- Вот и все, - сказал Каиров в телефонную трубку, прикрывая ее ладонью, потому что люди в кабинете разговаривали громко, кажется, спорили: - Так и не попил я, Нелли, твоего виноградного вина.

- А зря, - пожалела Нелли. И похвалилась: - Вино - высший сорт.

- Не обделяй им Золотухина.

- Он и от воды пьянеет.

- Нелли, ты неисправима. Говорить мне так о своем муже! Не забывай, мои предки исповедовали ислам. А в коране прямо сказано: «Мужья стоят над женами за то, что аллах дал одним преимущество перед другими».

- Я неверующая, - весело ответила Нелли.

Катер уходил до рассвета, около четырех утра, когда ночная мгла лишь начинала рассасываться и свинцовое море не баловалось бликами, а мерцало, словно застыв-шее, потому что рассмотреть движение волн было невозможно, как нельзя было рассмотреть и берег, различить на нем дома, улицы, деревья.

Даже вершины гор, сонные, еще лежали в обнимку с небом, убаюканные^ посвистом соловьев, да и не только соловьев, но и других птиц, названия которых Каиров просто не помнил.

Свежим и чистым был воздух, и дышалось легко, и не приходило ощущение усталости, душное, как тесный воротник.

Длинное тело причала нечеткой чернью рассекало бухту. Из крохотной будки, стоявшей у входа на причал, вышел матрос в бушлате и с винтовкой. Матрос и винтовка показались Каирову очень большими, он с удивлением посмотрел на маленькую будку, покачал головой.

Проверив документы у Каирова и Чиркова, матрос отдал честь. Сказал:

- Проходите.

Доски на причале были влажными. Пахли солью. Соль откладывалась на них годами. Доски почернели, обветшали.

А Каиров помнил этот старый причал молодым, пахнущим лесом. Все стареет. Причалы - тоже.

Каиров не предполагал уехать так внезапно. Он рассчитывал покинуть город, повидавшись еще с Золотухиным, Нелли, Дорофеевой. Думал побеседовать с шофером Дешиным… Однако радиограмма, вызывающая его в штаб фронта, поступила сразу же после сообщения о завершении операции «Будда». Каирова ждало новое задание, судя по всему, не терпящее отлагательств.

- Не забудьте показаться врачу, - напомнил Чирков.

- Игрушки все это, сынок. Каиров будет жить до ста лет. У нас род долгий.

С тральщика, что пришвартовался с правой стороны причала, санитары выносили раненых. Носилки не были накрыты простынями.

Матросы лежали в разорванных тельняшках. И бинты были темными от крови.

- Здравствуйте! - голос Аленки. И сама она в матросском бушлате. Идет рядом с носилками.

Мужчины останавливаются.

- Это хороший знак, - говорит Каиров. - Увидеть знакомого - все равно что присесть перед дорогой.

- Давайте посидим, - предлагает Аленка. - Несколько секунд ведь можно.

- Можно, но не нужно. Все будет хорошо, Аленка, - улыбается Каиров.

- А вы почему молчите? - Аленка обращается к Чиркову.

- Вы оказались здесь так неожиданно, - смущенно говорит капитан.

- Совсем нет… Приехала за ранеными.

- Я. понимаю. Я выразился неправильно.

- Вы все правильно сказали. Я к вам придралась.

Чирков:

- Что вы делаете Первого мая?

- Дежурю.

- Да… - Чирков говорит тихо и грустно. - У меня тоже будет какое-нибудь дело.

- А если не будет, приезжайте, - приглашает Алеп-ка. - Я дежурю до шести вечера.

- Теперь темнеет поздно, - отвечает Чирков.

- Весна же… - Аленка поворачивается к Каирову: - Счастливого пути.

- Спасибо. А знаешь… Дай-ка я тебя поцелую, дочка.

Плечи у Каирова широкие. И голова Аленки исчезает между ними.

Капитан-лейтенант - командир катера - весело приветствует:

- Здравия желаю, товарищ полковник.

- Я не опаздываю?

- Нет. Все нормально.

Катер возле пристани переваливается с борта на борт. Кто-то невидимый размахивает впереди зеленым фонарем. И линии получаются, как большие листья.

- Теперь можно отчаливать, - говорит капитан-лейтенант.

Каиров протягивает Чиркову руку:

- Я тобой доволен, Егор Матвеевич. Рад буду, если еще придется вместе работать. А вообще… Бодрости тебе, лихости, смелости… Только не покоя.

Застучали моторы. Метнулись над берегом вспугнутые чайки.

Корма катера поползла влево, медленно, почти незаметно.

Темное пространство воды, хлюпающей о старые сваи, вдруг стало расширяться, вытягиваться, поигрывать скупыми предрассветными бликами. Потом катер осел, замер, стряхнул оцепенение и рванулся к створу портовых ворот. След за ним потянулся широкий, курчавый, белый, словно тополиный пух.

Москва - Туапсе