Как отличить разведчика от делового

19 декабря

Вообще-то он походил на делового: солидно и тщательно одетый, с холеными усами. Но без золотых цацек нынешних бизнесменов. Большие карие глаза смотрели серьезно. Но глазки были не то чтобы слишком умными для делового, а слишком проникающими вглубь.

– Из соседней конторы, – подумал Шварц, – наш брат-контрразведчик!

– наш брат-контрразведчик!

И Дядя Вова представил гостя:

– Знакомьтесь. Полковник Липарит Акопян из Агентства Национальной безопасности. А это – наш орел, начальник отделения уголовного розыска Центрального района майор Шаваршян.

– Я о вас наслышан, – сказал полковник, крепко пожав руку Шварцу, – и лицо его внезапно озарила открытая улыбка. – Вы ведь тот самый легендарный Шварц?

– Тот, тот, – горделиво заскрипел Дядя Вова, – тот самый герой войны и наших криминальных будней!

– Оп-ля, – подумал Шварц, – сейчас, как они всегда делают, скомандует: «Всё побоку, и занимаетесь только нашей проблемой» – вот уж дудки!

– Я вас особенно не стану донимать, – улыбнулся Акопян, но у нас есть информация по вашему району. Фирма «Арменикум» ведь в вашем районе?

– Да она прямо в вашем районе, – закашлялся от смеха Дядя Вова, – как раз напротив вашей конторы!

– И это хорошо, – улыбнулся в ответ Акопян. – Но у нас есть информация, что ею сильно заинтересовались соседи с Запада. Так я хотел спросить: нет ли у вас оперативной информации по этому объекту?

– Да вроде нет, – задумался Шварц, – там всё всегда тихо-гладко… Нет, точно нет. Есть ориентировка?

– Есть информация, что предвидится финансируемая из-за рубежа некая операция то ли в виде информационной атаки, имеющей целью дискредитацию препарата и клиники, то ли диверсионные мероприятия.

– Мать-перемать, – возмутился Дядя Вова, – у меня в районе? Это кому ж так мешает борьба со СПИДом?

– Уж очень лакомый кусочек – эти исследования, – многозначительно поднял брови Акопян, – если ежедневно в мире регистрируется четырнадцать тысяч больных, а общее число, по неофициальным данным, перевалило за сто пятьдесят миллионов. Сто пятьдесят миллионов в двухстах странах. Вы только вообразите. Причем за последние годы от этой болезни умерло уже двадцать восемь миллионов человек.

– Мать-перемать, – выдохнул Дядя Вова, чей сегодняшний словарный запас не отличался разнообразием, – да это ж можно считать, что перемёрло население трех-четырех среднестатистических стран!

– Вот то-то и оно, – согласился Акопян, – так что можете себе вообразить, какие сумасшедшие средства выделяются на создание лекарственных препаратов и вакцины. Вкладываются все: международные органы здравоохранения, государства, частники… Конечно, некоторые зарубежные фармакологические фирмы уже кое-что разработали. За счет грантов, конечно. Разработали не бог весть что: препараты, которые ненамного облегчают состояние ВИЧ-инфицированных. А прибыли получают колоссальные. Швейцарцы, например, разработали препарат, стоимость упаковки которого – девятнадцать тысяч евро, а годовой доход с продаж прогнозируется в размере миллиарда франков!

– И вдруг нате вам, – усмехнулся Шварц, – безо всяких донорских вливаний извне, изобретенный и апробированный в маленькой стране препарат «Арменикум»!

– Вот то-то и оно, – поддержал его Акопян, – и притом препарат, который переводит забывчивых, плешивых, покрытых бородавками, некоординированно двигающихся и хлюпающих носом больных СПИДом в категорию полноценных людей. Людей с хорошей памятью, в хорошей физической форме, работоспособных и даже красивых! Ну да, ведь «Арменикум» попутно излечивает прыщи, псориаз, дерматиты, себорею и даже гепатит С.

– Слушай, Акопян, – удивился Дядя Вова, – так почему «Арменикум» не регистрируют за рубежом, если после него можно хоть на конкурс красоты ездить?

– Самое сложное для международной регистрации – экспериментальная база, Владимир Левонович, – принялся объяснять Акопян – понятно, что они с Шварцем уже прихлебывали кофе, а Дядя Вова чай. – Дело в том, что после исследований на животных апробировать препарат можно только на реальных больных добровольцах. А где мы их здесь возьмем? Рекламировать за рубежом незарегистрированный препарат нельзя. Единственный информационный канал – электронный сайт «Арменикума» и фольклор: излеченные больные делятся, если хотят, информацией с другими больными.

– Ну, они вряд ли будут трепаться об этом, – предположил Шварц.

– предположил Шварц.

– Конечно, – согласился «сосед», – поэтому за несколько лет сюда приехало только четыреста человек. И абсолютно все были излечены. Но ведь это капля в море! Кроме того, – расходы. При продвижении на фармакологический рынок новых товаров около половины бюджета съедает именно эксперимент. Для этого нужны сумасшедшие деньги. К примеру, две с половиной тысячи наркоманов Таиланда получают что-то вроде пособия от американской лаборатории. Все они сидят на внутривенных инъекциях, ВИЧ-инфицированы, часть уже болеет СПИДом, остальные рано или поздно заболеют. Так лаборатория содержит эту армию и ставит на ней свои эксперименты.

– Мать-перемать, – ужаснулся Дядя Вова, – они что там в Таиланде – сплошь больные СПИДом?

– Сплошь не сплошь, но процент инфицированных очень велик. А в Африке СПИД и вовсе косит направо и налево. В Лесото, например, больше половины населения ВИЧ-инфицировано. В Кении и Танзании тоже очень высокий процент. Там местные колдуны готовят снадобья, которые временно облегчают состояние больных, но технология изготовления – из ряда вон!

– Ну-ка, ну-ка, – подобрался Дядя Вова, – что это они там учудили?

– Снадобье готовят из крайней плоти невинных мальчиков, которая обладает высокими иммунными свойствами, – полушепотом объяснил Акопян, как если бы в комнате были дети. – Вот там и участилась охота на мальчиков, которым просто-напросто отрезают половые органы и готовят лекарство. Испанские врачи работали там по линии ООН, напоролись на несколько случаев, и можете себе представить, под какими шапками вышли на Западе газеты.

– Да-а-а, – крякнул Дядя Вова, – не знаю, как ты, Липарит, а я все-таки считаю, что главное для национальной безопасности – это образование и здравоохранение. Как бы там наши с вами коллеги ни старались, а если с этими двумя позициями в стране провал, то кастрированным окажется не только население, но и само государство.

– Вы правы, конечно, Владимир Левонович, но я затрудняюсь назвать сферу, роль которой была бы незначительной для национальной безопасности. – возразил Акопян, любуясь на аккуратные кольца дыма Шварцовой сигареты.

«Недавно бросил!» – подумал Шварц.

– Все-таки государство – это такое же диалектическое единство, как человеческий организм, – продолжил Акопян. – Зуб болит – и ты сегодня уже нетрудоспособен и даже неадекватен. Не говоря об ампутации руки, ноги или болезни жизненно важных органов. Так и государство, в нем всё жизненно важно. Кстати, в животном мире это прекрасно понимают на интуитивном уровне, а потому драк внутри стаи, если не считать конфликтов в брачный сезон, практически не происходит. Они друг друга даже не кусают, так как покусанная особь просто не сумеет догнать объект охоты или наоборот, удрать от противника. И ведь стая благодаря коллективному разуму, осознает, что каждая, даже никудышная особь, ценна, так как и в ней мощь и сила всех, которыми руководит наилучший из всех возможных вожак.

– Да уж, там выборы не подтасуют, – улыбнулся Шварц. – Дерутся, небось, не на жизнь, а на смерть для выяснения сильнейшего.

– Да нет, – пожал плечами Акопян, – это распространенное заблуждение. На самом деле иерархический потенциал они выясняют простым обнюхиванием, и после строго придерживаются правил подчинения.

– Слушайте, – вспомнил Дядя Вова, – лет двадцать назад я с семьей был в Сухуми, когда обезьяний питомник еще не разбежался по лесам соседей. Так там вожак тоже не кусался, а, будучи нормально ориентированным павианом, наказывал непослушных самцов публичным изнасилованием. И экскурсовод объяснил нам, что вожак просто-напрасто демонстрирует и жертве, и всем присутствующим, кто в стае может поиметь любого, то есть кто самый главный.

– Ну да, – улыбнулся Акопян, – вот когда представитель Белого дома выходит на лужайку к микрофонам и осуждает действия той или иной страны – это и есть публичный половой акт Америки над этой страной.

– Само собой, – улыбнулся Шварц, – у них там крайней плоти до черта. Они же всех новорожденных мальчиков обрезают.

– Да ты что? – поразился Дядя Вова, – всех-всех, независимо от вероисповедания?

– Ну да. У них это считается обязательной санитарной обработкой младенца. И страхование это оплачивает, мне родственники из Америки рассказывали. При отказе нужно гору формуляров заполнять и врачам на лапу давать, – подтвердил Шварц.

– Вот тебе и конкурент африканцам и нашему «Арменикуму», – пожал плечами Дядя Вова.

– Несколько лет назад в прессе была шумиха, – вдруг припомнил Шварц, – кажется, «Комсомолка» в Москве пыталась защитить «Арменикум» от нападок мастодонтов этой области, интервью брали у одного больного…

– Вот-вот, – с готовностью поддержал его Акопян, – Бориса Николаева в девяносто девятом сюда привезли в крайне тяжелом состоянии, на носилках. Он прошел курс лечения и буквально ожил. Потом и его невеста Татьяна прошла здесь курс лечения, и они ежегодно приезжали, проходили профосмотр, подлечивались. Чувствовали они себя хорошо, находились в хорошей физической форме. Он даже работал грузчиком в порту – можете себе представить?

– Это кто из них кого заразил? – заинтересовался практичный Дядя Вова.

– Это уже не важно, – улыбнулся Акопян. – Важно, что они оба фактически излечились от СПИДа. То есть иммунодефицит был преодолен, но ВИЧ-инфекция в организме сохранилась – тут уж пока медицина бессильна! В прошлом году они поженились, а несколько месяцев назад Татьяна забеременела. Приехали, проверились. Здесь констатировали полный порядок, и врачи клиники жили в предвкушении рождения первого в мире малыша от излеченной ими пары. Но когда вернулись в Калининград, через несколько дней на них напали неизвестные. Боря был убит, а у Тани случился выкидыш. То есть для вынянчивших их врачей это был двойной удар по их уникальному эксперименту.

– В принципе это могла быть и хулиганская вылазка, и акция фашиствующих борцов со СПИДом, – прикинул Шварц.

– И мы такое допускали, – ответил Акопян, – но вскоре была получена информация о готовящейся акции уже в Ереване, а мы с вами в случайные совпадения не верим. Так что следует нам держать ухо востро. Спасибо за кофе и приятно было познакомиться и пообщаться. Еще увидимся. Вот мои телефоны, – добавил он, протянув Дяде Вове и Шварцу визитки, где кроме ФИО стояли только номера телефонов.

 

О важности амбиянса в общепите

19 декабря, вечер

Месье Саргис разлил вино по бокалам, и Шварц, как это водится, сказал:

– Ну, месье Саргис, я у тебя в доме впервые, и пусть мой приход принесет тебе удачу. Славно у тебя!

– Мерси, господин майор, – улыбнулся из-за толстых стекол очков Саргис, – и пусть мой дом принесет удачу тебе.

После протокольного тоста можно было переходить к делу, и Шварц попросил:

– Ну-ка расскажи, что это за переговоры вел Арамис с турком?

Саргис скривил рот, побарабанил пальцами по столу и тихо начал:

– Ты знаешь, я жил среди турок, мой отец торговал с ними, и я ему помогал. Словом, я к ним от ношусь как к соседям и приятелям. Среди них встречаются хорошие люди. Люди и государственная машина не совсем одно и то же, да? Бывает даже, что машина лучше народа, а бывает и наоборот. Это чаще. Когда у меня был открытый ресторан, их много приходило ко мне обедать, и я рад был их приходу. Но этот Хикмет был очень плохой человек, совсем без морали. Через слово повторял: “Paranin namusu yok”. Ресторатору негоже холодно принимать клиента, если не поймал его на воровстве или грубости к другим клиентам. Все-таки мы не обувью торгуем, а кормим людей, и обязаны быть радушными для амбиянса, атмосферы, знаешь? И это получается естественно. Но с ним мне приходилось сдерживать себя, чтобы не обрезать или не указать на дверь.

– Арамис познакомился с ним у тебя?

– Почти. То есть он где-то слышал о Хикмете, искал его, зашел как-то в парикмахерскую постричься – а там разговор о каком-то турке по имени Хикмет. Арамис стал их расспрашивать, а они: пошел, мол, Хикмет к Саргису пообедать. Тот и пришел следом. А Хикмет уже совсем пьяный!

– Он что – алкоголик?

– Скорее пьяница. Любил он поддавать. Особенно в последнее время. Но злой был, злой – что трезвый, что пьяный. Когда трезвый, скажет едкость – и молчит, кушает, глаза в тарелку. Обведет взглядом зал – и опять в тарелку. А пьяным глупости болтал, к персоналу приставал, пока я не подсяду к нему, не затею разговор на какую-нибудь нейтральную тему: наводнение по телевизору или еще какой ураган…

– И к Арамису прицепился?

– Скорее Арамис к нему. Арамис ему говорит: «ты – тот самый Хикмет?» Хикмет знает турецкий, арабский, по-армянски только еле объясняется. Арамис его языков не знает. Друг друга не понимают, но я вижу, Арамис ищет ссору. Как можно? Тот человек, хоть и плохой, но гость в этой стране. И ещё он мой гость, раз обедает в моем ресторане. Я говорю, это вы от непонимания кипятитесь. Давайте сейчас разойдитесь, а завтра с утра, пока ресторан закрыт для посетителей, приходите, спокойно поговорите, я переведу, если больше некому. Думаю, как раз протрезвеет Хикмет, угомонится. Тогда посетителей уже мало бывало у меня, но все равно, я подумал, лучше отложить: пусть успокоятся.

– Когда это было?

– Мы уже по субботам-воскресеньям хаш с утра ставили – значит, осенью. В один из таких дней я и получил приглашение от твоего начальства. И уже собирался ликвидировать ресторан. Наверное, конец октября – ноябрь.

– Чем занимается здесь этот Хикмет?

– Официально он представляет компанию, которая торгует натуральными фруктовыми соками из Турции и Израиля. В литровых коробках, знаешь? Большими фурами завозит их из Турции.

– А неофициально?

– А неофициально, Армен джан, язык не поворачивается сказать…

– Наркотики?

– Нет, Армен джан. Он женщин вербует в турецкие бордели.

– Сутенёр, что ли?

– Нет.

– А что тогда?

– Он вербовал не простых, а таких изысканных, знаешь, образованных, с манерами. Вы их интеллигентными называете, да? И обманывал, что нанимает на работу в частные пансионы или гувернантками в богатые семьи. Английский, говорил, будете преподавать за большие деньги, музыку, этику, эстетику, всякое такое… Говорил, год поучительствуете – и можете в Ереване хорошую квартиру купить. А потом, там уже, его подручные паспорта отбирали, месяцами в подвале держали, пока не сломаются…

– Это ты сам узнал или тебе Арамис рассказал?

– Немного сперва узнал от Арамиса, потом еще кое-что узнал…

– И о чем же пошел разговор Арамиса с Хикметом?

– Не пошел у них разговор. После первых слов Арамис на него набросился, еле оттащили. Я, говорит, еще выясню, кто у тебя за спиной стоит. И тебя, и твоих компаньонов подвешу ногами к рекламному щиту, на котором ваши соки красуются.

– А что были за первые слова?

– Да и слов-то не было. Просто положил он перед ним список имен-фамилий, а Хикмет гнусно так ухмыльнулся и говорит: «Эту не помню, эту не помню, а эту вот хорошо запомнил. И этих двух». Тут Арамис на него и набросился. Мы с двумя поварами не повисли бы на нем – плохо Хикмету пришлось бы.

– И что?

– Ничего. Хикмета я к себе в кладовку увел, кофе дал, успокоил. Вышел – смотрю, Арамиса нет уже, ушел.

– Когда ты после этого их видел?

– Больше не видел. Через неделю я закрыл ресторан и перебрался к вам в управление.

 

С чего начинался Хренисанц

20 декабря

Телефонные книги Шварца были как толковый словарь Ачаряна: целых четыре тома и каракули на нескольких языках. Попадая в ступор следствия, он частенько листал их, и подсказки всплывали сами собой, как у лингвистов-исследователей. Вот и сейчас, листая том третий, он остановил взгляд на достаточно свежей записи: «Анджелло Tаркулян. Начальник канцелярии ереванской мэрии. Вегетарианец. Самозадержание 15.08.2003». Шварц вспомнил и улыбнулся.

…Это была по-настоящему счастливая ночь. Подаренные свояком старые кондиционеры потарахтели, но сожрали невыносимую ереванскую жару, и нежная прохлада наконец воцарилась в квартире. Близнецы заснули в одинаковых позах батальных героев, а родители наконец не боялись обжечься друг о друга. Зазвонил телефон:

– Слушай, Шварц, это я, – заскрипел Дядя Вова, – тут у меня один мудак повесился…

– Кто? – автоматически спросил спящий Шварц.

– Да у нас в КПЗ. Приезжай, – невпопад ответил шеф и бросил трубку.

– Вот в это время и нужно ездить на работу, – утешал себя заспанный Шварц, руля по предрассветным безлюдным улицам, где фонтанировали поливальные машины, а дворничихи ритмично шуршали метлами.

Только что погасли уличные фонари, и было почти темно, так что лишь угадывалось, как листики на деревьях счастливо трепещут от утреннего ветерка, а цветущие кусты, яркие и пахучие к вечеру, пока лишь озвучиваются просыпающимися птичками. Томное утро ереванского лета еще только хлопало ресницами на востоке, но уже угадывалось, с каким жаром примется солнце обнимать свой любимый город.

– Да уж, к такой жаре никогда не привыкнешь – хоть сто лет живи. К ней надо приспосабливаться, – думал Шварц с незажженной сигаретой под левым резцом. – Кондиционер, это, конечно, рывок человеческой мысли. Раз уж живем не в домах своих дедов – со стенами метровой толщины – то кондиционеры для нас – самое то. И напрасно Маргаритка боится болезни легионеров… Легионеры – они кто? Те же иностранные наёмники, что между притеснениями местного населения боятся нос высунуть из казармы или форточку открыть где-нибудь в Северной Африке или на Ближнем Востоке. А нечего в чужую страну с оружием лезть – вот и болеют искусственными болезнями… И кого там в КПЗ занесло? Вроде пусто было вчера с утра…

В камере КПЗ воняло уборной и нашатырем, на покрытом клеенкой лежаке распластался начальник канцелярии мерии Таркулян, а усталая пожилая докторша щелкала замками чемоданчика от электрокардиографа.

– Ка те чка? – боднул головой Шварц в сторону чиновника.

– А куда от нас денется? – равнодушно пожала плечами докторша.

Да уж, медперсонал КПЗ был явно заражен цинизмом тюремщиков.

Дядя Вова сидел здесь же, на арестантской лавке и прихлебывал чай.

– Нет, ты подумай, Шварц! – расстроенно заскрипел он. – В воскресенье встретились мы с этим травоядным за столом у моего зятя. Нет, не в смысле – травоядным скотом, хотя так оно и есть, а в смысле травоядным, вегетарианцем. Да ты его должен знать: канцелярией заведует в мерии, его там Сеньором Анджелло за глаза кличут. Не знаешь? Ну, Бог тебя миловал. Имя ему придумали родители, а? Неужели за всю жизнь только «Овода» прочитали? Ну вот. Как, говорит, Владимир Левонович, сделать, чтобы реально почувствовать себя арестантом? Посодействуйте, а? Посадите меня на пять-шесть часов во всамделишную камеру, чтоб всё как по-настоящему. Я ведь только внешне аппаратчик, а в душе писатель! Теперь вот взялся наконец за настоящий роман – это чудо будет, а не роман! Сенсация века! Там герой попадает в застенки террористов. Я хотел бы прочувствовать все его переживания…

А дело было так. На следующий же день после встречи, по горячим следам договоренности, Сеньор Анджелло закатился с утра в понедельник к Дяде Вове в кабинет аккурат в момент особенно хорошего настроения последнего. Наступило оно в связи с молниеносным раскрытием преступления прошлой ночью и держалось до самой полуночи. Но об этом потом. А пока аппаратчик повторил свою просьбу посидеть у них в камере. И развесёлый Дядя Вова, не будь дурак, вызвал дежурного по КПЗ Николая Курикяна. Николай отличался в райотделе крошечным росточком, редкой исполнительностью и еще более редкой тупостью, что давало не всегда адекватные результаты. Вследствие специфической композиции личностных характеристик начальство его, невзирая на возраст, и остальные за глаза всё еще называли Коликом. Вот и сейчас, вылупив глаза то на Дядю Вову, то на не слезавшее с экрана городского телеканала кривоватое лицо без устали пиарившего себя канцеляриста-романиста, бедняга не мог взять в толк, что же от него в самом деле требуется.

– В камеру! – рявкнул Дядя Вова для облегчения задачи конвоира. – Забирай это в камеру, Колик! – и ткнул пальцем в Анджелло. Задача была понята моментально.

– А ну пойдем, – угрожающе надвинулся на писателя Колик, – и давай, без глупостей. Руки назад!

Автор гениального замысла был препровожден в камеру без особых нежностей. Дядя Вова поусмехался себе под нос и записал в настольный календарь: «Освободить С-ра Анджелло в 16:00».

Но лето! Благословенное ереванское лето, которое врывается в окна пенсионеров и влюбленных, разносчиков мороженого и милицейских начальников и ворошит руками утреннего ветерка свисающие со стула детские распашонки и лифчики, бумажные салфетки и записки на столах. И листает, листает газеты и забытые в кухне поваренные книги, пачки накладных и настольные календари… Так запись была сделана Дядей Вовой на листке послезавтрашнего дня. И так писатель-чиновник был забыт в камере предварительного заключения.

Надо признать, что приподнятое экскурсионное настроение канцеляриста растаяло уже через полчаса после пребывания в угрюмой КПЗ, и Сеньор Анджелло решил вздремнуть на всамделишних арестантских нарах, чтобы скоротать время. Еще через два часа заскрежетал замок, канцелярист встрепенулся и стал пятерней охорашивать свой зачес, виртуозно связывавший правую сторону лысины с левой, как Панамский перешеек – обе Америки. Отворилась железная ставня дверного окошка, откуда лапа Колика протолкнула дымящуюся миску с обедом, ложку и два толстых ломтя хлеба.

– Иийя! – удивился Сеньор Анджелло и встал, – ну да, для полной картины нужно знать вид и вкус и арестантской баланды! – поставил миску на стол, присел на лавку и понял, что натурально проголодался. Он размешал ложкой содержимое миски, радостно убедился, что это борщ, но среди открытий числилась и сахарная мясная косточка, правда, не особенно богатая на мясо. Ну уж нет!

– Эй, Колик, – повторил он Дядь-Вовино обращение к стражу, – ты эту миску забери, а мне чего-нибудь другого принеси: я ведь вегетарианец!

– Кто-о-о? – прищурился появившийся в окошке круглый глаз Колика.

– Вегетарианец я, – постарался простецки улыбнуться стражу Анджелло, – я только овощные блюда ем, без мяса, без сливочного масла… Ну ещё сухофрукты, орехи, мёд, – продолжил он, заметив заинтересованность Колика.

– А это есть не будешь? – тихо осведомился тюремщик.

– Нет, – обаял его улыбкой бытописатель.

– Ну тогда отдавай обратно, – ласково предложил Колик.

Анджелло по-молодецки легко поднялся с лавки, передал в окошко борщ с сахарной косточкой и застыл у окошка, продолжая улыбаться тюремщику.

– Ложку верни, – попросил тот.

– А, ну да, конечно, – спохватился чиновник, отдал ложку и поинтересовался:

– А что ты мне принесешь поесть, Колик джан?

– Шан как! Шан как дам тебе поесть! – загрохотал долго сдерживавший себя Колик и шлёпнул ложкой по интеллектуальному лбу самодеятельного романиста. – А Коликом своего деда называй! И на «джан» со своими дедом-бабкой на том свете будешь говорить, преступный сукин сын! Я для тебя – Товарищ Дежурный Сержант Курикян! – и ретировался с борщом и обольстительной сахарной косточкой, презрительно лязгая о каменный пол подкованными ботинками.

Спустя пять-шесть часов с начала отсидки Анжелло попытался привлечь к себе внимание, гулко стуча в железную дверь и властно призывая тюремщика. Но Колик был парень не промах – он и не таких здесь видал! Подошел к двери, грохнул дверцей окошка, отматерил, пригрозил сменить ложку на сильнодействующий инструмент. Романист замолк и надолго задумался.

– А что? – сообразил он, – ведь так оно, должно быть, и бывает! Именно этой потрясающей реальности я сам и добивался. Главное тут – не забыть детали, интонации, этот запах в камере и надписи на стенах! Да, такого опыта ведь нет ни у одного из собратьев по перу, этих заласканных болтунов…

Тут даровитый чиновник спохватился, что шикарный «Паркер», равно как и сувенирный блокнот из загранкомандировки в город-побратим, были экспроприированы суровым стражем при натуральном личном обыске, и застучал в дверь:

– Товарищ Сержант джан, ты мне ручки-дрючки верни, я же не буду здесь без дела просиживать. Ведь я писатель – сам, небось, знаешь…

Это был крупный тактический промах. И даже абсолютный стратегический просчет. Так как чего-чего, а слова «грох», то есть писатель, армяне терпеть не могут. Они даже так незлобиво ругаются: «Грох кез тани», что переводится как «Писатель тебя забери»: почти как чёрт тебя побери. А хорошего писателя именуют Варпетом, Мастером, чтобы не смешивать его с кляузной сволочью, что кичится способностью писать по любому поводу. И уходит эта всенародная личная неприязнь в далекие-далекие времена классического армянского дохристианства, которое почему-то именуют язычеством и даже многобожием. Хотя опять был один Бог-отец Арамазд, Бог-сын Ваагн, великий космический дух и всевозможные профильные святые. А в данном случае – ответственный не только за письменность, но и за финальную телепортацию душ и окончательное протоколирование их приема-сдачи Грох, или Гир, Тир, Дпир, что переводится почти одинаково: Писатель, Грамотей, Писец. Словом, у армян с писателями довольно старые счеты, не стертые даже государственным христианством длиной в тысячу семьсот с хвостиком лет. А Грикор Нарекаци, Уильям Сароян, Ваан Терян, Аветик Исаакян, Дереник Демирчян, Акоп Паронян, Шант, Егише Чаренц, Паруйр Севак, Ованнес Шираз и даже Сильва Капутикян, хоть и женщина, и другие самые любимые – они философы, романисты, сатирики, драматурги, поэты – словом, мастера. Причем тут писатель, «грох»? А тут, понимаешь, этот кривоносый – с локоном через глобус – туда же…

– Ах ты писатель, да? – взорвался неискушенный в романистике, но познавший все тонкости поведения предварительно заключенных Колик. – Ах ты, собак-писатель-сукин-сын, кляузная твоя душа! Небось, на всех соседей заявления пишешь, писателев собачий сын! Ты постучи еще в дверь, постучи, так я тебя научу грамоте…

При сдаче смены Колик негодовал и делился возмущением с заступившим молоденьким дежурным:

– Как испортила их советская власть, так и пошло! Да раньше кто за писательство деньги получал, за границу ездил? Ованес Туманян – он что, «Ануш» за деньги писал? Дворянин был самый настоящий, богач, сам людям помогал, да еще и поэмами просвещал… Вон, «Кот и Пёс» для детей написал… А Нарекаци? Здесь у нас еще до тебя один грамотный мужик несколько дней посидел – потом посадили за растрату в его институте – так он рассказывал, что Нарекаци весь десятый век просидел в келье на воде и хлебе, а написал такие стихи и поэмы, что с него и началась поэзия всей Европы и вообще средневековый этот, как его… Хренисанц! Было что сказать своему народу – писали, не было – трудились по-настоящему: города строили, дороги прокладывали, виноградники устраивали, больных лечили, детей грамоте учили, даже азбуки для других народов создавали… А тут – посмотри, – он выставил курикяновскую шариковую. – Паркер! Да ему мешки на базаре таскать, вместо того чтобы людям кровь портить. Ты на него посмотри, на его ручки-дрючки посмотри, собак-писатель-сукин-сын…

Чиновник-романист час-полтора потерпел, жадно съел оставленные Мишиком оба ломтя хлеба, потом опять заскребся в дверь и стал тоскливо требовать аудиенции с Дядей Вовой.

А что – Дядя Вова? Он уже успел перелопатить кучу дел возглавляемого им райотдела полиции центра Еревана, попринимать посетителей, съездить на совещание в министерство, свериться с настольным календарем и, довольный результатами трудового дня, с чистой совестью вернуться домой. Там заботливая женушка уже творчески накрыла стол, на котором в том числе дымился как раз-таки ароматный борщ с озерком девственной сметаны по центру. Вот такая синхронизация меню предварительно заключенных и невольно заключающих произошла в этот бурный и жаркий ереванский день. И как раз в момент полусонного просмотра ночного выпуска телевизионных новостей полковнику Карапетяну, а в миру Дяде Вове позвонил дежурный райотдела и сообщил очередную новость: заключенный КПЗ Таркулян попытался повеситься на собственной рубашке!

– Ах ду грох шун шан ворди, – совсем как Колик обомлел Дядя Вова и кинулся в райотдел, стандартно костеря самодеятельного писателя и одновременно молясь за его непопадание в окончательный список основателя литературной отрасли – бога-отправителя на тот свет. А уж оттуда позвонил Шварцу.

– Ну-ка, позвоню я в мэрию, потолкую с впечатлительным романистом, – подумал Шварц и набрал номер.

 

Экскурсии в КПЗ как обязательная составляющая профпригодности госслужащих

20 декабря, полдень

Сказать, что Сеньор Анджелло обрадовался звонку начальника угрозыска, было бы неверно: он струсил с первой же минуты. Но Шварц знал чиновничьи души не менее криминальных и по-простецки пригласил того посидеть в кафе неподалеку, «проконсультироваться», как он подчеркнул.

– Ага, вот я тебе устрою целых десять Ко-ликов, пока свой подвал приватизируешь или надстройку мансарды оформишь, – завредничал авансом чиновник-романист и судорожно сглотнул горькую слюну от нахлынувших воспоминаний о борще КПЗ.

Но планирование наедине с собой – штука ненадежная. Пока прополз первый час до встречи с Шварцем, Сеньор Анджелло всё больше и больше убеждался: консультация – это уловка, и полиция собирается устроить засаду в кафе. Чтобы взять с поличным. «Поличное» лежало в сейфе, и следовало срочно от него избавляться.

Анджелло запер кабинет, осмотрел его содержимое с точки зрения угрозыска, сжег в пепельнице мелкие ошметки пары-тройки истерично разодранных документов, открыл для проветривания окно и, дрожа от декабрьского холода и нехороших предчувствий, рассовал деньги под мягкой майкой голубого цвета. Потом связался по прямому с шефом и отпросился, сославшись на тяжелую мигрень. Мигрень была традиционной и наилучшей отмазкой Таркуляна: ну кто со здоровой башкой полезет в писатели?

Не доверившись личному водителю («небось, уже обработан ментами!»), Анджелло вышел со стороны хоздвора и сел в маршрутку. Доехал до дома тестя, сразу зашел в ванную комнату, переложил деньги из подмышек в портфель, запер на ключик и отдал кейс удивленным родственникам: «подержите рукопись… обещал издателю, но спешу… очень ценный роман, сенсация века!..» Позвонил жене с мобильника её племянника, сделал кое-какие распоряжения, сел в маршрутку и вернулся на работу с черного хода. Отдышался, поправил перед зеркалом зачес и пошел на встречу с Шварцем.

Но Шварца интересовал исключительно дом номер шесть по проспекту Баграмяна.

– Ну слава Богу, пронесло: это было еще при предшественнике! – мысленно обрадовался летописец, заказал чайничек дорогого копченого чая для себя, кофе для Шварца и полдюжины пирожных: – Не успел позавтракать, работы много, извините, господин майор, угощайтесь!

– А вегетарианцы едят пирожные с кремом? – серьезно спросил Шварц.

– Да я уже не придерживаюсь вегетарианства, – смешался Сеньор Анджелло, перед глазами которого в очередной раз всплыл тюремный борщ, – да вы угощайтесь, угощайтесь…

Суетливость Таркуляна была понятна Шварцу. Еще более понятно было определенное заискивание: часы, проведенные в камере под надзором грозного Колика, навсегда въелись в подкорку впечатлительного романиста, вызывая органический ужас от мыслей о повторном эксперименте. Так что слово за слово, и Анджелло, с его пионерской готовностью сотрудничать, рассказал, как попытка Алтунянов построить «объект» как раз на газоне между зданиями Медицинского института и теологического факультета Университета вызвала бурю страстей среди преподавателей обоих вузов. Поскольку арендатором участка земли был в прошлом начальник канцелярии мэрии, а ныне Почетный консул Таиланда в Армении Алтунян, он походил по властным коридорам и, задействовав всю мощь повязанного одолжением в сто тысяч баксов вице-мэра, осуществил простой, как в коммуналке, обмен небольшого участка между вузами на гораздо больший по адресу Баграмяна – там, где профессурой вроде не пахло.

«Ну да, не учуял запах женщин», – мысленно улыбнулся Шварц и спросил:

– Вы сегодняшнюю статью читали?

– Читал, – неприязненно поморщился Таркулян.

– Что, факты не соответствуют?

– Соответствовать-то частично соответствуют, господин майор, но не люблю я журналистов…

– Так вы же вроде из одной гильдии, – усмехнулся Шварц.

– Ну что вы, – обиделся Сеньор Анджелло, – мы, писатели, творим нетленное, а журналисты расхватывают жизнь на факты и сенсации. Они просто не в состоянии осмысливать её во всей выпуклой объемности. Вот если уж эта журналисточка была так здорово в курсе, то как же не нарыла или умолчала, что строилось здание за счет, – тут Таркулян перешел на шепот, – покойного Паравяна, нашего Почетного Консула в Таиланде? У консульства этой страны какая здесь работа? Никакая. Так что он собирался отвести под его деятельность только часть первого этажа, а остальное занять архивом и исследовательским центром по изучению документов известных событий пятнадцатого года…

– Вы имеете в виду целенаправленное массовое истребление армян в Турции? – жестко спросил Шварц и подумал: – Ну как же этот маленький человечек с локоном через лысину старается походить на иных высоких хозяев, избегающих называть вещи своими именами…

– Ну да, – согласно закивал Сеньор Анджелло и заторопился исправить оплошность:

– Саак Алтунян – таиландский консул здесь, он же мой предшественник в мэрии, – он, говорят, один проект внутреннего устройства здания представил на согласование Паравяну, а сам строил по другому проекту, с номерами для гостиницы. А какие сейчас гостиницы? Известное дело. Да. А еще он столько раз увеличивал сметную стоимость под землеустройство и фундамент, вытягивая деньги из Паравяна, что тот не на шутку разволновался – сам-то опытный строитель, – что участок на ползунах или воде. А здесь кроме камней что может быть? Письмо даже прислал с официальным запросом. Саак тогда ходил ко мне в мэрию ни жив ни мертв. К шефу заходил, тот так орал, что в приемной компьютеры мигали…

«Да уж, – думал Шварц, возвращаясь со встречи с Таркуляном, – всего-то несколько часов, проведенных в КПЗ в прошлом – и какая прорва информации, которую фиг бы этот сеньор изложил при другом раскладе. Да уж, неплохо бы всех чинуш хоть по разику отправлять туда на экскурсии. Молодец Дядя Вова!»

 

Вверх в карьере, ведущей вниз

21 декабря, утро

Информатор был предупрежден о том, что любая мелочь, каждая нестандартная ситуация крайне важны, и он вышел на связь с Шварцем.

– Уборщица у нас пропала, третий день на работу не выходит. Сестра-хозяйка звонила, домой заходила – никого!

– Давно работает? Как звать? Где живет? – взялся Шварц за авторучку, кляня цейтнот и свое перманентное пребывание в нём.

– Джемма Асрян, работает около двух лет. Живет в Аванском массиве.

Они потолковали еще, и Шварц поехал в отдел кадров клиники, предчувствуя, что «Соседи» уже там. Они как раз выходили, и он прочитал на их лицах принадлежность к Конторе точно так же, как и они – его полицейский чин.

В сводках пропавших без вести уборщица не значилась, так как родные не заявляли, да их у неё в Ереване и не было. За последние дни было зарегистрировано два случая самоубийств неопознанных лиц женского пола, и следовало их проверить.

Рельеф Армении диктует и специфику самоубийств. Как правило, здесь не лезут в петлю, не травятся, не стреляются в висок, антисанитарно разбрызгивая мозги по стенам. Здесь просто бросаются с мостов, соединяющих стороны глубоких каньонов. Чемпионом среди них поначалу значился такой вот трехарочный красавец над глубоким Разданским ущельем в Ереване. Он был отстроен в сороковые годы по армянскому проекту, но пленными немцами и назван был мостом Победы над ними. Через пару десятилетий после того как немцев этапировали на родину и аккуратно сдали-приняли во Франкфурте-на-Одере, планку первенства перехватил невезучий Киевский мост, связывающий центр Еревана с северо-западными микрорайонами.

Строили его в пятидесятых силами уже своих заключенных, гнездившихся в бараках мужской колонии как раз неподалеку от стройки. А недостроенный мост возьми и рухни! И единственными пострадавшими стали срочно осужденные за саботаж инженеры и прорабы. Когда мост рухнул, то в момент всеобщей паники преданные своим семьям заключенные разбежались по домам, но с разрешения начальства. Чтобы родные воочию убедились, что с ними ничего не приключилось, и не запаниковали бы. А после зэки дисциплинированно потянулись обратно, на место отбывания наказания – от проклятой власти разве спрячешься? Когда мост всё же отстроили и торжественно запустили, окрестив Киевским в честь командовавшего Советами выходца с Украины, конструкцию облюбовали самоубийцы столицы и близлежащих районов. И с этим не смогли справиться ни советская власть при любых секретарях, ни самостоятельное управление Третьей республики.

Так вот об обнаруженных поначалу неопознанных трупах. Были они найдены в разных местах, но оба были женского пола. Один принадлежал девушке лет семнадцати-двадцати, другой – женщине сорока-сорока пяти лет от роду. У молодой в качестве причины смерти судмедэксперты установили падение с высоты Киевского моста, лицо было обезображено до неузнаваемости. У сорокалетней был установлен инфаркт миокарда, нередкий при падении с большой высоты, а в данном случае – в глубокое Аштаракское ущелье. Отпечатки обеих в анналах угрозыска не значились. Два дня назад сотрудники госавтоинспекции приметили брошенные на трассе голубые жигули, на сиденье обнаружили дамский берет, а в бардачке – свежую телеграмму: «Дорогая наша сестра зпт Армо умер вчера тчк Скорбим вместе тобой тчк Семья Затыкянов». Машина принадлежала Джемме Асрян, телеграмма была адресована ей же, труп и берет были опознаны как Джем-мины, и её самоубийство приобретало логические черты. Точнее, могло бы приобрести, если бы Акопян не предупредил о возможных заморочках в «Арменикуме».

Так что пришлось Шварцу после разговоров с коллегами из райотдела по месту жительства Джеммы, чтения справок автоинспекции и выяснения обстоятельств отправки телеграммы из ереванского почтового отделения садиться за руль и ехать в район, откуда была родом Джемма.

Можно сказать, что поездка была плодотворной. Начальник префектуры Давтян был старым знакомым по университету и нормальным парнем.

– Что делается, а? Что творят, паразиты, а?

– разводил он руками, – Два трупа самоубийц, и оба мои! Молоденькую еле опознали, отца и братьев потом отливали водой.

– А Джемму кто опознавал? – спросил Шварц, затянувшись сигаретой по самые печенки от вида фотографий на местах падения обеих.

– Дочки. Тоже убиваются, бедные, что мать не уберегли, – ответил Давтян, подставляя пепельницу.

За дверью заскреблись.

– Ари! – рыкнул Давтян, и в кабинет засеменила молоденькая секретарша с подносом, на котором красовалась витиеватая композиция из сухофруктов и кофейник с чашечками.

– Ты кофе варила или хаш? Что так долго? – грозно рыкнул Давтян, и Шварц прикинул, какого рода взаимоотношения могут быть подоплекой такой непримиримой строгости.

Секретарша смутилась, извинилась, вышла, и Давтян подобрел:

– Племянница моя, на юридический хотела поступить, недобрала. Пусть пока здесь стаж набирает и осваивается. Я её в обиду, конечно, никому не дам, но пусть знает прозу милицейской жизни.

– Молодец, – засмеялся Шварц, принимаясь за кофе, – а то я думаю, для любовницы уж очень молоденькая.

– Вай, да ты что? – укоризненно мотнул головой Давтян, – Отцом-матерью клянусь, это и вправду племянница, младшая дочка старшей сестры. И потом, здесь разве любовницу заведешь? Тут ведь все как на ладони просматриваются. За этим делом приходится в Ереван ездить, брат…

– Ну да, – согласно кивнул Шварц, – а она – ну второй труп – она чем в вашем районе занималась?

– Была мелкооптовой торговкой, ездила в Турцию. Здесь о ней хорошо говорят. Муж молодым погиб на стройке, она двух дочек одна вырастила, честь по чести. Замуж выдала за хороших парней, приданое дала и перебралась в Ереван. Квартиру купила. А потом как бывает? Предел компетентности переступила. Влезла под непомерный банковский кредит в долларах, а доллар возьми и подорожай. Да и товар осел в рознице. Словом, обанкротилась она там в Ереване. И все деньги потеряла, и квартиру. У нас же не банкиры, а гнусные ростовщики, поблажек неблатным не дают. Дочки говорят, звали её к себе, но ей в Ереване старая знакомая помогла. В свою пустующую квартиру впустила без денег и на работу устроила в больницу.

– В Ереване она жила в свободной квартире Ано Мардукян, хозяйки кафе «Каскад» – ты знаешь такую? Она вроде тоже из ваших краев.

– Да кто ж её не знает, оторву? – обрадовался Давтян, – Экземплярец, да? Вчерашняя деревенская блядь, а выглядит – краса Парижа! Поджарая, круглый год загорелая, круглый год на носу фирменные солнечные очки. Хотя глазищи красивые, даже жалко скрывать. И она – ты замечал, Шварц? – поправляет очки то и дело большим и указательным так, словно устала автореферат писать к докторской. Экземплярец! А вроде – всего-навсего хозяйка крошечного кафе…

– Это тебе кажется, что только кафе, – улыбнулся Шварц, – У неё – комплексное обслуживание любого, кто посмел ступить на бренную землю Еревана. Под вывеской кафе у неё и турбюро, и прачечная, и риелторская контора, и Бог знает, что. Иностранцев она крепко держит в руках. И квартиры им нанимает, и уборщиц для этого держит, и кормит иностранцев, и туры им организует. Я удивляюсь её энергии.

– Слушай, я про неё справки наводил года три назад, когда без вести пропал парень, с которым она из соседней деревни удрала в девятом классе. Была дешёвкой похуже тех, что около ереванского цирка дежурят. Около года сидела в абовянской женской колонии. Сдохнешь со смеху, но там-то, в тюрьме, она и выучила английский! Помнишь, по делу дашнаков Ануш Айказян проходила?

– Бог ты мой, – похолодел Шварц, – я же с детства знал Анушик! Приходил к ней в тюрьму, мол, ничего не нужно? А она – «нет, спасибо, Армен джан, все в порядке. Скоро нашу партию реабилитируют. Столетнюю партию никому не дано запросто уничтожить. Если можешь, бумагой и карандашами помоги: я здесь девочек английскому обучаю». Я коробку писчих принадлежностей покойному Погосяну послал, он все смеялся: буду доклад делать в министерстве про опыт Английской палаты.

– Слушай, Шварц, а ты в курсе, что Погосян с сынком притон, оказывается, имели у себя в районе?

– Э, – махнул рукой Шварц, – нехорошо за покойником говорить, но это тот случай, когда собаке – собачья смерть. – Да нет, наш дворовый пес – ангел по сравнению с этим мерзавцем…

Давтян вытаращил большой палец на руке в знак абсолютного попадания Шварца.

– Бог ты мой, так эта Ано – из числа сокамерниц бедной Анушик? – вернулся к теме потрясенный Шварц. – И что – тот английский её так здорово раскрутил?

– Скажешь, тоже. Потом она за границу стала ездить торговать. Потом иностранца охомутала – то ли «Спасите детей», то ли «Спасите зверей», то ли «Спасите врачей». Потом вроде бы прибрала к рукам западного армянина и на его деньги кафе открыла. Английский с ними обоими усовершенствовала, французский выучила и теперь шпарит с иностранцами, как выпускница иняза.

– А куда она ездила торговать? – спросил Шварц, даже забыв о самоходом курящейся в пепельнице сигарете.

– В Турцию, а куда еще ездят? – безмятежно откликнулся Давтян.

– То есть они с Джеммой там познакомились?

– Ну да. Это же целая гильдия шоп-туристок. Одни, как Ано, вверх идут, другие, как Джемма, – вниз…

– Да уж ниже не бывает, – откликнулся Шварц и вздрогнул от всплывшей в памяти фотографии тела Джеммы на дне ущелья.

– Слушай, Шварц, что-то часто мы сегодня поминаем Ано: не к добру это, – усмехнулся Давтян.

– Не к её добру. – уточнил Шварц и с сожалением посмотрел на потухшую наконец сигарету.