Он пришел в себя только на улице, куда его вывели двое крепких мужчин с нарукавными повязками с надписью "Дружинник". Вадик был взбешен. Он ругался, лягался, бодался, пытаясь вырваться из сильных рук, и горячо доказывал дружинникам, что они все перепутали, что виноват не он, а Антон, и надо хватать грубияна байкера, а не его, воспитанного и сдержанного подростка. Но дружинники его не слушали, они молча волокли Вадика в отделение милиции, которое находилось рядом с клубом.

В отделении с плеча Вадика сняли видеокамеру, чудом уцелевшую в драке. Затем дежурный сержант быстро, ловко и совершенно равнодушно обыскал Ситникова, похлопав его по карманам, по щиколоткам и по подмышкам. Потом задержанного подвели к окошку, за которым милиционер в звании лейтенанта заполнял протокол со слов дружинников. Обратившись к Вадику, он спросил:

— Фамилия? Имя? Отчество? Дата и место рождения? Домашний адрес?

Вадик не ответил. Однажды в Москве его забрали в милицию после футбольного матча, на котором произошла массовая драка между футбольными фанатами. Вадик в драке не участвовал, но под горячую руку вместе с другими подростками был схвачен и доставлен в отделение милиции. Там он честно назвал свою фамилию и адрес и сказал, что произошла ошибка, что в драке он не участвовал. Его выслушали, потом вызвали родителей, прочитали им мораль, около часа продержали в коридоре и только после этого разрешили забрать нерадивого сына. А через несколько дней в школу пришла бумага из милиции — инспектор по делам несовершеннолетних настоятельно рекомендовал обратить внимание на поведение ученика седьмого класса Вадима Ситникова, задержанного за драку во время футбольного матча. Вот и верь после этого людям, сокрушался Вадик, когда узнал, что его приятели, которые не назвали своих фамилий, были отпущены из милиции через час после него. А что с ними делать? Вадик представил себе, какой поднимется переполох, если в лагере узнают, что московский школьник сбежал на дискотеку и устроил там драку.

Следователь зевнул и повторил:

— Фамилия? Имя? Отчество? Дата и место рождения? Домашний адрес?

— Арчибальд Ардальонович Сухово-Биль-Белоко-былин. Тридцать первое февраля тысяча восемьсот сто тридцать первого с половинкой года, — сказал Вадик.

— Та-а-ак, — устало произнес лейтенант и звучно положил шариковую ручку на лист бумаги. — Значит, по-хорошему не хочешь. Ладно. Не хочешь по— хорошему, будет по-плохому. Сержант! — позвал он дежурного. — Отведи-ка этого умника в камеру.

— Да за что в камеру-то?! — возмутился Вадик. — Что я такого сделал?!

— Затеял драку в общественном месте. Избил паренька. Вот теперь иди, посиди и подумай.

— Не имеете права в камеру! Я несовершеннолетний!

— Неправда, Арчибальд Ардальонович. Минуту назад ты сказал, что родился в девятнадцатом веке.

— Так ведь… Это я… Просто шутка… — замялся Вадик, не найдя что возразить.

— Нашел с кем шутить. Вспомнишь свое имя — постучишь, шутник, — сказал лейтенант.

Сержант с щекастым лоснящимся лицом отвел Ситникова по коридору к двойной металлической двери с массивными гаражными замками. В коридоре не было окон, здесь тускло светили лампы, забранные в решетки, и стоял густой вокзальный запах. Открыв разными ключами двери, сержант сказал: "Заходи", — и, когда Ситников переступил порог камеры, закрыл ее. Ключи в замках, лязгая, повернулись на два оборота.

Вадик оказался в помещении три метра на три, две трети которого занимали деревянные нары. Воздух был плотный и затхлый, пахло немытыми ногами и рыбой. "В этом поселке даже камеры пропитались запахом осетрины", — подумал Вадик, глядя на парня лет двадцати, который, положив ладони под затылок, лежал на нарах, погруженный в агрессивное молчание. Казалось, он напряженно ждет от Вадика какого-нибудь слова или жеста, чтобы вскочить и с кулаками защищать свое достоинство. Оглядев новичка с головы до ног, парень понял, что Ситников не опасен.

— Здороваться надо, — сказал он, прервав молчание.

— Здрасте, — поздоровался Вадик и сел на край нар.

— Как зовут?

— Вадик.

— А меня — Ваня. Сыграем? — предложил парень, доставая из кармана колоду карт, таких засаленных, что из них можно было сварить суп.

— Нет, я шахматы люблю, а в карты не играю.

— Вот те на. Откуда ты такой взялся?

— Из лагеря, — уныло сказал Вадик.

— Ну и чудеса! — оживился Ваня. — И я из лагеря! Ты из какого?

— Из оздоровительного.

— А я из исправительного. И давно ты оттуда?

— Два часа.

— А я два месяца. Бывают же такие совпадения! Слушай, а тебя сюда за что упекли?

— За плохое поведение, — признался Ситников.

— Мать честная! И меня за плохое! — Ваня развеселился. — Да ты не переживай, братан. Будешь хорошо работать — выйдешь на свободу раньше срока с чистой совестью! Труд, братишка, делает из обезьяны человека. Хотя я, по правде сказать, в это дело не верю. Ну, не может гиббон стать таким, как я! Вот, к примеру, овчарка в лагере трудится, сторожит, а человеком не становится. Это как понимать? Да что человеком, из овчарки даже бульдога нельзя сделать!

— Можно, — сказал Ситников. — Если отрубить ей хвост и набить морду.

Ваня покатился со смеху, распространяя вокруг себя крепкий запах рыбного магазина.

— Это ты классно схохмил. Ценю, — сказал он, отсмеявшись. — Что ты такой грустный? Переживаешь, что посадили? Не расстраивайся. Не ты первый, не ты последний. Пушкин, к примеру, тоже сидел. И ничего. Хорошие, между нами, стихи писал. К примеру, вот это: "Как мало пройдено дорог, как много сделано ошибок". Супер, да? Будто про меня написано!

Ситников с недоверием посмотрел на парня.

— Это какой Пушкин? — спросил он. — Александр Сергеевич? Разве он сидел?

— А ты не знал? Вот умора! Конкретно сидел! Его ж сослали в Шушенское за то, что он не вышел вместе с декабристами на Красную площадь свергать Петра Первого. Неужели не слышал? Что ж ты, брат… Такие вещи стыдно не знать. Ты местный? — спросил Ваня с неподдельным интересом. Он устал от одиночества, и ему хотелось говорить, говорить, говорить, неважно о чем, лишь бы слышать свой голос и голос собеседника.

— Нет, — сказал Вадик. — Я не местный.

— И я — нет! А ты к кому сюда приехал?

— К Олжусу.

Ваня внезапно опешил.

— Как к Олжусу? — спросил он. — К какому Олжусу? К сыну Чингиза?

— Я не знаю, чей он сын. Мы с ним мало знакомы. Он калмык. И отец у него калмык. Они живут на улице Мира, во дворе стоит грузовой фургон с надписью "Хлеб". Больше я про его отца ничего не знаю.

— Это Чингиз, Наконец-то удача повернулась ко мне своим красивым передом! — произнес любитель Пушкина. — Слушай, братишка, скажи честно, за что тебя сюда упаковали?

— За драку, — признался Вадик, осторожно трогая подушечками пальцев набухшие шишки на лбу и на скуле.

— За драку? За такой пустяк не имеют права малолетку в камере держать!

— Я свою фамилию не назвал. Не хочу, чтобы в лагере знали, что я попал в милицию. Подожду, когда у ментов терпение лопнет.

— Это ты зря. Слушай, Вадюха, я вижу, ты свой в доску пацан. А пацаны, типа, должны чисто конкретно выручать друг друга. Я прав, братан?

— Ну, в общем, да…

— Слушай, братэлло, я чисто попал в неприятную историю, и ты мне, как брат брату, должен реально помочь. Короче, тебе надо выбраться отсюда, пойти к Чингизу и сказать, что я сижу здесь, в отделении, и чтобы он меня вытащил. А если не получится, скажи ему, что Ваню, то есть меня, арестовали с полным кузовом на седьмом посту. Скажи, что там внеплановая проверка. Пусть объезжает этот пост за версту, иначе тоже попадется.

— Что значит "с полным кузовом на седьмом посту"? — спросил Ситников.

— Не твое дело. Просто запомни и передай.

— Я не могу запомнить фразы, значения которых не понимаю. Я же не компьютер, в меня нельзя вводить любую бессмысленную информацию. Объясни толком, тогда я запомню и передам.

Ваня несколько секунд напряженно думал, глядя на Вадика так, словно хотел просветить его взглядом, как рентгеном, узнать его мысли и намерения. Сообразив, что в ближайшее время у него не будет другой возможности связаться с Чингизом, он решил рискнуть и сказал Вадику:

— Я — шофер. Чингиз — мой компаньон, типа сменщик. Я вез в машине рыбу. На седьмом посту ГАИ меня остановили менты. Обычно там стоят мои знакомые гаишники, а тут, как на грех, внеплановая проверка из Москвы нагрянула.

— Разве бывают проверки плановые?

— Бывают. Это когда свои менты своих проверяют, ну, для галочки. Про такие проверки заранее известно. А тут — внеплановая. Ты должен сказать об этом Чингизу, папе Олжуса. Он все поймет.

— В твоей машине была браконьерская рыба, да? Без сопроводительных документов? — догадался Ситников.

— Не твое дело, — резко сказал Ваня. — Меньше знаешь — крепче спишь. — Он вскочил с нар и бешено заколотил ладонями в металлическую дверь, истерично вопя: — Откройте, уроды! Откройте! Выпустите малолетку, изверги!

Когда сержант открыл дверь и повел Вадика по коридору, Ситников лихорадочно соображал, как бы похитрее соврать, чтобы дежурный лейтенант побыстрее отпустил его на волю. "Может, сказать, что я приехал в поселок погостить у Олжуса, сына Чингиза? Или соврать, что я — сын рыбнадзора Петровича?.. Но я даже не знаю его фамилию. Или "Петрович" — это как раз фамилия? Тогда какое у него имя? Иван? А может, Сидор? Иван Сидорович Петрович.

О-хо-хо… Ну и влип же я… По самые уши". Оказавшись в приемной дежурной части, Вадик понял, что врать ему не придется. Небольшое помещение, куда его привел сержант, заполнилось людьми. Это были полковники, один генерал и несколько людей в штатском, которые негромко переговаривались между собой, задавали вопросы дежурному милиционеру и изучали какие-то документы, лежавшие в папках с надписью "Дело". "Внеплановая проверка из Москвы", — догадался Вадик. Строгий лейтенант, который отправил Вадика в камеру, бегал перед москвичами, как официант, обслуживающий богатых уважаемых посетителей. Он открывал шкафы, перебирал папки, искал документы, объяснял, оправдывался и советовал московским гостям подождать начальника отделения, который уже выехал из дома и вот-вот прибудет. Увидев Вадика, он сжал губы и взглянул на сержанта такими страшными глазами, что тот все понял без слов и незаметно вывел подростка на улицу.

— Свободен, — сказал сержант, выпроводив Сит— никова из отделения.

— Вы забыли вернуть мне видеокамеру, — напомнил Вадик. — Я без нее отсюда не уйду.

Сержант скрылся за дверью и через минуту вернулся, держа в руке камеру.

— Бери, — сказал он и то ли в шутку, то ли всерьез погрозил Вадику пальцем: — И больше не дерись. В следующий раз так легко не отделаешься.

Подросток шагал по темной неосвещенной улице и анализировал полученную за день информацию. "Браконьеры вылавливают осетров, такие, как Ваня и Чингиз, скупают рыбу и везут на хладокомбинат, а знакомые гаишники не задерживают машины перекупщиков. Потом одни Бирюки перерабатывают и продают осетрину, получая огромные барыши, а другие Бирюки, используя эти криминальные деньги, становятся губернаторами, мэрами и депутатами, чтобы прикрывать темные делишки браконьеров, шоферов-перекупщиков, знакомых гаишников и нечистоплотных предпринимателей. Наверное, это и есть коррупция", — думал Вадик, подходя к дому, в котором жил Олжус. Над калиткой, ведущей во двор, горела лампочка в желтом китайском плафоне, выхватывая из темноты кусок штакетника с прибитым почтовым ящиком и беленькой кнопкой звонка. Ситников нажал на кнопку. В освещенном окне появилась широкая фигура папы Олжуса.

— Тебе чего? — громко спросил он у Вадика.

— Я от Вани. Он просил вам кое-что передать.

Чингиз вышел из дома, неторопливо, вразвалочку, подошел к забору и, положив руки на штакетины, спросил:

— Ну? Чего?

— Ваня нарвался на внеплановую проверку, его арестовали с полным кузовом на седьмом посту. Он советовал вам объезжать этот пост за версту. Сказал, что вы все поймете.

— Шайтан! Срл-брл-крл менты! — в сердцах высказался Чингиз.

— Еще он просил вытащить его из милиции.

— Это все?

— Все, — кивнул Вадик.

— Спасибо. До свидания, — сказал Чингиз, повернулся и, бормоча калмыцкие проклятия, пошел к дому. Вадик остался один на темной улице в незнакомом поселке. Вокруг — чужие дома, стрекот сверчков, приглушенный звук работающего телевизора да сильный рыбный запах, исходивший из автофургона с надписью "Хлеб". (Чингиз специально открыл двери грузовика, чтобы проветрить кузов.) Автофургон стоял в пятнадцати метрах от дома, рядом с дощатым туалетом. Свет висевшей над уборной лампочки освещал внутренности кузова, выхватывая из темноты пустые ящики и сваленные в кучу мешки.

Вадик посмотрел на часы и понял, что не успеет вернуться в лагерь. "Вот шуму-то будет, — подумал он. — Сбежал! Пропал! Погиб! Чего только не придумают вожатые, какие только ужасы не вообразят, когда узнают, что меня нет в отряде… А когда я вернусь, печальный, все осознавший и раскаявшийся, они меня с позором выгонят из дружного коллектива. Отправят в Москву, да вдобавок сообщат о моем недопустимом поведении родителям и учителям, в общем, не пожалеют ни времени, ни сил, чтобы наказать врага общества, Вадика Ситникова. Спасти меня может только чудо. Или какой-нибудь геройский поступок. На чудо у меня сейчас времени нету. А геройский поступок совершить — это я мигом". Вадик посмотрел по сторонам, не идет ли кто, перелез через полутораметровый штакетник и, пригибаясь к земле, побежал между абрикосовыми деревьями к грузовику. Жгучее южное солнце так иссушило траву за длинное лето, что она шуршала под ногами Вадика громко, как осенние листья. Забравшись в открытый кузов, он ударился коленкой об острый угол напольных весов, похожих на те, на которых московские продавцы обычно взвешивают мешки с картошкой или с капустой. Лег на пол у задней стенки фургона, закрылся ящиками, накинул на себя вонючие рогожные мешки и, положив под голову видеокамеру, стал ждать. Ему очень хотелось спать. Перед закрытыми глазами, как на киноэкране, мелькали кадры сегодняшнего дня: дикая охота, гидросамолет, экскурсия, Марк Шипучин, близнецы, Пузырь, разбогатевший на интервью, дискотека, камера… "Неужели все это случилось со мной?.. Не может быть… Столько не живут", — думал Вадик, постепенно утрачивая способность мыслить из-за множества путаных воспоминаний и засыпая…

Проснулся Ситников из-за сильной тряски. Открыв глаза и увидев перед собой крышку ящика, спросонья решил, что лежит в гробу. Но, почуяв запах рыбы, вспомнил, где находится.

Двери фургона оказались закрыты, вокруг было так темно, что Вадик не видел пальцев на вытянутой руке. Он догадался, что Чингиз ведет свой грузовик по пересеченной местности. Тяжелый автофургон раскачивался и глухо урчал, наезжая на рытвины. Массивные баллоны с хрустом давили поросли колючек. Машину бросало из стороны в сторону на кочковатых песках. Лязгали дверные замки, скрежетали шестерни передачи скоростей. Сбросив с себя кучу грязных мешков, Вадик достал из чехла видеокамеру, включил встроенный фонарь и сразу ослеп от яркого луча. Когда глаза привыкли к свету, он навел фонарь на свои часы. Пять утра! Подросток осмотрелся. Мешков и ящиков было достаточно, чтобы надежно спрятаться за ними, когда Чингиз откроет двери фургона. Но если калмык захочет воспользоваться тарой, Вадику придется рассчитывать только на свою ловкость и быстроту. Внезапно луч фонаря выхватил из темноты надпись, вырезанную гвоздем на алюминиевой обшивке кузова: "Нас похитили браконьеры". И подписи: "Андрей Васильев. Коля Солодухин. Игорь Зинченко. Лагерь "Зарница". Число было написано неразборчиво, но Вадик и без даты догадался, что это вырезали те самые ребята, которые решили искупаться в Каспии и самовольно ушли из лагеря. "Ну и дела… Значит, это Чингиз отвез их в пустыню и бросил там на произвол судьбы. А по нему не скажешь. На вид он — примерный семьянин, добрый отец семерых детей, садовод-любитель. Небось абрикосы на зиму консервирует", — подумал Вадик и в следующий момент, выключив фонарь, нырнул под груду мешков и загородился ящиками.

Машина остановилась. Хлопнула дверь. Чингиз спрыгнул с подножки на песок. Послышались мужские голоса. Лязгнули замки, двери распахнулись, и Вадик из своего укрытия увидел берег Волги, покачивающуюся на воде большую лодку с двумя мощными навесными моторами и двоих мужчин, которые подтаскивали к грузовику тяжелые мешки с осетрами.

— Завтра не приеду, — раздался голос Чингиза. — Московские менты с проверкой заявились. Ваньку взяли на седьмом посту.

— Козлы, — сказал кто-то из браконьеров.

— Я бы и сегодня не приехал, — продолжал Чингиз. — Но уговор есть уговор. Я свое слово держу. Меня за это уважают.

— А ты через степь да по проселочной дороге двигай, — посоветовал один из браконьеров. — На трассу не выезжай, тогда не попадешься.

Браконьеры вдвоем закинули мешок на весы. Чингиз взвесил его и, забравшись в фургон, перетащил по полу в конец кузова, поставив рядом с ящиками, за которыми под кучей тряпья прятался Вадик. Сердце у подростка бешено билось, подскакивая к гортани. От волнения и жажды губы пересохли. Когда Чингиз подошел слишком близко и прислонил к стенке мешок с торчащими из него остроносыми осетровыми головами, Вадик побоялся, что сердце вот-вот лопнет, но все-таки продолжал снимать все происходящее на видеокамеру, просунув короткий объектив в дырку в мешке. Вадик представил себе, как неудобно было бы здесь орудовать фотоаппаратом с длинным "телевиком": пришлось бы взводить затвор, звучно им щелкать, перематывать пленку… С видеокамерой было проще, она работала практически бесшумно, и ее маленький объектив не привлекал внимания.

Взвесив мешки и заплатив браконьерам, Чингиз сел за руль и, запустив мотор, снова повел свой автофургон по степи. Скупщик останавливался еще четыре раза, взвешивал, таскал мешки, отсчитывал деньги. Вадик снимал до тех пор, пока обзор ему не загородил очередной мешок с осетрами. Часа через три машина выехала на ровную дорогу и вскоре затормозила перед массивными металлическими воротами, которые отворились с тяжелым грохотом. Вадик сразу почувствовал, что грузовик въехал на территорию хладокомбината — внезапно стало так холодно, что у подростка изо рта повалил пар. Он испугался, что это выдаст его, и стал дышать носом, хотя было очень противно нюхать десятки килограммов только что выловленной рыбы.

Разгружали машину быстро. Двое грузчиков забрались в кузов и подавали мешки тем, кто стоял внизу. Когда кузов опустел, Чингиз, следивший за разгрузкой, ушел куда-то с человеком в телогрейке, надетой на белый халат. Грузчики тоже покинули холодильный цех; долго оставаться в нем могли только белые медведи. Стуча зубами от холода, Вадик вылез из-под груды мешков, выпрямился, насколько это позволяла низкая крыша фургона, подошел к открытым дверям и, убедившись, что вокруг никого нет, спрыгнул на бетонный пол и огляделся. Он стоял в просторном, как спортзал, помещении, на стенах которого под самым потолком висели рефрижераторные батареи, покрытые инеем, — именно они и производили этот искусственный мороз, казавшийся особенно жутким после тридцатиградусной жары. На полу холодильника вдоль стен были свалены осетровые туши. Тонны осетров. В мешках, в ящиках и просто горой. На каждой куче лежала примерзшая к осетровой туше бумажка, на которой от руки было написано число — количество килограммов. Дрожа от холода, Вадик снял на видео все, что смог: осетров, крупным планом бумажки с указанием веса, номер грузовика Чингиза…

Затем, выключив видеокамеру, он подошел к выходу и остановился перед тяжелой, уплотненной пенопластом дверью — она напоминала во много раз увеличенную дверь домашнего холодильника. С трудом приоткрыв ее, Вадик выглянул в коридор и, никого не заметив, вышел из камеры. Пройдя по коридору, от которого, в свою очередь, отходили другие ответвления со множеством кабинетов, Ситников беспрепятственно вышел на улицу и оказался на огромной территории хладокомбината, огороженной высоким бетонным забором. Тут и там возвышались здания холодильных цехов, подобных тому, из которого только что вышел Вадик. Он не смог удержаться, снова расчехлил видеокамеру и снял эти бетонные сооружения. Затем перевел объектив на цех, в котором стояла машина Чингиза, и заснял висевшую на стене пластмассовую табличку с номером цеха и фамилией начальника склада. И тут объектив камеры выхватил из пространства фигуры двух грузчиков, которые курили на скамейке рядом с воротами. Увидев Вадика, они переглянулись, встали и направились в его сторону.

— Эй, пацан! — крикнул один из них. — Ты чего здесь делаешь? Ты кто такой? Ну-ка, стой! Стой, я кому сказал!

Вадик бросился к огромным воротам, через которые в этот момент очередной грузовик въезжал в хладокомбинат. Проскочив между железной створкой и бортом грузовика, он выбежал на улицу, посмотрел по сторонам и кинулся к пустынному шоссе. Грузчики не отставали, к ним присоединился пожилой вахтер в фуражке с синим околышем, который, увидев чужака, без разрешения покидающего охраняемую территорию, сунул в рот свисток и залился пронзительной трелью.

Вадик выбежал на шоссе и, пятясь назад, принялся махать руками у себя над головой, чтобы остановить первую попавшуюся машину. Через несколько секунд рядом с ним затормозил мотоциклист в оранжевом шлеме. Вадик вскочил в седло и почувствовал его нагретую солнцем кожу.

— В центр Астрахани! В Главное управление внутренних дел! Двести рублей! — громко сказал он, когда крики преследователей раздавались уже совсем близко, а один из них выбежал на обочину и протянул руку, чтобы схватить Вадика за майку.

Парень отжал сцепление, заднее колесо скользнуло по асфальту, мотоцикл рванулся и с ревом понесся по шоссе. Скорость была огромная, Вадику пришлось пригнуться, чтобы не свалиться с сиденья. Ветер врезался ему в лицо, глаза слезились, и Вадик плохо видел, что делается впереди.

Когда мотоциклист резко затормозил возле здания Управления внутренних дел, Вадик отдал ему последние деньги, которыми снабдил его богатый Витя Пузыренко, слез с мотоцикла, на затекших, дрожащих ногах поднялся по ступенькам и вошел в просторный прохладный холл.

— Кто у вас здесь самый главный? У меня к нему срочное дело. Компромат на Бирюка, — устало сказал он дежурившему у входа капитану милиции.

У Вадика был такой истерзанный, измученный вид, что капитан наметанным глазом сразу определил: произошло нечто экстраординарное.

— Где у вас тут вода? Очень пить хочется, — облизав сухие губы, произнес Ситников, а потом включил видеокамеру и на жидкокристаллическом экране показал капитану кадры, на которых Чингиз покупает осетров у браконьеров. — А здесь, — Вадик достал из кармана контейнер с фотопленкой, — Геннадий Бирюк расстреливает сайгаков в запретной зоне заповедника.

Уже через несколько минут Ситников сидел в глубоком кожаном кресле в кабинете начальника управления, ел бутерброды, запивал их чаем и подробно рассказывал о дикой охоте, о Шипучине, о браконьерах. Пожилой мужчина в генеральском мундире внимательно слушал его, время от времени делая пометки в своем блокноте. После этого разговора Вадика отвезли в лагерь на милицейском "Форде" с мигалкой. Начальник управления по телефону связался с дирекцией "Зарницы" и объяснил, что Ситников не ночевал в лагере по уважительной причине, затем он попросил директора лагеря лично выразить благодарность смелому подростку, что и было сделано на утренней линейке.

А через две недели, когда друзья вернулись из лагеря в Москву и сидели в гостях у Вадика, по телевизору показали репортаж о браконьерах, орудующих на Каспийском море. Начальник астраханской милиции заявил, что на северном Каспии действуют несколько десятков преступных группировок, занимающихся добычей, транспортировкой, переработкой и продажей икры и рыбы осетровых пород. Некоторые работники милиции тесно связаны с представителями икорно-рыбной мафии, поэтому ему пришлось провести чистку среди собственных подчиненных. Он расстался со многими недобросовестными сотрудниками, которые, вместо того чтобы бороться с браконьерами, помогали им. Заведены уголовные дела на некоторых предпринимателей, в том числе на директора одного из хладокомбинатов, где перерабатывали незаконно выловленную рыбу.

— Смотрите, смотрите, это Чингиз! Это моя запись! Я сделал ее из грузовика! — воскликнул Вадик, указав пальцем на телеэкран. Там показывали, как Чингиз покупал рыбу у браконьеров. Потом показали тонны осетров в огромном холодильнике. Внезапно эти кадры сменились видеозаписью дикой охоты. Геннадий Бирюк стрелял по сайгакам из гидросамолета.

— А это я снимал, я! — радостно закричал Пузырь, тыкая себя пальцем в грудь. — Ах, какие замечательные кадры получились! Как у профессионального оператора!

— Значит, милиция заставила Марка Шипучина отдать пленку, — сделала вывод Дина. — Ой, смотрите, их арестовали!

На экране появился милицейский автобус, из которого омоновцы вывели пятерых человек в наручниках. Среди них были Геннадий Бирюк и Чингиз.

— А трое других — всадники, которые гнали стадо сайгаков! Точно! Сто пудов, что это они! — воскликнул Вадик.

— Я сегодня по радио слышал выступление Валерия Бирюка, ну, второго близнеца, — сказал Пузырь. — Он отказался участвовать в выборах. Я еще подумал: чего это он вдруг? А оказывается, их всех повязали.

— И поделом, — произнесла Дина, глядя на экран.