Женился Виктор сравнительно недавно, в 1969 году.

Ольга появилась на его жизненном пути двумя годами раньше. Молоденькая учительница зашла к его матери, директору школы, по каким-то делам. Был вечер, и мать попросила сына проводить девушку домой. А потом сын начал встречать и провожать Ольгу уже по своей инициативе. Так бывает. Но поженились они далеко не сразу. На житейских весах оказалось нечто несопоставимое. Пылкая любовь на одной чаше и разница в уровне культуры — на другой.

Ольга выросла в семье потомственных интеллигентов, где, несмотря на трудности послевоенного времени, родители позаботились о том, чтобы их дочь окончила десятилетку, получила высшее образование, а заодно выучили ее языкам, музыке, танцам, пению и еще Бог знает чему.

Виктор же вырос в бараке, на городской окраине, в его образовании главную роль сыграла среда обитания. По воле обстоятельств его собственная мать, имевшая высшее образование, не смогла в полной мере привить сыну культуру и навыки общения, свойственные интеллигентным людям. Вместе с тем, Виктор, в глазах Ольги, в вопросах культуры не был безнадежен. Он не бравировал своим уж слишком пролетарским происхождением, не требовал, чтобы его воспринимали таким, какой он есть. Наоборот, он готов был развиваться в культурном плане, для чего у него была определенная база.

Обладая прекрасной памятью, Виктор знал наизусть множество стихов и поэм разных авторов, главным образом Пушкина и Лермонтова. Знал, в основном, слушая свою мать, которая читала их ему как дома, так и во время школьных занятий. Повзрослев, Виктор много читал, обдумывал и хорошо помнил прочитанное, что, несомненно, создало в нем определенный базис для культурного развития.

Глядя со стороны, легко рассуждать на темы различий в культуре и воспитании молодежи и демонстрировать свою эрудицию, приводя примеры благополучного выхода из подобных ситуаций в мировой литературе. Но в жизни главные герои событий анализом литературы не занимаются, а решают свою судьбу так, как это у них получается.

Виктор и Ольга сумели перебороть ситуацию. Каждый из них пошел на определенные уступки и жертвы, которые позволили им построить совместное будущее, о чем им в дальнейшем жалеть не пришлось.

В общем, в начале семидесятых годов жизненный путь Виктора определился с точностью до каких-то деталей. Потом, уже в конце восьмидесятых, этот почти тридцатилетний период, начиная с шестидесятого года, стали называть временем застоя. Возможно, в какой-то степени это и верно. Но не стоит забывать, что это был единственный в двадцатом веке в России стабильный период, когда ее население могло планировать жизнь. Свою и своих детей.

Да, конечно, все мы под Богом ходим и точно знаем, что от судьбы не уйдешь, но люди в городах все же планировали свою жизнь. Уже к концу 50-х годов общее настроение городского населения было основано на позитивных ожиданиях. Никто не ждал золотых гор, но надеялся на пусть медленный, но, все же, рост заработной платы и пенсий. Никто не сомневался в том, что медицина и образование будут бесплатными, что число мест в детских садах будет расти, а пионерские лагеря будут все лучше и лучше.

Все надежды советских людей здесь не перечислишь, но жизнь объективно, в цифрах и фактах, становилась лучше. Очень значительные изменения в условиях жизни Виктор почувствовал, вернувшись из армии в отдельную двухкомнатную квартиру. После двух десятилетий жизни в бараке в комнатушке площадью в девять квадратных метров с вонючей и грязной общей кухней, одним умывальником на двадцать человек и туалетом во дворе, чистенькая двухкомнатная квартира с собственной, пусть крохотной кухней и совмещенным санузлом казалась невообразимой роскошью. Квартира эта воспринималась как награда за немыслимые тяготы войны, как залог светлого будущего, как высшее достижение страны, преодолевшей разруху и сумевшей наладить мирную жизнь.

Так относилась семья Виктора Бранникова к своей квартире, к своей жизни, к своей стране. У всех у них была интересная работа и достаточно широкий круг общения, была уверенность в дне сегодняшнем, да и в завтрашнем тоже.

Спокойная мирная жизнь, можно добавить еще и созидательная, предел мечтаний многих поколений людей чуть ли ни во всех странах мира. Мало кому выпадает удача хоть недолго пожить такой жизнью. Но если уж случается такое везение, то, как ни странно, люди очень быстро перестают ценить свое положение. Откуда-то среди них появляются персонажи, взятые уже не из жизни, а из сказок. Может быть, и не из самых страшных, таких, например, как сказка о рыбаке и рыбке.

Себя Виктор в свои тридцать лет искренне считал убежденным коммунистом и настоящим советским человеком, без всяких там исключений. Убежденность эта зиждилась не на теоретическом багаже. Классиков марксизма он не читал. Краткий курс ВКПб в руках держал, пробовал читать. Но разбираться во всех этих левых и правых уклонах даже и не пытался. Что было, то прошло, считал он. Генеральная линия партии вышла в победители, и это главное.

Эта самая Генеральная линия представлялась ему чем-то вроде танка, упрямо идущего к великой цели, не разбирая дороги. О красном терроре, о ВЧК, коллективизации, репрессиях и многих других событиях советской истории он судил по отрывочным слухам, что до него иногда доходили. Во многом его познания в этих областях основывались на художественной литературе. Так, например, о коллективизации его знания основывались на романе Шолохова «Поднятая целина». О борьбе с кулачеством он судил по рассказу о Павлике Морозове. ВЧК же представлялась ему этаким огромным колоссом во главе с железным Феликсом, борющимся одной рукой с контрой, а другой — с беспризорничеством. «Педагогическую поэму» Макаренко он тоже читал.

Главным в коммунистической идеологии он считал справедливость, можно сказать, во всех ее проявлениях. Мнение большинства должно быть обязательным для всех, это казалось ему совершенно очевидным. Не вызывал у него сомнений и принцип демократического централизма: выборность всех органов партии снизу доверху и их отчетность перед избирателями. А принцип социализма — от каждого по способностям, каждому по его труду — казался ему вообще воплощением высшей справедливости.

В общем, облик Виктора как советского человека, коммуниста и гражданина выглядел цельным, как в его собственном представлении, так и в глазах окружающих. Прекрасный работник, хороший семьянин, человек, как говорят, без вредных наклонностей, он действительно прекрасно соответствовал «Моральному кодексу строителя коммунизма». Листовки с изложением его содержания и красочные плакаты на эту тему в то время были повсюду во всех общественных местах, за исключением, разве что туалетов.

Были, конечно, в этом кодексе пункты, которые казались Виктору надуманными. Ну, как, например, испытывать братскую солидарность с трудящимися и народами всех стран? Как это делать, что надо при этом чувствовать? Непонятно. Но это так, мелкие детали. А в целом, ведь, верно!

Пункты морального кодекса строителя коммунизма сами собой переплетались в его голове со словами матери, всю жизнь повторявшей ему одно и то же: не убий, не укради, поступай с другим так, как ты хотел бы, чтобы поступили с тобой, и так далее. Подобные слова он слышал и от других пожилых и уважаемых им людей. А вот заповедей из морального кодекса строителя коммунизма в быту не произносил никто.

Когда-то, очень давно, Виктор был еще маленьким, он спросил у матери, почему она все время повторяет ему эти слова. Мать в это время что-то стирала в тазу, стоявшем на табурете прямо в их крохотной комнатушке. Мама разогнула спину, откинула тыльной стороной ладони волосы за спину и ответила ему очень серьезно: — Каждый человек должен все время помнить эти слова и поступать, как сказано.

Мать не была религиозным человеком, но десять заповедей для нее были святы, как и для многих других атеистов. Много позже Виктор узнал, что слова, чаще всего повторяемые матерью, произнес Иисус Христос в своей Нагорной проповеди две тысячи лет назад.

Были и факты повседневной жизни, которые нельзя было не видеть. Они назойливо подсказывали Виктору, что далеко не все знают, а может быть, знают, но не выполняют ни библейские, ни коммунистические заповеди. Касалось это и отдельных людей, да и власти тоже. Видел он, что язык и риторика партийных собраний сильно отличаются от языка бытового общения. Что расходятся во многом лозунги, слова и дела руководства.

Но эти расхождения были для него естественными, что ли. Виктор их видел, чувствовал, возможно, отчасти понимал, но понимал по-своему. Что так и должно быть. Что есть и будут отдельные недостатки, с которыми надо бороться, что их надо искоренять.

Знал он, конечно, и о том, что есть люди в его стране, которые не разделяют коммунистической идеологии. Что эти несогласные, в основном, сидят в тюрьмах и лагерях. Виктор считал это совершенно правильным. Они не согласны с мнением большинства, не хотят ему подчиняться. Ну, что же. Это их выбор, пусть сидят.

Во время венгерских событий Виктор был в армии, служил на южной границе. Что происходило в Венгрии, узнал понаслышке много позже, уже после демобилизации от таких же, как он солдат, бывших в деле. Да, советская армия навела порядок в братской стране, нарушенный силами мирового империализма. Так же он отнесся и к событиям в Чехословакии.

Можно представить себе реакцию такого человека как Виктор, когда отголоски, нет, не реальных событий, а какой-то, по его мнению, антисоветской деятельности вдруг появились в его собственной квартире.

Однажды, вечером, уложив ребенка, жена, как обычно уютно устроилась почитать, сидя с ногами в кресле. Только в руках у нее на этот раз была не книга, а пачка листов папиросной бумаги.

— Что это ты читаешь? — удивился Виктор.

— Самиздат дали почитать, — спокойно ответила жена.

— За это сажают, подруга, — тихо, но с раздражением сказал Виктор.

— Сажают, когда доносят, — так же тихо ответила жена. — Но ведь ты же не донесешь?

— Я-то не донесу, — подумал про себя Виктор, — а вот, тот, кто тебе это дал, не знаю. Вслух же сказал: — Дай посмотреть!

В это время заплакал ребенок, и жена, направляясь к нему, сунула Виктору пачку шуршащих листочков.

На титульном листе едва виднелись, напечатанные на пишущей машинке слова: — Доклад Генерального секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева на XX съезде партии. 1956 год.

О том, что почти пятнадцать лет назад Никита Сергеевич выступил с докладом, разоблачавшим культ личности Сталина, знали все, что называется, от мала до велика. По результатам обсуждения доклада было выпущено постановление ЦК КПСС о преодолении последствий культа личности. Доклад в свое время обсуждали на закрытых партийных собраниях, пользуясь при этом текстом постановления ЦК КПСС. А вот текст доклада ни тогда, ни позже опубликован так и не был.

К тому времени, когда Виктор взял в руки пачку шуршащих листочков папиросной бумаги с текстом доклада Хрущева, его автор уже давно не был у руля СССР, более того, его уже не было в живых. С тех пор не раз менялось отношение правящей элиты и к Сталину, и к сталинизму, да и к самому Хрущеву, а его доклад все ходил и ходил по стране. Самиздат нес партийную литературу в массы.

Доклад Хрущева на XX съезде КПСС был опубликован в печати лишь тридцать три года спустя после съезда в 1989 году.

В памяти Виктора Хрущев оставался в первую очередь как руководитель государства и при этом как земной человек. Сталин же в его глазах был небожителем. Его портреты были иконами. И культ его был близок к почитанию бога. Не сравнить с культом самого Хрущева, который он создал себе сам или его окружение, или они все вместе дружными усилиями.

В культе личности Хрущева ничего божественного не было, а может быть, просто не успело появиться. Он просто был главным начальником страны, в меру хозяином, в меру политиком и, несомненно, самодуром. Так относился к нему народ, так думал о нем и Виктор. И, все же, народ многое прощал Хрущеву за то, например, что освободил из тюрем и лагерей массу народа. За начало массового жилищного строительства. Вот и доклад, что Виктор держал сейчас в руках, находился в доме, который теперь в народе называют «хрущебами».

Виктор начал читать доклад, и уже не мог оторваться. Закончил чтение далеко за полночь, лег в постель, но заснуть так и не смог.

— Неужели все это было? — думал он. — Как можно было депортировать целые народы, уничтожать партийные и военные кадры? Как могло случиться, что после XVII съезда партии из ста тридцати девяти членов и кандидатов в члены ЦК партии через несколько лет в живых остался лишь сорок один? А из одной тысячи девятисот шестидесяти шести делегатов погибли одна тысяча сто восемь? А ведь это был съезд победителей! Они построили новое государство, создали индустрию, построили социализм и получили. Получили по заслугам.

А что же происходило в начале войны и до нее? Бездарно организованное перевооружение армии, репрессии против командиров Красной армии. Кто все это допустил?

Неужели Сталин? А куда же смотрело его окружение? Ведь исполнителей воли Сталина были тысячи, сотни тысяч, миллионы?

Получалось, что страной тридцать лет единовластно руководил больной человек, параноик. И никакого демократического централизма не было. Было единовластие, тирания. Преступная тирания!

Невольно возникал вопрос и о культе личности уже и самого Хрущева.

— Мы еще долго не будем знать, что он натворил, — думал Виктор, хотя на самом деле о деяниях Хрущева уже многое было известно.

Утром он встал с больной головой. Вернул жене папку с листочками и сказал:

— Не читай, ради Бога, этот пасквиль. Верни, откуда взяла, и больше ничего такого не бери. Вранье все это. Потому и самиздат. Не верю всем этим глупостям, и ни один здравый человек в них не поверит. Не мог Хрущев ничего подобного говорить.

Потом он больше никогда не спрашивал у жены, прочла она доклад или вернула листочки, не читая. А Виктор еще долго не хотел верить в правдивость прочитанного.

* * *

В головном отделе на верхнем этаже здания института Виктор и раньше бывал не раз. Вызывали его туда, когда что-то не клеилось с устройствами его сборки. Ну, что, люди как люди. Понятливые, вежливые. С ним на «вы» разговаривают. А между собой почти все на «ты». И все в белых халатах. Кто начальник, кто подчиненный, не разберешь. Вот в производстве все понятно. Рабочие в черных халатах. Мастер и инженеры в синих. У них же все вроде равные. Друг другу говорят, скажем, Петя, сделай, пожалуйста, то-то. Потом этот Петя другого о чем-то просит. Вот так, без команд, без приказов и живут, а дело, вроде, делается.

Правда, по халату на человеке можно много о нем сказать, и цвет тут ни при чем. Мятым и грязным может быть халат любого цвета. Вряд ли его хозяин может хорошо сделать свою работу. Чистый, но местами порванный халат без нескольких пуговиц говорил Виктору, что владелец — человек импульсивный, стремительный и дома не обихоженный. Много еще чего Виктор мог сказать о человеке по его халату, но мыслями своими по этому поводу не делился, Сам же всегда ходил в чистом, отглаженном халате со всеми пуговицами.

К людям с верхнего этажа Виктор относился с уважением, но считал их при этом несколько легкомысленными. Например, висит у них вывеска: Электронно-оптическая лаборатория, в скобках написано ЭОЛ. Серьезное название, а под ней картинка: забавная голова, с выпученными глазами, раздувая щеки, из всех сил дует в спину человеку, взбирающемуся на гору книг.

А на другой двери и того чище. Написано: лаборатория вычислительных устройств. А на картинке корова. Стоит на пригорке, букет полевых цветов жует. Внизу поезд по рельсам бежит. Стрелка на него показывает: объект наблюдения. Еще стрелки на корову показывают. Глаза — входная оптическая система, голова — вычислительное устройство, а под хвостом — коровья лепешка, и написано — результат обработки данных. Остроумно, но как-то несерьезно.

Виктор шел «наверх» на место уходившего на пенсию пожилого фронтовика, которого все уважительно называли Михалычем. Располагали к такому прозвищу его фамилия, имя и отчество: Михаил Михайлович Михайлов. Человек он был на предприятии весьма уважаемый. Его портреты висели и на Доске почета, и на Доске ветеранов войны. Он сильно припадал на левую ногу и ходил на работу с толстой суковатой палкой.

Провожали его на пенсию примерно через месяц после перехода Виктора «наверх». Все это время Михалыч вводил Виктора в курс дела, знакомил с приборами, инструментами. Что-то про коллектив говорил. Хвалил его, да и начальство тоже.

Сначала были официальные проводы, в партбюро, с вручением почетной грамоты и теплыми словами от высокого начальства. Потом провожали неофициально, в кругу сотрудников отдела в ближайшей пельменной, где был накрыт стол человек на сорок. Как преемник Михалыча Виктор сидел рядом с виновником торжества. Видно было, что не привык он к всеобщему вниманию, стесняется говорить о себе. По другую руку от Михалыча сидела его жена Прасковья. Ее тоже все хорошо знали, да и как было не знать табельщицу, что работала на предприятии, как и муж, со дня его основания.

Говорят, муж и жена — одна сатана. Или, два сапога — пара. Михалыч и Прасковья были именно такой парой. Они оба хромали — один на левую, другой на правую ногу. Когда чуть подвыпили, кто-то спросил: — Михалыч, а ты как себе жену подбирал, до или после ранения, расскажи!

Михалыч поднялся с рюмкой в руке, посмотрел на жену, потом обвел взглядом стол, и заговорил:

— Я, ребята, на фронте пробыл всего-то около года. Взяли меня в армию в сорок третьем. Попал в отдельную роту связи. Чтобы было понятно молодым, поясню: связь тогда была в основном проводная, телефонная, ну и телеграфная тоже. Так вот, чтобы такую связь установить, должны солдаты прокладывать провода от одного узла связи к другому. Вот я таким солдатом и был. Ну, сперва, осень, зима. На фронте затишье, а пришла весна, земля подсохла, началось наступленье. Самая для связистов работа. Только провод протянешь, а он уже короткий. Вот и бегаем мы то туда, то обратно, под огнем, конечно. В последние дни мая наступление захлебнулось. Ни мы вперед, ни они назад. Артиллерия лупит по нам, а заодно и по нашим проводам. То там перебьют провод, то тут. Что делать, чинить надо. Связист! На линию.

В последний свой выход на линию только я соединил провода, как рядом снаряд разорвался. Меня куда-то отбросило. Чувствую, попал немец, мне в ногу попал. Хочу отползти, но вот куда, не знаю, ориентировку потерял: где свои, где чужие, неизвестно. Тут подползает ко мне девчоночка, санитарка. «Солдатик, ты живой», — спрашивает. «Вроде бы, да», — отвечаю. Затащила она меня в воронку от снаряда, перетянула ногу жгутом. Чтобы крови меньше вытекло, и поползли мы с ней потихоньку. Только недолго мы так ползли. Еще один снаряд рядом разорвался, и осколок ей угодил в ногу, но не как мне, не в левую, а в правую. Смешно, правда? Теперь я ей жгут наложил, и поползли мы дальше к нашим окопам. Как мы туда добрались, уж и не помню. Очнулся уже в госпитале. А как ходить начал, ее встретил. Ну и решили мы, что раз Бог нас так пометил, то так тому и быть. Вот уж почти тридцать лет вместе. Детей вырастили!

Он сел, и чей-то молодой голос прокричал:

— Салаги пьют стоя, а фронтовики сидя, но до дна!

Виктор встал. Сидеть за столом осталось восемнадцать фронтовиков. Из них три женщины.

— А ты, Витя, тоже садись! — вдруг громко произнес Михалыч. — У тебя ведь есть медаль «За отвагу»!

Те, кто услышал Михалыча за шумом застолья, с интересом уставились на Виктора.

— Откуда у тебя медаль? — спросил кто-то.

— На срочной получил, на границе, — скромно ответил Виктор, — но это совсем другое, не война, а случай.

Выпил свою рюмку стоя, и только после этого сел за стол.

* * *

В день первого выхода на новое место работы, Виктора сразу пригласил к себе начальник отдела. Пожилой профессор, доктор технических наук, он всегда беседовал с новичками. Вводил их, так сказать, в курс дела.

— Ну, Виктор, нам с тобой знакомиться не надо. Знаем друг друга давно, — начал он.

Да, действительно, Алексея Федоровича в институте знали все. Легендарная личность. Говорят, в войну занимался разработкой радиолокационной станции, потом сидел и работал в шарашке и тоже что-то такое разрабатывал. Потом за какую-то секретную работу получил Сталинскую премию. Лет ему было за пятьдесят. Большой багаж накопил человек к своему возрасту. Знали и о его чудачествах на овощной базе, которые еще более усиливали уважение к нему.

— Занимаемся мы роботами, в основном промышленными, но и военными тоже, принципы их работы не различаются. А что такое робот? Это всякого рода датчики, вычислительное устройство и исполнительные органы: захваты, резцы, фрезы, сварочные устройства, многое другое, профессор на пару минут отвлекся на зазвонивший телефон, а Виктор сразу вспомнил картинку с коровой на первом плане.

— Задача любого робота заключается в том, чтобы так или иначе помогать человеку: заменять его там, где ему находиться опасно, например, или выполнять работу быстрее, то есть служить повышению производительности труда. А где больше всего опасностей? На войне. Если уж люди никак не могут жить без войны, то пусть уж тогда воюют роботы, между собой, разумеется, а люди, которые ими управляют, должны находиться где-нибудь в безопасном месте. Тогда война превратится из мясорубки в войну машин и умов. А место солдатских кладбищ займут свалки металлолома. Нескоро это, конечно, произойдет, но стремиться к этому надо. Жаль только, что до тех времен нельзя отложить уже идущие и назревающие войны.

— Боевой робот в чем-то проще, а в чем-то сложнее промышленного, — продолжил профессор. — Датчики у них обоих практически одни и те же, но исполнительный орган у боевого робота, по сути, один: винтовка, пушка, пулемет. Сложнее то, что боевому роботу почти всегда нужны какие-нибудь ноги или колеса, или гусеницы, наконец, лодка, самолет, которыми надо тоже управлять. Сразу скажу, что боевые роботы, которыми мы занимаемся, небольшие, ростом с собаку или чуть-чуть больше. Но будут они со временем самого разного размера. От муравья до танка. Представь себе тысячу роботов муравьев, которым поручено, например, взорвать мост в тылу противника. Каждый несет на себе несколько крупинок взрывчатки. Все они собираются где-нибудь в самом уязвимом месте моста и по команде взрывают его!

— Но на мосту могут быть люди! — невольно воскликнул Виктор. Если уж война умов, то и у противника людей убивать не надо!

— Ты прекрасно вжился в образ, молодец! Пойдем кое на что поглядим, — сказал профессор и встал из-за стола.

Он провел Виктора по лабораториям, показал работающие приборы, в них зачастую были узлы его сборки. Потом показал разные картинки. В общем, профессор действительно ввел Виктора в курс дела. Разъяснил цели работы, рассказал о разных направлениях исследований. Стало понятно, к чему стремятся исследователи, что является конечной целью и зачем все это нужно.

В одном из помещений отдела на полу стояли две ходовые части от боевых роботов размером чуть побольше детской педальной машины. Одна с гусеницами, как у танка, но сделанными из резины, а у другой из-под корпуса выглядывали четыре ноги как птичьи лапы с когтями. На столе в той же комнате на специальной подставке стояла боевая часть, похожая на корабельную башню, но маленькая. Вместо пушки из башни высовывалась какая-то уж очень несолидная трубочка.

— Корпус этой башни сделан из титана, — сказал профессор. — Пули от нее отскакивают. А настоящее оружие нам ни к чему. Этот пулемет стреляет капельками краски на двадцать метров. Для демонстрации более чем достаточно.

В заключение профессор пожелал Виктору успехов в работе и предложил заходить, если возникнут вопросы. Действительно, как потом увидел Виктор, к профессору мог зайти каждый и с любым вопросом. Работать стало еще интереснее.

Виктор всегда с удовольствием шел на работу. Интересно ему было. Каждый день что-то новое. Не всегда приятное, но требующее постоянной работы мысли, обсуждений. Причем свое мнение в дискуссиях здесь каждый отстаивал, что называется с пеной у рта, соблюдая все же вежливость, и в корректных выражениях.

В дальнейшем, выполняя работы по разным темам, Виктор оказался наиболее вовлеченным в разработку конструкции боевого робота. Само слово «робот» в сознании Виктора больше всего ассоциировалось с научной фантастикой. О роботах говорили, но никто их пока и в глаза не видел. Образ этого создания формировался прямо здесь, на его глазах и при его участии. Это само по себе отдавало фантастикой. Придавало работе высший смысл, приравнивало его самого к Творцу.

Виктор вырос в среде атеистов. В Бога не верил, но, как и у большинства умных людей, с которыми ему приходилось встречаться в жизни, атеизм его не был воинствующим. В религии он интуитивно ощущал некоторое, не постигнутое им таинство, что налагало внутренний запрет на какие-либо суждения по религиозным вопросам.

В войну на Острове среди сотен рабочих и членов их семей, несомненно, было много людей, не утративших веру, несмотря на отношение к ней советской власти. Бытие, как говорили большевики, определяет сознание. И были правы. В соответствии с условиями бытия верующие не афишировали своей религиозности, прятали ее в себе. Кое-кто из них хранил у себя некоторые атрибуты веры: лампады, иконы, о чем знали соседи и уж, конечно, мальчишки.

Чтобы посмотреть на таинственный огонек лампады, дети по вечерам прятались в закоулках барачных коридоров, ожидая, когда на мгновение приоткроется заветная дверь. А после делились впечатлениями, добавляя к описанию мимолетного видения собственную фантазию.

Вот эта связка — Творец, творчество, работа — ощущалась Виктором на интуитивном уровне как единое целое. Делало его труд таинством, сравнимым в его представлении с таинством религии. Такого интереса к работе, который он ощутил в себе здесь, раньше не было.

Многое в объяснениях профессора было Виктору непонятно, и он, в который раз в жизни, посетовал на недостаток образования. Но время было уже безнадежно упущено. Его назад не воротишь. Всему виной была, конечно, война, но среди его сверстников, начинавших свою жизнь на Острове, были ребята, сумевшие вовремя наверстать упущенное и получить высшее образование. Мог, наверное, и он, но не захотел, а заставить его это сделать мать и дед не смогли.

Атеистом рос и Алексей Федорович. Только родился он лет на двадцать пять раньше Виктора. Родители его, и мать, и отец, были большевиками с дореволюционным стажем. Оба они гордились тем, что устанавливали советскую власть на Дальнем Востоке. Отец носил приколотые к военного времени гимнастерке боевые ордена, с которыми в раннем детстве любил играть сын. Когда же Алексей начал осознавать себя как личность, то оказалось, что он живет в большом промышленном городе за Уралом, учится в школе, а его родители занимают высокие должности в городских структурах власти. Отец второй секретарь горкома партии, а мать заведует народным образованием.

Убежденные коммунисты, они оба искренне верили в догматы марксизма, боготворили партийных вождей и именно в таком духе воспитывали своего единственного сына. Они не могли не замечать катившихся по стране одна за другой волн репрессий, но видели в них огромную очистительную силу своего государства, его способность к искоренению всего того враждебного и чуждого, что несут ему его враги.

Когда в 1939 году была арестована вся семья первого секретаря горкома партии, отец пришел домой расстроенный, уселся на диван, уставившись неподвижным взглядом в стену и не отвечая на расспросы. Мать отослала Алексея из комнаты, но кое-что из их разговоров он все-таки услышал. Сначала говорила только она. Утешая и одновременно расспрашивая отца, она постепенно разговорила его. То, что отец сказал тогда, Алексей запомнил на всю жизнь.

— Пойми, — говорил он, — мы создали первое в мире государство рабочих и крестьян, а сколько у нас врагов снаружи, сколько изнутри. Враг хорошо маскируется, распознать его трудно, но надо. Вот органы и стараются, делают все, что могут. Но они тоже обычные люди, могут ошибаться, а для государства лучше расстрелять двух честных людей, чем оставить на свободе одного врага. Так что, если меня арестуют, я буду считать это трагической ошибкой, но винить за это советскую власть не стану. В конце концов, любовь к родине не обязательно должна быть взаимной.

После этого разговора Алексей стал еще больше уважать своих родителей и гордиться ими. Он хорошо учился, состоял в пионерах, а потом и в комсомоле. Занимался в радиоклубе. Вот это последнее увлекало его все более и более. Сперва он мастерил весьма сложные радиоприемники, а потом переключился на радиопередатчики. Руководители радиоклуба нарадоваться не могли на талантливого ученика, разыскивающего в библиотеках мудреные книжки по радиотехнике и запоем читавшего журнал «Радио». К окончанию школы в каких-то вопросах он уже превосходил своих учителей. Предметом его личного интереса стали вопросы распространения радиоволн и их способность отражаться от различных объектов.

Доступная Алексею литература не давала ответов на интересующие его вопросы, и он, насколько это было возможно, экспериментировал сам, вполне толково фиксируя получаемые результаты. Дальнейший жизненный путь был ему предельно ясен. По окончании школы он поступит в московский университет или в ленинградский институт связи.

Так бы, наверное, и случилось, если бы жизнь всегда развивалась по естественным законам без волюнтаризма, субъективизма и прочих других «измов», способных в одночасье радикально изменить человеческую жизнь.

Событие, переменившее все обстоятельства жизни Алексея, произошло на следующий день после окончания им десятого класса. День этот был выходным. Папа, мама и уже почти взрослый сын собирались не спеша позавтракать, когда в дверь позвонили. Заполнившие крохотную квартирку люди в военной форме и в штатском сперва перевернули вверх дном все ее содержимое, а затем увезли членов семьи, навсегда разлучив их.

О том, что вскоре после ареста его родители были расстреляны как японские и английские шпионы, Алексей узнал только лет тридцать спустя, когда началась кампания по реабилитации жертв сталинских репрессий. Но, оставаясь верным заветам отца, он воспринял арест родителей и свой собственный как трагическую ошибку каких-то конкретных людей, не перенося свою обиду ни на советскую власть, ни на государство, и уж тем более на Сталина. В его глазах они оставались непогрешимыми. Более того, критика Хрущевым Сталина на XX съезде партии почти через четыре года после смерти вождя была воспринята им как предательство интересов государства!

Вполне могло случиться, что заодно с родителями расстреляли бы и самого Алексея, но по счастливой случайности в это время в НКВД поступила разнарядка на специалистов по радиотехнике. Таковым был признан Алексей. Его отправили по этапу в Москву, и он начал трудиться вместе с другими заключенными в одном из секретных НИИ, которые много позже стали известны как «шарашки». Кстати, о том, что он находится в столице, Алексею под большим секретом сообщил такой же заключенный, как и он, с которым у него сложились дружеские отношения.

Работа, которую пришлось Алексею выполнять сразу по прибытии в «шарашку», не казалась ему особенно сложной. Надо было придумывать, конструировать и испытывать взрыватели разных типов. После того как он предложил и сделал несколько вариантов радиовзрывателей, на него обратило внимание начальство.

О том, что началась война с фашистской Германией в «шарашке» узнали сразу после ее начала. А вот о том, что дела на фронте идут плохо, пришлось догадываться самим. Особый шок заключенные пережили в середине октября 1941 года, когда их почти десять дней не выводили на работу и почти перестали кормить. Тогда они всерьез ожидали расстрела, что было вполне в духе времени и, несомненно, произошло бы в случае сдачи Москвы.

Однако пронесло. «Шарашка» вернулась к взрывателям, а в 1942 году Алексея перевели в другую «шарашку», где он снова занялся вопросами распространения радиоволн. Здесь полным ходом шли работы по созданию первых радиолокационных станций.

Тот, кто придумал «шарашки», был, наверное, хорошим психологом. Он понимал, что для увлеченного исследователя никакой другой мотивации к действию, кроме его собственного любопытства, не требуется. Если его еще и кормить более или менее прилично, он горы свернет. Алексей всегда был склонен к тому, чтобы уйти в работу с головой. Здесь, в «шарашке», для этого были созданы все условия. Кроме того, храня верность идеалам коммунизма, преданность своей стране и государству, он стремился внести максимальный вклад в победу над врагом, находясь на том месте, куда его привела судьба. И в этом своем отношении к жизни он был не одинок. В многочисленных «шарашках» и в еще большем числе сталинских лагерей было очень много людей, несмотря ни на что сохранявших веру, кто в Бога, а кто и в советскую власть. Могучая вещь вера. Она позволяет сохранить личность в самых невыносимых обстоятельствах. Иногда позволяет и выжить. Но для истинно верующего человека жизнь — не главное.

Располагая некоторыми знаниями в области радиотехники, Алексей оказался способным генерировать вполне разумные идеи, но руководили работами, естественно, другие люди, успевшие до того как попали в шарашку, получить хорошее образование. В начале 1943 года общими усилиями они сделали действующий макет радиолокационной станции, которая должна была, находясь на земле, обнаруживать, указывать направление и определять дальность до самолета на расстояниях до 100 км.

Станцию сразу же увезли на испытания, не взяв с собой ни одного специалиста из числа заключенных. Несколько дней прошло в томительном ожидании результатов. Вскоре, по поведению охраны, стало ясно, что дело плохо. Заключенных, занимавшихся станцией, снова, как тогда в 1941 году, перестали водить на работу и перестали кормить. Обстановка разрядилась, когда из командировки вернулся руководитель испытаний, майор госбезопасности, который последние полтора года командовал этой группой заключенных. Он был в ярости из-за неудачи. Выстроив перед собой заключенных, всего их было пятнадцать человек, он начал с того, что все они будут расстреляны, если станция не заработает. Впрочем, это не было для слушателей новостью. Майор произносил подобное уже не раз, но это вполне вероятное событие никогда не было так близко к осуществлению.

Вскоре, из рассказа майора о ходе испытаний, стало ясно, что все не так уж плохо. Станция работала, но в условиях лаборатории, где не было возможности развернуть ее в полном составе и неоткуда было взять самолет, в принципе нельзя было ее настроить. Кроме того, в составе станции не было одного очень важного элемента, с помощью которого обычно теперь отображается радиолокационная информация, — электронно-лучевой трубки. Вместо нее в качестве средств отображения использовались стрелочные приборы. Их показания должен был считывать один человек, а другой — карандашом наносить их на графики.

— Можете сесть и обсудить ситуацию между собой, — наконец, приказал майор.

Обсуждение продолжалось около двух часов, после чего майору было доложено, что разработчики считают станцию работоспособной и просят взять с собой на испытания не менее двух человек из их числа. Майор согласился взять только одного. Выбор пал на Алексея.

— Имей в виду, — сказал майор Алексею, когда того, переодетого в солдатскую форму без знаков различия, привели к нему следующим утром. — Я тебя взял с собой под свою личную ответственность. Попробуешь бежать, шлепну. Не справишься с задачей, шлепну.

— Может быть, вы меня сразу шлепнете, и дело с концом, — ответил ему Алексей.

— Поговори у меня тут, — ответил майор, и они сели в машину.

Радиолокационная станция была развернута в лесу позади одной из многих зенитных батарей, защищавших Москву от налетов немецких бомбардировщиков. Антенна локатора была смонтирована на грузовике. За одну минуту она осматривала горизонт в угле 180 градусов, возвращалась обратно и начинала все сначала.

Алексей надел наушники. Приемник локатора был живой, в наушниках раздавался треск, слышанный им не раз в лаборатории. Индикатор на панели приборов показывал нормальный уровень мощности в передатчике.

— Не может она не работать, — подбодрил себя Алексей, взял в руку карандаш и приготовился записывать данные на миллиметровке, вставленной в планшет. Только сейчас он понял, как трудно будет успевать вручную записывать данные за машиной. Если будет лететь один самолет, еще можно будет справиться. Может быть, удастся справиться с двумя, больше — вряд ли.

Вдруг стрелочные приборы ожили, и Алексей сразу по логике их показаний понял, что провода к ним подключены неправильно. Поменяны местами приборы, фиксирующие дальность и угол прямого восхождения. Поправить минутное дело. Алексей схватил отвертку и, подняв крышку пульта, собрался менять местами провода, когда почувствовал, что в его спину уперлось дуло пистолета.

— Ты что, гад, делаешь! — орал майор.

Стараясь говорить спокойно, Алексей ответил:

— Станция работает, гражданин майор. Перепутаны провода. Разрешите исправить. Самолеты уже летят.

Действительно, уже через минуту Алексей кричал в телефонную трубку:

— Азимут 30, восхождение 10, дальность 80! И тут же, без перерыва — азимут 32, восхождение 15, дальность 70 и так далее.

Загрохотали зенитки, а Алексей все кричал и кричал в трубку. О том, чтобы что-то записывать, не могло быть и речи. Налет продолжался всего-то минут пятнадцать. Когда он кончился, Алексей охрип окончательно, но результат был впечатляющий. Заранее предупрежденные орудийные расчеты, располагающие относительно точным знанием направления, откуда следует ждать врага, сбили пять самолетов, что было абсолютным рекордом для батареи.

Майор что-то кричал в трубку, кому-то докладывая, а радиолокационная станция уже снималась с места. Противник в этом бою понес значительные потери, он понял, что здесь, в этом месте что-то не так. Возможно, приемники уцелевших самолетов зафиксировали работу локатора. Тогда следует ожидать нового налета, уже на саму батарею. А локатор пока всего один, совершенно секретный. Его надо сохранить во что бы то ни стало!

Экипаж станции, командир, два водителя и три оператора быстро приготовились к движению, так что уже минут через десять колонна из пяти автомашин двинулась в путь. Впереди шел грузовик с охраной, за ним — «виллис» с майором и Алексеем. Далее следовали два грузовика станции, а замыкала колонну еще одна машина с охраной.

Следующей ночью и во все последующие дни ситуация повторялась. Немцы несли большие потери. Они быстро поняли, что на этом участке действует радиолокационная станция. Опыт борьбы с ними у немцев был при бомбардировке Англии. Так что за станцией началась настоящая охота. Немцы высылали разведку в составе двух самолетов, идущих параллельным курсом, на расстоянии около 50 км. Своим излучением станция обнаруживала себя, и самолеты ее пеленговали, после чего возвращались на базу. А по их наводке шли охотники: несколько бомбардировщиков на малой высоте шли прямо на цель.

Несколько раз станции удавалось вовремя ускользнуть от бомбежки, но однажды это сделать не удалось. Бомбардировщики шли вслед за разведчиками. Под бомбами погибла половина взвода охраны, но экипаж станции, Алексей и майор отделались лишь ушибами и царапинами. Станция же оказалась полностью выведена из строя. Путь теперь для Алексея был только один: обратно в «шарашку».

Дела в «шарашке» в отсутствие Алексея не стояли на месте. Результаты испытаний станции убедительно показывали высокую эффективность ее боевого применения. Непосредственно при ее участии за три недели было сбито от десяти до четырнадцати самолетов, что совсем не мало. Так что «шарашке» было поручено в кратчайшие сроки изготовить еще не менее десяти станций и подготовить условия для организации серийного производства.

А тут еще Алексей выступил с идеей быстро организовать производство ложных целей, имитирующих работу станции (устройств, генерирующих излучение). Такие ложные цели могли бы, с одной стороны, вводить противника в дополнительный расход самолетовылетов на борьбу с ними, а с другой, позволили бы маскировать настоящие станции. Предложение было принято и реализовано.

В мае 1945 года, когда враг был повержен, а производство станций уже шло полным ходом, в «шарашку» пришла благая весть: весь коллектив разработчиков станции полностью реабилитирован, каждому его члену присвоено воинское звание, а руководителям работ, трем человекам, в том числе и Алексею, присуждена Сталинская премия! При этом в повседневной жизни всех этих людей почти ничего не изменилось. Правда, на работу из общежития, находившегося на территории предприятия, они теперь приходили сами, без конвоя. Но выйти в город по-прежнему права не имели.

Только в марте 1946 года Алексей впервые получил увольнительную в город, в котором он уже прожил семь лет. Увольнительная позволяла Алексею провести в городе целые сутки. Но вернулся он обратно гораздо раньше, часа через три. Чужой, совершенно незнакомый город оглушил его. Он боялся заблудиться, не знал, как пользоваться городским транспортом, что сколько стоит, где что находится.

В свои двадцать четыре года, из которых семь прошли в тюрьме, он теперь был майором красной армии, специалистом в новом направлении в технике, лауреатом Сталинской премии, но не был социально адаптирован к повседневной жизни обычных людей.

Вернувшись в тюрьму, ставшую ему домом, он в этот день не пошел на работу, а лег, не раздеваясь, на койку. Раньше это было категорически запрещено. За такой проступок можно было запросто загреметь на неделю в карцер. Теперь он мог позволить себе такую роскошь, не опасаясь возмездия. И этого ему было достаточно, чтобы сполна ощутить вкус свободы. Больше ничего не требовалось.

Он лежал и думал о том, как жить дальше, что делать, вспоминал родителей. Они устанавливали советскую власть и служили ей верой и правдой, а она отплатила им черной неблагодарностью. А что такое война? Государства воюют друг с другом — за что? Допустим, чтобы улучшить жизнь кому-то другому, абстрактному третьему. Но почему при этом должны умирать другие люди? Он видел войну, возможно, совсем недолго. Видел, во что превращает человеческие тела взорвавшийся снаряд. Тонкий, идеально отлаженный природой живой организм разрывает в клочья чья-то злая воля.

В мире есть злая воля, ей подчинена жизнь миллионов и миллиардов. Человечество постоянно живет в ожидании зла, терпит его, кормит его и ждет, когда зло потребует новую жертву. Стоит ли вообще жить, создавать семьи, рожать и растить детей, зная заранее, что обрекаешь их на обязательную встречу со злом. Выводы напрашивались самые что ни на есть неутешительные.

Но тут же в спор с самим собой вступил другой голос, критический: а может ли человек судить о мире, о добре и зле, опираясь лишь на личный опыт и личные ощущения? И сразу же последовал ответ. — Нет! Так аналитик Алексей ответил Алексею экспериментатору. И добавил. — Учиться надо!

Да, надо учиться. Об этом Алексей за проведенные в неволе годы как-то совсем забыл. Здесь где-то совсем рядом несколько высших учебных заведений. Надо посетить их, выбрать, куда поступать и забыть, как можно скорее забыть и про эту тюрьму, и про эту работу. Радиолокация у него ассоциировалась теперь с войной и тюрьмой. Радиоволны тут, конечно, были ни при чем. Они-то уж точно не ведают, что творят.

В следующий раз ему удалось выйти в город только в мае. Теперь он был гораздо лучше подготовлен к встрече с ним. Узнал, как пользоваться трамваем, как проехать в ближайшие высшие учебные заведения. Поблизости оказались три подходящих по названиям института, в программе которых важное место занимала радиотехника. Все они удачно расположились по маршруту следования одного и того же трамвая.

Первым по дороге был небольшой, уютно расположившийся в парке институт. Здесь же, на краю парка, находилось общежитие. Алексей зашел в институт. Вахтер спокойно пропустил офицера, не задавая вопросов. Внутри тоже было тихо и как-то очень спокойно. Алексей поднялся по центральной лестнице на второй этаж и попал в просторное фойе, где оказалось множество студентов и студенток. Они стояли группками или сидели на скамейках, оживленно переговариваясь между собой.

Выше Алексей не пошел. Прогулялся по второму этажу, глянул сверху на спортивный зал, потом спустился вниз и увидел буфет, где толпилось много народа. Отдельная очередь стояла за пирожками.

— С чем пирожки? — спросил он кого-то из ребят.

— Как с чем? — удивился вопросу парень. — В этом буфете торгуют только пирожками с повидлом.

Очередь шла быстро, и вскоре Алексей стоял рядом с другими посетителями, жуя горячий, вкусно пахнущий пирожок. Правда, при расчете с продавщицей возникла проблема:

— Что же вы мне, товарищ майор, такие большие деньги даете, где же я вам сдачу найду! — визгливым голосом запричитала она. — Кто мне сто рублей разменяет?

Таковых в очереди не оказалось. Но сдача у продавщицы все же нашлась в виде пачки смятых рублей и целой горсти мелочи.

Но до чего же вкусные оказались пирожки! Алексей хотел встать в очередь еще раз, но пирожки кончились. Пришлось уйти из буфета ни с чем.

Следующий институт оказался в шаговой доступности от первого. Он показался Алексею очень большим. В вестибюле главного здания толкалось множество народа. Все куда-то спешили. Часто слышалось сочетание слов «лабораторный корпус». Алексей пошел за направлявшейся туда группой ребят и вслед за ними вошел в огромную цилиндрической формы башню. Здесь его поразили две невиданные им ранее вещи: движущийся сразу в обе стороны без остановки лифт, слева вниз, справа вверх, и спиральный пандус без ступенек. С ним-то как раз все было ясно. А вот что происходит с кабинами в верхней и нижней точках маршрута, было непонятно. Пирожками здесь не торговали, а жаль.

Выйдя отсюда, Алексей сел на трамвай и, протянув кондукторше горсть мелочи, как заправский пассажир назвал нужную ему остановку…

Что-то при этом он все же сделал не так. Тяжело вздохнув, кондукторша выбрала из его ладони несколько монет и оторвала два цветных билетика. Но в третий институт Алексей так и не вошел. Даже не попытался. В вестибюле главного входа стояли два милиционера. Они тщательно проверяли пропуска у всех входящих и выходящих. Для Алексея этого было достаточно. Уж слишком много всякой охраны было в его жизни.

На основе вот таких предпосылок Алексей выбрал для себя радиофакультет того института, что расположился в парке. Однако чтобы поступить в институт, надо было сначала уволиться из армии. В 1946 году это оказалось несложно. Война кончилась, и страна спокойно распускала свою армию. Сам же процесс поступления оказался еще проще. Вышедшие в отставку офицеры принимались в институт без экзаменов. Так что в середине августа Алексей переселился в студенческое общежитие, что стояло на краю тихого парка, а первого сентября вместе с другими студентами начал учебу.

Алексею казалось, что он навсегда расстался с прошлым, от которого у него осталась справка о реабилитации, удостоверение лауреата Сталинской премии и сберегательная книжка на весьма крупную сумму, которую, как ему тогда казалось, потратить при его скромных запросах физически невозможно. Но прошлое так не считало. Уже в первых числах сентября его отыскали бывшие сослуживцы по «шарашке». Все они были переведены из нее в гражданский НИИ, где теперь перед ними стояла новая задача: создать радиолокационную станцию для самолета. Без Алексея команда разработчиков была неполной.

Отказать коллегам, с которыми он провел вместе, возможно, самые трудные годы жизни, Алексей не мог. Но и коллеги понимали, что их молодой товарищ должен получить нормальное образование. Компромисс был найден в том, что руководство НИИ договорилось с руководством института о составлении для Алексея индивидуального учебного плана с тем, чтобы он мог совмещать работу с учебой. В конце концов, далеко не каждый первокурсник до поступления в институт имеет такую награду как Сталинская премия. Понятно, что годы учебы не стали для Алексея легкой прогулкой.

Спустя пять лет Алексей защитил дипломный проект, а еще через год получил диплом доктора технических наук. Ученая степень была присвоена ему и еще группе специалистов за разработку самолетной радиолокационной станции. В те годы такая форма поощрения специалистов практиковалась в особо важных для обороны областях технических наук. А в 1952 году начал формироваться НИИ робототехнических систем, куда Алексей был приглашен на должность директора. Почетно, конечно, в тридцать лет возглавить институт, но сам Алексей придерживался вполне определенного мнения о себе самом, о жизни и о месте человека в ней. Жизнь научила его делить людей на тех, кто охраняет, и на тех, кого охраняют. Те, кого охраняют, делают работу, а те, кто охраняет — это надсмотрщики с кнутом, пистолетом или автоматом. Насмотрелся он на таких за свою жизнь и вступать в их ряды не желал.

В мирной повседневной жизни он переносил понятие надсмотрщика на любого администратора. Он готов был взять на себя роль главного конструктора, которая в структуре нового НИИ возлагалась на руководителя головного отдела. Тоже вроде бы административная должность. Но руководителю отдела по штатному расписанию полагался заместитель по административно-хозяйственной части. Так что лично руководитель отвечал в первую очередь за интеллектуальную часть работы.

Идя на работу в новый институт, Алексей хорошо понимал, что здесь его опыт работы в области радиолокации, скорее всего, не пригодится вовсе. Все придется начинать сначала. Но это его не страшило, тем более что именно в робототехнике он видел будущее многих промышленных производств и даже будущее армий. Он всерьез считал, что люди не должны браться за оружие. И если уж приспичило воевать, то в бой должны идти роботы.

Еще он верил в направленную эволюцию в технике, когда появление потребности в чем-то приводит к увеличению приложения сил в этом направлении, после чего начинают появляться решения. Какие-то из них отвергаются жизнью, а какие-то приживаются и продолжают совершенствоваться. Так было в ткацкой промышленности, в книгопечатной индустрии, во многих других областях техники. Так будет и с роботами. Сначала они начнут помогать людям в решении производственных задач на заводах и фабриках, потом выйдут на поля. Научатся управлять комбайнами, автомобилями, поездами и самолетами. А если потребуется, будут стрелять. Без промаха!

Была у Алексея Федоровича, только так и называли его в институте робототехники, еще одна мысль, можно сказать потаенная, которую он высказывал только своим близким друзьям и единомышленникам. Мысль о том, что человек, порождение природы, сам представляет собой очень сложную, очень экономичную и очень долговечную машину, которая вырастает всего-то из пары клеток. Надо искать пути, как бы человеку освоить такого рода технологии. Кое-что в этом направлении уже намечалось. Программирование. Одно и то же устройство могло выполнять разные функции, благодаря интеллекту человека, составителя программы.

Много еще разных других мыслей гнездилось в голове у Алексея Федоровича. Всех и не расскажешь.

* * *

Вскоре после проводов Михалыча на доске объявлений профкома появилась записка: четвертого мая в садовое товарищество «Родник» пойдут автобусы. Желающие поехать могут записаться в профкоме. Виктор записался, добавив в список жену.

Вот так, на автобусе Виктор вместе с Ольгой впервые попали в чистое поле, раскинувшееся почти на самом берегу Рузского водохранилища. Ему в перспективе предстояло стать садово-огородным товариществом «Родник». Геодезисты здесь уже поработали. Участки были пронумерованы и размечены колышками. Оставалось только по результатам жеребьевки проставить против выпавшего номера свою фамилию. Справились с этим быстро, и деловая поездка постепенно перешла в пикничок на природе. Поле расцвело разноцветными скатертями. Народ на свежем воздухе проголодался и принялся закусывать привезенными с собой продуктами, что было вполне естественно и ожидаемо.

Виктор с женой присоединились к компании рабочих с производства, многих из которых Ольга знала, но вскоре к ним подошли ребята из нового отдела и церемонно пригласили их к своему столу.

— Вот и «гегемон» пришел, — провозгласил, поднимаясь навстречу новичкам, пожилой мужчина в детской панаме и с двумя рюмками в руках, — Легкое вино, мадам, не повредит.

Ольга легко вошла в кампанию. Вскоре она уже весело рассказывала про те безобразия, которые творят в школе ее милые первоклашки. И все наперебой начали вспоминать, что они сами творили в школьные годы. Виктор молчал. Рассказывать про свои школьные проказы ему не хотелось. Слишком мрачно для этой компании.

В это лето Виктору довелось еще дважды побывать в «Роднике».

В первый раз, приехав с первым поездом в субботу на станцию Тучково, он принялся расспрашивать всех встречных и поперечных, где купить цемент и доски. С большим трудом ему удалось достать четыре мешка цемента. Половину кубометра необрезных досок продал ему из своих запасов местный житель.

Побегав еще пару часов, Виктор добыл грузовик, на котором к вечеру доставил свои богатства на садовый участок. Поставил палатку, наскоро перекусил всухомятку и лег спать.

Утром, ни свет, ни зоря он уже рыл ямы под фундамент сарая, потом делал опалубку, и к вечеру основа будущей постройки была заложена. Несмотря на спешку, все было сделано аккуратно и точно. Еле успел на последний автобус, потом на последний поезд, а до дома от вокзала добирался уже на такси. Но утром пришел на работу, как всегда, на пятнадцать минут раньше начала рабочего дня.

Во второй раз, уже в конце июля, у него было отведено на поездку в «Родник» целых четыре дня. Два дня удалось добавить за счет множества отгулов, накопившихся в командировках. Вообще, пользоваться отгулами за командировки в отделе, где он теперь трудился, было не принято, но в экстренных обстоятельствах допускалось. Разъяснил это ему не начальник, а молодой инженер, занимавшийся разработкой какой-то хитрой электронной схемы.

— Ты Стругацких читал «Понедельник начинается в субботу»? — спросил он.

— Нет, — удивленно ответил Виктор, думая про себя, какое имеет отношение фантастика к реальной работе.

— Так ты лучше прочти, а то никогда не поймешь, по каким принципам мы тут живем, — добавил парень.

Виктор прочел роман, и, действительно, многое стало ему понятно. Эти люди, не все конечно, были одержимы своей работой, думали о ней постоянно и не жалели для нее своего личного времени. Такое отношение к работе было свойственно и ему самому. Так что почвы для конфликта интересов на новом месте работы у него не предвиделось. Но, на то и правила, чтобы из них были исключения.

Так вот, имея в запасе четыре дня и четкую договоренность о покупке четырех кубометров досок и бруса, Виктор, заранее заказав грузовую машину, подъехал на ней к воротам дровяного склада, как тогда именовались такие торговые точки, прямо к открытию. Но загрузить машину удалось только к обеду, когда шофер уже изнемог от ожидания и грозился уехать.

Доски достались Виктору паршивые. Брус тоже, весь кривой. Третий сорт, а может, и четвертый. В последний момент продавец предложил немного доплатить, и взять еще куб осины. Виктор на всякий случай взял и ее.

Посмотрев на доски в кузове своего грузовика, шофер скептически покачал головой:

— Весь мусор тебе собрали.

По дороге разговорились. Виктор жаловался, что ничего из строительных материалов купить нельзя. Все надо доставать. А шофер, человек явно более искушенный, объяснял Виктору, что все в этом мире не просто. На базах торгуют хорошей древесиной, но за две, а то и за три цены. Все это давно знают.

— А я одну зарплату получаю, — горячился Виктор.

— Ну, так и не строй, — отвечал шофер. — В торговле зарплату получают только для вида. А живут на переплате. Я вот тоже на зарплату живу, но иногда могу налево съездить, как с тобой сегодня.

Тут Виктор подумал, что, только начав строить, он узнал о жизни много нового. Ему начала открываться ее теневая сторона, не видимая на фоне вдохновляющего тона газет, радио, на фоне строек коммунизма, всего того, во что он искренне, можно сказать, свято, верил.

Свято верили, не в какой-то мифический коммунизм, а просто в светлое будущее, большинство советских людей. Было ли это большинство подавляющим, сказать трудно. Опросов тогда не устраивали, а если бы что-нибудь подобное вдруг случилось, то все сто процентов советских людей, как один, заявили бы, что верят в торжество коммунизма. Вот если бы опрос был анонимный? Но и тогда ответ был бы точно таким же, просто потому, что все сто процентов советских людей ни за что не поверили бы в анонимность опроса.

Надо сказать, что вера в светлое будущее в то время подкреплялась не только пропагандой, но и реальными фактами. Был террор перед войной? Да, был. Виноваты Сталин и Берия. Террор прекратили. Кого-то все же сажают. В любой стране кого-то сажают. Культ личности Сталина — преодолели. Культ личности Хрущева — тоже. Войну мы выиграли. Атомную и водородную бомбы создали. Первыми запустили человека в космос и еще много чего сделали, добились, достигли. А также «в области балета мы впереди планеты всей».

С продуктами, может быть, в магазинах плоховато, да и с тряпками не ахти как здорово. Но никто не голодает. Недаром же говорят, что каждый советский человек не знает, как достать продукты и как похудеть. И голым никто не ходит. А некоторые одеться еще как умеют!

Такой человек, как Виктор, выросший на рабочей окраине Москвы, послуживший в армии, проработавший десять лет в научно-исследовательском институте, совершенно спокойно мог не знать о теневых сторонах жизни и быть при этом полноценным членом общества. Более того, можно сказать, что именно на таких людях, как он, это общество во многом и держалось.

* * *

До «Родника» добрались только часам к четырем. Виктор рассчитался с шофером, аккуратно рассортировал и сложил привезенные материалы, поставил палатку, перекусил и лег спать. Из спальных принадлежностей у него с собой было только одно одеяло. Сумка выполняла роль подушки. Лежать на голой земле было неудобно. Так что, несмотря на усталость и свежий воздух, заснуть не получалось.

Частые командировки в самые разные места давно приучили Виктора к неудобствам всякого рода. Спасение от них он находил в том, что предавался воспоминаниям. Не собственным, разумеется. Какие такие воспоминания могут быть у него самого?! Все и так, как на ладони. Нет! Он погружался в прошлое своих предков.

То, что ночная гроза на Бородинском поле наделила его какими-то особенными способностями, Виктор понял очень скоро. Да и как было не понять, когда в голову нахлынули всякие необычные видения. Хорошо, что после той ночи ему было необходимо решать другую проблему, как до дома добраться, а то бы, наверное, захлебнулся в них. Но сначала он думал, что все это его собственные фантазии. Просто, возраст такой наступил, может быть, у всех это рано или поздно происходит. А спросить у кого-нибудь как-то неудобно, да и что спрашивать, ведь не поймут. Как объяснишь, что видишь мысленно человека в старинной одежде, прямо как живой стоит и на деда очень похож, вылитый дед.

Сам бы так ответил, как любой скажет:

— Ничего особенного. Картинку такую ты видел в какой-нибудь книжке, а что старик в ней на твоего деда похож, так это, уж точно, твоя фантазия.

Так что ни матери, ни деду, ни позже жене ничего о своем даре Виктор не рассказывал. Правда, на деде кое-какие эксперименты он все же провел. Однажды спросил его:

— Дед, а ты в детстве в колодец падал?

Дед страшно удивился вопросу:

— Откуда ты знаешь? Я, ведь, никогда никому об этом не говорил?

Виктор тогда смешался, сделал удивленное лицо, сказал, что от кого-то слышал, то ли от него самого, то ли от мамы. Кстати, все воспоминания шли у него по мужской линии. Но как же трудно было в них разбираться! Каждое такое воспоминание представляло собой событие. Радостное или печальное, оно никак не было привязано не только к личности, с которой оно произошло, но и ко времени тоже. Событие это висело в пространстве, как воздушный шар, как некий фантом, оно существовало само по себе. Нужно было затратить большие усилия, чтобы хоть как-то понять, кому оно принадлежит. Но постепенно, все ближе и ближе знакомясь со своими предками, с их характерами, с временем, в которое они жили, он научился достаточно уверенно приписывать те или иные события вполне конкретным людям.

Больше всех ему нравился один из его предков, Андрей. Чем-то он в его восприятии походил на отца. Скорее всего, судьбой. Оба погибли молодыми, оставив после себя по сыну…

* * *

Виктор и не заметил, как уснул, а на рассвете, открыв глаза и ощутив под собой жесткий пол палатки, сразу вспомнил, что находится на своем садовом участке. Нежиться было некогда. Виктор выбрался из палатки и принялся за работу. Сначала надо было разметить бревна каркаса сарая. Эскизы с размерами у него были заготовлены заранее. Сверяясь с ними, он подобрал бревна для основания и начал пилить. Делать это было очень неудобно. Закрепить бревно было негде. Виктор пилил его, прижимая коленом и рукой к земле. Плохо разведенная пила застревала в древесине.

— Так много не наработаешь, — подумал он про себя, а, может, и вслух сказал. И тут же почувствовал, что бревно перестало крутиться под его коленом. Посмотрев налево, он увидел, что другой конец бревна крепко держит незнакомец.

— Пили, пили, я придержу, — с легкой улыбкой сказал он.

Виктор допилил бревно и встал с колен. Незнакомец тоже поднялся. Был он невысок ростом, не худ и не толст. На голове как влитая сидела кепка, на плечах — кургузый пиджачок неопределенного цвета. Примерно такого же цвета брюки были заправлены в кирзовые сапоги.

— Ты кто? — спросил Виктор.

— Прохожий, странник, Григорием кличут, — ответил мужичок.

— А чего это, вдруг, ты мне помогать вздумал? — спросил Виктор.

— Не грех и помочь доброму человеку, — спокойно и с достоинством ответил тот.

— С чего ты взял, что я — добрый человек, — спросил Виктор, уже понимая, что у мужичка какие-то свои взгляды на жизнь, отличные от его собственных.

— Я не думаю. Я знаю, — был ответ.

После этого они присели на бревнышке, и вскоре Григорий уже знал, что Виктору позарез надо построить к следующему лету хотя бы сарайчик, чтобы жена с маленьким сыном могли пожить на свежем воздухе, а у него нет ни времени, ни денег на стройку. Вот и пытается он что-то сделать урывками.

А Виктор узнал, что Григорий рано вышел на пенсию, работал на вредном производстве, теперь вольный человек, плотничает, можно сказать, по призванию, а не по нужде.

Показал Григорий Виктору свои инструменты: топор и пилу. Виктор, знавший толк в инструменте, сразу зауважал своего нового знакомого. Топор, маленький и складный, блестел сталью и был остр, как бритва. Дубовая рукоятка сидела в руке, будто прирастая к ней. Пила тоже была небольшая, острозубая и с очень удобной ручкой.

Виктор подумал про себя, что всем хорош инструмент, но больше похож на игрушки, и совсем не удивился, когда Григорий внятно ответил:

— Вовсе не игрушки. Топорик этот не для колки дров, а для плотницкой работы. И пила тоже не для лесоповала. Вот смотри, как я этой пилой отторцую твое бревно.

Он подошел к бревну и, придерживая его левой рукой, начал пилить, постепенно поворачивая вокруг своей оси. Не прошло и минуты, как от бревна отделился диск, спил которого был идеально гладким.

После этого роли наших героев поменялись. Виктор признал в Григории мастера, показал ему эскизы сарая. Вместе они осмотрели фундамент.

— Фундамент ты хорошо сделал, аккуратно, но кое-чего не учел, надо бы доделать, — предложил Григорий, и Виктор с ним согласился.

После этого они разделились. Виктор отправился добывать цемент, а Григорий занялся деревяшками.

Цемент в этот раз удалось достать быстро. Сосед уже залил фундамент, и у него осталась пара мешков. Еще через два дня каркас сарая был собран. Гвозди и скобы, заготовленные Виктором, Григорий начисто отверг. В деревянных деталях каркаса Григорий делал пазы и шипы, фиксируя соединения шконтами — круглыми деревянными палочками, забиваемыми топориком в специально просверливаемые отверстия. Маленькая ручная дрель, оказывается, тоже была в сумке у Григория.

— Ты поезжай домой, Витя, — сказал ему Григорий, когда тот закончил заливку фундамента, — я твой сарайчик доделаю. А, хочешь, и домик к весне поставлю.

Виктор задумался. Хорошо бы, конечно, домик иметь здесь. Все семейство тогда бы в нем с комфортом разместилось. Но не готов он был сейчас принять такое решение.

Григорий понял его сомнения без слов:

— Ну, не готов, так не готов. Когда соберешься строить, тогда и построим. Не к спеху. А твой сарайчик можно будет потом и увеличить. Смотри, крыша у него односкатная. Теперь представь себе, что мы второй скат сделаем.

Виктор сразу понял нехитрый замысел Григория. Это действительно был выход из положения. Конечно, сарай останется сараем, особого комфорта не будет, но площадь его удвоится, а это не так уж и мало.

Виктор покидал свою «великую стройку» с легким сердцем. Сарай будет построен без единого гвоздя, так, сказал Григорий, в старину на Руси строили избы и церкви. Железо стоило тогда дорого, да и достать его было нелегко, вот и научились. Пришлась ко двору и осина. Григорий сказал, что из нее он сделает крышу. Лучше, чем из рубероида, который он, Виктор, не смог достать. И дом Григорий построит. Когда-нибудь. Будет, как игрушка. Внутри большая двуспальная кровать, люлька-качалка для ребенка, стол… Не сейчас, правда, все это будет, а ребенок-то к этому времени уже вырастет, и люлька ему будет уже не нужна!

Но чем ближе становилась Москва, тем больше крамольных мыслей стало приходить Виктору в голову. А чего это я ему сказал, что сына хочу весной вывезти на свежий воздух? Я же еще не знаю, кто родится. Как бы не сглазить. И Виктор, никогда не признававший суеверий, на всякий случай, мысленно конечно, три раза сплюнул через левое плечо. Чего не сделаешь ради ребенка.

А в голову продолжали лезть новые мысли. Что за человек этот Гриша? Вид работяги, да и работать с деревом умеет, это правда. Может быть, он — преступник и прячется от органов таким образом, а я его приютил? Внутреннее беспокойство нарастало, пока, уже пересев в метро, Виктор не устыдил самого себя. Человек к тебе с открытой душой, добро тебе делает бескорыстно, а ты о нем плохо думаешь. Нехорошо, молодой человек.

Домашних своими мыслями решил не беспокоить. Сказал только, что каркас сарайчика собран, а вот обшить не успел. Нанял мужика, который доделает. Обшить — дело нехитрое, справится. Сказал и перед его глазами, вдруг, возник Григорий, ну прямо, как живой. Стоит и улыбается. Потом он Григория стал часто видеть во сне. Во сне же он с ним и беседовал о чем-то, но каждый раз, просыпаясь, не мог вспомнить, о чем говорили.

На следующий день он ушел на работу. Потом была короткая командировка, а за ней был запланирован недельный отпуск по случаю родов. Ну, это, как говорится, святое, с работы отпустили без разговоров.

И все прошло удачно. В августе Ольга родила сына. Алексеем назвали. Не ошибся Виктор, и никто никого не сглазил.

Рождение ребенка всегда вносит серьезные изменения в быт родителей и членов их семьи. Дед Виктора, теперь уже возвысившийся до прадеда новорожденного, вернулся в свою крохотную однокомнатную квартирку, расположенную неподалеку, в соседнем пятиэтажном доме. Несмотря на солидный возраст, он прекрасно управлялся по хозяйству сам.

Елена Сергеевна переехала в маленькую комнату, молодое семейство заняло большую комнату их двухкомнатной квартиры. По тем временам четыре человека в квартире общей площадью около пятидесяти квадратных метров считались вполне приличными жилищными условиями. Хотя все могло быть и не так, если бы не война.

А сарайчик в садовом товариществе «Родник» на долгие годы стал надежным пристанищем для всего семейства уже в 1972 году. Жаркое в тот год выдалось лето. Вокруг Москвы горели леса и торфяники. Солнце грозно смотрело на землю сквозь плотную пелену гари. Уровень воды в Рузском водохранилище понизился на несколько метров. Из колодцев уходила вода. Людям приходилось ездить за водой. Но все это не касалось их сарайчика. Он исправно обеспечивал своих жильцов прохладой, а в удачном месте выкопанный колодец — живительной влагой.

Жена с маленьким сыном и мать Виктора все лето провели в «Роднике», уехали только в конце августа, когда жара уже кончилась. Елене Сергеевне там понравилось. В один из приездов Виктора она сказала ему, что сарайчик здесь напоминает ей чем-то тот дом, что был когда-то у них в Москве, на Чистых прудах. Там тоже летом было прохладно и очень уютно.