Ночевал Кларк в вокзальной гостинице. Утром он помылся в душевой, позавтракал и отправился в город устраивать свои дела.

Первым, кого решил атаковать Кларк, был яворский военком, майор Пирожниченко. С его помощью он собирался пустить корни в яворскую почву. Поскольку Кларк в школе специализировался по диверсиям на горных железных дорогах, его интересовал яворский узел. Он был уверен, что создаст здесь мощный кулак, способный в случае войны вывести из строя важнейшие сооружения — тоннели, мосты.

Некоторые коллеги Кларка, менее чем он подготовленные к тайной жизни, неуверенные в себе, попадая в Советский Союз, ползли проторённой дорожкой: искали себе убежища у людей, чьё прошлое или настоящее внушало или могло внушить подозрение советским властям. Этим самым недальновидные работники обрекали себя на закономерный провал в будущем. Нет, Кларк избрал другой путь. Имея возможность скрыться после перехода границы на квартире какого-нибудь старого агента американской разведки, вроде Дзюбы, он предпочёл пойти на вокзал, контролируемый пограничными патрулями и железнодорожной охраной. С такими документами, как у него, полагал Кларк, с такими внешними данными и с такой выучкой ему не следует прятаться по закоулкам. Чем смелее он будет действовать, тем меньше вызовет подозрений. Кларк отлично знал, что его появление в пограничной зоне связано с определённым риском. Какие бы меры предосторожности он ни принял, всё равно те, кому это положено знать, установят достоверно, с точностью до одного часа, когда ты прибыл сюда, откуда, с какой целью и т. д. Значит, надо не прятаться, а действовать решительно, дерзко.

Предстоящая встреча с военкомом Пирожниченко была первой ступенью той большой лестницы, на которую собирался взобраться Кларк.

Майор Пирожниченко, конечно, и не подозревал, какую роль должен сыграть в судьбе Кларка. Он, разумеется, вознегодовал бы, узнав о намерениях Кларка. Майор Пирожниченко за всю свою жизнь не сделал ничего такого, что запятнало бы его честь, дало бы повод иностранным разведчикам прицепиться к нему, шантажировать. Короче говоря, майор до сих пор, до появления на его пути Кларка, жил спокойно, безмятежно, без всяких угрызений совести, не нарушая долга ни перед Родиной, ни перед семьёй и друзьями. И так он собирался прожить до конца дней своих.

Не зная биографии того, к кому направлялся, его характера, его привычек и наклонностей, Кларк тем не менее твёрдо рассчитывал на успех.

Живя в первые годы второй мировой войны в СССР, он тщательно изучал образ жизни, характеры и национальные особенности русских людей. Целыми днями, скромно одетый, тихий и незаметный, он толкался по продовольственным магазинам, в фойе кинотеатров, по рынкам, стоял в очередях, гулял в парке культуры и отдыха, не пропускал ни одного футбольного матча, читал и перечитывал все новые романы и повести. На правах представителя союзной державы ему приходилось общаться с военными людьми, деятелями науки, культуры и искусства. Впоследствии, основываясь на этих своих наблюдениях, он написал сочинение, озаглавив его: «Тайные ключи к сердцам советских людей». Начальство Кларка одобрило его исследование и поставило ему задачу: подкрепить теорию практикой.

В исследовании «Тайные ключи к сердцам советских людей» двести миллионов советских граждан разделялись на несколько больших групп: рабочие, колхозники, военные, интеллигенция, техническая и художественная, то есть представители искусств и литературы, домохозяйки, молодые девушки, юноши, руководящие партработники и т. д. Характеризуя ту или иную группу, Кларк пытался давать рецепты, какими средствами разведчик может завоевать в этой среде доверие.

Вот что писал Кларк о советских людях, объединённых им в группу военных:

«Это наиболее твердокаменные, одетые в непробиваемую броню бдительности объекты. Они осторожны в своих отношениях с новым для них человеком. Они прячут все свои тайны за семью замками. Они в подавляющей массе безупречно честны, преданны и прочее и прочее. Они любят своё оружие, гордятся им, берегут его, как зеницу ока. Они перед всем миром продемонстрировали на полях сражений свою храбрость, своё презрение к смерти, свою талантливость.

Дурак тот, кто пробует атаковать эту группу в лоб. Этих людей надо пытаться завоёвывать обходным манёвром.

Уязвимые места советских военных можно нащупать, только серьёзно изучив их достоинства. Это парадоксально, но это факт.

Военный любит своё оружие — играй на этой струне. Он дорожит своим боевым прошлым, заслугами, орденами — попробуй эту законную гордость замутить лестью. Как ни высоко с официальной точки зрения оценены фронтовые заслуги того или иного военного, ему может польстить и твоё признание.

Помни твёрдо: фронтовик любит вспоминать своё военное прошлое. Если ты хочешь расположить его к себе внимательно, с восторгом слушай его рассказы. Беспрестанно подливай масла в огонь. Меняй в некоторых местах восхищение на зависть. Вздыхай с сожалением в знак того, что ты человек незаметный по сравнению с рассказчиком. Боже тебя упаси от соблазна воспользоваться установившейся близостью и начать задавать вопросы. Довольствуйся тем, что тебе расскажут, и не вытягивай никаких сведений с помощью вопросов. Тебе разрешаются только такие реплики, которые бы побуждали твоего собеседника продолжать рассказ».

«Я, Иван Белограй, прошедший от Сталинграда до Берлина, я, поливший своей кровью и потом этот великий путь, я, Иван Белограй, военный до мозга костей, я, дурак этакий, демобилизовался, в чём теперь горько раскаиваюсь».

С такими мыслями, ясно отражавшимися на лице, постучал Кларк в кабинет военкома, нажал ручку двери, осторожно, но вместе с тем и без лишней скромности распахнул её и отчётливо, во всю звонкую силу своего голоса, не переступая порога, гаркнул:

— Разрешите, товарищ майор?

Военком сидел в своём кресле, у письменного стела с выдвинутым ящиком, который ему служил, буфетной стойкой, и завтракал. Кларк, умеющий видеть многое, что недоступно простому глазу, сразу оценил драматизм своего положения. Во-первых, он понял, что появился в то самое мгновение, когда майор, отрезав пластинку домашнего сала, положив его на хлеб и накрыв половинкой огурца, собирался завтракать. Во-вторых, он понял, что майор раздосадован его, Кларка, несвоевременным появлением. В-третьих, ему стало ясно, что он должен немедленно и под самым благовидным предлогом отступить.

— Приятного аппетита, — Кларк позволил себе сдержанно улыбнуться, разумеется, без малейшей тени угодничества. — Виноват, товарищ майор, помешал. Разрешите удалиться? — И, не дожидаясь ответа, он приложил руку к козырьку фуражки и лихо повернулся кругом,

— Постой! — раздался ему вслед властный, но не лишённый покровительственного оттенка голос майора.

Майор Пирожниченко ещё хмурился, ещё не исчезла с его лица досада, но глаза смотрели доброжелательно. И они, эти глаза, спрашивали: — «Откуда ты взялся, такой пригожий да хороший? Почему ты, военный с ног до головы, без погон?»

— Я вас слушаю, товарищ майор! — проговорил Кларк, вернувшись в кабинет (дверь он не забыл закрыть) и остановившись на почтительном расстоянии от военкома.

У военкома была массивная, круглая, начисто голая голова, шишковатый лоб и широкий мясистый нос. На новеньком, отутюженном, с аккуратно — подшитым воротничком мундире — орденские планки, расположенные в строгой симметрии.

Над головой майора висела карта Закарпатья. На ней, как догадался Кларк, был изображён путь подразделения Пирожниченко, проделанный в период освобождения Закарпатья: маленькими алыми флажками была утыкана почти вся горная долина Тиссы.

Несколько секунд понадобилось Кларку для того, чтобы он дал себе полный отчёт в том, что перед ним сидит старый служака, прошедший нелёгкий путь от солдата до майора. Оттого так дороги ему его майорские звёзды, оттого столько радости доставила ему робкая почтительность демобилизованного старшины.

— Ну, чего ты испугался? — спросил майор и добродушно усмехнулся. — Разве я совершаю что-нибудь непотребное? Видишь, завтракаю, — он щёлкнул ногтем по стаканчику. — И молочко пью. Фронтовик? — пережёвывая кусок, спросил майор.

— Так точно! — Кларк весело и преданно посмотрел на военкома. — Сталинградец. Гвардеец Иван Фёдорович Белограй. Демобилизованный. Старшина. Служил в Берлине.

Он шагнул к столу, выложил военный билет, пропуск в пограничную зону. Военком внимательно просмотрел все документы.

— Почему демобилизовался?

Бывший старшина опустил голову и, глядя себе под ноги, сказал:

— Срок службы кончился, товарищ майор. И потом… сердечная причина.

— Понятно. Влюбился? На семейную жизнь потянуло?

— Так точно, товарищ майор.

— Твоя невеста, конечно, проживает на территории моего округа?

Демобилизованный старшина радостно закивал.

Военкому всё больше и больше нравилась навязанная ему роли отгадчика, и он продолжал:

— Если не ошибаюсь, ты хочешь поселиться на закарпатской земле и пустить в неё свои корни?

— Так точно, товарищ майор! — опять по-военному чётко, сдержанно, почтительно ответил Белограй. — В Отечественной сроднился я с этой землёй, кровь за неё пролил.

— Ты воевал в Закарпатье? В каких частях?

— В гвардейском корпусе генерала Гастиловича.

— Ну? — радостно воскликнул майор.

— Да. — Кларк кивнул на карту, утыканную флажками. — Весь этот путь проделал: где ползком, где на карачках, где бегом. От Яблоницкого перевала до Марморошской котловины. — Он назвал полк, в котором служил Белограй.

— Вот так встреча! Мы ж с тобой земляки. Однополчане. Я командовал батальоном. — Майор уже совсем ласково посмотрел на бывшего старшину. — Ну, для земляка, как говорится, и серёжку из ушка. Вне всякой очереди дадим квартиру, в Яворе пропишем и устроим на работу. Куда хочешь пойти: на мелькомбинат, мебельную фабрику, дортранс, в железнодорожное депо?

Белограй пожал плечами и развёл руки в стороны.

— Знаете, товарищ майор, мне всё равно: везде буду работать так, чтобы оправдать рекомендацию.

— Советую выбрать депо. Поступишь кочегаром или слесарем, а через год-два будешь машинистом паровоза.

— Есть, товарищ майор, выбрать железнодорожное депо! — Белограй козырнул и благодарно улыбнулся.

Чтобы полностью убедить товарища по оружию в своем к нему сердечном расположении, военком спросил:

— Невеста подходящая? Не стыдно будет с ней на улицу показаться?

Это был долгожданный вопрос, и Кларк, втайне радуясь своей выдержке и логической последовательности поведения, достал бумажник, извлёк из него все газетные и журнальные фотографии Терезии, любовно наклеенные на картон.

— Постой, голубе!… — остановил его военком, — так это же наша Терезия. Терезия Симак. Герой Социалистического Труда. Хороша дивчина! Ну, брат, высоко ты залетел.

Белограй вздохнул, покачал головой.

— В мечтах, товарищ майор, я, конечно, высоко взлетел, а вот… неизвестно, где сесть придется, может быть, в самую лужу.

— Значит, ещё не сговорились?

— Нет, товарищ майор. Она ещё даже не знает, что я…

— Что ты жениться на ней хочешь? — подхватил военком и захохотал. — Вот так жених!

— Опоздал я, товарищ майор, женихаться. Эх, каким я был в сорок четвёртом. Вот!

Кларк достал аккуратно сложенный, пожелтевший от времени, потёртый на изгибах газетный листок размером многотиражки. Военком увидел хорошо ему известную армейскую газету, которую каждый день читал на фронте. На первой странице была напечатана большая статья, озаглавленная: «Подвиг гвардейца Ивана Белограя». Тут же был помещён и снимок героя; белозубая улыбка, из-под шапки выбивается тяжёлый чуб, на шее ремень автомата, грудь в орденах и медалях.

Эта фальшивка была в своё время изготовлена в американской типографии и вручена Кларку как особо охранная грамота.

— Вот, товарищ майор, каким я был когда-то, в дни своей молодости. Да! — Иван Белограй вздохнул. — Что было, то сплыло.

— Хорррош гвардеец! — Майор, близоруко щурясь, рассматривал изображение Кларка. — Да и теперь не хуже. Можешь не вздыхать.

— Что вы, товарищ майор, — демобилизованный старшина скромно потупился. — Укатали сивку крутые горки,

— Ну, ну, не прибедняйся. Не зря же ты Терезии приглянулся.

— Так уж и приглянулся!

Кларк положил на край стола кисть правой руки. Военкому сразу же бросилась в глаза вытатуированная на обратной стороне его ладони надпись: «Терезия».

— Как же это так, голубе: не сговорившись с Терезией, клеймишь себя навек её именем?

— Не знаю, товарищ майор, по глупости, наверное. — Кларк, делая вид, что смутился, закрыл татуировку рукавом.

Майор Пирожниченко, посмеявшись, позвонил начальнику яворского железнодорожного депо инженеру Мазепе, своему приятелю и постоянному спутнику в охотничьих походах, и попросил его «быстренько и аккуратно, на что ты великий мастер, устроить на работу паровозным слесарем героя Отечественной войны Ивана Фёдоровича Белограя». Тут же, в присутствии демобилизованного старшины, Пирожниченко позвонил другому своему приятелю, начальнику яворской милиции, и попросил его прописать на постоянное жительство «товарища Белограя, демобилизованного старшину, моего однополчанина, заслуженного гвардейца, пролившего свою кровь за освобождение Закарпатья».

Третья услуга, охотно оказанная майором Пирожниченко Белограю, была скромнее, но всё же существенная: военком написал записку в жилищный отдел яворского горсовета и попросил без всякой волокиты предоставить жилплощадь «демобилизованному доблестному воину, неоднократно награждённому боевыми орденами и медалями, — Ивану Федоровичу Белограю».

Так в течение одного дня Кларк пустил корни в яворскую почву.

В тот день, когда Кларк оформлялся на работу в депо, на доске приказов и извещений он обратил внимание на бумажку, скромно приклеенную среди прочих. В ней ясно, чёрным по белому, значилось следующее: «Зачислить слесаря Ивана Павловича Таруту в паровозоремонтную бригаду Хижняка». Кларк внешне ничем не выдал своего радостного волнения, душа его ликовала. Ещё бы! Парашютист Карел Грончак, снабжённый документами на имя Ивана Таруты, был его спутником по самолёту в ту ночь, когда он прыгнул над Венгрией. Карел Грончак предназначен ему в подручные для совершения диверсий на горной дороге.

Где же он, слесарь Тарута? В поисках своего ассистента Кларк ничего ни у кого не спрашивал, он пользовался только тем, что случайно слышал. Место, где работает бригада Хижняка, установить было нетрудно. Расхаживая по депо, Кларк забрёл на вторую, хижняковскую, канаву. Здесь он краем уха уловил обрывок разговора, из которого ему стало ясно, что Тарута лежит в больнице. Казалось, предосторожности теперь уже излишни. Но Кларк всё-таки не пошёл в больницу, решив, что встретится с Тарутой позже.

Карел Грончак не опознал своего яворского шефа и в четвёртом нарушителе, принявшем яд. Перед Громадой встали новые труднейшие вопросы: не захотел по каким-либо соображениям Карел Грончак узнать в Грабе своего яворского шефа или в самом деле это не он? Если же Граб не важная персона, то почему вражеская разведка проявила о нём такую большую заботу?

Изучая материалы, собранные Зубавиным, Громада пришёл к выводу, что Граб не мог быть руководителем диверсионной группы на железной дороге, он выполнял какую-то подсобную роль, и только. Какую же именно?

Судя по показаниям мастера Чеканюка, Граб не собирался долго жить на советской земле. Стало быть, он, как местный житель, хорошо знающий пограничный район, послан за Тиссу в качестве связиста или проводника.

Установить с кем-нибудь связь, кроме Чеканюка, он не пытался. Значит — проводник. Кого же он проводил? Тех троих, что убиты в Чёрном лесу? Или ещё кого-то?

Ответы на все эти вопросы генерал Громада решил искать опять на границе, у истока событий, на пятой заставе.

…Берег Тиссы. Генерал Громада и капитан Шапошников, оба в глухих плащах, скрывающих их знаки различия, в одинаковых зелёных фуражках, медленно, вполголоса разговаривая, идут по тропинке, повторяющей все изгибы служебной полосы. Светлый день, на ясном небе ни единого облачка. Хорошо пригревает солнце, слабый ветерок доносит свежий терпкий воздух гор, но на лицах пограничников нет весенней радости. Они серьёзны, напряженны.

Шапошников ещё раз, стараясь не упустить ни малейшей детали, докладывает генералу, где и как была нарушена граница, как было организовано преследование на одном направлении и розыски на другом.

Генерал слушал с сосредоточенным вниманием, изредка задавая скупые вопросы. Судя по их характеру, начальник войск прибыл на заставу не для разбора операции, не для того, чтобы подвести итог событиям. Он искал ключ к какой-то новой трудной задаче. И это особенно было интересно капитану Шапошникову, так как он, несмотря на все ясные доказательства успеха, тоже не считал операцию завершённой.

Шапошников был крайне сдержан в собственных суждениях, излагал только объективные данные и ждал удобной минуты, чтобы поделиться с генералом своими предположениями, хотя и не проверенными, но имеющими, на взгляд Шапошникова, важное значение.

Выйдя к флангу участка заставы, Громада сел на нижнюю ступеньку наблюдательной вышки, достал трубку, осторожно постучал о перила лестницы, выколачивая пепел. Закурив, он некоторое время молча смотрел на Тиссу. Она быстро катила свои мутные весенние воды почти вровень с берегами. Полосатая водомерная рейка то скрывалась, то показывалась поверх тяжёлых свинцовых волн.

— Кажется, не на шутку разбушевалась Тисса, — сказал Громада. — Ещё один хороший ливень, и наводнение неминуемо. — Он резко повернулся к начальнику заставы и неожиданно спросил: — Ну, капитан, когда собираетесь праздновать по случаю такого удачного завершения операции?

— Пока не собираюсь, товарищ генерал. Считаю, что праздновать рано.

— Почему вы так считаете? — суровый голос Громады смягчился, строгие глаза потеплели. — У вас есть основания?

— Оснований пока мало, товарищ генерал. Больше подозрения. Если разрешите, то я их выскажу. Не нравятся нам следы этого четвёртого нарушителя, мне и старшине Смолярчуку. Зачем он покрывал служебную полосу резиновым амортизационным ковриком? Скрыть свои следы? Но почему он не скрывал их потом, дальше, на виноградниках? А потому, что на твёрдой земле пограничники уже не могли ясно прочитать по его следам, налегке он прошёл или с каким-нибудь грузом. Короче говоря, товарищ генерал, я и Смолярчук подозреваем, что Граб перешёл границу не один.

Громада слушал начальника заставы и радовался тому, что тот, в содружестве со следопытом Смолярчуком, своей дорогой пробился к тому же выводу, что и штаб округа.

— Где он сейчас, старшина Смолярчук?

— Всё изучает следы Граба. Разрешите вызвать?

Громада кивнул. Через некоторое время знаменитый следопыт, запыхавшись, с каким-то свёртком в руках, с разгорячённым лицом, щедро умытый потом, подбежал к вышке.

— Товарищ генерал, старшина Смолярчук прибыл по вашему приказанию!

— Ну, докладывайте, что нового вам удалось выяснить?

— Обнаружен интересный след, — неторопливо начал Смолярчук.

— Где?… О каком следе вы говорите?

— Там, в тылу, — Смолярчук махнул рукой в сторону виноградников колхоза «Заря над Тиссой». — В отдельном сарае.

— Что это за след?

— Да всё тот же: двадцать шесть сантиметров… Того нарушителя, который отравился.

— Ах, Граб? Ну, так что же?

— Так вот, сразу на него не обратили внимания, а в нём большой смысл. Смотрите!

Смолярчук деловито развернул один свёрток и разложил на земле гипсовые отливки: кисти рук параллельно друг другу, а ступни ног позади их.

— Вот, товарищ генерал, видите: четвёртый нарушитель стоял на карачках, отдыхал.

— Ну и что же? — нетерпение Громады росло.

— В другом месте, через сто девяносто два метра, — продолжал Смолярчук, — я обнаружил ещё один след: опять нарушитель стоял на карачках, отдыхал. Третий отпечаток сохранился через двести десять метров. Но тут, в сарае, рядом с прежними следами, уже появились отпечатки обуви другого человека. Этот стоял на месте. Потом он присел, облокотился на руку. Почва там влажная, рука чётко отпечаталась. Вот!… Спрашивается, откуда взялись эти отпечатки? Я так думаю, товарищ генерал, что Граб перенёс на себе какого-то человека.

Старшина развернул второй свёрток, и Громада увидел ещё три гипсовые отливки.

— Отпечатки ног и кисти руки того, пятого нарушителя, который сидел на спине Граба. Полдороги как человек-невидимка прошёл, а в одном месте всё-таки не уберёгся и оставил след.

Громада молча, недовольно хмурясь, рассматривал отливки.

— Так это же отпечатки армейских сапог, — наконец, сказал он не без разочарования.

— Правильно. Пятый нарушитель был обут в армейские сапоги.

— А где доказательства того, что это не следы какого-нибудь пограничника?

— Есть, товарищ генерал, и такие доказательства. Инструктор службы собак, начальник заставы и все пограничники, кто был в ту ночь в сарае, обуты в поношенные сапоги, а он, пятый, — в новенькие. Видите, какие чёткие вмятины от каблуков? Каждый гвоздь отпечатался.

— Спасибо, товарищ Смолярчук, — Громада протянул старшине руку. «Да, теперь действительно объявился «тот», — подумал он.