Майкл Тейлор был настоящим ученым, археологом, причем, потомственным. Его даже родиться угораздило в археологической экспедиции в Тунисе, в которой участвовали его родители. Не участвовать было нельзя. Экспедиция была первой в послевоенные годы, и попасть в ее состав было мечтой его родителей. Отец вообще хотел назвать своего сына Карфагеном, но мать благоразумно воспротивилась. Как будет чувствовать себя ее сын с таким именем вне археологической среды. Благоразумие победило, но Майкл почти никогда и не покидал ставшую для него навсегда родной атмосферу экспедиций, где постоянный поиск движет людьми и помогает преодолевать как бытовые трудности, так и реальные опасности. К своим пятидесяти годам он мог с гордостью говорить, что провел из них в экспедициях более тридцати пяти. Остальные ушли на учебу. И то в каникулы он всегда приезжал к родителям, которые вслед за своей увлекательной работой постоянно меняли страны и континенты.
Когда его экспертное мнение потребовалось университету, где он имел честь изредка читать лекции, то его не стали вызывать из Сицилии, где он в данный момент участвовал в очередных раскопках, а послали подробное письмо с приложением к нему копий снимков.
Получив объемистый пакет, уважаемый профессор порадовался дважды. Во-первых, тому, что его не вытащили из экспедиции в университет, где надо было бы читать лекции. Преподавательскую работу в этой ее форме он очень не любил. Лекторского таланта ему Бог не дал. Выручала его на лекциях лишь увлеченность. Почти на каждую из них он приносил одну из своих археологических находок. Показав ее аудитории, а то и дав подержать в руки будущим коллегам, потом, глядя на нее, он начинал рассказывать об этом предмете, месте, где он был найден, возможном времени изготовления, людях, которые могли его сотворить, эпохе, в которой они жили, да и еще много о чем. Сам этот рассказ начинал его увлекать, и он не замечал, что время лекции уже подошло к концу. Студенты знали об этой его слабости, принося на экзамены какую-нибудь археологическую вещицу, они показывали ее профессору. Тот забывал о том, что в этот день сам должен задавать вопросы, и начинал вместо этого читать очередную лекцию.
Второй причиной для радости был профессиональный интерес. Чутье, которое у него, безусловно, было, подсказывало ему, что снимки содержат очень ценную информацию. В отличие от других специалистов, изучавших снимки, он сразу понял, что местонахождение сооружения и наскальные рисунки, его изображающие, совсем не обязательно должны находиться в одном месте. Более того, они просто обязаны были быть в разных, и весьма удаленных друг от друга местах. То же касалось и человека, нашедшего таинственный предмет. Его память могли увековечить на стенах каких-нибудь культовых сооружений, но никак не в примитивных наскальных рисунках. Наоборот, наскальные рисунки могли быть созданы людьми, которые по какой-то причине оказались надолго или навсегда оторваны от родины. Они могли создать их как напоминание своим потомкам, о том, чему когда-то сами были свидетелями.
Находясь далеко от родных берегов, профессор Тейлор не смог принять участие в тех дискуссиях, что шли по вопросу о снимках, но его послание по этому поводу было принято во внимание и по достоинству оценено. Де-факто он, сам того не подозревая, стал идеологическим лидером в предпринятых по поводу снимков исследованиях. Так что нет ничего удивительного, что именно ему было предложено отправиться в Москву в составе маленькой делегации, чтобы попытаться навести мосты между первооткрывателем снимков и теми, кто хотел изучить их происхождение, а также отыскать прообразы, толкнувшие древних художников создать на скалах свои шедевры.
Члены делегации впервые собрались вместе в кафе римского аэропорта непосредственно перед вылетом в Москву. В ней оказалось всего трое. Сам Майкл Тейлор, Селина Рендольфи, назвавшаяся переводчиком, и коротко стриженый молодой человек крепкого телосложения Дик Лайт, представившийся специалистом по древним рукописям. Делегации предстояло принять участие в небольшом семинаре, проводимом Институтом археологии Российской академии наук, а заодно побывать в Москве в Государственном историческом музее, чтобы завязать контакты с неким Виктором Брагиным, к которому сходились все нити этой истории.
Все трое летели налегке. Профессор с небольшим рюкзаком, девушка с большой дамской сумкой и специалист по древним рукописям с маленьким чемоданчиком на колесиках. В Москве делегацию никто не встречал, но Дик Лайт уверенно подошел к стойке зала прилета, где арендовал автомобиль вместе с водителем на все время пребывания делегации в столице России. Каждый из прибывших, конечно же, водил машину и мог взять автомобиль без водителя, но все они хорошо понимали, что тогда сразу столкнутся со сложностями парковки и сохранности этого средства передвижения в стране нарождающегося капитализма. Лучше было бы не рисковать.
Разместившись в отеле, гости поехали в Институт археологии, где зарегистрировались в качестве участников семинара, который их, видимо, не очень интересовал, затем поехали в Государственный исторический музей. Селину здесь встретили, как старую знакомую. Брагин тоже оказался на месте.
После того, как гости и хозяева представились друг другу, Селина на время взяла инициативу в разговоре в свои руки. Видимо, ей было поручено снять напряженность в отношениях, вызванную сомнительным способом получения информации о снимках. Она блестяще справилась с этой задачей, свалив вину за это на самих работников музея. Она сказала, что ни сном ни духом не думала о них. Речь шла о совершенно другой работе Виктора. Но, когда ей показали снимки, она не могла не сфотографировать их и не рассказать об этом своим коллегам. Нельзя сказать, что Виктор так уж и поверил ее рассказу. Чувствовался в нем какой-то подвох, но было у него и другое соображение, которое толкало его к тому, чтобы принять все за чистую монету. Соображение было простое и в значительной степени прагматичное. Найти деньги на исследования здесь, в Москве, на фоне происходящего кризиса, не было никаких шансов. За океаном же деньги были, есть и будут. Так почему же не воспользоваться ими на пользу дела.
Лед был сломан, и перешли к делу. Профессор Тейлор принялся путано излагать свои соображения по поводу снимков. Слушать его было тяжело. Все же писал он лучше, чем говорил. Виктору вскоре это надоело, и он положил на стол две свои статьи по этому поводу. Одну он отправил в печать еще в конце прошлого года, а вторую только что закончил. Обе статьи были переведены на английский язык, так что проблем с их изучением не возникло.
До приезда в Москву профессор Тейлор был очень низкого мнения о российских археологах. Считал, что раскопки они умеют делать только разве что с помощью бульдозеров, но, мельком просмотрев обе работы, понял, что заблуждался в своих оценках, и не стал скрывать этого. Так что контакт наладился. За поздним временем решили на сегодня расстаться с тем, чтобы встретиться завтра для обсуждения конкретных шагов и возможных форм сотрудничества. Профессор взял с собой копии обеих статей в качестве домашней работы.
На следующий день гости снова были в музее. Профессор в пространных выражениях хвалил Виктора за проделанную им работу, а заодно и всех русских специалистов, сумевших на протяжении полутора веков сохранить ценнейший материал и достойно представить его современникам.
Виктор и Майкл сошлись во мнении, что наскальные рисунки и само сооружение следует искать в разных местах и даже наметили районы поисков. Рисунки стоило искать на севере Африки в Египте, Ливии и Тунисе, а также на Синайском полуострове и на Балканах. Не забыли, конечно, и о междуречье Тибра и Евфрата, то есть о территории современного Ирака. Приоритет, однако, все они отдавали Тунису и Ливии. Остальные места казались им уже достаточно исхоженными и изученными. Что касается самого сооружения, то здесь приоритеты сходились тоже на Тунисе. Другой кандидат – остров Крит, казался всем менее вероятным из-за высокой плотности населения. Вряд ли там могло остаться что-то неизвестное. О том, что, по его мнению, именно Крит, скорее всего, продолжает хранить в себе древнюю тайну, Виктор все же умолчал. Предпочел сохранить это для себя.
Дик Лайт долго рассматривал старинные стеклянные пластинки под лупой, а затем впился глазами в экран компьютера, изучая их же, но в отсканированном виде. Он не просил сделать ему цифровую копию, так как понимал, что теперь, когда сотрудничество приобретало официальные формы, для этого потребуется специальное соглашение.
Селина же теперь оказалась не у дел, но выглядела утомленной. Гости и хозяева говорили на английском языке, и услуги перевода не требовались. Усталость же была от того, что почти всю ночь Селина общалась с какими-то людьми по электронной почте. Что она узнала от них и что им сообщала, естественно, никто не знал.
Короче, встреча получилась результативной. Стороны остались довольны друг другом и самими собой. По ее результатам был составлен протокол, который обеим сторонам предстояло утвердить в вышестоящих инстанциях. В соответствии с ним все предстоящие расходы брала на себя заокеанская сторона, что более чем устраивало Виктора.
Следующий день у маленькой делегации выдался свободным. Майкл и Дик решили посвятить его осмотру Кремля и других московских достопримечательностей. Селина же сказалась нездоровой. Ночью она получила указание по электронной почте еще раз встретиться с Виктором и постараться узнать, что он и его друзья делали на острове Крит. В качестве повода для встречи ей предложили купить в Москве и подарить музею цветной ксерокс – вещь дорогостоящую, но заманчивую и нужную для любого учреждения. Не выполнить поручения Селина не могла. Она позвонила Виктору и сообщила ему, что в целях развития наметившего сотрудничества, а также в знак уважения к российским коллегам ей поручено сделать музею ценный подарок, но у нее очень мало времени, и она просит ей помочь в этом.
Виктор воспринял ее предложение как должное, немедленно связался с Вениамином Готлибом, своим старым приятелем и владельцем фирмы, торгующей вычислительной и бытовой техникой. Цветной ксерокс там нашелся, причем, самой последней модели, и Селина вместе с Виктором отправилась в офис фирмы. После совершения сделки, на что ушло всего несколько минут, Вениамин предложил вместе отправиться в ресторан пообедать. Селина, изобразив минутное колебание, согласилась, и вскоре все трое оказались в зале ресторана «Боярская трапеза» вблизи большого выставочного центра.
Интерьер большого многоэтажного ресторана с множеством закоулков, маленьких и больших залов, с рыбами, плавающими под стеклянным полом, с почти настоящим фольклорным скотным двором, также отделенным стеклом от обедающих, не поразил, но вызвал изумление у Селины. Такого она в родной Италии никогда не видела, хотя бывала там во многих шикарных заведениях. Вместе с тем, в ней проснулась и какая-то гордость за эту страну с непредсказуемым будущим, а заодно и прошлым, к которой она все же имела самое прямое отношение. Об этом она сразу же и поведала своим спутникам, что оказалось очень удачной завязкой застольной беседы. Заговорили о России, ее нелегком пути в двадцатом столетии. О том, как в 1917 году она свернула с торной дороги истории и стала страной-изгоем, но вот теперь вернулась в общую колею и начинает возвращаться в общеевропейский дом. Но все же она говорила с историками, и они напомнили ей, что Европа и до создания Советской России не была тихой и мирной гаванью. Ее всегда сотрясали войны, инициируемые отнюдь не Россией, а другими странами, которые теперь принято называть цивилизованными. Да и итальянский фашизм мало чем отличался от немецкого или испанского. Получив такое разъяснение, Селина поняла, что пытается играть не на своем поле и так успеха не добьется. Она сказала примирительную фразу о том, что в истории любой страны есть темные страницы. В Италии был итальянский фашизм, в Германии и Испании тоже. Так что, мол, все хороши.
После этого она заговорила о странах, в которых бывала. Вениамин и Виктор тоже. Оказалось, что рекордсменом по числу стран, которые он посетил, был Вениамин. Но зато и Селина, и Виктор, оба были на острове Крит, а Вениамин – нет. И Селина принялась рассказывать о Крите. На самом деле, она там никогда не была, но сегодня ночью ей специально прислали множество различных сведений об острове, в том числе и об особенностях его кухни. Про нее-то она и завела речь. Оказалось, что Виктор как раз про критскую кухню ничего сказать не может. Он даже вообще не помнил, что там ел. Так что было естественно спросить, что же он там делал.
Неожиданным союзником Селины в этом разговоре оказался Вениамин. Подшучивая над другом, он сказал, что Виктор там лазил по подземельям Минойского дворца. Пришлось Виктору сказать, что он по подземельям не лазил. Но было уже поздно. Вениамин поправился, да, мол, не прав, лазил наш общий друг Гоша, а вот потом и заболел серьезно. Слова эти вылетели у него сами по себе и звучали почти как шутка, но для Селины этого было вполне достаточно. Ясно было, что интересовались русские гости подземельем, даже неважно кто. Селина в душе уже торжествовала, и это задание она выполнила.
Далее разговор сошел на нет. Еда же в этом удивительном ресторане Селине совсем не понравилась. Закуски, которые полагалось брать самому со стола, сервированного почему-то на декоративной телеге, были обильны и многообразны, но жирные и какие-то грубые на вкус. Жареная рыба сама по себе была еще ничего, но почищена была откровенно плохо. В рот то и дело попадались чешуйки с ее шкуры. Да и публика здесь была далеко не изысканная. За соседним столиком большая компания здоровенных мужиков с раскрасневшимися лицами что-то все время орала и, поминутно чокаясь бокалами, пила водку в таких количествах, в каких в Италии не пьют и вино. За другим столиком сидели сомнительного вида женщины. Временами к ним подходил какой-нибудь мужчина и уводил кого-то из них с собой. На ее месте появлялась новенькая. Впрочем, такое в Италии тоже встречалось часто.
Селина была вполне удовлетворена разговором. К концу обеда у Вениамина зазвонил мобильный телефон, и он сообщил, что купленный Селиной сегодня ксерокс уже доставлен в Государственный исторический музей. Мужчины проводили Селину до отеля, у них это было принято, и, уже прощаясь с ними, она ощутила симпатию и к ним, и к этой стране. И они, и она были какие-то другие, совсем не страшные, а вот непредсказуемые, это да. И в этом была своя прелесть.