Бандеровец Хорунжий, второй подручный Джона Файна, должен был перейти границу в самом сердце Карпат, в высокогорном глухом районе. Но непредвиденные обстоятельства изменили дальний и трудный маршрут. Он перешел границу в самом людном месте так, как еще никто до него не переходил: воспользовавшись наводнением.

Издавна, с незапамятных времен, жители равнинного Закарпатья испытывали к весенней Тиссе и другим горным рекам великое почтение, изрядно их побаивались и старались обосноваться как можно дальше от неверных берегов. Ужгород, Мукачево, Берегово недоступны половодью. Но такой город, как Вилкок, расположенный у самой излучины Тиссы, каждую весну опасается за свою судьбу, хотя и обнесен защитной дамбой.

Закарпатская низменность богата старыми руслами. Летом это безобидные илистые овражки, глухо заросшие кустарником. Весной по ним бешено мчатся талые горные воды - воскресшие реки, сметающие на своем пути деревья и дома неосмотрительных поселенцев. Но год на год не приходится. Чаще всего горные реки благополучно, без большого ущерба для людей выносят свои воды на равнину в Тиссу.

Тот год был грозным для низменного Закарпатья. Зима в горах оказалась исключительно многоснежной, а весна затяжной, капризной, холодной и теплой, снежной и дождливой, солнечной и туманной. В первых числах мая в горах еще лежал снег и подмораживало. Настоящая весна наступила сразу, в одну ночь произошел перелом. Хлынул теплый ливень. Он растапливал снега в голубых, затененных ущельях, на поднебесных хребтах, в глухих дебрях лесов. Верховина чернела, зеленела, становилась весенней. Прошел день, другой, третий, а ливень не утихал. С гор по каменистым ложам и прямо по косогорам стремительно понеслась верховинская вода. Вниз, в долины, надвигались весенние воды в таком количестве, будто на простор вырвалось море. Небольшие безобидные ручейки превратились в бурные потоки. Они понесли с гор песок, щебень, камни, а потом и каменные глыбы. Речушки, обычно мирно текущие по дну долин, разъяренно устремились к Тиссе; срывали мосты, топили сады, заносили песком и гравием поля, разрушали низко стоящие хутора, губили скот.

Страшной стала горная река, вырвавшись на простор равнины.

Тисса в первый же день половодья наполнилась до краев. Скоро вода разлилась поверх гребней дамб, прикрывающих равнину. Первая дамба рухнула напротив маленького советского городка Вилкок, и бурная Тисса устремилась в брешь, быстро заполняя собой огромное пространство. Образовалось настоящее море. Спасательные флотилии, организованные из рыбацких лодок, моторных катеров и плотов, двинулись в затопленный район. Десятки поездов, тысячи машин эвакуировали население из пунктов, которым угрожало наводнение.

Серьезное испытание выпало на долю жителей правобережной Тиссы. Но еще более угрожаемое положение создалось на левобережье. Украинцам сравнительно легко было отступать: в ближайшем их тылу поднимались карпатские предгорья, недоступные наводнению. Позади же венгров расстилалась необозримая Большая Венгерская низменность, где раздольно свирепствовала Тисса. Спастись можно было только переправившись на правый, высокий берег.

Первыми ринулись в туманную мглу тисского моря жители венгерского села Варош, расположенного у самой границы, напротив советского колхоза имени Ленина. Маяком им служили яркие огни колхозного Дома культуры и нагорные костры, полыхавшие всю ночь. Где-то посередине реки плоты гостеприимно встретил советский катер. Он взял на буксир тихоходные бревенчатые суденышки и пришвартовался с ними к правому берегу. Венгры нашли себе пристанище в хатах колхозников и в Доме культуры.

Среди спасенных венгерских землепашцев, их жен и детей находился и агроном Ференц Будаи, прибывший из Будапешта в село Варош по служебным делам за день до наводнения. Благополучно переправившись на самодельном плоту через Тиссу, он, пользуясь гостеприимством на советском берегу, незаметно исчез. Ференц Будаи имел подложные документы. Бандеровец Хорунжий присвоил себе не только чужое имя, но и национальность. Подлинная фамилия «Ковчега» давно не употреблялась. Шефы иностранных разведок любят давать своим приметным агентам подобные высокопарные, загадочные клички.

В ту же ночь, тайно отделившись от общей группы спасенных, «Ковчег» начал действовать в одиночку. Как впоследствии выяснилось, он подружился с водителем грузовой машины Козловским, мобилизованным на вывозку населения из районов, которым угрожало наводнение. Вкравшись в доверие к Козловскому, он убил его, и, забрав его документы и одежду, сел за руль грузовика.

С этим «Ковчегом» и свела Алену Смолярчук пограничная судьба.

В ненастную полночь к глухим воротам пятой заставы подошла большая, крытая непромокаемым брезентом машина. Дежурный по заставе Волошенко, вызванный часовым, встревоженно вырос на пороге калитки и узким, длинным лучом электрического фонаря осветил грузовик: шоферскую кабину, кузов, номерной знак.

- В чем дело, водитель? Куда следуете? - грозно спросил Волошенко.

- Это я, Тарас! - раздался певучий женский голос, ничуть не смущенный негостеприимным окликом дежурного.

И вслед за этим из кабины грузовика на мокрую землю выпрыгнула, шурша одеждой, женщина.

Горный северный ветер, секущий холодным дождем, сорвал с белокурой головы женщины капюшон, отвернул длинные полы ее черного прорезиненного плаща, открыв ноги в высоких болотных сапогах и мужской ватник, перехваченный в талии солдатским ремнем.

Это была Алена, жена старшины Смолярчука. Волошенко сразу узнал ее по голосу, по тому, как она легко перескочила через большую лужу. Но он, однако, не спешил признаться, что признал ее. Вид его был все такой же настороженно-суровый, а голос грозный:

- Кто вы такая,? В чем дело?

- Это я, Тарас. Неужели не угадал? Добрый вечер!

И только после этого Волошенко смилостивился и решил узнать Алену.

- А, вот кто это! - Он опустил фонарь острием луча в землю, обрадованный тем, что посреди глухой, невеселой ночи наконец-то нашелся добрый повод пошутить, отвести душу. - Каюсь, не узнал сразу. Смотрю и думаю, что это за видение явилось перед моими очами? Вроде бы Аленушка. Но если это она, думаю, наша скромница, то почему стала такой царственной? «Это я!»… Хм! Так это ты сказала, Аленушка?

Алена засмеялась. Она отлично знала характер Волошенко: ни друга, ни недруга не пожалеет, посмеется над ним, была бы только маленькая к тому зацепка. Случись ему пожар тушить, и там, в огне, наверно, действовал бы с веселым словом, с шуткой, с прибауткой. Алена помахала рукой перед лицом Волошенко…

- Прекрати свои басни, Тарас! Не до них мне сейчас. Смолярчук на заставе?

- Прошу вас, гражданка, выбирать выражения. «Тарас»! Какой я вам Тарас, если я при исполнении служебных обязанностей! - Он резко сдвинул каблуки, приложил руку к козырьку фуражки: - Разрешите представиться во всем своем величии: дежурный по заставе рядовой Волошенко!

- Болтун ты, а не дежурный!

- Правильно, - неожиданно, широко ухмыляясь, согласился Волошенко. - Приветствую суровую товарищескую критику. - И уже другим, серьезным, деловым, тоном добавил: - Так, значит, мужем интересуешься? Смолярчук, на твое счастье, еще здесь, на заставе. Позвать?

- Позови. Скорее!

- Случилось что-нибудь?

- Ну да. Разве ты не знаешь? - Алена повернулась лицом в ту сторону, где резко снижались Карпаты и где небо раскалывали длинные, извилистые, как горные реки, молнии. - Наводнение. Тисса вышла из берегов.

- А!.. Уезжаешь на спасательные работы? Мобилизована? Хочешь проститься с мужем? Сейчас, сейчас позову твоего Андрея.

Размахивая электрическим фонарем, Волошенко хлопнул калиткой. С той стороны высокого забора донесся дробный цокот каблуков о каменные плиты, потом наступила тишина. Так было тихо, что Алена явственно слышала, как шумели в горах необыкновенно полноводные потоки, как жалобно стонали под свирепым ветром вершины деревьев, как дождевые струи барабанили о железную крышу казармы заставы, как ворчала дальняя, равнинная гроза. И вдруг все это - и горные потоки, и гроза, и шум леса, и дождь - бесследно исчезло. Ничего больше не слышала Алена. Все заглушил новый звук, донесшийся со двора заставы. Кованые каблуки быстро-быстро пересчитывали каменные плиты - одну, другую… пятую… десятую… Алена перестала дышать. Кованые каблуки стучали все быстрее и быстрее. Алена уже не могла устоять на месте. Забыв обо всем на свете и чувствуя только приближение Андрея, она рванулась ему навстречу. Калитка распахнулась, и на ее пороге вырос Андрей Смолярчук. Он так спешил к ней, что забыл накинуть на плечи плащ, а на голову надеть фуражку. Высокий, плечистый, с могучей грудью, на которой сияли, отражая молнии, ордена и медали, встревоженный, остановился он на пороге калитки. Зорко вглядываясь в лицо жены, он старался угадать по его выражению, что случилось. Волошенко не сказал ему, чем вызвано внезапное, посреди ночи, появление Алены на заставе.

Алена как зачарованная смотрела на мужа. Пройдет год, десять, тридцать лет, вся жизнь промелькнет с ее большими радостями, и все равно никогда не забудется вот этот Андрей, каким видит она его сейчас…

- Аленушка!.. - Он переступил порог калитки, протянул руки и обхватил жену за скользкие, мокрые плечи. - Ты чего? Дома что-нибудь?

- Ничего, Андрей, честное слово, ничего! - горячей скороговоркой произнесла она. Когда его руки перестали сжимать ее плечи, Алена добавила с усмешкой: - А ты, оказывается, пугливый! Вот не ожидала! Я думала, пограничник готов к любому происшествию.

«Я пограничник здесь, на границе, а дома… дома я простой смертный», - так хотел ответить Алене Смолярчук. Но только спросил:

- Что, соскучилась? Пришла проведать?

Алена оглянулась на часового. Отстранив от себя мужа, сказала с безжалостной насмешкой:

- Смотри, какой наивный муж! Не дождешься, чтобы я к тебе на заставу в такой дождь зря бегала! Пришла сейчас в виде исключения… попрощаться. - Она засмеялась, стиснула его руки, прильнула к его груди лицом: не верь, мол, не верь моим словам!

Но он все-таки поверил.

- Попрощаться? - голос его прозвучал тихо, почти испуганно.

- Ну да. Мобилизована райкомом. Уезжаю на спасательные работы. Наводнение на равнине. Видишь, вот и машины ждут меня.

И тут только Смолярчук увидел за спиной жены черную громаду грузовика и понял, зачем Алена явилась сюда в такой неурочный час. Но и поняв, он не сразу примирился с тем, что она покинет его.

- С кем же ты едешь? - растерянно спросил он.

- Да вот с ними… с моей бригадой. - Алена повернулась к машине и кивнула на черный крытый брезентовый кузов. - Нас четырнадцать человек. Я назначена бригадиром.

- А что же ты там будешь делать? Где будешь жить? И вообще, как же это так? Мне ничего не сказали, не предупредили…

Алена задорно рассмеялась:

- Не беспокойся, Андрюша! Встретишь меня в таком точно виде, в каком провожаешь. До свидания!

- Постой, Аленушка!

Он продолжал крепко держать ее руки. Он хотел, чувствовала Алена, сказать ей что-то очень важное. Алена с нетерпением ждала этих слов, а он медлил, молчал. Так и стояли они под неутихающим ливнем, прижавшись друг к другу мокрыми от дождя лицами. Подумать только, неделю или две суждено им не видеться! Через год или через пять лет расставания, возможно, будут чаще и длительнее, но все они легче перетерпятся, чем это, первое. Тяжело разлучаться именно теперь, когда до конца присмотрелись друг к другу, когда загладили все заусеницы и шершавины характеров.

…Дождь усиливался. Там, далеко на равнине, где бушевала вышедшая из берегов Тисса, не утихал гром и полыхали яркие молнии. По одубевшей брезентовой крыше грузовика стекали черные струйки. Шофер включал и выключал подфарники, заводил и глушил мотор, а Смолярчук и Алена все еще прощались.

Загремела калитка, и на ее пороге с фонарем в руках, в широченной плащ-палатке на плечах показался Волошенко:

- А, вы все еще никак не расстанетесь!

Алена засмеялась, уперлась руками в грудь мужа, пытаясь оторваться от него. Он не отпускал ее, шептал:

- Так смотри же!

Волошенко направил луч фонаря прямо на старшину:

- Товарищ муж, имейте великодушие, отпустите свою жинку на волю, а то, видите, даже неодушевленный грузовик рычит от нетерпения и ярости.

Алена, наконец, вырвалась из объятий Смолярчука, побежала к машине, размахивая дождевиком.

- До свидания, Андрей! - крикнула она, вскакивая на подножку грузовика.

Шофер отпустил педаль сцепления, дал газ, и машина резко, как застоявшийся конь, понеслась от заставы, распарывая темноту двумя длинными мечами лучей. Смолярчук, Волошенко и часовой молча смотрели вслед сигнальным огням уходящей машины, и каждый, наверно, думал о том, что нельзя пересказать словами.

- Эх!.. - воскликнул Волошенко.

Он надвинул на глаза фуражку, поскреб затылок, вздохнул и направился на заставу. Ушел и Смолярчук.

А часовой, обойдя заставу, вернулся к воротам и здесь остановился. Он посмотрел на то место, где недавно стояли Смолярчук и Алена, улыбнулся и пошел дальше…

Семь дней и ночей боролись люди с Тиссой. Ливни на восьмой день внезапно прекратились. К этому времени в горах растаял весь снег. Карпаты уже чернели и зеленели под весенним солнцем, светившим и гревшим так, будто ничего не случилось. На ясном небе от зари до зари не показывалось ни одного облачка. Вошли в свои берега и посветлели бурые воды Тиссы. Иссякали с каждым часом горные потоки. На равнинных местах обнажались каменные глыбы, занесенные сюда из ущелий Верховины. Прибрежные поля, сады, дороги и деревенские улицы были густо, как градом, покрыты речной галькой. В стальных переплетах мостов, переброшенных через Тиссу, торчали застрявшие деревья с вымытыми до бела корнями: ивы, тополя, яблони, груши, орех.

Сколько бы еще натворила бед обезумевшая Тисса, если бы люди не преградили ей путь!

Как только спасательные работы были закончены, Алена откомандировала бригаду. Через день, отчитавшись перед главным штабом по борьбе с наводнением в проделанной работе, она и сама отправилась домой. Добиралась на попутной машине.

Незабываемы закарпатские дороги тех дней! Колонна - за колонной, как журавли по весне, тянулись домой, в соседние области, грузовые машины: на Львовщину и Тернопольщину, в Дрогобыч и Станислав, в Черновицы и Кишинев. Проползли, сверкая белыми гусеницами, задрав к небу свои стрелы с ковшами, отлично поработавшие экскаваторы. Если бы не они, не были бы воздвигнуты так быстро на пути Тиссы защитные дамбы. Мощные амфибии, управляемые солдатами, пронесли по закарпатским дорогам свои огромные, цвета хаки панцыри. Сколько людей они спасли! Проплыли друг за другом китообразные понтоны, погруженные на прицепы тягачей. Неисчислимые потоки людей, машин и скота перекатились по этим упругим понтонным телам. С песнями на устах, с лопатами на плечах покидали притисскую землю батальоны пехотинцев и саперов. Какие бои они выиграли!

Несчитанные полки добровольцев со всех городов Закарпатья, Прикарпатья, восточных и юго-западных областей Украины разъезжались по домам, увозя с собой выросшую веру в то, что люди-братья непобедимы, что они могут творить чудеса, недоступные разъединенным людям.

Машина, на которой Алена добиралась домой, был тяжелый трехтонный вездеход с десятью массивными рубчатыми колесами, с буфером-тараном, с зарешеченными фарами, с букетиком первых подснежников, прикрепленным к боковому кронштейну рядом с круглым смотровым зеркалом. Этот грозно гудящий лесовоз, от которого шарахались на обочину все встречные машины, Алена остановила, подняв руку, на одном из перекрестков города Вилкок.

- Вы куда едете, товарищ водитель? - спросила Алена приветливо и чуть-чуть заискивающе, отдавая дань человеку, обладавшему счастливой возможностью доставить ее домой за два-три часа.

Водитель ответил не сразу. Он достал сигарету, помял ее темными, замасленными пальцами, чиркнул зажигалкой, пыхнул дымом. И только после этого он повернул голову к Алене и сощуренными, смеющимися, очень молодыми и очень черными, почти цыганскими глазами посмотрел на нее и в свою очередь спросил:

- А вы куда желаете ехать, товарищ пассажир?

- К Явору. Не по дороге нам?

- По дороге, - ответил водитель. - Садитесь. Милости прошу. Между прочим, нам было бы с вами по дороге, если бы вы решили ехать даже на Луну или на Марс, - веселой скороговоркой добавил он, распахивая дверцу кабины.

Последние слова водителя поколебали твердую решимость Алены быть дома как можно скорее. Она перестала улыбаться, насупила брови и отступила от лесовоза на обочину дороги. Нет, Алене не по дороге с таким уж очень любезным шофером. Пусть один едет, а она подождет другую попутную машину.

Шофер между тем, будто не замечая перемены в пассажирке, услужливо смахивал фуражкой пыль с пружинного сиденья и продолжал:

- Каждому человеку теперь по дороге с вами, товарищ спасатель. Вы ведь боролись с наводнением, спасали утопающих и терпящих бедствие. Не ошибся?

Произнеся все это, водитель так хорошо посмотрел на Алену, так дружески улыбнулся, что ей стало стыдно, и она поспешила загладить свою вину: ответила ему щедрой, приветливой улыбкой:

- Рыбак рыбака видит издалека. Вы тоже спасатель? Не ошиблась?

- В самую точку угодили. Тысячу сто человек перевез из затопляемых районов в безопасные места. Тысяча сто сердец будут всю жизнь вспоминать меня добрым словом, желать здоровья и счастья. Садитесь скорее, не теряйте времени! - властным голосом сказал водитель.

Алена решительно расположилась в кабине рядом с шофером:

- Большое вам спасибо! Если бы вы знали, как я спешу домой!

- Пока еще не за что благодарить, товарищ… не знаю, как вас звать-величать. Путь у нас дальний: могу доставить вас на место в целости и сохранности, могу и против своей воли, конечно, без всякого умысла, в тартарары загнать.

- А вы постарайтесь ехать по своей воле, без всяких случайностей. Можно так?

- Что ж, надо постараться. - Он надвинул кепку на глаза, энергично кивнул. - Хорошо, доставлю вас, как доставил бы родную маму или… невесту. Как вас прикажете звать-величать?..

- Алена… Алена Ивановна Смолярчук. А вас… как ваша фамилия?

- Очень приятно познакомиться, Алена Ивановна. А меня зовут… - Он помолчал, усмехаясь. - Меня хоть горшком зовите, только в печь не сажайте.

Алена засмеялась. Чрезмерная смешливость была ее давним грехом. Стоило ей услышать мало-мальски веселое слово, стоило какому-нибудь доморощенному артисту состроить забавную гримасу, как Алена разражалась искренним, долго не умолкающим смехом. Из-за смешливости иногда проистекали разного рода досадные недоразумения: при первом знакомстве Алену часто принимали за легкомысленную хохотушку. С бездумной простушкой все дозволено! Но как только недальновидные собеседники Алены пытались реализовать свое убеждение на практике, они получали такой отпор, что долго потом смущенно улыбались, качали головой: «Как ошибся! А ведь с первого взгляда казалась такой доступной». Подобные недоразумения были неприятны и Алене. Тем более, что она всегда считала виновницей этих недоразумений себя. Если бы сразу вела себя серьезно, если бы не хохотала от каждого веселого пустяка, никому бы, наверно, и в голову не пришло покушаться на нее. Алена много раз давала себе слово держаться с малознакомыми людьми, особенно с мужчинами, важно-холодно и всегда его нарушала.

Любуясь своей пассажиркой, водитель сказал:

- Опасный у вас смех, Алена Ивановна. Такой смех снится тем, кто мечтает о любви. Мне вот, например.

Алена не ожидала, что ее попутчик окажется таким речистым. В его больших черных глазах, красиво подчеркнутых густыми бровями и затененных мохнатыми тяжелыми ресницами, светились пытливый ум и большое любопытство. Лицо его, запыленное, измученное бессонницей, небритое, все-таки было красивым. Во внешнем его облике прежде всего бросалась в глаза опрятность. Кепка на голове старая, замасленная, с уродливо торчащим, как вороний клюв, козырьком, но волосы под ней чистые, тщательно зачесанные. Тесный потертый пиджак и клетчатая фланелевая рубашка обтягивали широкие плечи, но зато из-под обтрепанного рукава верхней рубашки виднелась пушистая кромка свежего трикотажного белья. Грязные руки уверенно и умело действуют рулем и рычагом переключения скоростей, но на ладонях нет мозолей, и ногти на пальцах аккуратно обрезаны.

Все это увидела Алена по своей привычке пристально вглядываться в людей, замечать в них такое, что подчас бывает незаметно другим.

Водитель закрыл глаза и с печальным выражением лица покачал красивой головой:

- Увы и ах! Не успел я, Алена Ивановна, несмотря на свои тридцать с гаком, испытать любовное счастье, оттого и боюсь вашего смеха. - Он достал из кармана пиджака «Верховину» и губами вытащил сигарету из пачки. Закурив, строго покосился на свою спутницу. - Сколько вам лет?

- Двадцать три исполнилось.

- Ну, а как вы насчет любви… мечтаете?

Алена сказала, что у нее нет нужды в такой мечте, ибо уже любит. Мужа любит. Водитель был огорчен, но не потерял к ней прежнего интереса.

- Вот оно что! Значит вы, Алена Ивановна, замужняя женщина! - проговорил он с деланным шутливым разочарованием. - Если бы знал такой прискорбный факт раньше, не посадил бы вас рядом с собой.

- Я могу исправить вашу ошибку. Остановите машину.

Шофер махнул рукой.

- Время - деньги. Остановка дорого обойдется. Сидите уж, хоть вы и замужняя. Значит, к родному мужу спешите? И долго вы с ним не виделись?

Перед лицом водителя возникло семь Алениных пальцев: пять на левой руке и два на правой.

- Семь месяцев?

Алена отрицательно покачала головой.

- Семь недель?

- Семь дней и ночей! - засмеялась Алена.

- О, полная неделя? И как же муж отпустил вас на такой срок?

- Попробовал бы не отпустить! - усмехнулась Алена.

Водитель бросил руль, замахал на Алену обеими руками, состроил такую гримасу, будто хлебнул какой-то горькой-прегорькой отравы:

- Нет, Алена, уже не завидую твоему мужу! Не по моему вкусу он выбрал себе жену. Знаешь, о какой я супруге мечтаю? Если я, предположим, скажу: «Маруся, пойдем или не пойдем сегодня в кино?», так она должна ответить: «Как хочешь, милый». Если я в другой раз спрошу у нее: «Маруся, имею я право сегодня один пойти в кино?», она должна, не поднимая очей, ответить: «Как хочешь, милый».

- Вот почему вы до сих пор только мечтаете о любви!

Алена засмеялась, и опять она показалась совсем-совсем доступной, бездумной простушкой.

Водитель смело любовался ею, раздумывая, поцеловать сидящую рядом красавицу сейчас или потом, когда подвернется на дороге более удобное местечко.

Алена поняла это, догадалась, перестала смеяться и молча затаилась в углу кабины. На лице ее появилось крайне строгое, на какое только она была способна, выражение.

Уловка Алены не возымела своего должного действия. Водитель усмехнулся. «Ломается, - решил он. - Набивает себе цену. Что ж, поломаемся и мы». Он отвернулся от Алены, уставился на дорогу и не сводил с нее глаз. Выражение его лица стало обиженно-высокомерным, насмешливо-презрительным.

Эта маска на лице шофера вполне устраивала Алену. Постепенно она успокоилась и все приветливее поглядывала за окно, на последние километры равнинной земли. Скоро, вон за той красной громадой лесхимзавода, за стальным железнодорожным мостом через Тиссу начнется край Алены - родная Яворщина.

Некоторое время ехали молча по дороге, обсаженной яблонями. Было далеко видно вперед - на добрых два километра. Алена откинулась на спинку сиденья и наслаждалась полным душевным покоем, давно не испытываемым отдыхом, улыбаясь своим мыслям. Часа через два она, наконец, будет дома, обнимет отца и поцелует Андрея. Как они оба обрадуются ей, как воскликнут в один голос: «Приехала, приехала!» Андрей зажмет ее голову своими широкими шершавыми ладонями, поцелует в губы, оторвет ее от пола, подбросит кверху, поймает и прижмет к груди.

- Что приуныла, молодуха? - развязно спросил водитель.

Ему надоело молчать и ждать.

Алена с неохотой оторвалась от своих мыслей, деланно сонными глазами повела на шофера и томно, будто борясь с дремотой, проговорила:

- Спать хочу! Неделю не спала по-человечески.

Через несколько секунд она поникла головой, закрыла глаза, якобы задремала. На самом же деле она бодрствовала, была настороже: в щелку неплотно прикрытых век зорко следила за опасным настырным спутником.

Проехали километров пять. Шофер, не давая воли рукам, вел себя смирно и чинно, а потом ему стало совсем не до нежностей, потом произошло такое, что сразу затмило все женские страхи и «военные» хитрости Алены.

Машина шла по узкой долине, вернее, по просторному ущелью, вдоль берега Тиссы, навстречу ее течению, бок о бок с государственной границей: протяни руку - и ты коснешься подстриженной вершины легкой камышовой изгороди, обозначающей линию запретной пограничной зоны.

За небольшим населенным пунктом граница круто, под прямым углом от Тиссы, заворачивала в горы и уходила на Полонины, извиваясь по главным карпатским хребтам. Здесь, у выхода из пограничного района, был расположен контрольно-пропускной пункт. Все закарпатские шоферы, зная о его существовании, еще на дальних полету пах к нему снижали скорость, не ожидая, пока шлагбаум перекроет дорогу.

Лесовоз на полной скорости выскочил из поселка и так же помчался дальше, хотя до контрольно-пропускного пункта уже оставалось едва ли двести метров. Милиционер, стоявший у поднятого шлагбаума, встревоженно смотрел на приближающуюся машину. Поняв, что она не намерена остановиться, он потянул веревку, перекрыл дорогу массивным полосатым брусом.

Ожидая резкого торможения лесовоза, Алена уперлась ногами в деревянные откосы, отгораживающие мотор от водительской кабины, и в то же время она инстинктивно из-под пушистых своих ресниц посмотрела на водителя. Лицо его уже не было ни добродушным, ни приветливым, ни высокомерно-насмешливым. Оно было страшным: на судорожно вздрагивающих щеках выступили белые, как бы соляные пятна, губы закушены, в глазах злобная решимость. Алену поразила такая перемена ее спутника. Чем она вызвана? Через мгновение ей пришлось еще больше поразиться. Она увидела, как правая рука шофера стремительно опустилась в карман пиджака и наполовину вытащила оттуда большой пистолет вороненой стали с рубчатой, косо поставленной рукояткой. «Что он делает? Зачем?» - подумала Алена. И тут же до ее сознания дошел тайный смысл этого самозащитного движения шофера. Только человек с нечистой совестью, чужой, враг, готовый убивать всякого, кто станет на его дороге, может так инстинктивно, потеряв над собой контроль, рвануться к оружию.

Шофер опустил пистолет на место, отдернул руку от кармана и, встревоженно покосившись на клюющую носом, якобы дремлющую Алену, резко нажал на тормозную педаль. Милиционер, не ожидая, пока машина остановится, вдруг почему-то махнул рукой, крикнул:

- Обознался! Следуй дальше!

Алена хотела крикнуть: «Постойте!», хотела выскочить из кабины, но милиционер уже поднял шлагбаум, и лесовоз рванулся вперед. Набрав скорость, он помчался по дороге вдоль Тиссы. «Что же делать?» - попрежнему не открывая глаз, лихорадочно размышляла Алена. Впереди, на Верховине, на перевалах, уже нет ни пограничных, ни милицейских постов. Никто больше не остановит лесовоз. А что, если…

Алена осторожно из-под полуопущенных век покосилась на чуть оттопыренный карман водительского пиджака, прицеливаясь, рассчитывая, нельзя ли овладеть пистолетом так, чтобы этого не заметил шофер. Нет, нельзя: сразу почувствует, как только она полезет в карман. Какой же выход? Надо как-то отвлечь его внимание и, воспользовавшись этим, вырвать пистолет из кармана и сразу, молча, без всякого предупреждения, стрелять.

Только так. Если же она этого не сделает, если у нее не хватит решимости выстрелить, то это сделает он, отняв у нее пистолет. «Выстрелю», - решила Алена.

Алена осторожно, сантиметр за сантиметром подвигалась к водителю. Он ничего не замечал, сосредоточенно глядя на дорогу. Алена тихонько, будто во сне, склонилась в его сторону. И когда она уже почти продвинулась к нему, когда подготовилась вырвать пистолет из кармана шофера, сильная рука сжала ее плечо и послышался насмешливый голос:

- Нос разобьешь, Алена Ивановна. Проснись!

Алена вынуждена была выпрямиться, встряхнуть головой и мило улыбнуться. Теперь в ее руках оставалось только одно оружие - хитрость.

- Извиняюсь. Угостите сигаретой, товарищ «Горшок», а то опять засну.

Она так нервничала, что теперь даже сигарета, одного запаха которой она всю жизнь не переносила, не вызывала у нее отвращения. Уж если притворяться, так притворяться до конца! Алена мужественно дымила вонючей сигаретой, сквозь дым поглядывая на своего спутника. Но и этого ей показалось мало, чтобы усыпить его настороженность.

- А тебе, Алена, к лицу сигарета, - сказал водитель. - Давно куришь?

- С тех пор как вышла замуж. Муж приучил.

- А водку он приучил тебя пить?

Ужасаясь в душе тому, как чудовищно наговаривает на себя, Алена сказала:

- Водку я давно, еще до замужества, освоила.

- Так, может быть, выпьем? У меня есть.

- Нет, я уж потерплю. Дома водка лучше пьется. Заедем к нам - угощу.

План Алены был прост: завлечь «Горшка» в свой дом и, улучив момент, вызвать пограничников.

Темнело, когда громоздкий лесовоз осторожно, чтобы не свалить и не смять жидковатую ограду, с трудом протиснулся через узкие ворота и, сдержанно урча мощным мотором, въехал во двор Дударя.

Отец Алены стоял на деревянном крылечке дома и, заложив руки в карманы своей старенькой кожаной куртки, дымя обугленной трубкой, с которой он никогда не расставался, с мрачным недоумением смотрел на нежданного и непрошенного гостя. Но, увидев выскочившую из кабины грузовика Алену, он сразу повеселел, оживился. Подняв над головой зеленую выгоревшую шляпу, улыбаясь, торопливо засеменил навстречу дочери.

Обнимая отца, Алена успела ему шепнуть три слова: «Сообщи на заставу». Он не понял, что она сказала. Но, предупрежденный взглядом Алены, не переспросил. Она не стала рисковать и ничего больше не сказала ему, ожидая более удобной минуты.

Выдержка - далеко не последнее качество храброго и бдительного человека. Алена училась бдительности, храбрости и выдержке не по книгам, не по рассказам пришлых бывалых людей, действующих где-то там, в героическом далеке. Жизнь на границе, ежедневное общение с пограничниками и, наконец, то важнейшее обстоятельство, что она стала женой Андрея Смолярчука, задержавшего и обезвредившего сорок нарушителей границы, - все это выковало из нее бесстрашного солдата границы, надежно охраняющего тыл заставы и подступы к ней.

- Ты еще не спишь, тато? Удивительно, - смеясь, воскликнула Алена. Обернувшись к шоферу, стоявшему от - нее в двух шагах, она сказала: - Это… это… - остановилась, лукаво улыбаясь, - мой друг и приятель. Зови его Горшком, но только в печь не сажай.

«Горшок» протянул леснику руку, отрекомендовался:

- Козловский. Не брат, и не сват, и даже не родственник знаменитого артиста. Просто так… Козловский.

Иван Васильевич пожал руку гостю и с радушием приветливого хозяина повел его в дом, показал умывальник, стоявший в прихожей, подал мыло, полотенце.

- Умывайтесь, а мы сейчас с дочкой ужин состряпаем. Ночевать у нас останетесь?

- У нас, тато, у нас! - донесся голос Алены. - Ты иди ложись, я сама с ужином управлюсь. Нет, постой: спустись в подвал и достань плетенку с прошлогодним вином.

- Хорошо, иду.

Иван Васильевич долил рукомойник водой, набросил на плечи гостя расшитый красными петухами полотняный рушник и, шлепая по рассохшимся, скрипучим половицам разношенными башмаками, неторопливо удалился.

В соседней комнате его ждала Алена - большеглазая, бледная и решительная:

- Тато, это чужой человек. Вооружен. Предупреди Андрея.

Прост, естествен был старик в обращении с «Ковчегом». Ни взглядом, ни движением, ни голосом - ничем он не выдал своего глубокого беспокойства, вызванного странным появлением «друга Алены», тем не менее «Ковчег» пытливо посмотрел в сторону Дударя, когда тот выходил из прихожей. В самом ли деле так добродушен старик? В подвал он пойдет или в другое место?

Никому не доверяя, всего боясь, всегда готовый встретить в самом сердечном человеке своего смертельного врага, чувствуя себя на советской земле чужим, «Ковчег» не мог не быть настороже даже здесь, где его так радушно приняли. Как только закрылась за Дударем дверь, «Ковчег» бесшумно подскочил к ней и замер прислушиваясь. Но даже его чуткое, давно натренированное ухо не уловило слов Алены, сказанных «пограничным шепотом». Ничего не понял «Ковчег» и все-таки встревожился. Почему вдруг шепот? Что Алена сказала отцу? Не послала ли она его в милицию или к пограничникам?

«Ковчег» нащупал в кармане пистолет и распахнул дверь. Но отец и дочь уже спокойно стояли посреди комнаты, развертывая большую холщовую скатерть и готовясь накрыть стол. «Фу, дурак! Чуть на рожон не попер со страху», - усмехнулся «Ковчег» и вытащил руку из кармана.

- Спасибо, - сказал он вслух, - освежился на славу! Папаша, где же вино?

- Иду, иду!

Иван Васильевич взял фонарь, зажег свечу и старческой походкой побрел к выходу. «Ковчег» дымил сигаретой, с улыбкой смотрел на раскрасневшуюся Алену, домовито снующую по комнате с тарелками и стаканами от буфета к столу, но сам он был не здесь, а там, около лесника. Вот старик зашаркал своими разношенными башмаками по прихожей, вот неторопливо, осторожно, со ступеньки на ступеньку начал спускаться по деревянной лестнице крыльца. «Ковчег» тихо, незаметно для Алены, перевел дыхание. Все, кажется, в порядке. Разве так шел бы Дударь, если б спешил к пограничникам?

- Далеко у вас подвал? - спросил он на всякий случай, чтобы окончательно успокоиться.

- Во дворе. А что? - Алена с веселым упреком посмотрела на гостя: - Не терпится выпить? Товарищ Козловский, вы рыбу, вяленую, случаем, не любите? - неожиданно став серьезной, спросила она.

- Полюблю, если есть.

- Есть. Я сейчас.

Алена зажгла свечу и, неся ее впереди себя, легкой своей походкой, не оглядываясь, пошла к двери.

«Ковчег» снова насторожился. Нет, он ни на шаг не отпустит от себя эту кралю. Хоть она и простушка с виду, но кто знает, что у нее в голове!

- Ты куда, Аленушка?

- За рыбой.

- А где она у тебя?

Алена подняла лицо к потолку.

- На втором этаже.

- Я пойду с тобой! - Он взял свечу и, прикрывая ее ладонью, пошел за Аленой.

Они поднялись на второй этаж по узкой скрипучей лестнице и, пройдя крошечный коридорчик, вошли в просторную мансарду с низкой стеклянной дверью, за которой на веревке, на фоне звездного неба, висели распяленные лещи.

- Это что такое? - шумно изумился гость, оглядывая мансарду. - Куда я попал?

- Угадайте! Сроду не отгадаете.

Алена открыла дверь на балкон, сняла две крупные рыбины.

Гость тем временем, держа свечу высоко над головой, осматривал мансарду. Большую ее часть занимал верстак, заваленный столярными поделками, плотничным и для резьбы по дереву инструментом. На глухой стене висели две трембиты. Они были так давно сделаны, столько послужили людям, что потемнели. Это была не чернота дряхлости, а благородная печать долголетия. В мастерской еще много было всякой всячины. Тут Иван Васильевич чинил ружья окрестным охотникам, снаряжал для себя патроны, делал дробь и пули, способные свалить старого кабана и медведя, вырезал из выдержанного дерева жбаны, шкатулки, футляры для часов, колдовал днями и ночами над громовицей: создавал пастушьи трембиты, наделял их силой звука, способной потрясти горы. Не было во всем Закарпатье лучшего мастера трембит, чем Иван Васильевич Дударь. Ни один пастух не осмелился утверждать, что он способен заиграть на трембите лучше или хотя бы так, как Иван Васильевич. Больше сорока лет дул в свою трубу трембитный мастер и всегда выдувал одну и ту же мелодию - солнечную, весеннюю, праздничную, которая звучит один раз в году, в дни неповторяемого «веснования», когда начинается «ход на Половины», в дни, когда верховинцы наряжаются в лучшие свои одежды и гонят на альпийские луга маржину - овец, коров, коз, жеребят.

И дочь свою Алену Иван Васильевич научил выдувать из трембиты только одну эту песню, славящую весну.

- Ну, угадали? - Алена вернулась в мансарду, но дверь на балкон оставила открытой.

- Угадал. Твой отец делает трембиты.

- Правильно, делает трембиты. Да еще какие! Вот послушай.

И Алена так быстро сняла со стены одну трембиту, так молниеносно вскинула ее над головой грозным раструбом в сторону открытой балконной двери и звездного неба, что «Ковчег» не успел даже пошевелиться, слово произнести. Зажмурившись, во всю силу своих молодых легких трубила Алена, призывая на помощь пограничников, всех отважных верховинцев и прежде всего мужа, Андрея Смолярчука. Он в первые же дни их совместной жизни, уходя ночью на заставу, сказал Алене: «Не нравится мне твоя лесная избешка: на отшибе стоит…» Алена ответила ему с улыбкой, шутя: «Я позову тебя трембитой, если мне будет плохо». Он с радостью и всерьез подхватил ее слова: «Правильно! В случае чего труби и труби во всю ивановскую!»

И вот она трубила. Как никогда, звучно гремела пастушья трембита, сделанная из громовицы. По всем яворским горам и долам, проникая во все колыбы лесорубов, катится ее гром. Дребезжали стекла в окнах и балконной двери. Вибрировал железный инструмент на верстаке. Расплескивалась вода в ковшике. Звуковые волны перекатывались по бревенчатым стенам, по пихтовым доскам пола. Тряслись щеки у «Ковчега», расширялись и расширялись зрачки.

- Да ты что… что ты? - заикаясь, с перекошенным от ужаса лицом закричал «Ковчег», хватая трембиту и отдирая ее от губ Алены. Рука его, опущенная в карман пиджака, сжимала пистолет, готовая надавить на спусковой крючок и выпустить в молодую женщину все девять пуль.

Если бы Алена не улыбнулась в это мгновение беспечно и простодушно, если бы она не взъерошила волосы на голове «Ковчега», не видать бы ей белого света.

- Чего ты испугался, товарищ Козловский? - искренне удивилась она.

- Да я не испугался, а просто так… оглушила… - «Ковчег» достал дрожащими руками сигареты, прикурил от свечи. - Всю Верховину разбудила!

- Не бойся, верховинцы умеют крепко спать. Пойдем.

Они спускались вниз; она шла впереди, а он со свечой - позади. Вернулись в ту комнату, где был накрыт к ужину стол. Тарелки, стаканы, вилки, ножи, закуски на месте, а вина до сих пор нет.

- Где же отец? - «Ковчег» откровенно подозрительно посмотрел на хозяйку.

- И правда, где же это он? - Я сейчас… - Алена стремительно, пожалуй, слишком стремительно направилась к двери. Выдержка, так верно и долго служившая Алене, вдруг изменила ей.

- Постой! - приказал «Ковчег».

Алена не остановилась и не оглянулась. Она побежала. «Ковчег» бросился ей наперерез. Она поняла, что сейчас, сию секунду он схватит ее, сомнет, растопчет, задушит. Нет как будто уже никакого спасения Алене. Есть! Вот оно - громоздкий, вырезанный из мореного дуба, каменно-массивный, старый-престарый стол. Алена подскочила к нему и с бешеной силой, которая до сих пор никогда не просыпалась в ней, опрокинула его и бросила к ногам врага. «Ковчег» чуть-чуть замешкался перед этим неожиданным препятствием. Алене этого было достаточно, она успела выскочить в прихожую и устремилась к наружной двери. «Ковчег» бежал за ней следом, он швырнул ей вдогонку тяжелый табурет, потом выстрелил, а она мчалась вперед. Подбежав к двери, она толкнула ее плечом, выскочила на крылечко, перемахнула через перила.

Родная верховинская земля была под ногами Алены, родное карпатское небо сияло вечерними звездами над ее головой, плотная горная темнота обступала ее со всех сторон, густой лес призывал ее к себе, обещая надежный приют под своим гигантским добрым крылом.

Через несколько минут к дому лесника примчался Смолярчук. Его сопровождали Тюльпанов и Витязь.