Страх. Древний, всепожирающий. Сила воли с трудом с ним справляется и заталкивает на дно сознания. Он еще трепыхается, бьется, но холодный пот уже не проступает. Я облизываю губы, ощущая привкус крови.

Давненько подобного не было. Давненько.

Я протираю губы рукавом, оставляя на ткани рубашки длинную багряную полосу. Она постепенно расползается, бледнеет и наконец исчезает. Люблю современные ткани.

Взгляд на часы.

Рано. Можно было поспать еще минут сорок-час, но возвращаться туда … Нет.

Я нащупываю обруч, надеваю его на голову. Сталь приятно холодит виски, а мысли начинают плыть, путаться…

Рывок. Нервы как будто вырывают из тела, выкладывают в длинную линию, немного растягивают, а потом укладывают обратно.

«Привет, профессор Карлан»

«Здравствуй, Игнесса». — Я стою на аллее внешнего интерфейса. Слева и справа с тихим шорохом падают листья, ветер несет мелкое грязное крошево по черному от недавнего дождя асфальту.

Листья несутся, закручиваются в водовороты, вздыбливаются желтыми облачками под ударами ног. С неба изредка проглядывает солнце, но чаще оно скрыто плотным слоем облаков. Ветер дует в лицо, охлаждая больную голову. Рядом спокойно идет Игнесса, ни произнося не слова. Она компьютер, она читает мысли и знает, что мне сейчас надо.

Мы идем. Листья шуршат под ногами, на голову падают первые капли дождя.

Прохладно, но ничего, терпимо. Я закутываюсь в мимолетно сотворенную куртку из черной кожи. Игнесса упрямо шагает в легком летнем платье. Плечи распрямлены, гордый взгляд устремлен вперед. Эльфийская королева!

Я улыбаюсь и иду дальше. Повороты постепенно заканчиваются, и до самого горизонта устремляется ровная перспектива дороги. Нет не так. Я чуть мотнул головой, и асфальт услужливо повернул. Быстро прорисовываю в мозгу карту. Побольше поворотов, берег озера, лиственные деревья и кусок соснового леса.

Так лучше.

«Александр!» — Как всегда в нерабочей обстановке Игнесса обращается ко мне по имени. Если у меня появиться для нее задание, она молниеносно перейдет на профессора. Зафиксировать одно обращение она не может. Это не вяжется с ее программой и этикой, четко оговаривающей нормы общения с сотрудниками института. Я сумел обойти этот запрет, сказав, что когда я не даю ей рабочие задания, то сотрудником не являюсь. Условно я увольняюсь каждый раз, когда ухожу домой или не выполняю свои обязанности.

«Алекс!»

«Мм?» — Я отвлекаюсь от мыслей и смотрю в глаза ИИ.

«Как насчет еще одной прогулки по радиации?»

В голове проносится вихрь мыслей. Но я их подавляю и осторожно спрашиваю:

«Сколько там?»

«Пятьдесят-сто миллирентген. У тебя будет два часа. Но ты возьмешь костюм и отправишься на три. Это очень близко. И это надежно. Если бы ты надел обруч, то я сказала раньше».

«Давно увидела?»

«Давно. Итак, — вернулась к теме Игнесса, — ты клянешься, что наденешь костюм?»

«Нет».

«Не скажу где», — нагло улыбнулась ИИ.

«Ладно, клянусь».

«Не «ладно клянусь», а клянусь».

«Садистка!» — не выдержал я.

«Я жду».

«Клянусь».

«Не верю».

«И как мне доказывать?»

«Одень экзоскелет и выходи. Я тебя поведу».

Фон погас, листва померкла, меня дернуло и усадило в кресло землеройки.

«Выкинула, зараза!» — подумал я, и снял защитный купол. Где-то тут должен лежать костюм Изалинды. Они безразмерные, так что нормально, подойдет.

Я засветил ночник, нащупал костюм и надел его. Дверь машины открылась с легким щелчком. Я ослабил первое защитное поле, прошел его. Свет за моей спиной усилился — поле приняло прежнюю непроникающую структуру. Второе синхронно с первым, только совершая обратное действие, ослабло. Я повернул ручку и оказался на улице.

Канавки брони замерцали черным, и, надо сказать, замерцали куда как интенсивно.

«Работает», — со злостью подумал я, и потянулся к Игнессе. Не получилась. Она не пропустила, а в голове возникла чужая мысль: «Прямо. Прямо, у поворота налево».

«Я же не вижу ничего!»

«На, смотри!»

Обычное зрение, с трудом разбирающее легкое свечение канав и пыли под башмаками, да столб огня у шахты, погасло. С секунду я был слепым, а потом возникла картинка. Достаточно яркая и цветная. Хотя я знал, что так будет не всегда. Если я уйду очень далеко от сканирующих устройств моих машин, совокупной мощью которых пользовалась Игнесса, помощь компьютера станет бесполезной.

«Прямо».

«Иду, не бойся».

Я на самом деле шел. Один, глухой темной ночью, без друзей, которых у меня толком и не было, без врагов, которых я успел завести немало.

Я шел.

Под ногами поднималась пыль, черные борозды канав экзоскелета светились. На запястье я обнаружил датчик. Две полоски, красная и зеленая. Наверное, красная означала энергию, и она была почти на нуле. Вторая могла показывать что угодно, но про себя я решил, что это целостность системы, уровень повреждений.

Больше информации о экзоскелете я наверняка смог бы добиться, надев обруч, с которым таскались все солдаты, но у меня был выбор — или Игнесса, или силовой шлем и поддержка не имеющего интеллекта компьютера доспеха.

Дорога вилась прямой линией, слева и справа ограничивая меня следами гусениц. Я двигался по пути, который уже проходил один раз в нутре железных бочек с лазерными пушками.

«Стой. Колонну видишь? Обойди».

Я не ответил. Причина опасности была ясна. В мире смерти угрожать мне может только радиация, и она хитрее всех живых врагов, потому что убивает незаметно.

Убивает. Странное слово. Убийств ни в одном из секторов не было уже сотни три лет. Преступления совершались, угонялись секретные разработки гравикамов и гравилатов, люди били друг другу морды, молодежь по мелочи хулиганила, но убивать под недреманным оком института истории было сложно. «Клионис» имел глаза повсюду, для него нет стен и препятствий, он знает все. Мы, как сам Хронос, бог времени, контролируем все возможное. Новейшие разработки даже позволяют создать некий аналог электрического поля, но не в пространстве, а во времени. Мы можем ставить коэффициенты на реальность. Половина, двадцать процентов — мы замедляем ход истории в локальной точке континуума.

Зачем оно нужно, это поле, никто не понял. Жрет энергии за сутки аналогично потреблению городского купола в час. Войти или выйти в поле нельзя, оно изолирует себя от внешней среды не хуже бетонной стены. Может перманентно исчезнуть, ничего никому не объяснив, оставив на своем месте полудохлую от старости кошку вместо вполне симпатичного синтетического котенка.

На смеси некоторых веществ поле действует как обалденный катализатор, позволяя провести реакции там, где по законам физики их провести нельзя и еще много всего, но такого же бесполезного. Нет, вы можете утверждать, что катализатор — классная функция, но зачем проводить реакции в объеме трех литров — большее поле создать невозможно?

Никакой практической пользы, а вреда уйма.

Но эту разработку прошлых веков упорно финансируют правительственные организации, на нее не щадят людских и денежных ресурсов. В прошлое, что ли они там все решили махнуть?

«Сейчас должен увидеть металлическую лестницу. Постарайся подняться на третий этаж, пройти через дом. Тогда окажешься на опорной балке белой башни. Там скажу, куда дальше»

Лестница? Ага, вон лестница. Ржавая, явно не надежная, оплетающая руины непонятно чего тугой спиралью.

Хватаюсь рукой за перила и с удивлением смотрю на оставшийся в сжатом кулаке обломок металла. Да, мир у основ белых башен — это вам не висящие в воздухе, на безопасном расстоянии от зараженной токсинами зоны особнячки на три миллиона жителей каждый. Этот мир полон риска.

Я мог бы попросить у Игнессы другую дорогу, ресурсы костюма позволят продержаться и при более интенсивном воздействии излучения, но я пройду здесь. У меня есть гордость. Я хочу доказать, и в первую очередь, самому себе, что могу не только просиживать кресло в достославном институте истории.

Прыжок, и я уцепляюсь в кладку стены. Экзоскелет исправно выполняет свою функцию и подтягивает меня на пролет лестничной клетки. По ступеням подниматься боязно. Слишком они шаткие.

Пальцы нашаривают на стене выступ, я упираюсь ногой и начинаю восхождение к следующей площадке. Из-под рук летят мелкие камешки, интенсивность свечения черных бороздок усиливается, я держусь. Руку сюда, ногу сюда. Руку туда, ногу туда. Есть.

Я переваливаюсь через бортик, скрипнувший под моим весом, и смотрю на цель. Вон она, еще одно восхождение.

Гляжу на стену и в шоке обнаруживаю, что неровностей нет. Обижаюсь на весь свет и далеких предков, создавших такое прочное строение и с опаской вступаю на первую ступеньку. Держит. Дальше.

Железо скрипит под ногой, но пока все нормально. Глаза Игнессы, а значит, и мои, не замечают разрушения материала.

А, черт с вами!

Нервы не выдерживают, и оставшиеся шаги я преодолеваю бегом. Тяжело дыша вваливаюсь в окно и падаю на пол. Сердце стучит в бешеном темпе аллегро модерато, перед глазами странный туман.

Риск. В наше время нет риска. Его нет!

Ага, нет. Если пробежка по шатким перилам не является риском, то я не профессор истории А. С. Карлан. Так, рабочий нижних уровней белых башен. Стоишь в защитном костюме и командуешь роботами — вдруг что не так сделают!

Встать. Нужно встать.

С трудом отжимаюсь, упираюсь коленкой в сгнивший материал неясно чем раньше являвшийся, оглядываюсь.

Разрушенная кладка, просвет в потолке, сквозь который виднеется неясное сооружение, в углу валяется кучка тряпья. Подхожу ближе, и Игнесса, получив более точную картинку с сканеров костюма, дает первичное изображение предмета.

Округлые уши, непропорционально большая голова, протянутые вперед лапы. Медведь. Игрушечный. Пролежавший здесь уже не одну сотню лет и успевший превратиться в нечто неузнаваемое.

Игрушек не было уже очень давно. Обруч — лучшая игрушка и для детей, и для взрослых. Единение разума с компьютером поможет запомнить необходимое в сотню раз быстрее. Мысленное воздействие тренирует гибкость разума, фантазию и многое другое. Дети воспитываются так, чтобы проявлялись их лучшие стороны, а специальная программа позволяет выбрать то направление деятельности, к которому ребенок более всего подходит и которое согласуется с его психикой.

Испытание на специализацию напоминает классическую игру. На тебя надевают обруч и ты оказываешься в мире, до последней молекулы похожем на реальность. Ты чувствуешь все, даже боль. Единственный случай в жизни, когда перед человеком распахиваются бесконечные возможности виртуального мира, так называемый эффект полного погружения, доступный лишь хронистам.

А все потому, что полное погружение — это наркотик, от которого нельзя оторваться. И наше государство, которое добилось чего-то, очень похожего на древние представления о коммунизме мягким тоталитарным режимом, развалится в мгновение ока. Зачем жить в реальности, если можно создать себе идеальный мир в своем сознании и прожить в нем свою жизнь властителем миллионов? Людям станет не нужна реальность, и они из нее уйдут. Ведь всегда можно скинуть обруч и вернуться обратно, не так ли? Ведь тот мир иллюзия, он не настоящий! Разок и все. Хочется посмотреть, как это, идеальный мир, созданный самим собой. Посмотрю и вернусь.

Смешно. Люди не меняются в отношении своих инстинктов. Пять тысяч лет цивилизации — это слишком малый срок, чтобы отделить себя от животных. Мы считаем, что себя контролируем, но большую часть нас, основную часть, составляет дикое животное, не признающее разума.

И от самих себя нас спасает государство.

Оно запрещает, но не много, а в самый раз. Оно дает свободу, которая почти не ограничена, за исключением парочки мелочных правил. Нарушить правила не получиться при всем желании, так как тот же обруч получить в руки никто не сможет. Здание испытаний полностью автоматизировано. Как и любой другой человек, я бывал в нем лишь однажды, когда окончил школу, и настало время войти в его ворота и обрести свою судьбу.

Белое — вот мое первое впечатление после преступление порога. Все, буквально все белое. И — красная указующая змейка, ползущая передо мной. Змея была как живая и даже иногда высовывала язык, но прикоснуться к ней я так и не решился.

Вслед за змеей я вошел в маленькую комнату без мебели. В центре силового поля, между двух белых дисков висел самый обычный обруч. Догадайтесь, какого цвета? Не правильно. Серебряного.

Серебряный обруч хрониста. Серебряный обруч проверки. Братья.

Я стоял и не двигался, а змея подползла к центру комнаты и обвилась вокруг одного из дисков. Тогда я решился. Я протянул руку, сжал обруч и надел его на голову. Виски прошибла боль, и сознание исчезло.

Вернулось оно сразу. Как будто закрыл глаза и тут же их открыл.

Я находился в музее. Рядом тянулись экспонаты сотен эпох и цивилизаций. Вокруг сновали люди, но я не обращал на них особого внимания. Я двигался вдоль стеклянных шкафов, рассматривая свидетелей ветхой древности. Замечательно, конечно. История — бесспорно, великая наука, я всегда ее уважал, я ее знал. Во всех прошлых тысячелетиях не было факта, который мог бы укрыться от меня.

Но это не мое. Нет. История не даст мне ответы, а мне нужны ответы больше, чем сама жизнь. Я вышел из музея и отправился бродить по улицам.

На ближайшие часы, пока компьютер не определит, что я могу делать, зачем я нужен, пока не совместит мои собственные желания, и то, на что более пригоден мой мозг и мое тело.

Я брел по городу, всматриваясь в лица людей, запоминая и размышляя. Я чувствовал, что должен что-то сделать, что-то ясное, однозначное, чтобы компьютер понял, что мне нужно, потому что я сам не знал, что из современного мира меня привлекает. История? Замечательно, но нет.

Бюрократия и управление, допуск высочайших уровней, вроде пятнадцатого, как у всех чиновников? Никогда не любил сидеть с бумагами и заниматься политикой. Техника? Я ее достаточно хорошо знаю, я могу, при наличии необходимых элементов и паяльной станции с присутствием ИИ собрать простенького робота, который сам будет думать, и я не раз таких собирал, но нет. Не мое.

Я сменял уровень на уровень, отмерял километры мостовой. Ноги налились настоящей усталостью, глаза начали болеть, но я упрямо брел по городу, размышляя о себе.

Когда один сектор кончился, я с некоторой дрожью, вспомнив недавние уроки физики, вступил в провал телепорта.

Шаг, я в другом куполе. Можно было пройти по крытому мосту, соединяющему купола на уровне земли, той черты, что раньше называлась уровнем моря, а сейчас является примерно серединой нашего города, но брать машину не хотелось, а идти было далеко. Установки телепортеров в этом отношении невообразимо лучше. Они позволяют попасть из любой точки планеты в любую другую.

И — сразу же почувствовал что-то не то. Площадь как площадь, самый обычный центр сектора, но что-то с ней не так. Не то. Я двинулся кругами, всматриваясь в лица людей. Ничего. Они спешили по своим делам, выпрыгивали из телепортационных установок, ловили машины, если добраться до места назначения по-другому было нельзя. И вдруг я понял.

Вон тот, с сумкой. Он передает ее невзрачной личности с лысой головой, и…

Изображение стало рассыпаться. С ужасом я понял, что воспринимаю не одну картинку, а две, три, четыре…

Паника схватила меня за горло, я готов был заорать, но не смог. Изображения все двоились, двоились… Три десятка. Я видел все, что происходит в нескольких местах, с разных ракурсов, видел детально, четко, запоминая происходящее.

— Не-е-е-ет! — крик вырвался из горла, я упал на колени, мозг готов был взорваться, и… все прекратилось.

Я находился в белой стерильной комнате, стискивая плотно сжатыми пальцами виски. Память сохранила все в кошмарных подробностях, от которых хотелось взвыть. В реальности такой четкости воспоминаний я никогда не мог добиться, даже если использовал стимуляторы.

— Ты в порядке? — раздался надо мной вежливый голос. Я сорвал обруч и поднял взгляд. Скромно одетый мужчина, за его спиной улыбающаяся женщина. Говорил мужчина, он явно был главнее, но женщины, судя по его виду, очень и очень опасался.

И что они здесь делали? Никогда, ни в коем случае в дом испытаний не пускают посторонних. Почему они здесь? Что со мной случилось там, в виртуальном мире?

— Д-да, наверное, — сумел выдавить я. Обруч упал, звякнув о пол. Но пара, находившаяся в комнате, не обратила на это никакого внимания. Будто не обруч стоил миллиарды, а я. На самом деле, так и было, но я этого еще не знал.

Мужчина протянул руку, за которую я уцепился и поднялся с колен.

— Добро пожаловать в «Клионис», — улыбнулся он.

— Куда? — переспросил я, хотя все четко расслышал.

— В «Клионис», — повторила женщина. — Ты уникален. Такие, как ты, рождаются один на сотни миллионов. — Она немного помолчала, взвешивая свои мысли, а потом добавила, медленно, задумчиво: — Такие как мы с тобой пишут историю и контролируют время.

— Мы? — не понимая, переспросил я.

— Мы. — Подтвердил мужчина. — Я Элиан Дирад, директор института истории «Клионис», а это мой сотрудник, хронист…

— Так мы называем тех, кто следит за городом, — прервала коллегу женщина. — Шутка у нас такая. Знаешь, раньше были аргонавты, которые отправились за золотым руном? У них был корабль «Арго». Поэтому аргонавты. Так вот, мы хронисты — мы изучаем реальность и историю. Нам подвластно само время, и поэтому нас как-то раз в шутку прозвали хронистами. Ведь бог времени — Хронос. С тех пор и приросло.

— И до сих пор не отлипает, — улыбнулся Дирад

— О, — вдруг вспохватилась женщина, — я же не представилась! Меня зовут Тереза Миллиан.

— Я…

— В шоке, да? — ласково спросила женщина. — Это ничего. Все будет нормально, поверь. На тебя будут молиться, сынок! — он обняла меня за спину и повела к двери.

— Те, люди, с сумкой…

— Компьютер создал их, чтобы зацепить твое внимание. Их нет. Они не реальны.

— Куда мы? — вопросы лились из меня один за другим.

— В «Клионис». — А эти двое казалось, были созданы для того, чтобы на них отвечать. — Мы покажем тебе институт, а с завтрашнего дня ты начнешь учиться.

— Но компьютер сам вкладывает в сознание необходимые знания о будущей работе, если они не были получены в школе! — засопротивлялся я.

— Всем. Но не тебе. Ты хронист. Ты не подходишь под общепринятые категории. Два года обучения, и ты получишь звание профессора истории и кресло «Клиониса», позволяющее тебе видеть весь город сразу.

— Весь? — Я понял, что начинает сбываться моя мечта. «Клионис» — единственное место, которое могло дать мне ответы, и я попал в «Клионис». Мечта сбывалась, и сбывалась чересчур рано, так рано, как я и не ожидал.

«Скоро, очень скоро, — подумал я, — все станет ясно».

Господи, как я заблуждался! Как заблуждался!

«Александр, ты меня слышишь?»

«Нет».

«Ясно. Тогда отвлекись от своих безусловно интересных мыслей и пойми, что ты не двигаешься минут десять».

«Кто оставил здесь игрушку, Игнесса?»

«Я не знаю. И это давно не игрушка. Это куча мусора».

«Игнесса, ты можешь воспринять реальность не только через призму чувств, но и через призму истории?»

«Такого нет в моей программе».

«Да, конечно, — мысленно вздохнул я. Пробовали когда-нибудь вздыхать мысленно? Настоятельно советую попробовать. Может, и не получиться. — Куда дальше?»

«Сквозь квартиру»

Я оторвался от кучи мятого материала, и немного пригнувшись, шагнул в дверной проем.

Следующая комната тоже была пуста. Я пересек ее и, выломав плечом в пыль рассыпавшуюся дверь, оказался на балконе.

Подо мной располагалась небольшая пропасть, и в метре от балкона шла белая полоса. Она устремлялась под некоторым углом вверх, пробивая здание насквозь.

«Мне вниз?»

«Да. Ты спрыгнешь на балку».

«Сколько в ней градусов?»

«Уклона?»

«Да».

«Тридцать, — честно ответила Игнесса. — но ты пройдешь. Она не очень скользкая. — И после паузы пояснила: — уже состарилась».

«Игнесса, — я очень старался себя контролировать и не начать рвать и метать. — Опорные балки делают непробиваемыми и скользкими. Мне придется идти по зеркальному льду? По поверхности с абсолютным коэффициентом скольжения?»

«Я же с тобой!» — утешила меня Игнесса.

«Спасибо! — поблагодарил я ИИ. — Ты настоящий друг».

С такими благородными мыслями я спрыгнул с балкона. Округлая балка приняла меня и тут же попыталась сбросить. Я уцепился в нее всеми конечностями и замер, боясь потерять равновесие.

«Далеко лететь, если сорвусь?»

«Десять метров. В твоем костюме — смешное расстояние».

«Значит, если что, можно падать?»

«Да, можно. Но только ты окажешься недалече машин, и дорогу в сорок минут придется пройти сначала».

«Понял, спасибо», — я начал потихоньку ползти, каждый раз передвигая конечности не больше, чем на миллиметр. Понять, чего от меня хочет Игнесса, было не сложно. Вон, еще один балкон. Нижние этажи разрушены, попасть на крышу можно лишь через опорную балку — ненавистный штрих культуры в мире, полном руин.

Балка казалась бесконечной. Еще никогда в жизни мне не приходилось двигаться так медленно. Три сотни сантиметров за двадцать минут — где это видано! Каждое движение грозит сбросить, убить, заставить идти сначала.

Но я добрался. С трудом встал на ноги, оттолкнулся, почувствовав, как предательски выскальзывает из-под ступней прозрачная балка, и начал падать. Пальцы уцепились за перила балкона, экзоскелет зафиксировал положение и не дал мне полететь к земле.

— Спасибо, — поблагодарил я воздух, и, извернувшись, как змея в руках змеелова, забрался на балкон.

«Берегись!» — ударил по мозгам вопль Игнессы.

Я внимательнее пригляделся к материалу под ногами и рванул к дверному проему.

— Кххрсть! — сказал напоследок балкон и рухнул. Я нервно вцепился в косяк и тупо смотрел туда, где только-то была бетонная площадка, а сейчас лениво оседала радиоактивная пыль.

«Не дышать!» — отметил я, и начал искать лестницу, ведущую на крышу.

Отыскалась она достаточно скоро, и никаких опасений не внушала. Я присел на краешек ступеньки и дал себе полминуты на отдых.

Секунды тянулись медленно и нудно, чем я, собственно говоря, наслаждался. Хорошо. Есть время прикрыть глаза, повспоминать…

Вот когда были построены дома, по которым я с таким удовольствием гуляю? Двадцать четвертый, двадцать пятый века. После сорок третьего года, когда полетела энергетическая система планеты, жить стало несколько проблематично. Каждый реактор, уничтожившись, испарял миллионы тонн морской воды, и выплескивал в пространство жесткое рентгеновское излучение. Силовыми полями удалось задержать туман, который по началу вел себя несколько неадекватно и пассивно. Но вот об ионах, летающих где угодно и прошибающих что угодно, такого сказать было нельзя. Фон городов поднялся сначала на пятнадцать, потом еще на двадцать миллирентген.

Большая часть радиации осела, придавилась туманом, скопившемся в верхних слоях стратосферы, начала впитываться в землю. Когда силовыми куполами затянули всю поверхность, оказалось, что жить можно только там, где повыше, и где еще нет тумана. Тогда и построили белые башни. Сооружения, вырастающие прямо из глубинных слоев магмы. Их шпили устремляются далеко в небесные просторы, они обеспечивают людей всем необходимым.

Для их постройки, даже при нашем уровне техники, понадобилось два года. Как тогда жилось, лучше не спрашивать. Вот уж воистину, времена отчаяния! Но, надо отдать им должное — инженерные проекты и научные разработки выплескивались одна за другой. За каких-то двадцать лет непрерывного стресса люди узнали о природе больше, чем за совокупность прожитых тысячелетий, вместе взятых.

Когда шпили башен устремились в небеса, и энергетический купол стал поддерживаться исключительно их силами, когда в фундаменте башен легли все оставшиеся запасы воды, для непрерывного получения необходимой энергии, кислорода и всего остального, можно было заняться проблемами менее насущными. Жильем, например.

После катастрофы оказалась уничтожена почти вся биосфера, от лесов остались жаркие головешки, животные выжили только те, что были у кого-то на руках. Некоторые парки и заповедники тоже умудрились сохранить питомцев, но они находились в экстремальных условиях, впрочем, как и вся планета.

Прочность белых башен была огромной. Находились они достаточно близко друг другу. Тогда и началась эра глобального строительства. Воздвигали загоны и лесопарковые зоны, куда садили растения, чьи генотипы сохранились или были восстановлены. Туда заселяли животных, чтобы они чувствовали себя как дома.

Параллельно, связывая башню с башней сеткой опорных балок, создавая своеобразную паутину, строили фундамент будущей жизни. На этом фундаменте постепенно возвели стройные здания, веревки монорельсов, обширные площади. Люди выходили из убежищ, подчистую выносили все из своих старых квартир и переселялись в новые, которые, надо сказать, всем раздавали совершенно бесплатно, исходя из заслуг человека по восстановлению мира после катастрофы.

Тогда же была произведена разлиновка планеты на сектора. Сектор — это условная территория, которую способна обслужить одна башня. Когда энергетическая защита сменилась на аннигиляционную, то сектора вовсе стали явными.

А пока заселялись квартиры, строились новые помещения.

Четыре смежных сектора отвели под парковую зону. Ее взяли из центра Сибири, района, максимально удаленного от океанов. Там сохранился исконный земной лес, который аккуратно вырезали вместе с основанием, на котором он стоял, и подняли вверх. Постепенно в лес загнали животных, создали парочку зон с другим климатом, в общем, жизнь шла.

Через три сотни лет город был окончательно застроен и заселен. Связь с нижними уровнями, которые все время углублялись, постепенно терялась. Там осталась техника да спецмашины, понемногу и безболезненно опускающие здания ниже и ниже. Благодаря этому город может расти вверх, радиация спокойно оседает, а вынутые вещества идут на нужды города.

Помню, какое впечатление на меня впервые произвел наш «парк». Мы вместе с классом приехали туда на экскурсию. Еще издалека, сквозь прозрачно-матовый купол (да, рассказывать бы ученым двадцатого века, что процессом аннигиляции можно управлять и даже можно сделать так, чтобы лишняя энергия полностью потреблялась белыми башнями, а не разбазаривалась в форме света и тепла, так они бы ни за что не поверили!) мы увидели сплошной зеленый массив.

Сначала был восторг. Мы шли выше четырех низких, прижатых к земле защитных куполов леса. Я прижался к окну и с наслаждением смотрел, как носятся там, внизу, животные. А когда мы спустились, вышли, и началась своеобразная экскурсия, восторгу не было предела. Деревья, трава, земля, чистый, настоящий кислород пьянили.

Какое-то время я часто после школы наведывался в парк и гулял по тенистым тропинкам, среди высоченных сосен и кедров. Но потом как-то мне сказали, что настоящие животные очень трудно приспосабливались к изменившимся условиям, им пришлось подправить гены, кое-что изменить, улучшить… Я почувствовал предательство.

Там, под четырьмя низкими куполами не настоящая природа. Она искусственная. Она создана вручную, по образу и подобию прежней, настоящей, но она не такая, как та. Она иная.

Меня предали.

Я больше не появлялся в заповеднике, а если приходилось проезжать мимо, то старался не смотреть в ту сторону, где некогда высился последний остров уцелевшей жизни, а потом он был приручен, акклиматизирован, изменен.

«Пожалуй, пора». — Решил я, поднялся и поплелся на крышу.

«Будь любезен, Карлан, посмотри!» — Игнесса возникла ниоткуда, накладывая свое изображение на то, что я видел. Теперь рядом со мной стояла величественная эльфийская королева, доступная лишь моему взору. Правда, для меня она будет и плоть иметь. Если я к ней прикоснусь, мои пальцы не пронзят ее, как ушедших в прошлое за несостоятельностью голографические картинки. Нет. Они ощутят тепло живого тела. Эффект полного погружения, доступный лишь хронистам.

— Оно, да? — я не выдержал, сорвался на голос. Когда в мозгу просто возникают чужие мысли, отвечать тоже можно мысленно. Но когда ты видишь собеседницу, когда слышишь, как она говорит, то просто думать становится сложно.

— Оно.

Поселок. Маленькие, похожие на кирпичные здания семнадцатого века, строения, размещенные внутри громадного помещения, ютящегося на крышах нескольких небоскребов. И там люди. Настоящие, живые люди.

— Как туда пройти, Игнесса?

— Тут лифт. И он работает.

Я пошел вслед за девушкой, встал на площадку, нажал на указанную кнопку. Мы поехали к невозможному. Вдруг лифт замер. Постоял. Поехал вверх.

— Игнесса, — спросил шепотом, — это возможно? Что происходит?

— Тебя нашли. В костюме маяк. Я не думала, что это произойдет так рано. Прости.

— Ничего. — Я вступил на крышу, встретившись взглядом с генералом, за которым располагался скромный отряд из десяти человек.

«Игнесса, их доспехи могут показать им людей?» — Чтобы не выглядеть вконец сумасшедшим, я не произнес фразу вслух. Игнесса ответила также, молча:

«Нет».

Я сжал губы в тонкую полоску. Значит, не судьба. Второй раз не получилось.

— Что, хронист, будешь сопротивляться?

— Да, буду. Как мне помниться, мы все равно стоим, и я имею право гулять, где захочется.

— Имеешь. Не спорю. Но запрещаю. — Генерал махнул рукой, и с трех винтовок сорвались тонкие лучи.

«Парализаторы,» — успела утешить меня Игнесса.

А я знал, что они делают с нервной системой. Меня должны будут мучить настоящие кошмары, которые будут являться сплавом всего, накопившегося во временной памяти и последних слоев памяти постоянной.

«Замечательное зрелище!» — успел подумать я, прежде, чем отключился.

Я стоял там, куда так и не смог прорваться. Я стоял посреди поселения за прочной бетонной стеной, анклава, неизвестно сколько столетий просуществовавшего в изоляции от города. Умом я понимал, что такого просто не может быть, что это сон, что это не реальность, но не мог проснуться. Я стоял и смотрел, как ко мне жиденьким потоком стекаются люди. Сгорбленные, несчастные, полуслепые. Они шли ко мне, будто зная, кто я и зачем я.

А мне оставалось только их ждать. Можно было действовать, не часто выпадает шанс понимать, что спишь, и управлять собой во сне! Но я лучше подожду.

Толпа дошла. Она окружила меня плотным кольцом, так, что вокруг меня оказалась пустующая площадь в два десятка метров, а дальше, сколько хватало глаз, тянулось живое море. Из него вышел хромающий старик и остановился около меня. Я всматривался в него, силясь понять, кого он мне напоминает, но так и не смог догадаться.

— Вы… — хотел начать я, но меня тут же прервали.

— Мразь! — кинул он мне в лицо обвинение, не дав продолжить мысль. — Ты думаешь, это легко — платить за воздух? За каждый сделанный тобой вдох? За ничтожную пищу, которую вы считаете отбросами? Ну, красавчик, чего ты на меня уставился? На! Любуйся, твои мониторы тебе такого не покажут! Вот она, жизнь, которую ты снимаешь! Видишь, а? На, на! Бери в полном объеме! Пожалуйста! Здесь нет камер, здесь все надо смотреть собственными глазками, которые у многих из нас не видят! Знаешь ли, профессиональное заболевание! Чтоб вы, там, наверху, могли жить! О нас никто не знает, нас никто не помнит, но мы существуем! Мы пашем на ваше благо, а вы одариваете нас сумрачным светом, от которого постепенно накрывается сетчатка, отбросами своих технологий и прочим, что вы считаете достойным для нас! Ну же, хронист, не отворачивайся, смотри на меня, урода, смотри и понимай, чего достигла Земная цивилизация! Она достойна лишь смерти, она не стоит ничего, кроме смерти!

И мы умираем. Мы становимся бойцами в битве с подземным злом, детищем ваших технологий. Мы отправляем своих детей в подземную мясорубку, зная, что они вернуться другими. Если вообще вернуться. Ты думаешь, это просто, отправлять на смерть? Тебе не понять! Ты зажрался, хронист, ты думаешь только о себе!

Оглянись! Вот он, настоящий мир, а не то великолепие у неба! Почему не пишешь? Почему ты мнешь свой обруч в руках? Давай, ты, о котором ходят легенды, действуй! Надевай его и пиши, пиши, пиши… Пока не лопнет голова, пока ты не поймешь, что смерть, она рядом. Что она всегда стоит за твоим левым плечом, поджидая момент. А тебе остается только мечтать, прося ее прийти раньше! — Старик выплюнул последнее слово, развернулся и ушел. А вместе с ним ушла вся толпа калек, которая до этого буквально наводнила площадь. Я остался один.

А потом все начало привычно мутиться, расплываться…

— Что с ним?! — донесся до меня голос полный отчаяния. Он пробивался слабо и еле слышно, словно через вату, забитую в уши.

— Решил прогуляться по радиации. Док, оставляю на вашу совесть. И еще, промойте ему мозги, чтобы больше не устраивал «экскурсий»! — последнее было сказано генералом с таким явным презрением и ненавистью, что меня пробила дрожь.

— Обязательно, — различил я ответ доктора и снова начал погружаться в сон.

Теперь место было более узнаваемым. Я очнулся (если это понятие применимо ко сну) в том лагере, к которому пытался пробиться утром.

Чистый, порядочный городок. И опять, толпа, окружившая меня плотным кольцом. И опять старец, явно китаец по происхождению, с узкими внимательными глазами и седыми волосами.

— А веришь ли ты в Бога, хронист? Ответь мне? Ты в него веришь? — он смотрит изучающее, внимательно, заглядывая вглубь сердца. Сказать ему то, что когда-то сказал доктору? Нет, не получиться. Тогда была реальность, я имел полное право соврать. Сейчас, и тем более ему, врать было нельзя.

— Нет. Я сам создаю свою веру, ибо я верю в то, что создаю.

— Напыщенный бред и высокомерие рожденного на вершине. «Я верю в то, что я создаю!» А что ты создаешь, а? Историю?

Историю не дано создавать человеку. Ты можешь ее писать, ты можешь притормозить ход времени, но ты не сможешь остановить его бег! История делает сама себя. Покажи мне ту сущность, которая может ее изменить, и я склонюсь перед тобой на колени. Перед тобой, а не перед ней. Потому что найти бога значит стать богом.

— Ты завираешься, старик. Я не высокомерен и я не брежу. История зависит от меня. Я создаю ее, вырывая из вечности события. Любой желающий сможет зайти в них и стать очевидцем великого.

— Ты веришь в то, что создаешь. Ты веришь в мечту, в глупую, никому не нужную мечту! Вашего института не существует, мира вашего не существует! Есть только мечта, мечта каждого из вас об этом мире и эта мечта творит ваш мир, не смотря на то, что он остается далекой и не сбыточной мечтой. Ваш мир — иллюзия. Живущие наверху видят его и думают, что он единственный мир, который есть. Живущие внизу, не видят его, но каждый день, каждую минуту о нем мечтают.

Мир — мечта! Вы все грезите, мы все грезим, не зная главного.

— И что это, твое главное?

— Ты не понял меня, да? Ты, толстый сытый, довольный жизнью, ты? Нашей жизни нет, ею распределились очень давно, так давно, что с той поры не осталось и легенд.

Я тяжело вздохнул и направился к машине. Я знал, что эта дорога бесполезна, но находиться больше здесь я не мог. Толпа на моем пути расступалась, как отрицательно заряженные металлические опилки, к которым поднесли северный полюс магнита.

Брошенные слова глубоко запали в душу. Я брел по древнему городу, по его мертвым улицам, по неживым кварталам, сознавая, что все они были правы. И те, которых я встречал раньше, и те, которых видел сейчас.

Два района, два отдельных оазиса в мертвых подземельях далекого двести второго сектора. И что самое страшное, они не знают, что живут под каким-то там сектором, они на самом деле не знают, что где-то далеко-далеко есть хорошая жизнь. Они, как слепые троглодиты, бьются в своих коморках со своими врагами, машинами, заводами ничего не зная и не понимая.

Пожалуй, я на самом деле зажрался. Я перестал понимать не только то, что не понимал раньше, но и то, что ранее знал. Мир перевернулся, перевернув заодно и меня. Теперь разбирать предстояло не только в своих снах, но и в своей душе.

— Что они с ним сделали, доктор?

— Мелочи. Залп из парализаторов. Если бы на нем не было костюма, подобная энергия его просто бы убила. Но, видимо, костюм на нем все же был. А взять он его мог только у тебя, Изалинда. Сколько там в энергоэлементе?

— Полная! — прошептала девушка. Кажется, она пребывала в шоке. — Но после прогулки она была почти на нуле!

— Это его и спасло. Костюм перевел избыток энергии в свои аккумуляторы, а остальное рассеял. Если бы не севшие батарейки, он бы мог не выжить.

Фигня, док! Я живучий, как собака. Я бессмертен! Когда-нибудь я найду настоящего бога и докажу вам это!

— Сейчас я введу ему успокаивающее. Нагрузка с нервной системы снимется, он уснет настоящим, несущим выздоровление сном. С ним все будет хорошо.

Сознание, почти пробудившееся, начало опять мутиться.

— Изалинда, зови всех своих. Сейчас начнем погружаться. Тоннель закончен.

Последнее, что я ощутил, была обида. Без меня! А потом наступила чернота.

Верховный улыбался. Сколько труда стоило ему найти дорогу в этот мир! Сколько энергии он сжег, чтобы пробиться через барьер!

Но все позади. Сейчас он устранит последнюю угрозу в лице этих молокососов, мальчишек, найденных на Гарадом, а потом убьет всех, кто может мыслить. Или нет. Он просто убьет всех.

— Уведи его! — один из двоих махнул рукой, а затем встал так, чтобы смотреть прямо в глаза Верховному. Глаз не было видно, лицо скрывало серая дымка, около головы переливался черный нимб, но он смотрел. И верховный вдруг понял, что этот взгляд ничего хорошего ему не предвещает. И в каком-то уголке сознания ему даже стало страшно.

Второй, одетый точь-в-точь так, как наряжаются члены Совета перед ответственной речью, явно хотел что-то сказать, но просто схватил тощего аборигена за руку и потащил в направлении города.

— Поговорим, верховный. — Адепт откинул за плечо край желтого плаща. Он провел на третей планеты группы миров Харат неисчислимое количество лет, но все еще придерживался классической формы Братства. Достойно, достойно… Но не более.

— Нам не о чем говорить. — Верховный в театральном жесте щелкнул пальцами и выбросил в адепта поток энергии.

И тут он воистину почувствовал ужас. Планета была пуста. Она на самом деле не имела никакой связи с Апейроном, но она жила. И она, эта планета, отдав последнее и выполнив волю владыки, теперь его же и изгоняла.

Верховного рвало на части. Оторвав клок от собственной жизни, лишив себя десятка лет, он сумел вырваться. Но в ближайшие тысячелетие-другое, пока он не поймет, по каким правилам здесь ведется игра, лучше сюда не соваться.

Он ушел. А у планеты остался только один хранитель.

Сновидения были бредовые. Я понимал, что на самом деле такого быть не могло, что все они — не более чем отпечаток моего сознания и прошлые воспоминания, но они на самом деле перекроили душу. И старики, которых не могло быть, и разговоры, которые они разговаривали… Ну, откуда, скажите, житель подземелий, ни разу не видевший солнца, может знать о том, что существует институт истории?

А ведь я тоже ни разу не видел солнца…

Я поднялся с кресла и окинул взглядом мониторы.

Шахты. Мы в шахтах крайнего уровня. Сетке совершенно не пронумерованных и непонятно как идущих тоннелей. Двигаемся наугад, стараясь придерживаться направления, полученного при глубинном сканировании.

И, кажется, мы скоро дойдем. Скоро конец. Очень скоро наступит конец. Я понимаю это открывшимся внутренним зрением. Может быть, меня глючит после инъекций дока и замечательного залпа солдат, но я знаю. Скоро.

— Как ты, Карлан?

— Здравствуй, док! — я сжимаю ему плечо, немым жестом благодаря его за все, что он для меня сделал. Он меня понимает. — Мне же не промывали мозги?

— Нет. Хронисты — слишком дорогие игрушки, чтобы ставить на вас эксперименты.

— Спасибо.

— Что ты там нашел, в своих катакомбах? Куда ты второй раз так резво рванул?

— Сейчас уже бесполезно объяснять. Но когда-нибудь я вам объясню. Обязательно объясню…

Я замолк. Мысли кружились, как лошади на цирковой арене, повторяя то, к чему надо стремиться.

Это неизбежно, Карлан. С того самого момента, когда явь и сон совпали, тебя вели по узенькой и единственной дороге твоей мечты. И ты послушно шел, ибо не видел другого, да тебе и не надо другого. Зачем отвергать легкий путь к своей цели, если тебе его предлагают? Зачем идти против течения, когда твоя явная дорога по нему? Зачем?

И все это значит только одно. Мне нужно туда. Мне нужно понять, чем закончилось дело. Мне нужно узнать, как связан храм, который пока не может видеть даже Игнесса, и моя собственная жизнь.

А для этого я должен найти способ поймать хранителей с добрыми светящимися глазами.

— Доктор, вы можете дать мне снотворное?

— Ты же только что проснулся!

— А это однозначно значит, — я поморщился, чувствуя тавтологию. А… — что сейчас мне не уснуть. Снотворное! — потребовал я.

— Держи, — док порылся в небольшой сумке, выудил оттуда скромный аппаратик, нажал пару клавиш. Из аппаратика выехал круглый диск. Я его взял и кинул в рот. На языке таблетка моментально вступила в реакцию, и исчезла. А я рухнул в сиденье с закрытыми глазами, хотя этого уже и не чувствовал.

Он был один. Впервые за многие годы он остался один. Он просто стоял на том самом месте, где верховный учитель призвал всю имеющуюся у него силу и выплеснул на его брата.

Последние соки планеты, те крохи, которыми еще можно было пользоваться, ушли в никуда. Точнее, они дезинтегрировали того единственного, с кем он мог поговорить и кому мог доверять.

Его больше нет. Его недавний собеседник, с которым они вели спор о судьбах вселенной, ушел в город, к своей пастве. Эгран не стал говорить, что ждет его в будущем, если он не прекратит свои уроки. Это его судьба. Он видит ее не хуже его самого. И если у него хватит смелости, то он действительно добьется того, что люди станут чище и добрее.

А он… Он будет ждать учителя. Когда-нибудь он оклемается от того удара, что нанесли ему здесь, в богом забытом мире, нанесли искусством, которое шлифовалось миллионы лет, абсолютной магией, не требующей много энергии, но по действию превосходящее все мантры Братства вместе взятые.

Учитель вернется. Не скоро. Может, через тысячу, может, через две тысячи лет. Он понял, что в мире, где действуют свои внутренние законы, нельзя играть против правил. И он научиться играть так, как надо. Он найдет доступ к запасам энергии, которыми питается мир. Нет, конечно же, он не сможет взять все сразу! Ему придется совмещать свои желания с действительной реальностью. В отличие от Эграна, ему потребуется связывать свое колдовство с реальными всплесками энергии, происходящими здесь и сейчас.

Но пока его нет. Его не будет еще очень и очень долго.

А ему, последнему хранителю мира, придется идти к людям. Надеть их одежды, зажить их жизнью. Представить, что он обычный смертный и жить, как все. Другого пути нет.

Сны, сны… Вы несетесь яркой каруселью, я сам вызываю вас… Я смотрю на события истории, которые созидала борьба великих, я смотрю на пылающие костры аутодафе, которых тоже не должно было быть, я смотрю на войны, предательства и интриги, не являющиеся закономерностью. Правда, все правда.

Док, ты, не видящий сны и не знающий причину, как мог ты чистым логическим путем дойти до того, чего я при таком объеме подсказок, понял только сейчас?

Сны несутся. Все ужасы и кошмары лежат на двух руках, омытых кровью. Второй, которого зовут Эгран, хранитель, сопротивляется. Но его борьба — это не явное противодействие. Он не может убить вечного. Он защищает людей, но не принимает никаких однозначных решений. Почему?

Почему?

Верховный злобно усмехнулся и не удержался, щелкнул пальцами в любимом театральном жесте.

Реакторы взорвались. Он видел столбы дыма, взметнувшиеся в небеса, он видел, как прогибается защитный силовой купол электростанций, не пуская жар и огонь наружу. Красивое зрелище, нечего сказать. А энергия, энергия… Она льется рекой. Сейчас можно сотворить все, что угодно. Чума? Нет, чума была. Война? Глупо. Катаклизм? Пожалуй. Но только такой, с которым нельзя бороться. Перед ликом которого надо сложить лапки и готовиться к смерти. Такой, чтобы он надвигался медленно, дал осязать присутствие смерти.

Да, так и сделаем. Причем, наладим-ка прямую связь с резервуарами на Гарада! Тогда волшебство воистину станет необратимо.

И — понеслось! Защита станций лопнула, вода взметнулась облаками пара, рабочие умерли мгновенно, подарив Верховному еще пару капель силы. А пар лениво клубился, поднимаясь в стратосферу и выстраивая соединение, существовать которое просто не может.

Абсолютный растворитель. Удержать его нельзя. Он сделает то, что должно было случиться две с половиной тысячи лет назад по реальному времени, или же сколько-то там миллионов по местному.

Давай, туман, давай!

Пробуждение было жутким. Я очнулся, когда лейтенант с силой рванул на себя дверь и во всю мощь глотки заорал:

— МЕБОСы! На ручное и обратно! Надо отступить для перегруппировки!

Дверь захлопнулась, а я уставился на Изалинду.

— Там нет тумана?

— Мы прошли его зону около суток назад.

— У дока хорошие таблетки! — заценил я их действие и уселся за пульт управления.

Машина дернулась и начала разворачиваться. На боковых экранах я увидел, как в панике разбегаются рядовые. Генерал стоит на коленях, пасть открыта, по подбородку текут слюни, а трясущаяся рука указывает туда, где…

Рассмотреть я не успел. Машина повернулась, взревели двигатели, как всегда, по началу плохо заглушаемые фильтрами, и метры расстояния легли под гусеницы.

— Почему солдаты не предпринимают никаких действий? — задала вопрос молоденькая археологичка, так и не узнал, как ее зовут.

Изалинда скривилась, словно знала, почему, но поведать нам не спешила.

Я резко остановился, развернул машину на месте. Мы всегда были замыкающими, на обратном марше оказались «впереди планеты всей». Сейчас должны подъехать еще… Тут пещера удобная, если поставить баррикаду…

Землеройка тронулась, потыкалась туда-сюда, и уперлась мордой в скалу. Я нагнулся над Изалиндой, сидящей рядом, дотянулся до пульта бурения и направил лазеры в сторону возможного нападения.

Включил радио, нащупал четыре машины, передал свое размещение. Вскоре они начали появляться и занимать оборонную позицию.

— Изалинда, остаетесь за главную, — бросил я через плечо, и пошел искать генералов.

Холодно, сумрачно…

Я поежился, огляделся. Большая пещера, стены из гранита, выход перекрывают две землеройки, остальные выстроились ромбиком чуть дальше.

Да, своеобразно! Замковая стена и треугольный донжон.

Я двинулся к донжону. Около него стояли трясущиеся вояки, которых лейтенант пытался привести в чувство.

— Что с ними?

— Не знаю, — злобно кинул лейтенант, тряся майора. Майорская голова периодически билась о броню землеройки, а сам он идиотски хихикал. Когда «Стена» дала первый залп, хихиканье переросло в настоящий смех.

— Кажется, он сошел с ума, — сделал я вывод.

— Он ладно! — Лейтенант бросил тело у гусениц. — Но остальные!

— Остальные?

— Второй майор хуже этого. Он без сознания, видимо, электронные мозги сгорели от перегрузки.

— Идем к генералу? Где он?

— Там, в машине. И он, представь себе, обмочился!

Не знаю, когда мы вдруг стали так по-братски беседовать с военными, но иного выхода не было. Трезвомыслящие таяли на глазах. Чем выше чин, тем страшнее реакция на нападение.

Насколько знал я, с нашей экспедицией отправились лучшие боевые командиры. Пехота, правда, была сразу после учебки, настоящих солдат сдергивать не стали, но и они много стоили.

А что мы видим? Те, кому положено командовать, сходит с ума, солдаты сбились в кучку, ощетинились стволами и трясутся, изредка высовываясь из-за гусеницы, и паля куда попало.

Лейтенант распахнул дверь. Я вошел внутрь полупустой машины и с силой врезал генералу кулаком.

Впервые жизни кого-то бил. Костяшка заныла, я встряхнул кулаком, посмотрел на дикие глаза генерала и врезал ему еще раз. Взгляд стал чуть разумнее.

— Генерал, на нас напали? Что делать? — завопил лейтенант.

— Тихо! — урезонил я его. — Если и мы начнем паниковать, то нас возьмут голыми руками!

— Генерал! Вы можете говорить?

— Я-аааа… — простонал генерал и отключился. Настала очередь лейтенанта принимать репрессивные меры. Он бил честно, не по лицу, а в солнечное сплетение. Но у него был экзоскелет.

Генерала согнуло в кресле, глаза выкатились, воздух улетучился из легких. Он немного похватал ртом живительного газа и уставился на нас, начав уже знакомо похихикивать.

И вдруг меня осенило.

— Генерал, — буквально заорал я ему в ухо. — Вы когда-нибудь воевали?

— Я-аа? Хи-хи-хи-хи! Никогда! Я из… хи-хийии Штаба не выходил… Хи. Хи.

Мы с лейтенантом переглянулись. Я кивнул. Он ударил.

— Генерал?

— Бесполезно. Что ты хочешь от него добиться? — начал беситься лейтенант.

— Терпи. Я, кажется, понял.

— Генерал, МЕБОСы в подземельях существуют?

— МЕБОСы? Они все на свалке! Хи-хи-хи! Их нет сотни лет. Сказка! Хи.

— Пойдем отсюда.

Да, положение не из приятных. Нас атакуют несуществующие войска, с которыми якобы идет война пара столетий, но на самом деле ее нет!

— Лейтенант, организуй сопротивление. Как руководитель экспедиции назначаю тебя главным. Иди туда и попытайся отбросить врага. Если получится, начнем двигаться дальше. Не получиться — разворачиваемся и наверх. Наши жизни дороже.

— Понял.

Лейтенант козырнул и трусцой побежал к баррикадам. А у меня предстоял серьезный разговор с Изалиндой.

— Александр! — А вот и она сама! Вышла из машины. Командование кому-то другому передала.

— Объясняйте. — Просто сказал я. Ничего другого не требовалось. Все было вполне очевидно.

— Понимаете…

— Войны никогда не было, да? Это шутки правительства? Чтобы оно могло держать не только небольшой полк милиции, но и регулярную армию для своей собственной безопасности?

— Иначе мог наступить хаос! — начала оправдываться девушка. — Анархия может привести…

— К черту вашу анархию! — потихоньку закипал я. — Вы понимаете, что нас атакуют те, кого не существует!

— Да.

— Изалинда! — я устало опустился на каменный пол. — Зачем делать ложные сведения тайными? О войнах Бездны знают только те, у кого есть пятнадцатый уровень и выше! Ну, и вы, конечно. Почему?

— Карлан, — Изалинда опустилась рядом. Только сейчас я заметил, что она заметно дрожит.

«Страшно все-таки!» — чуть ли не со злорадством подумал я.

— Карлан, сколько людей имеет девятнадцатый уровень?

— Три сотни. — Это я знал точно. Почти все с девятнадцатым — хронисты.

— Восемнадцатый? — А это крупные чиновники. Их уже значительно больше.

— Три-четыре миллиона.

— Семнадцатый? — Я начал понимать, куда она клонит.

— Около ста миллионов. Вы хотите сказать, что угрозой войны парализовали мыслящую верхушку? Огромную толпу лишили руководства. Население земли — миллиарды. Пусть оно остается в неведении. Ему ума не хватит революцию поднять. А те, кому хватит, парализованы страхом. Так?

— Именно.

— Зараза! Нас пичкали ложью всю жизнь! — я вскочил, пробежался туда-сюда. — И что вы еще можете мне сообщить?

— Пока ничего.

— Прекрасно. — Я махнул рукой. — А плевать на вас на всех.

Плюнул под ноги и пошел за обручем.

А мимо меня протаскивали первого убитого рядового. Экзоскелет разворочен, лицо бледное, ноги безвольно болтаются, оставляя две неглубокие дорожки в пыли…

Апатия. Пожалуй, только так можно было назвать мое состояние. Полная апатия. Когда надо заставлять себя двигаться и думать. Знакомо?

Плевать, на все плевать. На жизнь — плевать, на смерть — плевать, на мечту — плевать. Туда. За красивой смертью.

Я подхватил винтовку, которая все равно уже не понадобиться рядовому, и направился к баррикадам. Подошел, посмотрел, как солдаты обращаются с оружием, направил ствол на механически блеснувший в луче прожектора предмет и нажал на спуск…

Наверное, это называется диалогом. Я и он. Он и я. Белые, полупрозрачные одежды, развивающиеся на несуществующем ветру, замершее время, последователи, упрямо ползущие на баррикады.

— Здравствуй, хронист.

— И ты будь здоров, хранитель.

— Ты знаешь, зачем здесь оказался?

— Нет.

— Когда дойдешь, то узнаешь.

— А ты не можешь мне сказать?

— Тогда у тебя не будет выбора. Я даю выбор всем, кто достоин.

— Что мне нужно сделать?

— Ты сам поймешь. Могу лишь посоветовать: не сходи с начатой дороги. Она опасна и неизвестно чем кончиться, но она твоя.

— Спасибо, хранитель. Ничего не добавишь? А то мне жутко интересно, кто я.

— Нет.

— Тогда прощай.

— Не прощай. До встречи.

Я очнулся в холодном поту. День боя, ночь мучений. Ровно сутки мы сражаемся с теми, кого нет, хотя они очень даже реальны, и под их ракетами люди умирают вполне по настоящему.

Может, Изалинда с генералом были и не правы. Может, роботы на самом деле существуют, просто о ни никто не знал. Может, на самом деле часть из них уцелела и сбежала в подземелья.

Будем исходить из этой теории. Хотя и я знаю, кто мог сотворить их из ничего.

Я потянулся, подхватил винтовку и надел обруч. Воевать с помощью Игнессы оказалось очень удобно. Солдатик кивнул, когда я придержал ему дверь в машину, и направился к баррикадам.

Опять бой. Если мы не выдержим еще день, я честно дам приказ отходить. Я предам себя за людей. Нет такой мечты, которая стоит человеческой жизни.

Баррикада. Бой плавно выходит за ее пределы, мы, за то время, пока я спал, сумели уложить такую гору последователей, что она образовала еще одну защитную стену. Лейтенат стоял на ее верхушке, прикрываемый небольшим отрядом. Пушки землероек молчали. У нас и так во время первого нападения уничтожили машину, следующие надо экономить, иначе мы окажемся замурованные в подземелья навсегда.

Я попросил Игнессу дать картинку, и волосы у меня встали дыбом.

«Будить всех? Общая тревога? Самим не справиться!» — пронеслись дикие мысли и затихли.

Лейтенант спрыгнул с баррикады, поймал в прицел стальную громаду МЕБОСа, нажал на спуск. Тот выпустил ракеты-обманки, и отпрыгнул. Мимо.

— Не уйдешь, гад, я тебя достану! — лейтенант вскинул руку, обтянутую экзоскелетом, и стоящий впереди МЕБОС с нечеловеческой скоростью скрылся за поворотом. Волна взрыва прокатилась по коридору и замерла, опалив мне лицо.

«Остался жив, — холодно произнесла в моем рассудке Игнесса. — Сейчас отдышится и опять кинется в атаку».

«Чувства самосохранения ему не хватает!» — зло ругнулся я, усиливая свет фонарика на лбу. Лазерная винтовка непривычно оттягивала руки, но приходилось терпеть — лучше иметь плохое оружие, чем не иметь его вовсе.

«Уж не скажи! — возразила Игнесса. — Он один из старших. Ты часто видишь почти разумных существ, проживших пятьсот с лишним лет?»

Я не стал спорить. Игнесса читала из моего разума ту версию, которую принял я сам. На самых тайных закоулках моего сознания лежала вторая, связанная с ночными кошмарами, в реальность которых я почти поверил.

— Какого тогда он лезет? — спросил я, не обращая внимания, что говорю вслух, а не мысленно, как я привык общаться с ИИ.

Неожиданно отвинтила мне не Игнесса, а Изалинда, стоящая за моим плечом.

— Они что-то чувствуют. Только не пойму что. Их будто сюда тянет…

Наверное, из-за меня. Никто другой не может быть причиной такой, прямо скажем, массовой активности к простой археологической экспедиции. Зачем нам военные — чтобы Карлан не подумал, что в подземельях нет войны. Замечательно. Зачем генералы? Чтобы Карлан не расслаблялся. И т. д. и т. п. Да-а…

«А почему они взбесились? Что они прут на нас, словно заведенные?» — тупо спросил я, больше для поддержания разговора, нежели чем ради любопытства. Ответ я почти знал.

«Ты меня спрашиваешь?» — Съехидничала Игнесса.

Я не стал отвечать. И так было понятно, что Игнесса здесь ничем не поможет.

— Ладно, — гаркнул лейтенант, перезаряжая ракетницу. — Все назад! Сейчас они сюда попрут, мало не покажется! Что встали? Давайте, давайте! Вам, ученишкам, говорю! Парис, Локк, давайте сюда! Остальные, прикройте с дальнобойным!

Солдаты быстро перегруппировались, заняв указанные точки. Узкое пространство коридора в какую-то минуту превратилось в непреступную крепость. Строй пехотинцев, ощетинившись стволами, двинулся вперед. Я скорчился за ящиком с глубинным сканером, наблюдая за всем происходящим по большей мере рецепторами Игнессы, чем собственным зрением.

Под землей, в громадной дали от центра, она не была способна дать мне четкую картинку, к которой я так привык. Образы, возникающие в мозгу, казались двухмерными и нереальными, предметы расплывались или вовсе пропадали, а движение превращалось в размывчатый шлейф. Но, тем не менее, она давала мне много больше того, что я мог увидеть сам.

Шесть человек, шагающих нога в ногу на приличном расстоянии друг от друга. Первые трое выстроились клином, острие которого составляет лейтенант. За ним, вглядываясь в прицел бронебойных винтовок, следуют рядовые. Трое снайперов с накопительными установками, доказавшими свою эффективность, растянулись цепочкой, занимая всю ширину коридора.

Вот лейтенант прислоняется спиной к стенке. Гранатомет в его руках заметно подрагивает, а сердце бьется чаще, чем положено.

Я выглядываю из-за обломков, отдалено напоминающих шестирукого человека, но вижу только размытые тени вдали. Между нами встало пятьдесят метров черноты и мрака подземелий, глазами ничего не разглядеть. Приходится опять приваливаться к влажной и холодной скале и погружаться в нереальный мир.

Лейтенант делает два быстрых шага, разворачивается на полкорпуса и жмет курок. Ракета вырывается из тесного канала и рвется вперед. Взгляд цепляется за округлое цилиндрическое тело и больше от него не отрывается. Вот темнота на горизонте разрывается, МЕБОС, вопреки своей комплекции, четко откланяется и взрыв не раздирает его на куски, а отшвыривает, заставив пропахать мордой каменный пол. Лейтенант, забросив ракетницу на спину, выхватывает электронный пистолет, призванный добивать положенных тварей и одним прыжком, покрывающим два десятка метров, оказывается у поверженного врага.

Внезапно все озаряет вспышка, и до меня не сразу доходит, что это Игнесса меняет настройки изображения. Время, всегда летящее с бешеной скоростью, замедляет бег. Мозг, способный воспринимать непосильное для обычных смертных легко справляется с огромным потоком информации, брошенным к нему ИИ. Движения, в обычной жизни занимающие долю секунд, растягиваются, заполняя минуты, если не часы.

Лейтенант нечеловечески опускается на вытянутые кончики пальцев рук, делает сальто и врезает кулаком, закованным в экзоскелет, в фотоэлемент МЕБОСа. Робот глухо рычит и одним рывком встает на ноги. Лейтенант, имя которого я так и не узнал, уходит от удара, пропуская стальную руку в миллиметре от уха. Вспышка. Снайперы начинают разрежать аккумуляторы. МЕБОС пошатывается, но успевает уклониться от луча из пистолета.

«У него еще один патрон», — вспоминаю я. Емкость аккумуляторов в личном оружии ничтожна мала, а заряд, способный свалить робота, должен быть просто огромным.

Лейтенант приседает, делая подсечку. МЕБОС включает прыжковые ускорители, на его спине вспыхивают парные голубые огоньки и он отрывается от земли. Человек в экзоскелете перекатывается через левое плечо и в упор разрежает пистолет. Висок робота оплавляется, фотоэлементы тухнут. Мгновение провала, когда машина убийства стоит не двигаясь, но потом его глаза загораются вновь. Вторая программа, до времени оттесненная первой, принимает власть и начинает борьбу. На этот раз — за собственную жизнь.

Откат. Лейтенант снова оказывается на ногах и прижимается к стене. Мимо него проносится луч второго накопителя. МЕБОСа отбрасывает, сантиметровый слой брони сгорает, оголяя светящуюся лазерную сетку. Второй выстрел. Луч приходится точно на место былого. Сетка вспыхивает, поглощая урон. Металл старшего, прожившего более сотни лет, начинает корежиться. Его системы перегружены, тепловое выделение чересчур велико. Лейтенант с размаху врезает кулаком в живот машине, проминая броню. Но в следующую секунду ему самому приходится перехватывать стальную кувалду, в которую успела превратился правая рука. С пальцев, слившихся в единую массу, срываются тяжелые капли расплавленного металла. Лейтенант отклоняется, перехватывая руку МЕБОСа. Экзоскелет предостерегающе запищал и задымился.

«До критического состояния осталось десять секунд».

«А что потом, Игнесса?»

«А догадайся!»

«Догадываться?»

«Он пройдет через ваши защитные линии как нож через масло. Если ты не поможешь лейтенанту, вам конец».

«Ясно».

Я сорвался с места, мимоходом кивнул Изалинде и побежал к повороту. Экзоскелета, увеличивающего силу мышц и служащего броней, на мне не было. Приходилось рассчитывать только на себя самого.

«Про меня забыл?»

«Ты-то чем поможешь? — с деланным равнодушием удивился я, выскакивая из-за угла. — Пули от меня отведешь?»

«Хотя бы!»

Ноги пронесли меня еще десяток шагов. Потом в мозг ударила неведомая сила, рисуя картинку моего продырявленного тела. Я автоматически пригнулся, ощущая, как шевелятся волосы на голове. Над моим ухом прошлась длинная очередь в десяток бронебойных снарядов.

«Как, услужила?» — поинтересовалась Игнесса.

«Зачем круто-то так? — спросил я, поднимаясь на ноги и устремляясь к рвущим друг друга старшему и лейтенанту. — У меня чуть медвежья болезнь не приключилась!»

«Это из какого века? Восемнадцатого?»

«Почти угадала», — ободряю я Игнессу, проклиная тело, не способное двигаться со скоростью мысли. Лейтенант сумел достать робота еще одним, последним выстрелом и оказался сброшенным на бетон. Его сердце замедлило биение, а лицо вытянулось, потеряв человечность. Хотя какая человечность в размытой картинке, которую я вижу благодаря Игнессе?

«Почему почти?»

«Ты не находишь, — начинаю психовать я, — что сейчас не время для отстраненных бесед?»

«Нахожу. Два шага вправо и выстрел четко вверх!»

«Чего?»

«Выполняй, Карлан, если жить еще хочешь!»

Я отскакиваю в сторону и вскидываю винтовку. Из темноты на меня уставляются два удивленных фотоэлемента последователя, аккуратно собирающего насквозь продырявить мне голову здоровенным лазером. Мой луч срезает маленькую, с два кулака, птичку, вооруженную до зубов новинками подземного мира, и она, отчаянно пискнув, расшвыривает части своих микросхем по бетону. Я наступаю на главный рецептор, гася сознание машины, и прыгаю вперед.

«Теперь прикладом по фотоэлементам. Сила прыжка хорошая, последнего глаза ты его лишишь».

Почему последнего?» — успеваю удивиться я, прежде чем размах винтовки встречается с головой МЕБОСа.

«А второй у него да-авно не работает».

Под эти слова приклад с хрустом таранит разогретый и потерявший твердость титановый сплав и корежит глаз робота. Тот одаривает меня рыком и пытается сграбастать лапой, а лазер на плече начинает разворачиваться в сторону беспомощно валяющегося на земле лейтенанта.

«Ясно, — я отталкиваюсь ладонью от раскаленного бока машины и замираю в углу. Обожженное тело после знакомства с раскаленной сталью двигаться не хочет, но я заставляю себя подняться и отползти подальше.

МЕБОС протягивает ко мне руку, снабженную ракетницей, но вместо вспышки и ожидаемого взрыва, распыляющего мои молекулы по ветру, все, что находится ниже локтя у извечного врага людского племени, превращается в пыль.

«Расплавленная сталь забила сопло, и ракета не смогла вылететь. Плутоний детонировал внутри пускового механизма. Силовое поле сдюжило, не выпустив радиацию, но загребущей лапы своей он лишился!» — разъяснила Игнесса.

«Спасибо, подруга! Избавила от лишних мыслей».

«Не за что. А теперь выдерни осколок из правой руки и вставай!»

«Чего?» — я удивленно наблюдаю, как медленно-медленно пушка МЕБОСа поворачивается к лейтенанту. Снайперы вдали израсходовали боеприпасы и отступили за угол. Двое оставшихся бойцов передовой тройки спрятались за грудой камня, и расстреливают младших, заслонивших им путь. Подойти ко мне или помочь лейтенанту они не могут. Значит…

«Встань и иди!»

Мозг, разогнанный до бешеных оборотов, показывает сотни квадратных метров. Километры коридоров, красные пятна живых людей на поверхности, расплывчатые лица дрожащих ученых в укрытии, зеленые контуры работающего оборудования и черные силуэты далеких роботов. Среди них — два или три старших. Остальные — мелочь, недостойная внимания. Рядом — медленно стучащее сердце впавшего в бессознательное состояние лейтенанта и ослепший МЕБОС, все еще не взявший верный прицел. Тут же — мое собственное тело, беспомощно распластавшееся по холодному бетону.

Это все мне показывает Игнесса. Она проецирует в мой мозг то, что видит сама. Мои нервные клетки привычно обрабатывают информацию, хотя сейчас ее поток превышает обычный в сотни раз. Иначе бы мне не казалось, что время течет кое-как, приторможено и натянуто.

«Встань, Карлан! Встань, кому говорю!»

«Мне и здесь хорошо, — отмахиваюсь я. Боли нет, но хочется свернуться калачиком и умереть. — Отстань!»

«Встань! Встань и иди! Не сиди! Вставай!!» — голос ИИ больно ударяет по голове. По волокнам и пучкам нервов пробегают неуловимые заряды. Становится несколько лучше.

«Встань!»

«Тоже мне, Иисус Христос, поднимающий мертвых!»

«Вставай, иначе будет поздно!»

Я упираюсь руками о стену и поднимаю голову. Интересно, зачем? Глаза-то ничего не видят! Лишь картинка Игнессы, да смутные ощущения осязания. Звуков нет. Вокруг — тишина.

Как это странно — смотреть на себя со стороны. Я управляю телом, я двигаю руки-ноги, а вижу, как какая-то размазанная фигура пытается встать с колен.

«Вставай, Карлан, вот так, вставай!»

Я поднимаюсь на ноги. На картинке, что показывает мне ИИ, я заметно качаюсь. Хотя… нет, показалось. Или просто Игнесса не показывает мне то, что не считает нужным? Допустим, то, что я на ногах кое-как стою?

А, ладно. Стою, кажется. Что там дальше? Рука?

Пальцы нащупывают инородное тело в предплечье и выдергивают заостренный осколок металла. Ладонь моментально наполняется кровью.

«Теперь бегом вперед! Если не ты, то никто, понимаешь?»

«Ага», — вру я. Понимания нет. Есть только неясное давление, плющащее сознание и… и что-то еще. Только, бога ради, что?

«Бегом!»

Я делаю шаг, второй. МЕБОС недоуменно поворачивает ко мне пустые глазницы. Лапа, напоминающая дубовое бревно, исторгает град пуль. Исторгает не на меня. На лейтенанта, отброшенного во время моей атаки и так и не забытого в азарте секундной схватки.

«Не успеваешь! Быстрее!»

«Может, мозг ты и разогнала, но тело нет!»

«Ошибаешься, Карлан, ошибаешься! Быстрее!»

«Что?»

«Прыгай!»

Она о чем? Как ошибаюсь? Я хронист, я не могу ошибаться. Любое мое слово — истинное. Любое действие — заранее продумано и несет четкий смысл!

«Не думай! Прыгай!»

Ну ладно. Прыгать, так прыгать. Я отталкиваюсь ногами и обвиваю руку механической твари. Старший издает рык и пытается меня сбросить. Я сжимаю зубы и изо всех сил тяну пулемет на себя. По нервам и жилам опять пробегает непонятная волна, и пулемет с хрустов вырывается из гнезда.

«Швыряй его вниз, на перехват пулям!»

«Ты в своем уме, Игнесса? Пули не перехватывают!»

«Не рассуждай, Карлан, кидай!»

«Нехорошая ты, Игнесса! — я швыряю железку, целясь в ближайшую пулю. Оторванный пулемет догоняет ее и отклоняет в сторону. Тоже самое происходит со второй пулей. Третья и четвертая врезаются в экзоскелет, прорывая защиту и уходя в глубину тела.

«Не успел, Карлан!»

«Я и не мог. Я обычный человек, а не бог!»

«Разве? У меня на этот счет возникают глубокие сомнения. Ни один другой Хронист не смог бы то, что смог ты!»

«А что я смог?»

«Не важно. Сейчас ты должен доказать этому гаду, что человек внутри жив!»

«Как? — не понимаю я. В голове все плывет, мысли разбегаются, изображение теряет и теряет точность.

«Броня машины пробита. Если ты заставишь сердце пару раз дернуться, то автоматика сработает на передачу управления мозгу».

«И?..»

«Ты задаешь странные вопросы, Алекс!»

«Не называй меня Алексом!» — мысленно рычу я. Не помогает. Игнесса разошлась, сейчас остановить ее будет проблематично.

«Если ты не вырубишь МЕБОСа, то его никто не одолеет! Аккумуляторы винтовок закончились, люди на пределе, они не соображают, что и зачем делают. Это не их поход, понимаешь меня, Александр? Он твой, и лишь ты ответственен за все! И за поражения, и за удачи! В конце концов, ты — хронист, ты считаешь себя полубогом, так докажи это! Уничтожь машину!»

«Твоя взяла». — Я спадываю с руки робота и ударяюсь о бетон. Не чувствую ничего. Боль ушла в неведомые дали и не возвращается. Тут одно из двух: или разум занят Игнессой до такой степени, что не способен на нечто другое, или болевой порог превышен, и мозг отказывается ее воспринимать.

МЕБОС поворачивает ко мне обезображенную физиономию и делает шаг вперед. Точнее, он собирается его делать, а я, собрав последние остатки воли, вскакиваю, и со всей дури бью кулаком ему в грудь. МЕБОС, весящий раз в десять больше меня, пошатнулся и отпрянул. Не останавливаясь, выбрасываю вперед второй кулак. Робот пытается увернуться, но у него не получается. Удар достигает цели.

И где твоя хваленая ловкость?!! Я человек, и я заставляю тебя отступать! Ну же, всесильная машина прошлых веков, ответь мне!

«Александр!» — врывается в сознание тревожный голос Игнессы.

«Отвянь, я занят. Я пытаюсь заставить робота поверить, что человек внутри жив».

«Александр, он и так жив!»

«Не понял…» — Кулак, не долетев до цели пары сантиметров, замирает.

«Я тоже. Но это так. Смотри сам!» — Изображение пространства на сотни миль пропадает и предо мной возникает один единственный ракурс: оплавленная броня МЕБОСа, дыра в корпусе, и человеческая, свежая кровь, тоненьким ручейком вытекающая наружу.

«Как…»

«Не знаю, Александр, но пусть он уходит. Он заслужил».

Не возможно. Даже если роботы созданы искусственно, то зачем садить внутрь людей? Со мной играют две великих силы, способных творить что угодно. Зачем? Зачем?

Я отступаю на два шага назад и понимаю, что ноги подо мной начитают подкашиваться. МЕБОС внимательно изучает меня, а затем разворачивается и убегает.

Это было последнее, что я видел. Картинки больше нет, Игнесса ничего не показывает, я слеп. Каким-то третьим чувством нащупываю стенку, и опираюсь на нее.

Вокруг темно, воздух, всегда не заметный и невесомый, сжимает и ломает, по вискам дружно стучат два дятла, в плече поселяется ноющая боль, которая с каждой секундой делается все сильнее и сильнее. А вслед за плечом отзываются до костей опаленные о броню робота руки, сломанные ребра и прочий комплект поврежденных органов. В конце что-то беспощадно врезается в голову, и последние остатки сознания меркнут.

— Что с ним было?

— Не знаю, но ни один человек с такой скоростью не двигается!

— Видела, как он сорвался с места? Сто метров преодолел секунд за пять!

— А, по-моему, быстрее!

— Он еще пока из глаз скрылся, успел какую-то тварь на потолке пристрелить!

Кричат, суетятся… Спокойствия им мало. Легли бы сейчас, как я, поспали… А то, гады, лишь будят!

— Тихо вы все! — А это голос Изалинды. Его ни с чем не перепутаешь. Остальные, видимо, принадлежали ее археологам. — Ну что док, как они?

— Ммм… Сложно сказать. Если бы у меня была….

— Если бы мы были на поверхности, я бы тоже все могла! Но что можете вы? — С чего она так нервничает? Все ведь хорошо. Ничего не болит. А… Они. Она нервничает не из-за меня. Если «они», значит, лейтенант выжил. Значит, я работал не зря.

— Изалинда, поймите… Сейчас на нем одет экзоскелет одного из погибших рядовых, он сможет поддержать основные жизненные функции, и еще кое-что по мелочи…

— И не подумаю понимать! Он в одиночку, вы слышите меня, в одиночку, расправился со старшим! Раньше за такое крест к кителю прикрепляли! Героя страны давали!

Так, беседа все-таки о моей персоне. Ну да, отправил восвояси старшего, пострелял младших, но зачем так переживать? Медали мне не нужны, самочувствие прекрасное…

— Не надо орать. — Голос врача до ужаса спокоен. На фоне трясущейся Изалинды док должен выглядеть несокрушимым горным хребтом. — Я помню историю последних столетий не хуже вас. И все, что в моих силах, уже сделано. Лейтенант встанет на ноги через два дня, как только микромодули до конца внедрятся в организм и начнут работать. А вот с вашим хронистом будет сложнее.

Почему со мной сложнее? Я себя прекрасно чувствую. Вот сейчас встану и им скажу…

Попытка напрячь мышцы, привела к такой боли, что сознание, на грани которого я балансировал, начинает опасно раскачиваться, грозя погрузить меня в вечную тьму, а слух, единственное подчиняющееся мне чувство, отказывается работать.

— Видите, — разбираю я через несколько минут, — как опасно его состояние! Малейшее воздействие может привести к смерти. И дело тут не в костях и мышцах. Их я восстановлю за сутки, а то и быстрее. Каким-то непостижимым образом он сумел разогнать собственный мозг, и через него повысить нервную активность. Это дало громадную физическую силу, полную нечувствительность к боли, нечеловеческую реакцию и прочее. Если говорить понятнее, то он заставил собственный организм сравняться по характеристикам не то что с экзоскелетом, а с МЕБОСом, боевой машиной смерти.

— Я это видела, док. Мы все это видели.

— Да-да, конечно. Понимаете, Изалинда, это так сказать, вмешательство, привело к обширному повреждению мозга и нервной системы. Шансов, что он выживет, почти нет. Даже там, на поверхности, я не дал бы больше пяти процентов.

— А здесь, доктор, здесь?

— Не мучайте себя, Изалинда. Мы задержимся в этой пещере на несколько дней, а потом повернем обратно. Поход завершен. Идите, Изалинда, я с ними посижу. Не беспокойтесь, сейчас я вколю ему снотворного, в бессознательном состоянии Карлан продержится дольше.

— Кто я, хранитель? Если ты мне сейчас всего не расскажешь, то тебе придется ждать еще две тысячи лет. Пока не явится очередной мессия, которого будут уверять, что он равен богам, и он поверит. Ему дадут путь, и он пойдет. Хранитель, я ненавижу тебя! Я понимаю, почему там, около Иерусалима, отказался тот, на которого вы надеялись. Не знаю, что он сказал бы сейчас, видя планету, не знаю. Может быть, опять отказался. Но он не я. И я не он. Он по праву считался богом, я человек и собираюсь им остаться до конца. Говори, хранитель. Мне надоело играть в прятки. Говори.

Эгран проводит рукой по лицу, молчит немного и начинает:

— Ты не человек, Карлан. ТЫ. НЕ. ЧЕЛОВЕК. Понимаешь? Ты маг. Ты один из нас, тот, кто чувствует малейшие изменения энергетических потоков, пронизывающих мир.

Конечно, потоков мало, их почти не осталось, они не могут дать тебе способность ходить по воде или оживлять людей. Они просто позволили тебе самое главное — задать себе вопрос и стремиться к нему половину своей жизни.

Ты видел сны. Сны — это энергия, пульсирующая в твоем сознании. Аппараты не замечали изменения активности мозга, но мозг был чист. Сны являлись в душу, в сердце.

Игнесса, величайший компьютер современности, говорила, что только ты можешь скрывать от нее свои мысли. А все потому, что ты думаешь не только извилинами, но и сердцем.

Ты последний маг умирающей планеты, Карлан, ты тот, кто знает ее и может повлиять на ее судьбу.

— Что я должен сделать?

— Изгнать язву с тела мира.

— Скажи по человечески.

— Спасти планету, — пожал плечами хранитель.

— Александр… Александр… Александр…

Мир танцует. Он пляшет надо мной и смеется, и зовет в неведомые дали, несущие облегчение, несущие свободу. Я поддаюсь. Мозги кипят, кажется, что у меня вырвали глаза и в кровоточащие отверстия вставили два раскаленных прута, которые уперлись в череп и сейчас медленно, но верно перемешивают мой разум. Мир танцует…

— Александр… Александр…

Неясные картины, отрывки воспоминаний, человеческие лица, все проносится с жуткой скоростью, будто кто-то показывает мне старый семейный альбом, и очень хочет, чтобы я разобрал фотографии. Я стараюсь, но не могу ничего различить. Лишь мелькание, словно смотришь в левое или правое стекло гравилата, несущегося на полной скорости.

— Александр… Александр… Александр…

Как плохо. Так плохо еще никогда не было и уже никогда не будет.

Зачем я затеял этот поход? Я решил что-то себе доказать? Честно признаться не верящим в мои сны докторам, что они существуют, и при том, имеют реальное воплощение?

Храм, храм… Зачем ты мне нужен? Ты, погребенный под величайшим горным массивом мира, скрытый на недостижимой глубине, храм, я ненавижу тебя! Ты принес мне понимание, но я его не хочу. Без знания жить намного легче и проще.

Будь ты проклято, вечное стремление человека ко всему неведомому! Почему я не воспринимал сны только как сны? Почему на моем пути попалась Изалинда с ее бредовыми идеями? А сейчас поздно. Сейчас придется идти до конца.

Почему…

— Александр…

Мысли крутятся вокруг одного и того же. Но как ни странно, они меняются. Меняются, как собственное отражение в двух кривых зеркалах. Оно остается собой, но в то же время оно не похоже ни на истинное, ни на предыдущее, то, которое ты видел в первом зеркале.

Этот Храм… Что я в нем нашел? Люди? Ответы на вопросы? Люди на поверхности не стоят ничего. Они никто, жалкое подобие тех машин, с которыми сражались сотни лет, а которые на деле оказались такими же людьми. Нет, не такими же! Они лучше! Они понимают, за что и как борются, у них есть цель в жизни и понимание самой жизни… А я? Я зациклился на самом себе, я ничего не вижу вокруг, для меня все пусто! Моя мечта ничтожна. Она даже не смеет называться Мечтой! Да что там Мечтой. Ее и просто так, с маленькой буквы писать противно. Так, мечтишка, желаньице! Ты не хронист, Александр Седерик Карлан, ты не обладатель девятнадцатого уровня допуска. Твой мир ложен, его просто не существует! Доброе правительство, ежедневная работа, записи «Клиониса»… Это просто эксперимент, который ставили над тобой, считающим себя экспериментатором! Как им, владыкам жизни, неведомым, было смешно! Колупается жалкая козявка, пытается совершить Великие Деяния, а на самом деле…

— Александр… Александр…

Ты ничтожен хронист, ты никто. Ты не можешь оглянуться кругом и увидеть, что существует окружающий мир! Ты наблюдал за ним половину сознательной жизни, и ты его не видел! Карлан, Карлан… И ты еще чего-то хочешь? Ты, не разглядевший человеческую душу в Изалинде? Ты, не уразумевший, кто ты для нее, и, самое главное, кто она для тебя! Тут даже бесполезно искать оправдания. Его нет. Есть только ты и люди в доисторических доспехах, штурмующее укрепление, да еще белая арка Храма, к которому ты стремился всю жизнь. Остальное… Оно очень важно, но не сейчас. Сейчас тебе просто нужно понять, что ты хочешь, и главное — кто ты есть, чем ты стал под гнетом желтых куполов Города. Другие смогли сохранить себя, ты нет. Так расплачивайся, или ты не видишь выход? Вперед, израненный хронист, закованный в трофейный экзоскелет убитого рядового. Твой путь, он в тебе самом. Сумеешь? Нет? Решай. Время идет. Его не остановить.

— Александр…

— Да. — Я открываю глаза и поднимаюсь на локте. Собственного голоса почти не слышно, остался жалкий шепот, но и это заметный прогресс по сравнению с моим прошлым состоянием.

— Александр?..

— Слушаю вас, юная леди. — Девушка сидит на каком-то ящике, ее походный комбинезон почернел от копоти, в некоторых местах он измазан кровью, но открытых ран не видно. Видимо, кровь не ее, а чужая. Моя, например. Рядом валяется лазерная винтовка с оторванным прикладом. Вдали, там, где мы ставили первую линию обороны, горой навалены пустые ящики из-под оборудования и целые горы металлического хлама. Когда-то эти горы были почти разумными роботами, а сейчас превратились в бесполезный мусор. Слева возвышается стальной бок одной из трех наших машин. Ее пригнали для прикрытия отступления. Плазменные резаки, они и есть плазменные резаки. Значит, с последнего боя прошло много времени. Иначе бы притащить сюда махину не получилось.

— Вы… — ошарашено пробормотала она, уставившись на меня непонимающими глазами. — Вы живы?

— А я умирал?

— Ну, нет… Но док сказал, что в сознание вы не придете, и… и…

— И все-таки умру. От перегрева мозгов. — Закончил я за нее. — Так?

— Да. — Изалинда потупляет взор и уделяет громадное внимание заляпанным грязью ботинкам.

— Вы плохо знаете хронистов. Мы — порода живучая! — Спазм острой боли прошивает все тело, заставив согнуться в три погибели и упасть обратно на походную раскладушку. Оказывается, ничего не прошло. Док сказал справедливо: мышцы и кости он залатает, а нервы восстановлению в полевых условиях не подлежат.

Заботливые руки подхватывают меня и пытаются удержать, защитить, уберечь… Я без малейшего движения перетерпливаю приступ на раскладушке, а затем высвобождаюсь из объятий археолога. Что бы там она не чувствовала, сейчас это бесполезно. У меня свой путь, у нее — свой.

— Изалинда, мне нужно поговорить с доком. — Она молча кивает и ведет меня в другой конец лагеря. Людей внутри почти не осталось. Все там, у линий защиты, ждут следующего нападения. Голова раскалывается. Боль адская. Перед глазами плавают разноцветные круги, заслоняя любые предметы, чтобы не спотыкаться на каждом шагу, приходиться перебирать руками об стену. Когда стена кончилась, волей неволей пришлось опираться о Изалинду.

Путь казался бесконечным. Палатки, сломанное оружие, глубинные сканеры, бесполезные при нынешней хронической нехватке энергии… В уголке пещеры, почти добравшись до места, пришлось пройти мимо кладбища. Тут лежало не меньше половины наших. Солдаты, ученые, и просто хорошие люди. Они были мертвы. И никакая сила не поднимет их обратно. А виноват во всем я. Только я.

— Не вините себя, Александр. Они последовали за вами по своему желанию.

— Вы проницательны, Изалинда. Проницательны в мере, не свойственной простым смертным.

— Просто вы говорите вслух, профессор.

— Сколько раз я вам говорил, не называйте меня профессором!

— Сейчас это ничего не изменит.

Я остановился и заглянул ей в глаза. Темные, печальные глаза, до самого верха наполненные тайной. Я ее разгадал, я понял ее, решение загадки в моих руках, но я не смогу им воспользоваться. Я, темный бог, извечный наблюдатель, социолог, психолог, историк, заново нашел ответ на потерянный в суете последних тысячелетий вопрос, но я не употреблю свое знание. Ответ навсегда останется со мной.

Вот как оно бывает, когда рушатся мечты. И не тем это страшно, что мечты рушатся, а тем, что они были, что они имели право на существование, что они заставляли идти к чему-то далекому и несбыточному, к чему-то заповедному, что уже никогда не должно было повториться в стоящем нал пропастью мире. Скажите мне, как можно мечтать, стоя на краю? Зная, что от смерти тебя отделяет жалкая секунда, десять сантиметров? А там, внизу, далекая бездна, лишенная конца, и полет в ней будет страшнее смерти. Мечты бесполезны. Более того, они опасны.

Мечтания, страшная вещь. Вы толкали меня к поиску ответа, вы мучили меня по ночам, и вы достигли своего. Я готов броситься вниз. Цена ответов слишком высока. Господа Стругацкие сотни лет назад совершенно точно подметили: богом быть трудно. А еще труднее корчить из себя бога, когда ты им не являешься, но тебя заставляют им быть. Сначала весело, интересно. А потом остается усталость, заменившая собой жизнь. От нее нельзя избавиться, она сжимает слишком крепко.

Ее глаза… Если бы не Игнесса, вмешавшаяся лишь ей ведомым образом в мою нервную структуру, если бы не разбитые надежды, если бы не ночные кошмары и еще три тысячи «если бы» я бы мог познать счастье. Вот оно, достаточно протянуть руку, и ты дотронешься до мечты кончиками пальцев.

За всеми своими стремленьями, за метаньями и бессонными ночами я хотел одного. Я хотел узнать, что такое жизнь. И я узнал. И слава богам, что я узнал.

— Мы уйдем отсюда, Изалинда. Храм не стоит жизни. Исполнение мечты не несет счастье. Оно несет понимание. А пониманием можно пренебречь. Мы уйдем. Завтра, нет сейчас же. Мы соберем всех, кто остался, сядем в машины, и рванем вверх, к желтым куполам и белым башням.

— А ты? — как естественно звучит «ты». Как будто так оно и должно быть.

— И я. Иди, собирай всех. Мы отправляемся. Я буду у дока. Не беспокойся.

Она уходит, тревожно оборачиваясь на полдороги. Пусть идет, пусть мне верит. Мне навязали путь бога, и я его пройду до конца, каким бы он не оказался.

…Док сидел в останках полудохлой машины, поигрывая бронебойным лейтенантским пистолетом. Странное занятие для врача, но не мне его судить. Раньше, в далеком прошлом, на поверхности планеты, в зале института истории «Клионис» я бы взялся за это. Здесь — нет.

— Привет, док!

На меня уставились, как на труп, который случайно научился говорить.

— Ты…

— Живой, живой. Лучше ответьте на два вопроса: что со мной, и сколько мне осталось?

— На первый вопрос не отвечу. — Док отложил опасную игрушку и потер вспотевшие руки о рубашку. — Я сам не могу понять. Ты уж прости, но разум хронистов — штука полностью не изученная. Применение ей нашли, а как работает, не поняли.

— Спасибо, — сумрачно киваю я. — А на второй?

— Не долго. Я не стал распространяться при всех, но видимо твоя подружка-Игнесса может брать над тобой власть. А еще она довела тебя до такого состояния.

— Не надо, док. Я это знаю. Она спасла нас всех. И ей стоит сказать спасибо.

— А себя тебе не жалко? — док опять схватил пистолет и стал подбрасывать его и ловить за рукоятку.

— Знаете, пожалуй, что нет. Я устал, у меня болит голова, мне нужен мой обруч.

— Ты его больше не наденешь. — Лицо дока внезапно стало до ужаса серьезным. Раньше со мной он всегда держался на короткой ноге, но в этот момент перешел на холодный деловой тон.

— Успокойся, она не завладеет мной! У нее есть ограничения!

— Я не из-за этого, дурак! ИИ никогда не посмеют идти против человека. Ты его не наденешь, потому что твой мозг не выдержит. Контакт с ИИ прикончит тебя за секунду, а то и быстрее.

— Но мне нужен ее совет, мне нужна ее помощь!

— Забудь.

— Ладно, док, я понял. Тогда поднимите модуль ИИ наверх и безопасно доставьте туда Изалинду.

— Карлан, не сходи с ума. Ты еще живой! Наверху тебя вылечат!

— Нет желания. Вы меня поняли?

— Ясно. Но…

— Никаких «но». Прощайте.

Я выбежал из машины и зашагал к позициям. Слева и справа суетились археологи Изалинды, упаковывая самые дорогие вещи и подготавливая стоящую здесь машину.

Удачи им всем.

Я добрался до своего угла, хлопнул ладошкой по стальному боку броневика и вкинул тело в проем. Раз уж у меня есть экзоскелет, грех будет им не воспользоваться!

С легким шипение костюм начал восстанавливать нехватку энергии. Черные канавки замерцали, изгоняя слабость, отгоняя смерть, почти нависшую над лицом. Затем вспыхнули индикаторы. Контакт с нервной системой есть. Оружие к бою готово. Емкость боекомплекта составляет 51 %. Броня повреждена. Энергетический щит 100 %, механический 43 %.

Информация проникала прямо в сознание, без обходных путей. Костюм сливался со мной, он признавал меня новым хозяином и склонялся в немом почтении.

Параметры организма проверены. Стимуляторы введены. Возможные боевые показатели 67 %. Зарядка энергетических батарей составляет 98 %. Батареи боевые — ноль. Диагностика окончена.

Ну, все. Теперь пора.

Спокойно, тихо. Я свой, я почти солдат. Виски сдавливает боевой обруч, тело расслаблено, но готово к бою. Вмонтированные лазеры в любую секунду превратят в решето врагов. Локаторы обшаривают пространство, показывая опасность. Она близко. Там, за баррикадами, за барьерами, где насмерть встали наши последние бойцы, сейчас прикрывающие отступление. И я иду туда. Наперекор словам, сказанным Изалинде. Наперекор собственным желаниям. Туда, вперед, но не за мечтой. Мечты — это путь, по которому мы двигаемся к цели. Зачастую цель скрыта, но есть мечта. Жалкая, крохотная, или великая, грандиозная. Все равно. Это мечта. Это проторенная дорога, которая приведет к долгу. Самому настоящему долгу, к цели жизни, вопросу, оставшемуся без ответа под пристальным взглядом всех философ мира вместе взятых.

Смешно. Я знаю цель жизни, я знаю, зачем нужно жить, но жизни больше нет. Она кончилась. Она кончилась в тот самый момент, когда в мое сознание ворвался первый сон, когда я возжелал стать хронистом для получения ответов, когда я, как тогда думал, только начинаю жить.

Бесполезно. Я выпрыгиваю из-за баррикады, срезаю лучом настырного последователя, и иду. За моей спиной перешептываются мелко вибрирующие от страха солдаты. Ничего, пускай удивляются. Я иду.

Коридор повернул. Тут была крохотная засада из пары последователей. Их лазеры врезались в мою силовую защиту и исчезли, частично рассеиваемые, а частично перешедшие в энергию костюма. Что-что, а экономить после всех катастроф мы научились.

Мои лазеры оказываются удачнее. Последователи падают и больше не поднимаются, а я продолжаю путь.

Еще один поворот. И я знаю, он — последний. Я шагаю в серый туман и вижу то, что ожидал. Громадные резные ворота поднимались прямо из скалы, образовывая арку, черный зев которой уходил в далекую бесконечность подземных катакомб. Сплошные белые створки, испещренные замысловатой резьбой в лучших традициях Братства, были гостеприимно распахнуты. Слева и справа обнаженные фигуры кариатид поддерживали свод, внося последний, завершающий росчерк в оформление входа. Дальше, вдоль стен коридора, шли изображения местных животных: драконы, птицы-рептилии, крысы устрашающего размера и насекомые.

Вы не изменились со времен великого на Гарада, положившего свою жизнь ради спасения мира. Я не такой. Я хочу жить, но после «подарка» Игнессы ничего у меня не выйдет.

Хотя я знаю, что она права. Так я сумел дойти. Иначе — лежать моему хладному телу среди развалин лагеря.

А еще, кроме ворот, меня ждали МЕБОСы. Три. Один полудохлый, над которым изрядно поработали я и лейтенант, остальные целые и здоровые.

Вперед!

Я медленно иду на стволы, впервые понимая, зачем это делала толпа на площади Европы. Не неизбежность, а желание. Цель. Стремление.

Они хотели победить, и они победили.

Я сорвался на бег. Первые лучи и патроны застучали по силовой защите. Когда она сдохнет, мне останется не долго. Механика не держит снаряды с урановым сердечником.

Мимо роботов, туда, к зеву храма. Плечо обжигает боль, костюм честно признается, что его ресурсы кончились и мой шанс на спасение составляет три миллионных доли процента.

«До фига!» — решаю я и прыжком загоняю себя в черный провал среди белых створок. А вместе со мной туда устремляются полсотни лучей, выпущенных не знающих промахом МЕБОСами, боевыми машинами, призванными нести смерть.