Дома Наталья изводила Виктора постоянными причитаниями по поводу Гоши. «Почему ты ничего не делаешь! Твой друг тает на глазах…» – и так далее, так что со временем Виктор начал ощущать чуть ли не собственную вину как за поход в подземелье, так и за неспособность врачей справиться с недугом. Но Наталья вдруг утихла. Так всегда происходило с ней, когда ее посещала какая-то новая идея. На этот раз ее идея заключалась в том, чтобы обратиться за помощью к знахарям, колдунам, в общем – к альтернативной медицине. В доме стали появляться странные личности, которых Наталья одного за другим выпроваживала. Она и сама ездила к ним, звонила по телефонам, копалась в Интернете. В общем, развила бурную деятельность.

В один из таких бурных дней, придя вечером домой, Виктор застал свою жену готовой к отъезду. Наталья стояла в прихожей перед зеркалом в белой меховой шубке, туго перетянутой в талии широким красным поясом. Красными были у нее сапоги, шапка и большая дорожная сумка.

– Проводи свою Снегурочку, – как-то уж очень серьезно произнесла она, – уезжаю в Сибирь к известному народному целителю.

Отговаривать Наталью от чего бы то ни было бесполезно, так что Виктор молча подхватил ее сумку. По дороге в аэропорт Виктор все же попытался выяснить, куда она отправляется. Оказалось, что точного адреса она и сама не знает. Летит в Екатеринбург. Оттуда должна добраться до районного центра километрах в пятиста от города, а там видно будет. Целитель живет где-то в тайге, у черта на рогах.

– Короче, летишь на деревню к дедушке, – подытожил Виктор, – ну что же, счастливого пути, Снегурочка!

Появление Снегурочки на вокзальном перроне уездного городка ажиотажа не вызвало. Дело было глубокой ночью, и народ мирно спал. Может быть, если бы его заранее предупредили, то, за неимением иных развлечений, народ бы и поступился сном, чтобы поглазеть на столичную диву. Но никто не удосужился позаботиться о рекламе события, и глазел на нее лишь дежурный милиционер, вышедший к приходу поезда из помещения вокзальной кассы, где коротал время, заигрывая с кассиршей, да и еще один дежурный, дежурный по станции. Пассажиры, сошедшие с поезда, не в счет. Не выспавшиеся в поезде, они спешили по домам. Так что внимание Снегурочке оказали лишь таксисты, что ждали поезда как манны небесной. Они наперебой предлагали ей свой транспорт, старенькие Волги, Москвичи, Жигули и даже невесть как попавший сюда Мерседес. За годы становления капитализма эти семейные экипажи и здесь переквалифицировались в такси, дабы поднять благосостояние бывших советских граждан. Практичная Наталья, однако, от роскоши Мерседеса уклонилась и выбрала себе скромную Ниву, спросив у хозяина, оба ли моста у машины подключены к раздаточной коробке. Хозяин же, подивившись осведомленности дамы в автомобильной технике, заверил ее, что машина – зверь, преодолеет любое бездорожье. После этого Наталья гордо села в машину, приветственно помахав рукой в ярко красной перчатке остальным водителям.

Машина отъехала от вокзала и почти сразу же остановилась. Оказалось, что гостья сама не знает, куда ехать. Наталья принялась объяснять водителю, что прилетела из Москвы в Екатеринбург, потом пересела на поезд, чтобы добраться сюда, в этот город, где поблизости, в лесу живет в одиночестве безвестный народный целитель. Отправляясь в дорогу и не имея адреса, Наталья рассчитывала на такой разговор с местными жителями и оказалась права. Водитель действительно знал о существовании целителя, правда, сам его никогда не видел. Тут он пригорюнился, честно сказав гостье, что на его машине добраться туда в зимнее время года ну никак невозможно из-за снежных заносов. Ехать надо километров пятьдесят до леспромхоза. Туда два раза в неделю ходит большая машина Урал, на котором стоит КУНГ. Что такое КУНГ Наталья не знала, и водитель терпеливо разъяснил ей, что это кузов универсальный нормального габарита, а проще говоря, домик на колесах, в котором есть даже дровяная печка, чтобы едущие в нем люди могли в пути согреться. Габарит у КУНГа и вправду оказался нормальный, человек двадцать входит, если поплотнее усесться. Урал ходит в леспромхоз раза два в неделю от центральной площади. Там про это объявление весит. И стоит это удовольствие всего ничего, так что он, владелец Нивы, сегодня в пролете, так как до центральной площади от вокзала рукой подать.

Наталье повезло. Машина шла в леспромхоз именно в этот день. Получил сполна и водитель Нивы. Оставшиеся до отхода Урала полтора часа Наталья оставалась его гостьей. За это время она узнала о городе, его окрестностях, да и о районе в целом, наверное, все, что только о нем было известно. Приятного и радостного в этой информации было мало, а может, и не было вовсе, зато грустного, гнусного и противного хоть отбавляй.

Пассажиры Урала – четыре дородные тетки с корзинами и мешками и два мужика, багаж которых, очевидно, помещался в их карманах, с интересом воззрились на красно-белое чудо, забравшееся в кузов.

«Чужая», – одновременно и с неприязнью подумали они все, и тяжелая, липкая тишина разлилась в ледяном воздухе промерзшего за ночь КУНГа.

Отношение к себе Наталья чувствовала, что называется, спинным мозгом, да и реагировать на него умела – позавидуешь. Минут через пятнадцать обстановка в КУНГе сменилась на противоположную. Сперва Наталья, усевшись на жесткую скамейку лицом к остальным пассажирам, произнесла монолог, суть которого воспроизвести невозможно. Он мог быть произнесен только ею, только здесь и только в то время, когда был услышан. Иначе никак и не могло быть. Реакция же слушателей, как и первая, при ее появлении, была синхронной: сумасшедшая, несчастная, добродетельная, самоотверженная. И все это за несколько минут, по прошествии которых женщины стали считать гостью своей ближайшей родственницей или подругой. Мужики же, хоть и весьма пожилые и не совсем трезвые, вдруг почувствовали себя молодыми и по уши влюбленными молокососами. Так что победа была полной, и, когда часа три спустя Урал, наконец, добрался до цели, отблески ее славы распространились на всех, кого довелось Наталье встретить в маленьком поселке.

Урал, небывалая честь, подвез Наталью прямо к избе, где жил Кузьма Авдеич, человек уважаемый и в какой-то степени в этих краях известный. К моменту ее приезда в избе уже была одна гостья – соседка, Глафира Петровна. Встретил ее Кузьма Авдеич весьма сурово:

– Ну, чего опять притащилась, на всех водички-то и не напасешься. Я же тебе неделю назад целый лишний литр дал, – горячился хозяин.

– Дал, дал, спасибочки, – не спорила с ним Глафира, – так ведь мало нам на двоих-то со стариком. Сам знаешь, по стакану в день на каждого надо, а меньше и толку не будет.

– Всем мало, да зиму никто не отменял, как за водой-то ехать? Ладно уж, налью чуток, раз пришла, – сменил Кузьма гнев на милость, – чем поклонишься-то, старая?

– На вот, яичек десяток принесла, свежие, только что из-под курочки. Возьми, не прогневайся, – смиренно отвечает Глафира, разворачивая полотенце и выкладывая на стол яйца.

– Ну и жадина же ты, Глашка, не могла что ли пару десятков прихватить? – возмущается Кузьма, но идет в кладовку и тут же возвращается с литровой пластиковой бутылкой.

Теперь возмущается Глафира: «Совсем оборзел, капиталист несчастный! За десяток яичек – литр воды поганой. Ты бы еще снегом наладился торговать. Пять литров неси, старый».

Беззлобная перепалка эта, видно, была привычным делом для ее участников. Своего рода развлечением, наверное, она могла бы продолжаться еще долго, но тут в горницу влетела жена Кузьмы Авдеича, Екатерина Федоровна, и заголосила:

– Кончайте базар, к тебе, Кузьма, баба из самой Москвы! Ты иди, Глаша, иди, – слегка подтолкнула она соседку к выходу, одновременно вручая ей пятилитровый баллон с водой.

Подхватив баллон и бутылку, Глафира Петровна выскочила в сени и там носом к носу столкнулась с московской красавицей. Поклонилась ей и открыла захлопнувшуюся было дверь в горницу не столько из вежливости, сколько из желания получше рассмотреть гостью. Будет, что рассказать. Ну надо же так одеваться!

Наталья мгновенно схватила обстановку в горнице. Екатерина Федоровна со сложенными на груди большими натруженными руками, Кузьма Авдеич в потертой меховой безрукавке, лампочка без абажура, свисающая с потолка в центре комнаты, стол с раскатившимися по нему яичками, стул перед ним с привязанной веревочкой к спинке подушечкой. На него Наталья и села, не дожидаясь приглашения.

– За водой, что ли, из Москвы? – в изумлении прошептал, пристально глядя на гостью, Кузьма.

И тут Наталья поняла, что чуть было не сделала роковую ошибку. Она еще не добралась до цели. Этот человек не целитель, как его рекомендовал таксист и пассажиры КУНГа. Он посредник. Он торгует водой. Целитель не торгует, он совсем другой. Он где-то рядом. Не спуская глаз с морщинистого лица Кузьмы, Наталья потянулась к сумке и начала выкладывать на стол пудреницу, зажигалку, тюбик с губной помадой, кошелек, еще какие-то безделушки. Наблюдая за ее манипуляциями, Кузьма Авдеич тихо заговорил:

– Водичка моя, она с болотного ручья, полезная, все знают. И беру за водичку недорого. Ее ж привезти надо, а путь не близкий. Он про водичку знает, я для людей стараюсь.

Наталья сбросила со стола в сумку все выложенные на него предметы. Облегченно вздохнула, улыбнулась и сказала:

– Я приехала из Москвы к нему. Отвези меня сегодня же. Растерянность, которую ощутил Кузьма Авдеич при виде гостьи, мгновенно прошла. Он снова, хоть и не полностью, ощутил себя хозяином положения, хотя четко понял, что ехать придется. Можно лишь поторговаться, но недолго. Торговаться, однако, не пришлось. Гостья сама назвала цену, от которой у старика захватило дух, – сто долларов! Вот это да. Таких денег здесь отродясь никто в глаза не видел. Но старик не оплошал: «Сто десять! – восхищаясь собой, выкрикнул он». Гостья молча кивнула головой, а Екатерина Федоровна тихонько ойкнула.

Началась предотъездная суета. Кузьма Авдеич пошел запрягать лошадь. Время было уже не раннее, только-только добраться до темноты. Екатерина Федоровна же занялась подбором одежды для гостьи. В ее московских нарядах в сибирских просторах долго не протянешь. Скоро нашлись валенки, ватные штаны, носки толстой вязки из козьей шерсти, бараний тулуп, теплый платок на голову. Все это не совсем по размеру, но на раз сойдет. Облачившись во все это, Наталья совсем потерялась, стала похожей на местных баб. Как уж она теперь себя называла и не узнать, но вела себя уже не по-московски. С Кузьмой они теперь были на ты, как старые соседи.

– Перетяни тулуп поясом, – поучал Наталью Кузьма, протягивая ей не то веревку, не то кусок отслужившей свое вожжи, – чтоб ветер не пробирал. И Наталья послушно выполняла его указания.

Напоследок, когда Наталья уже забралась в маленькие легкие санки, Кузьма протянул ей старый однозарядный карабин и насыпал полные карманы патронов.

– Волков отгонять будешь, – пояснил он. Свой карабин он привычно пристроил на плечо. Наталья улыбнулась шутке, но карабин взяла. При случае она бы с удовольствием покрасовалась перед сельчанами меткостью стрельбы, но сейчас не до того было.

Тронулись в путь, когда Солнце уже перевалило за полдень, но Кузьма на этот счет не беспокоился. Погода стояла ясная, снегопад не предвиделся, да и зимняя дорога много короче летней, если ехать не в объезд через броды, а напрямик, по руслу замерзшей реки.

За поселком, у берега реки дорога кончилась. Кузьма сошел с санок. Наталья последовала за ним. Вместе они помогли лошадке спуститься на присыпанный снегом лед. Вот тебе и дорога. Если бы не попадающиеся местами снежные заносы, то получше асфальта, пожалуй. Свежие подковы позволяли лошадке на бесснежных местах переходить на рысь.

Выросшая в большом городе Наталья впервые в жизни по-настоящему встретилась с нетронутой человеком природой, что вызвало в ней непередаваемую гамму чувств. Будь на то время, она постаралась бы разобраться в них. Но времени хватало только на дорожные впечатления, а никак не на анализ и, тем более, не на обобщение.

Когда в конце пути въехали в лес, Наталья уже порядком утомилась, но успела почувствовать себя в сказке. Может быть, про Снежную королеву, а может, и про самою себя. Сказочной была поляна, на которой стояли занесенные снегом домики. Сказочным показался ей и дом, в который они вошли, открыв дверь без стука и без ключа.

В доме оказалось неожиданно тепло, хозяин отсутствовал, Кузьма распрягал лошадь, и предоставленная самой себе Наталья начала прихорашиваться. Она размотала пуховый платок. Сняла с себя тулуп, ватные штаны и валенки, и, оставшись лишь в красном тренировочном костюме и теплых носках, принялась причесываться, подкрашивать губы, ресницы и брови. Так что, когда Кузьма, обслужив лошадь, вошел в дом, на него снова смотрела таинственная незнакомка. Однако на этот раз Кузьма ее чарам не поддался и даже чуть прикрикнул на нее: «Нечего рассиживаться. Накрывай на стол. Сейчас хозяин придет».

Наталья быстро справилась с поставленной перед ней задачей, благо никакой особой посуды в доме не было. Только миски, кружки, солонка, доска под привезенный с собой хлеб. Тонко нарезала сало. Положила в миску маринованные огурцы, помидоры, чеснок. Думала, что на столе вот-вот появится бутылка. Закуска в самый раз под водку. У нее самой в сумке было припасено кое-что, однако, решила не спешить и правильно сделала, а то могла бы и все испортить.

Сам же Кузьма, растопив печь, начал снаряжать самовар, оставив его до поры в сенях. Вернулся в горницу, зажег все три керосиновые лампы. При этом, чуть пошипев и потрещав, заговорил радиоприемник.

Раздался приближающийся собачий лай, а вслед за ним хлопнула входная дверь. В горницу вошел хозяин. В неровном свете стоявших на столах керосиновых ламп он показался Наталье человеком огромного роста. Не удивившись гостям, он представился Наталье:

– Олег Романович, – сказал он, – садитесь за стол, проголодались, наверное.

Только когда он произнес эти слова, Наталья поняла, как она голодна. Поняла она и то, что разговор с Олегом Романовичем будет простым. Ломаться он не станет. Если сможет помочь, поможет. Если нет, то посочувствует.

Так оно и получилось. Когда покончили с борщом, Наталья рассказала про Гошу и его болезнь, о том, что тот сейчас находится в критическом состоянии, и она надеется на помощь Олега Романовича.

Как и ожидалось, хозяин не стал ломаться. Он вышел из-за стола, прошел в свою комнату и, вернувшись через минуту, протянул Наталье небольшой пузырек, после чего стал рассказывать, как пользоваться препаратом. Инструкции были крайне просты, так что записывать ничего не потребовалось, но Наталья продолжала расспрашивать Олега Романовича уже не про препарат, а о нем самом. Интересным он ей показался, причем, настолько, что, наверное, помани он ее пальцем, осталась бы здесь навсегда, не задумываясь. Нет, к Гоше бы съездила, обязательно. Поставила бы его на ноги, а потом вернулась бы сюда. Да и не понял бы ее Олег Романович, если бы забыла она про Гошу. Но не поманил ее Олег Романович, не поманил, хотя мысль такая, что греха таить, у него была. А про препарат рассказал, что и не лекарство это вовсе, а очень сильное общеукрепляющее средство природного происхождения, похожее на мумие, но другое, местное. Повредить не может, но и излечения не гарантирует.

Зимние дни коротки, и керосиновой лампой их не удлинить. С рассветом Наталье и Кузьме предстоял обратный путь, так что пора было на покой. Наталью положили в свободную комнату. Кузьма устроился в горнице, а Олег Романович у себя, как обычно. Не спалось ему тоже, как обычно. С возрастом потребность во сне у него сократилась. Четыре-пять часов в сутки. Куда больше? А в остальное время надо что-то делать. Спрашивается, что? Летом еще куда ни шло. По хозяйству можно хлопотать хоть круглые сутки и все равно всех дел не переделаешь. Это он понял уже в первый месяц работы лесником. На самом деле, не совсем так. Весь первый месяц он занимался хозяйством и только к концу его понял, что к выполнению своих обязанностей так и не приступил. Правда, представления об обязанностях лесника у него были весьма смутные. Один в лесу – не воин. Можно только следить за его состоянием и кому-то об этом докладывать. Но докладывать и то было некому. Рация, которая должна была служить средством связи с начальством, уже много лет не работает. Похоже на положение разведчика в тылу врага, оставшегося в одиночестве. Оставалось только наблюдать и запоминать, запоминать и наблюдать, чем он и занялся, кажется, не без успеха.

Фантомной болью стали для Олега Романовича его мысли о прошлой жизни. Говорят, что если человеку ампутируют руку или ногу, например, то отторгнутый орган еще очень долго продолжает болеть. Так и вся его прошлая жизнь не отпускала никак. Копаться в ней было мучительно. Отдавались болью воспоминания о первой жене и сыне. Хотелось знать, что с ними происходит сейчас. Он писал им иногда. Но жена переписку решительно оборвала. Сказала, чтобы он не докучал ей. Свою жизнь она теперь строит сама.

Сын инициативы в переписке не проявлял, отвечал на письма односложно, видать, по необходимости. Он тоже уже жил своей жизнью, в которой не было места отцу. Олег Романович скоро понял это и стал писать редко-редко.

Еще очень долгое время его мучили мысли о работе, которая ему всегда была интересна. Он копался в деталях своих проектов, находил ошибки, свои и чужие. Ему в голову приходили новые мысли и решения. Хотелось немедленно все бросить. Бежать в Москву, исправлять ошибки, начинать новые проекты.

Большого труда ему стоило втолковать себе, что обратного пути нет. Что этот лес и есть теперь его жизнь, и ничего другого впереди не будет. Умом он понимал это, но все равно мысленно постоянно возвращался к старым проблемам. Изжить их до конца он так никогда и не смог.

А лес, окружавший его, стоял во всей своей красе и терпеливо ждал, когда Олег Романович обратит, наконец, на него свое внимание. Он ничего не просил, ничего не требовал, а просто ждал.

Первый выход Олега Романовича в лес окончился конфузом. Он заблудился и потратил часа три, чтобы отыскать дорогу домой. Хорошо, что перед уходом из дома он дал себе труд посмотреть на карту. Старенькая и затертая, она висела на стене в горнице. О том, чтобы брать ее с собой, не могло быть и речи. Ориентиры были по всем направлениям. На юге, километрах в двух от дома, лес просто кончался или начинался, кому как удобнее. На севере, километров через пять, местность становилась холмистой. На востоке к лесу подступало болото, в которое соваться не рекомендовалось. И, наконец, на западе располагалась речка, протекавшая с севера на юг. Тогда речка показалась ему наиболее внятным ориентиром. Он дошел до нее по компасу. Потом свернул на юг. Добрался до выхода из леса, а там уж и выбрался к дому. Километров пятнадцать лишних отмахал, после чего стал не просто гулять по лесу, а планомерно обследовать его. За лето он исходил лес вдоль и поперек. Опасность сбиться с пути ему теперь не грозила.

В середине лета Кузьма привез ему крупного лопоухого щенка невнятной породы, который постепенно стал его постоянным спутником. Но лето кончилось. Наступила осень с затяжными дождями, когда без нужды выходить из дома не хотелось вовсе. Потом зима с коротким световым днем. Можно, конечно, побродить по лесу, отправиться на охоту. Но к охоте душа у Олега Романовича не лежала вовсе. Зачем убивать зверушек? Их и так уже совсем мало на земле осталось. Так что карабин он таскал повсюду с собой только на всякий случай, который до сих пор так и не представился.

В первую зиму он тосковал особенно сильно, можно сказать – места себе не находил. Днем изнурял себя прогулками по лесу на лыжах. Но так втянулся в это дело, что уставать перестал. Вечером готовил себе еду, но на это уходило все меньше и меньше времени. Пробовал слушать радио. Это чудо послевоенной техники, радиоприемник Родина, питающийся от термоэлектрического преобразователя, прикрепленного к керосиновой лампе, было известно ему с детства. Однако музыку по нему слушать было невозможно, а то, что выражалось словами, тоже звучало невыносимо. Противостояние Ельцина, Руцкого и Хасбулатова, правительства и парламента говорило о том, что к власти пришли люди, которым на судьбы страны глубоко наплевать. Но не ему, сбежавшему из столицы сюда, в лес, было судить их, оставшихся там и сражавшихся неизвестно с кем и за что. Так что приемник Олег Романович стал включать, только чтобы не потерять счет времени.

Проблема вечернего времяпрепровождения решилась случайно и очень удачно. Собираясь подложить в печку очередное полено, Олег Романович обратил внимание на его замысловатую форму. Наверное, это был кусок корня. Он отложил его в сторону. Потом взял в руки свой охотничий нож, снял с полена кору и начал неспешно подчеркивать лезвием естественный рисунок древесины. Увлекся так, что провозился с ним почти до утра. Через несколько дней постоянных трудов в руках Олега Романовича уже была примитивная деревянная скульптура. Он поставил ее на полку и тут же начал искать новое полено для следующей поделки. Понимая всю бесполезность своих трудов, он, тем не менее, продолжал каждый вечер колдовать над деревяшками, так что к весне у него скопилось десятка полтора удачных и не слишком поделок.

В последующие годы Олег Романович несколько видоизменил направленность своего деревянного творчества. Взамен уж совсем никому не нужных деревянных скульптур он стал делать декоративные элементы отделки дома, начиная от наличников снаружи и кончая подставками под свечи и керосиновые лампы, что весьма изумляло редких посетителей его жилища.

Правда, были дела и поважней. Во второе лето своего лесничества Олег Романович стал гораздо лучше различать следы присутствия своих лесных соседей, находить и прослеживать их тропы, места обитания, водопои. Вскоре он заметил, что многие тропы сходятся всего на нескольких водопоях. Пока обнаружилось всего пять водопоев. Четыре на ручье, вытекавшем из болота, и один на речке, ниже по течению впадения в нее того же ручья.

Лесные жители явно отдавали предпочтение болотному ручью. В то же время в мелких озерцах по краю болота водопоев не обнаруживалось вовсе. Значило это, разумеется, что болотная вода у зверей котировалась, только попав в ручей. Странно как-то. Появилась загадка, которую хотелось разгадать. Какой-никакой, а все же в жизни Олега Романовича появился смысл, и это его радовало.

Продолжая прослеживать и распутывать звериные тропы, Олег Романович заметил, что большинство из них, сходясь у водопоев, перекрещивались в одной точке, возле большой скалы, торчавшей в лесу, как сломанный зуб. Скала эта чьей-то рукой была нанесена на карту под названием «Медвежий камень». Значит, не он первый заметил особенности звериных предпочтений. Объяснить бы их теперь.

Решив понаблюдать за бойким лесным перекрестком, Олег Романович, в очередной раз уходя в лес, вооружился биноклем и оставил дома собаку, проводившую его обиженным лаем. От домика лесника до «Медвежьего камня» было километра три. Неспешного хода – минут сорок. Время для похода туда Олег Романович выбрал ближе к вечеру, как раз тогда, когда большинство лесных обитателей направляется на водопой. Метрах в двухстах от камня он облюбовал себе местечко под наблюдательный пункт и принялся ждать, не слишком таясь. За год постоянных прогулок по этому лесу где живности было по-настоящему много, он привык считать, что она, эта живность, занимается тем же самым, то есть изучает его самого, причем, делает это в сотни глаз и гораздо более тщательно, чем он сам. Они должны были привыкнуть к нему, перестать прятаться или, по крайней мере, перестать делать это уж слишком старательно. Что думали по этому поводу сами звери, сказать трудно, но наблюдение за камнем вскоре дало свои результаты.

Первой возле камня появилась белка. В бинокль было хорошо видно, как она, секунду покачавшись на конце еловой ветки, развернулась, промчалась по ней к стволу и мигом оказалась сначала на земле, а затем на верхушке скалы. Там она ненадолго задержалась, что-то быстро делая передними лапками, а потом поступила совсем не по беличьи, съехала с камня, как дети съезжают с ледяной горки. Она повторила этот трюк несколько раз и скрылась из вида. Еще несколько белок посетили камень в последующие пару часов, почти в точности повторяя действия первой гостьи. За ними на камне появилась ворона. Она провела там несколько минут, деловито вышагивая по его верхушке и что-то склевывая.

Потом долго никто не появлялся, и Олег Романович собрался было уже уходить, но как раз в этот момент на сцене появилась лиса. Бледно-рыжая плутовка, воровато озираясь по сторонам, долго что-то вынюхивала внизу. Потом скрылась из виду и объявилась снова уже наверху. Какое-то время она провела там. Ее не слишком пушистый хвост появлялся то там, то тут. А потом она тоже съехала с камня мордой вперед и скрылась в кустах.

Стемнело. Олегу Романовичу не терпелось подойти к камню, чтобы осмотреть его, попытаться понять, что в нем так привлекает зверей, но любопытство удалось удовлетворить только на следующий день.

На следующее утро Олег Романович сам взобрался на камень. Сделать это оказалось очень легко. Одна его сторона поднималась вверх полого. В расселинах камня рос кустарник. Вершина же напоминала неглубокую, наполненную дождевой водой воронку, присыпанную прошлогодними листьями и принесенными ветром обломками ветвей. Края воронки оказались скользкими. От воронки к крутому склону камня шел похожий на желоб скол, по которому вниз мог стекать избыток жидкости. Поняв, что более ничего ему здесь не увидеть, Олег Романович попытался повернуть обратно, но поскользнулся. Чтобы не упасть, он, инстинктивно, выставил вперед левую руку, которая угодила прямо в воронку. Отряхивая мокрую руку и ругая себя за оплошность, он спустился с камня и направился к дому.

Инцидент тут же забылся, но несколько дней спустя, сидя вечером на крылечке, Олег Романович случайно глянул на свои руки. Правая рука была вся в мелких царапинах, ногти обломаны, пальцы в заусенцах. Такая рука и должна быть у человека, работающего на земле. Но левая рука никак не подтверждала этот тезис. Кожа на ней была светлее, чем на правой, ногти ровные, царапины и заусенцы отсутствовали. Можно было подумать, что эти руки принадлежали двум разным людям, один из которых живет в условиях городского комфорта.

С удивлением рассматривая свои собственные и такие не похожие друг на друга руки, Олег Романович далеко не сразу вспомнил про «Медвежий камень», а когда взаимосвязь событий ему стала ясна, то сильно призадумался. В последующие дни и недели камень стал предметом его пристального наблюдения и изучения. Он ходил к нему, как когда-то в Москве ходил на работу, которую обожал и без которой себя не представлял. Все его мысли теперь вертелись вокруг «Медвежьего камня». К нему вернулась утраченная за последний год деловитость.

Пять дней почти непрерывных наблюдений подтвердили, что лесные жители от мала до велика, сменяя друг друга, систематически посещают камень, используя стекающую с него жидкость как профилактическое, а, возможно, и как лечебное средство. Жидкость могла в гомеопатических количествах попадать и в берущий свое начало в болоте, ручей. Оттого и выбирали звери места для водопоя по его берегам.

Олег Романович снова взобрался на камень и взял пробы воды в воронке, а также собрал с ее дна образцы скопившегося там красно-бурого вещества. Заодно взял пробы воды из ручья и из болота. Теперь он с нетерпением ждал приезда Кузьмы, чтобы тот свез его вместе с собранными образцами на санитарно-эпидемиологическую станцию. Должна же она здесь быть. Другого места сделать анализы проб Олег Романович придумать не мог.

За стеной загремел ведрами Кузьма. Наступало утро, и Олег Романович вспомнил о своих гостях. Скуп он был на лесные богатства. Так просто не раздавал. Народ в округе считал, что лечебные снадобья готовит он сам благодаря своим талантам, а потому и относился к нему с уважением. Кузьма, так тот в нем вообще души не чаял. В первый год относился он к Олегу Романовичу, можно сказать, покровительственно, несмышленышем его считал. Но потом, когда увидел, как тот освоился в лесу, поднял хозяйство, да еще и людей лечить начал, зауважал, слов нет. Верил, заряжает он водичку получше, чем какой-нибудь Кашпировский или Алан Чумак. Так те еще вдобавок и далеко, а он, Олег Романович, тут, рядом.

Наталья поутру вышла к столу королевой, в красном тренировочном костюме, причесанная и подкрашенная, но была ангельски скромна и молчалива. От борща уклонилась, съела только бутерброд с салом и чайку попила. Кузьма поторапливал ее, когда она натягивала на себя дорожные одежды. Долго махала рукой Олегу Романовичу из санок, пока они не скрылись за деревьями.

Кузьма снова повел санки по руслу замерзшей реки, а Наталья никак не могла забыть Олега Романовича. Она смотрела на удаляющийся лес, думая о том, как несправедливо все-таки устроен мир. Санки мягко покачивались на поворотах, и Наталье начало казаться, что она прожила здесь, в этих краях, всю свою жизнь и уезжать отсюда вовсе не собирается. От этих мыслей ей стало как-то очень уж хорошо. Значит, завтра она снова увидит Олега Романовича, и этого милого старичка Кузю тоже, и эту лошадку, что везет сейчас санки, и эту собаку, что бежит за ними. Собака между тем быстро нагоняла санки. За ней показалась другая, потом третья.

– Да это же не собаки, волки, – подумала Наталья, – Кузьма! Волки, – теперь уже закричала она.

– Так, стреляй, чего ждешь, – ответил Кузьма, сдергивая с плеча свой карабин. Лошадь пока бежала спокойно. Ветер был встречный, и она не чуяла волков.

Грохнул выстрел, от которого у Натальи заложило уши, и тут же истерично заржала лошадь. Один из волков неожиданно оказался впереди нее. Сани задергались, но Наталья сумела зарядить свое ружье. Сани мотало из стороны в сторону, и прицелиться не удавалось. Тогда Наталья сделала то, чего никак не ожидала от самой себя. Улучив момент, она спрыгнула с санок. Спрыгнула удачно. Ноги обрели опору, и она выстрелила прямо в пасть хищнику, оказавшемуся чуть ли не на расстоянии вытянутой руки от нее. Волки сгрудились около упавшего товарища. Наталья перезарядила ружье и выстрелила снова. Еще один волк упал, но меньше их от этого почему-то не стало.

В это время, борясь со взбесившейся лошадью, Кузьма понял, что пассажирки уже нет в санках. Выбирать между лошадью и гостьей не приходилось. Он тоже выпрыгнул из саней, сделав это не так ловко, как Наталья. Все же он успел встать на ноги и начал стрелять. Порох и сталь победили. Несколько хищников лежали неподвижно на снегу. Один убегал, оставляя за собой кровавый след. Другой, весь в крови, порывался встать и сразу же падал обратно. Кузьма добил его выстрелом. Победители стояли по колено в снегу с ружьями в руках. Лошадь и сани исчезли.

Когда оба бойца немного успокоились и вновь обрели способность двигаться и говорить, Кузьма спросил у Натальи:

– Как это тебя угораздило из саней вывалиться. Баба ты вроде ловкая, заснула, что ли?

– Да не вывалилась я, – даже обиделась Наталья, – я выпрыгнула!

– Зачем? – аж подпрыгнул Кузьма.

– Ты же сказал, стреляй, а как прицелиться-то. Сани дергаются!

– Дуреха! В воздух надо было стрелять, и за сани держаться. Они бы и поразбежались, а не геройствовать тут. – Кузьма с досады даже сплюнул, чего обычно себе не позволял делать, – А теперь, что. Лошадь потеряли, да зверей наколотили немерено. Вот, даже шкуры снять не можем, нечем. – Кузино сердце, сердце охотника и хозяина, разрывалось от допущенной несправедливости, бесхозяйственности и глупости.

Наталья же в душе смутилась, хотя виду и не показала. Редко она так попадала впросак. Обычно ее тонкое чувство людей, их поступков, внешней обстановки позволяли действовать адекватно обстоятельствам. А тут вот, оказывается, не заладилось. И все же она считала себя победительницей. Дело тут даже не в волках, которых теперь, задним числом, ей было жалко, а во флаконе со снадобьем. Его она все же, во-первых, добыла, проделав трудный путь, а, во-вторых, сумела сохранить, вопреки обстоятельствам. Флакон она даже сумке не доверила, а бережно спрятала у себя на теле в укромном месте, и теперь он грел ее душу.

Идти пешком по глубокому рыхлому снегу оказалось очень тяжело, но им повезло. Километра через полтора они увидели лошадь. Она попыталась выбраться со льда реки на берег и зацепилась поводьями за кусты. Кузьме удалось успокоить животное. Еще через пару часов они благополучно добрались до леспромхоза.