1

Бело и Симон, оба в шляпах, появились в полночь в кабинете Пикара. Бело сказал:

— Пора, Блондель и Тюссен уже там.

— Лучше, если бы это произошло в другом месте, — пробормотал Пикар.

— Почему? Арест под музыку — совсем неплохая вещь.

— Особенно под свист пуль. Благодарю за такое удовольствие.

Бело покачал головой.

— Не беспокойся, в ресторане будут стрелять только пробки от шампанского.

— Твои слова да Богу в уши. Пойдем, перекусим, чтобы ожидание не подточило наших сил. Правда, Трюфло?

— Так точно. Хорошо поешь — хорошо поспишь.

Машину вел Лякруа. По дороге Симон спросил Бело:

— Вы суеверны?

— Как все. А почему ты спрашиваешь?

— Я подумал; нет дождя, значит, нас ждет удача.

— А если бы был, ты бы считал, что нас ждет неудача?

Симон задумался.

— Нет, пожалуй, я уцепился бы за что-нибудь другое.

— Это удобно, — сказал Лякруа, — но…

— Никаких «но»! — прервал его Бело. — Приметы существуют для того, чтоб нас поддерживать, а не наоборот.

— Я протестант, — сказал Лякруа.

После этого заявления воцарилось молчание. Когда проехали Большие Бульвары, Бело сказал;

— Подъезжая к улице де Мартир, высадишь нас перед Тур-де-Овернь. Потом поедешь на улицу Кондорсе. Первые двери налево — это служебный вход в ресторан. Поставь машину поближе, потому что из них мы будем выходить. Там ты найдешь Блонделя или Бешампа, а может, обоих.

Захлопнув двери, они издалека увидели цепь автомобилей у ресторана. На тротуаре крутилось двое нищих, один из них был Тюссен. Оба они держались на почтительном расстоянии от швейцара в парадном мундире. Увидев Бело и Симона, Тюссен не выдал себя ни малейшим движением. Значит, ему нечего было сообщить. Прекрасно! В противном случае операция оказалась бы под угрозой. Возможно, у швейцара есть какой-нибудь звонок в стене, и он может дать знак тем, кто внутри.

— Судя по фингалам, этот тип не прочь подраться, — шепнул Симон.

— И выпить, — ответил Бело.

— Добрый вечер, — сказал швейцар, приподнимая брови при виде их костюмов, далеких от торжественности. — Разрешите спросить, у вас заказаны столики? Ресторан полон.

— Нас ждут друзья, — ответил Бело.

Брови заняли место, определенное им природой. И все-таки великан продолжал следить глазами за необычными. клиентами. В маленькой раздевалке красивая молодая гардеробщица хотела принять у них пальто.

— Нет, благодарю вас, — сказал Бело.

— Но… — удивленно начала она.

— Эти господа разденутся прямо у столика, — сказал великан и снова зашевелил бровями.

— Ах, вот оно что, — произнесла она. — Я провожу вас.

Бело отодвинул портьеру. Его оглушили звуки джаза, смешанные с шумом разговоров, и ослепили ярко горевшие люстры. Заметив его, к нему направился какой-то человек, явно не кельнер. На нем был смокинг, а кельнеры носили белые пиджаки с золотыми эполетами.

— Господин Эрнест? — спросил Бело.

— Вы заходили утром, господа? Мне так неприятно, я ждал вас в восемь, а теперь… — смущенно начал Эрнест.

Его прервал резкий звон медных тарелок. Смолкла музыка, утихли разговоры, люстры пригасли. Танцевавшие пары почти на ощупь стали возвращаться к своим столикам, а на эстраде появился человек, ярко освещенный прожекторами, с микрофоном в руках.

— Дамы и господа, хоть я помешал вам танцевать, думаю, вы меня простите, — начал он.

— Я понимаю, что вы очень заняты, но… — сказал Бело.

— Ти-хо! — крикнул кто-то из-за соседнего столика.

Человек на сцене продолжал:

— Перед вами уже выступали артисты четырех стран света (удар тарелок), его центра, Парижа (два удара тарелок) и центра его центра — Монмартра (три удара тарелок).

— …но мы хотели бы видеть господина… — попытался Бело кончить оборванную фразу.

— Тише! — шикнули на него сразу из-за нескольких столиков.

— Но то, что вы сейчас услышите, — продолжал конферансье, — все равно приведет вас в восторг. Это прекрасная немка, несравненная Джина Герман!

Раздались аплодисменты, оркестр заиграл туш. И тут случилось нечто необыкновенное. Джина Герман не появилась на сцене. Это дало возможность Эрнесту и его злополучным гостям пройти через зал, обойти эстраду и скрыться в коридоре.

— Джина Герман! — повторил конферансье. Аплодисменты зазвучали с удвоенной силой, а оркестр заиграл еще громче.

— Теперь я могу сообщить вам, что мне известно, — сказал Эрнест.

— Потом, потом! — ответил Бело. — Вы ждали нас в восемь. Теперь вы можете идти, мы знаем, где находится контора господина Мерсье.

Эрнест вернулся в зал. Бело постучал в двери конторы и, не ожидая приглашения, вошел.

 

2

— Что произошло? — спросил Мерсье, направляясь к выходу. — Что это значит?

— Ничего, господин Мерсье, ровным счетом ничего, — сказал Бело, бросая шляпу на стул.

В комнату вошел Симон, закрыл двери и прислонился к ним. Мерсье бросил на него гневный взгляд.

— Мне нужно идти в зал!

— Джина Герман еще не начала петь, — сказал Бело.

— Что вам угодно? — спросил Мерсье, взяв себя в руки. — Я сказал вам все, что знал.

— У нас еще один вопрос. Когда вы в последний раз были в Соединенных Штатах?

— Очень давно, лет десять назад. Это было перед открытием моего первого ресторана «Четверка Треф». Я ангажировал в Америке людей для участия в спектакле.

— Занятно. И последние десять лет вы там не появлялись?

— Ваши люди могут проверить. У вас свои обязанности, а у меня — свои. Не понимаю, зачем с подобными вопросами являться среди ночи в мой ресторан!

— Для вас ночь — это день, чего нельзя сказать обо мне и моем коллеге, — заметил Бело. — Вы интересуетесь живописью?

Мерсье прикрыл глаза и напряженно ждал продолжения. Ему не пришлось ждать долго.

— Если точнее, живописью Ван Гога?

Мерсье открыл глаза.

— Ван Гога? Почему именно Ван Гога? Ах, да, да… Это все та же история, убийство мадемуазель Сарразен. Да, газеты подняли страшный шум вокруг ее коллекции!

— У нас есть основания считать, что, кроме оригиналов, у нее были и фальсификаты, и вы оказались настолько любезны, что продали их в Соединенных Штатах.

Лицо Мерсье выражало искренний интерес.

— Вы не сочтете за нескромность, если я спрошу, что это были за картины? А может, вы хотите сначала сделать у меня обыск?

— Я был бы очень удивлен, — сказал Бело, — если бы после воскресной трагедии вы хранили что-нибудь у себя. У нас есть доказательства получше.

Мерсье расхохотался, но в глазах его была тревога.

— Свидетели! Вы привезли свидетелей из-за океана! Пусть войдут, я налью им и вам шампанского! Это подсластит им горечь бессмысленного путешествия, а вам — глупой ошибки.

— Избегайте напрасных трат, — сказал Бело, беря со стула шляпу. — Встреча произойдет в другом месте.

Мерсье перестал смеяться.

«Сейчас разыграется сцена из фильма, — подумал Бело, — в которой главарь банды вырывается из ловушки, убивая при этом десять человек. А нас только двое».

— Вы хотите вызвать скандал, после которого я вынужден буду закрыть ресторан? Вы желаете меня разорить?

— Только от вас зависит, чтобы этого не произошло. Пойдемте на улицу Конкорде, там нас ждет машина.

Мерсье глубоко вздохнул.

— Разрешите мне хотя бы предупредить метрдотеля.

— Этим займется наш человек.

— Так вы пришли с подкреплением? Ну, и как долго будет тянуться эта… очная ставка?

— Я вам желаю, чтобы все кончилось как можно быстрее.

Симон открыл дверь. Из зала слышался гром аплодисментов. В коридоре появилась Джина Герман.

— Что случилось, дорогой Мерсье? — бросила она. — Вы не пришли меня послушать?

— Все претензии — к этим господам, Джина. Меня похищают.

Она засмеялась. «Что за смех, — подумал Бело. — Перед ним меркнут грехи Содома и Гоморры!»

— Боже мой! — воскликнула Джина и сделала Симону глазки. — Вы гангстеры?

— Хуже, — сказал Мерсье.

— Господин Мерсье шутит, — отеческим тоном произнес Бело. — Мы его друзья. Идемте, господин Мерсье.

 

3

Сидя на краю нар, Жан-Марк уже целые сутки ждал, когда за ним придут.

Американец! Мысль о нем бросала его в дрожь. Этот выродок убил Югетту и надругался над ее трупом, сделал все, чтобы свалить на него это преступление, торговал в Америке его Ван Гогами! Почему полиция не расспрашивала его дальше, когда он по словесному портрету узнал американца? Все это подозрительно. К тому же его не выводят на прогулку. Он не дышит свежим воздухом, проводит время в полном одиночестве и в абсолютной тишине. Они хотят, чтобы он понемногу сошел с ума. Что он им всем сделал, что он сделал Югетте? Она стоит перед его глазами такой, какой он видел ее, убегая с улицы де ла Ферм, — безмолвная, с безграничным удивлением в глазах. Он не поступил бы так, если бы мог догадываться, что видит ее в последний раз! Он хотел послать ей телеграмму сразу по приезде в Лион. И что из того? Ведь ее рука лежала в чемодане! Нет, нет, она его не любила, только использовала! Встретив ее, он подумал, что избежит судьбы Берже — деда, отца, дяди! Они имеют то, чего заслуживают, а не заслуживают они ничего! Но он художник! Он заслужил, чтобы им восхищались, чтобы его выставляли в лучших галереях мира, где женщины, прекрасные, как Югетта, будут падать в обморок от восторга перед его «Берегами Соны» и «Люксембургским садом!» А на самом деле серьезно к нему относится только эта старая сумасшедшая, его бабушка! И что он получил, что выиграл? У Пижона он подделывал картины легально, а за это же самое занятие у Югетты — небо в клеточку! И еще одно непонятно… Если он теперь — обвиняемый, то почему комиссар не предложил ему поискать адвоката? Всматриваясь в дверь, он ждал, что в камеру войдет адвокат и скажет: «Мне поручено защищать вас!» Что толку от этих назначенных адвокатов? Им все равно, чем кончится процесс. Бабушка найдет ему хорошего адвоката и заплатит ему из своих сбережений. Да, из своих, потому что он не тронет того, что оставил у госпожи Беда. Об этом не может быть и речи! Никто не знает об этих деньгах, а госпожа Беда скорее даст разрубить себя на кусочки, чем выдаст его! Разрубить… Рука Югетты, отрубленная американцем! Теперь ясно, что не Огюста, а она сама была его любовницей. Теперь этого мерзавца наконец нашли, и никто не приходит, чтобы утешить его, Жан-Марка, чтобы признать его правоту!

Послышались шаги, щелканье засова, и дверь открылась. На пороге стоял караульный, держа наручники.

— Который час? — спросил Жан-Марк, не зная, что сказать.

Караульный понял это как упрек. Часы показывали половину первого ночи.

— Это исключительный случай, — сказал он.

Исключительный случай? У Жан-Марка на лбу выступил пот. Обычного мошенника не вызывают среди ночи. Случилось что-то важное.

— Куда его вести? — спросил караульный дежурного полицейского.

Полицейский указал на кабинет Пикара.

«Что-то случилось», — еще раз повторил себе Жан-Марк.

Караульный постучал в дверь.

— Войдите, — раздался тихий, спокойный голос Пикара.

«Если он так тихо говорит, значит, в кабинете мало народу», — смекнул Жан-Марк.

Караульный осторожно открыл дверь.

 

4

Жан-Марк ошибся. Народу в кабинете было полно. Кроме Пикара и беспрерывно писавшего Трюфло, там сидели Бело в непромокаемом плаще, Симон и Блондель. Никто не говорил ни слова. В воздухе можно было вешать топор. У Жан-Марка от дыма заслезились глаза. Караульный снял с него наручники, отдал честь и ушел.

— Садись, — сказал Пикар и указал ему на одно из кресел, стоявших напротив стола.

Симон и Блондель сели сзади. У Жан-Марка было такое чувство, словно они сидят у него на плечах. Одно кресло оставалось пустым.

— Трюфло, — тоном приказа произнес Пикар.

— Слушаюсь, — ответил Трюфло.

Трюфло открыл двери в небольшой зальчик, где вчера Жан-Марк провел много часов, прежде чем вошел в кабинет.

Появилось трое мужчин, но Жан-Марк видел только одного. На этот раз Симону и Блонделю действительно пришлось буквально сесть ему на плечи, чтобы удержать его на месте!

— Это он! Убийца! — выкрикнул Жан-Марк.

— Ах ты сволочь! — в ту же самую минуту завопил Мерсье.

Тюссен и Бешамп схватили его за руки.

— Садитесь, господин Мерсье, — сказал Пикар. — Если вы немедленно не успокоитесь, нам придется принять меры.

У Бешампа и Тюссена была нелегкая задача: выпустить на арену разъяренного зверя и не дать ему никого сожрать.

Мерсье, весь красный, задыхался от бешенства, а его белая рубашка из-за наручников, надетых на него Блонделем, напоминала смирительную.

— Вы защищаете от меня эту мразь! Этого мерзкого труса, этого подонка! — орал он.

— Это убийца, — тихо повторял Жан-Марк.

Мерсье выглядел как сумасшедший, а Жан-Марк чувствовал себя сумасшедшим. В этом прокуренном помещении он встретился наконец лицом к лицу с чудовищем, подстерегавшим его в то страшное воскресенье. Ужас приковал Жан-Марка к креслу. Не было больше нужды держать его. Мерсье связали.

— Все произошло так, как я думал, — начал Пикар. — Знакомить вас не пришлось. Вы настолько любезны, что обвиняете друг друга в убийстве, которое мы расследуем. По крайней мере Берже обвиняет вас, господин Мерсье. Вы пока ограничиваетесь оскорблениями, сильными, но малообоснованными.

Он вызвал реакцию, которую ожидал. Мерсье, несколько притихший, чтобы лучше слышать, снова впал в ярость:

— Это уже предел всему! Малообоснованные оскорбления? Да нет такого слова, которого бы этот мерзавец не заслужил! Убийца? Да, конечно, он убийца. Но для меня, любившего эту женщину с юности, хоть и тайно, ее ужасная гибель, вид ее мертвого тела, нечто большее, чем убийство, понимаете?! И эта маленькая гнида, укравшая ее любовь, ее ласки, использовавшая ее, как только было возможно…

Казалось, он зарыдает. Зубы его стучали.

— Это неправда… Это неправда… — шептал Жан-Марк.

— Ты скажешь, когда я спрошу, — сказал Пикар, неотрывно глядя на Мерсье. — Так вы, господин Мерсье, признаете, что были на месте преступления? Мы вернемся к этому позже.

Мерсье взял себя в руки. Осанкой и поведением он напоминал великих итальянских певцов и говорил как бы «в сторону».

— Когда я увидел тело, я сразу подумал, что должен поймать убийцу любимого существа, так ужасно поплатившегося за свои иллюзии, сделать так, чтобы мерзавец не ушел от людского суда, прежде чем предстанет перед Божьим.

— Вы верующий? — спросил Пикар скептически.

Мерсье хотел сделать красноречивый жест рукой, но ему помешали наручники.

— В этот момент я понял, что да, — сказал он торжественно. — Я был послан туда высшей силой. В меня вселился дух мести.

Пикар дал знак, чтобы с него сияли наручники. Бело тем временем избавился от плаща. Мерсье, потирая запястья, продолжал:

— Я шел туда, гонимый неким предчувствием. В день открытия «Утки-Баламутки» мадемуазель Сарразен поднялась наверх, чтобы поговорить со мной. Она наконец решила прекратить торговлю фальшивыми картинами. Я давно уговаривал ее сделать это, хотя сам оказывал ей помощь в торговле. Я не мог ей ни в чем отказать. Ее толкнул на такое дело этот негодяй, которому она, в свою очередь, тоже не могла ни в чем отказать.

Потоки слов, возбудившие в слушателях нечто большее, чем профессиональный интерес, время от времени прерывались жалобным рефреном Жан-Марка:

— Это неправда… Это неправда… Лжец, мерзкий лжец…

— Она уведомила меня о своем решении, — продолжал Мерсье, — но ему это не было на руку. Он не мог смириться с мыслью, что лишится возможности набивать себе карманы. Она сотни раз говорила, что он любит деньги, как Гобсек, как скопидом, — иначе, чем мы. Нам они нужны были, чтобы их тратить. А он копил… Ты сказал ей: «У меня будет своя копилка!» — бросил Мерсье в лицо Жан-Марку. — Ты спрятал где-нибудь эту копилку? Не бойся, ее найдут!

— Уже нашли, — невозмутимо произнес Бело.

— Как?! — вырвалось у Жан-Марка.

— Тем лучше, — сказал Мерсье. — Для него это удар! Но вернемся к делу: обозленный таким оборотом, он воспользовался обычным оружием трусов — пригрозил, что донесет. Если до следующего дня, то есть до воскресенья, она не изменит решения, он, прежде чем уехать в Лион, пойдет с доносом!

Жан-Марк прикрыл глаза. Его губы повторяли: «Это неправда, это неправда!» — но уже беззвучно.

— Я должен был ее как-то успокоить, — продолжал Мерсье. — Зная малодушие этого ничтожества, я посоветовал ей, чтобы и она ему пригрозила. Я сказал: «Намекни, что в это замешано много людей и что если ты сообщишь нам о его намерении, мы с ним посчитаемся!» Я не знал, что его реакция будет так ужасна! И все-таки во мне жила какая-то тревога, и в воскресенье, около пяти, я отправился к ней. — Он помолчал несколько минут, глядя перед собой. — Когда я пришел, было уже поздно.

— Кто вам открыл?

— Двери дома были не заперты.

— А калитка?

— У меня был ключ.

— Где вы нашли жертву?

— В большой гостиной, на тахте. Она лежала навзничь, и в ее неподвижных глазах читалось безграничное удивление. Я не видел раны, но кровавое пятно на уровне шеи говорило само за себя.

— Вы не пробовали ничего сделать? Вам сразу стало ясно, что это бесполезно?

— Конечно. Я был на войне и знаю, как выглядят мертвые.

— И вы не сочли нужным известить полицию?

— Я уже говорил вам и снова повторяю, что думал только о нем! Ее левая рука опустилась на коврик. Казалось, она показывает на убийцу.

— Объясните свою мысль.

— На Рождество она получила от него дешевое колечко, которое очень любила. Фантазия богатой женщины… И как раз это колечко, «кошачий глаз», пропало с ее пальца. Я подумал: это невозможно. Он не настолько глуп, чтобы унести колечко с собой. Колечко где-то здесь. В одном я был уверен: эта рука его обвиняет! Я должен был найти кольцо, надеть его на палец, а все остальное представлялось мне мелочью. Я действовал как во сне. Поднялся на второй этаж…

Жан-Марк открыл глаза и уставился на Мерсье со знакомым Бело выражением перепуганного зверька. Губы его уже не шевелились.

— Я перетряхнул в комнате все ящики, — продолжал Мерсье. — Наконец я нашел его. Не в шкатулке с драгоценностями, а среди белья, в складке китайского халата. И тогда у меня созрел план!.. Нельзя, чтобы убийца улизнул и понарассказал Бог знает чего своей семье. Родные, конечно, не многим его лучше, и он быстро их обработает. Я пошел на чердак и выбрал там небольшой чемоданчик. Двери в ателье, где он фабриковал свои фальшивки, были открыты, и я увидел этот страшный разгром. Мои подозрения подтвердились! Однако, чтобы не отвлекать внимания полиции, я закрыл двери и поставил ящики на место.

— Спасибо за оказанную помощь, — сказал Пикар.

— Я взял в ее комнате китайский халатик и два полотенца в ванной. Потом в гостиной я надел ей на палец колечко, что было непросто. Топорик я взял на кухне. И одним ударом…

— Не оставляя нигде отпечатков пальцев…

— Вероятно, на мне были водительские перчатки. Я не помню. Потом я поехал.

— Куда?

— Искать его. Сумасшедший план, а все-таки он мне удался. Доехав до улицы Бонапарта, я стал кружить вокруг отеля. Я увидел его около шести. Он возвращался домой с этим своим идиотским выражением. Думаю, на гильотине у него будет такое же.

— Нет! Нет! — воскликнул Жан-Марк.

— Вы его узнали? — спросил Пикар. — Вам было знакомо его лицо?

— Мадемуазель Сарразен показала его мне как-то через окно, когда он от нее уходил.

— Продолжайте.

— Я ждал его на некотором расстоянии от гостиницы. До четверти одиннадцатого. В воскресенье был такой ливень, что на меня никто не обратил внимания. Наконец он вышел и встал под навесом с каким-то типом. Потом тот ушел в отель. Я был как пьяный! Я играл с ним, как кошка с мышкой. Притворился американцем…

— У вас была возможность наблюдать за ним, — заметил Пикар.

— В нужный момент я сделал вид, что у меня сломался автомобиль, — продолжал Мерсье. — На Лионском вокзале я вместо его собственного подсунул ему тот чемодан. У меня хватило выдержки, даже мужества, чтобы не удушить его собственными руками. Это был бы слишком легкий для него конец!

— А если бы он покинул Париж раньше, чем вы его нашли?

— Не знаю. Я бы его под землей достал. Сложность заключалась в том, чтобы заставить его открыть чемодан публично! Это могло произойти в поезде, в кругу семьи, в такси. Где бы это ни произошло, он все равно пережил бы шок и не сумел этого скрыть.

Пока Мерсье произносил свою обвинительную речь, Пикар ни разу не взглянул на Жан-Марка. Теперь он слегка повернул свое кресло и посмотрел на него. Пикар не произнес ни слова, но жеста было довольно. Жан-Марк только этого и ждал.

— Это неправда… Это все неправда… Он ее убил. Убил, а потом отрубил руку… Мы поссорились с ней, признаю, страшно поругались, чуть не подрались… Я ушел, я был сыт всем этим, но не больше. Клянусь своей сестричкой. Когда я уходил, Югетта стояла. Не лежала, а стояла у тахты. Она как раз встала, чтобы дать мне шлепка, как мальчишке, и поэтому я быстро вышел. Она была так удивлена, что не промолвила ни слова. Когда я обернулся у дверей на секунду, она стояла и смотрела на меня…