Тёмная, тихая Степная улица вывела Кларка на Железнодорожную. Держась её левой стороны, где густо чернели низкорослые декоративные вишни, он вышел на тракционные пути станции Явор и направился к депо. Ни одной звезды не было видно в низком, закрытом тучами небе. Шёл мелкий холодный дождь, начавшийся ещё с вечера. По карпатским предгорьям ползли тёмные, с белыми зимними краями облака. Сквозь сетку дождя смутно прорезывались прожекторы, установленные на стальных башнях.

Тракционные пути Кларк прошёл благополучно, не встретив ни одного человека.

Паровоз № 50-49 стоял в дальнем глухом углу территории депо, за поворотным кругом. Кларк узнал его по комсомольскому значку на дымогарной коробке и по нарядным медным поясам на котле. Два часа назад машина Гойды вернулась из трудной поездки в Карпаты и теперь, перед новым рейсом, отстаивается в горячем резерве, под малым давлением пара. На рассвете на паровоз № 50-49 явится Василий Гойда, поднимет пар до нормального давления и поведёт поезд через Тиссу, в Венгрию.

Кларк глянул на светящийся циферблат часов. Времени в его распоряжении оставалось мало, надо спешить.

Огонь в топке комсомольского локомотива поддерживал дежурный кочегар. На его попечении было несколько резервных машин, и ему приходилось кочевать с одной на другую. Так как время было предрассветное, то кочегар подолгу задерживался на каждом паровозе; дремал, привалившись к горячему кожуху котла.

Пользуясь этим, Кларк незамеченным проник под локомотив. Скибан давно затаился между колёсными парами, под тендером. Кларк сжал его плечо и шёпотом, неслышным уже на расстоянии метра, сказал:

— Пора! Всё готово?

— Да. — Скибан прижался горячими сухими губами к уху Кларка и коротко проинструктировал, что и как тот должен был делать.

— Ну, счастливо! Вот тебе деньги и явка. — Кларк пожал руку Скибану и затем ловко и быстро, будто делал всё это в тысячу первый раз, справился со своими обязанностями: упаковал обречённого Скибана в двойной асбестовый мешок с продухом, закрытым густой марлей, и, подхватив беспомощную, судорожно окаменевшую куклу, всунул её в поддувало головой вперёд, лицом вниз, к решётке, через которую в топку паровоза поступал свежий воздух. Потом он пробрался на паровоз и при закрытых наглухо дверях основательно поворошил содержимое топки. Раскалённый шлак и не сгоревшая до конца угольная мелочь обильно просыпались через колосниковую решётку в поддувало и замаскировали асбестовое чучело.

На этом миссия Кларка была закончена, можно было и уходить, но он не торопился. Многочисленные удачи, сопутствующие Кларку на каждом шагу, как ему казалось, сделали его самоуверенным. Сидя на корточках под тендером, потягивая сигаретку, зажатую в кулак, он отдыхал и любовался делом рук своих. «Здорово придумал, собака. Воспользуюсь скибановским способом, когда придёт время отдавать концы», — решил он.

Покурив, осторожно выполз на глухую сторону паровоза под высокий бетонный забор и, оглядываясь, сжимая рукоятку автоматического многозарядного пистолета, неслышно ступая, двинулся в обратный путь. Дождь всё ещё обильно кропил землю.

Ни один человек не встретился Кларку до самой Степной улицы. И позади, за целый квартал, никого не было видно. И всё же он счёл благоразумным даже теперь быть крайне осторожным. Прошёл мимо Степной, свернул на Виноградную и, пройдя её почти насквозь, вдруг пропал на пустыре, заросшем высоким бурьяном. Затаившись около кирпичных развалин разрушенного во время войны дома, он напряжённо вглядывался и вслушивался: не идёт ли кто-нибудь по его следам. Было тихо.

За дни и недели своего пребывания на советской земле Кларк не жил спокойно ни одного часа. Всё как будто шло хорошо, тем не менее он всегда был настороже, всегда готов к встрече лицом к лицу со своим смертельным противником. Чей-нибудь пристальный взгляд, чьё-нибудь, может быть и безобидное, присутствие за его спиной сейчас же заставляли его крепче сжимать рукоятку пистолета в кармане. С каким бы лёгким сердцем ни возвращался домой, он неизменно ждал засады.

Иначе и не могло быть. Несмотря на свои удачи в Яворе, Кларк не самообольщался: рано или поздно он будет расшифрован. Как показывает опыт провалов его предшественников, это чаще всего случается рано, неожиданно, вдруг. Поселившись на Степной, Кларк тщательно обследовал всю улицу и дом № 16, принадлежащий всем известной в Яворе бабке Марии. На другой день он уже знал несколько необычных подступов к Степной и к своему дому. Кроме того; приспосабливаясь к местным условиям, он выработал верный способ незаметно исчезнуть из дома в случае нужды: через отверстие, вырезанное в потолке чулана, и через большой подвал, имеющий два выхода: в кухню и в сад. Кроме того, Кларк давно, ещё будучи за границей, во всех деталях изучил город Явор и его окрестности. Большое внимание он уделил также району, прилегающему непосредственно к государственной границе. На случай бегства он выработал отличный маршрут: не оставляя следов, скроется в глухих высокогорных лесах, по соседству с румынскими Альпами, с тем чтобы в одну какую-нибудь особенно туманную ночь прорваться через кордон.

Такая большая забота Кларка о своём отступлении нисколько не противоречила его сущности, ибо он так же тщательно обучался отступать, как и наступать. За годы пребывания в тайной школе американской разведки, систематически и упорно тренируясь, Кларк добился того, что лазал по скалам не хуже первоклассного альпиниста, мог перепрыгнуть реку, воспользовавшись канатом, приданным к дереву, великолепно управлял мотоциклом, автомобилями всех систем, плавал, как рыба, нырял неустанно бегал на десятки километров, стрелял без промаха, подражал голосам многих птиц и зверей.

Даже самый умный, смелый, отчаянный, глубоко замаскировавшийся агент, жизнь которого протекает в условиях, далёких от первобытных, должен быть, как говорили школьные инструкторы Кларка, универсальным спортсменом-рекордистом, готовым в случае необходимости воспользоваться в полной мере своей силой и сноровкой. А жизнь тайного агента чревата всякими неожиданностями. Засыпая, будь готов к нападению. Просыпаясь, жди удара из-за угла. Встречая всеобщее радушие, зорко ищи вокруг себя недоброжелателя, завистника, злопыхателя. Никогда не иди прямо, если можно сделать зигзаг. Скромно и беспечно улыбайся, но будь всегда тигром в душе. Опереди всякого, кто попытается надеть на тебя наручники. Таковы были писаные и неписаные наставления школьных инструкторов Кларка. Он строго придерживался их в своей тайной жизни…

Кларк выбрался из старых кирпичных развалин, пересек пустырь с востока на запад и осторожно вышел в тыл Степной, как раз напротив дома № 16. В молодых листьях яблонь монотонно шуршал дождь. Скупо блестели лужи на твёрдой садовой тропинке. Туманным пятном выделялась на фоне чёрного неба белая оцинкованная крыша дома бабки Марии.

Намётанный, привычный к темноте глаз Кларка придирчиво осмотрел поленницу дров, навес, все затенённые углы двора, — не ждёт ли его где-нибудь засада? Не обнаружив ничего подозрительного, он бесшумно перелез через каменный заборчик, отделявший сад от пустыря, уверенно направился к дому. Стараясь не шуметь, вставил свой ключ в замок. Дважды повернул его, нажал коленом на отсыревшую от дождя дверь и тихонько, чтобы не заскрипела, распахнул её. Но переступить порог он не спешил. Что-то остановило его. Старый деревянный дом, давно отживший свой век, дохнул, как всегда, на Кларка отвратительной заматерелой затхлостью и ещё чем-то неожиданно новым, кажется, табачным дымом. Кларк потянул носом. Да, определённо — папиросный дым, не ошибся. Откуда же он взялся, если бабка Мария не курит? А кроме неё, никого не должно быть в доме.

Склонив голову к плечу и держа пистолет в правой руке, а небольшой выключенный электрический фонарик в левой, Кларк стоял на крылечке и мысленно пробирался по коридору, заставленному всякой рухлядью: сломанными стульями, полуистлевшими корзинами, чёрными бутылями, расколотыми горшками. Вот узкая дверь, ведущая в чулан. Вероятнее всего, за нею притаился тот, кто должен первым схватить Кларка. Дальше, за печным выступом, может быть, стоял ещё один человек. В кухне — третий.

Кларк, не двигаясь, оглянулся через плечо — не отрезан ли уже и путь отступления. На крылечке и вблизи никого не было. Тихо и во всех концах двора и сада. Ни единого звука не доносилось из тёмной утробы дома. Кларк перевёл дыхание, вытер ледяную испарину на лбу и решительно, с сильно бьющимся сердцем, перешагнул порог, включил электрический фонарик, чтобы проверить свои опасения. И в тот же момент кто-то ловкий, стремительный бросился на Кларка из-за входной двери, пытаясь схватить его за руки и сбить с ног. Но уверенность нападавшего в том, что он действует неожиданно, неотразимо, была так велика, напор оказался так нерасчётлив, что Кларк, в совершенстве владеющий всеми костоломными способами рукопашной борьбы, без особого труда перебросил противника через себя на каменные ступеньки крыльца и устремился в сад. Лавируя между деревьями, сбивая головой росу с веток, вырвался на Виноградную. Вслед было послано несколько очередей из автоматов, но ни одна пуля не причинила ему вреда.

С Виноградной Кларк проходным двором благополучно пробился на Днепровскую улицу. Дальше, придерживаясь заранее выработанного маршрута, он должен был пробраться Каменным переулком к пересохшему руслу Южного канала и, следуя по его твёрдому дну, выйти в лес, а потом и в горы. Непредвиденное обстоятельство значительно упростило трудную задачу.

На безлюдной тихой Днепровской улице Кларк увидел небольшой полуторатонный хлебовоз, стоявший перед булочной. Мотор его тихонько урчал. На месте водителя никого не было. Кларк открыл дверцу кабины, сел за руль, выжал сцепление, включил первую скорость и осторожно, на самом малом газу, повёл машину. Заворачивая за угол, он оглянулся и увидел выскочившего из булочной шофёра. Размахивая руками, что-то крича, тот бросился догонять свою машину. Но как же ему догнать её, такую быстроходную, послушную! Себе на беду водитель недавно отремонтировал мотор, отрегулировал его, как часы. До ста километров из него теперь можно выжать. И Кларк выжал. Он промчался по всей Киевской, свернул на Ужгородскую, потом на Красную, на бульвар Тараса Шевченко. Заметая следы, выключил фары, с риском врезаться в какой-нибудь каменный столб или в забор прогрохотал по тёмным узким переулкам Нагорной стороны и выскочил к железной дороге. Напрямик, по рельсам и шпалам, пересек насыпь, спустился в Цыганскую слободку, расположившуюся по обе стороны шоссе своими глинобитными домиками, крытыми камышом и соломой. Тут, уже не маскируясь, включив большой свет, Кларк дал полный газ и полетел в горы. Асфальтовая лента, помытая дождём, с белоснежными оградительными столбиками по обочинам, была безлюдной: ни одной машины, ни одной подводы навстречу, ни одного прохожего. До рассвета оставалось много времени, солее двух часов. В избытке имелся и бензин в баке машины. Отлично работал мотор. Можно было мчаться и мчаться на северо-восток, в горы, к карпатским перевалам, к большим дорогам страны. Но Кларк остановился на сороковом километре, на дальних подступах к крупному населённому пункту Дубровка.

Не выключая мотора, он отпустил ручной тормоз, вышел из машины. Хлебовоз легко покатился под уклон, быстро набирая скорость. Следуя по прямой, он с каждым оборотом колеса сбивался с наезженной колеи вправо, на обочину, к пропасти. На крутом повороте дороги машина срезала передним буфером оградительные столбики и, ломая кустарник и небольшие деревца, рухнула вниз, в ущелье, полное предрассветного тумана.

Утром одна из групп, выброшенных пограничниками и органами МВД по всем направлениям вероятного движения Кларка, обнаружила в пропасти разбитый хлебовоз, угнанный из Явора. Но след беглеца, усиленно обработанный химикалиями, не могла взять даже лучшая во всём Закарпатье розыскная собака.

К утру Кларк вышел в такой горный район, где обрывались колёсные дороги. Отсюда начинались трудные летние тропинки, испокон веков проложенные пастухами. Вели они на альпийские луга, на поднебесное плоскогорье Восточных Полонин, на главные Карпатские хребты. Став на одну из них, Кларк мог быстро, кратчайшим путём, с наименьшей затратой сил и времени выйти к границе. Преимущества скотопрогонных тропинок перед бездорожьем лесной чащи были как будто бесспорны, но Кларк долго раздумывал, прежде чем принять решение в их пользу. Дело в том, что на проторённой пастухами тропе он мог неожиданно встретиться с людьми. Кто бы ни был этот человек, с кем столкнётся Кларк, всё равно он чрезвычайно опасен для него. Теперь Кларк никому не верил. Теперь в каждом человеке видел своего смертельного врага. Беззубый старик или девочка с косичкой попадётся на его пути, подросток с песней на губах или молчаливый лесоруб с топором за поясом — любого не пропустит мимо себя. Никто не должен знать, куда пойдёт Кларк.

Он шёл одержимо, час за часом, боясь потратить на отдых хотя бы одну минуту. Сваленные бурей толстоствольные буки, обросшие мхом, истлевшие до черноты или только-только тронутые гнилью, лежали там и сям, по обе стороны тропинки. И все, как один, кронами вниз, к долине.

Почти на каждом камне ярко зеленел толстый плюшевый нарост мха, щедро напитанного влагой. Отпечатки ног людей и зверей, оставленные на мягких местах тропы, были полны дождевой воды. Ржавые родники выбивались из скалистых расщелин.

Подниматься по крутой, размытой дождём тропинке в обыкновенных, без шипов и железных кошек, сапогах было очень тяжело. К полудню, несмотря на огромный запас сил и на подстёгивающее его сознание, что преследование неминуемо, Кларк резко снизил темп. Потом без особого сопротивления позволил себе остановиться. Отдыхал полчаса. Сидя под большой тёмной ёлкой, чуть ли не до самого корня покрытой длинными мохнатыми ветками, он подсчитал, сколько ему ещё понадобится времени, чтобы добраться к вершине горы Поп Иван, к румыно-советской границе. Если идти так, как сегодня, если никто не помешает сбиться с курса, если совсем не спать и отдыхать недолго, урывками, если удастся забыть, что ты голоден, то даже в этом случае понадобится ночь, день и ещё половина следующей ночи. Не много ли? Не перекроют ли к этому времени пограничники все, даже самые недоступные, глухие тропинки?

Кларк вскочил и двинулся в гору.

Лес скоро начал редеть. Часто появлялись полянки, усыпанные большими, зелёными от мхов камнями, травянистые, с островками белой ромашки. Проходя одной из таких полянок, Кларк вдруг услышал фырканье коня и гулкий звон кованых копыт по каменистой тропе. Отступать было поздно: весь он на виду, как на ладони. Случилось то, чего так опасался Кларк: навстречу ему, перед низкорослой, пегой, навьюченной до отказа лошадью шёл человек в широкополой чёрной шляпе, в кожушке, вывернутом шерстью наружу, в сыромятных постолах, с палкой в руках.

Кларк, не сбавляя шага, сближался с человеком, которого он, — не зная ни его фамилии, ни имени, ни откуда он родом, ни где живёт, добр тот или зол, молод или стар, — обрёк на смерть.

Верховинский пастух, столкнувшись лицом к лицу с Кларком, остановился, сдёрнул шляпу и приветливо, как хорошо знакомому, поклонился.

— Вот и вы! Здравствуйте. Мы вас уже два дня выглядывали. Вы из Ужгорода, да? Ветеринар? Где же ваш поводырь?

Кларк молчал, с любопытством разглядывая человека, которому осталось жить всего одну или две минуты. Волосы у него пепельно-бурые, с густой проседью на висках. Высокий лоб был изрыт глубокими поперечными морщинами. Под тёмными бровями молодо светились большие серые глаза. Крупный нос, щёки и подбородок грубо обветрены.

Угрюмое молчание Кларка, его упорный, не предвещавший ничего доброго взгляд испугали пастуха. Он перестал улыбаться и попятился назад к лошади, как бы ища у нее защиты.

Кларк выстрелил. Сильно разрежённый воздух приглушил звук выстрела — он был слышен не далее двухсот метров.

В перемётных сумках не оказалось ничего съестного и полезного для Кларка. Он оттащил труп за ближние кусты, завёл лошадь в лес, привязал к дереву так, чтобы её не было видно с тропинки, и направился дальше. Но теперь он шёл в стороне от пастушьей дороги, Оленьим урочищем. Непроглядной чащей. По компасу. Открытых мест совсем избегал. Только с наступлением темноты он снова выбрался на пастушью тропу. Надвинулась ночь, а Кларк всё шёл. Перед рассветом немного отдохнул. Спал на срезанных еловых ветках, под открытым небом. Ранним утром, с первым проблеском дня, снова шагал.

Высокогорная граница приближалась, но и силы Кларка были на исходе.

Мелкий густой дождь, начавшийся ещё позавчера, не затихал. С севера, от перевалов, беспрестанно, одна за другой, наползали тяжёлые рыхлые тучи, несущие в тёплое Закарпатье неприютные холод и сырость. В ущельях от зари до зари не редели сумерки. Хвойные леса, до отказа напитанные влагой, мрачно чернели на горных склонах сквозь дым тумана. Ручьи, потоки и речушки шумно клокотали на мшистых валунах и бешено мчались вниз, к Тиссе.

Насквозь промокший, выбившийся из сил, Кларк вынужден был в конце концов покинуть непроходимые чащи Оленьего урочища и выйти на опасные полонины. Опять был большой риск встретиться с людьми, но было ещё большее и непреодолимое желание обсушиться у жаркой ватры, костра, поесть пастушьего хлеба, выпить овечьего молока и покурить.

Тоненький ручеёк, сочащийся сквозь изумрудные мхи, вывел Кларка на травянистую поляну, зажатую с трёх сторон крутыми скалистыми склонами горных вершин, составлявшими верхний пояс альпийских лугов. Три пастушьих рубленых шалаша, колыбы, стояли у родника. Неподалеку от них — открытые загородки для скота. Небольшое стадо овец и коров паслось на поляне. Слабый ветерок, подувший в сторону Кларка, — принёс головокружительный аромат кислой шерсти и парного молока. Как ни велик был соблазн, но у Кларка всё же хватило выдержки просидеть до темноты в ельнике и высмотреть всё, что ему было надо. Пастухов на полонине оказалось мало, только два. Им помогали три лохматых овчарки-волкодава.

Подоив овец и коров, пастухи слили молоко из деревянных вёдер в бочку, накрыли её белой холстиной, унесли в погребок, вырытый тут же, под горой, и отправились на отдых. Скоро над крайней колыбой, над её широким отверстием, вырезанным в крыше, поднялся высокий и густой, светящийся искрами столб дыма: пастухи, как видно, приступили к ужину.

Прежде всего Кларк решил вволю поесть. В погребе, как он догадывался, было не только молоко, но и брынза и масло. Но как туда пробраться, не потревожив собак? Он обошёл поляну верхом, по горному склону, и затем спустился к погребу с подветренной стороны. Собаки лежали на пороге колыбы у жаркого костра, ожидая остатков пастушьего ужина, и не почуяли чужого.

Насытившись и прихватив с собой порядочный брусок брынзы, Кларк покинул погреб, готовый опять всю ночь шагать по карпатским кручам. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как услышал позади себя ожесточенный лай собак. Остановился, соображая, как выгоднее поступить в его положении: отбиваться от волкодавов палкой, перестрелять их, молча удирать, маскируясь под волка («не уйдёшь, загрызут») или, наконец, позвать на помощь пастухов. Выбрал последнее: уж очень промок и продрог Кларк, отяжелел, уж очень хотелось ему просушиться и поспать хоть часок у костра, выкурить цыгарку, уж очень понадеялся он на то, что не вызовет у пастухов подозрения.

Бросив брынзу приближавшимся собакам, Кларк взобрался на невысокую кривую сосну и закричал с притворным испугом:

— Ого-го-го!…

На пороге колыбы, закрывая собой яркий огонь ватры, зачернели фигуры пастухов.

— Кто там? — строго спросил молодой сильный голос.

Собаки остервенело лаяли, рвали когтями и зубами кору с дерева.

— Спасайте, люди добрые, загрызут!

Тот же молодой сильный голос что-то крикнул собакам, и они замолчали, неохотно побрели в колыбу, оглядываясь и злобно ворча.

Кларк спустился на землю. Подошли пастухи. Подняв над головой керосиновые фонари, они молча, насторожённо смотрели на чужого человека.

Кларк снял фуражку, пригладил ладонью влажные кудри и, стараясь быть больше испуганным, чем приветливым, протянул руку:

— Добрый вечер.

Пастухи сдержанно ответили.

— Фу, и напугали же меня ваши зверюки. На всю жизнь.

Предупреждая неизбежные вопросы, Кларк отрекомендовался областным ветеринаром, командированным на отгонные пастбища с научной целью.

— Кочую вот с полонины на полонину, вызываю неудовольствие собак, — он вдруг подмигнул, засмеялся. — да и люди косо на мою персону поглядывают: а кто же тебя знает, ветеринар ты или бандюга с большой дороги. Правильно я говорю? Угадал твои думки? Угадал, по глазам вижу!

Кларк дружески похлопал по плечу молодого пастуха, который смотрел на него с хмурой подозрительностью.

Белобрысый, с облупленным носом паренёк смущенно улыбнулся, опустив фонарь. Одет он был в чёрную ватную стёганку, клетчатую рубашку, в серые грубошёрстные, с начёсом шаровары. На ногах ладно прилажены крепкие, на толстой подошве с железными подковками ботинки. На голове — старая солдатская шапка с алой звёздочкой. В руках — тульская одностволка и фонарь «летучая мышь».

— Вашему парнишке, наверное, в каждом новом человеке шпион чудится? — насмешливо спросил Кларк, переводя взгляд на старого пастуха.

Седоусый верховинец в старинной чёрной шляпе и кожушке навыворот, мокрой шерстью кверху, с обкуренной трубкой в жёлтых, наполовину съеденных зубах, кивнул.

— Ваша правда, товарищ ветеринар. Заходьте до нашой колыбы, — размахивая фонарём, засуетился старик. — Прошу!

В рубленом шалаше, добротно проконопаченном мхом, с широкими буковыми плахами вдоль стен, было удивительно тепло, даже жарко. Кларк снял плащ, придвинулся поближе к костру. От его мокрой одежды повалил густой пар.

— Хорошо! Райская жизнь, — блаженно щурясь, стонал он, поворачиваясь к огню то спиной, то грудью, то боком.

— Нашего молочка отведайте, товарищ ветеринар, — сивоусый верховинец поставил перед Кларком большой глиняный кувшин.

— Постой, отец, дай согреться. Я хоть и сибиряк, но люблю попарить молодые косточки, — он раскинул руки, словно обнимая костёр. — Красота! Человек стал великим с тех пор, как открыл огонь.

Блаженствуя около ватры, Кларк ни на одну минуту не переставал украдкой наблюдать за молодым пастухом; окончательно ли тот успокоился, не выдаст ли он свою подозрительность каким-нибудь невольно откровенным взглядом. Белобрысый подпасок, сняв ботинки, стёганку и шапку, сидя на полу около двери колыбы, мастерил маленьким гуцульским топориком новое ярмо для воловьей упряжки. Время от времени он отрывался от работы, робко поглядывал на гостя. Встречаясь с ним взглядом, Кларк всякий раз приветливо улыбался, заговорщически подмигивал: что, мол, братец, надёжно сел в калошу, до сих пор выбраться из неё не можешь.

Обсохнув и выпив молока, Кларк снял сапоги, подложил под голову охапку пахучей хвои, с наслаждением вытянулся на лавке и закурил самокрутку.

— Прямо как у тёщи на печке. Спасибо вам, братцы, выручили. И отблагодарю же я вас! На других половинах полчаса читаю лекцию, а вам двухчасовую выдам.

Подпасок поднял голову, серьезно, внимательно посмотрел на Кларка. Тот засмеялся:

— Вижу, не скроешься, что в науку рвёшься. Потерпи до завтра. Утро вечера мудренее. — Кларк зевнул, закрыл глаза. — Спать! Спать… спа…

Недокуренная цыгарка упала на землю, послышался богатырский храп. Но Кларк не спал. Мучительно борясь со сном, он ждал, что предпримут пастухи. Если они не поверили, что он ветеринар из области, если угадали, почувствовали в нём заграничного гостя, то прыткий подпасок, разумеется, немедленно устремится к пограничникам и сообщит им о появлении на половинах подозрительного человека.

Прошло пять, десять минут, четверть часа, а из колыбы никто не выходил. Кларк чуть-чуть приоткрыл глаза. Сивоусый верховинец уже мирно дремал, по-стариковски привалившись к бревенчатой стене и не выпуская изо рта своей трубки. Белобрысый его помощник старательно скоблил лезвием топорика ярмо. Костёр догорал. По берестяной крыше глухо и нудно барабанил дождь. Где-то, наверное внизу, в ближайшем ущелье, тоскливо выли волки.

Веки Кларка отяжелели, он зажмурился, потерял над собой контроль и заснул.

Проспал он, может быть, час, два или три. Проснувшись, увидел над собой чёрный закопчённый потолок колыбы с круглым вырезом посредине, в который струилось к ночному небу пламя ватры. Он хотел повернуться со спины на бок, чтобы посмотреть, на своих ли местах пастухи, но не мог этого сделать. Однако он не хотел верить тому, что случилось. Напряг все силы, рванулся, пытаясь встать. Верёвки, которыми Кларк был привязан к буковой плахе, оказались крепкими и узлы надёжными. Кларк выругался, застонал, завыл. Из дальнего угла колыбы донёсся насмешливый голос седоусого верховинца:

— Отдыхай, отдыхай, песиголовец. Утро вечера мудренее.

…Утром на полонину прибыли верховые пограничники. Они посадили связанного Кларка на запасную лошадь и увезли вниз, в Явор. В тот же день он был передан майору Зубавину.

Скибан на первом же допросе охотно рассказал всё о себе, о Дзюбе и о своём последнем шефе, «пане Белограе».

Майор Зубавин передал Скибана следователю, а сам занялся «пятым» нарушителем. «Пан Белограй», введённый в кабинет конвойными, с угрюмым и злым любопытством с ног до головы оглядел Зубавина.

Кларк за то время, пока находился в пути от полонины, где его задержали, до Явора, успел выработать план самоспасения. Он давно понял, что взят и Скибан, что произошёл полный провал. Глупо теперь отнекиваться, разыгрывать из себя невинно оскорблённого слесаря Ивана Белограя. Скибан, конечно, уже рассказал, как и кем был убит демобилизованный старшина. Значит, надо действовать, исходя из реальных условий.

— Так это благодаря вам я имею честь попасть в такое положение? — спросил он высокопарно, с наигранным превосходством.

Зубавин приготовился к тяжёлому многодневному разговору, чреватому, как ему казалось, всякими неожиданными крутыми поворотами. И потому, сберегая силы, обрек себя на сдержанность, терпение и невозмутимость.

— Да, не отказываюсь, — серьёзно ответил Зубавин, — и я позаботился в меру своих сил, чтобы вы попали в такое вот положение. В положение пойманного диверсанта, террориста и шпиона.

Кларк поморщился:

— Поберегите, майор, эти душераздирающие эпитеты для слабонервных.

Он сел на ближайший стул, перекинул ногу на ногу и, высокомерно улыбаясь, ждал продолжения допроса.

«Я опытнее вас, майор, — как бы говорил он всем своим видом. — Умнее. Хитрее. Дальше вижу. И, кроме того, не забудьте, что я уже успел примириться со своей участью, мне нечего терять, не о чем жалеть и, значит, некого и нечего бояться. Как не трудно догадаться, майор, работа вам предстоит адски трудная».

Зубавин закурил. «Пан Белограй», не дожидаясь приглашения, бесцеремонно протянул руку к папиросам. Зубавин достал новую коробку «Казбека», положил перед арестованным. Оба некоторое время молча дымили, откровенно, в упор рассматривая друг друга и готовясь к поединку.

Как ни бравировал этот «пятый» нарушитель, но он был бессилен скрыть от Зубавина истинное своё состояние. Печать животного страха, печать обречённости, помимо его воли, ясно проступала на высокомерно-наглом лице. Под глубоко ввалившимися, лихорадочно воспалёнными глазами нависли свинцовые мешки. Губы мертвенно побелели, утончились, высохли. Кончик носа заострился, побелел, словно отморожен.

Зубавин придвинул к себе стопку бумаги, обмакнул перо в чернила и задал тот обязательный первый вопрос, которым начинается всякое следствие.

— Фамилия?

Арестованный помолчал усмехаясь.

— Иван Фёдорович Белограй, — сказал он. — Если это вас не устраивает, тогда Сидоров. Или Петров. Согласен и на Иванова.

— Меня больше всего устраивает ваша настоящая фамилия.

— О, майор, вы чересчур многого хотите. Такие вещи, как настоящая фамилия, мы не обязаны хранить в памяти. Мы их прочно забываем. Навсегда!

— А вы всё-таки попытайтесь вспомнить.

— И рад бы, но…

— Помочь?

«Пан Белограй» с живым, неподдельным интересом посмотрел на майора. «Что-нибудь он знает или… Ничего ему не может быть известно. Даже в Америке лишь немногие посвящены в моё прошлое». Вслух он сказал:

— Майор, вы напрасно употребляете свои усилия — память моя несговорчивая.

— И всё-таки мы попробуем. — Зубавин тем же ровным, спокойным голосом, каким говорил до сих пор, сказал: — Кларк! Ральф Кларк. «Колумбус»!

Мертвенная бледность, затаившаяся на губах «пана Белограя», хлынула на его щёки, на лоб, на подбородок.

Минуту или две продолжалось молчание. Наконец Кларк скривил рот улыбкой.

— Поздравляю, майор. — Он закурил новую папиросу. — Вам, разумеется, уже заготовлены погоны подполковника, повышение в должности и так далее.

Зубавин, подождав, пока Кларк выговорится, выдвинул ящик письменного стола, достал пачку фотографий, положил их перед арестованным.

— Освежите свою несговорчивую память, «Колумбус», ещё и вот этими данными, полученными нами от одного фотолюбителя, вашего постоянного спутника в прогулках по Москве. Как вам известно, он провалился, пойман с поличным.

Кларк увидел фотографии, на которых был запёчатлён он, Ральф Кларк, в тот период своей жизни, когда жил в Советском Союзе на легальном положении, в качестве члена миссии «союзной державы». Вот групповой, военного периода снимок. Человек двадцать молодых людей, одетых в новую, ещё не обношенную офицерскую форму, выпускники артиллерийского училища, толпятся перед закрытым окошком театральной кассы. Чуть в стороне от них, в скромном пальто, в кепке с длинным козырьком, стоит Кларк. В его руках заветные бумажки, дающие право посмотреть спектакль. Десятки офицерских глаз с вожделением устремлены на «лишние билеты». Кларк улыбается в знак того, что рад бы, мол, всех офицеров осчастливить, но, к сожалению… он показывает два пальца: дескать, только два билета может уступить.

Вот ещё фотография, на которой Кларк изображён на вокзале. Он сидит на скамье, в многолюдном зале ожидания, и, полузакрыв глаза, якобы дремля, прислушивается к тому, о чём говорят пассажиры, прибывшие в столицу из разных концов Советской страны. Третья фотография запечатлела Кларка в момент, когда он, сидя за рулём, что-то фотографирует через автомобильное стекло.

Четвёртая, пятая, шестая, седьмая, десятая и двенадцатая фотографии тоже уличали Кларка в деятельности, ничего общего не имеющей с тем, чем должен заниматься представитель дружественной союзной державы.

— Ну как, не забыли все эти картины?

Да, Кларк хорошо помнил, что все эти снимки были тайно сделаны в своё время его коллегой по посольству, младшим клерком Джексоном. Действительно, он был его постоянным спутником в прогулках по Москве. В уединённые минуты отдыха, за виски или коньяком, изрядно подвыпивший Джексон не раз донимал своего приятеля, демонстрируя ему фотографии, о существовании которых долго не подозревал многоопытный, способнейший Кларк.

Зубавин собрал фотографии, положил в ящик письменного стола.

— Итак, — Ральф Кларк, «Колумбус», воспитанник тайного колледжа.

Кларк поспешно кивнул головой. На его лице уже не было ни высокомерной усмешки, ни превосходства. Оно выражало откровенное отчаяние. Но через несколько секунд это выражение сменилось другим — надеждой. Зубавин, с любопытством наблюдавший за Кларком, усмехнулся про себя. «Для него ещё не всё потеряно. Ему померещился выход из безвыходного положения. Интересно, на что же он надеется?»

Кларк выпрямился, вскинул голову, сказал с торжественными интонациями в голосе:

— Майор, я решил быть до конца откровенным. Но я хотел бы, чтобы всё мною сказанное было зафиксировав но полностью. Прошу пригласить стенографистку.

Зубавин снял телефонную трубку, набрал номер и кратко приказал:

— Зайдите ко мне.

Вошёл молодой лейтенант в светлых роговых очках, с разлинованной пачкой бумаги в руках. Он молча занял, повидимому, своё привычное место за маленьким столиком в углу кабинета.

— Я вас слушаю. — Зубавин посмотрел на Кларка.

— Так вот!… — «Колумбус» растопыренными пальцами расчесал спутанные кудри, потом провёл ладонью, как бы умываясь, по лицу. — Мне недавно исполнилось двадцать восемь лет. Из них я почти полтора десятка безупречно служил американской разведке. На меня всегда возлагались большие надежды: в тайном колледже, в годы стажирования, в период самостоятельной деятельности. Мне доверяли. Меня готовили для больших дел. Мне пророчили важные посты.

Зубавин внимательно слушал Кларка, стараясь понять, догадаться, ради чего тот так охотно решил «быть до конца откровенным», какую цель преследует.

Кларк продолжал свою исповедь уверенной скороговоркой, гладко округлёнными, явно заготовленными фразами. Он подробно рассказал, когда, где и что успел сделать для американской разведки, назвал всех своих шефов, их клички, обрисовал черты их характера, привычки, перечислил всех, с кем был связан в своё время, вспомнил многие старые явки, не забыл и новые, рассказал во всех подробностях, кто способствовал ему в переходе границы и с какими намерениями обосновался в Яворе.

Кларк перевёл дыхание, выпил стакан воды.

— Видите, какую я представляю для вас ценность. Как вы догадываетесь, я откровенен потому, что не имею никакого желания получить «высшую меру наказания». Хочу жить! Любой ценой. Да и вам невыгодно отправлять меня на тот свет. Короче говоря, я предлагаю вам свои услуги, майор. Мой опыт, мои способности, мои связи — всё в вашем распоряжении. Я могу принести вам огромную пользу там… за границей.

Зубавин едва сдержался, чтобы не улыбнуться. Он внимательно, с невозмутимым видом слушал Кларка, Пусть исповедывается. Не всё ли равно, в какой форме он раскроет тайное тайных американской разведки.

— Упакуйте меня в асбестовый мешок и переправьте через границу, — продолжал Кларк не без воодушевления. — Я вернусь к Файну и скажу, что вынужден был бежать, так как чуть не провалился из-за Скибана и Дзюбы. Мне сразу поверят, не беспокойтесь. Дальше я устрою через того же Файна всё так, чтобы меня переслали в Западную Германию, в одну из разведывательных школ. Гарантирую: меня назначат старшим инструктором. Я буду знать каждого, кого «Си-Ай-Си» планирует перебросить в вашу страну. Вы получите полный список всех диверсантов и террористов задолго до того, как они будут готовы действовать. Через год или два я продвинусь по службе, меня назначат в более высокое ведомство, и я начну вам пересылать…

Зубавин откинулся в кресло, закрыл глаза.

— Вы меня не слушаете, майор? — упавшим голосом спросил Кларк.

Зубавин зевнул, вскинул руки над головой, с удовольствием потянулся.

— Пора кончать, — он повернулся к улыбающемуся лейтенанту. — Уведите!

— Господин майор!… — рванулся Кларк к Зубавину.

— Всё предельно ясно, «Колумбус». Дело теперь за военным трибуналом.

Кларк поднялся и, сутулясь, комкая в руках украденную гвардейскую фуражку, направился к двери.