Книги его раньше были везде, в каждой советской семье.

(Может быть, даже слишком везде? Может, проще будет следующим — тем, кто «Разгром» уже не «проходил», а просто прочел? Может, только новое поколение и способно выстроить равно свободную и от советских, и от антисоветских догм литературную иерархию? А мы, родившиеся в СССР, — настолько отравлены советскими славословиями в адрес Фадеева и послесоветским его отрицанием, что уже не в состоянии воспринять тот же «Разгром» непредвзято?)

Теперь люди избавляются от книг. Сначала они покупались для чтения, потом — для мебели, теперь многим не обязательны даже и как часть интерьера.

Я нахожу Фадеева в заколоченных (на какой фронт все ушли?) домах культуры приморской глубинки. Натыкаюсь на эти книги у подъездов, у мусорных контейнеров.

Так я обзавелся роскошным дальиздатовским «Разгромом» 1983 года. Глянец — куда там нынешнему «гламуру», иллюстрации отличного владивостокского художника Сергея Черкасова… У меня собралась уже целая коллекция советских изданий Фадеева. Излишки раздаю желающим.

Желающих, правда, немного.

Подобрать Фадеева и принести его домой — просто, вернуть его «широкому читателю» — куда сложнее. Но, убежден, это совершенно необходимо. И прежде всего — самому этому широкому читателю.

Еще несколько лет назад мне казалось, что Фадеев — давно неживой, закоченевший. Открыв его, увидел, что подо льдом бежит живая вода, в глубине спящего вулкана свистит пламя и кипит лава. Книги ушедшего, но не умершего времени спят, как деревья зимой. Под неброскими переплетами искрят от высокого напряжения строчки, подпрыгивают и осыпаются буквы, обугливаются от внутреннего жара страницы.

Из школьных программ Фадеева убрали или почти убрали. Под «Молодой гвардией» теперь понимается прокремлевское молодежное движение.

Профсоюзной библиотеки имени Фадеева, в которую я ходил студентом, во Владивостоке больше нет (у меня каким-то чудом сохранился читательский билет «Фадеев-ки»). Вместо нее в здание по Океанскому проспекту, 18, вселился Сбербанк, хотя поначалу всех уверяли: библиотека закрывается на ремонт. Фонды попросту сожгли на Горностаевской свалке за городом, потому что из всех искусств важнейшим для нас стало финансово-кредитное.

В 2010 году закрыли движение пассажирских поездов до станции Новочугуевка, введенной в строй в начале 1970-х, и теперь в Чугуевку из Владивостока можно добраться только автотранспортом (порядка 300 километров).

В Чугуевке с 1960 года действует музей Фадеева, но его перспективы не очень ясны. Вот что рассказал в 2015 году директор Приморского государственного объединенного музея имени Арсеньева (чугуевский музей с 1986 года входит в структуру ПГОМ) Виктор Шалай: «Наш филиал в Чугуевке, конечно, было бы преступлением выталкивать в самостоятельную жизнь. В Чугуевке живет всего 12 тысяч человек. Вытолкни музей в „автономку“ — он сразу закроется. Посещаемость в этом музее просто катастрофически низкая. Сейчас он сводит концы с концами, потому что мы его постоянно страхуем. Мы размышляем о том, что нам делать с Чугуевским музеем — подарком, доставшимся из прошлого. Это красивый, интересный, нужный региону подарок, но как с ним быть? Скажем правду: тех, кого можно заинтересовать фигурой Фадеева, в Чугуевке очень немного, и они не будут ходить в музей каждый день. По-хорошему, Фадеева надо вывозить во Владивосток, искать здесь под него здание и разворачивать тему литературы Дальнего Востока. Здесь население измеряется сотнями тысяч человек, есть целевая аудитория, разные социальные и профессиональные группы. Здесь есть те, кто мог бы делать, и те, для кого они могли бы это делать. Фадеев бы здесь расцвел, а там он лежит забытый. Есть хорошая экспозиция, коллекция, но это рассказ из другого времени, из другой страны. А Фадеев — очень мощная личность. Его разверни, дай ему новую интерпретацию… Можно обойтись вообще без коммунистического флера, потому что это, прежде всего, сильный писатель. Фадеев и Арсеньев — два героя места, гения места, не каждому региону так повезло. Если к ним правильно подойти, они будут „тянуть“ музеи за собой. Убежден, что Фадеева надо перемещать во Владивосток, а чугуевский музей перепрофилировать под краеведческую тематику. Там роскошная история старообрядчества, переселенчества, прекрасная археология — коллекций достаточно и без Фадеева. Здание отличное, построено специально для музея, коллектив есть, сюжетов — полно… Но если мы завтра об этом заговорим — включатся общественные механизмы давления. Никто не будет слушать, что на самом деле происходит. Будут произнесены страшные слова: „Нынешняя команда музея имени Арсеньева закрывает музей в Чугуевке“. И хоть ты головой об стену бейся — ничего не добьешься. Лишь при наличии общественного обсуждения разных точек зрения эту ситуацию можно вывести из пике. А выводить ее нужно. Стыдно для региона, что такой сюжет, такая коллекция прозябают в маленьком таежном селе, до которого и житель Владивостока не доедет. Нужна большая общественная дискуссия, чтобы была услышана наша система аргументов. Только после этого может начаться решение инфраструктурных вопросов».

Летний домик Фадеевых, в котором Саша жил, приезжая на каникулы, стоит пустой и заколоченный. Некоторое время назад я побывал возле него — подошел к ограде, проваливаясь по колено в снег, подергал примерзшую к земле калитку… Во дворе стоял белый бюст Фадеева. Судя по старым фотографиям, раньше он был в большей степени похож на оригинал. Потом его, должно быть, подновляли, и портретное сходство стало размываться. А недавно мне прислали из Чугуевки фото — бюст осыпался от времени, Фадеев потерял лицо…

Не пощадило время и дачу в Переделкине, где писатель покончил с собой. Вот что пишет сайт peredeikino-land.ru: «В конце лихих 90-х земли вокруг проезда Вишневского прибрало к рукам некое ООО „Строй-Декар“ и построило на них „эксклюзивный“ коттеджный мини-поселок. На задворках этого новодела, за двойными стенами, под неусыпным оком охраны прячется пустующий литфондовский дом, в котором застрелился Александр Фадеев… Эта последняя дача, хоть и является собственностью Международного литфонда, оказалась за шлагбаумом… В настоящее время она полуразрушена, пустует, участок запущен». Газета «Совершенно секретно», 2003 год: «Теперь в доме Фадеева — ночлежка для восточных „гастарбайтеров“, возводящих на незаконно приобретенной, с точки зрения Литфонда, земле замки новым хозяевам жизни».

Словом, какой-то тотальный разгром.

И все-таки сегодня Фадеев, хотим мы того или нет, приобретает новую и даже несколько пугающую актуальность.

Шагнув в XXI век, мы еще не пережили, как оказалось, свой век XX. Прошлое не отпускает — или не хочет, чтобы мы его отпускали. Или это вообще не прошлое?

С распадом СССР Россия утратила южные и западные земли, но в литературе эта территория (назовем ее здесь «Большой Россией») по-прежнему едина. Украина, Кавказ, Средняя Азия — по-прежнему территория русской литературы. Слово оказалось долговечнее, крепче государства, и ничего с этим не поделаешь: не объявлять же Бабеля украинским писателем, а Искандера — абхазским! В литературном измерении не распались ни Российская империя, ни СССР. Они живы постольку, поскольку жива рожденная ими литература, а та — пока мы ее читаем, воспринимая именно как свою, а не как памятник ушедших культур.

Советская страна перешла в иное агрегатное состояние — эфирное, почти невесомое, но зато куда более устойчивое, потому что рукописи, по крайней мере опубликованные и прочитанные, действительно не горят или горят очень неохотно. Коллективные представления, сознательные или бессознательные, которые порой называют проявлениями «имперской ностальгии», — не фантомные боли в утраченных конечностях. Это естественные ощущения человека, живущего не только здесь и сейчас, но во всем территориальном и хронологическом пространстве самовоспроизводящейся русской культуры. Можно сказать, что территория «Большой России» — не в юридическом или административном, а в культурном, ментальном смысле — по-прежнему принадлежит нам, но лучше сказать иначе: это мы по-прежнему принадлежим этой территории, кто бы ее в данный момент ни контролировал, кому бы в ее пределах ни ставились или рушились памятники и в честь кого бы ни назывались улицы ее городов. Улицы переименовать легко. Переродить культуру куда сложнее — корни ее матрицы глубже и жизнеспособнее, чем кажется.

События сегодняшних дней на так называемом постсоветском пространстве показывают: живо многое из считавшегося давно умершим. Минуло столетие, утрамбованных которым судеб и событий хватило бы на несколько веков, но в нас самих изменилось немногое. Система координат осталась прежней. Есть тревожное ощущение так и не пережитой нами Гражданской. Живы красные, живы белые, живы зеленые. Живы приморские партизаны и молодогвардейцы Донбасса. Наш XX век продолжается. По отношению к его ключевым узлам и фигурам мы безошибочно выявляем «своих» и «чужих».

Книги Фадеева можно любить или не любить — важнее другое: они живы.

В фадеевских текстах обнаруживаются поразительные, необъяснимые пересечения с сегодняшней реальностью, открываются новые смыслы, о которых не мог знать сам автор. Книги Фадеева взаимодействуют с современной действительностью и подпитываются от нее энергией. Они по-прежнему — о нас. Их, почти похороненных нами, воскрешает сама жизнь.

Фадеев не знал, что окажется пророком. Его книги дописывает сама реальность — лучший из возможных соавторов. У них появляется надтекст, они перерастают самих себя и авторский замысел. Говоря словами самого Фадеева, это до сих пор еще не остывшие куски металла. Сначала Фадеев «шел за жизнью», теперь — когда сам он уже более полувека как неживой и четверть века как полузабытый — жизнь пошла за его текстами, доказывая единородность того и другого.

«Разгром» и «Молодая гвардия» четко рифмуются с современностью. Если «Разгром» дописывался в 2010 году «приморскими партизанами», то «Молодая гвардия» — Луганской народной республикой в 2014-м и позже.

Казалось, партизаны и молодогвардейцы — «тогда» и «там», оказалось — сейчас и здесь. От прошлого к будущему ходит гулкое эхо, доказывая: все на самом деле происходит сейчас, минувшее едино с еще не случившимся. Все они рядом: Левинсон и Сухорада, молодогвардейцы и ополченцы Новороссии. Жизнь подражает литературе, не только фиксирующей, но и программирующей реальность.

Всё продолжается. Рождаются такие же люди, как Фадеев и его герои, и сходным образом действуют в сходных обстоятельствах. Ни ГУЛАГ, ни войны, ни застой, ни перестройка, ни «лихие 90-е», ни «потребительское общество» — ничто не изменило нас коренным, бесповоротным образом. Сохраняется какая-то прочная, неразмываемая основа. Может, это сам наш континент? С черноземом культуры поверху, пока еще не разметенным вихрями истории? Кому-то это покажется нашим проклятием, кому-то — спасением.

Левинсон мог действовать в какой угодно точке Приморья, а подполье на оккупированной фашистами территории Союза не ограничивалось краснодонской «Молодой гвардией». Но почему-то в 2010-м «приморские партизаны» появились именно в Кировском районе, откуда выступал отряд Левинсона, а ополчение в 2014-м возникло именно на Донбассе, где происходит действие «Молодой гвардии». Это Фадеев так закодировал эти места? Или, сам того не осознавая, он подключился к информационным полям истории, начав принимать сигналы из того пространства, которое принято называть будущим?

К нам стучатся новые «Разгром», «Молодая гвардия», «Последний из удэге». Их еще напишут.

Юный Фадеев похож на персонажей книг соответствующей поры — не только его собственных.

Скажем, Гориков из гайдаровской «Школы».

Или Павка Корчагин: пошел воевать, попал на партийную работу, занялся литературой. Фадеев, правда, в итоге стал антиподом Павки: тот, прикованный к постели, находит силы жить и бороться, хотя подумывал о суициде, этот же «с превеликой радостью» стреляется.

Фадеев был человеком незаурядным — исключительной чеканки, крупнейшего калибра. Жизнь его — великолепный сюжет с войной в юности, взлетом в зрелости и самоубийством в конце. За свои неполные пятьдесят пять он прожил несколько эпох — настолько спрессованным было время. Фадеев — герой в двух смыслах сразу: боец, партизан, комиссар — и готовый литературный персонаж героико-романтического, антиобывательского типа. Прошедший огонь, воду (политый собственной кровью кронштадтский лед) и медные трубы.

Он и появляется как герой в ряде художественных произведений. Естественно, за него крепко взялись дальневосточные литераторы советской поры: Павел Сычев, Юрий Лясота, Василий Кучерявенко, Николай Колбин… У них Фадеев предстает пылким юношей, тянущимся к литературе и общественной жизни.

Фигурирует Фадеев и в текстах, далеких от дальневосточной тематики.

С него, например, списан Пыжов — герой романа Александра Бека «Новое назначение». Книга эта была написана в 1964 году, в 1971-м она вышла в ФРГ и только в 1986-м — в СССР (не только диссидентам приходилось писать в стол и печататься «там», но и вполне, казалось бы, ортодоксальному Беку). Пыжов — лауреат и депутат — пишет роман о металлургах: «Тем, кто более или менее часто общался с писателем, знаком этот его сохранившийся с юности заливистый смех. Но синие — в прошлом удивительно чистые, яркие, а с годами поблекшие — глаза Пыжова сейчас не смеются. Да, за ним эдакое водится — он хохочет и тогда, когда ему вовсе не весело. Порою таким смехом, что почти неотличим от настоящего, он прикрывает жизнь души, затаенную нескладицу». Пыжову, писал Бек, «приходилось порой идти на сделки с совестью, ибо грозный Хозяин не отличался, как известно, тонким художественным вкусом и, признавая порой истинно сильные творения, тем не менее поощрял и мещанскую помпезность, и грубо-льстивую услужливость. А совесть-то у писателя была жива… Думается, мы тут притронулись к его трагедии».

Герой повести Павла Нилина «Жестокость» Венька Малышев — честный комсомолец, сотрудник угрозыска, защитивший малознакомого парня от унизительной коллективной проработки, «подставленный» начальством и разочаровавшийся в окружающих его людях — стреляется. Сын автора Александр Нилин пишет: «Работавший над превращением старого рассказа в новую повесть отец прикидывал-примеривал случившееся с Фадеевым на себя, пытался точнее представить себе состояние Фадеева перед тем, как спустить курок… Он пытался сделать более психологически обоснованным мотив, ведущий к самоубийству… Когда это случилось на соседней даче, к тому же с хорошо знакомым человеком, это не могло не сказаться на тех уточнениях, которые он вносил в текст». Тем не менее, пишет Нилин-младший, отец отрицал прямые параллели. Когда жена поэта Антокольского Зоя Бажанова сказала: «Это про Сашу», автор «Жестокости» ответил, что он «совершенно не имел в виду Фадеева».

В качестве прототипа Фадеев востребован до сих пор. Как уже было сказано, он появляется в рассказе «Писательская дочь» Людмилы Улицкой: «Младшая запомнила, как однажды высокий седой человек принес большой мяч, играл с ней, а потом мяч закатился под кровать, и он полез его доставать, и две длинные ноги пришедшего протянулись через всю комнату — от стены до стены, как ей показалось». Несколько карикатурный, Фадеев узнается и в Константине Тарханове из повести Юрия Буйды «Яд и мед».

Но то — прямые отражения, а сколько еще косвенных. Фадеев кажется родственником шукшинского Егора Прокудина из «Калины красной», вампиловского Зилова из «Утиной охоты», даже джеклондоновского Мартина Идена, растворившегося в Тихом океане.

В 2007 году вышел роман Михаила Елизарова «Библиотекарь». В нем фигурируют книги забытого советского писателя Громова, которые вдруг оказываются волшебными, сообщающими людям чудесные качества.

Мне кажется, этот роман — и про Фадеева.

Фадееву требуется возвращение. Новое, непредвзятое прочтение. Переосмысление. Реабилитация.

В первый раз его убили еще в СССР, превратив живого человека и писателя в кусок бронзы.

Во второй раз убили вместе с СССР, объявив сатрапом и палачом.

Потом убили в третий раз, сделав вид, что такого писателя вообще нет. «Фадеева не заглушили шумом, поднятым после его смерти. Но до сих пор его заглушают молчанием и тишиной, как бы это ни было парадоксально», — сказал Юрий Бондарев в 2001-м.

Но вот еще один парадокс: самоубийство писателя способствовало продлению его жизни. Добровольный уход с громким хлопком дверью — письмом в ЦК — придал текстам и биографии Фадеева особое звучание, навсегда сопроводив их эхом револьверного выстрела в собственное сердце.

Когда-то на маяках в туманную погоду стреляли из пушки, чтобы корабли не налетели на камни. У Фадеева пушки не было — только револьвер.

В «Дикой собаке Динго» Рувима Фраермана в неназываемый, но узнаваемый Николаевск-на-Амуре прибывает писатель из Москвы. Автор, ездивший в 1934 году с Фадеевым на Дальний Восток, расставляет вешки-подсказки: «седые волосы на висках», хотя писатель еще не стар, высокий голос, тонкий звенящий смех…

Седой писатель читает школьникам отрывок, в котором «каждый шел исполнять свои обязанности» — чуть замаскированная цитата из «Разгрома».

Попрощавшись, писатель уходит из школы — символическая, как мы теперь видим, сцена.

Но одна девочка идет за ним, забегает вперед и кричит, глядя ему в лицо:

— Дядя, вы живой писатель, настоящий или нет?!

— Живой, живой, — отвечает он ей.