Майской предрассветной порой с одного из аэродромов Южной Германии в придунайской зоне оккупации поднялся скоростной самолет «неизвестной принадлежности». Он имел на борту единственного пассажира. Это был Джон Файн, приступивший к осуществлении операции «Горная весна»,

Под кличкой «Черногорец» Файн направлялся в Явор самостоятельно, отдельно от Дубашевича и Хорунжего. Те в свою очередь должны были быть переброшены через границу каждый в отдельности.

Оставив позади Восточные Альпы, самолет без опознавательных знаков прошел между Италией и Югославией, над нейтральным голубым коридором Адриатики, пересек Ионическое море, часть греческой суши и приземлился дневать на одном из островов в северном углу Эгейского моря. С наступлением темноты «Черногорец» снова был в воздухе. Самолет с первой же минуты начал набирать высоту. Через час Файну пришлось надеть кислородный прибор. Летели над облаками, в стратосфере. В одно мгновение пронеслись над узкой прибрежной полоской греческой Македонии. С юга на север пересекли Болгарию. Далеко-далеко внизу, в просвете облаков, на черной земле, у подножия хребта Стара Планина, сверкнул светлой ниточкой пограничный с Румынией Дунай. Строго по прямой, оставив в стороне справа Бухарест, а слева Крайову и знаменитые Железные ворота на излучине Дуная, пошли вглубь Румынии. Перевалили Южные Карпаты и стали постепенно терять высоту, снижаться. Пять тысяч метров. Четыре. И, наконец, три. Это уже Трансильвания. Самолет чуть накренился на правое крыло, начал разворот.

Конец воздушного пути. Дальше придется пробираться по земле. Жаль! Еще несколько минут лета — и самолет был бы над высокогорным Закарпатьем, почти над Явором. Файн вздохнул. Близок локоть, да не укусишь! Нет, прямо в Закарпатье лететь нельзя. Это категорически запрещено «Бизоном». План Артура Крапса труднее и хитрее. Сбросив Файна в румынских Карпатах, самолет должен круто повернуть вправо и следовать к советской границе. Так, на подступах к Днестру, он продемонстрирует ложную попытку прорваться к нам в тыл. Инструкция «Бизона» обязывала экипаж немедленно изменить на 180 градусов, имитировать паническое бегство, только с советского аэродрома поднимутся ночные самолеты-перехватчики. Таким образом, пограничники, рассчитывал «Бизон», будут твердо убеждены, что «неизвестному» самолету не удалось прорваться в воздушное пространство Советского Союза и он повернул назад, не выполнив своего задания.

…Над кабиной пилота вспыхнула красная лампочка и в ту же секунду в дюралевом полу бесшумно, автоматически раздвинулся люк.

Квадратная дыра зияла почти у самых ног Файна. Поднимись он, сделай один шаг — и сорвался бы вниз, в глубочайшую воздушную пропасть, но Файн неподвижно сидел на дюралевой скамейке. Упругий холодный ветер, ветер горных высот, гудел в плоском вырезе парашютного люка. На черной ночной земле резко выделялись своей белизной заснеженные вершины румынских Карпат.

Красная лампочка над кабиной пилота погасла и опять вспыхнула, а Файн все никак не мог оторваться от скамейки, будто прирос к ней. Он не находил в себе решимости для прыжка; понимал, что должен прыгать, не может не прыгать, что у него нет другого выхода, понимал, чем рискует, не выполняя быстро и точно команды пилота, и все-таки медлил, никак не мог перебороть страх.

Пятнадцать лет кряду Джон Файн был одним из боссов бизоновской разведки. Правда, босс он был небольшой, но все-таки босс: задумывал операции, подбирал агентуру, снаряжал и инструктировал диверсантов, террористов, шпионов, маршрутных разведчиков, связников, поучал каждого из них быть беспредельно хитроумным и смелым, дерзким и целеустремленным, изворотливым и неуловимым. Как легко и хорошо умел говорить Файн, как горячо накачивал он храбростью своих агентов, отправляя их на выполнение заданий! И как тяжело ему теперь, когда он сам очутился в шкуре нарушителя границы, когда сам должен быть беспредельно смелым, изворотливым, неуловимым. Животный страх немилосердно терзал Файна. Он боялся черного, дышащего горным холодом парашютного люка, боялся воздушной пропасти, боялся чужой карпатской земли, боялся тех людей, с которыми ему предстояло вольно или невольно столкнуться. Да, прожженный разведчик Джон Файн трусил. Это чувство не было для него новым, он давно знал себе истинную цену, давно научился скрывать свою сущность даже от всевидящих и всезнающих шефов из главного разведывательного управления.

Джон Файн требовал от своих подчиненных безграничной выносливости, готовности стерпеть любые испытания, а сам не переносил ни малейшей физической боли, безнадежно уставал после трех-четырех часов работы, если можно считать работой то, чем занимался резидент. Он изо дня в день, из года в год копил доллары. Их было порядочно — десятки тысяч. Но не было на его счету ни одного доллара, ни одного цента, заработанного трудом. Все деньги Файна были «бешеными деньгами», на каждой бумажке лежал невидимый отпечаток грязи и крови, как и на всем, что делал Джон Файн. Вот деньги-то он любил по-настоящему, искренне, самоотверженно, ради них был готов, на многое. Скопидом и скряга, он часто отваживался играть в карты, рисковал большими суммами, надеясь увеличить свой капитал. Неженка и трус, он рискнул поставить на карту даже собственную жизнь, когда перед его лицом помахали «королевским кушем». И это естественно для такой породы людей.

Хлопнула дюралевая дверца кабины пилота, и в узком проеме показался долговязый сутулый штурман в собачьих унтах и комбинезоне. На прыщеватом молодом лице его было свирепое выражение. Потрясая кулаками, он закричал:

— Прыгайте, иначе я вышвырну вас, как паршивого кролика!

— Спокойно, мой мальчик! Все в порядке! — Джон Файн улыбнулся, показывая ослепительно белые зубы.

Потом он не спеша, подделываясь под бывалого хладнокровного парашютиста, поднялся со скамейки, кивком головы попрощался со штурманом и, не переставая улыбаться, шагнул к зыбкому краю люка. Закрыв глаза, стиснув зубы, он прыгнул. И когда уже полетел вниз, когда ветер засвистел в ушах, когда замирающее сердце подкатилось к горлу, у Файна вдруг промелькнула спасительная мысль: «Если попадусь в руки пограничникам, то не окажу им никакого сопротивления и не раздавлю ампулу с ядом. Подниму руки, сдамся живым. И на первом же допросе все расскажу. Русские, конечно, заинтересуются мной, предложат работать на них. Я немедленно соглашусь».

С такой думой летел Джон Файн к земле. Приземлился он, как и было предусмотрено, в безлюдных, еще заснеженных горах Северной Трансильвании. Все обошлось благополучно. Прыжок был удачным, хотя снаряжение было увесистым: радиостанция, способная принимать и передавать, горные лыжи, два бесшумных пистолета, гранаты, аптечка, пищевые концентраты, натуральный шоколад в плитках, пачки денег в советской и иностранной валюте.

Отстегнув парашют, Файн огляделся. Низкий голый кустарник. Снежная целина, глянцевитый при лунном свете наст. Каменные макушки гор, черные с южной стороны и белые с северной. Косые тени карликовых деревьев. И тишина, глубокая тишина поднебесных безлюдных Карпат. Как ни напрягал зрение Файн, он не увидел румынских пограничников. Он ждал, что они его схватят, а их нет. Сердце Файна усиленно билось, лоб и спина были покрыты холодным потом. Прошла минута, другая, а пограничники не подавали никаких признаков жизни. Увязая в снегу, Файн сделал несколько шагов вперед, Опять тихо. И только теперь он поверил, что ему пока ничего не угрожает.

Джон Файн двинулся на север. Шел он быстро, не отдыхая. Первая удача придала ему силы, уверенность. Страх пропал. Он уже забыл о том, что пришло ему в голову в момент прыжка, и спешил как можно скорее добраться до того места, где ему предстояла дневка.

Всю ночь он пробивался на север, ориентируясь по компасу и карте, оставляя далеко в стороне удобные шоссе, речные долины, проторенные лесные тропы и огни населенных пунктов. Выбирал самые глухие места — каменистое плоскогорье, полное бездорожье, звериное раздолье. Там, где было много снега, Файн становился на лыжи. Ни волка, ни рыси, ни медведя он не боялся. Страшнее зверя для него сейчас был человек. Раздумывая над судьбой своего друга Кларка, Файн пришел к твердому убеждению, что тот провалился по простой причине: слишком понадеялся на документы Ивана Белограя, на отличное знание русского языка и особенностей советского человека. Это была коренная, как теперь видно, непоправимая ошибка Кларка. И ее Файн не должен повторять. Он твердо решил, пробираясь в Явор, никому, кроме своих агентов, не доверяться. В Яворе он должен жить в глубоком подполье, не показываясь на глаза людям. Только в этом случае он может надеяться на успех своей трудной, опасной миссии, на то, что выберется из Закарпатья живым и невредимым.

К рассвету Файн добрался до района знаменитой горы Пиотрос, венчающей своей вершиной румынские Карпаты Здесь, в глухом прикордонном лесу, жил Михай Троянеску, зверолов и охотник, снабжавший бухарестский зоологический сад живыми зверями и птицами. Давным-давно он был завербован заграничной разведкой. Троянеску отлично знал Карпаты, изучил все тайные тропы через прикордонные хребты. Что дорого, тем редко пользуются. Желая сохранить Троянеску на длительное время, Файн прибегал к его услугам чрезвычайно редко.

Спрятав все свое снаряжение в лесу, Файн налегке, с пистолетом, гранатами и деньгами в кармане, подошел к дому, где жил его агент по кличке «Глухарь».

Деревянный сруб, крытый старой буковой щепой, высоко, в четыре линии, огорожен толстыми лежачими жердями. Под самыми окнами, под естественным каменным навесом, чернел родник, заменявший леснику колодец. Сбоку избушки, возвышаясь до самой крыши, стоял большой стог сена. Широкие охотничьи лыжи воткнуты в снежный сугроб — свидетельство того, что хозяин дома.

Файн был абсолютно уверен в своем агенте, однако он не решился вот так, сразу ворваться к нему. Вырыл в стоге сена нору, забился в нее и, замаскировавшись, мучительно борясь со сном, стал ждать появления «Глухаря».

Рассвело. Скрипнула в лесной сторожке дверь, и на белом снежном фоне двора зачернела высокая, в мерлушковой шапке, овчинном дубленом кожушке, фигура. Присохший на ночном морозе снежок захрустел под ногами мужчины. Он направлялся туда, где лежал Файн. В его руках была большая ивовая корзина — сеноноска, а в зубах дымилась трубка. «Он или не он?» Многих из своих агентов Файн не знал в лицо. Ему были известны лишь их приметы, фамилии, клички и номера. С «Глухарем» ему до сих пор не приходилось встречаться.

Человек в черном кожушке и высокой мерлушковой шапке, старчески кашляя, вплотную приблизился к стогу сена. Седые висячие усы. Глубокий сабельный или ножевой шрам на морщинистом лбу. «Он!»

— Добрый час, Михай! — вполголоса по-русски произнес Файн слова пароля. — Ты жив, здоров?

Охотник и зверолов, видимо, был не из трусливых — не отскочил от стога, не выронил корзины, не закричал. Он вынул трубку изо рта, откликнулся:

— Пока, слава богу, жив и здоров. Того и вам, добрый человек, желаю.

Обменявшись паролем, Файн выполз из своей норы, подал леснику руку.

— Здравствуйте, Михай, здравствуйте! Я — «Черногорец». Рад вас видеть.

— Вы «Черногорец»? — с откровенным изумлением спросил румын.

— Да, «Глухарь», это я. В доме нет посторонних?

— Нет. Я тоже рад, — спохватился хозяин лесной избушки, показывая крепкие, не съеденные временем зубы. — Пожалуйте, гостем будете.

— Ненадолго я к вам. Иду на ту сторону, — Файн махнул рукой на северо-запад. — Не забыл туда дорогу?

— Как можно?

— Ну, ладно, пойдем в дом, поговорим…

Через несколько дней под покровом вечерних сумерек Файн и его проводник, оба на лыжах, равномерно распределив снаряжение, двинулись в путь, взяв курс на Черный поток, лежащий по ту сторону прикордонного хребта, на советской земле. К ночи они вышли к водоразделу. До границы оставалось несколько сот метров.

— Хватит! — объявил проводник. — Привал!

Отдохнув, «Глухарь» достал из рюкзака четыре хорошо выделанные медвежьи лапы.

— Прошу, залезайте!

Файн натянул на руки и ноги медвежьи лапы.

— Так смотрите же! — напутствовал своего шефа «Глухарь», прикрепляя к его спине ремни рюкзака. — Соблюдайте все медвежьи повадки. Все!

— Не беспокойся, Михай. С этой минуты я уже не человек, а медведь. — Файн сдержанно усмехнулся.

Он сунул проводнику руку, упрятанную в медвежью лапу, попрощался и двинулся к границе, к Черному потоку.

Зверолов провожал Файна глазами, пока тот не скрылся в пограничном мелколесье.