жарить шашлык на уличном мангале.

– Мясо на углях – самая подходящая еда для человека, – говорил он, поворачивая исходящие соком шампуры, – через нее он, может быть, человеком и стал. Попробовал где-нибудь после лесного пожара, понравилось, вот и принялся огонь приручать, чтобы каждый день такое мясо кушать.

Виктор возразил ему:

– Все жареное мясо пробовали, и волки, и медведи, и обезьяны, однако, людьми почему-то не стали. Чего-то им всем не хватило, чтобы самим себя гастрономическими изысками баловать.

– А как же холестерин, атеросклероз и другие последствия мясной диеты? – вдыхая аппетитный аромат жарящегося мяса, поинтересовалась Наталья.

– Ну, это уж каждый для себя решает, что есть и чего не есть, – ответил Арам Сергеевич, – конечно, нельзя не прислушиваться к рекомендациям современной медицины. Но, когда я узнал, что все эксперименты по исследованию процессов образования бляшек в кровеносных сосудах велись на кроликах, то сильно усомнился в результатах. Кролики животные травоядные, а их заставляли есть мясо. Как-то не гуманно это. Вот и результат получили, – кроликам мясо противопоказано, как будто это не было ясно с самого начала. Человек же всеядное животное. Его организм приспособлен к потреблению мясной пищи. Ему, на мой взгляд, мясо есть можно и нужно.

Делал свою работу Арам Сергеевич споро, ловко и привычно, так что вскоре дымящиеся, вкусно пахнущие аппетитные куски сочного мяса уже лежали на большом блюде в окружении свежих и маринованных овощей. Кушать все это надо было быстро, пока не остыло, так что все сразу уселись за стол. Арам Сергеевич разлил по бокалам вино и очень удивился, когда Виктор предпочел вину квас. Наталья же от вина не отказалась.

Шашлык был съеден быстро, а грязные тарелки убраны. Арам Сергеевич внес в дом и поставил на стол добродушно урчащий самовар, который придал чаепитию особый, ни с чем не сравнимый уют. Теперь можно было и поговорить.

Арам Сергеевич рассказывал о тех городах и странах, которые они с женой посетили во время круиза. До него им практически никогда не приходилось выезжать за границу. В советское время это было почти невозможно. Удалось съездить лишь в Болгарию и Польшу по туристическим путевкам. Потом, уже после 1991 года, они побывали в Греции и в Испании. Круиз же позволил им познакомиться со всем Средиземноморьем. Как и раньше, на корабле, Галина Борисовна, слушая мужа, больше помалкивала, однако, когда речь зашла о Венеции, оживилась и стала говорить о ней сама. Этот уголок Италии понравился ей больше всего. Еще она с большим пылом говорила об испанском городе Толедо, который запомнился ей своим неприступным видом и старинным внутренним убранством. Больше всего ее в этом городе поразило то, что значительная часть его населения сохранила во время почти шестисотлетнего мусульманского владычества христианскую религию.

В ходе разговора выяснилось, что у хозяев двое взрослых детей. Сын и дочь. У каждого из них уже есть свои дети. Но живут все они за границей, а в Москву наезжают лишь иногда, по делам да родителей повидать.

– Дети должны жить там, где им хочется, где им хорошо, – говорила Галина Борисовна, – а нам и тут неплохо. Муж продолжает работать, да и я кое-что делаю.

Что делает Галина Борисовна, она не уточнила, а спрашивать ее об этом никто не стал. Разговор переключился на Гошу. Наталья в красках рассказала, как он обследовал подземелье, чуть не потерялся в лабиринте, нашел таинственное, светящееся помещение, еле выбрался оттуда и, наконец приехав в Москву, заболел и болеет до сих пор.

Арам Сергеевич начал расспрашивать о деталях Гошиного пребывания в светящемся помещении. Сколько времени Гоша там находился, откуда шел свет, далеко ли он был от его источника. Все это было примерно известно Виктору и Наталье, так что они смогли вполне толково ответить на поставленные вопросы.

– Да, пожалуй, мы действительно имеем дело с радиацией, – заключил Арам Сергеевич, выслушав их, – не только с радиацией, но и с флюоресценцией, поскольку сами радиоактивные лучи невидимы. Но есть достаточно много веществ, которые под воздействием радиации начинают светиться. Фосфор, например. Небольшое добавление в него радиоактивного вещества, превращает его в светящуюся краску. Ею очень широко пользовались в середине нашего века. Наносили на стрелки и циферблаты авиационных приборов, часов, использовали и в других случаях, когда что-то надо было обязательно увидеть в темноте. Потом этим перестали пользоваться, так как поняли, что радиация влияет на человеческий организм даже в малых дозах. Никто от этого, похоже, не умирал, но и статистика заболеваний не велась, хотя влияние радиации на биологические организмы и является объектом пристального внимания науки с тех пор, как Пьер и Мария Кюри открыли эффект радиоактивности.

– Немного удивляет то, что Гоша видел свечение и с открытыми, и с закрытыми глазами, но тут, возможно, сработал совсем другой эффект. Попробуйте некоторое время смотреть на горящую лампочку, а потом закройте глаза. Зрачок на несколько секунд запоминает яркое пятно. Потом оно исчезает. Может быть, если бы Гоша подольше посидел там с закрытыми глазами, свечение пропало, – продолжил он.

Потом Арам Сергеевич еще много чего рассказывал о радиации. Например, что семена растений, активированные слабой дозой радиации, имеют лучшую всхожесть и дают большую урожайность. Большая доза радиации убивает живое существо. Это хорошо известно, но как влияют на него малые дозы, известно плохо. Среди оставшихся в живых после атомной бомбардировки японских городов Хиросимы и Нагасаки число долгожителей оказалось существенно больше, чем в целом по стране. Большую же дозу Гоша получить за то короткое время, что он провел в подземелье, просто не мог. Так что, скорее всего, его организм получил серьезную встряску, но он ее переборет, и все может выйти даже к лучшему.

Во время вечерних разговоров несколько раз принимались пить чай и кофе. Арам Сергеевич с Натальей пропустили по паре рюмочек хорошего коньяка. Все это время Наталья была паинькой, а по лицу ее блуждала какая-то таинственная улыбка. Наслушавшись разговоров о призраках, радиации и флуоресценции, она уже ясно представляла себе, какой фурор произведет в своем театре Духа, когда по залу начнут летать призраки, а потом, нисходя на сцену, будут играть на гитаре и петь не своим голосом.

В эту ночь она снова покидала супружеское ложе. Полная луна и чистый морозный воздух манили ее. В конце концов, она же действительно была ведьмой. А ведьмы больше всего ценят свободу.

На следующее утро гости собрались уезжать, но Натальина зебра на это никак не соглашалась. После ночного мороза аккумулятор отказывался крутить стартер. Арам Сергеевич моментально решил проблему. Он вынес из гаража небольшой прибор с длинными проводами. Подключил их к аккумулятору и мотор как миленький сразу завелся. Но зебра продолжала упираться, зарываясь задними колесами в снег. Пришлось толкать машину до самого выезда на проезжую дорогу. Там она обрела свою обычную резвость, поняв, наверное, что Виктор с Натальей едут к Гоше.

К концу декабря состояние Гоши на время стабилизировалось и, казалось, уже не вызывало прежнего беспокойства. Он продолжал оставаться в больнице, но его скорее наблюдали, чем лечили. Выглядел он теперь, как прежде или почти как прежде. В его облике что-то неуловимо менялось. Неуловимо для Виктора. Наталья же заговорила об этом еще тогда, когда Гошу только отправляли в больницу. Ей казалось, что у Гоши изменился рисунок лица. Оно стало чуть менее скуластым, нос выпрямлялся, а нижняя челюсть выдвинулась вперед. Ничего этого Виктор не видел и посмеивался над Натальей, говоря, что она выдает желаемое за действительное.

Объективным же было одно. Гоша внешне продолжал худеть, но его вес при этом оставаться постоянным и даже чуть-чуть увеличивался. Что это могло значить, никто не задумывался. Да и улучшение его состояния в одночасье оказалось фикцией. В один прекрасный день выйдя из дома за хлебом, он упал по дороге и снова оказался в больнице.

Опять оказавшись в больнице, Гоша быстро адаптировался к местным условиям и распорядку. В шесть утра в палату вбегает медсестра и сует каждому по термометру. Потом врачебный обход. Возглавляет его заведующий отделением, пожилой солидный мужчина в безупречном белом халате и начищенных до блеска черных туфлях. Халаты и обувь остальных врачей оставляют желать лучшего. Потом завтрак. Ходячие больные спешат в столовую. Лежачие ждут, когда им принесут. Тем, кому назначены процедуры, завтрак не полагается. Кого-то увозят на операцию, кого-то привозят с операции и из реанимации. Все происходит буднично и спокойно. Большинство больных покорно принимают свою судьбу.

Обед прекращает больничную активность. Врачи, кроме дежурных, расходятся по домам или идут на какую-нибудь другую работу. Вторая половина дня проходит в больнице тихо, за исключением лишь экстренных случаев, когда откуда-то прибегает реанимационная бригада и больного увозят. На время или навсегда. В это время ходячие больные смотрят телевизор или общаются между собой. Лежачие, как правило, этого лишены. После ужина больничные обитатели забываются тяжелым сном, прерываемым изредка чьими-то криками и суетой.

Гоша занимал промежуточное положение между лежачими и ходячими больными. То есть в туалет и в столовую, держась за стеночку, он добирался сам. На процедуры старался тоже отправляться самостоятельно, сестрам часто надоедало смотреть на его страдания, и они старались уложить его на каталку, на которую он смотрел с отвращением. В остальное время Гоша лежал, стараясь не двигаться. Неподвижность позволяла ослабить, а иногда и полностью изгнать мучившие его боли. Когда боль пропадала, на смену ей приходили мысли, и он полностью отдавался им. Силы таяли, и Гоша не сомневался в том, что умрет в самое ближайшее время. Эта мысль не вызывала у него никакого протеста. Умрут все. Рано или поздно. Так почему не сейчас? Не хочется сейчас, так и потом вряд ли захочется. Особой разницы не видно, а стало быть, не стоит и особенно заморачиваться на эту тему. Будь, что будет.

Запретив себе думать о близкой смерти, Гоша увлекся обдумыванием того, что ему удалось увидеть и почувствовать в таинственном подземелье. Ну, то, что погас свет, это, конечно, случайность, в этом никто не виноват. Не удалось сразу вернуться назад. Что же, в темноте было легко ошибиться, зайти не в тот коридор. На то он и лабиринт. Но кто и зачем вел его потом в зал со светящимся куполом? Ясное дело, что это было какое-то древнее святилище. Туда приходили древние жрецы, сидели там. Им, наверное, тоже являлись видения. Они пользовались ими. Зачем? Для пророчеств, а может быть, для поиска решений в повседневной жизни. Жаль, что он не остался там подольше. Может быть, ему удалось бы понять, для чего существует эта штука.

Раз за разом прокручивая все это в своем мозгу, Гоша не находил ответов. Он понимал, что именно подземелье стало причиной его болезни, но не жалел об этом. Если бы у него была возможность, он с радостью отправился бы туда снова. Любопытство или любознательность оказывались выше страха смерти. Тем более, что в его видениях гибель тела не была концом существования. А если так оно и есть? Человечество живо, пока жив хотя бы один человек, а каждый человек жив, пока живет человечество. Слишком просто. Так не может быть. Слабость давала себя знать, мысли начинали путаться со сном, который сам постепенно начинал переходить в видения. Некоторые из них повторялись с небольшими вариациями.

Видения приходили к нему не совсем сами. Их надо было вызывать. Гоша понял это не сразу, а, поняв, начал искать способы делать это побыстрее и почаще. Оказалось, что лучший способ вызвать видение заключается в том, чтобы постараться в течение хотя бы очень короткого времени ни о чем не думать. Прекратить мыслительный процесс было трудно. В голове постоянно крутились разные мысли и мыслишки. Однако, когда это, наконец, удавалось, видения появлялись и были зачастую захватывающими. Они отгоняли боль, позволяли забыть о ней.

В первом своем видении Гоша увидел себя лежащим на возвышении под навесом, с крыши которого свисали ветви какого-то вьющегося растения. Поблизости находились еще несколько человек. Они о чем-то переговаривались между собой, поглядывая иногда на него. И тут он заметил странную вещь. Оказалось, что его собственное я вовсе не принадлежит телу. С равным успехом он видел себя и своими, и их глазами. Он видел окружающее пространство глазами еще каких-то людей, находящихся, по-видимому, весьма далеко отсюда. Наверное, так может видеть мир человек, сидящий за режиссерским пультом и управляющий работой множества телевизионных камер.

Смотреть на мир сотней пар глаз оказалось много интересней, чем пользоваться только своими собственными. Осваивая новую для себя способность смотреть на мир с разных точек зрения, Гоша увидел, что навес с его телом расположен во внутреннем дворе достаточно большого здания, окруженного высокой, причудливо изогнутой стеной со множеством ниш. Само же здание выстроено на высоком холме, с которого открывается вид на окрестности. Леса, поля, дорога, сбегающая с холма, где стоит навес, под которым лежит его тело. Дорога ведет в город, что стоит на высоком берегу реки. Чем дальше от холма, тем меньше глаз, через которые можно смотреть на мир. Но людей в городе много, и он начинает понимать, что не все они одного рода или племени. Смотреть на мир удается только глазами того племени, к которому принадлежишь сам.

Что-то начинает происходить под его навесом. Он опять видит со стороны свое тело и начинает понимать, что оно должно умереть сегодня, обязательно до захода Солнца. Никого это не тревожит и не огорчает. Просто пора. Время пришло. Тело отработало свой срок, с ним пора расстаться. Более того, вечером будет праздник, праздник прощания со старым телом, которое предадут огню.

Видение вдруг пропало. Гоша увидел себя бредущим по больничному коридору. Пол под ногами качнулся. Он упал и потерял сознание. Снова очнулся Гоша в реанимационной палате. Вокруг него хлопотали врачи. Как здесь душно и скучно. Надо как можно скорее снова вызвать видения, уйти в них, раствориться. Теперь это уже удается без труда.

На храмовой горе хрипло и тревожно ударил большой колокол. Его грозный рык пронесся над поросшим лесом предгорьем, подняв в воздух стаи птиц, пересек излучину реки и ворвался в расположившийся на ее высоком берегу город. В ответ старшему товарищу суетливо и вразнобой зазвонили городские колокола. Тревожно оглядываясь по сторонам, торговцы на рыночной площади начали спешно закрывать свои лавки. Покупатели, подхватив товар, не мешкая, разбегались по домам, где домочадцы уже закрывали ворота, калитки и ставни на окнах.

Колокольный перезвон означал, что из храма в город к Верховному Владыке направился один из семи жрецов Внутреннего круга. Никто под страхом смерти не должен был видеть его лица, что и было причиной смятения горожан. Было в лицах жрецов что-то ужасное или взгляд постороннего мог повредить им, никто толком не знал, но стража внимательно следила за тем, чтобы при появлении в городе жрецов улицы были пусты. Да и сами стражники стремились заблаговременно убраться с дороги от греха подальше. Запрет касался и их. К счастью, жрецы редко посещали город, в то время как горожане, наоборот, тянулись к храму. Специально для них в его стенах были сделаны многочисленные глубокие ниши, куда каждый мог зайти и, не подвергая себя опасности, обратиться к жрецам со своими проблемами. Ответы не заставляли себя ждать.

Одновременно с ударом большого колокола в стене храма отворились ворота. Из них на дорогу в город выступила небольшая процессия. Ее центром был тот, чье лицо, спрятанное в глубине капюшона, должно было оставаться тайной для всех. Со всех сторон его окружали солдаты храмовой стражи, чей вид внушал ужас каждому, включая и городскую стражу. Об их силе и бесконечной преданности жрецам Внутреннего и Внешнего круга в городе ходили легенды.

Жрец Внутреннего круга, глубоко погрузившись в свои мысли, шел молча, видя из-под капюшона только ноги идущих впереди солдат. Мысли его не были веселыми, да и предстоящая ему миссия не предвещала ничего хорошего. Нельзя было так рано идти на разделение власти на духовную и светскую. Не пришло время. Хотели сделать как лучше. Считали, что светская власть всегда будет подчиняться духовной, но прошло всего с десяток лет, и она уже хочет быть самостоятельной. Ищет способы, как устранить со своего пути храм. Наверное, это можно было предвидеть, но будущее даже жрецам всегда видится смутно, тогда как прошлое – все как на ладони. У светских же властителей, не говоря уж о народе, нет памяти о прошлом. Поэтому им не виден ход эволюции человека и общества, в котором он живет. Они живут только настоящим, сегодняшним днем, текущей минутой, секундой. Это делает их алчными. Им всего мало. Они уверены, что завтра все будет так же, как было вчера. Им невдомек, что общество еще не окрепло, что мы с трудом за сто с небольшим лет обжили крохотный островок суши на этой огромной планете. Начни мы все это на материке, не факт, что у нас были бы такие успехи. Там неизмеримо больше крупных диких животных, которые на самых первых шагах развития маленькой и слабой колонии двуногих съели бы ее в прямом смысле слова.

Ум позволяет обрести силу, без которой схватка с дикой природой обречена на провал. А еще нужно время. Много времени. Сейчас нас всего тысячи три. Из них высшим знанием обладают лишь жрецы и те, кто готовится ими стать, а их меньше двух сотен. Еще пятьсот-шестьсот кое-как научились говорить и думают, что они уже люди, а остальные, рабы, доставляемые с континента, бессловесные твари. Научить их можно только самым простым вещам. Например, перетаскивать камни. Они и нужны только, чтобы рожать детей, некоторые из которых смогут научиться говорить. Похожими на людей они становятся только в пятом-шестом поколении. Именно похожими. Могут понимать приказы, что-то сами сказать. Чтобы стать настоящими людьми, им потребуются еще тысячи лет. И то не факт. У них нет наследственной памяти, а значит, они всегда будут жить сегодняшним днем. Всеми ими правит Верховный Владыка, поставленный во главе народа жрецами. И здесь ошибка. Верховным Владыкой надо было ставить человека, настоящего жреца Внутреннего Круга, а не научившуюся прилично говорить обезьяну. Вот он и его приближенные хотят теперь отобрать у жрецов власть. И все это происходит в то время, когда над островом нависла угроза гибели. Проснулись могучие подземные силы. Начал куриться вулкан в горах. Если произойдет извержение, все могут погибнуть. Надо понимать ситуацию, объединяться в борьбе за выживание, а не вступать в ненужные распри, когда все поставлено на карту. Как трудно и долго создавалось все это видимое благополучие, и как легко и быстро все может быть уничтожено! Надо все это суметь объяснить Верховному Владыке. Не враг же он самому себе.

С этими мыслями Жрец Внутреннего Круга вступил в город и вскоре оказался у дверей самого большого дома на центральной площади, где его уже ждали. В дом он вошел один.

Трудно сказать, как проходила беседа между Верховным Владыкой и жрецом Внутреннего Круга, но через некоторое время она закончилась. Хозяин вежливо проводил гостя к выходу из дома, ведущему в сад. Тот вышел и, не встретив храмовой стражи, начал спускаться по лестнице. На лестничной площадке ему под ноги выкатился шут. Не поднимая головы, шут начал раскручивать на площадке цветной волчок. По мере раскручивания волчок стал издавать меняющий тональность звук. Чтобы лучше рассмотреть игрушку жрец ниже обычного склонил голову не замечая, что сзади к нему крадется человек с занесенным над головой мечом. Волчок взял самую высокую ноту, и в этот момент меч опустился. Однако голова жреца не скатилась с плеч. Меч пронзил пустоту, чиркнув острием по камню лестницы, а шут со страхом и удивлением смотрел на то, как согбенная фигура жреца медленно тает в воздухе. Если бы он повернул голову в другую сторону, то увидел бы жреца выходящим из сада, но мог и не узнать его. Жрец сбросил с себя халат с капюшоном, а под ним обнаружились не подобающие его сану доспехи и оружие.

В это же время к воротам храма подошел большой отряд городской стражи. Командир отряда, сам ужасаясь своей наглости, застучал древком копья в ворота и потребовал, чтобы его впустили внутрь. Как ни странно, ворота распахнулись. В проеме появился жрец Внутреннего Круга в обычном для его сана балахоне, но с откинутым капюшоном. Большинство солдат отряда немедленно пали ниц, но несколько из них, повторяя заученные движения, опустили копья и бросились к воротам. Тогда жрец поднял руку, из которой на нападавших с громом и треском вылетела серия молний. Копьеносцы упали как подкошенные, чтобы уже больше никогда не встать.

Жрец опустил руку и произнес:

– Все кто выполнил ритуал при виде меня, пусть идут с миром. А ты, командир, иди за Верховным Владыкой. Придете сами, умрете легко, нет – так не взыщите.

Ворота медленно закрылись.

Подходы к храму снова опустели, и с дерева спустился мальчик – единственный свидетель всего произошедшего здесь. Одетый в подпоясанный веревкой бесформенный, неопределенного цвета балахон с откинутым капюшоном, он, пугливо озираясь по сторонам, побежал к тому месту, где был ведомый только мальчишкам тайный лаз, ведущий внутрь храма.

 

Глава 17

Из которой становится ясно, что забота о друге – ведущая черта характера истинного россиянина как в столице, так и в глубинке

Дома Наталья изводила Виктора постоянными причитаниями по поводу Гоши. «Почему ты ничего не делаешь! Твой друг тает на глазах…» – и так далее, так что со временем Виктор начал ощущать чуть ли не собственную вину как за поход в подземелье, так и за неспособность врачей справиться с недугом. Но Наталья вдруг утихла. Так всегда происходило с ней, когда ее посещала какая-то новая идея. На этот раз ее идея заключалась в том, чтобы обратиться за помощью к знахарям, колдунам, в общем – к альтернативной медицине. В доме стали появляться странные личности, которых Наталья одного за другим выпроваживала. Она и сама ездила к ним, звонила по телефонам, копалась в Интернете. В общем, развила бурную деятельность.

В один из таких бурных дней, придя вечером домой, Виктор застал свою жену готовой к отъезду. Наталья стояла в прихожей перед зеркалом в белой меховой шубке, туго перетянутой в талии широким красным поясом. Красными были у нее сапоги, шапка и большая дорожная сумка.

– Проводи свою Снегурочку, – как-то уж очень серьезно произнесла она, – уезжаю в Сибирь к известному народному целителю.

Отговаривать Наталью от чего бы то ни было бесполезно, так что Виктор молча подхватил ее сумку. По дороге в аэропорт Виктор все же попытался выяснить, куда она отправляется. Оказалось, что точного адреса она и сама не знает. Летит в Екатеринбург. Оттуда должна добраться до районного центра километрах в пятиста от города, а там видно будет. Целитель живет где-то в тайге, у черта на рогах.

– Короче, летишь на деревню к дедушке, – подытожил Виктор, – ну что же, счастливого пути, Снегурочка!

Появление Снегурочки на вокзальном перроне уездного городка ажиотажа не вызвало. Дело было глубокой ночью, и народ мирно спал. Может быть, если бы его заранее предупредили, то, за неимением иных развлечений, народ бы и поступился сном, чтобы поглазеть на столичную диву. Но никто не удосужился позаботиться о рекламе события, и глазел на нее лишь дежурный милиционер, вышедший к приходу поезда из помещения вокзальной кассы, где коротал время, заигрывая с кассиршей, да и еще один дежурный, дежурный по станции. Пассажиры, сошедшие с поезда, не в счет. Не выспавшиеся в поезде, они спешили по домам. Так что внимание Снегурочке оказали лишь таксисты, что ждали поезда как манны небесной. Они наперебой предлагали ей свой транспорт, старенькие Волги, Москвичи, Жигули и даже невесть как попавший сюда Мерседес. За годы становления капитализма эти семейные экипажи и здесь переквалифицировались в такси, дабы поднять благосостояние бывших советских граждан. Практичная Наталья, однако, от роскоши Мерседеса уклонилась и выбрала себе скромную Ниву, спросив у хозяина, оба ли моста у машины подключены к раздаточной коробке. Хозяин же, подивившись осведомленности дамы в автомобильной технике, заверил ее, что машина – зверь, преодолеет любое бездорожье. После этого Наталья гордо села в машину, приветственно помахав рукой в ярко красной перчатке остальным водителям.

Машина отъехала от вокзала и почти сразу же остановилась. Оказалось, что гостья сама не знает, куда ехать. Наталья принялась объяснять водителю, что прилетела из Москвы в Екатеринбург, потом пересела на поезд, чтобы добраться сюда, в этот город, где поблизости, в лесу живет в одиночестве безвестный народный целитель. Отправляясь в дорогу и не имея адреса, Наталья рассчитывала на такой разговор с местными жителями и оказалась права. Водитель действительно знал о существовании целителя, правда, сам его никогда не видел. Тут он пригорюнился, честно сказав гостье, что на его машине добраться туда в зимнее время года ну никак невозможно из-за снежных заносов. Ехать надо километров пятьдесят до леспромхоза. Туда два раза в неделю ходит большая машина Урал, на котором стоит КУНГ. Что такое КУНГ Наталья не знала, и водитель терпеливо разъяснил ей, что это кузов универсальный нормального габарита, а проще говоря, домик на колесах, в котором есть даже дровяная печка, чтобы едущие в нем люди могли в пути согреться. Габарит у КУНГа и вправду оказался нормальный, человек двадцать входит, если поплотнее усесться. Урал ходит в леспромхоз раза два в неделю от центральной площади. Там про это объявление весит. И стоит это удовольствие всего ничего, так что он, владелец Нивы, сегодня в пролете, так как до центральной площади от вокзала рукой подать.

Наталье повезло. Машина шла в леспромхоз именно в этот день. Получил сполна и водитель Нивы. Оставшиеся до отхода Урала полтора часа Наталья оставалась его гостьей. За это время она узнала о городе, его окрестностях, да и о районе в целом, наверное, все, что только о нем было известно. Приятного и радостного в этой информации было мало, а может, и не было вовсе, зато грустного, гнусного и противного хоть отбавляй.

Пассажиры Урала – четыре дородные тетки с корзинами и мешками и два мужика, багаж которых, очевидно, помещался в их карманах, с интересом воззрились на красно-белое чудо, забравшееся в кузов.

«Чужая», – одновременно и с неприязнью подумали они все, и тяжелая, липкая тишина разлилась в ледяном воздухе промерзшего за ночь КУНГа.

Отношение к себе Наталья чувствовала, что называется, спинным мозгом, да и реагировать на него умела – позавидуешь. Минут через пятнадцать обстановка в КУНГе сменилась на противоположную. Сперва Наталья, усевшись на жесткую скамейку лицом к остальным пассажирам, произнесла монолог, суть которого воспроизвести невозможно. Он мог быть произнесен только ею, только здесь и только в то время, когда был услышан. Иначе никак и не могло быть. Реакция же слушателей, как и первая, при ее появлении, была синхронной: сумасшедшая, несчастная, добродетельная, самоотверженная. И все это за несколько минут, по прошествии которых женщины стали считать гостью своей ближайшей родственницей или подругой. Мужики же, хоть и весьма пожилые и не совсем трезвые, вдруг почувствовали себя молодыми и по уши влюбленными молокососами. Так что победа была полной, и, когда часа три спустя Урал, наконец, добрался до цели, отблески ее славы распространились на всех, кого довелось Наталье встретить в маленьком поселке.

Урал, небывалая честь, подвез Наталью прямо к избе, где жил Кузьма Авдеич, человек уважаемый и в какой-то степени в этих краях известный. К моменту ее приезда в избе уже была одна гостья – соседка, Глафира Петровна. Встретил ее Кузьма Авдеич весьма сурово:

– Ну, чего опять притащилась, на всех водички-то и не напасешься. Я же тебе неделю назад целый лишний литр дал, – горячился хозяин.

– Дал, дал, спасибочки, – не спорила с ним Глафира, – так ведь мало нам на двоих-то со стариком. Сам знаешь, по стакану в день на каждого надо, а меньше и толку не будет.

– Всем мало, да зиму никто не отменял, как за водой-то ехать? Ладно уж, налью чуток, раз пришла, – сменил Кузьма гнев на милость, – чем поклонишься-то, старая?

– На вот, яичек десяток принесла, свежие, только что из-под курочки. Возьми, не прогневайся, – смиренно отвечает Глафира, разворачивая полотенце и выкладывая на стол яйца.

– Ну и жадина же ты, Глашка, не могла что ли пару десятков прихватить? – возмущается Кузьма, но идет в кладовку и тут же возвращается с литровой пластиковой бутылкой.

Теперь возмущается Глафира: «Совсем оборзел, капиталист несчастный! За десяток яичек – литр воды поганой. Ты бы еще снегом наладился торговать. Пять литров неси, старый».

Беззлобная перепалка эта, видно, была привычным делом для ее участников. Своего рода развлечением, наверное, она могла бы продолжаться еще долго, но тут в горницу влетела жена Кузьмы Авдеича, Екатерина Федоровна, и заголосила:

– Кончайте базар, к тебе, Кузьма, баба из самой Москвы! Ты иди, Глаша, иди, – слегка подтолкнула она соседку к выходу, одновременно вручая ей пятилитровый баллон с водой.

Подхватив баллон и бутылку, Глафира Петровна выскочила в сени и там носом к носу столкнулась с московской красавицей. Поклонилась ей и открыла захлопнувшуюся было дверь в горницу не столько из вежливости, сколько из желания получше рассмотреть гостью. Будет, что рассказать. Ну надо же так одеваться!

Наталья мгновенно схватила обстановку в горнице. Екатерина Федоровна со сложенными на груди большими натруженными руками, Кузьма Авдеич в потертой меховой безрукавке, лампочка без абажура, свисающая с потолка в центре комнаты, стол с раскатившимися по нему яичками, стул перед ним с привязанной веревочкой к спинке подушечкой. На него Наталья и села, не дожидаясь приглашения.

– За водой, что ли, из Москвы? – в изумлении прошептал, пристально глядя на гостью, Кузьма.

И тут Наталья поняла, что чуть было не сделала роковую ошибку. Она еще не добралась до цели. Этот человек не целитель, как его рекомендовал таксист и пассажиры КУНГа. Он посредник. Он торгует водой. Целитель не торгует, он совсем другой. Он где-то рядом. Не спуская глаз с морщинистого лица Кузьмы, Наталья потянулась к сумке и начала выкладывать на стол пудреницу, зажигалку, тюбик с губной помадой, кошелек, еще какие-то безделушки. Наблюдая за ее манипуляциями, Кузьма Авдеич тихо заговорил:

– Водичка моя, она с болотного ручья, полезная, все знают. И беру за водичку недорого. Ее ж привезти надо, а путь не близкий. Он про водичку знает, я для людей стараюсь.

Наталья сбросила со стола в сумку все выложенные на него предметы. Облегченно вздохнула, улыбнулась и сказала:

– Я приехала из Москвы к нему. Отвези меня сегодня же. Растерянность, которую ощутил Кузьма Авдеич при виде гостьи, мгновенно прошла. Он снова, хоть и не полностью, ощутил себя хозяином положения, хотя четко понял, что ехать придется. Можно лишь поторговаться, но недолго. Торговаться, однако, не пришлось. Гостья сама назвала цену, от которой у старика захватило дух, – сто долларов! Вот это да. Таких денег здесь отродясь никто в глаза не видел. Но старик не оплошал: «Сто десять! – восхищаясь собой, выкрикнул он». Гостья молча кивнула головой, а Екатерина Федоровна тихонько ойкнула.

Началась предотъездная суета. Кузьма Авдеич пошел запрягать лошадь. Время было уже не раннее, только-только добраться до темноты. Екатерина Федоровна же занялась подбором одежды для гостьи. В ее московских нарядах в сибирских просторах долго не протянешь. Скоро нашлись валенки, ватные штаны, носки толстой вязки из козьей шерсти, бараний тулуп, теплый платок на голову. Все это не совсем по размеру, но на раз сойдет. Облачившись во все это, Наталья совсем потерялась, стала похожей на местных баб. Как уж она теперь себя называла и не узнать, но вела себя уже не по-московски. С Кузьмой они теперь были на ты, как старые соседи.

– Перетяни тулуп поясом, – поучал Наталью Кузьма, протягивая ей не то веревку, не то кусок отслужившей свое вожжи, – чтоб ветер не пробирал. И Наталья послушно выполняла его указания.

Напоследок, когда Наталья уже забралась в маленькие легкие санки, Кузьма протянул ей старый однозарядный карабин и насыпал полные карманы патронов.

– Волков отгонять будешь, – пояснил он. Свой карабин он привычно пристроил на плечо. Наталья улыбнулась шутке, но карабин взяла. При случае она бы с удовольствием покрасовалась перед сельчанами меткостью стрельбы, но сейчас не до того было.

Тронулись в путь, когда Солнце уже перевалило за полдень, но Кузьма на этот счет не беспокоился. Погода стояла ясная, снегопад не предвиделся, да и зимняя дорога много короче летней, если ехать не в объезд через броды, а напрямик, по руслу замерзшей реки.

За поселком, у берега реки дорога кончилась. Кузьма сошел с санок. Наталья последовала за ним. Вместе они помогли лошадке спуститься на присыпанный снегом лед. Вот тебе и дорога. Если бы не попадающиеся местами снежные заносы, то получше асфальта, пожалуй. Свежие подковы позволяли лошадке на бесснежных местах переходить на рысь.

Выросшая в большом городе Наталья впервые в жизни по-настоящему встретилась с нетронутой человеком природой, что вызвало в ней непередаваемую гамму чувств. Будь на то время, она постаралась бы разобраться в них. Но времени хватало только на дорожные впечатления, а никак не на анализ и, тем более, не на обобщение.

Когда в конце пути въехали в лес, Наталья уже порядком утомилась, но успела почувствовать себя в сказке. Может быть, про Снежную королеву, а может, и про самою себя. Сказочной была поляна, на которой стояли занесенные снегом домики. Сказочным показался ей и дом, в который они вошли, открыв дверь без стука и без ключа.

В доме оказалось неожиданно тепло, хозяин отсутствовал, Кузьма распрягал лошадь, и предоставленная самой себе Наталья начала прихорашиваться. Она размотала пуховый платок. Сняла с себя тулуп, ватные штаны и валенки, и, оставшись лишь в красном тренировочном костюме и теплых носках, принялась причесываться, подкрашивать губы, ресницы и брови. Так что, когда Кузьма, обслужив лошадь, вошел в дом, на него снова смотрела таинственная незнакомка. Однако на этот раз Кузьма ее чарам не поддался и даже чуть прикрикнул на нее: «Нечего рассиживаться. Накрывай на стол. Сейчас хозяин придет».

Наталья быстро справилась с поставленной перед ней задачей, благо никакой особой посуды в доме не было. Только миски, кружки, солонка, доска под привезенный с собой хлеб. Тонко нарезала сало. Положила в миску маринованные огурцы, помидоры, чеснок. Думала, что на столе вот-вот появится бутылка. Закуска в самый раз под водку. У нее самой в сумке было припасено кое-что, однако, решила не спешить и правильно сделала, а то могла бы и все испортить.

Сам же Кузьма, растопив печь, начал снаряжать самовар, оставив его до поры в сенях. Вернулся в горницу, зажег все три керосиновые лампы. При этом, чуть пошипев и потрещав, заговорил радиоприемник.

Раздался приближающийся собачий лай, а вслед за ним хлопнула входная дверь. В горницу вошел хозяин. В неровном свете стоявших на столах керосиновых ламп он показался Наталье человеком огромного роста. Не удивившись гостям, он представился Наталье:

– Олег Романович, – сказал он, – садитесь за стол, проголодались, наверное.

Только когда он произнес эти слова, Наталья поняла, как она голодна. Поняла она и то, что разговор с Олегом Романовичем будет простым. Ломаться он не станет. Если сможет помочь, поможет. Если нет, то посочувствует.

Так оно и получилось. Когда покончили с борщом, Наталья рассказала про Гошу и его болезнь, о том, что тот сейчас находится в критическом состоянии, и она надеется на помощь Олега Романовича.

Как и ожидалось, хозяин не стал ломаться. Он вышел из-за стола, прошел в свою комнату и, вернувшись через минуту, протянул Наталье небольшой пузырек, после чего стал рассказывать, как пользоваться препаратом. Инструкции были крайне просты, так что записывать ничего не потребовалось, но Наталья продолжала расспрашивать Олега Романовича уже не про препарат, а о нем самом. Интересным он ей показался, причем, настолько, что, наверное, помани он ее пальцем, осталась бы здесь навсегда, не задумываясь. Нет, к Гоше бы съездила, обязательно. Поставила бы его на ноги, а потом вернулась бы сюда. Да и не понял бы ее Олег Романович, если бы забыла она про Гошу. Но не поманил ее Олег Романович, не поманил, хотя мысль такая, что греха таить, у него была. А про препарат рассказал, что и не лекарство это вовсе, а очень сильное общеукрепляющее средство природного происхождения, похожее на мумие, но другое, местное. Повредить не может, но и излечения не гарантирует.

Зимние дни коротки, и керосиновой лампой их не удлинить. С рассветом Наталье и Кузьме предстоял обратный путь, так что пора было на покой. Наталью положили в свободную комнату. Кузьма устроился в горнице, а Олег Романович у себя, как обычно. Не спалось ему тоже, как обычно. С возрастом потребность во сне у него сократилась. Четыре-пять часов в сутки. Куда больше? А в остальное время надо что-то делать. Спрашивается, что? Летом еще куда ни шло. По хозяйству можно хлопотать хоть круглые сутки и все равно всех дел не переделаешь. Это он понял уже в первый месяц работы лесником. На самом деле, не совсем так. Весь первый месяц он занимался хозяйством и только к концу его понял, что к выполнению своих обязанностей так и не приступил. Правда, представления об обязанностях лесника у него были весьма смутные. Один в лесу – не воин. Можно только следить за его состоянием и кому-то об этом докладывать. Но докладывать и то было некому. Рация, которая должна была служить средством связи с начальством, уже много лет не работает. Похоже на положение разведчика в тылу врага, оставшегося в одиночестве. Оставалось только наблюдать и запоминать, запоминать и наблюдать, чем он и занялся, кажется, не без успеха.

Фантомной болью стали для Олега Романовича его мысли о прошлой жизни. Говорят, что если человеку ампутируют руку или ногу, например, то отторгнутый орган еще очень долго продолжает болеть. Так и вся его прошлая жизнь не отпускала никак. Копаться в ней было мучительно. Отдавались болью воспоминания о первой жене и сыне. Хотелось знать, что с ними происходит сейчас. Он писал им иногда. Но жена переписку решительно оборвала. Сказала, чтобы он не докучал ей. Свою жизнь она теперь строит сама.

Сын инициативы в переписке не проявлял, отвечал на письма односложно, видать, по необходимости. Он тоже уже жил своей жизнью, в которой не было места отцу. Олег Романович скоро понял это и стал писать редко-редко.

Еще очень долгое время его мучили мысли о работе, которая ему всегда была интересна. Он копался в деталях своих проектов, находил ошибки, свои и чужие. Ему в голову приходили новые мысли и решения. Хотелось немедленно все бросить. Бежать в Москву, исправлять ошибки, начинать новые проекты.

Большого труда ему стоило втолковать себе, что обратного пути нет. Что этот лес и есть теперь его жизнь, и ничего другого впереди не будет. Умом он понимал это, но все равно мысленно постоянно возвращался к старым проблемам. Изжить их до конца он так никогда и не смог.

А лес, окружавший его, стоял во всей своей красе и терпеливо ждал, когда Олег Романович обратит, наконец, на него свое внимание. Он ничего не просил, ничего не требовал, а просто ждал.

Первый выход Олега Романовича в лес окончился конфузом. Он заблудился и потратил часа три, чтобы отыскать дорогу домой. Хорошо, что перед уходом из дома он дал себе труд посмотреть на карту. Старенькая и затертая, она висела на стене в горнице. О том, чтобы брать ее с собой, не могло быть и речи. Ориентиры были по всем направлениям. На юге, километрах в двух от дома, лес просто кончался или начинался, кому как удобнее. На севере, километров через пять, местность становилась холмистой. На востоке к лесу подступало болото, в которое соваться не рекомендовалось. И, наконец, на западе располагалась речка, протекавшая с севера на юг. Тогда речка показалась ему наиболее внятным ориентиром. Он дошел до нее по компасу. Потом свернул на юг. Добрался до выхода из леса, а там уж и выбрался к дому. Километров пятнадцать лишних отмахал, после чего стал не просто гулять по лесу, а планомерно обследовать его. За лето он исходил лес вдоль и поперек. Опасность сбиться с пути ему теперь не грозила.

В середине лета Кузьма привез ему крупного лопоухого щенка невнятной породы, который постепенно стал его постоянным спутником. Но лето кончилось. Наступила осень с затяжными дождями, когда без нужды выходить из дома не хотелось вовсе. Потом зима с коротким световым днем. Можно, конечно, побродить по лесу, отправиться на охоту. Но к охоте душа у Олега Романовича не лежала вовсе. Зачем убивать зверушек? Их и так уже совсем мало на земле осталось. Так что карабин он таскал повсюду с собой только на всякий случай, который до сих пор так и не представился.

В первую зиму он тосковал особенно сильно, можно сказать – места себе не находил. Днем изнурял себя прогулками по лесу на лыжах. Но так втянулся в это дело, что уставать перестал. Вечером готовил себе еду, но на это уходило все меньше и меньше времени. Пробовал слушать радио. Это чудо послевоенной техники, радиоприемник Родина, питающийся от термоэлектрического преобразователя, прикрепленного к керосиновой лампе, было известно ему с детства. Однако музыку по нему слушать было невозможно, а то, что выражалось словами, тоже звучало невыносимо. Противостояние Ельцина, Руцкого и Хасбулатова, правительства и парламента говорило о том, что к власти пришли люди, которым на судьбы страны глубоко наплевать. Но не ему, сбежавшему из столицы сюда, в лес, было судить их, оставшихся там и сражавшихся неизвестно с кем и за что. Так что приемник Олег Романович стал включать, только чтобы не потерять счет времени.

Проблема вечернего времяпрепровождения решилась случайно и очень удачно. Собираясь подложить в печку очередное полено, Олег Романович обратил внимание на его замысловатую форму. Наверное, это был кусок корня. Он отложил его в сторону. Потом взял в руки свой охотничий нож, снял с полена кору и начал неспешно подчеркивать лезвием естественный рисунок древесины. Увлекся так, что провозился с ним почти до утра. Через несколько дней постоянных трудов в руках Олега Романовича уже была примитивная деревянная скульптура. Он поставил ее на полку и тут же начал искать новое полено для следующей поделки. Понимая всю бесполезность своих трудов, он, тем не менее, продолжал каждый вечер колдовать над деревяшками, так что к весне у него скопилось десятка полтора удачных и не слишком поделок.

В последующие годы Олег Романович несколько видоизменил направленность своего деревянного творчества. Взамен уж совсем никому не нужных деревянных скульптур он стал делать декоративные элементы отделки дома, начиная от наличников снаружи и кончая подставками под свечи и керосиновые лампы, что весьма изумляло редких посетителей его жилища.

Правда, были дела и поважней. Во второе лето своего лесничества Олег Романович стал гораздо лучше различать следы присутствия своих лесных соседей, находить и прослеживать их тропы, места обитания, водопои. Вскоре он заметил, что многие тропы сходятся всего на нескольких водопоях. Пока обнаружилось всего пять водопоев. Четыре на ручье, вытекавшем из болота, и один на речке, ниже по течению впадения в нее того же ручья.

Лесные жители явно отдавали предпочтение болотному ручью. В то же время в мелких озерцах по краю болота водопоев не обнаруживалось вовсе. Значило это, разумеется, что болотная вода у зверей котировалась, только попав в ручей. Странно как-то. Появилась загадка, которую хотелось разгадать. Какой-никакой, а все же в жизни Олега Романовича появился смысл, и это его радовало.

Продолжая прослеживать и распутывать звериные тропы, Олег Романович заметил, что большинство из них, сходясь у водопоев, перекрещивались в одной точке, возле большой скалы, торчавшей в лесу, как сломанный зуб. Скала эта чьей-то рукой была нанесена на карту под названием «Медвежий камень». Значит, не он первый заметил особенности звериных предпочтений. Объяснить бы их теперь.

Решив понаблюдать за бойким лесным перекрестком, Олег Романович, в очередной раз уходя в лес, вооружился биноклем и оставил дома собаку, проводившую его обиженным лаем. От домика лесника до «Медвежьего камня» было километра три. Неспешного хода – минут сорок. Время для похода туда Олег Романович выбрал ближе к вечеру, как раз тогда, когда большинство лесных обитателей направляется на водопой. Метрах в двухстах от камня он облюбовал себе местечко под наблюдательный пункт и принялся ждать, не слишком таясь. За год постоянных прогулок по этому лесу где живности было по-настоящему много, он привык считать, что она, эта живность, занимается тем же самым, то есть изучает его самого, причем, делает это в сотни глаз и гораздо более тщательно, чем он сам. Они должны были привыкнуть к нему, перестать прятаться или, по крайней мере, перестать делать это уж слишком старательно. Что думали по этому поводу сами звери, сказать трудно, но наблюдение за камнем вскоре дало свои результаты.

Первой возле камня появилась белка. В бинокль было хорошо видно, как она, секунду покачавшись на конце еловой ветки, развернулась, промчалась по ней к стволу и мигом оказалась сначала на земле, а затем на верхушке скалы. Там она ненадолго задержалась, что-то быстро делая передними лапками, а потом поступила совсем не по беличьи, съехала с камня, как дети съезжают с ледяной горки. Она повторила этот трюк несколько раз и скрылась из вида. Еще несколько белок посетили камень в последующие пару часов, почти в точности повторяя действия первой гостьи. За ними на камне появилась ворона. Она провела там несколько минут, деловито вышагивая по его верхушке и что-то склевывая.

Потом долго никто не появлялся, и Олег Романович собрался было уже уходить, но как раз в этот момент на сцене появилась лиса. Бледно-рыжая плутовка, воровато озираясь по сторонам, долго что-то вынюхивала внизу. Потом скрылась из виду и объявилась снова уже наверху. Какое-то время она провела там. Ее не слишком пушистый хвост появлялся то там, то тут. А потом она тоже съехала с камня мордой вперед и скрылась в кустах.

Стемнело. Олегу Романовичу не терпелось подойти к камню, чтобы осмотреть его, попытаться понять, что в нем так привлекает зверей, но любопытство удалось удовлетворить только на следующий день.

На следующее утро Олег Романович сам взобрался на камень. Сделать это оказалось очень легко. Одна его сторона поднималась вверх полого. В расселинах камня рос кустарник. Вершина же напоминала неглубокую, наполненную дождевой водой воронку, присыпанную прошлогодними листьями и принесенными ветром обломками ветвей. Края воронки оказались скользкими. От воронки к крутому склону камня шел похожий на желоб скол, по которому вниз мог стекать избыток жидкости. Поняв, что более ничего ему здесь не увидеть, Олег Романович попытался повернуть обратно, но поскользнулся. Чтобы не упасть, он, инстинктивно, выставил вперед левую руку, которая угодила прямо в воронку. Отряхивая мокрую руку и ругая себя за оплошность, он спустился с камня и направился к дому.

Инцидент тут же забылся, но несколько дней спустя, сидя вечером на крылечке, Олег Романович случайно глянул на свои руки. Правая рука была вся в мелких царапинах, ногти обломаны, пальцы в заусенцах. Такая рука и должна быть у человека, работающего на земле. Но левая рука никак не подтверждала этот тезис. Кожа на ней была светлее, чем на правой, ногти ровные, царапины и заусенцы отсутствовали. Можно было подумать, что эти руки принадлежали двум разным людям, один из которых живет в условиях городского комфорта.

С удивлением рассматривая свои собственные и такие не похожие друг на друга руки, Олег Романович далеко не сразу вспомнил про «Медвежий камень», а когда взаимосвязь событий ему стала ясна, то сильно призадумался. В последующие дни и недели камень стал предметом его пристального наблюдения и изучения. Он ходил к нему, как когда-то в Москве ходил на работу, которую обожал и без которой себя не представлял. Все его мысли теперь вертелись вокруг «Медвежьего камня». К нему вернулась утраченная за последний год деловитость.

Пять дней почти непрерывных наблюдений подтвердили, что лесные жители от мала до велика, сменяя друг друга, систематически посещают камень, используя стекающую с него жидкость как профилактическое, а, возможно, и как лечебное средство. Жидкость могла в гомеопатических количествах попадать и в берущий свое начало в болоте, ручей. Оттого и выбирали звери места для водопоя по его берегам.

Олег Романович снова взобрался на камень и взял пробы воды в воронке, а также собрал с ее дна образцы скопившегося там красно-бурого вещества. Заодно взял пробы воды из ручья и из болота. Теперь он с нетерпением ждал приезда Кузьмы, чтобы тот свез его вместе с собранными образцами на санитарно-эпидемиологическую станцию. Должна же она здесь быть. Другого места сделать анализы проб Олег Романович придумать не мог.

За стеной загремел ведрами Кузьма. Наступало утро, и Олег Романович вспомнил о своих гостях. Скуп он был на лесные богатства. Так просто не раздавал. Народ в округе считал, что лечебные снадобья готовит он сам благодаря своим талантам, а потому и относился к нему с уважением. Кузьма, так тот в нем вообще души не чаял. В первый год относился он к Олегу Романовичу, можно сказать, покровительственно, несмышленышем его считал. Но потом, когда увидел, как тот освоился в лесу, поднял хозяйство, да еще и людей лечить начал, зауважал, слов нет. Верил, заряжает он водичку получше, чем какой-нибудь Кашпировский или Алан Чумак. Так те еще вдобавок и далеко, а он, Олег Романович, тут, рядом.

Наталья поутру вышла к столу королевой, в красном тренировочном костюме, причесанная и подкрашенная, но была ангельски скромна и молчалива. От борща уклонилась, съела только бутерброд с салом и чайку попила. Кузьма поторапливал ее, когда она натягивала на себя дорожные одежды. Долго махала рукой Олегу Романовичу из санок, пока они не скрылись за деревьями.

Кузьма снова повел санки по руслу замерзшей реки, а Наталья никак не могла забыть Олега Романовича. Она смотрела на удаляющийся лес, думая о том, как несправедливо все-таки устроен мир. Санки мягко покачивались на поворотах, и Наталье начало казаться, что она прожила здесь, в этих краях, всю свою жизнь и уезжать отсюда вовсе не собирается. От этих мыслей ей стало как-то очень уж хорошо. Значит, завтра она снова увидит Олега Романовича, и этого милого старичка Кузю тоже, и эту лошадку, что везет сейчас санки, и эту собаку, что бежит за ними. Собака между тем быстро нагоняла санки. За ней показалась другая, потом третья.

– Да это же не собаки, волки, – подумала Наталья, – Кузьма! Волки, – теперь уже закричала она.

– Так, стреляй, чего ждешь, – ответил Кузьма, сдергивая с плеча свой карабин. Лошадь пока бежала спокойно. Ветер был встречный, и она не чуяла волков.

Грохнул выстрел, от которого у Натальи заложило уши, и тут же истерично заржала лошадь. Один из волков неожиданно оказался впереди нее. Сани задергались, но Наталья сумела зарядить свое ружье. Сани мотало из стороны в сторону, и прицелиться не удавалось. Тогда Наталья сделала то, чего никак не ожидала от самой себя. Улучив момент, она спрыгнула с санок. Спрыгнула удачно. Ноги обрели опору, и она выстрелила прямо в пасть хищнику, оказавшемуся чуть ли не на расстоянии вытянутой руки от нее. Волки сгрудились около упавшего товарища. Наталья перезарядила ружье и выстрелила снова. Еще один волк упал, но меньше их от этого почему-то не стало.

В это время, борясь со взбесившейся лошадью, Кузьма понял, что пассажирки уже нет в санках. Выбирать между лошадью и гостьей не приходилось. Он тоже выпрыгнул из саней, сделав это не так ловко, как Наталья. Все же он успел встать на ноги и начал стрелять. Порох и сталь победили. Несколько хищников лежали неподвижно на снегу. Один убегал, оставляя за собой кровавый след. Другой, весь в крови, порывался встать и сразу же падал обратно. Кузьма добил его выстрелом. Победители стояли по колено в снегу с ружьями в руках. Лошадь и сани исчезли.

Когда оба бойца немного успокоились и вновь обрели способность двигаться и говорить, Кузьма спросил у Натальи:

– Как это тебя угораздило из саней вывалиться. Баба ты вроде ловкая, заснула, что ли?

– Да не вывалилась я, – даже обиделась Наталья, – я выпрыгнула!

– Зачем? – аж подпрыгнул Кузьма.

– Ты же сказал, стреляй, а как прицелиться-то. Сани дергаются!

– Дуреха! В воздух надо было стрелять, и за сани держаться. Они бы и поразбежались, а не геройствовать тут. – Кузьма с досады даже сплюнул, чего обычно себе не позволял делать, – А теперь, что. Лошадь потеряли, да зверей наколотили немерено. Вот, даже шкуры снять не можем, нечем. – Кузино сердце, сердце охотника и хозяина, разрывалось от допущенной несправедливости, бесхозяйственности и глупости.

Наталья же в душе смутилась, хотя виду и не показала. Редко она так попадала впросак. Обычно ее тонкое чувство людей, их поступков, внешней обстановки позволяли действовать адекватно обстоятельствам. А тут вот, оказывается, не заладилось. И все же она считала себя победительницей. Дело тут даже не в волках, которых теперь, задним числом, ей было жалко, а во флаконе со снадобьем. Его она все же, во-первых, добыла, проделав трудный путь, а, во-вторых, сумела сохранить, вопреки обстоятельствам. Флакон она даже сумке не доверила, а бережно спрятала у себя на теле в укромном месте, и теперь он грел ее душу.

Идти пешком по глубокому рыхлому снегу оказалось очень тяжело, но им повезло. Километра через полтора они увидели лошадь. Она попыталась выбраться со льда реки на берег и зацепилась поводьями за кусты. Кузьме удалось успокоить животное. Еще через пару часов они благополучно добрались до леспромхоза.

 

Глава 18

В которой еще раз говорится о бескорыстии, женской самоотверженности и широте русской души

Наталья появилась в своей квартире вечером, ровно через трое суток, так же неожиданно, как и уехала. Виктор тоже только что вернулся домой. После работы он заезжал к Гоше в больницу. Но повидать товарища не удалось. Гоша оказался в реанимационной палате. Туда посетителей не пускали. В ответ на деликатный стук в дверь из палаты вышел доктор в мятом белом халате и растоптанных шлепанцах. Он сказал, что Гоша поступил сюда вчера вечером. Упал в коридоре. Потерял сознание. В реанимации, вроде, почти оклемался, но потом как-то скис и скукожился.

– Что значит, скукожился? – недоуменно переспросил Виктор.

Щеки доктора чуть порозовели.

– Простите, – сказал он, – между собой мы употребляем такое выражение. Это, разумеется, не медицинский термин. Мы говорим, скукожился, когда больной уходит в себя. Такая, знаете ли, защитная реакция организма, понимающего, чувствующего, что все очень плохо. До больного еще можно достучаться, это не кома, но лучше этого не делать. Силы организма и так на исходе.

– Вы хотите сказать, что больной при смерти? – уточнил Виктор.

– Пожалуй, что так. Медицина часто бывает бессильна, – ответил доктор.

Не зная, о чем следует говорить дальше, Виктор молча кивнул доктору и направился к выходу. Все это он успел поведать Наталье, пока та в прихожей снимала шубку.

К удивлению Виктора, жена никак не отреагировала на его слова. Она молча скрылась в ванной, а минут через пятнадцать предстала перед мужем в белом медицинском халате. Еще через несколько минут она уже снова была готова к выходу.

– Тебя не пустят к нему в реанимацию, – попробовал было удержать жену Виктор, но, глянув ей в глаза, понял, что его слова звучат неубедительно.

Действительно, доктор и две медицинские сестры, весь ночной персонал реанимационного отделения больницы, даже не сделали попытки остановить Наталью, когда она шагнула в открывшуюся на стук дверь. Никого ни о чем не спрашивая, она подошла к Гошиной кровати, положила руку ему на лоб и минуту-другую простояла неподвижно. Потом отошла от кровати, вынула из сумки флакон с прозрачной жидкостью и бережно поставила его на стол, где лежали медицинские инструменты. Вскоре рядом появилась большая бутылка с питьевой водой, небольшая стеклянная кювета, пипетка и марлевые тампоны. Наполнив кювету питьевой водой, Наталья капнула в нее пипеткой жидкость из флакона. Слегка помешав воду в кювете стеклянной палочкой, она наполнила пипетку раствором и, подойдя к больному, осторожно ввела ее содержимое ему в рот.

Затем, пользуясь марлевым тампоном, она начала протирать кожу больного раствором из кюветы. Лоб, щеки, подбородок, шея и так до кончиков пальцев ног. Закончив эту процедуру, на которую ушло часа полтора, она начала все сначала.

Утром бригада реанимационного отделения сменилась, и Наталья вошла в ее новый состав как наследство от предыдущего. Попросту это означало, что на нее никто не обращал внимания. Днем, правда, к Гошиной кровати подошел заведующий отделением. Он посчитал пульс, померил давление, удивленно хмыкнул и ушел, а Наталья методично продолжила свое дело.

На третьи сутки появились и вполне зримые результаты. Давление стабилизировалось, сердечная аритмия пропала, кожа лица приобрела здоровый оттенок. По мере того как состояние больного улучшалось, Наталья, наоборот, теряла последние силы. И не мудрено, эти дни она обходилась почти без пищи и урывала для сна лишь по два-три часа в сутки.

В конце третьих суток, когда Наталья завершила очередную процедуру, она, будучи уже почти без сил, опустилась на стул в углу палаты. Ее тронула за плечо палатная медсестра Ольга. Из всего персонала отделения она оказалась наиболее внимательной к Наталье. Ольга принесла Наталье кружку крепко заваренного сладкого кофе с молоком и бутерброд с сыром. Наталья благодарно улыбнулась Ольге. Та присела рядом:

– Прямо завидую тебе, с какой любовью ты мужа своего выхаживаешь, – произнесла она.

– Да и не муж он мне вовсе, – неожиданно для себя осерчала Наталья.

– Какая разница, муж, жених, любовник, важно, что любишь ты его, – продолжала Ольга.

– И любить не люблю, – жестко ответила Наталья. Она встала со стула, подошла к больному и пристально посмотрела ему в лицо. Перед ней лежал совершенно посторонний, можно сказать, чужой человек, никак не похожий на ее давнего оруженосца Гошу. Веки больного дрогнули. Вот-вот откроются.

– Спасибо тебе, Ольга, за доброту и отзывчивость. Но я тоже добрая, щедрая. Получай от меня подарочек. Уж не обессудь! – широким жестом Наталья указала на Гошу. Забрала со стола флакон с прозрачной жидкостью, бережно положила его в сумку и вышла из палаты с чувством полностью исполненного долга.

Когда Гоша буквально через несколько секунд после ее ухода, наконец, открыл глаза, то перед ним оказалось лицо Ольги, безропотно принявшей на себя дальнейшую заботу о нем.

А что же Наталья? После всех этих событий она проспала двое суток сном праведника, а потом вернулась к своей обычной жизни.

 

Глава 19

Повествующая о том, что в жизни всегда есть место поиску

Простившись с незваными и нежданными гостями, Олег Романович вздохнул с облегчением. Не то чтобы они были ему неприятны, нет. К Кузе он за эти годы успел привыкнуть. По сути, он был для него единственным связующим звеном с внешним миром. Кузя привозил продукты, керосин, иногда газеты и всегда местные сплетни. Бывало, что Кузя привозил и таких гостей, как Наталья. Впрочем, нет. Таких, как Наталья, среди них до сих пор не было. В большинстве своем это были забитые, усталые люди, отягощенные заботами и болезнями. Собственными или своих близких. Они униженно просили о помощи, а получив ее, забывали сказать спасибо. Слава Богу, Олег Романович в благодарности особенно и не нуждался. Что ему вообще нужно было в жизни, кроме леса и одиночества. Пожалуй, что ничего.

Наталья выбила его из колеи, в этом надо было честно признаться самому себе. Она напомнила ему о существовании совсем другой жизни, которую он добровольно покинул уже восемь лет назад. Покинул, но, оказывается, не забыл. Впрочем, какая разница, забыл или не забыл. Все равно, начав разменивать седьмой десяток, пора было бы понять, что возврата к старому уже нет. Добро бы успеть доделать начатое. Это начатое постоянно висело над ним, как дамоклов меч, заставляло думать о нем, перебирать варианты, искать решения. Кому оно было нужно – это решение? Пожалуй, что и никому. В этом Олег Романович отдавал себе отчет. А что вообще и кому нужно? Если попробовать разобраться в том, что нужно и не нужно человеку и человечеству голову сломаешь, а толку не добьешься. Достаточно того, что это нужно ему самому, а человечество уж как-нибудь само разберется со своими проблемами.

Тяжело вздохнув в последний раз, Олег Романович облачился в меховую доху, надел валенки, взял карабин и пошел на свой наблюдательный пункт, где в последние годы проводил немало времени.

Когда на второй год своей лесной службы Олег Романович случайно, а может, и не совсем случайно раскрыл для себя тайну «Медвежьего камня», он задался вопросом, а откуда там, в воронке на его вершине, берется это красно-бурое вещество. В пользе этого вещества для живого организма он к тому времени уже успел убедиться. И дело было не только в руках. Царапины и заусенцы на них его не слишком волновали, а вот радикулит – это уже серьезно. Спина докучала Олегу Романовичу еще в его московской жизни. Здесь, в лесу, когда физические нагрузки на организм многократно возросли, спина будто притаилась на время и в первый год себя никак не проявляла. Но на второй год, словно опомнившись, спина стала напоминать о себе все сильнее и сильнее. Снадобья, которые привозил ему Кузьма, не помогали, и Олег Романович подумал: а не попробовать ли в качестве лекарства вещество с «Медвежьего камня». Попробовал и изумился. Как рукой сняло. С тех пор взял себе за правило Олег Романович, как где-то заболит, сразу протирать это место тряпочкой, смоченной в слабом растворе медвежьего вещества. Если же побаливало что-то внутри, то принимал глоточек того же раствора. И помогало, хотя ясно было, что одним лекарством, даже самым хорошим, от всех болезней не спасешься.

Потом радикулит случился у Кузи. Ну, как тут было не помочь? У Кузиной жены язва желудка обнаружилась. У соседа что-то приключилось. Каждый раз в таком случае Олег Романович давал или передавал через Кузю маленький пузырек с прозрачной жидкостью. Перед тем, как отдать его, он подолгу держал его в руках около губ и что-то шептал про себя. Отсюда Кузьма и решил, что Олег Романович водичку-то заговаривает. Оттого у нее и сила лечебная берется. Разуверять его в этом Олег Романович не стал, поскольку иначе пришлось бы раскрыть тайну «Медвежьего камня», чего делать ему не хотелось. Пока, во всяком случае.

Тогда, вскоре после того, как Олег Романович понял лечебную силу медвежьего вещества, он попросил Кузю организовать ему поездку на санитарно-эпидемиологическую станцию. Поездка заняла целую неделю и принесла очень интересные результаты. Его появления на станции никто не ждал, и когда он сказал старенькой заведующей, что просит сделать ряд анализов образцов воды и грунта, та попросту испугалась.

Причины ее страха разъяснились в ходе дальнейшего разговора. Все же Олег Романович умел быть обаятельным. Отказать ему в чем-то было трудно, да и расспрашивать дотошно умел еще как. Заведующая рассказала, что тихая, мирная жизнь станции, которую она возглавляет аж с середины семидесятых годов, кончилась уже в начале перестройки, когда на рынке появился частник. Если раньше станция вела плановые работы по анализу состава воды в водоемах района, контролировала качество молока, зерна и мяса, поступающих в продажу из колхозов, проверяла санитарное состояние городских свалок и т. д., то с появлением частника ситуация резко изменилась.

Все, что делала станция до тех пор, сразу стало второстепенным. Нет, химические и биологические анализы еще делали. Но главным стал контроль над частником. Не над его продукцией, а над ним самим. Хочешь что-то продать, плати! За что? А за печать.

Штат станции не уменьшился, но перераспределился. Врачей и лаборантов стало меньше, инспекторов, мастерски владеющих печатью, больше. У заведующей появился и новый заместитель по хозяйственной части, назначенный прямо из райисполкома. С приходом же капитализма об анализах забыли вовсе. Не стало и людей, умеющих их делать.

И все же заведующая пустила Олега Романовича в лабораторию. Не устояла перед его многочисленными дипломами и галантностью. Слава Богу, лабораторное оборудование и химикаты там сохранились, да и навыки работы у Олега Романовича в лесу не испарились. Анализы дали интересные результаты. По содержанию биологически активных элементов вещество превосходило мумие, которое Олегу Романовичу довелось исследовать еще в молодости. Тогда он не сомневался, что мумие по своему происхождению сходно с нефтью. Исследуемая же им теперь субстанция не была древней. Она больше походила на продукт жизнедеятельности насекомых. С этим мнением Олег Романович и возвратился в ставший ему уже родным лес. Понятными стали и свойства воды в болотном ручье. В его воды в гомеопатических количествах просачивался раствор вещества, стекающий с Медвежьего камня. Оставалось только выяснить, откуда берется это вещество. То, что оно постоянно пополняется, было уже очевидно. Изначально его не могло было быть слишком много. Дожди бы вымыли его из воронки без остатка за весьма короткое время.

Зимой Олег Романович не оставлял своих наблюдений за муравьями. Даже в самые сильные холода они не переставали над чем-то активно работать. Болото зимой не замерзало. Видимо, в его недрах постоянно шел какой-то процесс, связанный с выделением тепла. И этого хватало для поддержания жизнедеятельности в муравьиных городах. Да что там в городах. В целой империи.

Еще летом Олег Романович сначала с помощью бинокля насчитал несколько десятков островков, на которых раскинулось муравьиное царство. Потом рискнул, просмолил и проконопатил старую лодку, что, наверное, уже не одно десятилетие валялась около сарая, перетащил ее на берег и отправился в плаванье по болоту. Тут уж он обнаружил, что муравьиных островков здесь многие сотни, если не тысячи. Все они были связаны между собой полусгнившими когда-то упавшими деревьями, а где и узкими земляными перешейками. И везде кипела жизнь.

Муравьи постоянно двигались по своим дорогам, строго придерживаясь правой стороны. Что-то тащили с собой, что-то строили. В их действиях не было суеты, они работали планомерно, уверенно, не отступая перед трудностями и риском, неуклонно стремясь к достижению ведомой только им цели.

Зимой дороги между островками пустели. Но в городах деятельность продолжалась. В сильный бинокль было видно, что утром, едва взойдет Солнце, в муравьиных домах открываются окна. Перед заходом они закрываются. То тут, то там появляются маленькие труженики. Иногда, под тяжестью лежащего на крышах их домов снега, кровля обваливалась. Тогда сразу же появлялись ремонтные бригады. Они, рискуя жизнью, растаскивали снег и заделывали повреждение. Множество крохотных муравьиных трупиков оставалось после таких несчастий снаружи. Но на следующее утро трупики исчезали. Похоже, что оставшиеся в живых муравьи, уносили их внутрь, то ли для лечения, то ли для похорон.

Увлекшись наблюдениями за муравьиной цивилизацией, Олег Романович не сомневался, что это именно цивилизация, он списался с одним из своих старых знакомых, жившим на Северном Кавказе, в Кабардино-Балкарии. Тот долгое время работал там начальником станции защиты растений и увлекался изучением насекомых. У него было странное для русского слуха имя Эмир и не менее странное отчество Бухарович. Фамилию его Олег Романович не помнил. Она была, наверное, уж совсем экзотическая. Многие именовали его не иначе как Эмиром Бухарским. Он на это не обижался. Возможно, ему это даже нравилось.

В ответном письме Эмир Бухарович написал, что он уже давно удалился от дел и живет теперь в горах, имеет небольшую пасеку, тем и живет. А наблюдениями за насекомыми заниматься продолжает и зовет Олега Романовича навестить его отшельническое жилище.

Дело было уже осенью, но Олег Романович не стал откладывать поездку на более удобное время. Взял отпуск и поехал в гости. Долетел самолетом до Минеральных вод, а там уж пришлось добираться на перекладных. Последний участок пути, километров пятнадцать, шел пешком по горным тропам, а предпоследний, тоже немалый, с шиком проехал на гусеничном вездеходе, – геологи подбросили.

Запомнившийся по присланной в письме фотографии домик Эмира Бухаровича Олег Романович узнал издали. Потом, подходя все ближе и ближе, он имел возможность постепенно разглядеть его все в больших деталях. Сложенный из дикого камня, связанного цементным раствором, домик казался собранным на скорую руку. Хозяин явно спешил и не дал себе труда хоть как-то позаботиться о его эстетике. Непропорционально маленькие окна и низкий свес односкатной крыши делали домик почти уродливым.

Вблизи впечатление поспешности возведения строения только усилилось. Странными выглядели и дворовые постройки. Вход в сарай был сделан почему-то с противоположной от дома стороны. Навес над кухней, которую можно было бы назвать летней, был не доделан. Повсюду стояли штабеля дикого камня, который, наверное, собирались пустить в дело, но руки до этого так и не дошли.

Внутри дома также ничто не свидетельствовало о стремлении хозяина создать себе хоть какой-то комфорт. Входная дверь вела прямо в единственную комнату. Посреди нее стоял столб, поддерживающий крышу. Около него стоял маленький стол и две табуретки. Вдоль боковых стен стояло по топчану. Вот и вся мебель. Одежда хозяина висела на вбитых в стену гвоздях. У противоположной входной двери стены был сложен камин. Над огнем на крюке висел котелок, а по бокам в стены камина были вделаны направляющие, на которые можно было положить вертел.

Единственным капитальным сооружением в усадьбе Эмира Бухаровича оказался погреб. Хорошо замаскированный вход в него прикрывала стальная крышка. За ней в глубь подземелья вели отлитые в бетоне ступени. На стеллажах вдоль стен стояли банки с продуктами. Мед, варенья, соленья. Рядом лежали головки козьего сыра и несколько вяленных бараньих окороков. В отличие от дома, здесь все было сделано действительно основательно. Лишь однажды спустившись в погреб, Олег Романович немало подивился этому чуду строительного искусства.

Встретил его Эмир Бухарович приветливо. Долго расспрашивал о трудностях дороги. Повел на речку умываться. По случаю приезда гостя зарезал барашка, как принято в этих местах. В общем, проявил кавказское гостеприимство. А потом почти полтора месяца они провели вместе в наблюдениях и разговорах.

Место, что облюбовал себе Эмир Бухарович для проживания, показалось Олегу Романовичу после Сибири чуть ли не райским уголком. Здесь, на высоте около тысячи метров над уровнем моря, что по здешним меркам немного, тоже начинала входить в свои права зима, но совсем не такая, к какой успел привыкнуть Олег Романович у себя в Сибири. Когда солнце скрывалось за ближайшей горой, холод начинал сковывать землю. Но приходило утро, и солнце сразу же исправляло положение. Становилось тепло. На камнях и пожухлой траве блестели капли воды вперемешку с льдинками. Днем можно было скинуть с себя тяжелую одежду и ходить налегке. Яркое южное солнце грело основательно. Но стоило солнцу зайти в тень, как не менее основательно начинал одолевать холод.

Почти то же самое происходило и в домике Эмира Бухаровича. Более или менее тепло в нем было только тогда, когда горел камин. Открытый огонь жадно поедал дрова и грел воздух. Когда же огонь угасал, температура в доме быстро падала. Камин обычно разжигали ближе к вечеру, на время ужина. Потом в тепле ложились спать, а к утру на столе в кружках уже могла замерзнуть вода.

К такой жизни надо было привыкнуть, и Олег Романович сумел сделать это быстро. Все же Сибирь успела закалить его, а свой дом там, за тысячи километров, он теперь зауважал еще больше. Особенно русскую печь, умевшую сутками держать в доме сухое тепло, а заодно и горячую пищу. Да и не простила бы Сибирь такого легкомысленного отношения к теплу, какое дозволялось здесь, в теплых краях.

На следующий день хозяин повел гостя осматривать свое хозяйство. Дом и пасека вольготно расположились на южном склоне ущелья, переходившего в этом месте в небольшую горную долину. Около сотни ульев из потемневшего от времени дерева стояли в траве ровными рядами, почти сливаясь с местностью.

– В такой холод пчелы не покидают ульев, – пояснял Эмир Бухарович, – но часам к одиннадцати воздух прогреется, и пчелы возьмутся за работу. За всю зиму у них наберется едва ли пара недель, когда им придется посидеть дома. Так что и подкармливать их обычно не приходится.

Потом пошли смотреть муравейники. Около сотни больших и маленьких жилищ разместилось в ельнике на площади в полтора-два гектара. За ельником протекал ручей, обозначавший его естественную границу, а дальше начинались альпийские луга.

Другой ближайший ельник рос в километре отсюда. Он был уже метров на двести выше. Там тоже были муравейники, но уже в меньшем количестве. Вероятно, они были и где-то еще, но свои наблюдения Эмир Бухарович вел только в этих двух местах.

Прослеживать звериные тропы нелегко, а муравьиные и подавно. Но Эмиру Бухаровичу удалось найти тропу, связывающую верхнее муравьиное поселение с нижним. Маленькие труженики, многие из которых несли на себе груз, шли по ней в обе стороны, помогая друг другу преодолевать трудные участки пути. На дорогу в один конец они затрачивали почти весь световой день. Торговля это или товарообмен? Не так уж важно. Важно то, что это была совершенно очевидная, осмысленная, целенаправленная деятельность.

Пока гость и хозяин вели осмотр муравьиных империй, замершая в них на ночь жизнь начиналась снова. Муравейников здесь было не так много, как на болоте в Сибири, но организованы они были лучше и даже в чем-то понятнее. От одного муравейника к другому шло множество дорог. Движение по ним было более активным. Угадывались места, где муравьи вели свои заготовки и где пасли своих коров – крохотных тлей.

– Это настоящая цивилизация, – говорил Эмир Бухарович, по собственной инициативе повторявший то, о чем думал, наблюдая за муравьями, Олег Романович, – и мы, люди, до сих пор не можем понять это. Мы ищем внеземные цивилизации, ищем пришельцев, думаем о том, как будем с ними общаться. Вот попробуйте пообщаться с этим народцем, хотя бы для тренировки. Если мы их окончательно не уничтожим своей вездесущей химией, то они могут первыми начать общение с нами. Если только люди, слишком занятые собой, смогут это заметить.

Олег Романович рассказал Эмиру Бухаровичу про найденное им на медвежьем камне вещество, похожее на мумие. Попробовали поискать его и здесь, но сразу не нашли. Попытались отыскать звериные водопои, но в этих местах крупные звери давно вывелись, а мелкие не потрудились обозначить свои предпочтения. Пришлось внимательно прослеживать муравьиные тропы, что было делом кропотливым и трудоемким. Каждую тропу стали обозначать колышками.

Склад муравьиного мумие обнаружился лишь перед самым отъездом Олега Романовича. Он оказался неподалеку от нижней империи, чуть вверх по течению ручья, на его высоком берегу в расщелине скалы. Откладываемое туда вещество могло вымываться дождями и попадать в ручей. Но его бурные воды, наверное, были слишком быстрыми, чтобы надолго сохранять приобретенные целебные качества. Впрочем, кто знает, может быть, этот, да и многие другие горные ручьи и реки, несут целебные воды и не только благодаря муравьям. Недаром на Кавказе так много долгожителей.

По вечерам, сидя за чаем у огонька, гость и хозяин вели нескончаемые разговоры о жизни, да и о себе.

Оказалось, что Эмир Бухарович сам родом из этих мест. Когда война в 1943 году откатилась отсюда, многие кавказские народы пострадали здесь за пособничество фашистам. А было ли оно, пособничество, кто знает? Да, советскую власть на Кавказе не слишком жаловали, но и фашистам никто не обрадовался. Кто-то, наверное, и пошел к ним служить, но не более, чем русские или, скажем, украинцы. Однако множество людей из этих мест было вывезено отсюда. Кто в Сибирь, кто в Казахстан, Узбекистан, Таджикистан. В расправе над многими кавказскими народами Эмиру Бухаровичу виделось другое. Он считал, что таким образом Сталин расчищал дорогу для будущей русификации Северного Кавказа. То же самое он делал чуть позже с татарским населением в Крыму.

Семья Эмира Бухаровича была вывезена в Бухару. Немногие доехали туда. Погибли в пути и его родители, а сам он попал в детский дом. Одна из воспитательниц детского дома, в то время молодая русская женщина, с симпатией отнеслась к бойкому, улыбчивому, черноволосому мальчугану. Когда он подрос, она рассказала ему, кто он и откуда. Познакомила с другими карачаевцами. Такое для воспитательницы было непозволительно, и вскоре после этого она неожиданно исчезла. Среди выходцев с Кавказа отыскались и его односельчане. Рассказала воспитательница и об истории его имени и отчества. Когда малыша в детском доме спросили, как его зовут, он в ответ пролепетал что-то вроде Эмир. Заведующий рассмеялся и сказал:

– Ну, что же, быть тебе Эмиром Бухарским. Так и записали в его метрике: Эмир Бухарович, а фамилию дали русскую – Иванов. Незамысловатая, однако, оказалась фамилия, ошибся Олег Романович.

Иногда в дом Эмира Бухаровича заходили обвешенные оружием бородатые мужчины в камуфляже. Они бросали на Олега Романовича недобрые взгляды, но хозяин что-то говорил им на своем языке, и они переставали обращать на него свое внимание. Что-то передав хозяину или, наоборот, получив у него, бородачи, вскоре уходили, не оглядываясь.

– Кто это? – как-то поинтересовался Олег Романович.

– Лучше не спрашивай, – ответил Эмир Бухарович, они уже давно перешли на ты, – по-нашему, они абреки, и все местные жители по обычаю должны оказывать им гостеприимство.

– Мне трудно понимать ваши обычаи. Вот многоженство, это тоже ваш обычай? – спросил Олег Романович.

– Напрасно так шутишь, дорогой. Многоженство не просто обычай у горцев, а вынужденная необходимость. И не только у горцев, а у многих народов, живущих в сложных природных условиях или во враждебном окружении, – серьезно ответил Эмир Бухарович, – на Кавказе всегда было и то, и другое. Плодородные долины вечно привлекали завоевателей. Люди привыкли жить большими семьями, в основном, в труднодоступных горах. Там больших городов не построишь. Научились жить разобщенно, зачастую подолгу без связи с внешним миром. При этом множество мужчин рано погибало в схватках с врагами или на охоте. Когда кто-то из мужчин погибал, его брат или другой ближайший родственник должен был взять на себя заботу о вдове и детях. Кроме того, женщины должны были продолжать рожать от кого-то детей. Иначе возникла бы угроза гибели рода. Так что это не блажь, а полезный, нужный для выживания обычай.

Получив такую отповедь, Олег Романович задумался, но все же не удержался, сказал:

– Может, по-вашему, разбойников и называют абреками, а по-нашему – они просто террористы, которых надо уничтожать.

– С каких это пор русские люди перестали любить террористов и гордиться их подвигами? – откровенно ехидствуя, спросил Эмир Бухарович. – Кто такие Дмитрий Ульянов, Каляев, имени, прости, не помню, Вера Засулич, Софья Перовская, как ни террористы, именами которых названы улицы во многих городах России, не исключая Москву!

Почесав в затылке, Олег Романович поднял вверх руки. Посмеявшись над своей горячностью, оба решили больше таких вопросов друг другу не задавать и подобные проблемы не обсуждать. Но полностью избегать актуальных для обоих вопросов, конечно же, не удавалось.

Со свойственной многим бывшим советским людям горечью говорил Эмир Бухарович и о своей работе. В начале девяностых годов станции защиты растений стали никому не нужны. Их не закрывали, сотрудников не увольняли, их просто, что называется, снимали с довольствия. Сотрудники станций какое-то время еще продолжали выполнять свою очень важную и для сельского хозяйства, и для дикой природы деятельность, но время брало свое. Штат станций незаметно таял, а потом они и вовсе закрылись.

– Я вот еще только подхожу к пенсионному возрасту, а уже несколько лет, как не у дел. Что же говорить о молодежи.

Работы в этих краях не стало. Что будет дальше, ума не приложу, – сокрушался Эмир Бухарович.

Посещали дом Эмира Бухаровича и другие гости. Они не производили на Олега Романовича такого тяжелого впечатления, как вооруженные бородачи. Это были обычные люди, местные жители, живущие здесь в одиночку или семьями в своих домах, разбросанных в разных местах в горах.

Раз в неделю в доме появлялся невысокий жилистый мужчина неопределенного возраста и приносил большую стопку кукурузных лепешек, составлявших, пожалуй, основу питания Эмира Бухаровича, а теперь, заодно, и его гостя. Другой мужчина изредка приносил сыр. Взамен они получали мед. Натуральное хозяйство, естественно, влечет за собой товарообмен. Появлялись и другие люди. Некоторые из них заходили просто для того, чтобы поговорить, сообщить или узнать новости.

Однажды, выйдя морозным утром из дома, Олег Романович увидел сидящего на крыльце мужчину. Закутанный в бурку, в надвинутой на самые брови папахе он дремал, не обращая внимания на еще не рассеявшуюся ночную стужу. Деликатность, очевидно, не позволила ему будить хозяев в ночи, и он терпеливо ждал их пробуждения. Деликатно вел себя и его конь. Лишь изредка позвякивая сбруей, он смирно стоял у коновязи.

Эмир Бухарович с почтением ввел гостя в дом и долго-долго говорил с ним. Теперь деликатность проявлял Олег Романович. Во все время разговора он в дом не входил.

Обычно хозяин не считал нужным посвящать Олега Романовича в содержание своих разговоров с посетителями. Но этот визит, видимо, был особым событием. Когда ночной гость покидал дом, Эмир Бухарович помог ему сесть в седло и долго стоял, глядя на удаляющуюся фигуру.

Продолжая смотреть в сторону, где уже скрылся за поворотом дороги утренний гость, он сказал Олегу Романовичу:

– Прощаться приезжал наш старейшина. Помирать собрался. Замечательный старик. У нас на Кавказе к таким особое почтение.

– Сколько же ему лет? И откуда он знает, что смерть близка? – удивился Олег Романович.

– Раз говорит, что скоро помрет, значит, знает. А лет ему много, сто три весной исполнилось. Большую жизнь человек прожил. Не многим такое дается, – ответил Эмир Бухарович.

– Берег себя, видно, сильно, – предположил Олег Романович, – не пил, не курил, нервы понапрасну на пустяки не тратил. Вот и прожил столько лет.

– Да, нет, здесь другое, совсем другое, – не согласился Эмир Бухарович, – это особая категория людей. Живут они полной жизнью, себя берегут не более, чем все остальные. Но им на роду написано обеспечить связь поколений. Если по-научному говорить, то не исключаю, что ген у них какой-то особый есть. Потому как известно, что способность к долгожительству наследуется. Это теперь у нас средняя продолжительность жизни за пятьдесят перевалила, а век-другой назад и до тридцати не дотягивала. Нужны, очень нужны люди, которые помнят, своими глазами видели прошлое. Без них заглохла бы память племени, память нации.

Исчезал иногда и Эмир Бухарович. Его отлучки обычно не были продолжительны, но однажды он не был дома около двух суток, и Олег Романович, не зная, что делать, невольно забеспокоился. Вокруг него шла какая-то непривычная ему жизнь. Она не имела ничего общего не только с городской жизнью, которую хорошо знал Олег Романович, но и с жизнью в российской глубинке. И все же она была логичной и понятной. Тропы людей, посещавших друг друга на склонах этих гор, наверное, можно было проследить, нанести на карту и, наконец, понять смысл их перемещений. Сложны и запутаны людские пути-дороги, но никак не более и не менее, чем муравьиные.

В этих своих мыслях Олег Романович нашел некоторое успокоение. С философской точки зрения все было в порядке. И у муравьев, и у людей. Материя едина, так что и беспокоиться не о чем.

Причин не было, а беспокойство у Олега Романовича было и постепенно нарастало. Любопытство, подтолкнувшее его в эту поездку, было удовлетворено, и как бы ни был хорош Эмир Бухарович в роли собеседника, ученого и просто товарища, но пора было отправляться домой. Сказано – сделано. Собрать рюкзак, положить в него баночку меда и пузырек с образцом местного муравьиного мумие было делом минутным.

Но отъезд неожиданно затянулся. В канун отъезда с вечера зарядил снег, да такой сильный, что утром еле-еле удалось открыть входную дверь. О том, чтобы отправиться в путь, не могло быть и речи. Снег частично сошел только на третьи сутки.

– Самому тебе по такой погоде и в это время года до города не добраться, – заявил Эмир Бухарович, – придется позвать помощников. Он надел лыжи и вышел со двора. Спустя часа три вернулся один:

– Завтра придут два молодых парня с альпинистским снаряжением и проводят тебя.

Наутро двинулись в путь. Одетые в камуфляж парни едва говорили по-русски. Они пришли без оружия, но оно очень гармонично вписалось бы в их облик. Впрочем, Олегу Романовичу грех было бы обижаться на них. Они ловко обвязали его веревкой, поставив в середину связки, и повели вдоль крутого склона по рыхлому, скользкому снегу. Очень скоро ему довелось испытать и прочность веревки, и крепость рук этих парней. Он оступился, и чуть было не увлек за собой ребят. Однако они удержали его, а вновь поставив на тропу, забрали у него рюкзак. Идти Олегу Романовичу стало много легче, но все же он оступился еще не один раз.

Часа через четыре путники достигли края долины, где снега уже не было. Тут ребята развязали веревки, вернули Олегу Романовичу рюкзак и, не прощаясь, быстро зашагали назад. Только к вечеру Олег Романович добрался, наконец, до аэропорта Минеральные Воды.

Вот возвращаясь из этой поездки к себе домой через Москву, и повстречал Олег Романович на вокзале Арама Сергеевича. С ним он так же горько делился событиями собственной жизни, как недавно это делал его кавказский товарищ.

 

Глава 20

В которой говорится о надеждах, сомнениях и метаниях бывшей советской профессуры

Профессор Арам Сергеевич действительно был человеком думающим, а главное, увлекающимся, знал за собой эту слабость, а потому и не удивился, что идея, преподнесенная ему молодыми людьми, с которыми он познакомился в круизе, захватила и его. Диапазон увлечений Арама Сергеевича всегда был весьма широк. Прежде всего, конечно, это была работа, которая, по совместительству выполняла для него еще и роль постоянного хобби. Но в жизни случаются выходные или, например, отпуска, когда о работе можно только думать. Но думать о работе можно и, делая что-то совсем другое. Этим другим могло стать что угодно. От дачного строительства, нумизматики, изучения жесткокрылых насекомых до политики. Да, политика тоже на время стала его увлечением. Было это в середине восьмидесятых, когда началась горбачевская перестройка. Новый лидер страны показался ему после трех старцев вполне симпатичным. За него не было стыдно. Он говорил правильные слова без бумажки и казался искренне настроенным и способным изменить страну к лучшему. Хотелось помочь ему в этом. Правда, чуть позже, когда Арам Сергеевич ознакомился с послужным списком нового лидера, желание это у него поубавилось и чуть было не рассосалось полностью. Оказалось, что жизненные пути великого человека и скромного труженика науки однажды уже пересекались и не в столь далеком прошлом. Нет, лично они никогда не встречались, а вот взаимодействие было. Точнее противодействие.

В семидесятые годы одержимый желанием осчастливить свою страну молодой Арам Сергеевич активно развивал новое в то время направление исследований Земли дистанционными методами. Самолеты и спутники должны были помочь людям глубже понять среду собственного обитания, поддержать их в нелегкой борьбе за экологию, которую они сами же и разрушали, а заодно, по ходу дела, наладить разваливающееся сельское хозяйство. Вот это, последнее, и привело его в 1974 году в Ставропольский край, где секретарем краевого комитета партии был в то время никто иной, как Михаил Сергеевич Горбачев.

Прибыл Арам Сергеевич туда во главе небольшой экспедиции на новеньком аэросъемочном самолете АН-30, напичканном самой современной аппаратурой. Она позволяла определять всхожесть посевов, запасы влаги в почве, стадии вегетации растительности, строить карты землепользования и многое другое. Самолет начал регулярные полеты над бескрайними полями Ставрополья, радуя своими результатами членов экспедиции и ее начальника. Сидеть бы тихонько Араму Сергеевичу в своем самолете, да писать бы отчеты о проделанной работе. Но вместо этого он стремился рассказать всем и каждому о пользе своего начинания. Сначала рассказывал аэродромному начальству, любопытствующему по поводу нового самолета и его начинки. Но это еще вроде бы и ничего. Им сельское хозяйство вовсе не интересно.

Потом у него в гостях побывали разные люди со станции защиты растений, из сельскохозяйственного института, главного научного центра Ставрополя. С ними уже были и партийные начальники. Рассматривали карты, цокали языками, удивлялись, что с неба видны такие детали, что и с земли не разглядишь. А потом нагрянули люди из краевого комитета партии. Солидность не позволяла им задавать слишком много вопросов. Они чинно выслушали доклад Арама Сергеевича, мельком взглянули на аппаратуру а вот картами занялись всерьез. Они, видимо, хорошо знали где, у кого, что и сколько посеяно. Потом, забрав с собой несколько карт, расселись по машинам и уехали.

Арам Сергеевич радостно потирал руки. Идея явно овладевала массами. Но следующее утро оказалось совсем не радостным. Когда техники начали готовить самолет к очередному полету, вдруг выяснилось, что заправить его нечем. Про нефтяной кризис в то время еще никто ничего не слышал. Так что члены экспедиции решили: завтра бензин будет. Подвезут. Но бензин не появился ни завтра, ни послезавтра, ни три дня спустя.

Чувствуя неладное, Арам Сергеевич бросился в областной комитет партии. Высокое начальство разговаривать с ним не пожелало, а невысокое в разговоре наедине дало дельный совет: летели бы вы куда-нибудь в другое место. Хоть в Краснодарский край, да и не говорите никому, чем вы занимаетесь. Как только соберетесь улетать, бензин найдется. А у нас мы сами знаем, что растет, где и сколько. Нам ваши подсказки ни к чему.

Еще неделю экспедиция чего-то ждала, на что-то надеялась, но тут пришла команда из Москвы: сменить направление научного поиска. Сельское хозяйство подождет. Есть еще лесное хозяйство, водное, да мало ли, что еще можно поисследовать, имея такой самолет и такое оборудование.

На этом сельскохозяйственная эпопея для Арама Сергеевича завершилась, оставив после себя некоторый осадок. И немудрено. К моменту отлета из Ставрополя он уже крепко сдружился с начальником станции защиты растений по имени Эмир. Тот и объяснил ему, что к чему. Оказалось, что руководство края совсем не рвется к большим урожаям. Много зерна – много проблем. Вывозить нечем, хранить негде. Позволительно лишь из года в год чуть, чуть увеличивать сбор зерна. Для этого достаточно слегка увеличивать посевные площади. Урожайность тоже никого особо не волнует. Ее определяют не на полях, а в высоких кабинетах с помощью простых арифметических действий. Надо, чтобы то или иное хозяйство стало победителем в социалистическом соревновании? Нет проблем. Отнять понемножку от урожая одних хозяйств, и приписать другому. Вот тебе и победитель. Таким же способом можно любого сделать знатным хлеборобом. Навесить ему медаль героя социалистического труда. Зачем же им ваши самолеты, карты, объективный контроль и учет? Вред один.

Год спустя, будучи в Москве по каким-то своим делам, Эмир навестил Арама Сергеевича на его даче. Сидя в саду за шашлыком и распивая привезенное гостем домашнее вино, они коснулись сельскохозяйственных проблем Ставрополья. Эмир рассказал, что поля, над которыми в прошлом году летал самолет Арама Сергеевича, дали, как ни странно, большой урожай. Странно потому, что полученная с помощью самолета информация никак не была использована. Но не странно, если учесть психологию тех, кто в то время работал в поле и видел регулярно пролетавший над ними необычный самолет.

– Кто его знает, что он оттуда видит, – наверное, думали они и, на всякий случай, в точности выполняли указания агронома. Пахали на нужную глубину, вносили столько удобрений, сколько требовалось, правильно регулировали сеялки, чтобы зерно распределялось по полю, а не ложилось кучами на радость мышам и птицам. То есть делали все, как положено, чтобы не получить нагоняй от начальства.

Все же на что-то надеясь, Арам Сергеевич начал выступать на партийных собраниях и даже на митингах. Оказывается, он тоже умел произносить правильные слова без бумажки. Его слушали, энергично хлопали в ладоши, будто поощряя к действию. А вот с действием как-то не очень и получалось. Впрочем, у Горбачева тоже. Кроме разговоров требовались вещи посерьезнее: экономическая программа, новая военная доктрина, новая идеологическая платформа. В конце концов, надо было понять, что делать с атрибутами прошлого, той же коммунистической идеологией. Просто так ее в помойку не выбросишь. Подходить ко всему этому следовало с научных позиций, и Арам Сергеевич засел за книги.

На изучение мировой исторической литературы у Арама Сергеевича ушло около года, что само по себе говорило: политика из него не получится. Для этого нужен совсем другой менталитет. От политиков того периода требовалось умение быстро принимать популистские и совсем не продуманные решения. Сожаления о потерянном времени, однако, у него тоже не возникло. Его радовало то, что, как ему казалось, он ощутил пульс истории, выявил, разумеется, для самого себя, какие-то ее закономерности. В его воображении сложилась некая картина развития мира, которую вкратце он представлял себе примерно так.

Колыбель европейской цивилизации – Средиземноморье, к началу нашей эры полностью поглотила Римская империя. Она постепенно подчиняла себе племена, народы и целые государства, действуя к всеобщему благу. Действительно, завоеватели, отнимая у покоренных народов их богатства, несли с собой более высокий уровень культуры, который со временем становился достоянием покоренных народов, тех, разумеется, кто остался в живых, и их потомков.

Развивая свою экспансию на север и на восток, Римская империя фактически разделилась на две почти равные части, западную со столицей в Риме, и восточную со столицей в Константинополе. Непрерывные войны на множество фронтов требовали все больше и больше людских и материальных ресурсов. Наступил момент, когда расширение империи прекратилось. Темп возобновления ресурсов для ведения войн начал отставать от потребностей. А со временем перестало хватать сил даже для того, чтобы удерживать уже захваченные территории.

С прекращением расширения территории начался закат Римской империи. Армия уже не могла сдерживать напор варваров вестготов, наступающих с севера, откуда-то с территории современной Польши. В этих непростых условиях Рим делает политический ход. Нанимает вестготов для охраны своих северных границ. Таким образом создается буферная зона, занятая целым народом, препятствующая проникновению новых врагов в пределы империи. На протяжении почти двух столетий вестготы исправно служат своим хозяевам до тех пор, пока у тех хватает средств на оплату. Когда же деньги кончаются, вестготы решают вопрос вознаграждения очень просто. Берут Рим штурмом. Но они уже не те варвары, от которых когда-то защищался Рим. Об этом говорит даже тот факт, что, победив римлян, вестготы не берут себе в качестве трофея захваченные ими регалии римских императоров, а отправляют их в Константинополь.

Что же происходило в более поздние времена? Осколки прежней империи пошли по пути самостоятельного развития. Периодически воюя между собой, они далеко не всегда находили в себе силы объединиться даже перед лицом общего врага, например, арабов или турок, которых европейцы продолжали считать варварами.

Россия обозначилась на политической карте Восточной Европы спустя пять веков после фактического падения Римской империи. Именно фактического, поскольку ее корона просуществовала до начала девятнадцатого века. Упразднил ее Наполеон. Но развивалась Россия почти по тому же пути, что и Римская империя. В отличие от варваров, так досаждавших Европе на протяжении многих веков, Россия с самого начала не была страной кочевников. Она сама страдала от их набегов, став на столетия живым щитом, буферной зоной между Европой и татаро-монгольскими ордами, идущими с востока.

Так же, как Римская империя, Россия, набрав силу, стала развивать экспансию во всех направлениях, присоединяя к себе земли и государства и насаждая там свою власть и свои порядки. Так же, как Римская империя, Россия создавала свои буферные зоны на опасных направлениях. Они заселялись казаками, распространившимися вдоль Дона, по Днепру, на Кубани, по юго-восточной границе с Азией. Со временем буферная зона России и Западной Европы стала для них общей и прошла с севера на юг, начиная с Польши и кончая Румынией. При этом понятие «варвары» в сознании жителей Западной Европы стало ассоциироваться с Россией. И с этим ничего нельзя поделать, тем более, что начавший создаваться во второй половине двадцатого века Евросоюз, по мнению Арама Сергеевича, должен был стать ничем иным, как реставрируемой в новом качестве Римской империей.

Такой поворот в рассуждениях подсказывал Араму Сергеевичу, что у России есть всего два выхода. Либо смириться со своей участью, отказаться от собственной индивидуальности и постепенно, а скорее всего, по частям, влиться в Евросоюз. Либо отстаивать свою самостоятельность со всеми вытекающими отсюда последствиями. Третьего не дано.

Подтверждения этим мыслям в бурные девяностые годы шли буквально со всех сторон. То, что страны народной демократии, составлявшие буферную зону между Востоком и Западом, завоеванные Советским Союзом во Второй мировой войне, сразу после его распада сменят обличье, войдут в Евросоюз и в НАТО, было очевидным. Но за ними могли потянуться и те, кто входил в состав России многие столетия. Станут ли они основой новой, сдвинувшейся на Восток буферной зоны или отойдут к Евросоюзу, оставалось под вопросом и зависело от авторитета новой России. Или, точнее, от того, признает ли Евросоюз Россию в ее новом качестве достаточно сильной, чтобы иметь право на зоны собственных геополитических интересов, или нет.

В отдаленной же перспективе, Арам Сергеевич в этом не сомневался, та или иная форма интеграции России в Евросоюз неизбежна. Вопрос лишь в том, войдет ли она в него на равных правах или станет его сырьевым придатком. Последнее, к сожалению, было более вероятно. В семидесятые и восьмидесятые годы страна все более и более скатывалась на экстенсивный путь развития во всех областях экономики, пренебрегая инновационными тенденциями, господствующими в развитых странах. Если девяностые годы не принесут существенных изменений, то растущее отставание наверстать уже не удастся никогда. Разве что какой-нибудь глобальный катаклизм отбросит Евросоюз вспять, но не затронет при этом Россию. Но это уже что-то из области фантастики. Впрочем, кто знает.

Интересным показалось Араму Сергеевичу и то, что демократия в веках прекрасно уживалась с рабовладением. На каждого древнего грека приходилось в среднем по три раба. В Венецианской республике в период ее расцвета демократов было всего тысячи три. Остальные либо не имели права голоса, либо были рабами. В более поздние времена рабовладельческим был почти весь юг Соединенных Штатов Америки, и демократический север прекрасно с этим мирился. Гражданская война 60-х годов девятнадцатого века привела к отмене рабства, но не это было ее целью. На самом деле война возникла по экономическим и политическим причинам. Юг и Север не сходились в цене на свою продукцию. Кроме того, Юг стремился к конфедеративному устройству государства, т. е. стремился уменьшить свою зависимость от центра, а то и вовсе обрести самостоятельность, что не соответствовало желаниям Севера.

В двадцатом веке рабовладельческих государств уже не было, но это мало что изменило. К этому времени рабами стали практически все. Более 90 % процентов населения земного шара стали в той или иной форме наемными рабочими, получающими заработную плату, достаточную для проживания, а ведь, именно это всегда обеспечивали своим рабам хозяева в прошлом. Демократию господ сменила демократия рабов. При этом господа никуда не делись. Они остались выгодополучателями, но ушли за кадр, в тень, оказавшись выше демократии.

За то время, пока Арам Сергеевич штудировал литературу, положение внутри страны заметно ухудшилось, а положение в мире улучшилось. Весь мир, затаив дыхание, следил за событиями в СССР, подталкивал их и чего-то с нетерпением ждал. Теперь Арам Сергеевич понимал, чего ждет мир. Он ждет гибели гиганта, которого столько лет боялся и чьи интересы вынужден был уважать. Агония, и вправду, подходила к концу. То тут, то там перестройка переходила в перестрелку. Чувствуя слабость центра, подняли головы и начали тянуть одеяло на себя региональные лидеры и элиты. Еще чуть-чуть, и страна взорвется, развалится на множество кусков. В 1991 году развал империи случился, но не по самому катастрофическому сценарию. От нее откололись значительные куски, но основание колоса устояло. Мир надеялся и предвкушал большее.

Кончилась история СССР, и продолжилась прерванная на время история России, но Арам Сергеевич к этому времени глубоко разочаровался в политике. На примере собственного предприятия, района, да и всего города он с удивлением увидел, что развал страны – не историческая необходимость, а лишь результат желания множества амбициозных личностей ухватить свой кусок власти. «Половодье всегда смывает и выносит на поверхность нечистоты. Не стоит присоединяться к такой кампании», – решил для себя Арам Сергеевич и правильно сделал. Во всяком случае, для себя, но никак не для страны, в которой многие люди, способные принести ей пользу, в это время тоже делали выбор. Не желая испачкаться в грязи, они, как и Арам Сергеевич, сделали шаг в сторону, уступив дорогу к власти людям гораздо менее чистоплотным.

Знакомство с молодыми людьми и их идеями для Арама Сергеевича было очень кстати, потому как именно в данный момент его посетил определенный кризис жанра на своей основной работе. Виновником кризиса, как это уже не раз бывало в его жизни, стал, конечно, он сам. Дело в том, что в определенный момент времени он начал понимать, что приближается к некоторому возрастному пределу, за которым уже ничего, кроме болезней и старости, впереди не светит. Считая этот предел некоторой объективной реальностью и понимая, что не существует никаких способов его преодоления, он начал постепенно готовить своих молодых сотрудников к самостоятельной работе. Не то, чтобы его молодые люди сами не проявляли самостоятельности. Нет, но ее нужно было еще и направить в нужное русло. Этим Арам Сергеевич и занялся с присущей ему активностью.

К моменту круизного плавания Арам Сергеевич уже сильно преуспел в этом благом деле, передав в молодые руки многие свои начинания, а ожидаемые им болезни все еще не приходили. Таким образом, он оказался вроде и не у дел. Не отбирать же было все это обратно. Не король Лир, конечно, но что-то вроде того. Разумеется, у него в запасе было еще множество идей, требующих экспериментальной проверки и последующего воплощения. Можно было заняться ими. Наверное, в иных обстоятельствах он так бы и поступил. Но тут подвернулись Виктор, Гоша и Наталья со своей проблемой, никак не соприкасающейся с тем, что до сих пор делал Арам Сергеевич. Тем лучше! Мысли, как норовистые лошади, сорвались с места и понесли его в неведомые дали.

Молодые люди ему понравились. Будучи радистом по образованию, Арам Сергеевич привык и людей классифицировать подобно радиотехническим элементам. Была в тех и других какая-то аналогия. Среди людей и радиоэлементов главными всегда были генераторы. Они задавали темп и направление работы, организовывали ее и всех всегда подгоняли. За ними следовали активные элементы, без которых не обходится ни одна схема и ни один коллектив, особенно творческий. Без активных элементов ни один генератор никогда не справится со своей работой. Ему одному просто не хватит рук.

Нужны и пассивные элементы. В схемах их роль, число и, можно сказать, положение диктуются законами радиотехники. В жизни же пассивные элементы необходимы просто для выполнения работы, а отчасти и для того, чтобы чуть сдерживать энергию генератора и активных элементов, создавать им некоторое сопротивление, без которого все было бы уж слишком просто.

Среди пассивных элементов есть еще и аттенюаторы, создающие в схемах затухание. Полезное для радиотехнической схемы. В жизни же, в коллективе их роль может быть двоякой. С одной стороны, они могут создать необходимый критический фон, а с другой, известно, – любое порученное им дело они наверняка загубят.

По классификации Арама Сергеевича все трое его новых знакомых относились к категории генераторов, а, как известно, когда в схеме или в коллективе имеются два и более генераторов, то они обязательно конфликтуют между собой. Так что в жизни этой троицы полной гармонии быть не может, заключил он для себя и был, безусловно, прав.

Вживаясь в проблему, Арам Сергеевич снова окунулся в литературу – и научную, и религиозную. Как и все мало-мальски образованные люди, он хорошо знал, что в вопросе о происхождении человека в мире существуют две базовые позиции. Позиция науки, представленная в виде теории эволюции, созданной Чарльзом Дарвином и развитой его последователями. И позиция церкви – человека создал Бог. Обе позиции не имеют под собой четкой доказательной основы.

Считая себя непредвзятым, независимым исследователем и пытаясь сформировать собственную позицию, Арам Сергеевич решил исходить из правомерности обоих утверждений. В конце концов, вечные противоречия между наукой и религией его лично не касались. Тем более, что в двадцатом столетии они как-то сгладились, перестали быть антагонистичными. Церковь реабилитировала Галилея, признала не противоречащей церковным догматам эволюционную теорию и даже согласилась с утвердившейся в последние десятилетия теорией Большого Взрыва. Последнее было особенно удивительно. Похоже, что именно этой своей гипотезой наука подводила теоретический базис под один из основных постулатов церкви о создании Земли Богом. Да и науке в последнее время грех было бы жаловаться на церковь, тем более, что многие видные ученые под старость склоняли свои головы перед религией.

Впрочем, теория Большого Взрыва не казалась Араму Сергеевичу уж слишком убедительной. Чего-то ей для этого все же не хватало. Может быть, того же, что придумавшим ее физикам. Им, как они сами говорили, все было понятно, спустя микросекунду после взрыва, но что взорвалось, они объяснить не могли – и не только другим, но и самим себе. Большой беды, однако, он в этом не видел. Более простую задачу – о том, как устроен наш маленький мир, солнечная система, человечество решало целых полторы тысячи лет. И ничего, так что с гипотезой о возникновении большого мира можно и подождать.

Нельзя сказать, что теория Большого Взрыва вообще сильно занимала уважаемого Арама Сергеевича. Далек он был от нее, а засомневался в ней после запомнившегося ему разговора с одним именитым биологом, состоявшегося где-то в начале 80-х годов, во время очередной своей командировки на далекий от Москвы полигон, где проводились испытания одной очень сложной системы. По такому случаю на полигоне собралось множество ведущих в своей области специалистов, ответственных за создание системы, каждый в своей части. Люди эти, как правило, были уже давно знакомы друг с другом и в свободное от работы время общались между собой, обсуждая самые что ни на есть разные проблемы.

К проблеме возникновения Вселенной все они отношения не имели, но почему бы и не поговорить на такую интересную тему, тем более что вечером, после работы делать особенно было нечего, а разговор никого ни к чему не обязывал.

Кажется, Арам Сергеевич сам инициировал тему, а оказавшийся в кампании биолог, Воронин Олег Романович, активно ее поддержал и развил. Люди не могли пройти мимо особенностей его фамилии, имени и отчества, называли за глаза Вор, уважая, впрочем, носителя этого имени, крупного мужчину с открытым лицом, за веселый, общительный характер.

Так вот, он и сказал, что, по его мнению, физики атомщики узурпировали вопросы мироздания, пытаясь уложить все в привычные для них схемы. Трудно поверить в созидательную силу взрыва вообще, да и как-то не хочется. Кроме того, теория Большого Взрыва выглядит уж очень одинокой. Нет других гипотез, а значит, нет и спора. Все ищут ей доказательства и радуются, как дети, когда что-то находят. Так же было, когда наши далекие предки доказывали, что Земля стоит на трех китах и четырех столбах. И потом, когда с не меньшим жаром отстаивали другую гипотезу, о том, что Солнце и звезды вращаются вокруг Земли. Мало ли чего еще было в науке, когда одну гипотезу сменяла другая, а потом третья, четвертая.

Биолог был слегка навеселе. Испытания его систем успешно закончились утром этого дня, и коллектив, видимо, достойно отметил маленькую победу. Вообще-то на полигоне царил сухой закон, но на главных конструкторов, живших в отдельной гостинице, он, похоже, и не распространялся. Спиртное в неограниченном количестве и в широком ассортименте завозилось сюда руководством полигона и хранилось в общих холодильниках, стоявших в холлах каждого этажа. Так что биолог был в ударе и говорил, может быть, излишне эмоционально:

– Биология тоже могла бы представить свою гипотезу происхождения мира. Не менее спорную, но, пожалуй, гораздо более подкрепленную. Подумайте только, что происходит, когда встречаются сперматозоид с яйцеклеткой. Чем не взрыв? Чем не модель Большого Взрыва? Раз соединившись, они начинают многократное деление и за несколько месяцев разрастаются в миллионы раз. Появляется новое существо, создается новый растущий мир, развивающийся отчасти по заложенной программе, а отчасти сугубо индивидуально. Есть в его развитии и философская, и религиозная, и физическая основы. И событие это отнюдь не уникальное. Так что и Большой Взрыв, если он и был в действительности, не должен быть уникальным событием. Такие события должны были бы происходить постоянно и повсеместно. Не случайны и общие закономерности в микро– и макромире. Не случайно Нильс Бор назвал свою модель атома планетарной. В природе вообще нет ничего случайного, за исключением, пожалуй, взрывов, которые все же носят скорее разрушительный, чем созидательный характер.

– Представьте себе, – продолжал он, – что ваш наблюдатель живет на неведомой нам планете, а она, в свою очередь, не что иное, как электрон какого-то атома, входящего в состав молекулы вашего организма. Что он будет видеть вокруг себя! Ядро его собственного атома. Для него оно Солнце. Светящиеся ядра других атомов, для него они звезды. Будет он видеть и туманности, и звездные скопления. Займется решением тех же самых задач, что и мы. Кто вокруг кого вращается, откуда и куда все это движется. С чего все это началось, чем и когда кончится. И мы, уверяю вас, сами живем вот на таком электрончике, мним о себе Бог знает что, рассуждаем о высоких материях, а сами находимся в желудке какого-нибудь бронтозавра, или, хуже того, уже попали в его прямую кишку.

– Достаточно представить себе, что весь окружающий нас мир живой, что границу между живой и неживой материей мы придумали сами, и все становится на свое место. Для бабочки-однодневки наш мир кажется застывшим, как для нас космос, где тысячелетие – лишь мгновение, а для человека – уже вечность. А именно в космосе в постоянном движении находится бесчисленное множество комет и астероидов, этаких сперматозоидов, ищущих благодатную почву в виде планет, чтобы внести туда зачатки жизни.

Неизвестно, чем бы закончился этот разговор, скорее всего, ничем, но и он прервался. В гостинице, где находились собеседники, погас свет. Такое в жилой зоне полигона бывало частенько. При этом огромные цеха и ангары, где находилась техника, никогда не оставались без электричества. Технике здесь уделялось огромное внимание, она была главным действующим лицом, люди же, ее создающие, всегда оставались на втором, а то и на десятом плане. Они как-нибудь перебьются. Кто-то после этого отправился спать, кто-то, чертыхаясь, принялся отыскивать свечи, а кто-то почел за лучшее идти на работу. Так и разошлись все в разные стороны.

Хотя заявление Воронина и было сделано в шутливой форме, Арам Сергеевич все же принял его во внимание и пошел дальше. Покопавшись в литературе, он установил, что обнаруженные учеными стоянки древнего человека насчитывают уже два миллиона лет. Можно было легко предположить, что появились они много раньше. Просто более старые либо не сохранились, либо их не нашли. Не вдаваясь в детали, можно было смело говорить о том, что человек существует на земле уже несколько миллионов лет, не оставляя после себя чего-нибудь более значимого, чем собственные кости и следы своих стоянок. Ну, что же, многие животные роют себе норы. Птицы строят гнезда, натаскивают в свой дом всякую всячину. Много на свете всякой живности, но никто из ее представителей не начал вдруг строить города. Только человек после миллионов лет первобытного существования неожиданно проснулся, обрел речь, построил сначала города-государства, потом империи, создал промышленность, освоил всю пригодную для жизни часть суши, научился летать в небе и даже заглянул в космос. Не много ли всего за пять-семь тысяч лет, возможно, чуть больше. Никто другой из тех, кто ходит по земле, ползает, летает или плавает, не последовал его примеру. Но, может, еще последует?

Именно то, что человек оказался единственным представителем земной фауны, радикально сменившим образ жизни, и толкало на мысль о том, что в его развитии сыграл роль какой-то особый внешний фактор. Понять, что это было, Араму Сергеевичу очень захотелось, и в этом его интересе не было ничего прагматичного. Обычное любопытство ученого, которое является мощным движущим фактором. Сам он начинать подобное исследование все же не собирался, поскольку понимал, что слишком далек от подобных проблем. Поэтому, когда Виктор в начале весны позвонил ему снова, он с радостным возбуждением ожидал приезда гостей.

На этот раз они появились в его московской квартире все трое. Гошу Арам Сергеевич при встрече и не признал, так сильно тот изменился за последние полгода. Начал было знакомиться с ним заново, но все рассмеялись, чем весьма смутили пожилого профессора. Гошу действительно было не узнать. Он подрос всего-то на несколько сантиметров, но этого оказалось достаточно, чтобы сделать его фигуру вполне пропорциональной. На голове появилась пышная шевелюра, а клочковатая бородка сменилась на аккуратно подстриженное украшение лица, нос на котором утратил хищную форму.

Что стало причиной столь заметных перемен, оставалось загадкой. Гоше было уже за тридцать. Люди в этом возрасте уже не растут. Сами ли проснулись какие-то силы в его организме или их стимулировало то излучение, с которым он встретился в подземелье, можно было только гадать. Врачи не выдвигали никаких версий, а больше судить об этом было некому. Так или иначе, но Гошу его преображение нисколько не огорчало. Все последнее время он постоянно прислушивался к своему обновленному организму, открывая в нем все новые и новые совершенно неизвестные ему свойства. Кроме того, в его жизни наметились серьезные изменения, о которых он ранее и не помышлял. Во время своего долгого пребывания в больнице, где его обследовали, пытаясь понять суть происходящих в нем изменений, а потом и спасали, он познакомился с девушкой, на которой теперь собирался жениться.

За столом же Арама Сергеевича речь шла о другом. Хозяина очень интересовало, как молодые люди планируют продолжить свои исследования. Какие действия они собираются предпринять. Виктор показал ему две свои статьи. Ту, первую, что он написал еще в конце прошлого года, и вторую, которую еще только собирался опубликовать. В ней он уже перешел к анализу снимков, указывал на их явную принадлежность к Средиземноморью и намечал районы поисков. О самих же поисках, то есть о практических действиях, речь ни в статье, ни за столом даже и не шла.

Виктор объяснял Араму Сергеевичу, что не все в их силах. Предполагаемые объекты исследований лежат на территории других государств. Для работы там нужны межправительственные соглашения. Кроме того, любая экспедиция требует средств и притом немалых. Все это было понятно и Араму Сергеевичу, но он полагал, что пока суд да дело, можно было бы съездить в эти страны и в качестве туристов, а там полазить по горам и тем сдвинуть дело с мертвой точки. Его энтузиазм был так заразителен, что Виктор усмотрел и некоторую правоту в его рассуждениях. Так что и сам не заметил, как принялся намечать возможный маршрут.

Ехать, по его мнению, надо было в первую очередь в Тунис, в район развалин Карфагена, так безжалостно разрушенного римлянами в 146 году до нашей эры. Кстати, с чего это римляне, которые сами так много и основательно строили, вдруг оказались беспощадны не только к людям, населявшим город, но и к созданным ими весьма основательным постройкам. Ко времени разрушения город населяло около полумиллиона человек. Очень много для того времени. В удобной бухте были построены две большие гавани. Одна для военных, а другая для торговых судов. Был сооружен маяк. Кроме порта, в городе было множество дворцов и храмов. Все это ясно говорило о высоком уровне развития этого государства. Да, Карфаген был конкурентом Рима в морской торговле, но по своей мощи не был соизмерим с могучей римской империей.

Карфаген можно было просто подчинить себе. Так поступали римляне со многими завоеванными ими странами. Почему же в данном случае они поступили иначе? Не разрушали ли они Карфаген с какой-то иной целью. Может быть, искали там что-то важное, тем более, что взлет Карфагена произошел под боком у римской империи в очень короткие сроки. Возможно, карфагеняне обладали на тот момент каким-то новым знанием, позволившим им вступить в конкуренцию с самим Римом.

Действительно, появление новых знаний в истории человечества не раз ставило ту или иную страну в привилегированное положение. Правда, только на время, пока эти знания не становилось всеобщим достоянием. Даже в подходящем к концу двадцатом веке создание атомного оружия создало особые преимущества сначала для США и СССР, а потом и для Англии с Францией. Но удержать монополию на этот самый мощный вид оружия они все равно не смогли. Атомный клуб разросся и продолжает расти. Так что любое подобное преимущество временно, преходяще.

Далее, Виктор неосторожно заговорил о человеческом гении, который способен преодолеть любые преграды и достоин всяческого восхищения. Тут на него и обрушился Арам Сергеевич.

– Я готов согласиться с тем, например, что Алла Пугачева – великая певица. Ей рукоплескала вся страна. Альберт Эйнштейн – гениальный ученый, это признано всей мировой наукой. Но, кто, скажите мне, признал человеческий гений? Где тот сторонний наблюдатель, который по достоинству оценил его деятельность? Нет его, не было и не будет. А то, о чем вы говорите, это самооценка. С таким же успехом вы можете говорить о себе или о ком-то другом, как о великом человеке, что, впрочем, в будущем для вас и возможно. Но сказать это должны не вы, а другие. Тогда это будет правдой.

– Кстати, сомневаюсь, – продолжал Арам Сергеевич, – что, найдись этот сторонний наблюдатель, его оценка деятельности человека окажется положительной. За время своего правления, человек успел погубить множество видов флоры и фауны, засорил, загадил, испакостил водную среду и атмосферу. Что же позитивного в его деятельности в масштабе планеты вы видите?

– А как же братья по разуму, – в тон ему заговорил Виктор, – они-то должны нас оценить по достоинству или направить на путь истинный?

– Нет никаких братьев по разуму, – резко заявил Арам Сергеевич, – нет и не будет, можете быть уверены. Было в науке такое романтическое заблуждение, когда изобрели телескоп, начали искать жизнь на планетах солнечной системы. Не нашли. Потом изобрели радио. И снова начали искать, сначала поблизости, а потом все дальше и дальше. Опять неудача. Да если даже наши собратья по разуму и есть где-то в бесконечных космических далях, что толку от них. Конечно, трудно смириться со своим одиночеством во вселенной, но кто из людей задумывается об этом, кроме очень небольшой группы ученых. Остальных это не заботит вовсе.

Вся эта бурная дискуссия шла в основном между Виктором и хозяином дома. Остальные с интересом слушали, почти не вмешиваясь, обдумывая параллельно какие-то свои мысли.

Наталья думала о том, как бы в театре Духа так поставить на сцене дискуссию, чтобы в ней принял участие весь зал. И не так, как это делается сейчас в ток-шоу, – голосованием или высказыванием с мест, а чтобы артисты стали выразителями мыслей зрителей, а их число соответствовало числу возникших в ходе дискуссии мнений. Такой театр, где каждый зритель на время превращался в актера, мог бы стать революцией. Но как это сделать, она не знала. Пока не знала.

Гоша обдумывал сразу несколько мыслей. Теперь он мог это делать без ущерба для каждой из них. Он думал об Ольге, девушке, с которой познакомился в больнице. Ему хотелось, чтобы она сейчас была рядом и слушала все эти разговоры. Она их поймет, должна понять. Жизнь у нее была нелегкая, как и у него самого, но теперь все наладится. А как же Наталья? Он не чувствовал, что изменяет ей. Наталья богиня. Ею можно восхищаться, ей можно служить, но при этом у человека может быть и что-нибудь еще. Кроме того, все они будут теперь вместе. Просто их станет не трое, а четверо. Еще Гоша думал о поисках наскальных рисунков. Дело, конечно, полезное, интересное. Но ведь они – лишь отображение той реальности, что он видел в подземелье. Вот ее-то и надо изучить как следует. Тем более, что его собственный организм наглядно подтверждал наличие в подземелье какой-то чудотворной силы. Без нее не было бы и Ольги. Даже если бы он и познакомился с ней, будучи прежним, то никогда бы речь не зашла о женитьбе. Он тогда был и ощущал себя уродом и был убежден, что незачем плодить новых уродов.

Думала о чем-то своем и Галина Борисовна, но ее мысли были приземленными и метались из стороны в сторону, как мотылек. Сначала она думала, о том, какой все-таки умный у нее муж и почему то, о чем он говорит сейчас, не обсуждается с ней. Потом переключилась на ватрушки, приготовленные ею к приезду гостей. Понравились ли? Задумалась и о гостях, – способные повстречались ребята.

Ватрушки, кстати, и примирили всех. Разгоряченные разговором гости и хозяева набросились на них и, незаметно для самих себя, уничтожили их без остатка, а заодно согласились между собой в том, что стоит попробовать поискать наскальные рисунки пока в рамках одной или нескольких туристических поездок.

О том, что незачем искать наскальные рисунки в разных странах, а надо сосредоточиться на изучении подземелья царя Миноса и находящегося там чудотворного источника, Гоша сказал друзьям, только когда они уже сели в машину.

 

Глава 21

В которой Гоша вовсю пользуется дарованной ему в подземелье наследственной памятью

По прошествии времени Гоша понял, что посещавшие его видения не являются плодом больного воображения. Оказалось, что к ним достаточно легко обратиться, думая о своем прошлом или о прошлом своих родителей. Он легко вспомнил свою бабушку молодой, увидев ее глазами матери, несчетный круг лиц, в которых угадывались родные черты, но разобраться с их родством и хронологией было трудно. О главных событиях в жизни каждого из них можно было что-то узнать. Догадался, что высокий мужчина рядом с ней, его дедушка. Так же легко он познакомился с дедушкой и бабушкой со стороны отца.

За ними, все расширяясь, шел необозримый круг лиц, в которых угадывались родственные черты, но разобраться в их принадлежности к роду и хронологии было очень трудно. В то же время узнать что-то о каждом из них удавалось. Легче всего выяснялась профессия, удавалось увидеть дом, в котором прошла основная часть жизни человека, что-то еще.

Продвигаясь все дальше в прошлое, Гоша заметил, что круг лиц начал сокращаться, и почувствовал, что приближается к истокам. Он снова набрел на того мальчика, который в одном из ранних видений был свидетелем сцены у стен храма. Гоша вошел в его память…

Застигнутая в момент глобальной катастрофы горстка людей на корабле, борясь со штормами, вырвалась из зоны бедствия и добралась до одинокого острова где-то в другой части света, ставшего для них пристанищем. И люди начали строить свою жизнь здесь сначала. Помогало им то, что их цивилизация обладала многими знаниями, доступными каждому из них благодаря наследственной памяти.

Людей было мало, и потому над ними сразу нависла опасность вырождения. Кое-как отремонтировав свой корабль, они обследовали морские окрестности острова и обнаружили материк, где жило множество человекообразных обезьян. Для них здесь было раздолье. Мягкий тропический климат, множество фруктов и ягод, почти полное отсутствие крупных хищников, способных противостоять стаям обезьян. Рай, в жизнь которого вмешались люди. Они начали отлавливать молоденьких самок и детенышей обезьян, увозить их на остров и превращать в собственных рабов.

Детеныши, взрослея в человеческой среде, усваивали некоторые простейшие трудовые навыки и научались выполнять отдаваемые людьми команды. А самки рожали от мужчин детей, в которых преобладала человеческая сущность. Они гораздо лучше поддавались обучению, осваивали примитивную человеческую речь и становились хорошими исполнителями человеческой воли.

Спустя несколько десятилетий, руками рабов, руководимых людьми, был отстроен храм на холме, больше похожий на крепость, и неподалеку маленький городок. В храме жили люди и находился детский сад, где раздельно воспитывались человеческие дети и дети метисов. Иногда для тех и других проводились совместные занятия, на которых метисам преподавались уроки послушания людям. Прислуга же, формируемая из метисов, была приходящей.

В храме располагалась и главная человеческая святыня – прибор, созданный учеными погибшей цивилизации, способный корректировать случайные ошибки в генетическом коде человека. Подошел он и для работы метисами. Побывавшие в зоне действия прибора обезьяны и метисы лишались агрессии в поведении, а заодно и наследственных болезней. Чего прибор не мог, так это дать метисам наследственную память, которая так навсегда и осталась привилегией настоящего человека.

В городке же жили только метисы. В свободное от трудовой повинности время они вели свое хозяйство и воспитывали детей до того времени, пока те не научались ходить. Потом за их воспитание брались люди. Они же терпеливо насаждали в городке самоуправление, ставя во главе его верховного владыку из числа наиболее способных и деятельных метисов.

К моменту происходящих событий в храме проживало около двухсот человек, а в городке около двух тысяч метисов. Некоторые из них были людьми уже на три четверти. На этом пока планировалось остановиться. Дальше повышать долю человека в метисах уже не имело смысла. Тем более, что по своей сообразительности и способности к обучению они уже стояли на довольно высокой ступени развития, если сравнивать их с обезьянами, конечно.

В будущем потомкам людей предстояло стать родоначальниками царских фамилий, а метисам с содержанием человеческой крови на уровне трех четвертей – их приближенными, опорой трона. Всем остальным на долгие тысячелетия отводилась роль рабов.

Люди понимали, что скоро, очень скоро им придется разбавить и свою кровь. Для этого они и готовили метисов с высоким содержанием человеческой крови. По расчетам выходило, что через пять тысяч лет в мире удастся сохранить около ста индивидуумов с процентом содержания человеческой крови на уровне девяноста пяти процентов. Еще тысяча человек будет иметь процент содержания человеческой крови около восьмидесяти. Остальные существенно ниже. Многие, от одного до пяти. Как они будут уживаться между собой в будущем, один Бог знает. Да и сейчас непросто. Вот уже и назрел первый конфликт. Верховный Владыка не подчинился жрецу Внутреннего Круга! Конечно, он будет казнен, а что делать?

В памяти мальчика сохранился разговор с отцом, когда тот взял его с собой на материк поохотиться на обезьян. Охотники выследили обезьянью семью. Собственно, они и не прятались. Сверху, со скалы была видна большая площадка, на которой расположилось семейство. Отец семейства, огромный самец, держал на коленях гроздь бананов. Он со вкусом поедал их, выплевывая шкурки. У него в ногах пристроились два малыша. Они брали бананы по одному, очищали их и ели гораздо более деликатно, чем папаша. Несколько самок грелись на солнышке, почесываясь и зевая. Стайка малышей резвилась в ветвях огромного, склонившегося над площадкой дерева. Идиллия была бы полной, если бы от гнездовья не шел тяжелый смрад.

Когда охотники отползли от края скалы, мальчик сказал отцу:

– Зачем мы ловим их и пытаемся превратить в людей. Они и без нас счастливы? Кому это нужно?

– Ты уже достаточно большой, и мог бы сам догадаться, – ответил отец, – это нужно нам, а не им. Нам не прожить без их мускулов. Для того чтобы мы жили хорошо, в хороших домах, имели бы в достатке еду и одежду, надо, чтобы кто-то жил плохо и все свои сил тратил на заботу о нас.

– И что, так будет всегда?

– Насчет всегда, не знаю, но так будет долго, очень долго. Мы будем господами, а они будут нашими рабами. Но ситуация будет постепенно меняться. Нам суждено постепенно раствориться в них. Наше умственное превосходство над ними будет постепенно снижаться, а их уровень будет постепенно расти. Когда-нибудь они действительно сравняются с нами и поймут это.

– А потом что будет?

– Не знаю, но думать они будут, что произошли от обезьяны!

– А мы от кого произошли?

– Этого, к сожалению, и мы не знаем. Даже наша наследственная память об этом ничего не говорит. Мы берем свое начало из тьмы.

– А зачем все эти капюшоны, ритуалы, молитвы, это-то кому нужно?

– Это тоже нужно нам. Наши рабы должны жить в полной уверенности, что мы, люди, происходим от Бога. Что они не ровня нам. Что они должны почитать за великую честь служить и прислуживать. Их уже сейчас больше, чем нас. Силой оружия их не удержать. Только вера может держать их в страхе и в повиновении всем нашим желаниям, требованиям и даже капризам.

Когда Гоша, наконец, выбрался из недр своей наследственной памяти, он начал осознавать то, что произошло с ним самим. Там, в лабиринте, он попал под действие созданного в глубокой древности прибора. Тот исправил какие-то ошибки в его генах. Отсюда его непонятная болезнь. Заодно в нем пробудилась его наследственная память. Он вспомнил, что в детстве его тоже посещали странные видения, но мама называла их детскими фантазиями. Что же это значит? Что он сам принадлежит к древнему человеческому роду? Либо у метисов тоже начинает появляться наследственная память. «В любом случае надо было вернуться в лабиринт и во чтобы-то ни стало добыть этот уникальный древний прибор. А там разберемся», – решил он.

 

Глава 22

Еще немного о профессорах, один из которых на время становится лицом без определенного места жительства

Поездки на полигон всегда вызывали у Арама Сергеевича двойственные чувства. С одной стороны, радостное возбуждение от предстоящих испытаний создаваемой техники. Наверное, подобные ощущения возникают у спортсменов перед началом соревнований. С другой – раздражение. Прерывался привычный ход событий, ритм жизни, нарушался житейский комфорт. Все эти чувства, однако, исчезали по прибытии на полигон. Деловая, а иногда и совсем не деловая суета затмевала чувства, настраивала на иной лад и, в конечном счете, встраивала вновь прибывшего в некий конвейер, в конце которого маячило заветное, долгожданное событие. Ожидание завораживало своей значимостью, объединяло в единое целое все винтики и гаечки конвейера, помогало мириться с неустроенностью быта, который со временем начинал восприниматься как острая приправа к редкому блюду. Само же событие, когда удачное, а когда и не очень, заставляло забыть о мелочах, во всяком случае, до следующей поездки.

До середины 80-х годов поездки на полигон были частыми. Проектов было много, промышленность работала в полную силу, но уже чувствовалось, что напряжение падает. Сроки работ начали растягиваться, все чаще и чаще дело до испытаний просто не доходило. В начале же 90-х годов испытания прекратились вовсе. Настал полный штиль. Дело встало. Соответственно, все реже и реже стали встречаться друг с другом и люди, которые когда-то вместе его вершили. Последний раз Арам Сергеевич видел на полигоне Воронина в году, наверное, в 1988 или 1989. Несмотря на взаимную симпатию, разговаривать тогда было некогда, оба всегда куда-то спешили. Ограничивались лишь крепким рукопожатием и дружескими улыбками. Казалось, расстались навсегда, но судьба иногда готовит людям сюрпризы, причем, самые неожиданные.

На этот раз судьба готовила свой сюрприз заранее. В середине января 1996 года в Москве начались обильные снегопады. Город оказался завален снегом. Коммунальные службы, как обычно, не справлялись с его уборкой, что уж говорить о пригородах, тем более о дачных поселках, где таких служб отродясь не было. Так что, когда уже в конце месяца Арам Сергеевич вдруг решил съездить на дачу на пару деньков, пришлось ему отказаться от машины и отправиться туда, как это делает большинство москвичей, на поезде. На всякий случай он все же позвонил своему соседу по даче, который, уйдя на пенсию, стал жить там постоянно. Сосед подтвердил, что дороги не прочищены, и добраться сюда можно разве что на танке или на гусеничном тракторе. Машина Арама Сергеевича никак под это определение не подходила. Она осталась в гараже, а ее хозяин отправился на вокзал.

На перроне было много народа, и Арам Сергеевич начал сомневаться в правильности своего решения ехать на дачу. Перспектива простоять полтора часа в битком набитом вагоне казалась безрадостной. Желание отправиться домой укрепилось, когда выяснилось, что поезд и вовсе отменен, а следующий пойдет только после перерыва. Уже почти решив никуда не ехать, Арам Сергеевич все же заглянул в зал ожидания. Народу там оказалось совсем немного, и он, повинуясь какому-то внутреннему ощущению, уселся на лавочку, мельком окинув взглядом помещение. Взгляд ни на ком и ни на чем не остановился, но выхватил из множества лиц одно наиболее колоритное. Это был мужчина крупного телосложения с пышной гривой седых волос и окладистой, не тронутой сединой бородой. Мужчина был одет в кожаную, отороченную мехом куртку и унты в той же цветовой гамме. Перед мужчиной на полу стоял рюкзак. На нем была расстелена цветастая салфетка, на которой аккуратно уместилось несколько бутербродов. Мужчина деликатно, двумя пальцами брал с салфетки бутерброд, откусывал от него и клал обратно. Изредка в его руке оказывалась бутылка с минеральной водой. Ел он не спеша, со вкусом и делал это как-то даже красиво.

«Вот он настоящий русский богатырь, хоть и уже очень немолодой, лет, наверное, 55, а то и больше, – подумал про себя Арам Сергеевич, – сибиряк, надо думать, возвращается из столицы куда-нибудь в тихие таежные места».

На этом размышления о бородатом богатыре у Арама Сергеевича завершились, и он переключился на собственные семейные дела. Здесь было, о чем подумать. Жена второй месяц гостит у сына, в солнечной Австралии. Нянчит только что родившегося внука. Хорошо ли им там? Сейчас, наверное, хорошо. А что будет дальше? Ответ напрашивался сам собой. Никто не знает, что будет дальше, ни там, ни тут. И все же, зачем сын уехал? Чем ему тут оказалось плохо? Казалось бы, все к его услугам. Даже советская власть кончилась. Все дороги открыты. Вспомнилось, как люди, уезжавшие из Советского Союза, говорили: «Жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо за рубежом…» Вот этого Арам Сергеевич понять не мог. Чем плоха здешняя жизнь и чем хороша тамошняя? Ну, в прошлые времена еще понятно было, сперва репрессии, потом борьба с инакомыслием, гонения по национальному признаку, но в те времена и уехать было сначала невозможно, а потом очень трудно. Теперь все стали вольными птицами. Каждый может ехать на все четыре стороны.

И едут, хотя возможностей здесь теперь стало хоть отбавляй. Как когда-то в Америке, на диком Западе. Нет, надо попробовать разложить все по полочкам.

Но разложить все по полочкам на этот раз Араму Сергеевичу не удалось. Он услышал, что кто-то зовет его по имени и отчеству. С удивлением открыв глаза, он увидел перед собой того колоритного мужчину, на которого обратил внимание, когда вошел в зал ожидания.

– Не узнаете, Арам Сергеевич! – говорил мужчина, – я Воронин Олег Романович, мы с вами в былые времена частенько на полигонах разных встречались, дело общее делали, разговоры всякие вели.

– Ну, как же, как же, помню, – преодолев короткое недоумение, заговорил Арам Сергеевич, – интересные были разговоры, а вы что же это, на охоту куда-то собрались или в путешествие?

Воронин присел на лавку рядом с Арамом Сергеевичем, пристроил рядом свой огромный рюкзак и как-то почти нехотя ответил:

– Да я уже давно и не москвич вовсе. Покинул родной город, живу на юге Урала. Можно сказать, там, где Европа смыкается с Азией. Это если красиво говорить. На самом деле живу сильно восточнее, в краю лесов и болот. Занесла нелегкая, но сейчас уж привык, не жалуюсь, а поначалу тоска была зеленая.

– Что же такое приключилось с вами? – проявил неподдельный интерес Арам Сергеевич, – по работе переехали, или что-то еще?

Олег Романович посерьезнел:

– Вообще-то долго рассказывать, а вы-то куда собрались, Арам Сергеевич, гляжу налегке, значит, дорога недолгая?

– На дачу я, на дачу, жена, знаете, в отъезде, вот я и решил совместить приятное с полезным. Отдохнуть пару дней и дом проведать. Зима, знаете, а дом топится газом, автоматика работает, но всякое бывает. Автоматику тоже проверять надо. Да вот поезд отменили. Жду теперь, когда перерыв кончится. Так что, если не очень торопитесь и если хотите, расскажите о себе.

Воронин не заставил себя уговаривать. Судя по всему, ему самому захотелось выговориться. С тех пор, как он в одночасье покинул Москву три с половиной года назад, он до сей поры здесь больше не бывал. Да и сейчас в Москве оказался проездом и тоже из-за снегопада. Рейс Минеральные Воды – Свердловск отменили, и он поехал поездом через Москву. Так что с тех пор никого из своих бывших московских знакомых ни разу не видел.

В 1991 году Олегу Романовичу стукнуло пятьдесят. Особыми торжествами его юбилей отмечен не был, а вот событий в этот год произошло много. Олег Романович развелся с женой, с которой прожил ровно четверть века. Можно сказать, что он бросил жену и ребенка. Правда, ребенку на тот момент было уже двадцать четыре года. Здоровый мужик. Окончил юридический факультет МГУ и уже работал в представительстве крупной зарубежной фирмы. Жена тоже не осталась в бедственном положении. Олег Романович оставил ей большую четырехкомнатную квартиру почти в самом центре Москвы и дачу с огромным участком в одном из самых престижных поселков Подмосковья.

Сам же Олег Романович переехал в маленькую двухкомнатную квартиру на окраине города, доставшуюся ему в наследство от матери, пустовавшую последние два года после ее смерти. Переехал он туда не один, а с девушкой по имени Надя, в которую он, что называется, до смерти влюбился, и которая была ровно вдвое моложе его самого. Квартирка была в запущенном состоянии, и Олег Романович с невесть откуда взявшимся рвением принялся ее ремонтировать, чтобы она стала достойной его новой избранницы. Сам он раньше никогда хозяйственными делами не занимался. Все тяготы быта несла на себе его прежняя жена. Ремонт оказался делом затяжным и хлопотным. Не было ни материалов, ни мастеров, ни, как вдруг оказалось, и денег.

Олег Романович всегда считал, что получает вполне достойную заработную плату. Так оно на самом деле и было во все предыдущие годы, но только не в 91-м и не 92-м годах, когда денежная реформа вместе с инфляцией съели сначала сбережения, а потом и заработную плату советских граждан. А молодая супруга, приехавшая откуда-то из глубинки покорять Москву, мечтала о столичных развлечениях, новых нарядах, поездках к морю. Она чувствовала себя обманутой. В какой-то мере чувствовал себя обманутым и сам Олег Романович. Нежное молодое тело, которым он упивался первое время, вскоре пресытило его, а дружеского, интеллектуального общения не намечалось. Надю не интересовали его дела на работе, она не хотела смотреть умные фильмы. Ей нравились эстрадные пошлости и легкая, наивная музыка, чего не терпел Олег Романович. Так что рай в шалаше не получился. Начались ссоры, постепенно переходящие в скандалы. Жизнь становилась невыносимой.

Ко всему этому добавились неприятности на работе. Деятельность НИИ, в котором Олег Романович проработал почти всю свою сознательную жизнь, практически остановилась. Не было ни средств, ни материалов для выполнения работ. Молодые сотрудники уходили кто куда. Старые тоже смотрели на сторону, но уходили неохотно. Оставшиеся чего-то ждали, надеялись пересидеть тяжелые времена. Руководство Института принялось сдавать внаем пустующие помещения. Получаемые при этом средства теоретически должны были помочь Институту выжить, но этого не происходило. Деньги от сдачи помещений как приходили, так и уходили, не оставляя заметного следа. Вскоре руководство, видимо, поняло, что сдавать помещения выгоднее, чем налаживать работу Института. Подразделения начали уплотнять. Уход сотрудников теперь уже рассматривался не как утрата кадров, а как благо.

Будучи руководителем одного из самых крупных подразделений Института, Олег Романович начал искать новые точки приложения сил, но все его предложения сходу отвергались. Вскоре он сам стал персоной нон грата для собственной дирекции.

В конце концов, Олегу Романовичу надоело биться головой о стенку. Он решил разом покончить и с семейными, и с производственными неприятностями. Переписал квартиру на свою новую жену, подал заявление на развод и еще одно заявление – об уходе с работы по собственному желанию. Ни дома, ни на работе его удерживать не стали. Так, в один прекрасный день весной 1992 года Олег Романович вдруг стал абсолютно свободным человеком. Он купил билет на поезд, идущий куда-то за Урал до станции, которую выбрал, пользуясь лишь географической картой. Положив в рюкзак все самое необходимое и распихав по карманам документы и оставшиеся от продажи машины деньги, отправился в путь.

– Вы даже не можете себе представить, Арам Сергеевич, какие чувства пришлось мне испытать, когда я оказался в поезде наедине со своим рюкзаком. Словами не передашь. Вся прошлая жизнь пошла прахом. Я, доктор биологических наук, лауреат Государственной премии, всегда уважаемый коллегами и знакомыми, вдруг стал человеком без определенного места жительства и без всяких перспектив на будущее. Обрубая связи с прошлой жизнью, я действовал не спонтанно. Все последствия своих шагов были мне ясны, но, как оказалось, лишь до определенного предела. Осмысление своего нового статуса, статуса Бомжа пришло ко мне только в поезде. Да уж не переживайте вы так, дорогой друг!

Переживание, видимо было написано на лице Арама Сергеевича. Он действительно близко к сердцу принимал слова бывшего коллеги. Представить Олега Романовича роющимся на помойке в поисках съестного было невозможно. Кроме того, сам Арам Сергеевич в начале 90-х годов испытал шок от того, что все его работы или большая из них часть, да и сам он, оказались никому не нужными. Руководство его института тоже увлеклось сдачей внаем помещений, извлекая из этого, возможно, и личную пользу. Но Араму Сергеевичу удалось выстоять. Возможно, потому, что его производственные дела не были отягчены личной драмой. Что греха таить, мысли о разводе с женой и ему иногда приходили в голову, но о том, чтобы жениться снова, он никогда не думал. Олег Романович продолжил свой рассказ: – Поезд шел медленно, подолгу стоял на каких-то станциях и полустанках. В других обстоятельствах это нервировало бы меня, но не в этот раз. Наоборот, я мечтал, как можно дольше не выходить из вагона. Для меня он был последней, еще не порванной связью с прошлой жизнью. Глубокой ночью поезд подошел к намеченной станции. Из всего состава здесь сошло всего десятка полтора пассажиров. Большинство из них сразу растворилось во мраке, а несколько человек, в том числе и я, отправились дожидаться рассвета в крохотный зал ожидания. Зал был убогий, грязный, заставленный поломанными деревянными скамейками. Там, обложившись тюками, корзинами и котомками, коротали время несколько стариков и старух. В самом углу зала стайка подростков, явно навеселе, пыталась петь под гитару. Получалось плохо. Видимо, понимая это, они то и дело начинали переругиваться, не стесняясь в выражениях.

Чтобы не видеть всего этого убожества, Олег Романович закрыл глаза, пытаясь думать, что делать дальше. Из полусонного оцепенения его вывели громкие крики и возня. Подростки остервенело дрались, а обитатели зала лениво наблюдали за происходящим. Оказалось, что ребята провожали девушку сидевшую в центре компании, но, когда подошел ее поезд, решили, что отпускать ее в другой город не стоит. Один из молодых людей вступился за девушку. Вот его-то сейчас все и били дружно. Олег Романович не выдержал этого безобразия. Он подошел к дерущимся, взял за шиворот двух самых активных и отбросил в сторону. Такая же участь вскоре постигла еще двоих. Девушка с маленьким чемоданчиком убежала на поезд. Драка после этого прекратилась сама собой, а ее участники теперь с недоумением смотрели на невесть откуда взявшегося богатыря.

– Ты откуда, дядя, такой смелый взялся? – спросил один из них, размазывая рукавом по лицу кровь из разбитой губы.

Олег Романович, считая инцидент исчерпанным, уже собрался было уходить, но подростки, вдруг, начали дико хохотать. От веселья они чуть не падали на пол. Не понимая в чем дело, Олег Романович оглянулся, и увидел, как его рюкзак медленно исчезает за дверью. Не видя ничего вокруг, кроме своего рюкзака, Олег Романович в три прыжка добрался до двери и увидел бабусю, с трудом волокущую всю его собственность к выходу на перрон.

– Стой, бабуся! – не своим голосом заорал Олег Романович.

Бабуся остановилась, перевела дух и, когда Олег Романович подошел к ней вплотную, невинным голосом произнесла:

– Ты чего разорался, милок, я только прибрать хотела, чтобы кто другой не взял, пока ты дерешься. А то, глядишь, побьют тебя, в больницу попадешь, вот я бы тебе тогда рюкзачок и принесла бы.

Олег Романович молча отобрал у бабуси рюкзак, взвалил его на спину и пошел в камеру хранения. Освободившись от своей ноши, он отправился в город искать работу.

Все российские города районного значения, а зачастую и областного тоже, устроены почти одинаково. Центральная площадь города обычно носит имя Ленина. По одну сторону площади высится здание городского комитета партии, и не надо спрашивать, какой. По другую сторону чуть поскромнее стоит здание горисполкома. Где-то между ними стоит памятник, тоже известно кому. Названия центральных улиц города могут чуть-чуть варьироваться, но среди них всегда есть улица Ленина, Советская, Комсомольская, Московская и так далее. Руководствуясь этим правилом, Олег Романович прошелся под моросящим дождиком по улице Советская и вышел на площадь Ленина. Понимая, что горкома партии, как такового, в городе уже нет, направился к горисполкому, думая о том, с кем бы там поговорить. Но входить в государственное учреждение не стал, было еще рано, около восьми утра. Решил прогуляться по улице, посмотреть, как тут люди живут.

Народу на улице было мало. Лишь отдельные прохожие брели, кто куда. Изредка проезжали машины легковые, все больше старенькие Москвичи, Жигули и Газики. Волги появлялись тоже, но блеском хрома и красками не блистали. Все они были серыми, покрытыми толстым слоем грязи. Грузовики попадались совсем редко, они тоже были грязны до невозможности и шли порожняком. Из-за угла выскочила более или менее чистая Волга и тут же встала. Спустило левое переднее колесо. Из машины вышла женщина в высоких сапогах, брюках цвета хаки и грустно-коричневой куртке. В сердцах она пнула ногой колесо и пошла открывать багажник. Долго возилась там, потом вытащила домкрат и стала прилаживать его к машине. Делала она это достаточно бестолково. Сердобольная душа Олега Романовича не смогла долго терпеть это зрелище. Он подошел к машине и обратился к хозяйке с присущей ему учтивостью:

– Простите, мадам, – сказал он, – мне кажется, что вы не слишком опытны в обслуживании автомобиля. Давайте я вам помогу.

Женщина удивленно посмотрела на добровольного помощника, смерила его взглядом и спросила:

– Откуда ты такой здесь взялся?

– Ну вот, за это утро меня уже второй раз спрашивают, откуда я здесь взялся, – подумал про себя Олег Романович. Видимо, своим видом я не слишком вписываюсь в местный колорит.

Эта его мысль была действительно верной. Олег Романович выглядел по отношению к горожанам, примерно, как цирковой артист по отношению к зрителям. В его одежде не было ничего специфического или вызывающего, но все, что на него было надето, выглядело новеньким, качественным и хорошо подогнанным, чего нельзя сказать об одежде аборигенов. Кроме того, все они шли по улице, чуть согнувшись, глядя себе под ноги. Их осанка говорила сама за себя: униженные и оскорбленные. Фигура же Олега Романовича еще не успела адаптироваться к его новому статусу. Она сохраняла преданность его прежнему положению независимого и гордого человека. Да и сам Олег Романович, предлагая помощь, делал это со снисходительностью сильного по отношению к слабому.

Наверное, женщина оценила его бескорыстный порыв, протянув ему в руки баллонный ключ. Олег Романович быстро управился с этим привычным делом. В последние годы у него самого была Волга, и он хорошо знал эту машину, которая всегда требовала рук не только сервиса, но и хозяина. Закончив работу, он попросил тряпку, чтобы вытереть руки. Тряпка нашлась, но хозяйка машины предложила Олегу Романовичу проехать с ней куда-то недалеко, где можно будет вымыть руки как следует. Отказываться было глупо, и Олег Романович сел в машину. К его удивлению машина подъехала к зданию горисполкома, куда они и вошли вместе, поднялись на второй этаж и остановились перед дверью, на которой было написано: «Председатель горисполкома Стасова Ольга Сергеевна».

В ответ на вопросительный взгляд Олега Романовича Ольга Сергеевна показала, где можно вымыть руки, а потом предложила зайти к ней в кабинет. Кабинет председателя горисполкома выглядел буднично. Большой письменный стол с лампой под зеленым абажуром. Длинный стол для совещаний, книжный шкаф, заполненный трудами классиков марксизма и томами по гражданскому и уголовному праву. Из личного здесь была, наверное, только одна фотография, на которой был изображен мальчик, сидящий на коленях у мамы. «Должно быть, сын Ольги Сергеевны», – подумал Олег Романович.

Вдоль окна на полу стояла галерея портретов вождей страны, расположенная в хронологическом порядке: Ленин, Сталин, Булганин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачев, Ельцин. Собравшись все вместе, одетые в одинаковые рамы, они являли собой странное зрелище. Написанные в разное время портреты не могли принадлежать одному художнику. Вместе с тем, несмотря на глубокие различия в лицах, во всех портретах читалась одна и та же мысль, навязываемая художниками зрителям: державность, целеустремленность, мудрость, воля. Каждый из них, за исключением одного Ельцина, еще не до конца проявившего себя, в свое время был вершителем судеб огромной страны и, как теперь становится уже очевидным, вел ее к пропасти.

«А вот посадить бы их всех вместе за один стол! – мелькнула у Олега Романовича шальная мысль, – интересный мог бы получиться разговор!» Он живо представил себе всю эту компанию со всеми их регалиями, сидящую за этим обшарпанным столом для совещаний. Председателем, наверное, надо сделать Сталина. Его харизму никто из них не превзошел.

Ольга Сергеевна проследила его взгляд, но ничего не сказала. Она хлопотала по хозяйству. Налила в электрический чайник воду из графина, поставила на стол чашки, нарезала колбасу и хлеб. Олег Романович решительно набросился на еду. Хозяйка же только пила чай маленькими глотками, откусывая крепкими зубами кусочки сахара. Когда гость насытился, она сказала:

– Ну, теперь рассказывайте, как и зачем вы приехали в наш город, да и документики, на всякий случай, покажите. – Уличное «ты» сменилось у нее на кабинетное «вы».

Олег Романович молча достал документы. Рассматривая их, она приговаривала:

– Так, Воронин Олег Романович, вор, стало быть. Не обижайтесь, шучу. Доктор биологических наук, профессор, замечательно. Лауреат Государственной премии, прекрасно. Трудовая книжка, уволен по собственному желанию, чудесно. И что же вы, столичная птичка, собираетесь делать здесь. Родственников у вас в нашем городе нет, иначе вы бы не слонялись по улицам. Отдыхать сюда не ездят. На туриста вы не похожи, значит, хотите найти у нас работу. Но это у вас вряд ли получится. Половина города сидит без работы. Предприятия встали, да их у нас совсем немного: завод по ремонту сельскохозяйственной техники, деревообрабатывающий комбинат, еще какая-то мелочь. С трудом поддерживаем хлебопекарню, да электростанцию. В городе полно бандитов. Воруют все, что плохо лежит, а лежит плохо все. Милиция перебивается тем, что бандитов крышует В доме напротив, – она кивнула в сторону бывшего горкома, – готовятся приватизировать все подряд. Бывшие коммунисты стали отпетыми демократами, а скоро превратятся в матерых капиталистов. Вот вам и весь расклад сил, можно сказать, пасьянс. Так что берите-ка вы, пока не поздно, обратный билет и езжайте в свою Москву, а мы уж как-нибудь без вас здесь перебьемся.

Олег Романович подивился про себя проницательности дамы, но сказал, что обратного пути у него нет. Он коротко поведал ей свою историю и попросил Ольгу Сергеевну помочь ему устроиться лесником. Он действительно перед отъездом из Москвы, обдумывая свою дальнейшую жизнь, пришел к выводу, что ничего лучше и не придумаешь. Пожить в лесу вдали от городских соблазнов, да и людей вообще, казалось ему пределом мечтаний.

Ольга Сергеевна выслушала его и сказала: – Понимаю, ваша личная драма наложилась на драму всей страны, отсюда и такой срыв. Что же, раз вы уже свалились на мою голову, да еще и помогли мне, не зная, кто я, придется и мне вам помочь. Долг платежом красен. Не знаю только, сослужу ли я вам хорошую службу. Трудно вам будет в лесу. Летом, может, еще и ничего, а вот зимой волком взвоете. Ну, да это уже ваше дело.

После этого разговора Олег Романович был отправлен в приемную, а часа через два он уже трясся на той же самой Волге, что утром чинил, в лесничество. Там его быстро оформили на работу и в тот же день, снабдив ружьем и провиантом, отправили уже на телеге к месту службы и жительства. Олег Романович так увлекся своим рассказом, что чуть было не пропустил объявление о посадке на его поезд. Арам Сергеевич проводил его до вагона, думая про себя, что мир все-таки не без добрых людей. Они попрощались, успев обменяться адресами.

 

Глава 23

Снова о душевных переживаниях и о том, как стать отшельником на рубеже третьего тысячелетия

К тому моменту, когда поезд отошел от перрона столичного вокзала и, набирая скорость, помчался на Восток, Олег Романович уже пристроил в купе свой рюкзак и улегся на диване, мысленно продолжая рассказ о себе, прерванный расставанием с бывшим коллегой. Сейчас он фактически повторял проделанный три с лишним года назад путь, воспоминания о котором постоянно возвращались к нему. Тогда это был прыжок в никуда, сопровождавшийся тяжелыми переживаниями, так и не закончившимися до сих пор. Вроде бы все сложилось складно. Он снова уважаемый человек, занимается серьезным делом, но тогда…

Старенькая Волга, натужно ревя пробитым глушителем и погромыхивая на ухабах суставами, медленно ползла по разбитой грунтовой дороге. Водитель угрюмо молчал, всем своим видом выказывая недовольство возложенной на него миссией.

«Не велик барин, раз из Москвы, а лесником наняться хочет, – наверное, думал он, вертя баранку, – мог бы и на попутках добраться. А тут и самому горбатиться, и машину гробить».

Олег Романович тоже не был склонен к разговорам. День этот казался ему уже бесконечно длинным, а еще только полдень миновал. Что-то будет впереди. Впереди был леспромхоз, где размещалось районное лесничество. Добрались туда часа за два с небольшим, преодолев целых пятьдесят километров. Водитель подъехал к крыльцу неказистого бревенчатого сооружения, подождал, пока пассажир подберет с заднего сидения свой рюкзак, и, не прощаясь, уехал.

Внутренне настраиваясь на холодный прием, Олег Романович направился к крыльцу. Но его ожидания не оправдались. Дверь распахнулась, и на крыльцо вышел невысокого роста мужчина в сапогах, камуфляже и в кепке. Приветливо улыбаясь щербатым ртом, он радостно закричал:

– А, московский гость, заходи! Заждались уже. Рюкзак можешь здесь поставить, – он указал на угол просторного крыльца, – не возьмет никто, не бойся, чай, не Москва. Я здесь районное лесное начальство. Величают меня Николаем Ивановичем, а лучше, Колей. Кузьма! Ну, где ты там запропастился? – закричал он куда-то в глубину коридора.

– Да иду, иду, не кричи, не глухой я, – ответил Кузьма и действительно вскоре появился, неся в руках исходящую паром кастрюлю, на крышке которой лежала буханка ржаного хлеба. Он поставил ношу на стол, где уже стояли три алюминиевые миски. Сели за стол. Кузьма деревянным половником наполнил миски остро пахнущим чесноком борщом и убежал за чайником. Ели молча, потом выпили чайку и приступили к делу. Олег Романович под Колину диктовку написал заявление о приеме на работу на должность лесника-охотоведа с проживанием по месту службы. Потом, не читая, расписался в получении вещевого и кормового довольствия, а также оружия, шестизарядного карабина с потертым, выщербленным прикладом. Пока выполнялись формальности Кузьма грузил тюки и свертки в телегу.

Зазвонил телефон. Коля взял трубку и, подмигнув Олегу Романовичу, сказал:

– Не беспокойся. Не обидели твоего московского гостя. Встретили честь по чести. Сегодня до темна будет на месте. И привет передам, вот прямо сейчас и передам. – Вешая трубку, он еще раз подмигнул Олегу Романовичу и добавил, – Ольга Сергеевна звонила, тебе привет передавала. Одноклассники мы с ней. В соседних дворах росли. Ее просьба для меня закон. Имей в виду.

Что следует иметь в виду, Олег Романович не понял, но на душе потеплело. Недолго довелось ему побыть бомжем, и слава Богу! Вновь обретенный социальный статус принес огромное облегчение.

Тронулись в путь. Дорога разворачивалась медленно. Непривычный к гужевому транспорту, Олег Романович вертелся на жестких досках повозки до тех пор, пока заботливый Кузя не решил его проблем, предложив сесть на тюк с одеждой, названной в ведомости вещевым довольствием. Дело пошло веселее. Возница был немногословен, но временами, видимо, считал своим долгом давать пояснения.

– На юг отсюда, – он показал кнутовищем вправо, – километров через триста, а может, и все пятьсот, уже казахские степи идут. На восток и на северо-восток все тайга идет. Местами совсем непролазная. А нас вот Бог миловал. Леса у нас настоящие. То хвойные, то лиственные, то смешанные. Болот, речек, ручейков да озер, правда, тоже хватает, но пройти везде можно.

– А чем тайга от леса-то отличается? – удивился Олег Романович.

– Лес тайге рознь, – наставительно ответил Кузя, – по лесу человек ходить может, а по тайге только лесные жители пройти могут. Вон там, – он неопределенно махнул рукой, – далеко отсюда, реки Пилым, Тавда да другие. В тех местах в былые времена лагерей много было. Не пионерских, конечно, – он горько усмехнулся, – так, если оттуда кто бежал, что зимой, что летом, так его и не ловили вовсе. Либо сам назад придет, либо сгинет где-нибудь. Только по рекам перемещаться можно. Бурелом сплошной. Деревья вперемешку навалены. Шаг-другой пройдешь и валишься, как в колодец. Только выберешься и снова падаешь. Далеко не уйдешь. А в наших лесах благодать и человеку, и зверю. Человек, лесник, лес в порядке держит, не дает ему в тайгу превратиться. Раньше так было.

– Что же теперь случилось? – спросил Олег Романович.

– Да лесники повывелись, что поделаешь, – ответил Кузя, – не хочет никто нынче в лесу жить. Город им подавай. Раньше на том месте, куда ты едешь, еще на моей памяти три семьи жило. Мужики по лесу работали, бабы хозяйство вели, ну, и детишки, что постарше, им подсобляли. Потом детишки повырастали. Ребята один за другим ушли в армию, и назад никто не вернулся. Девицы тоже, как вырастут, так в город подаются. Ясное дело, где здесь женихом разживешься. Понять можно. А потом, что. Старики, в конце концов, на старости лет к кому-нибудь из детей подаются. Интересно только, что никто из всех трех семей там, в лесу, за последние шестьдесят лет не умер. В городе молодежь-то, конечно, живет-поживает, а старики, что из лесу приехали, кончаются быстро. Последним этой зимой из лесу съехал Илья Гаврилович. Лет шесть, наверное, в лесу один жил. Жена к детям перебралась давно. Девяносто три ему стукнуло. Так мы его с месяц назад и похоронили. В лесу, думаю, еще жил бы да жил. Так нет, уехал вот. А лесником не всякий человек может быть. Да и не всякого лес примет.

Телега, нещадно клонясь и трясясь на ухабах, медленно ползла по едва заметной глазу тропе, идущей по бесконечным непаханым полям и перелескам. Большой лес стал виден, только когда Солнце начало клониться к вечеру. Сумрак леса и осознание того, что вокруг на десятки километров нет никакого жилья, настраивали и без того утомленного бесконечным этим сегодняшним днем Олега Романовича на грустный лад.

Километра через три лесной дороги совершенно неожиданно справа открылась поляна, а на ней обнесенные плетнем деревенского типа избы и другие хозяйственные постройки. Одна изба стояла чуть выше других и выглядела как бы главной. К ней и подвел телегу Кузьма.

Пока возница распрягал лошадь, Олег Романович зашел в дом. Замка на двери не было. Запирать ее, видимо, здесь было не от кого. Олег Романович прошел через темные сени, открыл легко поддавшуюся вторую дверь и оказался в относительно большой комнате, которую, наверное, надо было называть горницей. В доме было сумрачно и холодно. Дом с зимы никто не топил. Когда глаза привыкли к полумраку, Олег Романович увидел прямо перед собой русскую печь, которая показалась ему огромной. Справа от печи стояли большой стол и тяжелые табуретки вокруг него. Вдоль стен стояли такие же тяжелые лавки. Слева от печи был еще один стол. На нем стояла керосиновая лампа, на стекло которой был надет обруч. От него шел провод к радиоприемнику. В глубине стола виднелась рация армейского типа. По обеим сторонам печи виднелись завешанные портьерами проходы в другие помещения дома, видимо, спальни.

В дом, едва не натолкнувшись на Олега Романовича, вошел Кузьма и сразу развил кипучую деятельность. Первым делом он засветил лампаду перед иконой Божьей матери, что висела в углу над большим столом. Потом зажег керосиновую лампу, после чего сначала затрещал, а потом и заговорил радиоприемник. Комната приобрела жилой вид. Кузьма, встав на колени, разжег печь. Дрова для нее были аккуратно сложены тут же. Растопка тоже была заботливо заготовлена прежним жильцом в виде щепок и бересты, стоявших в ведре рядом.

Поручив Олегу Романовичу подкладывать дрова в печь, Кузьма подхватил ведра и побежал за водой. Вернувшись вскоре, он налил в большую кастрюлю воды, поставил ее на плиту и снова вышел из дома. Вслед за ним вышел и Олег Романович. Кузьма уже разжигал во дворе небольшой костер между двумя воткнутыми в землю металлическими рогатинами. На перекладину между ними он повесил котелок с водой. Только теперь Олег Романович заметил, что на плече у него появился карабин.

– Ну вот садись, повечеряем чем Бог послал, – заговорил он, – только без ружья на улицу не выходи. Здесь и медведи, и волки водятся. Стрелять в них без нужды не надо, а вот отпугивать часто приходится. За водой, не ленись, на ручей ходи. Он хоть и чуть подальше речки, но вода в нем целебная. В прошлые времена к этому ручью люди издалека приезжали, теперь позабыли, а зря.

Проговаривая все это вроде как самому себе, Кузьма расстелил на стоявшем поблизости от костра пне полотенце. Положил на него хлеб и сало, нарезал и то и другое крупными кусками и снова убежал в дом. Вернувшись, жестом пригласил Олега Романовича к импровизированному столу. Олег Романович достал из карманчика рюкзака оплетенную кожаным ремешком фляжку и присел на бревно рядом с Кузьмой.

– О, да у тебя и выпить есть! – радостно вскричал Кузьма, пододвигая кружки, – что это, водка или коньяк? – спросил он.

– Обижаешь, Кузя, чистый спирт, – ответил Олег Романович, наливая. Кузьма плеснул в кружки по чуть-чуть воды из ведра. Выпили. Откусив от бутерброда, Кузьма взял в руки фляжку:

– Знатная вещица, – мечтательно произнес он.

– Бери, если нравится. Мне она теперь без надобности. Считай, последний глоток спиртного выпил. Больше в рот не возьму, – ответил Олег Романович.

– Да, что ты, что ты, тебе еще пригодится, – засуетился Кузя, однако, фляжку взял и сразу же оттащил ее в телегу.

Еще чуток посидели, попили чайку. Стало совсем темно. Веки у Олега Романовича начали слипаться. Кузьма понял, что гость вконец умотался. Он собрал посуду, приставил лестницу к чердаку дома, затащил туда одеяла и тронул Олега Романовича за плечо:

– Спать пошли, пора уже. На чердаке спать будем. В доме еще холодно и сыро.

В полусне, не рассуждая, Олег Романович поднялся вслед за Кузьмой по лестнице на заваленный сеном чердак и растянулся на одеяле. Дурманящий запах сена доконал его, и он провалился в сон.

С первыми лучами Солнца Кузьма проснулся и принялся будить Олега Романовича:

– Вставай, мне ехать пора, идем, покажу тебе хозяйство, – говорил он.

Олег Романович поднялся с трудом. После поездки в телеге все тело побаливало. Пошли к ручью умываться. Вода в нем была слегка мутной и не слишком холодной, но вкусной. Если бы не утверждения Кузи о ее целебных свойствах, он предпочел бы пользоваться водой из речки. Однако Кузя снова заговорил о ручье. Оказалось, что берет он свое начало в большом болоте, километрах в двух отсюда, а потом впадает в лесную речку километрах в пяти вниз по течению и не замерзает зимой.

Упоминание о болотном происхождении ручья еще более насторожило Олега Романовича. Ему как-то не очень верилось в целебные свойства болотной воды. Вернулись домой. За ночь печь прогрела дом. В нем стало тепло и уютно. Кузьма вытащил из печи две кастрюли. Одна с чем-то, похожим на щи, другая с пшенной кашей. Оказалось, что все это Кузьма успел приготовить вчера вечером, чего занятый самим собой Олег Романович и не заметил. После завтрака, больше похожего на обед, Кузьма показал начинающему леснику его хозяйство. Оно оказалось обширным. Погреб, в котором от прежних хозяев остались многочисленные банки с солениями и варениями, ледник, где хранилось сало, солонина и несколько ящиков с промасленными консервными банками тушенки. В сараях и под навесом стояло несколько телег и саней. По стенам была развешана лошадиная сбруя. Кроме того, в сараях оказались стойла для лошадей и загоны для птицы и скотины.

– Ты первым делом огород распаши, не упусти время, – инструктировал Олега Романовича Кузьма. – Семена и рассаду для капусты я тебе привез. – После этих слов он заторопился, запряг лошадь и, уже прощаясь, сказал:

– С Востока к лесу подходит болото. В него не лазай. Очень оно опасное. Ни человек, ни зверь через него пробраться не могут. Остерегайся его.

Он прикрикнул на лошадь и уехал. Олег Романович с тоской посмотрел ему вслед, но предаваться чувствам было некогда. Целый день он наводил порядок в доме. Подмел и вымыл полы, вытер везде пыль, вынес на улицу и вытряс матрасы. К вечеру дом сиял как новенький. А чуть позже разразилась гроза. С первыми раскатами грома Олег Романович вышел на крыльцо. По еще детской привычке после каждого проблеска молнии он начинал про себя отсчитывать секунды до очередного раската грома. Интервал между вспышкой и звуком быстро сокращался. Одна молния ударила совсем близко, метрах в двухстах. Вслед за мощным раскатом грома послышался треск падающего дерева. Огромная ель перекрыла просеку, по которой он приехал сюда вместе с Кузьмой. Оттуда повалил дым, и Олег Романович, успев подумать, уж не знамение ли это, схватился было за ведра, чтобы бежать тушить начинающийся пожар. Не хватало еще, чтобы в первый же день службы вверенный ему лес сгорел! Но тут начался ливень. Стена дождя скрыла лес и дворовые постройки.

 

Глава 24

Здесь говорится об археологии и археологах, целях этой почтенной науки – личных, общественных и других

Майкл Тейлор был настоящим ученым, археологом, причем, потомственным. Его даже родиться угораздило в археологической экспедиции в Тунисе, в которой участвовали его родители. Не участвовать было нельзя. Экспедиция была первой в послевоенные годы, и попасть в ее состав было мечтой его родителей. Отец вообще хотел назвать своего сына Карфагеном, но мать благоразумно воспротивилась. Как будет чувствовать себя ее сын с таким именем вне археологической среды. Благоразумие победило, но Майкл почти никогда и не покидал ставшую для него навсегда родной атмосферу экспедиций, где постоянный поиск движет людьми и помогает преодолевать как бытовые трудности, так и реальные опасности. К своим пятидесяти годам он мог с гордостью говорить, что провел из них в экспедициях более тридцати пяти. Остальные ушли на учебу. И то в каникулы он всегда приезжал к родителям, которые вслед за своей увлекательной работой постоянно меняли страны и континенты.

Когда его экспертное мнение потребовалось университету, где он имел честь изредка читать лекции, то его не стали вызывать из Сицилии, где он в данный момент участвовал в очередных раскопках, а послали подробное письмо с приложением к нему копий снимков.

Получив объемистый пакет, уважаемый профессор порадовался дважды. Во-первых, тому, что его не вытащили из экспедиции в университет, где надо было бы читать лекции. Преподавательскую работу в этой ее форме он очень не любил. Лекторского таланта ему Бог не дал. Выручала его на лекциях лишь увлеченность. Почти на каждую из них он приносил одну из своих археологических находок. Показав ее аудитории, а то и дав подержать в руки будущим коллегам, потом, глядя на нее, он начинал рассказывать об этом предмете, месте, где он был найден, возможном времени изготовления, людях, которые могли его сотворить, эпохе, в которой они жили, да и еще много о чем. Сам этот рассказ начинал его увлекать, и он не замечал, что время лекции уже подошло к концу. Студенты знали об этой его слабости, принося на экзамены какую-нибудь археологическую вещицу, они показывали ее профессору. Тот забывал о том, что в этот день сам должен задавать вопросы, и начинал вместо этого читать очередную лекцию.

Второй причиной для радости был профессиональный интерес. Чутье, которое у него, безусловно, было, подсказывало ему, что снимки содержат очень ценную информацию. В отличие от других специалистов, изучавших снимки, он сразу понял, что местонахождение сооружения и наскальные рисунки, его изображающие, совсем не обязательно должны находиться в одном месте. Более того, они просто обязаны были быть в разных, и весьма удаленных друг от друга местах. То же касалось и человека, нашедшего таинственный предмет. Его память могли увековечить на стенах каких-нибудь культовых сооружений, но никак не в примитивных наскальных рисунках. Наоборот, наскальные рисунки могли быть созданы людьми, которые по какой-то причине оказались надолго или навсегда оторваны от родины. Они могли создать их как напоминание своим потомкам, о том, чему когда-то сами были свидетелями.

Находясь далеко от родных берегов, профессор Тейлор не смог принять участие в тех дискуссиях, что шли по вопросу о снимках, но его послание по этому поводу было принято во внимание и по достоинству оценено. Де-факто он, сам того не подозревая, стал идеологическим лидером в предпринятых по поводу снимков исследованиях. Так что нет ничего удивительного, что именно ему было предложено отправиться в Москву в составе маленькой делегации, чтобы попытаться навести мосты между первооткрывателем снимков и теми, кто хотел изучить их происхождение, а также отыскать прообразы, толкнувшие древних художников создать на скалах свои шедевры.

Члены делегации впервые собрались вместе в кафе римского аэропорта непосредственно перед вылетом в Москву. В ней оказалось всего трое. Сам Майкл Тейлор, Селина Рендольфи, назвавшаяся переводчиком, и коротко стриженый молодой человек крепкого телосложения Дик Лайт, представившийся специалистом по древним рукописям. Делегации предстояло принять участие в небольшом семинаре, проводимом Институтом археологии Российской академии наук, а заодно побывать в Москве в Государственном историческом музее, чтобы завязать контакты с неким Виктором Брагиным, к которому сходились все нити этой истории.

Все трое летели налегке. Профессор с небольшим рюкзаком, девушка с большой дамской сумкой и специалист по древним рукописям с маленьким чемоданчиком на колесиках. В Москве делегацию никто не встречал, но Дик Лайт уверенно подошел к стойке зала прилета, где арендовал автомобиль вместе с водителем на все время пребывания делегации в столице России. Каждый из прибывших, конечно же, водил машину и мог взять автомобиль без водителя, но все они хорошо понимали, что тогда сразу столкнутся со сложностями парковки и сохранности этого средства передвижения в стране нарождающегося капитализма. Лучше было бы не рисковать.

Разместившись в отеле, гости поехали в Институт археологии, где зарегистрировались в качестве участников семинара, который их, видимо, не очень интересовал, затем поехали в Государственный исторический музей. Селину здесь встретили, как старую знакомую. Брагин тоже оказался на месте.

После того, как гости и хозяева представились друг другу, Селина на время взяла инициативу в разговоре в свои руки. Видимо, ей было поручено снять напряженность в отношениях, вызванную сомнительным способом получения информации о снимках. Она блестяще справилась с этой задачей, свалив вину за это на самих работников музея. Она сказала, что ни сном ни духом не думала о них. Речь шла о совершенно другой работе Виктора. Но, когда ей показали снимки, она не могла не сфотографировать их и не рассказать об этом своим коллегам. Нельзя сказать, что Виктор так уж и поверил ее рассказу. Чувствовался в нем какой-то подвох, но было у него и другое соображение, которое толкало его к тому, чтобы принять все за чистую монету. Соображение было простое и в значительной степени прагматичное. Найти деньги на исследования здесь, в Москве, на фоне происходящего кризиса, не было никаких шансов. За океаном же деньги были, есть и будут. Так почему же не воспользоваться ими на пользу дела.

Лед был сломан, и перешли к делу. Профессор Тейлор принялся путано излагать свои соображения по поводу снимков. Слушать его было тяжело. Все же писал он лучше, чем говорил. Виктору вскоре это надоело, и он положил на стол две свои статьи по этому поводу. Одну он отправил в печать еще в конце прошлого года, а вторую только что закончил. Обе статьи были переведены на английский язык, так что проблем с их изучением не возникло.

До приезда в Москву профессор Тейлор был очень низкого мнения о российских археологах. Считал, что раскопки они умеют делать только разве что с помощью бульдозеров, но, мельком просмотрев обе работы, понял, что заблуждался в своих оценках, и не стал скрывать этого. Так что контакт наладился. За поздним временем решили на сегодня расстаться с тем, чтобы встретиться завтра для обсуждения конкретных шагов и возможных фор�