В сентябре 1810 года в Париже появился скромный дворянских кровей юноша из России Андрей Славский. Сопровождали юношу двое слуг, один из которых постоянно следовал за своим барином, как правило, имея при себе шпагу и пару пистолетов. Не лишняя предосторожность в городе, где со времен начала революции расцвела преступность. Недаром именно в это время в городе начала создаваться криминальная полиция.

Юноша вместе со своими спутниками провел первые несколько дней в гостинице, но там ему, видимо, не понравилось, и он снял небольшой, но весьма приличный особняк вблизи Елисейских Полей. Как бы демонстрируя всем, что намерен обосноваться в городе надолго, он купил легкий одноконный экипаж, а также пару верховых лошадей, наняв для ухода за ними конюха. В средствах, очевидно, юноша не стеснялся.

Почти сразу по приезде юноша посетил Сорбонну и записался на курс лекций по римскому праву, а также получил разрешение ректора выборочно послушать лекции по разным направлениям естественных наук. В то время Сорбонна еще только приходила в себя после потрясений, вызванных революцией. В 1793 году Конвент постановил разогнать университет. Протестовать против разгула черни было бесполезно и небезопасно. Многие профессора перебрались в другие европейские университеты. Разъехались и студенты.

Почти пятнадцать лет старинное здание университета в Латинском квартале простояло закрытым, охраняемым лишь энтузиастами из числа бывших сотрудников, сделавшими своей личной целью сохранить его оборудование, уникальную библиотеку и аудитории до лучших времен. И такое время настало. В 1806 году Наполеон приказал возобновить многовековую деятельность университета с одним лишь изменением в его статусе. Теперь университет стал именоваться Императорским.

Когда Андрей обратился к ректору Сорбонны с просьбой принять его в студенты, тот с удивлением спросил:

— Что привело вас, юноша, сюда? В Европе много университетов, которые не прерывали свою деятельность на протяжении веков даже во время нашествия чумы. Вы могли бы учиться там.

— Не я выбрал Сорбонну для учебы, так повелел мой батюшка. Он сам бывал в Париже еще до революции. Тогда ему очень понравился этот город, и он всю жизнь мечтал, чтобы его сын учился здесь. Кроме того, я хорошо говорю по-французски, что сильно облегчит мою жизнь на чужбине, — ответил Андрей.

Париж действительно понравился Андрею, но не сразу. В отличие от родного Санкт-Петербурга, недавно отпраздновавшего свое первое столетие, Париж показался ему грязным, и это было действительно так. В то же время это был действительно старинный город со всеми вытекающими из этого последствиями. Его грязные кривые улочки, по которым, чтобы не быть облитым помоями, лучше всего было перемещаться в коляске с поднятым верхом, зачастую выводили гостя к тщательно ухоженным парковым ансамблям и к таким шедеврам архитектуры, о существовании которых в реальной жизни он и помыслить не мог.

Первым таким сооружением, около которого Андрей очутился случайно, оказался Нотр-Дам-де-Пари. Увидев это чудо архитектуры, он остановил коляску и долго смотрел на храм, не в силах сдвинуться с места. Потом вышел из коляски, обошел храм вокруг, зашел внутрь. Ничего подобного ему ранее видеть не приходилось. Таких встреч с прекрасным было потом еще много.

По мере того как Андрей все лучше и лучше узнавал город, у него постепенно начинало складываться понимание того, что он попал не только в другой город и другую страну, но и в другую цивилизацию, гораздо более древнюю, чем его собственная.

Открытие не обескуражило Андрея. Из своего, может быть, и не очень глубокого, знания истории, он представлял себе, что мир весьма многообразен. Есть Европа, разделенная на множество больших и малых государств. Есть еще более древние государства, такие как Египет, Китай, Индия, совсем далекая Япония и страны сравнительно недавно открытого континента под названием Америка. А еще есть Россия. Все они живут какой-то своей жизнью. Борются между собой за место под солнцем, но везде живут люди, которые хотят есть и пить, которым нужны дом и житейские радости.

Видно было это и в Париже. После военных парадов, проходивших на Елисейских Полях, там же в хорошую погоду проходили гуляния. Множество колясок неспешно двигались друг за другом. В колясках сидели красиво одетые дамы. При них мужчины постарше. Молодые мужчины гарцевали рядом с колясками на ухоженных лошадях. А рядом жил и трудился большой город, возможно, и не знавший выходных.

В первый месяц в Париже Андрей чувствовал себя очень одиноким. Слуги не докучали ему, но и не развлекали. Оба они, Симон и Денис, были представлены Андрею в Петербурге самим Барклаем до Толли, как люди безусловно верные. Старший из них, Симон, взял на себя роль повара, а заодно и вел все домашнее хозяйство. По утрам он брал корзинку и шел за продуктами в ближайшие лавочки.

Денис, напротив, не любил сидеть дома, и почти все время сопровождал хозяина в качестве кучера и телохранителя. Оба они прекрасно говорили по-французски, и сразу по прибытии стали выглядеть как настоящие парижане.

Андрей тоже попытался одеться так же, как это принято у людей его круга в Париже, но слуги деликатно подсказали ему, что этого не следует делать. Они оказались правы. Статус иностранца как в Петербурге, так и в Париже давал гостю некоторые преимущества.

Записавшись на занятия в университет, Андрей принялся наносить визиты именитым русским, находившимся в Париже по служебной надобности или по своей воле. Как полагалось по этикету, свой первый визит он нанес послу Российской империи во Франции князю Куракину.

Андрей знал, что князь сильно пострадал в начале этого года на пожаре, случившемся в резиденции австрийского посла Шварценберга во время устроенного им грандиозного приема по случаю бракосочетания Наполеона с австрийской эрцгерцогиней Марией Луизой. Жертв тогда удалось избежать лишь по чистой случайности, но несколько человек получили сильные ожоги. Досталось и князю Куракину. Спасла князя, кстати, одежда золотого шитья, сильно разогревшаяся от близкого огня, но так и не загоревшаяся.

Князь принял Андрея в библиотеке, где, несмотря на теплую погоду, горел камин. В расстегнутом камзоле он полулежал в кресле. Его перевязанная бинтами правая нога без башмака покоилась на вышитой подушке. Секретарь подал князю рекомендательное письмо и лорнет. Старик не спеша прочел его, отложил в сторону, вытер платком слезящиеся глаза, и проговорил, будто с трудом:

— Учиться приехали, юноша, правильно это. Уж больно мало у нас на Руси людей образованных. А римское право — всему основа. Знать его надо, как, впрочем, и многое другое. Историю, например. Может Наполеон, будь он чуть лучше образован, на Россию бы зубы и не точил.

Голос князя немного окреп, и он продолжил:

— Доносят мне, однако, что точит он зубы на нас. Карты России к себе затребовал, справки всякие приказал про нас собирать. Вот и ко мне подкатывались французики. Напиши нам мол, сколько людей в стране проживает, какой урожай собираете, еще много чего спрашивали. Но я отвечать не стал. Народу у нас, говорю, много, ох как много. Считать уж устали. А урожай-то мне ни к чему знать. О том купцы ведают.

Он передохнул немного, снова вытер платком глаза, и заговорил уже о другом:

— А со мной видишь, какая история приключилась. Уж не ведаю, оправлюсь ли. Зато полковнику Чернышеву-то как подфартило! Героем стал. И все на том же пожаре. Женушек маршалов Нея и Дюрока из огня вытащил, еще много другого народа спас. Наполеон, когда свою жену в карету посадил, назад на пожар вернулся. Распоряжения раздавал, ну и Чернышева приметил. Он его и раньше знал как курьера нашего государя, а теперь совсем к себе приблизил. Запросто принимает, беседует с ним. Думаю, нам от этого польза будет.

Видно, совсем уморился князь разговором. Глаза прикрыл. Секретарь сделал гостю знак, что, мол, пора уходить. Андрей поднялся с кресла, поклонился, поблагодарил князя за прием, за беседу. Тот кивнул, не открывая глаз.

Второй визит Андрей нанес графу Нессельроде, ведавшему в русском посольстве финансами. В отличие от Куракина, граф принял юношу холодно:

— О чем просить изволите? — спросил он, прочитав рекомендательное письмо, но, узнав, что, кроме покровительства, от него ничего не требуется, несколько потеплел и стал рассказывать гостю местные сплетни о здешних русских, коих находится в Париже по его подсчетам числом до тысячи. Из них человек пятьдесят, шестьдесят — весьма светские люди. Остальные так себе. Говорил он в основном о том, кто, зачем и с кем сюда приехал, какие выезды держат, какие суммы здесь проигрывают в карты и тому подобное. Вопросов он более не задавал, а на прощание пообещал рекомендовать своим знакомым приглашать Андрея к чаю и на балы.

Надо сказать, что свое обещание граф выполнил. После визита к нему Андрей начал получать множество приглашений. Правда, большая из них часть была так или иначе связана с благотворительностью, что уж никак не входило в его жизненные планы.

Андрей начал выезжать в свет, у него появились знакомые. Было теперь с кем раскланяться или перекинуться словечком и на Елисейских Полях, куда он частенько приезжал на прогулки. Место это было по выходным дням людное.

В конце ноября, когда холодная и дождливая погода загнала парижское светское общество под крыши дворцов и особняков, Андрей получил приглашение в Версаль. Сердце его забилось чаще. Что-то подсказывало ему, именно там должна будет произойти его первая встреча с Александром Чернышевым, в чье распоряжение он и был сюда прислан.

Версаль, резиденция французских королей, после революции был превращен в музей, и туда был разрешен доступ всем желающим. Однако после того как Наполеон объявил себя императором, музейный статус Версаля стал нарушаться. Все чаще и чаще в его дворцах начали проводиться мероприятия, далекие от музейных экскурсий. Новая знать, оказывается, любила роскошь не менее, чем старая. Стало хорошим тоном проводить здесь свадьбы, балы и приемы. На этот раз бал давал маршал Ней по поводу свадьбы своей дочери. Сама свадьба была сыграна несколько раньше и в узком кругу. Поговаривали, что невеста к тому времени уже была беременна. Так что бал должен был проходить без присутствия молодых. Вряд ли это могло помешать приглашенным вволю повеселиться. Ожидалось появление на балу и самого императора. Быть приглашенным на такое мероприятие считалось весьма почетным.

Впервые оказавшись в Версале, Андрей сразу же увидел в нем что-то знакомое. Вспомнилось, что отец говорил ему, когда однажды, уже много лет назад, взял сына с собой в Петергоф, что идею своего дворцового комплекса Петр I почерпнул во Франции.

— Несомненно, достойное место, — подумал он про себя, — но как при таком скоплении народа отыщет меня здесь Чернышев?

Потом он увлекся балом и перестал думать о возможной встрече. Танцы, обильный стол, чудесный оркестр. Ничего подобного в России ему видеть не доводилось.

В разгар бала у него над самым ухом, вдруг, повисла в воздухе фраза: — Ну, что, нравится? — произнесенная на русском языке.

Андрей обернулся на голос, и перед ним появилась обрамленная пышной шевелюрой улыбающаяся физиономия с лихо закрученными усами. Ошибиться было невозможно. Перед ним стоял граф Чернышев собственной персоной, облаченный в прекрасно сшитый полковничий мундир.

— Пойдемте со мной, — сказал он весело. — Я обещал дамам научить их русским народным танцам, а кавалеров не хватает. С вами нас будет двое, а это — уже сила!

Андрей заволновался: скакать на лошади, стрелять из чего угодно, пожалуйста! Но в народных танцах он был не силен. Видел, конечно, как это делают другие, но самому танцевать их, да еще и учить кого-то! Увольте!

— Не будьте таким серьезным, молодой человек, — беспечно ответил Чернышев. — Все, кроме вас, пожалуй, уже достаточно выпили. В танцах тоже не разбираюсь, но не бойтесь, учить-то буду я, а вы будете мне только помогать.

Непринужденность Чернышева передалась Андрею. Они прошли в угол зала, где Чернышев громко провозгласил:

— Дамы! Я привел недостающего нам кавалера!

Под едва слышную музыку где-то далеко игравшего оркестра Чернышев, а за ним и Андрей начали импровизировать в танцах что-то несусветное, вовлекая в это занятие окружающих. Хохот стоял непрерывный. Дамы, с которыми новые друзья начали танцы, вскоре устали и попросили отвести их к столу. А кавалеры, выполнив задачу, взяли по бокалу шампанского и отошли к окну.

— Вон, посмотрите, — сказал Чернышев, — почти в центре зала стоит мужчина в черном сюртуке. Это господин Савари, министр полиции. Подождите вертеть головой, успеете. Он никуда не денется. Как стоял, так и будет стоять. Обратите внимание, с ним никто не разговаривает. Одиозная личность. Недавно назначен Наполеоном на эту должность за личную преданность. Сменил на этом посту господина Фуше, человека с большой фантазией. Собственных идей у этого солдафона нет. Пытается развивать замыслы предшественника. Теперь можете оглядеться. Позже еще кое-что скажу, — уже скороговоркой закончил Чернышев и бросился к пожилой даме с веером в руке, кокетливо манившей его пальчиком.

Андрей перевел дух после того вихря, который создал вокруг себя его новый шеф, и огляделся. Действительно, в центре зала стоял мужчина, одежда которого никак не соответствовала ситуации. Людские потоки обтекали его, как водные струи огибают скалы. Иногда мужчина, не сходя с места, поворачивался всем корпусом, чтобы осмотреть другую часть зала. Никто не останавливался около него, не заговаривал с ним. В этом было что-то странное, почти противоестественное.

Мимо Андрея под руку с дамой прошел Чернышев, бросив на ходу:

— Пойдемте к столу, перекусим что-нибудь.

За столом Чернышев весело рассказывал дамам анекдоты, многие из которых вгоняли Андрея в краску, но дамы весело смеялись, подбадривая рассказчика.

Глядя на легкомысленное поведение Чернышева, Андрей думал про себя:

— Неужели такой ветреный человек может делать какие-нибудь серьезные дела?

В это время по залу пронеслась молва:

— Приехал император!

Зал притих. Лица мужчин и женщин стали серьезными. Пространство у входа как-то само собой расчистилось, и в дверном проеме появилась фигура великого человека. Первый, с кем Наполеон поздоровался за руку, оказался Чернышев. Как он успел переместиться от стола к входу в зал, навсегда осталось загадкой для Андрея.

Двигаясь дальше вдоль выстроившихся шеренгой гостей, Наполеон вел непринужденную беседу с Чернышевым, вызывая тем самым завистливые взгляды и шепот публики. Теперь граф Чернышев никак не походил на повесу или легкомысленного героя-любовника. Его лицо было серьезно и величественно, как подобает моменту. Это был государственный муж, выполняющий возложенную на него миссию.

Метаморфоза, произошедшая с Чернышевым, не осталась незамеченной Андреем. Он по достоинству оценил способность товарища действовать в соответствии со сложившимися обстоятельствами.

Визит императора не был продолжительным. Уже через полчаса Наполеон откланялся, а гости вернулись к веселью. Однако среди них уже не было ни Чернышева, ни Славского.

В сутолоке отъезда императора даже наблюдательный Савари и его люди не заметили ни жеста, которым Чернышев пригласил Андрея следовать за собой, ни того, что оба они сели в одну коляску. Коляску Андрея.

— Кто у вас на козлах? — первым делом спросил Чернышев.

— Надежный человек, приехал со мной из Петербурга, — ответил Андрей.

— Поговорим о делах. Прежде всего, вы должны научиться действовать самостоятельно. Возможно, мы с вами уже больше не встретимся, во всяком случае, в ближайшем будущем. Я не случайно указал вам на Савари. По моим сведениям он развивает замысел своего предшественника Фуше в части того, чтобы перед вторжением в Россию напечатать фальшивые русские ассигнации. Речь идет об очень большой сумме — десятках миллионов. Их потом используют для того, чтобы ослабить нашу экономику, возможно, еще до начала войны. Вы понимаете, что это значит? — спросил он у Андрея.

— Кажется, да, — неуверенно ответил Андрей. Он не был силен в финансах и не очень понимал, к чему может привести появление в стране дополнительных бумажных денег.

— Не буду сейчас объяснять. Сами потом разберетесь. Вы ведь, кажется, записались в студенты Сорбонны? — там и узнайте. Только не задавайте этот вопрос впрямую. Попросите литературу о бумажных деньгах. Они постепенно входят в обращение во многих странах. В конце концов, я вас не в министры финансов готовлю. Ваша задача разузнать о планах Савари в этом направлении. Заставить его, да и самого Наполеона, а это его идея, отказаться от своих планов не в наших силах. Но надо постараться, чтобы напечатанные ими деньги были бы легко узнаваемы в нашей стране. Вот ваша задача! — Чернышев замолчал, глядя в лицо Андрея, пытаясь понять, воспринял ли юноша его замысел?

Андрей, конечно, уловил замысел патрона. Но как приблизиться к Савари, как сделать так, чтобы министр посвятил его в свои планы, да еще и допустил к их осуществлению. Все это казалось Андрею невероятным, о чем он и сказал Чернышеву.

Но тот, в свойственной ему манере балагура, ответил:

— А вы постарайтесь сделать все наоборот. Чтобы министр захотел приблизиться к вам. Знаю, то, что я сейчас скажу, вам не понравится, но Савари повсеместно вербует шпионов, чтобы они работали против России. Станьте на время одним из них.

Действительно, слова Чернышева возмутили Андрея. Он уже хотел было сказать ему что-то резкое, но Чернышев опередил его:

— Не надо возмущаться. Разведка — грязное дело. В белых перчатках вы свою задачу не выполните. И еще, послушайтесь моего совета. Берите пример с меня. Ведите себя раскованно. Пейте, играйте в карты, волочитесь за женщинами. Приобретайте славу легкомысленного человека. Савари давно бы заинтересовался моей персоной, не будь я специальным курьером самого государя императора российского.

Кортеж Наполеона замедлил движение, а потом и совсем остановился. Перед очередным узким мостом через небольшую речку образовался затор, и Чернышев быстро пересел в свою коляску, идущую следом за коляской Андрея.

* * *

Чернышев заблуждался, когда говорил, что министр полиции им не интересуется. Привилегированное положение специального посланника российского императора Александра I при дворе Наполеона постоянно вызывало раздражение и бурные пересуды между министрами и среди высокопоставленных военных. Савари в эти разговоры вовлечен не был. Нынешнее высшее общество Франции игнорировало министра полиции за невежество и узость взглядов, что сильно било по его самолюбию.

На самом деле, министр полиции был настоящим полицейским в том смысле, что он обладал полным набором качеств, необходимых человеку для наилучшего исполнения этой должности. Главными из них были гипертрофированная подозрительность и завистливость. Он завидовал успешным людям и каждого из них в чем-либо подозревал, а многих и ненавидел, в том числе и своего бывшего шефа, Фуше, как оказалось, не зря. Фуше, когда Наполеон снял его с министерской должности, попросил себе несколько дней отсрочки для передачи дел. На самом деле он использовал это время для уничтожения множества документов, в том числе и списков осведомителей, что сильно затруднило Савари вхождение в должность.

Завидовал и подозревал в чем-нибудь он и почти всех министров, а также крупных военачальников. Собирал на них досье.

Что уж говорить о приезжих?! За Чернышевым велась постоянная, тонко организованная негласная слежка, однако компромата, за исключением пьянства и беспорядочных связей с женщинами из самых разных слоев общества, пока не обнаруживалось. Не мог не заметить Савари и появления в Париже корнета Славского. Досье на него уже давно лежало на его столе. Сегодня он сам наблюдал встречу корнета с Чернышевым. Встреча как встреча. Дурачились, пили. Потом уехали одновременно, но не вместе. Как доложило наружное наблюдение, каждый в своем экипаже. Разъехались по домам.

— Надо взять под наблюдение Славского, — подумал Савари, вернувшись тем же вечером в свой кабинет:

— Может быть, мальчишка и вправду приехал сюда учиться, чего не бывает? А может быть, это только прикрытие.

Не исключал Савари и того, что Славский может оказаться полезным и ему самому. Аристократ, вхож во многие дома, в том числе, наверное, и российского посла. Небезынтересно. Впрочем, вербовать этих аристократов, замучаешься. Мнят о себе много. Деньги их, видите ли, не интересуют. Честь для них — превыше всего. Пьянствовать, проигрываться в карты и волочиться за каждой юбкой им честь не мешает. Лучше всего вербовать аристократов, когда они проигрываются в карты. Карточный долг для них — тоже долг чести. Вот и приходится им иногда выбирать, какую честь сохранять, ту или эту. Правда, и стреляются при этом часто. Ну, это уж их проблемы.

В тот же вечер Савари дал команду взять под наблюдение корнета Славского. Пока на неделю.

Рапорт о наблюдениях за Андреем Славским, поданный министру через неделю, содержал мало интересного. Трижды за неделю посетил университет. Каждый раз проводил там от шести до восьми часов. Дважды был на приемах у господ, не имеющих отношения ни к военным делам, ни к политике. Ездил верхом тоже два раза в сопровождении слуги. Один раз катался в коляске по Парижу, осматривал старинные дворцы и соборы. Ну, просто ангел, а не юноша.

В конце рапорта была сделана приписка:

— Слуги у Славского люди странные.

Что означала эта фраза, было непонятно. Пришлось вызывать сыщиков, проводивших наблюдение. Те пояснили, что слуги Славского, двое мужчин лет тридцати пяти — сорока, люди крепкие, к оружию привычные, хорошо говорят по-французски, приехали из России вместе с барином.

— Что же в них странного? — удивленно спросил Савари. Сыщики замялись, а один из них сказал:

— Уж очень они, господин министр, на французов похожи, не отличишь. Обычно иностранец, особенно русский, как он ни оденется, а все равно видно, что не француз, а этих в толпе ну никак не выделишь. Мы-то, уж знаем!

— Продолжать наблюдение, — приказал министр, потом добавил: до Рождества продолжать!

На следующий день министра посетила дама. Она непринужденно чмокнула министра в щеку и уселась в кресло, приготовившись слушать. Но министр был краток:

— Вы только что вернулись из Петербурга, мадемуазель. Я читал ваш рапорт. Неплохо написано. Хотел бы послушать ваши личные впечатления. Меня интересуют детали. Настроение в обществе среди военных, среди обывателей. Как относятся к французам, живущим в городе.

— О, ваше превосходительство! — защебетала дама, — Я в восторге от Петербурга, но дорога назад была несносна.

Морозы, дурные дороги, пьяные ямщики, грязные гостиницы. Это ужасно! Вздохнула с облегчением только после Варшавы. Только оттуда начинается Европа, а Россия — это Азия, хотя Петербург — тоже Европа, или почти Европа.

— Мадам, меня не интересуют ваши впечатления от дороги, и не называйте меня «ваше превосходительство». Вы же знаете, что у нас это не принято! — перебил ее Савари: говорите о жизни в Петербурге.

— Извольте, сударь, — дама кокетливо повела плечами и стала вполне толково рассказывать, что в Петербурге поголовно все без ума от Наполеона, местных французов буквально носят на руках. Один из гувернеров сказал как-то, что в молодости служил под началом Наполеона, когда тот еще был только лейтенантом. Так его потом просто затаскали по гостиным, чтобы он рассказывал о первых подвигах нашего императора. Я сама слушала его несколько раз. Его рассказы с каждым разом становились все длиннее и подробнее.

Говорят в Петербурге и о возможной войне, но считают, что она маловероятна, что нам нечего делить. Мы слишком далеко друг от друга, — дама на мгновение умолкла, вопросительно посмотрела на Савари, тот слушал внимательно, и она продолжила:

— Вообще русские, как дети. До ужина они солидно толкуют о ценах на хлеб, о вооружении войск, об опасностях войны с таким прославленным полководцем, как Наполеон, а когда выпьют, начинают кричать, что разобьют его в первом же сражении.

— Вот тут поподробнее, пожалуйста! — попросил Савари.

— Я сама слышала, и не раз, из уст полковников и генералов, их фамилии я указала в рапорте на ваше имя, что сражение они дадут в районе бывшей границы с Польшей, возможно у Вильно, а может быть, и еще западнее. Все они очень патриотично настроены. От генерала и до последнего мужика. Но дороги, какие у них ужасные дороги! — дама с опаской посмотрела на министра. — Нет, я уже не о своем путешествии. Но по этим дорогам придется идти войскам с пушками и боеприпасами!

Тут Савари подумал про себя, что дамочка, пожалуй, права. Вопрос о дорогах в России на его памяти как-то даже никогда и не обсуждался военными. Как будто войска полетят по воздуху.

— Впрочем, это — не мое дело, однако стоит запомнить. Может пригодиться, — думал он, задавая следующий вопрос:

— Скажите, мадемуазель, а было ли что-либо в ваших странствиях по России, что поразило вас, врезалось в вашу память?

— Не знаю, что вы имеете в виду, сударь, — дама устремила свой взор куда-то вверх, как бы призывая небеса в свидетели, — но вот это, пожалуй, вас заинтересует. Однажды, это было зимой в страшный мороз, я гостила в лесном домике на берегу Невы. Я ехала туда в санях, укутанная в медвежьи шкуры по самые глаза. В домике был накрыт стол. Чего там только не было! Мясо всех видов, птица, пироги. А из напитков только водка. Ни одной бутылки вина! Мне налили рюмку водки и дали в руку кусочек хлеба с черной икрой. Что делать! Я решила это выпить, тем более что русские дамы меня подбадривали. И выпила! Вы не представляете, сударь, какую гамму чувств я пережила, никогда не забуду!

Дама уже открыла рот, чтобы продолжить свой рассказ, но Савари перебил ее:

— Меня не интересуют ни ваши гастрономические пристрастия, ни ваши похождения, мадемуазель! Говорите по существу!

— Ах, простите, сударь, я забыла сказать вам, что в этот домик нас пригласил командир казачьего лейб-гвардии гусарского полка. Один из эскадронов полка был ранее отправлен на учения в трехдневный рейд по лесам и полям и должен был ровно в полдень выйти на лед реки. Что же вы думаете? Ровно в полдень мы вышли из домика, и тут же на противоположной стороне появился отряд. Казаки скакали прямо по заснеженному полю. От лошадей валил пар. Всадники выехали на лед. Командир подал какую-то команду. Казаки спешились. Думаю, вы даже представить себе не можете, сударь, что было дальше? — дама хитро улыбнулась.

— Я думаю, что тут вы вместе со своими кавалерами вернулись в домик и выпили ту самую рюмку водки, о которой говорили прежде, — ответил министр.

— А вот и нет! А вот и нет! — от радости дама даже захлопала в ладоши, а Савари нахмурился больше обычного. — Казаки разделились на группы. Часть из них занялась лошадьми. Другая начала рубить вековые ели на берегу. Стволы елей вытаскивали на лед и укладывали в костры. Из ветвей и тонких стволов елей делали хижины. Не прошло и часа, как на реке появилось с десяток хижин, окруженных кольцом горящих костров. Поодаль сделали прорубь, чтобы поить лошадей. С десяток казаков разделись догола, и попрыгали в прорубь, а потом, выбравшись оттуда, стали босиком бегать по снегу и играть в снежки, вот тогда мы, уже совсем замерзшие, пошли в дом, — закончила свой рассказ мадам.

— И зачем вы мне все это рассказали, мадемуазель? — удивился Савари. Варвары, они и есть варвары, ваши русские.

— Да, совсем забыла сказать, когда мы вернулись в дом, полковник, произнося тост, сказал, что французам никогда не победить русских зимой. Потому что они пьют вино, а не водку.

— С чего они взяли, что мы будем воевать с ними зимой? — удивился Савари.

— Вы просили, сударь, рассказать вам о том, что меня поразило в России больше всего. Я это и сделала, а уж выводы делать вам.

— Да, да, конечно, простите, мадемуазель, а вы лично с кем-нибудь из военных когда-нибудь говорили о возможной войне с Францией? — спросил Савари.

— Ну, что вы, сударь, — кокетливо ответила дама: — Когда они говорят со мной, то забывают о войне. Я слышу от них только комплименты!

— Рад за вас, сударыня, — наконец, проявил галантность министр, — но меня все же интересует, кого из военных вы знаете лично, нет ли кого-нибудь из них сейчас в Париже. Я хочу, чтобы вы восстановили здесь контакт с ними.

— Я не раз встречалась в петербургских гостиных с полковником Чернышевым, он сейчас здесь в Париже. Слышала я также, что сюда отправился корнет Славский. Очень милый мальчик. Папаша выхлопотал ему двухлетний отпуск для учебы в университете.

При этих словах дамы по мрачному лицу министра пробежала тень улыбки:

— Пожалуй, мадемуазель, мне вас сам Бог сегодня послал. Займитесь Славским. Он мне нужен. Зачем? Можете догадаться сами. Действуйте.