Несколько дней Анастасия видела геологов только через окно. Даже после разговора с полковником Козяковым Воронин не велел ей показываться во дворе. Он сказал - нужно выждать, присмотреться, что это за люди. Хорошие или плохие. И пусть даже хорошие. Все равно следует остерегаться. Потому что даже самый хороший, увидев такие волосы и глаза восемнадцатилетней девицы, может натворить столько дел, угодных черту, что потом никакими молитвами не откупишься.
Анастасия никогда не замечала, чтобы Воронин молился или стоял перед иконами. Но помянуть имя господа всуе с неприличным словом он любил. И делал это особенно громко. Быть может, из-за того, что жена его, сгорбленная сердитая старушка, была туговата на ухо.
Некоторое время Анастасия не знала, как вести себя с хозяйкой дома. Лицо этой неприветливой женщины и глаза ее казались Анастасии загадочными, а порою одержимыми. Но была ли это одержимость или какое-то обостренное состояние нервов, а может, всего сложного комплекса, который называют психикой, - определить трудно. Анастасия и Матрена Степановна относились друг к другу настороженно. Хозяйка приглашала Анастасию к столу в завтрак, обед, ужин. Девушка, поев, благодарила и уходила в свою комнату. Кажется, на второй день пребывания в доме егеря Воронина Анастасия хотела вымыть после завтрака посуду, Матрена Степановна сухо сказала:
- Я сделаю это лучше.
Воронин тут как тут:
- Вы, барышня, не извольте беспокоиться. - И добавил: - С вашими ли пальчиками в помоях возиться. Цыпки наживете!
Вскоре она поняла, что хозяйка недолюбливает ее и потому относится с подчеркнутой холодностью. Но это не очень взволновало Анастасию. Нет, отношение людей не было для девушки безразлично. Сейчас ее беспокоило другое - отец, воскресший словно из пепла…
Как-то хозяйка истопила баню. И Анастасия мылась. Вначале одна, а потом пришла Матрена Степановна. Она помогла девушке мыться и, глядя на нее, неожиданно сказала по-матерински тепло:
- Кожа-то у тебя какая! Одно слово - господская…
- Зачем вы так?
Хозяйка вздохнула:
- Батюшка ваш, чтоб им на том свете черти подавились, не любит вас, не жалеет. Лиходей он, сколько жизней тут, на Кубани, загубил. И вас, Настенька, погубить хочет. Креста на нем нету. Тикайте вы отсюда к своей бабушке, пока не поздно.
- Почему вы так говорите? возмутилась Анастасия. - Он за свое борется. Новая власть все у нас забрала.
- Молода ты еще, дочка. Ох как молода!.. И старую власть, стало быть, не видела. А меня при этой самой власти без всякого моего согласия вот за этого волка отдали. Мне же в пору ту и семнадцати годочков не исполнилось. И груди мои были такие высокие, как твои, и ноги тоже розовые. А волосы, они до сих пор у меня густые, сама видишь. Власть-то старая к нам из самого Петербурга приезжала. Насмотрелась я,.. Князь, великий, значит, кабель кобелем. И женщины с ними гадючие… Никем не брезговали. Моим хозяином тоже. А он перед ними вертелся, как кот линялый.
- Бедняжка вы, - пожалела Анастасия. - Зачем же вы с мужем-то своим остались? Ушли бы.
- Уходила… Нашел он меня. Избил так, что в позвонках хрустнуло. С тех пор разогнуть спину не могу.
- Жестокий он, - согласилась Анастасия.
- Вся порода у них такая…
Высокий, плечистый, стройный, с седеющей головой и вислыми запорожскими усами, Воронин одним своим взглядом пугал Анастасию.
Однажды он вошел в ее комнату. Настенька сидела на кушетке, поджав ноги. Читала французскую книгу, Французскому языку ее научила мать. Мать была женщиной, совершенно не приспособленной к новой жизни. Но французский язык знала лучше, чем русский. За год до смерти она начала особенно серьезно заниматься с дочерью. Анастасия не только свободно говорила по-французски, но и читала и писала. И больше того, иногда даже думала на французском языке.
Воронин остановился перед кушеткой. И Анастасия, не поднимая взгляда, сжалась в комок, будто ждала, что он подомнет ее, раздавит.
- Так запомните еще раз… Вы моя племянница, приехали из Ново-Минской. Тятька с мамкой в тифу, а может, от голоду померли. Наряды свои московские - платьица, туфельки - подальше заховайте. И книжки эти тоже. Племянница кубанского казака не может читать по-аглицкому или немецкому…
- А по-французскому может? - не сдержалась Анастасия.
- Нет.
- Хорошо, - прячась за раздражение, как за щит, сказала Анастасия. - Я выполню все, что вы сказали. Но я хочу видеть отца.
- Сейчас это невозможно.
- Тогда я возвращаюсь в Москву. Мне надоело затворничество. Я не привыкла к такой жизни, без друзей, без подруг…
- Отпускать вас отсюдова не велено. Я за сохранность вашу башкой отвечаю.
- Ничего не понимаю. Ничего… Я напишу отцу…
- Только не сегодня. На следующей неделе. Всему свой срок.
Анастасия поднялась. Она доставала Воронину до подбородка. Почувствовала тошнотворный запах табака и самогона. И шагнула в сторону. Прильнула к окну.
- Барышня, - сказала Воронин. - На чердаке в стружке хранятся груши и яблоки…
- Принесите, - оборвала Анастасия. Она считала, что нужно показать характер. И насмешливо добавила: - Или вы хотите подняться со мной на чердак?
- Мы хотим, чтобы у вас не был бледный цвет лица, - сказал хмуро Воронин. И кашлянул.
На другой день геологи куда-то ущли еще ранним утром. С рюкзаками, кирками, лопатами. И пелена дождя скрыла их, как скрывала и горы и дорогу.
Сам отлучился из дому вчера к вечеру, велев женщинам крепко запираться и не впускать в дом никого ни под каким предлогом.
Старуха пекла хлеб. Анастасия любила смотреть, как жена Воронина возится у печи, совершая удивительное таинство серьезно и молчаливо. И в доме, и даже во дворе стоял запах свежего хлеба, сладковатый, хмельной запах.
Часам к трем погода прояснилась. Небо стало синим-синим, с круто замешенными белыми облаками, которые плыли с юга над вершиной горы.
Анастасия подошла к ограде. И смотрела вверх. Ощущение времени исчезло, незаметно, как порою исчезает боль.
- Добрый день или, вернее, вечер, - сказал мужчина.
И она сразу узнала самого молодого из геологов, которого несколько раз видела из окна.
Аполлон улыбался, глядя на нее чуточку смущенно. Щеки у него покраснели. И она тоже почувствовала, что не в силах скрыть румянец. Хотя за последнее время привыкла к пристальным, а порою откровенно восхищенным взглядам мужчин.
- Я так и думал, что у старого егеря есть все основания прятать свою племянницу.
- Разве такие основания вообще могут существовать?
- Да. Посмотрите в зеркало.
- Я не верю зеркалу. Лучше в воду…
- Вы говорите так, словно всегда жили в лесу. А между тем в вас много городского. Вы не похожи на внучку кубанского казака.
Аполлон, не стесняясь, разглядывал ее тонкие белые пальцы, длинные, заостренные ногти.
- Молодые девушки везде одинаковы, - ответила Анастасия. Ей все-таки нравился этот геолог из Москвы. И она добавила: - Дважды в год лета не бывает.
Аполлон усмехнулся:
- Стар будешь, а молод - никогда.
- Вот именно. - Анастасия силилась побороть смущение. И даже страх. Как ни суди, но внучке или там племяннице кубанского казака ни к чему болтать по-французски с незнакомым человеком. Однако что-то было в этом мужчине располагающее к откровенности. Кажется, глаза, умные и ласковые. Она не могла сердиться, глядя в них. Она только сказала:
- До свидания.