1

А в Париже, точнее, в Нейи, повесив трубку после разговора с любезным Тевене, Бело, чтобы собраться с мыслями, прикрыл глаза и не сразу заметил стоявшую перед ним Жизель. Он сидел в мягком кресле, в самом центре второй гостиной (первой мы будем называть ту гостиную, где лежала жертва и работали люди из отдела криминалистики). Стены сплошь были увешаны картинами Ван Гога.

С ними Бело уже имел дело. В прошлый раз это была репродукция, маскировавшая сейф. Оригиналы Ван Гога не используют для укрытия денег или драгоценностей. Они сами — целое состояние. Большое или маленькое? В общей сложности, вероятно, огромное. Эксперт представит точные данные. Вся эта вилла в духе Трианона вместе с террасой из тесаного камня, хорошенькая, как игрушка, кажется намного меньше, чем она есть на самом деле. У входа — плиточный пол в виде шахматной доски из белого и черного мрамора. И за всем следит одна только служанка? Бело взглянул на Жизель. Жизель — название балета, которого он никогда не видел, но запомнил афишу. Как-никак, культурный полицейский! Эта Жизель ничем не напоминала балерину. У нее были толстые, сильные ноги. Она походила на крестьянку. «Танец с метлой», — подумал Бело. Вообще с утра он был в хорошем настроении. В первый раз в работе ему помогал его крестник, Симон Ривьер, сын его лучшего, не считая Пикара, друга, погибшего на посту. Парень уже год служил в полиции, мечтал работать с крестным отцом. Умолял об этом. Для этого требовались два условия: чтобы они оба одновременно были свободны и чтоб это было необычное дело. Случай с отрубленной рукой как раз им подошел. В настоящий момент Симон осматривал верхние этажи, Блондель — сад, а он, Бело, смотрел на Жизель.

— Садитесь, мадемуазель Жизель!

— Можете говорить просто Жизель, господин инспектор! После того, что случилось… — Она сложила руки на коленях. — Я никогда не думала, что потеря хозяйки меня так потрясет.

— Ты потеряла ее необычным образом, — заметил Бело.

— Да, правда, — согласилась Жизель.

— Ты давно работаешь у мадемуазель Сарразен?

— Нет, три недели.

— Всего-навсего?

— Да, господин инспектор. Я бы тут долго и не удержалась.

— Почему?

— В конторе по найму меня сразу предупредили.

— Что это за контора?

— Контора Ле Беллес в Терне.

— О чем же тебя предупредили в конторе?

— Мне сказали, что я не удержусь долго у мадемуазель Сарразен. Два месяца — это предел. Они сказали, что мадемуазель Сарразен очень капризна. Извините, что я так говорю, когда она… Я только повторяю.

— И ты все-таки пошла на это место?

— Когда сидишь без работы… Мои прежние хозяева вынуждены были отказаться от прислуги.

Бело вынул блокнот.

— Может, ты скажешь мне их фамилию и адрес?

— Почему бы и не сказать? Я работала у них пять лет и получила от них рекомендательное письмо. Супруги Лекуры, улица Верней, тридцать один.

— Там, где аптека.

Жизель оживилась.

— Вы из того района?

Бело отрицательно покачал головой.

— Должна признаться, что мадемуазель хорошо мне платила, — продолжала Жизель. — Два месяца у нее — это все равно, что полгода в другом месте.

— По-твоему, она действительно была капризна?

— Нет! Всегда держала слово. Как говорила, так и делала. И никогда не повышала голоса.

— У нее часто бывали гости?

— Приемов она не устраивала, а для прислуги это главное. Наверху я тоже не убирала. Ключ был у госпожи.

— А спишь ты где?

— На втором этаже. Хорошая комната, совсем не такая, как обычно бывает у прислуги.

Они пошли в соседнюю гостиную. Царивший здесь беспорядок изменил ее вид. Через широко открытые двустворчатые двери виднелась нога, обутая в туфельку в восточном вкусе. Работники отдела криминалистики всюду понаставили свои приборы и прожекторы.

— Мы кончили, комиссар, можно забрать труп, — обратился один из них к Бело.

— Спасибо. Вызывайте машину. Останься тут, — обратился Бело к Жизели.

Он хотел еще раз посмотреть на жертву, прежде чем она исчезнет отсюда навсегда. Никогда не известно, что может открыть такой осмотр. На этот раз он не заметил ничего нового. Жертва, получив удар в спину, упала навзничь.

— Мгновенная смерть, — констатировал Боннтет. — Но подождем результатов вскрытия. Удар нанесен стилетом или ножом. Острым орудием. Его не нашли до сих пор и, возможно, не найдут никогда. Нож легко унести с собой, это не топор. Кстати, о топоре…

— На топоре нет никаких отпечатков пальцев? — спросил Бело, ни к кому персонально не обращаясь.

— Никаких! Мы бы тебе сказали! — ответил Нурри, старший из всех, ответственный за отпечатки пальцев.

Топор, а точнее топорик, находился в кухне. Жизель сказала, что рубила им дрова.

— Никаких, — повторил Нурри. — Вытерт, вымыт, вычищен, как алебарда стражника.

Женская рука у запястья тонкая. Достаточно было одного удара. Ужасно. Боннтет не смог определить, через сколько времени после удара в спину была отсечена рука. Остался ли преступник в доме вместе с трупом? Возвратился ли он, когда ему пришла в голову идея разыграть спектакль с «женихом», рукой и чемоданом?.. Да, красивая женщина, очень красивая.

— А тут какая красавица! — сказал Симон, незаметно ставший рядом с Бело. — Я нашел это фото в ее комнате.

Бело взглянул на снимок мадемуазель Сарразен, лежавшей на пляже. Великолепная фигура.

В гостиную вошли люди в белых халатах, с носилками.

— Можете забрать, — сказал Бело и обратился к Симону: — Наверху что-нибудь обнаружили?

— Ничего.

— Тогда иди на помощь Блонделю. Похоже, он заблудился в саду.

 

2

Жизель не двигалась с места. В сочетании беспорядка и царившей в комнате тишины было что-то странное. Бело снова опустился в кресло.

— Мы остановились на гостях мадемуазель Сарразен.

— Да, господин инспектор.

Голос у нее был, как и раньше, — спокойный, ровный. Исключительное самообладание. Или исключительная тупость.

— Она встречалась с кем-нибудь из семьи?

— Нет, ни с кем.

— У нее были родственники?

— Не знаю.

— А кто приходил?

— Торговцы картинами. Приходили, когда у них появлялось что-нибудь новое.

— Ван Гог?

— Вы его знаете?

— Естественно.

— У нее были и другие картины, импрессионисты, она, кажется, так их называла. Но на этом Ван Гоге она просто помешалась. Она мне сказала, что весь мир завидует ее коллекции.

— Она что-нибудь из этого продавала?

— Нет, только покупала. Вон те две картины купила одновременно.

— А друзья? Их было много?

— Ох нет, господин комиссар, только один! — смущенно ответила Жизель.

— Я не имел в виду любовников, — сказал Бело.

— Ой, простите, я неправильно поняла. Друзья… Друзья… Если речь о мужчинах, то их здесь никогда не бывало. Дамы приходили на чай. Но только по вечерам. А я в десять всегда уже была у себя в комнате. Мадемуазель мне говорила: «Жизель, если ты будешь у себя и услышишь звонок, не беспокойся. Я открою сама, если захочу. А если нет, пусть звонят сколько угодно». Нейи — это глухомань, господин инспектор.

— Ну и что? Ты когда-нибудь слышала звонок?

— Один раз.

— И мадемуазель Сарразен открыла?

— Мне показалось, что я слышала, как хлопнула калитка. У нас, чтобы открыть калитку, надо только нажать кнопку в прихожей.

— Ты видела, кто это был? Мужчина, женщина?

— Я уже лежала в постели, и мне не хотелось вставать, господин инспектор. Я подумала, что это приятель мадемуазель.

— Ну, хорошо, — сказал Бело, поудобней располагаясь в кресле. — Поговорим теперь о нем. Об этом Жан-Марке Берже.

На ее лице появилась та же гримаса, что во время телефонного разговора с Лионом.

— Мне кажется, он тебе не нравился, — заметил Бело.

— Мне до него дела не было.

— Он часто приходил?

— Да.

— Мадемуазель Сарразен очень им интересовалась?

— Не поняла, простите.

— Она его сильно любила?

— Думаю, что да. Мадемуазель Сарразен была не из тех, кто посвящает прислугу в свои дела.

— Сколько ему лет?

— Не знаю… Года двадцать два. Не больше двадцати пяти.

Бело присвистнул.

— Такой молодой? Ей-то было лет тридцать пять?

— Тридцать шесть. В этом возрасте такое случается.

— А ты, Жизель? Сколько тебе лет?

— Тридцать пять. Но я вас уверяю, со мной такого не произойдет.

— Я этого и не имел в виду.

— Ну, не надо думать, что я глупее, чем есть, — сквозь зубы процедила Жизель. отводя глаза.

— Не беспокойся, — ответил Бело. — Симпатичный был этот Берже?

— Если речь о чаевых, то не давал никогда. Случая не представилось. Но вежливый молодой человек…

— Они выходили куда-нибудь вместе?

— Днем нет. Но у мадемуазель была машина, может, она за ним заезжала.

— Верное замечание. Ты сказала, что, услышав ночью, как хлопнула калитка, подумала, что это он. У него не было своего ключа?

— Ни у него, ни у кого другого.

— Другие — это кто?

— Понятно, я! Это первое место, где мне не дали ключ. Когда я утром возвращалась с покупками, мадемуазель сама мне открывала.

— Однако вчера вечером она тебе не открыла?

— По воскресеньям она давала мне ключ. На случай, если я вернусь домой раньше, чем она. или захочу без нее выйти.

Бело помолчал минуту, потом сказал:

— Одним словом, она не боялась давать тебе ключ на время своего отсутствия. Но не хотела, чтобы кто-то пришел неожиданно. Ты или даже ее друг.

— Кроме воскресенья.

— Кроме воскресенья. Значит, она боялась кого-то, кто мог прийти в будний день и не мог этого сделать в воскресенье. А убита она была именно в воскресенье.

— Да, — тихо сказала Жизель.

— У тебя есть какие-нибудь подозрения?

— Откуда! Меня же при этом не было, — спокойно ответила Жизель.

Бело сделал вид, что не услышал этого чересчур наивного ответа.

— И последний на сегодня вопрос, Жизель. Мадемуазель Сарразен всегда носила на правой руке колечко с «кошачьим глазом»?

— С чем?

— С «кошачьим глазом». Это название камня. Я, как и ты, такого не знал.

— Да, она всегда его носила, — слегка презрительно ответила Жизель. — Но иногда, — глаза ее заблестели, — она надевала на другую руку кольцо с большим бриллиантом. Огромный, прекрасный бриллиант! Его нашли?

Она нахмурилась.

— Не знаю. Спасибо, Жизель. Можешь вернуться на кухню.

Симон и Блондель уже несколько минут ждали в соседней гостиной. Бело пошел к ним.

— Ну что, мальчики? — Он взглянул на диван. — Она так любила краски… И вот красное пятно на желтом атласе и другое, такое же, на белом коврике. Как грустно! Пошли в библиотеку.

 

3

Они прошли через столовую. В шкафах — фарфор и серебро, и везде, везде картины. Везде Ван Гог. Единственным украшением библиотеки были стеллажи под потолок, сплошь уставленные книгами. Должно быть, собрание отца или деда мадемуазель Сарразен. Все трое сели за большой пустой стол посредине комнаты. Симон поставил перед собой элегантную сумку и положил пачку бумаг. Бело вопросительно посмотрел на Блонделя.

— Я прочесал весь сад, — сказал Блондель. — Тут почти все дома с садами. За садом старательно ухаживают. Там есть даже статуя, вот отсюда видно. Это Диана…

— …Охотница, — прибавил Симон.

— Потрясающая эрудиция! — фыркнул Бело.

— Стараемся вас не осрамить, шеф, — серьезно сказал Блондель.

— Я бы предпочел, чтобы ты нашел стилет или нож, одним словом, орудие преступления. С хорошенькими отпечатками пальцев. Нет ли чего-нибудь такого в колчане Дианы?

— Скульптор даже не потрудился его выдолбить, — страдальческим голосом произнес Блондель. — Поиски в гараже тоже ни к чему не привели. Кроме спортивного автомобиля, там ничего нет. А что за чистота! Нигде ни следа грязной тряпки или пустой банки! Мы в первый раз занимаемся убийством одинокой женщины. Интересно, они все такие?

— Думаю, такая педантичность может нам дать представление о характере жертвы. Еще что-нибудь есть?

— Нет.

— Тогда займешься доходами мадемуазель, и немедленно. Где-то здесь в бумагах я видел чековую книжку…

— Вот она, — сказал Симон.

Чековая книжка была выдана очень солидным частным банком. Бело показал ее Блонделю.

— Ты знаешь, как за это взяться, а если тебе будут мешать, обратись к Гайярде. — Блондель вышел. — Теперь твоя очередь, Симон. Где фото, которое ты мне показывал?

Симон взял из пачки бумаг белый прямоугольник и перевернул другой стороной.

— Оно стояло на камине в ее комнате.

— В ее комнате? — спросил Бело, разглядывая здоровое, мускулистое, как у спортсменки, тело.

— Да. Судя по узкой кровати, она жила там одна.

— Странно, поставить собственную фотографию в одном купальнике к себе в комнату. Как это называется?

— Нарциссизм.

— Именно. Странная, однако, была эта мадемуазель Сарразен. А теперь приглядимся к кавардаку, который мы тут застали. Если преступник что-то украл, то что?

— В самом деле, что? Все содержимое ящиков перевернуто вверх дном и в секретере, и в ночном столике. На полу черт знает что: постель, драгоценности, бумаги. Я начал работать, как только отвалили эти из отдела криминалистики.

— Ты сказал — драгоценности?

— Да, в шкатулке.

— Ты наткнулся на кольцо с большим бриллиантом?

— Их там целая куча. А еще браслеты, ожерелья.

— Надеюсь, ты запер комнату? — Симон достал из кармана ключ и отдал его Бело. — Поставим там кого-нибудь на всякий случай. А что в других комнатах?

— Кроме комнаты прислуги — все нежилые, и очень давно. А ведь на свете полно людей без крыши над головой!

— Зато никто не посягает на их жизнь. А на третьем этаже?

— Чердак, вернее — чердаки. И ни пылинки. Чемоданы, ящики, всякий хлам.

— А что у тебя в сумке?

— Мелочи прекрасной дамы. Календарик. Ни в субботу, ни в воскресенье никакой встречи не предусмотрено. Водительские права. Ну и так далее. Кроме того, связка ключей Я попробовал все: от калитки, от входной двери, от гаража и от машины — с медальоном святого Христофора, покровителя путешественников. К сожалению, он охраняет только на дорогах…

«У него мой способ мышления, — подумал Бело. — Его мать не зря боялась моего влияния. После смерти отца ему не пришло бы в голову стать полицейским, если б не я. Я его не заставлял. И все-таки хорошо, что так вышло».

 

4

— Войдите, Бело, — сказал из-за своего стола комиссар Пикар, шеф следственной группы, которую называли группой асов. — Прошу оказать мне честь и сесть напротив меня. Кстати, я только что слушал по телефону хвалебные гимны в твой адрес. Это длилось целых пять минут.

— И кто же пел гимны?

— Ага, тебя это интересует! Трюфло, подай господину комиссару стенограмму телефонного разговора.

— Пожалуйста, господин комиссар, — сказал Трюфло, образцовый секретарь, известный как своей лысиной, так и исключительной добросовестностью.

— Это Тевене из Лиона так разливался на твой счет, — сказал Пикар.

— Я только что с ним беседовал, — заметил Бело.

— Он мне говорил, — вспомнил Пикар.

— Ты виделся с Блонделем? — спросил Бело.

— Не только с Блонделем, со всеми. А толку? Может, ты прольешь свет на это дело? Я пока никого не жду, однако вскоре на нас обрушится пресса. Но сначала прочти стенограмму. Комплименты в свой адрес пропусти.

Бело пробежал глазами первые фразы, которых, но правде говоря, было немного, и начал читать:

Тевене : Вы в Париже серьезно отнеслись к делу мадемуазель Сарразен, если бросили на него Бело.

Пикар : А вы в Лионе — несерьезно?

Тевене : Как к убийству — конечно, серьезно. Но как к загадке… Разгадка, мне кажется, — вопрос времени.

Пикар : Правда?

Тевене : Вся эта история с чемоданом просто высосана из пальца. Я полчаса пробовал припереть парня к стене. Поскольку версия по-детски наивна, он повторял ее без труда, как автомат. Все остальное звучит фальшиво. Характер знакомства с жертвой, разница возраста, среды…

Пикар : Каковы ваши выводы?

Тевене : Я как раз хотел вам их изложить. Думаю, сам Жан-Марк, убив любовницу, отрубил у нее руку и, завернув в китайский халат, положил в чемодан, который купил или украл в любом гардеробе. Предполагаю, что он хорошо обдумал, как откроет его в присутствии семьи. Да, это ужасно, зато его версия выглядит правдоподобнее: замена, месть. Словом, парень рассуждал так: «Они никогда не поверят, что я могу быть таким подлецом или сумасшедшим, чтобы…» Алло!

Пикар : Я слушаю вас с огромным интересом. Когда вы собираетесь нам его прислать?

Тевене : К сожалению, у меня нет свободных двух инспекторов.

Пикар : Завтра я пришлю вам одного из своих.

Тевене : Не хотел бы обременять вас просьбами, но…

Пикар : Но пределом мечтаний был бы сам Бело, верно?

Тевене : Вы угадали.

Бело просмотрел последние строчки стенограммы. В них речь шла о кнедликах и пулярках из Нантюа.

— Ну, и что ты скажешь?

— Прикажи выдать мне необходимые бумаги.

— Трюфло, готовы бумаги для комиссара?

— Вот, пожалуйста.

Вместо слов благодарности Бело улыбнулся.

— Я выеду вечером. Ты не мог бы направить кого-нибудь на улицу де ла Ферм вместо Симона?

— Как с этим, Трюфло?

— Конечно, можно послать Тюссена или Малькорна.

— Пусть идет Тюссен. А теперь рассказывай, Бело.

Когда в первом часу дня Бело пришел в кабинет Пикара вторично, шеф института судебной медицины, подвижный доктор Дампьер, принес результаты вскрытия трупа.

— Надо признать, вы меня не балуете банальными случаями, — сказал доктор. — А сегодня мне достался действительно смачный кусок — это для специалиста. Я не говорю об отрубленной руке. Какой-то сумасшедший или извращенец отрубил ее топориком. Я беседовал по телефону с Боннтетом, он был очень удивлен, что рана, нанесенная посмертно, может так кровоточить. Конечно, может даже много часов, если она нанесена в область гипо… то есть я хотел сказать…

— Мы столько лет ваши постоянные читатели, что в вашей терминологии для нас нет загадок, — сказал Пикар.

Дампьер не любил, чтобы его прерывали.

— …я хотел сказать, что свисающая рука создает для этого просто идеальные условия. Все это я написал в своем отчете и, конечно, не для этого поднялся к вам. Речь идет о ране в спине, которая послужила причиной почти мгновенной смерти. Из глубины моей памяти в связи с ней выплыло одно сочное выражение, которое я слышал, еще будучи студентом. Мы обязаны им старому Фарабефу. Вы слыхали о Фарабефе?

— Фарабеф? — Пикар задумался, потом обратился к Бело:

— Слышал?

Бело отрицательно покачал головой.

— Нет, мы не слыхали о Фарабефе, доктор. Он никогда не фигурировал в ваших отчетах.

— В этом тоже не фигурирует. Это было бы несерьезно. Очень острый предмет, которым воспользовался убийца, — я считаю, что это нож для разрезания бумаги, — вошел между позвонками — седьмым шейным и первым спинным, разрезав сразу две артерии. А знаете, как Фарабеф окрестил такой удар? «Удар ревнивого стилета!»