Утром, после роскошного, несолдатского завтрака в казармах, парадный кортеж кардинала Миндсенти устремился на юг, в Будапешт. Во главе кавалькады гудела, грозно покачивая длинным орудийным стволом, мощная самоходка. По ее следу шли бронетранспортер и грузовик, полные «национал-гвардейцев», с пулеметами и автоматами. За ними, сияя нитролаком и хромированными частями, тянулись две «Победы». Замыкали кавалькаду два серо-зеленых броневика.

Миндсенти, патер Вечери и Вальтер Бранд сидели в первой «Победе». Майор Антал Палинкаш-Паллавичи и его штабисты — во второй.

В пути, когда уже проехали город Вац, майор получил радиограмму. «Революционный совет» Уйпешта, пригорода столицы, сообщал, что сочтет за великую честь для себя и для венгров-католиков, которых он представляет, принять в качестве почетного гостя Уйпешта страдальца кардинала и организовать его церемониальное возвращение в столищу.

Антал Палинкаш обогнал машину, в которой находился Миндсенти, дал сигнал шоферу Миклошу Паппу остановиться. «Победа» затормозила. Майор подошел к машине, почтительно протянул радиодепешу кардиналу, попросил прочитать и еще раз убедиться, как любят венгры своего примаса, как счастливы его освобождением.

Кардинал вопросительно покосился на советника. Патер Вечери взял депешу. Он сразу, в одно мгновение пробежал ее глазами, а затем, делая вид, что читает, размышлял, как должен ответить майору его высокий друг.

— Важная новость? — спросил кардинал.

— Суета мирская. В Уйпеште для вашего преосвященства приготовлена церемониальная встреча.

С этими словами патер вручил подопечному послание. Тот даже не захотел его прочитать. Вернул Палинкашу-Паллавичи, сурово сомкнул пастырские уста, привыкшие произносить только богоугодные слова, покачал головой и ничего не сказал.

Патер расшифровал майору ответ кардинала:

— Не церемониями интересуется сейчас преосвященство. Его душа нуждается в покое, в тишине, в беседах с богом.

Поехали дальше. Разговор о самом сокровенном между святыми отцами продолжался.

Кардинал глянул в окно на работающих в поле крестьян, пожевал бледными морщинистыми губами, вздохнул.

— Странно!

— Что именно, ваше преосвященство?

— Сеют и пашут мужики как ни в чем не бывало. Им некогда участвовать в революции.

— Увы, они достойны большего осуждения. Мужики боятся, как бы революция не лишила их земли, полученной в дар от прежнего режима. Было бы чрезвычайно полезно в первом же пастырском послании успокоить крестьян.

— Чем?

— Обещанием статус-кво. Ничего, мол, не изменится. Земля останется в ваших руках.

— Но это против моих убеждений.

— И против моих, ваше преосвященство! И против убеждений святого престола и его испытанных друзей. Однако не все же наши мысли становятся публичным достоянием.

— Земля должна принадлежать законным ее владельцам. Частная собственность испокон веков освещена богом. Только она способна держать людей в твердых границах святой веры. Бог навсегда определил каждому человеку свое место: одним — работать в поле, другим — на заводе, третьим — на государственной вышке. Все в мире было разумно, пока не появились коммунисты.

Патер Вечери учтиво выслушал кардинала и твердо возразил:

— Ваше преосвященство, я уважаю вашу точку зрения, но… извините, я вынужден решительно вас предупредить, и уже не от собственного имени: вы не должны сейчас выступать в защиту частной собственности. Таково мнение святейшего престола.

— Почему? Зачем же меня вырвали из замка? Зачем я еду в Будапешт? Что, наконец, происходит в Венгрии? За что борются мадьяры?

— Успокойтесь, ваше преосвященство! Попытаюсь вкратце объяснить, что происходит в Венгрии. Сейчас не тысяча восемьсот сорок восьмой год. И не тысяча девятьсот сорок восьмой, когда вы с открытым забралом выступили против национализации и конфискации. С тех пор армия защитников частной собственности очень сильно сократилась. Восемь лет назад ваше знамя было привлекательно для значительной части Венгрии. Теперь оно станет пугалом. Извините за прямоту, ваше преосвященство.

— И вы меня извините, дорогой друг. Святой престол не может придерживаться такого мнения, какое вы ему приписываете. Папа Пий XII против частной собственности? Невероятно!

Они говорили по-итальянски, быстро, горячо, с чувством, жестикулируя. Если бы Миклош не понимал, о чем они говорят, мог бы подумать, что святые отцы ссорятся.

Патер Вечери не признал себя побежденным. Терпеливо, спокойно убеждал кардинала.

— Частная собственность — идеал святого престола, Эйзенхауэра и доктора Аденауэра. Тем не менее даже они, управляя странами, где все институты основаны на частной собственности, предпочитают называть вещи не своими именами. «Деловая инициатива!.. Здоровое соревнование!.. Дух благородного предпринимательства!.. Процветание!.. Участие рабочих в прибылях!.. Акциями владеют все!.. Всеобщее благополучие!.. Народный социализм…» Видите, какое многообразие форм, какое гибкое, современное руководство старым миром. Ваше преосвященство! Никто не требует от вас отречения от своих убеждений. Будьте гибки. Идите в ногу с эпохой! Не забывайте ни на одно мгновение, что вы действуете в Венгрии, которая больше десяти лет была народной республикой.

Кардинал угрюмо молчал. Перебирая черные четки, размышлял, мысленно взвешивая свои силы, способности, многолетний опыт, привычки: сумеет ли быть гибким, пойдет ли в ногу с эпохой, не забудет ли однажды, что тысячелетняя королевская Венгрия в течение десяти лет была в плену у коммунистов?..

В полдень въехали в Будапешт.

Радио Кошута вовремя оповестило будапештцев о появлении в Уйпеште, на улице Ваца, кортежа Миндсенти.

Ударили, загремели, затрезвонили, возликовали колокола ста двадцати католических церквей. Католики благословляли воскресшего из мертвых примаса и жаждали его ответного благословения.

Кардинал хотел явиться народу, но он избежал соблазна, не пошел против доброго совета патера Вечери.

Нигде не останавливаясь, скупо отвечая на приветствия, Миндсенти проследовал в Буду, в дворцовый район.

Узкая, средневековая, с газовыми фонарями улочка Ури. Просторный двухэтажный дом, вернее замок, еще сохранивший кое-какие разрушительные следы второй мировой войны. Окованные ворота. Двор, вымощенный мелким булыжником. Полусумрак. Часовня, предназначенная для уединенных архиепископских бесед с богом.

Толпа закупорила улицу Ури сверху донизу, от угла до угла. Католики стоят на коленях, молитвенно склонив обнаженные головы.

Пришлось унизиться и Андрашу. Никогда в своей жизни не ломал коленей, а теперь вот добровольно сломался.

Многие женщины плачут. Мужчины приветствуют вышедшего из машины примаса бурными аплодисментами, энергичным взмахом кулаков, потрясают автоматами и гранатами.

Черные, серые, пепельные пиджаки, пальто, куртки, шляпы, береты. Синие, бордовые, рыжие, черные шали, платки, косынки… Черная мантия, лиловый атлас кардинальского пояса, величественное лицо пророка, седая голова льва церкви.

Кто-то кинул под ноги кардиналу цинковый ящик с патронами, кто то бережно и властно подхватил его под руки и вознес на импровизированную трибуну.

Бледный, сияя безумно-счастливыми глазами, примас сказал свое первое пастырское слово. Оно было кратким.

Все, что сказал Йожеф Миндсенти по прибытии из Фелшепетеня в Будапешт, застенографировал один из американских корреспондентов. Вот эта стенограмма, напечатанная в журнале «Тайм» от 12 ноября 1956 года:

«Я благословляю оружие венгров. Я верю, что слава, завоеванная венгерским оружием, станет еще ярче, если это окажется необходимым. Никто в мире, даже великие державы не осмелились совершить то, что совершила маленькая и забытая Венгрия. Наш народ начал борьбу за свою веру в своей стране. Венгерский народ ожидает, что весь мир, особенно великие державы, делом которых должно быть урегулирование этой проблемы, сплотится в действиях».

Так в сумрачный, последний октябрьский день на улице Ури, «Господской» в буквальном переводе, был брошен вызов великим державам: наберитесь храбрости наконец, объявите новый крестовый поход!

— Мадьярорсаг! — завопили вооруженные католики.

Под их крики, при свете молний фоторепортерских ламп, под музыку жужжащих и стрекочущих киноаппаратов кардинал направился в резиденцию примаса католической церкви Венгрии. Шел медленно, величаво. Легкая гордая голова, увенчанная короной седины, вскинута. Взгляд устремлен вдаль, в божественные просторы. Руки молитвенно сложены. Таким он и был запечатлен на многочисленных снимках в газетах всего мира. Смотрите, всесветные католики, на кардинала Миндсенти, гордитесь, идите по его стопам!

И сразу, как только Миндсенти вошел в замок, какая-то невидимая рука, рука члена вновь рожденной партии «Союз сердца Иисуса», вздернула на высокий флагшток замка громадный бело-голубой флаг церковного владыки.

В торжественной суетне встречи почти никто из присутствующих не обратил внимания на элегантного, седого, с моложавым лицом господина в сером пиджаке, с жестким ошейником белоснежного пастырского воротника, подпирающего выскобленный подбородок.

И только Карой Рожа подошел к нему, взял за руку и, отведя в укромный уголок двора кардинальской резиденции, спросил:

— Ну?

В этом коротком слове таился длинный перечень вопросов. Рожа спрашивал о многом: так ли, как было предусмотрено, освобождался из заточения кардинал? Не отупел ли он в тюрьме, понимает, на какую вышку вознесен своими друзьями и единомышленниками? Готов ли сотрудничать с друзьями в запланированном духе? Способен справиться с большими и сложными задачами, возложенными на него?

— Вы разве не слышали пастырское слово? — спросил патер.

— Слышал! — Карой Рожа засмеялся. — Все в порядке.

Как и в Ретшаге, кардинал не сделал ни одного шага просто так. История не спускала с него своих требовательных глаз, и он не позволил себе ни на мгновение быть обыкновенным человеком.

Не заходя в личные апартаменты замка, направился в часовню на свидание с богом. Последний раз он молился здесь восемь лет назад.

Пока кардинал молился, вереница машин — «кадиллаки», «студебеккеры», «оппель-адмиралы», «бьюики», «форды», «мерседесы», «ситроены», «консулы» — медленно, парадно продефилировала мимо архиепископской резиденции. Посланники, секретари всех рангов приветствовали наместника бога на земле и прикидывали, чем может быть полезен примас церкви.

Кардинал вышел из часовни с просветленным лицом, заметно помолодевшим, как свидетельствовали на другой день американские газеты.

После беседы с богом примас выразил желание побеседовать с прессой.

Пресс-конференция состоялась в замке, в небольшой скромной комнате, расчетливо облюбованной патером Вечери. Кардинал должен быть не только величественным, но и скромным. Свет и тень создают настоящий портрет.

Шумная, бесцеремонная ватага охотников за сенсациями — специальные корреспонденты и фоторепортеры Нью-Йорка, Парижа, Бонна, Вены, Мадрида, Чикаго, Анкары, стран Латинской Америки — ринулась к его преосвященству, атаковала сотнями вопросов. Десятки объектов фотокамер, киноаппаратов нацелились на кардинала и его дружеское окружение — танкистов, «национальных гвардейцев» из Ретшага, «освободителей» примаса.

Сенсация вылупилась, обрела реактивные двигатели, крылья, ракетную скорость и полетела по всему миру.

Была и великая игра в вопросы и ответы. Разговор велся на немецком. Корреспонденты спросили:

— В добром ли вы здравии, ваше преосвященство?

Кардинал вздохнул, поднял сияющие счастливым безумием глаза к небу, глубокомысленно изрек:

— Слава богу, я в добром здравии, физически и морально, хотя был очень серьезно болен во время заключения в тюрьме.

— Ваше преосвященство, какими болезнями вы страдали?

Миндсенти пожал плечами, подумал и сказал:

— Их было так много, что я даже не могу перечислить. Однако теперь я совершенно здоров физически и морально.

Последние слова кардинал произнес повышенным голосом, усилил их еще и особо бодрым выражением лица.

«Прекрасно, Мини, молодчина!» — мысленно одобрил примаса Вечери и переглянулся со своим шефом.

Карой Рожа счел момент подходящим, чтобы вставить свое слово, оттенить особым образом пресс-конференцию. Он сказал, сначала по-венгерски, а потом по-немецки:

— Ваше преосвященство, я хорошо понимаю все ваши тюремные страдания. Я тоже томился в коммунистической тюрьме.

Кардинал с нежным сочувствием посмотрел на незнакомого ему человека и вздохнул:

— Кажется, каждый честный человек в то или другое время сидел в тюрьме.

Пресс-конференция велась необычно, как и полагалось во фронтовом городе. Все корреспонденты стояли тесной кучкой. Стоял и тот, кого интервьюировали. Лицо белое, с тонкими губами. Холеная женственная рука, опирающаяся на стол, дрожит, выдавая волнение кардинала. Пурпурный атлас пояса переливается, излучает тревожный свет, свет пожаров и горячей, только что пролитой крови.

В ответ на вопрос, что бы кардинал прежде всего хотел довести до сведения Запада, Миндсенти воскликнул:

— Надо оказать нам поддержку в политическом отношении и помочь в этой критической обстановке. — Потом кардинал нахмурился и сказал низким, мрачноватым голосом, голосом инквизитора, предающего инаковерующего анафеме: — Вся Венгрия требует, чтобы русские покинули страну, так как мадьяры хотят работать для себя и для своей собственной страны.

Кто-то из журналистов спросил кардинала, известно ли папе римскому о том, что венгерский кардинал освобожден, прибыл в Будапешт, и установлен ли с папой контакт. Миндсенти неосторожно, в припадке гордости и тщеславия, что впоследствии принесло ему немало неприятностей, ответил:

— Да, известно. Святой престол прислал мне свои высокие поздравления и благословение. Я, конечно, хотел бы сам поехать в Рим. Я должен многое рассказать святейшему престолу. Однако это невозможно в настоящее время.

Корреспонденты переглянулись.

Черный Султан был настороже и успел перехватить иронические взгляды прожженных циников, ловцов новостей, для которых в мире нет ничего святого, даже в облике папы.

На этот раз у них был хороший повод для иронии. Поняли, пройдохи, что кардинал по простоте душевной, вдруг обуявшей его, как молодого тщеславца, выболтал и свои и ватиканские секреты. Только завтра или даже послезавтра Венгрия и мир должны были узнать о папском благословении, а не сегодня. Рано! Поторопился кардинал и насмешил прессу. К счастью, дальше иронических взглядов корреспонденты не пошли. Пресс-конференция продолжалась без каких-либо осложнений и шероховатостей.

То ли оттого, что кардинал понял свою оплошность и захотел искупить вину, то ли потому, что вошел в роль, он засиял белым блеском и с каждой минутой вырастал в глазах Вечери.

Наконец примас взметнулся на самый высокий уровень, на котором патер не ожидал увидеть его теперь, после такого трудного дня.

Это произошло в самый разгар пресс-конференции.

— Ваше преосвященство, считаете ли вы, что будущее Венгрии является многообещающим? — спросил американец.

Кардинал подумал, перебирая черные тяжелые четки, выгодно оттененные пурпуром мантии, поправил массивный крест на груди, машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, поиграл с ним, как заядлый курильщик играет мундштуком, сигаретой или красивой зажигалкой. Затем поднял сияющие глаза на журналиста, почтительно ждущего ответа, и твердо сказал:

— Конечно!

Поощренные хорошим настроением хозяина замка, его прямыми, ясными ответами, корреспонденты захотели получить прямой ответ и на вопрос, волновавший сегодня всю Венгрию: быть или не быть Миндсенти главой государства.

— Ваше преосвященство, прошу вас прокомментировать сообщение о том, что некоторые политические группировки хотели выдвинуть вас на пост премьер-министра.

Вопрос этот подействовал прежде всего на патера Вечери. Черный Султан с возмущением вскинул седую голову.

Возмутился и кардинал. Исчезло сияние в его счастливых глазах. Втянулись бледные губы. Потемнело, помрачнело лицо.

Холодным, отчужденным взглядом скользнул он по растерянным лицам корреспондентов, твердо сказал:

— Я примас церкви, — и демонстративно покинул комнату.

Патер Вечери сейчас же объявил:

— Господа, пресс-конференция закончена! «Прекрасно, ваше преосвященство. Чудесно!» — С такими мыслями Черный Султан вышел вслед за своим подопечным.