В апреле 1996 года Алексей Федорович организовал последнюю в истории института и, как потом оказалось, в своей жизни политинформацию. Слово это к тому времени уже окончательно вышло из обихода. Но в институте его помнили именно потому, что организуемые на протяжении трех десятилетий Алексеем Федоровичем мероприятия с таким названием каждый раз становились запоминающимся событием. Так что зал был полон.

По недоразумению, вызванному старческой рассеянностью, а возможно и вполне осознанно, он пригласил на этот вечер двух лекторов. Один из них был представлен аудитории как дипломат, сотрудник аппарата министерства иностранных дел. Другой, пришедший чуть позже, представился сам как ученый, специалист по вопросам экологической безопасности животного и растительного мира планеты.

Дипломат, в глазах присутствующих, людей в большинстве своем весьма интеллигентных, выглядел, как оперный певец на эстрадном концерте, в сравнении со зрителями. Его костюм, от кутюр, это слово уже входило в обиход, не шел ни в какое сравнение со скромными одеяниями в недавнем прошлом советских, а теперь российских инженеров и ученых. Молодой, под стать нынешнему министру иностранных дел Козыреву, он одним своим видом олицетворял современную гибкую позицию новой России в международных отношениях.

Говорил он так же легко и складно, как выглядел, завораживая аудиторию перспективами. В его изложении Россия, свернув в 1917 году с торной дороги истории, теперь возвращается в дружную семью народов Европы и мира, где давно уже нет принципиальных разногласий. Где царит согласие, основанное на взаимном уважении интересов и суверенитета всех стран мира. В этом сообществе Россия — желанный партнер, ее хотят видеть мирной и сильной, локомотивом в науке и промышленном производстве. Для того, чтобы стать равным среди равных, России необходимо расстаться с имперским мышлением, демилитаризовать экономику, разоружиться, постепенно занять свое место в мировой системе производства и торговли, а также выступить гарантом соблюдения прав человека в своей стране и, конечно, во всем мире.

— Именно на выстраивание таких отношений направлена политика Президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина, правительства и министерства иностранных дел, — закончил докладчик.

Не дожидаясь вопросов из зала, Алексей Федорович дал слово второму докладчику.

На трибуну поднялся рослый мужчина в свитере грубой вязки, с которым гармонировала аккуратно стриженая бородка и слегка выцветшая от времени шевелюра.

— Позвольте представиться, — начал он, — я — эколог. Всю жизнь занимаюсь изучением животных, в основном, хищников. С удовольствием рассказал бы вам об уссурийских тиграх, или медведях Камчатки, с которыми мне доводится часто общаться на таком же расстоянии, как мы с вами сейчас. По опыту личного общения с людьми и животными, как человек и как ученый, могу с уверенностью сказать, что в строении, физиологии и поведении тех и других гораздо больше общего, чем это может показаться на первый взгляд. Звери, как и люди, метят свою территорию и защищают ее. Отличаются только способы. Животные, как и люди, хотят есть, пить, продолжать свой род. При этом самцы стремятся показать себя во всей красе, а самки стараются не прогадать, выбирая отца для своих будущего потомства. Соперничество, стремление к доминированию заложено в природу всего живого. Оно может принимать разные формы, но неистребимо, так как является основой для развития. Как только оно исчезает, а такое бывает в природе, вид исчезает.

Доминирующий самец, реже самка, становится вожаком стаи. Каждый день, каждый час ему приходится подтверждать свое превосходство над остальными. Стоит ему допустить слабость или совершить ошибку, как его место занимает кто-то другой. У Киплинга в книге джунглей замечательно показана трагедия старого вожака стаи. По джунглям проносится слух: — Акелла промахнулся! Так в среде животных обеспечивается сменяемость власти.

Различий же между зверем и человеком с социальной и биологической точек зрения совсем мало. Главным образом они связаны с тем, что человек, обретя способность к мышлению и к творчеству, создав науку, промышленность, государства, радикально изменил свои возможности в борьбе друг с другом.

Соперничество же в звериной среде, можно сказать, носит личностный характер. Хищники могут объединиться в стаю для охоты на травоядных. Те, в свою очередь, могут дать им отпор, защищая молодняк. Но действия тех и других в плане объединения усилий не носят системный, организованный характер.

Именно в части объединения и планирования усилий люди ушли от животных очень и очень далеко, но то, как они этим пользуются, не делает им чести. Способность к объединению усилий в исторической ретроспективе чаще всего использовалась человеком совсем не для созидания, а, наоборот, для разрушения, для создания огромных армий, приводила к войнам и почти всегда вела к временному доминированию одного народа над другим.

Так вот, исходя из сходств и различий между людьми и животными, хочу сказать, что не верю в бесконфликтность мирового сообщества, как не верю в то, что тигры и антилопы смогут когда-нибудь мирно уживаться в одном загоне.

Я не верю и в то, что мировое сообщество мечтает видеть Россию сильной. Наоборот, уверен в обратном. Мировое сообщество сознает, что не может стереть с карты земного шара огромную державу. Но каждый из тех, кто входит в него, будет стремиться извлечь из сегодняшней слабости нашей страны наибольшую выгоду для себя. И это в равной мере касается как явных противников, так и наших союзников. Но надо понимать, что в этом нет ничего личного. Наша страна ведет себя по отношению к другим странам точно также. Как только она выйдет из периода слабости, сразу начнет пользоваться правом сильного. Законы природы неизменны и нерушимы!

Услышав эти слова, сотрудник министерства иностранных дел, совсем не дипломатично хлопнув дверью, вышел из зала.

Итог выступлениям подвел Алексей Федорович. Он не дал разгореться дискуссиям, сказав, что в нынешних обстоятельствах они абсолютно бесплодны. Но оба докладчика, каждый по-своему, правы. С одной стороны, Россия действительно перестала быть идеологическим противником Запада. В новых реалиях она должна заново встроиться в систему международных отношений, что сделать совсем непросто. Непросто, в первую очередь потому, что волку очень трудно рядиться в овечью шкуру. Я думаю, что весь мир хорошо понимает: волк никогда не станет овцой. И мы сегодня меняем роль вожака своей социалистической стаи на роль члена совсем не овечьей, а скорее другой волчьей стаи, где вожаком давно уже стали США.

За последние несколько лет наша страна полностью потеряла буферную зону, созданную в результате второй мировой войны. Все страны бывшего социалистического лагеря потянулись в другую стаю. И то, что мы называем СНГ, тоже временно. Многие из входящих в это объединение стран потянутся туда же. Смоленск снова, уже в который раз, стал пограничным городом.

Недавно в нашу страну вернулся известный журналист-международник Александр Бовин. Последние пять лет он провел на дипломатической работе. Был послом сперва СССР, а потом России в Израиле. Он, не стесняясь, пишет о низкой компетенции руководства нынешнего министерства иностранных дел. Полностью заброшена дипломатическая работа с бывшими социалистическими странами и не начата работа с новыми самостоятельными субъектами международного права, пока членами СНГ, такими как Украина, Молдавия, Грузия и другими.

При этом Козырев говорит:

— А что такое МИД? Это я и пара самолетов.

Такое вот отношение министра к своему министерству. Невольно хочется сказать: каков поп, таков и приход. Трудно надеяться, что остальные намного лучше.

Теперь о другом. Только что с этой трибуны звучали слова о стремлении людей и животных к доминированию над себе подобными. У человека гораздо больше возможностей проявить свои способности, чем у наших лесных сородичей. Человек может быть первым в спорте, в искусствах, в науках, в своей профессии. И отстаивать свое первенство победителям приходится практически всю жизнь. Или уступать его. В этом смысле политики ничем не отличаются от, скажем, футболистов. Сидя на трибунах, мы можем радоваться красивой передаче или сопереживать пропущенному вратарем мячу.

Ошибки во внутренней и внешней политике, в управлении хозяйственной деятельностью страны совсем не так заметны, как у футболистов, да и бьют они не по воротам, а прямо или косвенно по каждому из нас вместе или по отдельности. Когда как. Но бьют основательно. Их усилиями страна быстро, очень быстро теряет накопленное: науку, образование, медицину, промышленность, наконец, армию. Идет деиндустриализация страны.

Опыт последних столетий говорит о том, что в нашей стране, как бы ни назывался ее лидер, он все равно становится царем, монархом, притом абсолютным. Вокруг него быстро формируется весьма плотный ближний круг, который часто подталкивает своего лидера к сумасбродствам, но готов, не жалея сил, оправдывать их в глазах общества. Они никогда не скажут: «Акелла промахнулся!»

В их интересах как можно дольше поддерживать его власть, иначе они сами останутся без нее. Вот для того, чтобы лидер не стал абсолютным монархом, и придумана демократия, основа которой — независимость законодательной и исполнительной властей, суда и прессы. А еще сменяемость власти. Этим у нас пока и не пахнет. Так у нас будет и впредь до тех пор, пока в стране не созреет то, что называется гражданским обществом, а этого еще ждать и ждать.

В его словах было много горькой правды: потому и государству сегодня не до нас. Не до науки и не до промышленности. Государство перестало играть роль заинтересованного заказчика. Его нынешняя задача состоит в том, чтобы создать в стране рыночные отношения, от которых оно убегало последние семьдесят лет. Когда-нибудь, наверное, это произойдет, но нам до этого не дожить. Власть упустила момент, когда можно было начать с булочных и парикмахерских, вырастить средний класс и постепенно провести приватизацию промышленности. Теперь все мы оказались во власти дикого капитализма. Такого же, каким он был лет сто, сто пятьдесят назад на диком западе США.

Теперь остается только надеяться и ждать. Надеяться на то, что мы больше никогда не вернемся к торжеству единственно верных идей и учений, на то, что протест, который гнездится в каждом из нас, не превратится в бунт кровавый, беспощадный и бессмысленный. Надеяться надо и на то, что распродажа достижений советской власти и природных богатств страны не обнулит запасы, оставит что-нибудь потомкам. И ждать, ждать, когда в стране сформируется гражданское общество с его механизмами сдержек и противовесов, которое не станет мириться с самовластьем. Помните, Пушкин писал:

…Россия вспрянет ото сна,

и на обломках самовластья

напишут наши имена!

— А сколько ждать? — выкрикнул кто-то из зала.

— Ждать, как видите, придется долго, — ответил Алексей Федорович, — Пушкин написал эти строки почти двести лет назад. Наверное, надо уметь ждать. А сколько? Кто же может ответить на этот вопрос? Сколько потребуется. Минимум несколько десятилетий, пока не нарастет достаточный культурный слой. Он очень легко разрушается, особенно в такие времена, как сейчас, когда лучшие мозги покидают страну, и очень долго и трудно восстанавливается в более благоприятных условиях.

Алексей Федорович хотел сказать что-то еще, открыл было рот, но с досадой взмахнул рукой и замолк, низко склонив голову. Видно было, что ему стало нехорошо. Несколько мужчин из первого ряда подбежали к нему, подхватили под руки и помогли спуститься в зал. Хотели вызвать скорую помощь, но Алексей Федорович сказал, что ему уже лучше, и попросил отвезти домой.

Больше в институт Алексей Федорович уже не вернулся. Болезнь заставила его сидеть дома.

* * *

За свою долгую жизнь Алексей Федорович практически никогда не болел. Бывали, конечно, легкие недомогания, простуды, гриппы. Денек-другой дома, чтобы никого не заразить, и снова на работу. С возрастом гипертония стала наступать, но и на нее управа до сих пор находилась, а тут вот такое накатило. Лежать приходится, причем по своей воле. Двигаться сил нет. Зато для мыслей простор необыкновенный. Ничто не мешает. А о чем может думать человек, занимавшийся всю жизнь техникой? Конечно же, о ней, родимой. Так что начал свои размышления Алексей Федорович с дорогих его сердцу роботов.

Неплохо показали себя его любимцы на последних испытаниях в 1991 году. Особенно отличился ходячий робот. Гусеничный робот это так, дань традиции. Хорош для парадов, для быстрого перемещения по хорошим дорогам. А ходячий — это настоящий солдат, следопыт, разведчик, боец. Много в него вложено, а сколько еще надо вложить, чтобы довести до ума. Больше, чем уже вложено. Вспомнить хотя бы грубое неказистое шасси первого ходячего робота, как оно потом постепенно превратилось в самый настоящий скелет: гибкий, прочный и при том элегантный. Провода планировалось тогда уложить внутрь скелета, но не успели, не справились с этой непростой в технологическом смысле задачей во время перестройки, а сделать что-либо серьезное потом стало почти невозможно.

Вот тут Алексей Федорович перестал думать о роботах, и в который уже раз задумался о том, почему огромная страна так легко меняет курс. Царизм сменился на коммунизм. Смелый шаг. Можно сказать, новаторский. Никто ничего подобного не пробовал. Впрочем, не совсем так. Что-то похожее было во времена Великой французской революции. Тот же террор, что и после Великой октябрьской. Обе революции поспешили избавиться от своих героев. Обе революции привели к власти тиранов, людей очень разных, и в то же время в чем-то схожих.

За пятнадцать лет своего правления Наполеон ценой жизни миллионов своих сограждан взошел на вершину личной воинской славы. Самой Франции его победы не дали ничего. После изгнания Наполеона все вернулось на круги своя. А что осталось? Остался Гражданский кодекс, признанный всей Европой, как свидетельство того, что Наполеон был гениален не только в воинском искусстве. Кстати, до России Кодекс Наполеона за двести лет так и не дошел, а ведь был бы полезен ей, еще как полезен. А еще во Франции осталась народная любовь к своему императору, которую ни за какие деньги не купишь. Достаточно вспомнить его триумфальное шествие по стране после бегства с острова Эльба.

Интересно, как бы принял народ Сталина, если бы он вдруг взял бы, да и вышел на Красную площадь из Мавзолея, когда он еще лежал там? Хотя, что говорить о народной любви, об изменчивости чувств народных. Тиранов готовы на руках носить. Вспомнить хотя бы, как рыдала страна, когда Сталин умер. Не все, конечно, рыдали, достаточно было и тех, кто радовался. Но радоваться тогда можно было, только уткнувшись в свою подушку. Иначе рыдающие растерзали бы. И сделали бы это совершенно искренне, от полноты чувств, что ли.

Сталин царствовал в России тридцать лет. За это время отправил на тот свет гораздо больше сограждан, чем Наполеон, но и добился большего. Провел индустриализацию страны и, победив в тяжелейшей войне, значительно расширил ее пределы. Это у него не отнимешь. Он оставил потомкам могучую империю, созданную на костях, на энтузиазме, на героизме, на слезах граждан этой страны и сделал это в значительной степени вопреки логике событий того времени.

Без тяжелой индустрии войну было бы не выиграть, это факт. А была ли война с Гитлером неизбежной? А с Наполеоном? Риторический вопрос. Однако, интересный. Оба завоевателя были настолько уверены в скорой победе, что, начав ее с разницей в сто тридцать лет в одно и то же время года, в июне, не обеспечили свои войска зимним обмундированием. Оба верили в слабость экономики и в слабость власти противника, как они просчитались!

Можно ругать Сталина самыми последними словами за кровь, но нельзя не согласиться, что именно его воля, его идея заставила страну вывернуться наизнанку, возродиться из пепла революции, пройти через ужасы мировой войны, победить в ней. С этим, в общем, никто и не спорит, но как потомки обошлись с его наследием: Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин? Не было у них ни воли, ни идеи. Все слова и слова, а еще и стремление удержаться у власти до гробовой доски. У Сталина такая необходимость тоже была, как и у Наполеона, впрочем. Видимо, любой диктатор должен заботиться о своем кресле. В этом им можно было бы и посочувствовать, но как-то не хочется.

Может быть, кровавая карусель в правление Сталина была создана им специально для защиты трона, чтобы исключить саму возможность появления какого-либо очага сопротивления его воле?

Вот спросить бы у Хрущева: «Дорогой Никита Сергеевич, а что совершили вы за время своего правления? Да, мы знаем, вы развенчали культ личности Сталина, запустили в космос первый спутник, а потом и Гагарина, отправили молодежь на освоение целины.

Знаем мы об этом, но вопросы, все же, остаются. А где были вы, когда Сталин создавал свой культ, создавал ГУЛАГ, депортировал народы? На другой планете? Или вы были соратником Сталина? А если соратником, то и подельником. Может быть, созданный Сталиным и его соратниками культ личности вождя насаждался специально, как созидательный инструмент, чтобы до каждого гражданина страны, до каждого генерала и последнего зека довести его волю, заставить строить социализм? Может быть культ личности был в то время необходимостью?

Кстати, дорогой Никита Сергеевич, а вы свой культ зачем создавали? Какую свою идею с его помощью хотели провести в жизнь? Да, первый спутник запустили при вас, но это — не ваша заслуга, а результат того, что в стране уже существовала мощная промышленность. Наверное, с помощью своего культа вы хотели догнать Америку по производству молока и мяса на душу населения. Благая цель, но вы ее не достигли. На тощих землях Казахстана молодежь в тяжелейших условиях научилась получать более или менее приличные урожаи, но вывезти зерно было не на чем и некуда.

Не справились вы с задачей, Никита Сергеевич, не было у вас единства в целях и средствах их достижения, не было и настоящей все сокрушающей воли. Так что и сняли вас вовремя или почти вовремя, а то доигрались бы вы до ядерной войны. Да и сколько можно было народ смешить анекдотами про свою личность. Страх-то в народе поубавился, вот и спрашивают друг у друга: «Что такое «Культпросвет»? И сами же отвечают: «Просвет между двумя культами. Сталина и вашим, дорогой Никита Сергеевич!»

Первые тридцать лет своей жизни Алексей Федорович прожил при Сталине и не понаслышке знал о том времени. Теперь, когда жизнь подходила к своему логическому завершению, он уже в который раз пытался вынести свой, личный приговор тирану или хотя бы сформулировать его. В голове крутилась расхожая фраза: «Казнить нельзя помиловать». Да, надо было казнить. И сделать это надо было вовремя, когда репрессии еще только начинались. На то и соратники, чтобы остановить своего лидера. Упустили момент. А потом, когда все жертвы уже были принесены, война выиграна, индустриализация набрала обороты, казнь стала бы просто местью старому, больному человеку. Он сам наказал себя. Когда ему стало плохо, то никто не осмеливался даже приблизиться к нему, чтобы помочь.

Так что, с учетом фактора времени, сегодняшний приговор получался оправдательным. А вот его преемники оправдания не заслужили, хотя и казнить их было бы не за что. Не было у них ни реальных целей, ни настоящей воли осуществить задуманное.

В последующие десятилетия они растранжирили накопления, созданные кровью и потом миллионов. Не смогли продолжить развитие промышленности, не сумели создать современное сельское хозяйство, не смогли действовать в соответствии с историческими реалиями.

Они допустили сначала снижение престижа страны на мировой арене, а потом и ее частичный распад, постепенное превращение в сырьевой придаток для более развитых стран. От полной утраты суверенитета теперь страну охраняют те самые атомные и водородные бомбы, что были созданы в сталинские времена. Досадно.

А что же демократия? Что поделаешь, не доросли. Пока, надо думать.

* * *

Мысли мыслями, но Алексею Федоровичу было интересно и то, что творится в институте. Он часто звонил туда, приглашал коллег посетить его. Звал он в гости и Виктора, а тот был рад приглашению. Столько лет вместе проработали, всегда есть о чем поговорить.

Тот день, когда ожидался приход Виктора, начался для Алексея Федоровича с визита доктора, такого же пожилого, как и он сам. Доктор уже давно вышел на пенсию, но продолжал пользовать своих старых пациентов. С доктором Алексей Федорович был знаком уже лет сорок, привык к нему и доверял ему больше, чем любым медицинским светилам. На то у него были основания. Именно его советам, считал Алексей Федорович, он обязан своим здоровьем. Естественно, за много лет познакомились и семьями. Впрочем, это справедливо только по отношению к семье самого Алексея Федоровича, состоящей из двух человек: его самого и жены. Семья же доктора была столь обширна, что запомнить имена всех ее членов Алексею Федоровичу никак не удавалось. Реально, он знал лично только жену и одну из внучек доктора.

У доктора был лишь один недостаток. Он требовал неукоснительного выполнения всех его предписаний. В качестве напоминания об этом над рабочим столом Алексея Федоровича висел в рамочке детский рисунок. На нем был изображен доктор Айболит и пытающийся убежать от него зайчик. Под рисунком была подпись: доктора надо слушаться!

Алексею Федоровичу был предписан постельный режим. На этот раз выполнить указание врача было нетрудно: физическая слабость удерживала в постели лучше любых слов. Впрочем, доктор не заставил себя ждать. В девять утра он уже подошел к постели больного и пробыл здесь дольше обычного. Уходя же сказал, что скоро появится снова, но не уточнил когда.

Доктор ушел, а Алексей Федорович сразу же повел себя, как зайчик на детском рисунке: начал одеваться. Не хотел он, чтобы сослуживцы видели его в беспомощном состоянии. Одеваться на сей раз оказалось как-то особенно трудно. К концу этой когда-то несложной процедуры Алексей Федорович вымотался так, будто кросс пробежал. Но когда, наконец, он уселся в кресло, почувствовал себя лучше. Как раз в это время пришел Виктор и увидел сидящего в кресле Алексея Федоровича, слегка похудевшего, но одетого так, как его привыкли видеть на работе. Рядом стояло точно такое же кресло, на которое Виктору указал хозяин: «Садитесь, Виктор. Уж сколько лет вместе работаем, а говорим только о работе. Других тем для нас, вроде бы, и не существует. Это я виноват. Всегда думал только о будущем. И всех вокруг приучил вспоминать о настоящем только для того, чтобы, отталкиваясь от него, устремиться в будущее. А вы, Виктор, хоть иногда вспоминаете о прошлом?»

Безобидный, ни к чему не обязывающий вопрос не требовал серьезного ответа. Можно было просто глубокомысленно кивнуть головой или улыбнуться в ответ. Но для Виктора, которого прошлое никогда не отпускало от себя, этот вопрос звучал совсем по-другому. И он рассказал Алексей Федоровичу и об ужасной грозе, которую ему довелось пережить на Бородинском поле в детстве, и об Андрее, своем далеком предке, память которого оказалась доступна ему после этого. И не только Андрея, а всех его и своих родственников по мужской линии, начиная от собственного отца и кончая далекими предками уже непонятно в каком поколении.

Алексей Федорович слушал Виктора с нарастающим интересом: «И вы все эти годы таили в себе такое сокровище! — воскликнул он, кода Виктор закончил свой сбивчивый рассказ. — Вы же уникум, загадка для науки, вас надо изучать! Молния разбудила в вас наследственную память! Будь я хоть чуточку моложе, сам бы с удовольствием занялся таким феноменом».

Многое Алексей Федорович понял без объяснений, ему хотелось еще поговорить на эту тему. Ему трудно было поверить, что рядом с ним столько лет проработал человек с таким редким, а возможно, и уникальным даром наследственной памяти! Какие возможности открывает этот дар перед наукой! С одной стороны, интересен для исследования сам феномен наследственной памяти. А с другой, это же прекрасный инструмент для изучения прошлого. А если бы удалось развивать такие способности, то можно было бы по-другому решать и вопросы образования!

Разговор пришлось прервать на самом интересном месте. Жена сказала, что доктор хочет сегодня зайти еще раз. Зачем? Впрочем, это было Алексею Федоровичу сейчас совсем не интересно. Мысли о наследственной памяти целиком завладели им. Надо было снова укладываться в постель. Раздеваться было трудно, но увлеченный своими мыслями Алексей Федорович на сей раз не обратил на это внимания.

Алексей Федорович любил повторять, что если считать возможным хотя бы элемент невозможного, то возможности, которые перед вами при этом откроются, будут поистине безграничными. Сейчас такой элемент невозможного вновь, уже в который раз в его жизни, предстал перед ним во всей своей красе. Его мозг привычно начал перебирать варианты. Теперь он будет делать это до тех пор, пока не найдет что-то реальное, пригодное для осуществления. Он будет делать это непрерывно, днем и ночью параллельно с любой другой работой, параллельно с другими подобными задачами, запущенными ранее. Мозг будет сам, независимо от хозяина, выбирать приоритеты в решении поставленных перед ним задач, а потом предложит решения.

Глубоко погрузившись в свои мысли, Алексей Федорович не сразу заметил вошедшего в комнату доктора, но увидев, обратил внимание на его слегка растерянный вид, что, вопреки своим правилам, тот был без халата и с портфелем в руках. Мозг моментально просчитал варианты и подсказал своему хозяину вопрос: «Доктор, вы принесли шампанское?»

Вместо ответа доктор присел на стул около кровати, открыл портфель и поставил на тумбочку бутылку шампанского и два стакана:

— Простите, — сказал он, — бокалы в портфель было класть неудобно, а вашу жену я беспокоить не стал.

Доктор наполнил стаканы и подал один из них больному. Они чокнулись, глядя друг другу в глаза, и начали пить исходящий пузырьками напиток.

Выпив до дна свой стакан, доктор спросил:

— Скажите, Алексей Федорович, а как вы догадались, что я пришел с шампанским?

— О, это было несложно. Вы помните, когда я заболел и понял, что на этот раз мне не выкрутиться, то попросил вас предупредить меня за разумное время о том, что конец близок. При этом я знал, что на рубеже девятнадцатого и двадцатого веков, когда чахотка косила всех подряд, в медицинских кругах распространился обычай предупреждать коллег о неминуемом, приходя к ним с бутылкой шампанского. Я не сомневался, что вы знаете об этом. Спасибо, доктор! В отношении меня вы сделали все, что в человеческих силах. Прощайте! До встречи на небесах!

Доктор убрал стаканы и пустую бутылку в портфель, пожал руку пациенту и вышел из комнаты.

Шампанское приятно туманило голову, но еще более кружили ее мысли о будущем устройстве человеческой жизни. И все в них выходило складно, красиво и гармонично. Удивляло только одно: почему такая гармония наступила только сейчас.

В комнату заглянула жена, увидела, что муж спит и погасила свет.

А на следующее утро она позвонила в отдел, и сказала, что Алексея Федоровича не стало.

На похороны собралось много народа, но прошли они тихо, без громких речей. Собравшиеся молча прощались с ветераном.

* * *

Алексей Федорович был прав. Институт с момента своего создания был ориентирован на выполнение заказов промышленности. Нет промышленности, нет и заказов, а значит, нет и денег. Тем, кто еще оставался в институте, все же продолжали платить зарплату. Бывало, что она всего лишь в несколько раз превышала стоимость проездного билета на городской транспорт.

Институт начал терять кадры уже давно, с самого начала перестройки. Первыми институт начали покидать молодые специалисты. Ребята с хорошим математическим образованием шли на работу в кооперативы и банки, суля им процветание. Становились они бухгалтерами и экономистами в новых фирмах, преимущественно специализирующихся на торговле. Начинало процветать и отверточное производство, ориентированное на низкоквалифицированную рабочую силу, но иногда там требовались и инженеры. Многочисленные бывшие советские НИИ быстро теряли молодые кадры, а с ними и перспективу развития.

Люди постарше, с опытом работы, были менее склонны изменять своей профессии. Некоторые из них, особенно те, кто владел иностранными языками, искали и, зачастую, находили работу за рубежом.

Старшее же поколение и вовсе не спешило покидать родные стены. Кто-то отдал институту годы, десятилетия, а кто-то и всю жизнь. А, собственно, куда теперь было идти? На такое же предприятие на другом конце города? Но там такая же ситуация, как и здесь. Идти в торговлю, в кооперативы, в банки, уехать за границу? Все это легко сказать, а может быть, и сделать, когда тебе восемнадцать, двадцать, наконец, тридцать лет, когда ты никому ничего не должен. А если надо кормить семью? Люди продолжали ходить на работу и что-то делать, но это уже ничего не могло изменить.

Но смерть Алексей Федоровича послужила спусковым механизмом: исход из института стал тотальным и, до некоторой степени, даже демонстративным. Большая группа специалистов, занимавшаяся под руководством Алексея Федоровича разработками боевых роботов, заявила об отъезде в Китай. До конца 1996 года они надеялись сначала на государственные заказы, потом на зарубежные. Надежды не оправдались. Ждать больше было нечего, и люди приняли для себя решение. Звали с собой и Виктора, но он отказался, сам до конца не понимая, почему это сделал.

Как раз в это время в его собственной жизни начали происходить большие перемены. Два года назад уехал в Австралию Алексей, сын Виктора. По настоянию родителей, которое в целом совпадало с его желаниями, он поступил на физический факультет МГУ и почти сразу увлекся геофизикой. Вместе с двумя сокурсниками под руководством одного из профессоров университета он на протяжении почти всех студенческих лет совершенствовал прибор для поиска подпочвенных вод в засушливых районах. Участвовали в нескольких экспедициях. Ближе к концу учебы ребята попытались заинтересовать своей разработкой ряд отечественных предприятий, но куда там! Никакого интереса они не проявили. Зато разработкой заинтересовались в Китае, Иране, Израиле и в Австралии.

Ребята выбрали для себя Австралию и вскоре отправились покорять эту далекую экзотическую страну вместе со своим профессором. Они основали там небольшую фирму под названием «Акварус», которая стала вскоре производить приборы для поиска воды в пустыне и оснащать ими собственные экспедиции. Позже фирма освоила и бурение глубинных скважин, т. е. начала предоставлять заказчикам комплексные услуги по поиску и добыче воды.

Кстати, профессор довольно скоро возвратился в Россию и снова стал преподавать в университете. Вернулся он, по собственным словам, не из-за ностальгии. Просто почувствовал, как с отъездом рвутся десятилетиями копившиеся связи с семьей, коллегами по работе, с привычным образом жизни, наконец. Понял, что до конца своих дней будет в этой стране чужим.

А ребята остались. Вскоре Алексей сообщил, что собирается жениться. Прислал фотографию девушки и ее родителей, приглашал на свадьбу. Но Виктор и Ольга благоразумно отказались. Слишком дорого стоило такое путешествие. Благословили молодых по телефону, пожелали счастья. Но не прошло и года, как Ольга засобиралась в дорогу. Сын сообщил, что в их семье ожидается пополнение и приглашал маму приехать пожить. Тут уж отказать было нельзя.

Возможно, Виктор отказался ехать в Китай, потому что теперь его жена и сын были в Австралии, а престарелая мама оставалась в Москве. Ну как ее оставить одну? А мама, заслуженный учитель России, все еще директорствовала в школе. Однако продолжалось это уже недолго. Через год после смерти Алексея Федоровича совершенно неожиданно покинула этот мир и она.

Ровесник Октябрьской революции Елена Сергеевна, несмотря на солидный возраст, из года в год, ежедневно по утрам встречала детей в вестибюле школы. Дети привыкли видеть ее сохранившую стройность фигуру на фоне освещенного заходящим солнцем осеннего леса, картины, нарисованной на стене вестибюля одним из самых талантливых выпускников школы.

В тот роковой день она, с трудом дождавшись звонка на урок, ушла к себе в кабинет. Секретарша, привыкшая к всегда широко распахнутой двери директорского кабинета, заглянула туда, и сразу поняла, что с ее начальницей не все в порядке. Она хотела вызвать скорую помощь, но Елена Сергеевна остановила ее:

— Не надо скорую, не пугайте детей — сказала она, — пусть пока придет врач из нашего медпункта. Завтра на моем месте пусть встречает детей Ангелина Федоровна.

Она откинула голову на спинку кресла и закрыла глаза. Пришедший через несколько минут врач констатировал смерть. Никто не посмел нарушить те распоряжения, что дала Елена Сергеевна перед смертью. Ее тело было вывезено из школы вечером, когда там уже не было ни одного ребенка. Утром следующего дня детей встречала заведующая учебной частью Ангелина Федоровна, вскоре утвержденная районным начальством в должности директора школы.

А еще через полтора года умерла мама Ольги. Дурные вести доходят быстро, но Австралия, все-таки, слишком далеко. Ольга не приехала на похороны матери. Она уже нянчила внука.

Таким образом, к 2001 году, когда Виктору исполнялось 60 лет, он оказался в Москве совсем один. После отъезда команды, работавший с БОРей, ему уже совсем стало нечего делать в институте. Руководил тем, что осталось к тому времени от института, назначенный откуда-то сверху временный директор или кризисный управляющий. Досталось ему не так уж много, четыре нижних этажа здания, проходная, бухгалтерия, плановый отдел, охрана, что-то еще. Продолжала работать и столовая. В нее сделали отдельный вход. Днем она обслуживала оставшихся в институте сотрудников, а по вечерам превращалась в кафе с караоке и танцами. Все остальное уже было переоборудовано в офисные помещения.

На очередном витке приватизации здание института было выставлено на торги и сразу же выкуплено. Кем бы вы думаете? Трудно поверить, но здание было выкуплено не кем иным, как Кузнечиком!

К концу 90-х годов Кузнечик перестал соответствовать своему прозвищу. Он раздался в плечах и набрал в весе, как в прямом, так и в переносном смысле. Научился выбирать себе костюмы по росту, а заодно, галстуки, туфли, рубашки, очки и другие аксессуары. Приобрел уверенную походку и твердость во взгляде. Так что угловатый юноша превратился в солидного мужчину, занимавшего, однако, скромную должность в плановом отделе института. Правда, отношение к нему там было как к личности выдающейся. К нему обращалась за советами по финансовоюридическим вопросам сама Ольга Петровна, начальница планового отдела. Женщина властная, знающая себе цену, обращаясь к нему, она смиряла свою гордыню, зная, что в награду получит толковое и верное решение любой своей проблемы. Она же мирилась с тем, что столь ценный работник не слишком часто находится на своем рабочем месте.

Впрочем, занятость сотрудников планового отдела института, да и всех остальных в это время уже была весьма условной. Ведомство, к которому относился институт, в последние годы не раз переформировывали, объединяли с другими, а потом снова разъединяли. В этой неразберихе здание института оказалось выставленным на продажу через аукцион. О том, что здание продано, в институте узнали лишь месяц спустя из-за странных бумаг, которые стали приходить в его адрес.

Одна из таких бумаг попала в плановый отдел и поставила Ольгу Петровну в тупик. Содержание самой бумаги было вполне безобидным, но преамбула в ней гласила: «В связи с приватизацией здания института прошу вас!..»

С этой бумагой в руках Ольга Петровна отправилась к заместителю директора. Тот не смог прояснить ситуацию, и вместе они пошли к директору. Только через неделю общими усилиями руководства института, наконец, удалось выяснить, что здание попало в приватизационный список уже более года назад. Включило его в этот список уже расформированное ведомство. Но от этого не легче. Список был утвержден в правительстве законным путем, и обратного хода уже нет.

Вот тут Ольга Петровна и обратилась к Кузнечику. Простите, к Аркадию Викторовичу. Тот взял в руки бумагу, повертел ее в руках, и спросил: «А что, собственно, Ольга Петровна, вы хотите узнать? Кто выкупил здание? Отвечу. Здание института выкупил я!»

Трудно представить себе шок, который испытала в эту минуту Ольга Петровна, а вслед за ней директор, его заместители и все остальные сотрудники института. Как могло случиться, что принадлежавший государству институт, вдруг, так просто был продан в частные руки, и кому? Рядовому сотруднику планового отдела!

Наверное, шок был бы меньше, если бы о его продаже было известно заранее. Если бы институт был выкуплен, например, какой-нибудь западной фирмой. Но все эти «если бы» уже не имели никакого смысла. Дело сделано. Можно обращаться в суд. Но судиться-то придется не с покупателем, а с продавцом, то есть с государством! А с него, как известно, взятки гладки…

Директор института, весьма пожилой человек, лишь лет на пять моложе Алексея Федоровича, хорошо известный в своей среде, очень тяжело, но трезво воспринимал ситуацию. Он предложил пригласить Аркадия Викторовича на разговор, что и было сделано незамедлительно.

Войдя в кабинет директора, Аркадий Викторович поздоровался и сел за стол, не обращая внимания на злобные взгляды присутствующих.

— Не могли бы вы, Аркадий Викторович, прокомментировать наше неведение и свою покупку! — сказал директор.

— Почему бы и нет, — спокойно ответил Аркадий Викторович. — Впрочем, вопрос о вашем неведении я комментировать не буду. О том, что институт включен в приватизационный список уже более года назад, вы были обязаны знать по долгу службы. Я же узнал об этом, когда читал объявление о проведении аукциона, которое было опубликовано за некоторое время до его начала. Вот и решил купить. Место хорошее, для меня удобное и привычное. Тем более что в ближайших окрестностях я уже купил несколько производственных зданий. Здесь я планирую в перспективе разместить свой офис.

— А как вы собираетесь поступить с институтом? — не выдержала Ольга Петровна.

— Институту придется ужаться до трех-четырех этажей, — уверенно, как нечто давно продуманное и решенное, ответил Аркадий Викторович, — тем более что нынешняя численность института большего не требует. И, разумеется, регулярно вносить арендную плату.

После этого разговора директор института немедленно ушел в отставку. Вслед за ним ушли в отставку и его заместители. А немногие оставшиеся сотрудники института начали перетаскивать на нижние этажи все то, что они считали для себя ценным.

Подал заявление об уходе из института по собственному желанию и Аркадий Викторович. Его скромный письменный стол в плановом отделе опустел. На верхних этажах института начался ремонт. Начался, как обычно, с выбрасывания мусора: научно-технических отчетов, протоколов испытаний, макетов приборов, чертежей. Все это теперь стало ненужным, превратилось в хлам. И это было действительно так, поскольку здесь уже не было людей, которые знали, зачем все это было сделано и как этим пользоваться.

Ремонт шел быстро. Вскоре один из лифтов стал ходить только на самый верхний этаж, где, по слухам, разместился офис самого Аркадия Викторовича. Доступ к лифту давал специальный ключ. Привычной кнопочки у него не было. А потом здание, начиная с пятого этажа, начало заполняться офисами множества никак не связанных между собой фирм. К их обслуживанию подключились еще четыре лифта. Последний, шестой лифт остался в распоряжении сотрудников института. И за то великое спасибо хозяину, Аркадию Викторовичу!

* * *

Виктор уходил на пенсию, когда кадровых сотрудников в институте уже не осталось. Проработал он здесь около сорока лет, а провожать его, как когда-то провожали Михалыча, как провожали многих других сослуживцев, было некому. Незнакомая тетка из отдела кадров выдала ему трудовую книжку. Охранник на проходной забрал пропуск. Так вот и вышел он на улицу, как будто никогда и не входил. Остановился на мгновение, хотел было оглядеться по сторонам, но махнул рукой и побрел к дому, где его тоже никто не ждал.

Последнее, что было поручено Виктору в институте, так это установить БОРю на выставку. За многие годы сооружение это было доведено почти до совершенства. БОРя был спроектирован в виде набора модулей. Главная его часть, боевая, состояла из поворотного узла, в котором крепилось оружие, вычислительно-управляющего блока, и системы электропитания. У БОРи были прекрасные глаза и уши, с помощью которых он наводил оружие. Наводил мгновенно и стрелял без промаха. Мог он и работать сразу по многим целям.

Кроме боевой части БОРя имел несколько видов шасси: шагающее, колесное и гусеничное. Планировалось еще и плавающее, но бассейна в институте не было, значит, и испытывать его было негде. Так что до него дело не дошло, так же как и до беспилотного самолета, на котором БОРя мог бы работать не менее успешно, чем на земле. А ведь мог БОРя выучиться и на моряка, и на летчика.

БОРю не раз показывали разным комиссиям и высокому начальству. В первую очередь из военных, конечно, но все без толку. Потребность есть, а денег нет. И не будет, по нынешним обстоятельствам. Очень часто приезжавшие по достоинству оценивали БОРю, да и другие разработки института, но в стране, где и раньше не было эффективной системы внедрения научных разработок, теперь и вовсе было не до того.

Очень интересно было смотреть на испытания БОРи в условиях, приближенных к боевым, особенно с шагающим шасси. На своих четырех лапах БОРя бежал со скоростью до тридцати километров в час, без промахов стреляя на ходу. Подбегая к препятствиям, БОРя вставал на задние лапы, забирался на него, почти так, как это сделал бы человек, а потом мог с него скатиться, хоть кувырком, без всякого вреда для себя. Стрелять при этом он не переставал.

Теперь БОРя должен был доживать свой век на выставке. Боевую часть Виктор поставил на тумбу, задернутую красной материей. Ту самую, на которой когда-то у входа в столовую стоял бюст Ленина. Разные типы шасси поставил поблизости.

Выставка стала последним аккордом в долгой и большей частью успешной жизни института. Несомненно, в самом факте ее устройства было что-то ритуальное. А уж БОРя на пьедестале смотрелся точь в точь, как надгробие.

— Вот теперь ты стал почти что фараоном, — думал Виктор, устанавливая БОРю на пьедестал, — вот средства передвижения, которые понадобятся тебе в загробной жизни, — это он уже про шасси.

Уходя с выставки, уже навсегда, он подошел к БОРе, похлопал его по титановому плечу и сказал, про себя конечно: «Прощай, товарищ», и положил около старого друга два пульта управления. Черный и белый. В целях безопасности БОРю включал с черного пульта ведущий по испытаниям. Пульт был этот сложным и многофункциональным. Белый пульт был, наоборот, очень простым. У него была всего одна кнопка «Выключить». Этот пульт всегда держал в руках ассистент ведущего, ответственный за безопасность испытаний. К этому привыкли, и функцию выключения с черного пульта со временем вовсе убрали. А еще Виктор включил в розетку провод зарядного устройства, идущий к БОРе…

Так вот, несмотря на то, что института, по сути, уже и не было, на бумаге он еще продолжал существовать, и туда на выставку изредка водили экскурсии. На этот раз институтскую выставку должен был посетить отставной генерал из США, продолжавший работать в Пентагоне в качестве консультанта. Генерал был боевой. Когда-то он воевал в Ираке, в Афганистане и еще где-то. А начинал еще во Вьетнаме, солдатом. Не очень ему хотелось ехать в какой-то институт, но когда сказали, что будут показывать боевого робота, согласился.

Кризисный директор, экономист по образованию, должен был вести экскурсию. А кто же еще? Не начальник же планового отдела или главный бухгалтер будет это делать.

Накануне директор долго ходил по выставке, читая надписи на экспонатах. Подошел он и к БОРе. Ну что, железка и железка. Подержал в руках черный пульт, и машинально положил его в карман. Белого не заметил. Потом вернулся к себе в кабинет, и, рассматривая пульт, оттягивающий карман, попросил секретаршу пойти на выставку и сделать ксерокопии с описаний экспонатов. А сам в ожидании начал нажимать на кнопки пульта.

К его удивлению экран пульта ожил. Появилась надпись: «Включить?», и варианты ответов «Да», «Нет». Директор нажал «Да».

Появилась новая надпись более длинная: «Вы действительно хотите включить боевого робота?»

И директор нажал кнопку «Да».

«Выберите режим работы» — ответил пульт, и предложил варианты: «Демонстрация» и «Охрана объекта».

Директор выбрал: «Охрана объекта».

Делал он все это машинально, находясь в полной уверенности, что на выставке стоят игрушки, муляжи, макеты. Но на выставке, по команде с пульта встал на боевое дежурство робот БОРя, готовый дать свой последний бой.

В день визита высокого гостя утром на выставку была отправлена уборщица. Надо было протереть полы, а заодно и экспонаты. Уборщица открыла настежь широкие двери выставочного зала, и собралась было войти, но строгий голос остановил ее: «Внимание! Объект находится под охраной. Вход запрещен. Не заходите за порог. Буду стрелять!»

Уборщица не стала экспериментировать. Подхватила ведро, щетку и убежала. Хотела доложить начальнице, но та еще на работу не пришла. Естественно, директору о происшествии не доложили.

А тут к зданию института подъехал кортеж. Генерал прибыл со свитой, людей из американского посольства, наших дипломатов. Прибыли с ними и корреспонденты. Немного, человек десять, не больше.

Директор вышел его встречать тоже со свитой, но совсем маленькой. Взял он с собой начальницу планового отдела, Ольгу Петровну, женщину молодую, статную, привлекательную, и начальника охраны, отставного полковника. Заранее их предупредил. Оба и оделись, каждый в соответствии с полом и со своими представлениями о том, как надо встречать гостей. Ольга Петровна предстала перед генералом в облегающем платье с роскошным декольте, а полковник — в парадном мундире с орденами и медалями, а также с положенным ему по должности табельным оружием.

Корреспонденты приступили к работе. Растянувшаяся процессия потянулась к выставочному залу. Впереди рядом с генералом шагал директор, и что-то говорил гостю. Переводчик ему не требовался. А генерал по-русски не говорил, так что при входе в зал БОРиных слов, ясных и уборщице, он не понял. Видимо, не понял обстановку и директор. Он, отставая на шаг, шел слева от генерала, и вместо того, чтобы остановить гостя, сделал приглашающий жест.

Генерал перешагнул через порог, и… тут же отшатнулся. По его белой рубашке потянулся кровавый след. Пуля попала ему чуть ниже галстука-бабочки. Но генерал не упал. Пуля была не настоящая. Просто шарик с краской.

Думая, что так началась демонстрация боевого робота, он изумился про себя смелости русских, разыгравших с ним такое представление. Но все еще только начиналось. Отставной полковник, наоборот, принял ситуацию всерьез. На вверенной ему территории произошло вооруженное нападение на иностранного гостя. И он незамедлительно принял меры. Вытащил из кобуры пистолет и всадил пулю в БОРю. Попасть-то он в него попал, но пуля отскочила от его титанового корпуса. А БОРя на выстрел ответил мощным грозовым разрядом, который уложил полковника на пол, выбив пистолет из его рук. В воздухе запахло пороховой гарью и озоном.

Боевой генерал был в восторге. Никогда в жизни он не видел такой яркой и эмоциональной презентации. Боевые свойства робота явно были на высоте. Пентагон наверняка приобрел бы партию таких роботов. О! Ответ молнией на выстрел. Как здорово. И он тут же в коридоре заговорил с директором о заключении контракта на поставки.

Но директору было уже не до контрактов, да кто бы их теперь стал выполнять! Он понял, что провалился, и провалился глубоко. Все происходящее снимали журналисты. Через несколько минут их материалы будут в интернете. Любой в этой ситуации пожалел бы директора, попал, как кур в ощип, бедолага.

Но любая, даже самая нелепая, ситуация рано или поздно как-то разрешается, рассасывается. Генерала и других американцев увели. Видимо, российские дипломаты, наконец, поняли, что визит пошел по не запланированному сценарию. Убрались и иностранные журналисты. Может быть, того, что они уже увидели, им было достаточно. А свои-то остались. От них никуда не денешься. Не те времена!

Директор тоже исчез. Главным теперь, наверное, почувствовал себя полковник. Настал его звездный час. Вся охрана была уже здесь, при нем, и с оружием. Но и Ольга Петровна не сбежала. Наверное, ее удержало женское любопытство. Кто-то внес дельное предложение: надо его обесточить. Нашли электрика. На выставке стало сумрачно, а в коридоре, где все толпились, и вовсе темно, но легкое розовое свечение вокруг БОРи не пропало. Наоборот, в полумраке оно стало казаться ярче.

Вот тут-то и произошло то, чего быть не могло в принципе… Не могло, но ведь произошло!

БОРя разошелся вовсю: «Я в дежурном режиме могу с вами еще хоть месяц воевать. Вы только стреляйте почаще. И в темноте от меня не спрячетесь, у меня инфракрасное зрение есть. Все ваши горячие точки вижу. Ну, давай, стреляй, стреляй!»

Видимо, он к тому последнюю фразу сказал, что увидел: один из охранников целится в него из темноты, из глубины коридора. Охранник выстрелил. И повторилось то же самое, что случилось с полковником. Разряд молнии и гром слился со звуком выстрела. Винтовка вылетела из рук стрелка, а сам он оказался на четвереньках. Пуля же рикошетом отлетела во что-то стеклянное. Во что, не видно, а разбитое стекло посыпалось. Слышно было.

— Давайте попробуем найти техническое описание робота или инструкцию по эксплуатации, — предложила Ольга Петровна.

Как старожил предприятия она знала, что такие документы всегда выпускаются разработчиками. И документы эти нашлись, нашлись быстро, что в сложившихся обстоятельствах было более чем странно. Но тут оказалось, чтобы разобраться в них, надо быть специалистом!

Ограничились чтением раздела, предупреждавшего пользователя об особенностях БОРи. Там все было вроде бы просто: «Включение робота производится с черного пульта, а выключение — с белого».

Вот оно, решение вопроса. Все сразу загомонили: «Где белый пульт? — и вправду, где его искать? В инструкциях этого не пишут.

А БОРя им: «Не ищите белый пульт! Тут он. Около меня лежит. Попробуйте, возьмите!»

Дальше в инструкции было написано, что применять робот следует только для борьбы с противником, вооруженным стрелковым оружием. Против пушек и танков не выстоит. Но зато каждое попадание пули добавляет БОРе заряд в его аккумуляторы. Кто-то сообразил, что при определенной плотности огня БОРя мог бы работать вообще без аккумуляторов, то есть двигаться и поражать противника, используя энергию его же оружия.

Полковник на БОРю уже и злиться перестал. Такого бы иметь в Афганистане! Нет, надо с ним по закону обойтись. Он ведь солдат на посту, у него приказ. Бросить пост не может. Надо его как-то снять с караула.

И тут в инструкции одна слабость БОРина вдруг высветилась. Там черным по белому, было указано, что БОРя не стреляет в женщин и детей. В принципе не стреляет. Правда, про женщин было сделано примечание. В них БОРя не стреляет, но только в том случае, когда их половая принадлежность для робота очевидна. Какие доказательства надо для этого предъявлять, инструкция не говорила.

И тут все уставились на Ольгу Петровну. Ее принадлежность к женскому полу у присутствующих здесь мужчин сомнений не вызывала. Наверное, робот с этим согласится. А Ольга Петровна не очень и возражала.

Когда Ольга Петровна подошла к красной линии, робот заволновался, но выступал достойно: «Я знал, Ольга Петровна, что вы меня всегда ненавидели. Убить еще в зародыше пытались, денег на меня не давали. Ну, что же, настал ваш час. Идите ко мне смело. Увидите, как умирают боевые роботы».

Ольга Петровна тут заволновалась, одно дело финансовые документы не подписывать, совсем другое почти живое существо убить:

— Я же его не убью, а только выключу!

— Кто же его потом включит?! — прониклись уважением к коллеге и бойцы охраны. А черный пульт так и остался в кабинете нового директора…

В общем, пошла Ольга Петровна к роботу. Он свое ружье вверх поднял, чувствуется, напрягся, но виду не подает.

— Где же я на нем выключатель найду, — спрашивает Ольга Петровна, и к полковнику поворачивается.

А БОРя ей за него отвечает: «Идите, идите, Ольга Петровна. Я вам покажу, где у меня выключатель». Дальше он уже шепотом с ней говорил, что, не слышно было. Только вздохнул БОРя глубоко и шумно, ружье опустил, когда щелчок выключателя в тишине вдруг раздался.

Ольга Петровна, вся красная, бегом к себе убежала.

По российским и зарубежным средствам массовой информации волна пробежала. В России расправляются с наукой, не ценят научные кадры! Прошла и утихла. Забыли о ней. И о России, и о науке.

Ничего, Россия — страна богатая. Когда ей что-то понадобится, купит все что потребуется, за рубежом. И иностранных специалистов пригласит для работы с тонкой техникой. Опыт такой давно имеется. Еще со времен Ивана Грозного.

* * *

О том, что произошло в институте, Виктор узнал только весной, когда, готовясь к весенне-полевым работам, в садоводческое товарищество «Родник» начали наезжать те его обитатели, что еще трудились во ВНИИ РТС. Рассказывали они о случившемся взахлеб, добавляя что-то от себя, стараясь порадовать бывшего коллегу. Но случившееся Виктора вовсе не порадовало. К этому времени он уже давно жил здесь в своем домике. Выйдя на пенсию, он уже на следующий день приехал сюда. Приехал и понял, что за все тридцать лет, что существует этот участок, сарай на нем и, наконец, домик, он сам никогда здесь толком не жил. Он всегда спешил. Спешил приехать сюда, что-то или кого-то привезти. Ночевал здесь одну, максимум две ночи, и снова спешил, спешил уехать. Его везде и все время ждали. Мама, жена, сын, работа. И он всегда спешил приехать к ним ко всем вовремя. Даже оставшись совсем один, он все равно продолжал куда-то спешить.

Он уставал, очень уставал, но больше не от работы, а от постоянной спешки. Она раздражала его. Бывало, из-за своего собственного раздражения он срывался на кого-то из своих близких, и они не могли понять, что с ним случилось, какая муха его укусила. И так продолжалось все время, всю его сознательную жизнь: спешка, раздражение, срыв, спешка…

Теперь ему некуда было спешить, и он совершенно не представлял, что же теперь делать!

Хорошо, что он не остался в Москве, а приехал сюда, усталый и раздраженный. Сразу лег спать, и дом принялся лечить его. Сном. Свежий, насыщенный кислородом, запахами земли и трав воздух сделал свое дело. Виктор проспал целые сутки и проснулся умиротворенным, способным размышлять и принимать решения.

Правда, мысли его были совсем не веселые. В Австралию он не поедет. Судя по всему, сыну там и так нелегко. Ехать туда и жить на иждивении сына он не станет. Скорее всего, жена через год вернется в Москву, и они будут доживать свой век здесь, в этом уютном домике. Подумал он так и сразу почувствовал, что сам себя обмануть пытается. Что у жены там, в далекой Австралии, совсем другой центр притяжения образовался: сын, внук, а там, глядишь, еще внуки пойдут. И не на что тут обижаться. Как он не хочет становиться иждивенцем, так и она не хочет бросать младшее поколение, которому ее помощь нужна. И нечего ему тут нюни распускать.

В первые недели жизни за городом сон был главным лекарством и основным занятием Виктора. Сперва, приняв горизонтальное положение, он сразу проваливался в глубокий сон. Потом тело насытилось отдыхом, и мозг начал развлекаться сновидениями. Иногда сны оказывались очень занимательными. С ними не хотелось расставаться, но как только они кончались, то сразу забывались, оставляя лишь ощущение чего-то хорошего. Но один сон с разными вариациями стал повторяться и постепенно запомнился.

Сон был очень простой. Утром Виктор просыпается, выходит из своей комнаты, поворачивает направо и выходит из дома. Потом в его руках оказываются инструменты, и он делает какую-то работу, которая приносит ему радость.

В другом варианте сна, выходя из комнаты, Виктор поворачивал налево, открывал другую дверь и оказывался в большом помещении, где было много народа. Люди там что-то делали. Он ходил между ними, но никто не обращал на него внимания. Во сне к нему постепенно приходило понимание, что они не видят его потому, что снятся ему.

В былые времена Виктор, скорее всего, немедленно выкинул бы из головы такую чепуху, как сон. Мало ли что привидится. Но теперь он был абсолютно свободен. Более того, у него вообще не было никакого дела. Не было даже стимула встать с постели. Несмотря на голод, не было желания есть. Вообще, не было никаких желаний. А время было, и мозг автоматически начинал анализировать сны.

Первый вариант сна был ему очевиден. Он повторял то, что Виктор делал всю жизнь. Вставал утром, шел на работу, брал в руки инструменты и получал удовольствие, видя результаты своего труда.

Второй вариант сна предлагал какую-то, совсем не очевидную, альтернативу. Начать с того, что в доме была только одна дверь, ведущая на улицу. Двери слева не было. Во всяком случае, до сих пор не было. Если бы это был обычный дом, можно было бы быть уверенным, что новая дверь сама по себе в нем и не появится. Но это был живой дом. В нем на глазах у Виктора выросла лестница на второй этаж, появился вход в подполье. Точно так же в доме могла появиться и новая дверь.

Далее, в помещении за дверью слева все встретившиеся ему люди были жителями живых домов! Складывалось впечатление, что сон был не совсем уж простым видением. Он был навеян домом, его подсказкой.

В полной уверенности, что все его рассуждения о снах — всего лишь плод больного воображения, Виктор поднялся с кровати, отметив про себя, что у него с момента приезда сюда появилось хоть какое-то желание. Вышел из комнаты и повернул налево. Перед ним была дверь, которой здесь не было все эти десять лет, что существовал дом. Он попробовал открыть ее. Дверь не открывалась.

Виктор вышел из дома и подошел снаружи к тому месту, где находилась новая дверь. С улицы двери видно не было. Толщина стен дома была сантиметров тридцать. Значит, новая дверь вела в никуда. Сложную задачку задал дом. Но один положительный результат им был уже достигнут. У Виктора проявилось любопытство, а с ним вернулся и аппетит.

Еды в доме не было никакой, за исключением нескольких банок варения, что остались в подполье. Желания ехать за продуктами не появилось. Виктор достал банку варенья и прекрасно перекусил им с продуктом, который готовил дом. Получилось вкусно и сытно.

Виктор снова вышел во двор. Стоял март, весна еще не вступила в свои права, снег покрывал землю, и делать на участке, если честно, было нечего. Виктор прошелся по поселку. На улице, на других участках было пусто и тихо. До начала полевого сезона было еще далеко.

Виктор вернулся в дом, отыскал сапоги, плотные брюки, свитер и куртку, потом долго шарил на полках в поисках шапки. Нашел кепку с мягким козырьком и наушниками. Потом собрал в рюкзак все самое необходимое и пошел побродить по окрестностям. Прошел в этот день километров двадцать и вернулся домой. Подходя к дому, заметил, что живая изгородь за последний год сильно подросла. С улицы дома почти не видно. Еще немного, подумал Виктор, и дом совсем с глаз скроется.

После длинной прогулки снова захотелось есть. Не так сильно, как случалось раньше. Снова съел ломтик хлеба Земли. Его на полке много скопилось. Сытная и очень легкая пища быстро восстановила силы.

В эту ночь повторился сон, в котором Виктор прошел через новую дверь и снова очутился в большом помещении. Он убедился, в том, что находившиеся там люди действительно живут в соседних домах. Они проводили время в разговорах и выглядели весьма довольными. Чувствовалось, что люди заняты важным общественно полезным делом.

Проснувшись, Виктор не поленился встать с кровати и подойти к новой двери. Ожидая увидеть за ней заснеженный сад и ощутить холод морозной мартовской ночи, он взялся за ручку двери. На этот раз она легко поддалась, но за дверью действительно оказалось большое, заполненное людьми помещение. Более того, на этот раз его появление здесь заметили. Взгляды всех присутствующих обратились к нему, как будто именно его тут и не хватало. Видимо, именно в этой комнате и формировалась та самая новая общность независимых, свободных и сытых людей, в которых так нуждалась демократия. Виктор уже собрался перешагнуть через порог, но тут ему вспомнился его собственный поход во власть. Давно, в конце восьмидесятых, и слова жены: «Занимался своими железками, вот и занимайся! Беда, коль пироги начнет печи сапожник!» Да и кто он, в конце концов, такой, чтобы определять будущее страны с тысячелетней историей?

Виктор с треском захлопнул дверь и вернулся в свою постель. Что-то там за дверью было не по нему Перспектива включиться в нескончаемые споры его не радовала. А ничего другого там не ожидалось.

Утром Виктор проснулся с твердо принятым решением. Нельзя изменять самому себе. Надо работать, как он это делал всю жизнь, и нечего тут нюни распускать. Дом его понял и перестал предлагать альтернативные варианты жизненного пути.

С месяц, наверное, Виктор изнурял себя походами по окрестностям, питаясь исключительно тем, что давал ему дом. В свои шестьдесят лет он был в хорошей физической форме, а теперь, оказавшись на свежем воздухе, он снова чувствовал себя таким же сильным и легким, как в молодости. За день он проходил теперь около сорока километров и далеко не всегда возвращался ночевать домой. Усталости при том не испытывал, да и холода не ощущал, хотя ночевал часто в лесу в заброшенных сторожках, а то и в полях, в редких теперь стогах сена.

Как-то, когда уже стало тепло, когда зазеленела трава, а деревья стали покрываться свежей листвой, Виктор, вернувшись домой, заметил, что в метре от дома появился небольшой холмик. Сразу же вспомнился Григорий. Где он теперь, что с ним, жив ли вообще? За тридцать лет знакомства с ним Виктор так и не узнал, где живет его благодетель. Есть ли у того, кто помогал ему самому, да и многим другим строить свои дома, собственное жилье?

За долгие годы Виктор привык к неожиданным появлениям и исчезновениям Григория. К тому, что тот всегда озабочен чужими проблемами. Ему никогда не приходило в голову, что у Григория могут быть собственные проблемы. Бескорыстное подвижничество Григория в разное время вызывало у Виктора неоднозначные чувства, начиная от недоумения, недоверия и даже страха вначале, и кончая чувством глубокой благодарности и уважения теперь, когда все, или почти все в этой жизни было уже позади.

В последний свой визит, года три тому назад, Григорий оставил Виктору свой инструмент, с которым он, как казалось, никогда не расставался: «Пусть у тебя полежит», — сказал он, ничего не объясняя.

— Что это было? — думал теперь Виктор, вспомнив про инструмент и глядя на растущий у дома холмик. И тут же удивился собственной тупости: «Да, ведь это он прощался со мной, а заодно и свои дела мне передавал! Теперь я должен помогать другим строить дома, а кому — и выращивать их!»

Если бы кто-нибудь, совсем недавно сказал Виктору, что под конец своей жизни он займется бескорыстной помощью людям так, как это делал Григорий на его глазах, Виктор бы изумился. Не возмутился и не удивился, а именно изумился бы. Но сейчас все сошлось как-то само собой, и Виктор взял на себя этот крест…

На следующее утро он уложил в рюкзак инструмент, что оставил ему Григорий, и отправился в путь.

Весной не только птички поют и гнезда вьют. Люди делают то же самое, начинают осваивать новые земли, строить дома. Вблизи больших городов это особенно заметно.

— На наш «Родник» похоже, — подумал Виктор, идя по только что размеченной геодезистами улице нового поселка.

И вправду, своим расположением поселок сильно походил на «Родник», каким он был тридцать лет назад, когда только начинал строиться. Такой же лесок на горизонте, и большое чистой воды озеро не так уж и далеко. С час тому назад Виктор долго шел вдоль его берега. На одном из участков молодой человек пилил бревно. Делал он это так неумело и так неуклюже, что Виктору захотелось помочь ему. Он подошел к бревну и придержал его. Дело у молодого человека пошло лучше, он продолжал пилить и понял, что ему помогают, только когда закончил работу.

Вытирая со лба пот, он обернулся, и, увидев незнакомца, улыбнулся ему широкой, открытой улыбкой: «Здравствуйте, — сказал он, — а вы кто? И с чего это вы мне помогать вздумали?»

Неожиданно для самого себя Виктор ответил ему так, как это сделал Григорий много, много лет назад: «Прохожий я. Странник. Виктором меня кличут. Не грех и помочь доброму человеку».

Московская область,

Сергиево-Посадский район, поселок Абрамцево

2014–2016