РАССКАЗ

Короток день в ноябре. Выехали в четыре часа и не успели проехать до перевоза пятнадцать километров, как упала ночь, сразу темная, без сумерек.

Дорога показалась Наташе мучительно долгой не только потому, что лошади медленно плелись по липкой грязи и сильный ветер дул в лицо, сколько от того, что возница был упрямый молчун. За всю дорогу Наташа с трудом сумела узнать, что зовут его Стахом, что ему 65 лет и он сейчас единственный в районе единоличник, который на своих лошадях за бесценок развозит районных товарищей по селам. Да узнала еще Наташа, что восемнадцать лет пробыл Стах в Америке. Только, кажется, неудачно сложилась его судьба: не мог скопить Стах денег на покупку фермы в Калифорнии, а жена, оставшася в Карпатах, не уберегла единственного сына — пятилетний Мирослав умер от воспаления легких.

Вот, наконец, и река. Село на том берегу, куда ехала Наташа, обозначалось лишь мерцанием огней в домах. Наташа с трудом вылезла из повозки. Ноги в коротких резиновых ботиках окоченели. Они казались, чужими, не чувствовали земли. Тепло разливалось медленно, тысячи иголок щекотали пальцы.

Возница, привязав вожжи за передок, пошел к избушке перевозчика, очертания которой были едва заметны и окутавшей берег мгле. Наташа прошла к воде, внимательно осмотрела берег. Лодки не было видно.

Вернулся Стах.

— Нет лодочника, — сообщил он, — переехал на ту сторону. Вы уж оставайтесь здесь, коли у вас нужда большая, а мне в район надо, утром пана адвоката на станцию повезу.

— Где же я останусь? — спросила девушка.

— А я знаю? — пожал плечами флегматичный возница и пошел поворачивать от реки лошадей, И уже потом, когда удобно уселся на передке повозки, добавил:

— Да вот в избушке перевозчика, печка там есть и дрова… Завтра он рано приедет, день базарный — ему большой заработок.

Наташа посмотрела на старика, шутит он или действительно думает: так вот просто остаться ночью в одинокой избушке одной. Но не только ночное одиночество страшило ее, она-то знала: врачу, т. е. ей, нужно обязательно быть сегодня вечером на том берегу.

Кричать, чтоб пришли к берегу, бесполезно: до ближайших огней было не менее километра. Она попыталась узнать, где еще можно переправиться через реку. Но на десяток ее вопросов старик, пожимая плечами, отвечал: «А я знаю?»

Наташа злилась. «Старый идиот», — подумала она. Хотелось выругать его самыми обидными словами, унизить, пристыдить. Но выдержка подсказала другой, более верный путь к сердцу последнего в районе единоличника. Когда к обещанным в райцентре десяти рублям Наташа добавила еще пятнадцать, язык старика развязался, он вспомнил, что на реке пятью километрами выше есть конный брод, но ехать туда нужно вокруг горы километров пятнадцать.

— А если лесом по горе? — спросила Наташа, передавая деньги.

— Можно и через гору лесом. Дорога была раньше, да сейчас там нельзя… — и, оглянувшись, шопотом добавил:

— Бандеровцы там бывают…

Наташа знала, что «бандеровцами» здесь называют остатки украинско-фашистских бандитов, которые, скрываясь в лесах, убивают встречных. Она много знала о зверских расправах этих бандитов над советскими гражданами, особенно над молодыми интеллигентами, посланцами Советской власти, которые принесли в когда-то бедные, глухие карпатские села свет науки и прогресса. Но для страха не осталось места в сердце врача. Чувство гуманного долга вытеснило его. Ей во что бы то ни стало нужно ехать туда, в молодой колхоз. Ее ждет больной ребенок.

Она решительно, тоном приказа, сказала;

— Едем лесом!

Не забывший хозяйских окриков старик не посмел ослушаться.

…Лошади еле тащат тяжелую повозку в гору. Они части останавливаются, шарахаясь от низко нависших ветвей развесистых елей. Повозка тарахтит по кочкам и кореньям.

Наташе приятен лес. Она родилась и выросла среди таких же покрытых лесом гор на северном Урале. Будучи студенткой столичного медицинского института, каждый год проводила каникулы на родине. А там такие леса!

Но здесь… От сильного осеннего ветра скрипят и стонут деревья. Сквозь шум и свист ветра слышится внизу грохот горной реки, несущей между камней свои изобильные после прошедших осенних дождей мутные води. А кругом стеной стоит темнота. Только маячит перед глазами дубленый полушубок кучера, да его ветхая американская шляпа пепельного цвета.

И свистит разгулявшийся ветер на тысячи голосов, точно пошли в пляс с песнями неведомые духи из бабушкиных сказок, слышанных в детстве.

— Стой!!! — раздалось в темноте, где-то рядом.

Наташа отчетливо слышала окрик, но не хотелось ей верить, что это человеческий голос.

Только через несколько мгновений, когда в глаза ударил яркий, ослепляющий пучок света электрического фонарика, а на уровне груди появилось дуло автомата, она поняла, что окрик относится к ним, даже к ней одной, так как старика-кучера с повозки словно ветром сдуло. С молодецким, не по возрасту проворством он юркнул под ноги лошадей.

Хозяина автомата не было видно, он был вне конуса света.

— Предъявите документы! — потребовали из темноты.

Наташа, уверенная, что это один из тех, кого Стах называл бандеровцами, собрала воедино все мужество, спокойно ответила: «пожалуйста» и полезла в чемоданчик, только взяла там не документы, а крепко сжала в руке на всякий случай хирургический нож.

В это время раздался другой голос:

— Товарищ старший сержант, посветите сюда, а то старик свой кожух замарает.

Упоминание воинского звания и интонация голоса, в которой ясно слышался неподдельный акцент земляка, уроженца берегов Вятки, сразу успокоили Наташу. Свет фонаря повернулся к говорящему. Это был коренастый, приземистый парень в зеленой фуражке, на околыше которой ярко блестела эмаль пятиконечной звездочки советского воина; защитная двубортная куртка, перетянутая широким брезентовым поясом с железными когтями выдавала в нем линейного надсмотрщика связи. В руках он держал карабин. В трех шагах от него по грязи полз Стах. Связист поднял его за руку. Кучер вытянул из белой холщовой штанины паспорт и извиняюще пролепетал свое неизменное: «Хиба я знал?»

Человек с автоматом, невзначай осветив себя, подошел вплотную к Наташе. Улыбаясь, он спросил:

— Вы, девушка, кажется, немного испугались? — и уже серьезно: — По каким делам через лес пробираетесь?

Наташа подала паспорт.

— Врач. Еду в колхоз «Шлях до комунизму». К ребенку вызвана. Нарыв в горле. Нужно сделать срочную операцию. Да на перевоз опоздали. Едем к конному броду. Если сегодня вечером не оперировать — мальчик умрет.

«Зачем я им все это рассказываю», — подумала девушка, оборвав себя. — Какое им дело до этого? Все равно они нас задержат, как подозрительных. Конечно, освободят завтра, а их начальник сухо, с дежурной улыбкой извинится; «Такая служба».

Пограничник внимательно просмотрел паспорт от первой до последней страницы. От взгляда девушки не ускользнуло, что старший сержант не оставил без внимания и те страницы паспорта, где полагается быть отметкам загса. Страницы были чистыми, и может быть поэтому он еще раз сверил фотокарточку в паспорте с оригиналом. Девушке показалось, что пограничник улыбнулся. Наверно, от этой-то улыбки и пришла Наташа в себя окончательно. Она не стала скрывать своей улыбки.

Пограничник сказал:

— Можете ехать. Только бродом не проедете: вода на метр прибавилась.

— А чей мальчик-то заболел? — спросил пограничник, помолчав.

— Кравчука Ивана.

— Это не того, что на хуторе возле леса живет? — вмешался связист.

— Так, У них один Кравчук, — объяснил Стах.

— Э, знаете, барышня, к нему вам вообще не стоило ехать, — с азартом заговорил солдат.

— Это почему? — строго спросил старший сержант.

— Как почему? Разве забыли, как в сорок шестом с того хутора нас бандиты обстреляли и скрылись? Пять часов искали мы их, а он, этот самый Кравчук, видел, куда бандиты побежали, да не сказал нам. Побоялся, мол… Он врагов скрывал! — ораторствовал связист. — А она в осеннюю темную ночь через бушующую реку пробраться хочет, чтобы его ребенка лечить.

Старший сержант резко, хотя и с нескрываемым оттенком юмора прервал подчиненного:

— Не кипятитесь, ефрейтор, как холодный самовар. Уймите свое горячее северное сердце. Все это хорошо помню. Но Кравчук-то под страхом смерти молчал. Бандиты ему грозили. Не понимал он тогда толком ничего. А теперь не тот стал Кравчук…

Затем обратился к Наташе:

— Так может умереть, говорите, мальчик?

Наташа посмотрела на светящийся циферблат часов.

— Если через час-два я не буду у больного, то будет так.

— Ребенок должен выжить, слышите, товарищ врач! — сказал пограничник. — И вы должны его спасти!

— Но чтобы сделать это, нужно врачу, то есть мне, быть сейчас же за рекой! — ответила ему Наташа. — Что же мне делать? — безнадежно добавила она. — Только чудо может помочь сейчас перебраться через реку.

— А может, обойдемся без чудес? — уже мягче проговорил пограничник. — Ну, старик, поворачивай коней. Ефрейтор, помоги ему…

Наташу подкупила решительность пограничника. Еще не зная его замысла, она доверилась ему и, молча повинуясь, села в повозку, поехала обратно к перевозу.

…Старший сержант осветил реку. Пучок света несколько раз пробежал по реке. Невысокие, но очень частые волны, подгоняемые ветром, быстро неслись по реке. Вот лучи, уже почти совсем растворившиеся в темноте, нащупали противоположный берег и натолкнулись на перевернутую вверх дном лодку. Наташа поняла замысел пограничника.

— Вы хотите переплыть реку и переправить сюда лодку? Не нужно этого делать! Лучше один смертельный случай, чем два. После купания в такой ледяной воде лучший исход — воспаление легких.

— Ничего, Наташа, так вас, кажется, зовут, я — привычный. В сорок пятом допелось Шилку вплавь форсировать. А забайкальская ночь в августе немного теплее сегодняшней, и был тогда лишь первый год моей солдатской службы. Идите-ка лучше, помогите им печку растопить, да, если найдется, спирту грамм пятьдесят приготовьте.

Он скинул автомат, снял шинель и фуражку, начал разуваться.

Это увидел из избушки связист. Он выбежал с криком:

— Товарищ командир! Что вы делаете? Ради кого рискуете? Уж если это положено по уставу, то я должен поплыть!

Но было поздно. Старший сержант был в студеной воде бурной горной реки. Наташа освещала с берега реку, а пограничник крупными саженками, преодолевая стремительное течение, плыл на тот берег, к лодке.

Солдат, стоя на прибрежном валуне, внимательно следил за своим командиром, готовый немедленно броситься в речку, и тихо приговаривал:

— Не пойму… Не знаю, что это его приспичило за Кравчука Ивана жизнью рисковать. Ведь бандитский пособник этот Кравчук…

— Ордена за это мало… — прервала его Наташа.

Старый Стах, загубивший в Америке свою молодость, а может, и всю свою душу, сколачивая центы на ферму, по-своему понял девушку:

— А сколько сейчас за орден платят?

Ему не ответили.

Врач и солдат стояли молча на берегу, пока не переплыл реку человек, ставший сейчас им обоим особенно близким и дорогим.

— А печку? — вспомнила Наташа.

Но старик уже растопил маленькую железную печку в избушке перевозчика.

— Как же вы оказались в лесу? — спросила Наташа солдата.

Связист рассказал, что они здесь выполняют задание командования и расположились как раз у того брода, куда ехала Наташа со стариком. Часовой услышал скрип повозки, и лейтенант, их начальник, приказал командиру отделения проверить, кто едет.

— Ну, а отделенный выбрал меня, как бывалого, — не преминул похвалиться словоохотливый ефрейтор.

Вернулся в лодке старший сержант. Сейчас в избушке при свете лампы Наташа могла рассмотреть его. Это был высокий, еще молодой человек с фигурой атлета. Мокрые русые волосы закрывали высокий лоб. От обветренного, румяного лица, голубых улыбающихся глаз веяло теплой, задушевностью. Видно, что человек испытывал чувство исполненного внутреннего долга.

Причесывая мокрые волосы, он улыбался молодо, хорошо, обнажив два блестящих зуба в нижней челюсти.

— Теперь ефрейтор перевезет вас и тропку к дому Кравчука покажет. Он ведь недавно хвалился, что знает этот дом.

— Назовите, пожалуйста, свою фамилию и адрес, почему-то смущенно проговорила девушка, — я напишу о вашем поступке в газету и сообщу командованию. Да и родители ребенка будут вам очень благодарны.

— В газету и командованию не надо, а вот Кравчуку скажите, что вам помог на реке пограничник Николай Лебедев. — И так же смущенно добавил: — А ваш адрес я по паспорту запомнил.

…В полдень следующего дня в небольшой хате Кравчука полуторагодовалый бутуз резвился в деревянной кроватке. Черными глазенками он уже бесстрашно смотрел на тетю в белом халате. Ему стало легче.

Счастливая мать хлопотала около кухни и давала распоряжения мужу:

— Сала побольше положи да меду принеси. В районе, небось, все это дорого.

Наташа, поняв, что речь идет о подарках для нее, не желая обидеть супругов, вежливо благодарила, но взять подарки наотрез отказалась.

Отец ребенка, уговаривая Наташу, хвалился:

— Нынче мы богатые. Нас не обидите. Ведь не последнее отдаем. Да и как же можно бесплатно? Вы ведь целые сутки потеряли с нашим Славиком.

— Это моя обязанность, — ответила врач, — и за это я от государства зарплату получаю. Но за то, что я к вам своевременно приехала и ребенок спасен, благодарите пограничника: он переплыл ночью реку и привел для меня лодку.

— Какого? — оживился Кравчук.

— Лебедева Николая!

— Это такой высокий, белявый, С серебряными зубами?

— Да.

— Мать, ты слышишь, кто помог доктору спасти нашего Славика? С сорок шестого года я ждал, когда придет ко мне пограничник Лебедев со своими начальниками, чтобы арестовать меня! Был грех, пани, извините, товарищ докторка, не по сознанию делал, не понимал тогда…

И в глазах Ивана Кравчука, сорокалетнего колхозника, навернулись слезы. Но вот он оправился от минутной слабости, в его голосе прозвучали торжественные нотки:

— Передайте, товарищ, самому главному начальнику на границе, что в артели «Шлях до коммунизму» есть колхозник Иван Кравчук. Он счастье из рук Советской власти получил. Он задержит любого чужака, что появится в этой округе. Он все силы положит, чтоб отплатить добром за добро.