Почем геодезия с картографией?
21 ноября 2004 г., полдень
Очередное письмо гласило:
«Дорогая Ида,
Спасибо за письмо. Тетя Цецилия благодарит тебя за хороший уход за тетей Кейт и за подарок. Поблагодари от нас сиделку, хотя её приятель очень досадил тете Цецилии и та просит объяснить ему правила хорошего тона.
Грегори в восторге от комиксов и уже пробует сам рисовать. Как бережешься от гриппа? Будь осторожна и не заразись. Говорят, помогает чеснок.
Искренне твой, дядя Оскар.
Острув-Мазовецка, 23710311»
Ида вернулась домой, сняла с полки Иллюстрированный словарь Оксфорд-Дуден Библиографического института Мангейма и раскрыла на странице 237, где под номером 1 была нарисована телефонная будка. Следующие две цифры шифра означали десятое отделение связи – бывший главпочтамт на центральной площади. Тройка означала просто номер кабинки, а одиннадцать – 9:00, так как в шифре всегда шло опережение на два часа. Завтра с утра следовало первой наведаться на почту. Уж очень активным было это место, где однажды у неё под носом студенты-провинциалы умыкнули заслуженный конверт. Ох, и плакала она тогда! Но выводы сделала верные и больше никогда не запаздывала.
Так-так-так, посмотрим. «Тетя Цецилия благодарит за хороший уход за тетей Кейт и за подарок». Это значит, что благодаря балаболке Светке с её отксеренными докладными специалистов и правительственными документами строгой секретности турки выиграли-таки через подставную фирму тендер на осуществление космической аэрофотосъемки территории Армении. И Осман знает сейчас все тонкости геодезии и картографии Армении лучше, чем всё её правительство, вместе взятое. Ай да мы со Светкой! И при этом дурёха была убеждена, что просто помогает близкому приятелю Иды. А как радовалась неожиданной карьере! Всё-таки снова стала помощником в правительственной структуре, правда, помощником всего лишь замдиректора, но ведь не парилась в кухне кафе! Вообще всё было обставлено так аккуратно, что Светка ещё и боялась, что Ида её не отпустит на новую работу. И из благодарности ещё не такие бумажки могла отксерить. И ещё отксерит, когда понадобится.
Ксерокопии – это, конечно, только часть дела. Самым хохмовым был лотерейный розыгрыш. Ида к нему подготовилась основательно. Дождалась прихода в кафе заместителя директора госагентства недвижимости с его благоверной, вызвала по мобильнику Лёву, который приходился заму родственником. Вышла она с Ллвой к народу и объявила: «Дорогие друзья, наше кафе совместно с фирмой «Тур Дистрибьютерс» проводит сегодня розыгрыш двух путевок VIP-класса на поездку в Анталью!» Все зааплодировали, а один сморчок из западных армян скептически так заявил: «Что вы тут радуетесь? Анталья – это лишь чужая песчинка нашего Киликийского царства!». Но Лёва его сразу отбрил: «У нас сейчас от того царства только хорошее пиво «Киликия» и осталось, так что радуйтесь возможности!» И радовались. А больше всех обрадовалась жена замдиректора, когда ноутбук Иды, водруженный на стол, устроил цирк с бегущими номерами, а потом раз – и остановился на номере их столика! Зам-то, Вааг Алтунян, догадался, что Ллва подстроил, ещё благодарил того втихомолку, небось…
Поехали они, покупались, позагорали в лопнувшем 500 лет назад армянском Киликийском царстве, а дальше было просто, как в детской азбуке. Сделали ему подставу в магазине, что будто бы он украл там галстуки от «Версаче», засняли, обещали показать в своих новостях и по международным каналам.
Словом, тендер турки выиграли, и выиграли практически без любимой всеми чинушами коррупции. Зачем она нужна, если есть старый как мир и безотказный шантаж? И стали обладателями стратегической информации, за которую, если перекупать, нужно было бы платить многие десятки миллионов! Да еще и получили от Иды данные геологоразведки урановых руд прямо на границе с Турцией. Вон, «Грегори уже рисует»! Интересно, они там врубились, какое сокровище обрели в её, Иды, лице? Так что пора им раскошелиться по-настоящему на её талант суперагента. Интересно, какая её ожидает премия? Нет, сегодня ночью не уснуть, пока не вскроет она на почте желанный конвертик, потому что чует её сердце, в конвертике на этот раз будут не купюры, а чек на очень серьезную сумму.
Надо будет и Светке хороший подарок купить долларов на пятьсот, раз они настаивают. Новый телевизор, например. Да сейчас и за четыреста очень приличный можно купить, с телетекстом. Да нет, нужно что-то более значительное, чтобы визжала и целовала и по гроб помнила. Шубку дорогую – вот что надо ей подарить! Это в самый раз! Она всё на её шубы заглядывается и умирает от зависти. Да, надо будет именно шубку подарить и перед Центром отчитаться, добавив тысячу. Она, балаболка, заслужила. Правда, Лёву она у неё, своей благодетельницы, аккуратно увела, да невелика потеря. Они, русахосы, всегда тянутся друг к другу, как волнистые попугайчики среди чижиков. Да и момент был такой, что нельзя было её убирать: тендер в госагентстве только-только затевался. Ничего, еще посчитаемся…
Чего бы ей самой учудить, если премия окажется и вправду значительной? Ну, куплю новые очки в «Эгоисте», ну, туфельки и сумку в «Балли», а потом? Может, в Африку махнуть львов пострелять?
– Идиотка, – остановила она собственные мечтания, – так тебе и так сафари предстоит! Вон, «приятель очень досадил тете Цецилии», и пора применить крайнюю меру – «чеснок». Моя бы воля – я б его тогда прямо на пикнике пришила, за эти его высокомерные проповеди. Тоже мне, красавчик-мушкетер! Но инициативу в таком деле опасно проявлять. Уж лучше вот так – по заданию Центра и за денежки…
– Лёва? – спросила она со второго мобильника, – в пять удобно? Ну да, в «Мариотте».
Это означало, что следовало спешить, так как встреча была назначена на двенадцать в полуподвальном ресторанчике «Клуб», где прослушки точно не было, а название начиналось с буквы, так же, как и час, отстававшей на пять единиц армянского алфавита.
О вреде кофе с коньяком
21 ноября 2004 г., полдень
Нет, вы мне скажите, может красивый мужик быть таким невезучим на женщин? Когда всё при тебе, а они – одна другой стервозней.
Когда в семидесятых у отца случились большие неприятности из-за дурочки, излишне доверчиво усевшейся в его зубоврачебное кресло, тот дал дёру от её родни и закона. И мы всей семьёй следом переехали из Еревана в Краснодар. Конечно, правнучки былого казачества были первый сорт. Но жить в этом городе, если не пьёшь, – скучно, как в батискафе! Пожил я там, насмотрелся в иллюминатор на это болото, и от страха застрять навсегда стал учиться, как зверь. И поступил хоть не в МГИМО, так в Лумумбу.
Была на курсе венгерка одна: глаза зеленые, волосы соломенные, сама белая в крапинку – как булочница Рафаэля! А заводная! Из всего белья разве что трусишки по праздникам носила. Бутылку водки могла выхлестать, жвачку пожевать и явиться на семинарские занятия. И ничего – выкручивалась! Папа у неё был большой начальник в органах притеснения венгерского населения, это срабатывало. Подарки принимала без комплексов, по ресторанам со мной ходила, у меня на квартире ночевала, а замуж – ни-ни! Чокколом – и всё! При чем тут замужество? А при том, форнарина ты моя бесштаная, что возвращаться после окончания в Краснодар – да лучше пулю в лоб!
Потом встретил Любовь. Не любовь с большой буквы, а девушку по имени Любовь, соседку по ереванской улице. А она – здрасте-пожалста – давно в Москве с родителями живет. Папа – генерал в Генштабе. Эта поначалу казалась приличной: и белье на месте, и никакой тебе водки, и вообще воспитана по строгим ереванским стандартам. Правда, тоже как булочница Рафаэля, но по необъятным размерам. Словом, хорошая, к тому же единственная папина-мамина дочка. Поженились, когда времени у меня было в обрез: накануне распределения. Пару-тройку лет перекантовался в «Интуристе», куда тесть задвинул, а потом начались святые времена горбачовской кооперации.
Мамочка родная, да сколько ж я тогда денег заработал? И ничего не растранжирил. И квартиру купил, и свое турбюро отстроил, и палатки торговые открыл, и каждый раз, как Дед Мороз, домой заявлялся с подарками Любке и малышам. Правда, не каждый день заявлялся. Но ведь бизнес – он требует круглосуточного контроля и мониторинга. А Любка – в крик! Ей, видите ли, подарки побоку, а нужно энергичное участие в воспитании детей, любовь и внимание к тонкостям её души. А как её душу поймешь, если во всех книжках написано, что загадочную русскую душу не разгадать без батареи бутылок? А я – трезвенник!
Ну и черт с ней с её научно-фантастическими требованиями. Решили разводиться. А она почему-то за мою квартиру уцепилась, когда у родителей – хоромы! Я её отбрил как надо, она и заткнулась. Думал – осознала. А ко мне вдруг девятый вал налоговых проверок по всем объектам. Когда акты налоговиков в стопочку сложил и подсчитал – думал, инфаркт на месте хватит. Не хватил. Но и денег на выплату штрафов не хватило и не могло хватить до скончания дней. Ткнулся туда, ткнулся сюда – глухо, как в Кот Д' Ивуаре. А что ты хочешь, независимая от своей же империи Россия – это огромная и уже чужая страна, хоть ты и её гражданин! И при форсмажоре никто из знакомых близко не подпускает. Не к отцу же идти этой змеи-наводчицы. Её, конечно, подружки ереванские подучили. Была там одна дылда кучерявая – дым из ушей валил от организаторского энтузиазма. И главное – статья светит по уклонению в особо крупных размерах!
И что вы думаете, пришлось вот этой своей правой, которую лучше было бы мне самому отсечь, переписать всё, нажитое праведным, но не полностью облагаемым налогом трудом, на нужных ребят в прокуратуре, чтобы выпустили подобру-поздорову. Вернулся на родное пепелище, в Ереван. Здесь хоть есть старые друзья, родственники, младший брат Григор в прокуратуре давно работает.
И поначалу всё здорово складывалось. Зарегистрировал турбюро, познакомился с молодой красивой хозяйкой кафе, у которой прорва иностранных клиентов. Приударил, а она не против. Решили вместе съездить на Кипр, который непризнанный. Но в последнюю минуту оказалось, что у Идочки мама разболелась. Так что пообещала прилететь вслед за мной, следующим рейсом, через три дня: не пропадать же сразу двум билетам? Я и полетел. А там такое случилось…
Вы актрису Шер видели по телевизору? Такую томную, кудрявую, с правильным, как из-под командирской линейки, эллипсом лица? Вот в точности такая торчала на балконе соседнего со мной номера! Стрельнула газельими глазами и исчезла в глубинах номера. На следующий день – то же самое. Но на третий уж я её разговорил. Слово за слово, how do you do, я к тебе приду? У вас, говорит, кофе с собой есть? А какой армянин без кофе и коньяка за границу ездит? Пришёл со своим национальным набором, попили её заранее охлажденное шампанское, пообщались. А потом у меня всё поплыло перед глазами. От жары, подумал. А она как набросится на меня, как будто три года в клетке у жерла вулкана просидела! У меня аж дух захватило! Но потом мгновенно обесточило: оказалось, она мужик! Но клофелин меня уже до такого обалдения довел, что я и не здорово сопротивлялся, был в роли статиста. А когда проснулся у себя в номере, там уже Идочка сидит, видак смотрит, а там – мама моя родная! Всем порнухам порнуха, а в главных ролях – я, Левон Ншанович Алтынов, и сверкающий яйцами мон шер в съехавшем набок парике!
Словом, пал я в глазах Идочки безвозвратно. У нас с тобой, говорит, Лёва, могла быть большая и чистая любовь, а раз ты такой извращенец, будешь просто моим рабом, неукоснительно выполняющим задания. Шаг вправо, шаг влево – обнародую я эту оргию в родном тебе городе Ереване. Знает, змея, что с такой репутацией в Ереване самый продолжительный срок годности – сорок дней. А куда тогда бежать? Не в Краснодар же!
Задания поначалу были не так чтобы страшные. Так, досье на клиентов турбюро передавать, о прилётах-отлётах сообщать, кто с кем поехал, кто с кем вернулся, посылочки отвозить в Турцию и обратно. Но сам факт, что я, выпускник Лумумбы и бывший московский магнат, попал в рабство к этой фифочке с её хорошими иностранными и деревенским армянским, бесил меня, как овцу ёжик. Только и было свету в окошке, что незлобивая и веселая Светка. И мысль, что Ида сможет испоганить своим блокбастером и это, доводила до исступления. И вот – здрасте-пожалста – новое задание, из-под которого уже никогда не выберешься… Это что ж получается: я, Левон Алтынов, красавец-мужчина, у которого бизнес в Москве был в десять тысяч раз крупнее, чем ее дурацкое кафе, нужен был Иде именно в качестве информатора и курьера, а не друга жизни? Да уже и не только информатора и курьера: в свете нового задания бери выше, то есть – хуже…
Что нужно сделать, если послышалось «фас!»
8 декабря 2004 г.
Это было уму непостижимо! Это не укладывалось ни в какое собачье сознание. Вместо долгожданных хорошеньких щенят из живота выпал пузырь, который сразу осел, как цветной шарик, которым Поскрёбыш пытался как-то поиграть с Софи. Пузырь остро пах возможными щенятами, но был обескураживающе пуст, и разочарованная Софи съела его, вытянулась, положила голову на передние лапы и угрюмо уставилась в пространство.
Получается, что этот пижон Дэн просто надул ее. Надул пустым пузырем, в котором не оказалось ни одного щеночка. А ведь она ждала их целых шестьдесят четыре дня и уже просчитала, что рожденные к середине декабря, выйдут они с ней из подвала с первыми лучами мартовского солнышка. Вот тогда-то она примется знакомить их с закоулками родного парка с его доброжелательными старичками, станет предостерегать от Рыжего и Вредины и научит увертываться от их нападений и грозно рычать. Она будет кормить их и учить находить вкусную еду. Она обучит их всем тонкостям собачьего и человечьего этикета, и они найдут себе хорошего хозяина: доброго и мужественного, как Давид, богатого, как Жилистые Ноги, и веселого и участливого, как Добряк.
Тут Софи вспомнила, что, когда она с ночи залегла на мат, неважно себя чувствуя в предвкушении рождения щенят, вроде бы запахло Добряком. Издали даже послышался его голос. Но тогда её стало корчить, и она совсем забыла про него. Однако теперь пахло Добряком, но как-то странно! Что это? Софи непроизвольно заскулила и вспомнила об украденном Врединой мягком мясе в бумажке и о своем Добряке. Потому что она твердо знала, что оба они рядом и что-то тут явно не так, как надо.
Несмотря на недомогание, она толкнула свою резиновую портьеру носом, выбралась из подвала и пошла в сторону парка. Там, на выходе со двора, под аркой, скорчившись, на боку лежал Добряк, и из его рта и носа вытекала кровь. Рядом, низко склонившись над землей, что-то пытался нашарить Вредина. Софи лизнула Добряка в лицо: плохо дело!
– А, это ты, красавица, – тихо прошелестел Добряк, и Софи показалось, что он добавил слово «фас». Возможно, он и не проговорил это слово, означающее для всех собак мира, независимо от породы и языка, команду «нападай!» Но Софи впервые в жизни, и с большой готовностью исполнила эту возможную команду, потому что знала, что Добряк приказал бы ей это, если бы смог. Она подскочила к стоящему на карачках Вредине и крепко вцепилась в его голень. Вредина взвыл и стал отбиваться от Софи, молотя кулаком по её голове, носу и глазам. Но Софи еще крепче запускала зубы в его вонючую штанину. Когда Вредина в очередной раз извернулся, чтобы ударить её по голове, он потерял равновесие и свалился на спину. Софи выпустила противную штанину, из которой уже вовсю лилась кровь, глухо зарычала, оскалила зубы и склонилась, подобравшись к тощему горлу Вредины. В темноте арки она рассмотрела ужас в его широко раскрытых глазах, ожидающих верной смерти от далекой наследницы беспощадных волков.
– А пошел бы ты знаешь куда? Вредина ты и трус. Даже больше трус, чем вредина. Мать твоего хозяина, – совсем по-человечьи подумала Софи, присела и пустила вонючую струю прямо в его светящиеся ужасом глаза. И отошла к Добряку.
Такого запаха Софи никогда не нюхала, но она твердо знала, что это за запах. Потому что это был запах смерти, который не перепутаешь ни с чем, даже если мама не успела вооружить тебя такими собачьими знаниями.
И Софи завыла! Она горько выла о потерянных иллюзиях рождения щенят и о своей усохшей задней лапе, о забывчивом Старике и вверившем её Жилистым Ногам доверчивом Давиде, о вэксинэйшн и стерилизэйшн и о многом другом. Но больше всего она выла о Добряке, который на поверку оказался её самым любящим и преданным Хозяином в бесконечной веренице опекунов. И ещё она выла о том, что слишком поздно, только сейчас поняла это.
Каракурта
9 декабря 2004 г.
Ну и везучий ты парень, Лева! Уж и не знал, как подступиться к этому заданию, как грех на душу взять, а тут – звонок из Еревана! Светка ревет, ничего поначалу непонятно, а потом гундосит в трубку: «Арами-и-иса убили!» Я поначалу даже не понял: как это, я еще в Анталье, а его уже убили? Потом подумал: пронесло. Везучий ты парень, Лева! Ида, небось, сама разобралась. Или меня все-таки пожалела: уж как я её тогда уговаривал-умолял! Проняло все-таки. Кого-то другого, видимо, нашла. И чем ей Арамис не угодил? Он ведь, сколько помню, никогда за девушками не волочился, сами липли и не отставали, как репей. Небось не поддался её чарам. Не девка она, а паук: сети раскидывает и ждет, кто когда попадется. Каракурта она – вот кто!
Я в детстве, ещё до Краснодара, любил книжки о животных. Помню, подарили мне книжку с картинками о паучках. Славные такие, мохнатенькие. А среди них, оказывается, есть самки, которые своих же ухажеров и лопают! Сплетёт такая кружево, сидит себе, якобы муху дожидается, а сама знает: на эту же паутинку и самец попадется! Он, дуралей, муху-то сам словит, в паутинку обернет – и к ней, с подарком. И за её паутинку подергивает, как за дверной колокольчик. Она к нему подползает так жеманно, лапками подарок берет, поворачивается эротично, а он что – дурак? Прыг ей на спинку и давай па-учат делать, пока она муху обсасывает! Бывают, конечно, и среди самцов аферисты: вместо мухи щепочку или былинку аккуратно упакуют и раз – на спинку! Тут главное – успеть смотаться на всех восьми, пока она свой мушиный деликатес смакует или пытается со щепкой разобраться. Потому что чуть зазевался – догонит и сожрёт. Пустит на витамины для беременного пищеварения. Самок каракурта за это энтомологи черными вдовами зовут. Так и наша Идочка…
Эх, зазевался ты, видать, Арамис… Жалко тебя. А себя – жальче. Она и со мной так расправится, когда момент назреет… Уж и не знаю, как от неё беречься-уберечься… В полицию отечественную обратиться? Поздно. Нужно с Гришей потолковать… Ну, он разъярится! А двоюродные и вовсе с коньков слетят: мол, ты что, дурак, бизнес наш совместный подставляешь? Мало мы тебе процентов с ГРААЛя платим?
Это ещё кто по второму мобильнику?
– Алло? Ида? Вылететь ближайшим рейсом? А что такое? Ну ладно. Хорошо. Буду обязательно. В «Белладжио»? Ладно.
Сегодня понедельник. Ага, значит прямо из аэропорта нужно переться в кафе «Гусан» в Пушкинском парке, разница в одну букву и сотню шагов от дома – спасибо, хоть близко назначила. Есть в ней все-таки человечность… А что ей в таком пожарном темпе нужно-то от меня?
Нарды как инструмент дрессуры
9-е декабря 2004 г.
– Фу, Софи, фу-у-у!!!
– Ну иди сюда, моя красавица, посмотри, какую вкусную косточку я тебе принес… Да иди же сюда, сукина дочь!
– Эй, Волод, да не отмахивайся ты так, дурак, горло спрячь!
– Размик, а Размик! Ты её отвлеки, а я за ошейник-то схвачу… Да не бойся ты, ладонь спрячь в рукаве!
Старички метались вокруг валявшегося на гравии парковой дорожки Волода и по-волчьи оскалившей зубы Софи. Руки отбивавшегося поначалу бомжа были искусаны – будь здоров! Кровь лилась и из вчерашней раны на лодыжке и покусанной только что ляжки, а Софи непривычно зло огрызалась на старичков, чтобы не мешали ей исполнить задуманное.
Бабах – и здоровенная ореховая коробка нардов обрушилась на голову Софи, разбрызгав окрест черные и белые шашки. В глазах у Софи помутилось, она присела, а потом и вовсе растянулась на дорожке.
Сквозь окутавший её туман слышалось:
– В «скорую помощь» звоните! У кого есть сотовый? Сынок, я с этой техникой не управлюсь, сам набери…
– Воды, воды наберите из родничка в мою кепку: побрызгать его…
– Что ж ты так неловко его перевязываешь? Кровь так не остановить. Дай я, и платок у меня почище твоего… Ну, воняешь ты, Волод, совести у тебя нет, помылся б хотя бы, а то сам от себя еще и инфекцию теперь схватишь…
– Эй, Размик, ты чего собаку-то пинаешь? Нет чтобы пожалеть. Какая она бешеная? Да ты сам видел, как Волод её всегда доставал: всё объедки воровал, пнуть норовил, она еще с каких пор на него рычала…
– Ну да, я еще когда говорил: ох, покусает она тебя, Волод, когда-нибудь. Собака всё-таки, не киска какая-нибудь… Попить-то ей кто-нибудь принесет?
Звуки исчезли, и Софи погрузилась в вату тумана. Всё еще в беспамятстве, вздрогнула от обрушившихся на неё водяных брызгов и приоткрыла глаза: поодаль толпились ноги милых старичков и две пары аккуратных, незнакомых, обутых в сапоги, как у Давида, но гораздо красивей. С той же стороны отвратительно пахло ваксинэйшн и Врединой. Так он еще там? И Софи тихонечко зарычала. Мягкая рука того, что приходил в парк с нардами подмышкой и не пожалел их для экстремальной дрессуры, стала оглаживать Софи, приятно почесывать за ушами. Старички галдели, перебивая, как всегда, друг дружку:
– Да не бойтесь вы, не бойтесь: это она сама запаха вашего укола боится, вот и рычит…
– Да нет, докторка джан, какая она беспризорная? Это моя собака. Беспризорный – вот он, лежит на ваших носилках…
– Ты ему что вколола, медсестра джан? Ему ведь, наверное, не всякое лекарство подойдет: наркоман, говорят… Да нет у него места жительства. А ведь отец уважаемый человек был, царствие небесное…
– Привитая. А как же? Вон как он её нардами покалечил, а она возьми и укуси… Собака всё-таки, не киска какая… Обязательно буду на поводке держать, это сегодня только дома забыл…
– Ну какая же ты симпатичная медсестра, доченька. Муж не ревнует, что к незнакомым людям ездишь уколы делать в руки-ноги и другие места?
– Докторка джан, вы из какой больницы? Ах, из тринадцатой? Так там главврач – мой племянник, Арсен Хачатурович, слыхали? Вот я и говорю: очень он уважаемый человек, и дядю своего, то есть меня, – уважает… Спасибо вам, доктор джан. Если вдруг Арсен мой станет притеснять – так вы скажите, подсоблю, хе-хе… А собака моего приятеля – хорошая, воспитанная, вы уж не звоните в службу отлова, а? Он сам позвонит? Ну так я ему до этого позвоню, дядю своего не ослушается…
– Э, да какой порядок? Какой сейчас порядок, докторка джан? Порядок был, когда мы работали, а ты еще в школу ходила, четверки-пятерки получала…
Вылитый Байрон
2004 г., 12 декабря
Волод проснулся в состоянии блаженства. Хоть и перевязанные да побаливавшие, но его руки покоились на настоящем белом пододеяльнике, а под головой была мягкая подушка в наволочке, пахнувшей знакомой с детства свежестью жавели и крахмала.
Рядом кто-то хмыкнул. На соседней койке сидел носатый старик с седым ёжиком волос на голове, в очках, с листом бумаги поверх книги на коленях, и быстро-быстро писал что-то. На уходящих вглубь свежепобеленной комнаты деревянных кроватях спали три тощих мужика, четвертый спящий был здоровенный и нещадно храпел.
– Проснулся? – осклабился старик беззубым ртом. – Доброе утро!
Волод заворочался, оглянулся на сквознячок за спиной и уперся взглядом в яркую луну за чистыми стеклами окна. Мать честная, так ведь ночь за окном! Где это я?
– Ты, старик, зубы с хлебом проел, что ли? – засипел Волод отвыкшими от функционирования голосовыми связками. – Ночь ото дня уже не отличаешь?
– Это ты двое суток проспал, день от ночи не отличая, – хмыкнул старик. – И людей от зверей не отличаешь: вон, говорят, с собакой подрался, как с человеком, еле прохожие спасли обоих.
Опа! Волод ясно увидел яростные глаза Софи, её страшный звериный оскал и дернулся на постели. В ответ заныла зашитая рана на бедре.
– Да она бешеная была… Ее, грязную тварь, небось на живодерню уже сдали, – зачем только люди их терпят, подкармливают? – поравнодушнее ответил Волод.
– Проку-то от тебя, такого чистого, – собачья шкура, – откликнулся дед. – От самого-то воняет хуже, чем от бездомной дворняги. Ты пойди душ прими, по коридору направо. От сестры-хозяйки белье с полотенцем возьми, чистюля.
– А что это за место? – схватился Волод. – Больница?
– Станут тебя, такого ароматного, в больнице держать, – хмыкнул старик. – Залатали и сразу переправили сюда. Приют это. Зимний приют для бездомных Всеармянского благотворительного фонда, слыхал?
Да нет, не слыхал, но идея Володу понравилась. Он потихонечку сел на кровати, но швы на бедре и лодыжке всё равно дружно заныли. Нашарил ногами незнакомые мягкие тапки, опасливо откинул одеяло и вдруг понял: в комнате-то тепло! Подхватив рукой резинку от огромных пижамных штанов, захромал в указанную сторону.
Сестра-хозяйка была тетка грудастая, волосы светлые – красивая, словом. Но манерная. Не знала, сука, что имеет дело с сыном секретаря райкома, всё нос зажимала, пока подписывался под документом с описью полученных вещей. Вслед покричала, чтобы трижды намылился и не забыл пальцы на ногах поскрести. После душа критически осмотрела ногти, дала ножнички, велела остричь их и прибрать обрезки. Потом, как в пионерлагере, осмотрела уши и отправила к дежурной медсестре.
Та совсем молоденькая была, худенькая, стыдливая. На филфаке такая же была, всё стихи писала, читала писклявым голосом. Эта не то чтобы нос воротила, но держалась настороженно, как с прокаженным, старалась лишний раз не прикасаться без надобности. Натянула резиновые перчаточки, сделала очередной, как оказалось, и больнющий укол в живот от собачьего бешенства, вручила две пластиковые баночки, предупредила, чтобы утром пришел сдать анализы, и отвернулась к раковине – умыться.
– А какие с меня анализы, если три дня ничего не ел? – возмутился Волод, – вот, на ногах еле стою…
– Три дня? – ужаснулась сестричка. – Ой, столовая уже закрыта. Извините. Ну-ка я спрошу, как быть. – Ринулась к рабочему столу, взяла было телефонную трубку, но сразу положила:
– Ой, да мне мама пирожки положила на дежурство, вот, возьмите все, кушайте на здоровье. Мне всё равно не хочется. Но они вкусные: есть и с сыром, и с мясом.
Ага! Прониклась наконец симпатией и состраданием. Поняла, наконец, с кем имеет дело! Волод трагически, но высокомерно улыбнулся: Мерси! – и артистически протянул к пакету перебинтованную руку. – Огромное мерси! – заграбастал пакет с пирожками и направился из её кабинета, усиливая хромоту.
– Байрон! – думал он по дороге, – вылитый лорд Байрон: худощавый, прихрамывающий и любимый женщинами. Хорошо, борода отросла и скрывает эти чертовы бородавки. Всё от антисанитарии окружающей среды. А Байрон-то, не помню, с бородой был или усами? Но всё равно похож… А где пирожки-то съесть? В палате старик может отнять. Или тот здоровяк, что храпел, проснётся от вкусного запаха. Ага, вот он, ручки-ножки-огуречик!
Волод сбавил хромоту и осторожно открыл дверь туалетной комнаты. Ну, чудеса! В комнате было чисто, светильник над зеркалом отражался в умывальных раковинах и писсуарах, двери кабинок были распахнуты настежь. Богатенький, видать, фонд этих самых благотворителей! Интересно, можно у них чего-нибудь дополнительно выпросить? Стипендию какую или пенсию персональную – все-таки я не кто-нибудь, а бывший сотрудник Госплана…
Волод заторопился в кабинку, щелкнул замком, убедился, что заперся, и счастливый, уселся на унитаз с пирожками в руке:
– Попируем, сэр!
Как братва снабжала книжками
10 декабря 2004 г.
Старик оказался ровесником Волода. Физиком был по образованию. У них, у физиков, голова в любую сторону хорошо работает. В Госплане, правда, не трудился никогда, но имел аж три кооператива при Горбачеве, говорит! Квартиру, машину, дачу и жен вереницу, как у Волода. Он, когда пирамиды вовсю развернулись, в банке взял кредиты для кооперативов под залог квартиры, дачи и машины, и вложил их в самую знаменитую финансовую пирамиду. Дебет-кредит подбиваешь – и оказывается, что чистого навара между банковскими обязательствами и пирамидальным доходом получается аж пятнадцать процентов! А их он стал вкладывать в ещё одну пирамиду, говорит. Хоть и физик, но жертва массового психоза, как ему потом объяснили сведущие люди. А роскошные, как в сказке, пирамиды хлопнулись однажды оземь и оборотились кучками жуликов без кола без двора! И платить им было своим должникам практически нечем!
Так Старик потерял квартиру, машину, дачу и всё частное и кооперативное имущество. А очередная жена ещё до того ушла, в богатый период. Женщин разве поймешь? Потом уже, бездомного, пожалела, взяла к себе в дом, но зачем мужчине женская жалость, говорит? Мужчина – он если мужчина, должен осязать уважение к себе и такой высокий градус любви, которого она же, красавица, и стесняется. А какой тут градус может быть, если мужчина – бездомный банкрот? Сам ушел. Поехал в Москву, думал снова встать на ноги. И встал, говорит. Нашел там дальнего родственника, точнее – брата крестного отца сына сводной сестры. Нормальное родство, а что? Тот уже крепко стоял на ногах, вложился, вместе большое хлебопекарное производство открыли. Лаваш и пури пекли такие, что кавказские рестораны в очередь становились на их поставку! И налоги платили. Потом этого парня убили. Из-за бабы. Дело обычное. Тогда чуть ли не каждый второй гроб, что в Армению привозили из России, был с мертвяком, что не уступил дело или бабу. Этот принял смерть из-за бабы, хотя своя семья была, и крепкая. Вот Старик и продолжал выплачивать семье те же проценты с доли, что и при живом компаньоне. С рэкетирами вроде тоже договорился заново, чтобы всё полюбовно. Но оказалось – не с теми! Когда наехали супер-рэкетиры, он разозлился не на шутку, говорит. Нервы уже были ни к черту. И проткнул обычным кухонным ножом самого оголтелого. Тут на счастье к зданию кавалькада ментовских машин подъехала совсем по другому случаю, но с воем сирен и прочими устрашающими эффектами. Это потом уж оказалось, что в ресторане, что делил помещение с пекарней Старика, свадьба была молодого лейтенанта милиции. Но тогда кто ж мог догадаться? Разбежались рэкетиры, оставив жмурика и недобитого Старика.
И оказался он на скамье подсудимых по статье «убийство» – сам избитый и без зубов. Еще спасибо, говорит, как раз в то время приехал в Москву на недельку старый знакомый: накануне в ресторане встретились, хорошо посидели, ереванскую молодость вспомнили, телефонами обменялись. Он-то, этот знакомый, и нашел ему дельного адвоката из армян, а тот парень грамотный был, напористый, так что сумел поменять статью на превышение обороны. Дали пять лет. Но всё равно, в тюрьме заказала бы его братва. Но старый знакомый – а он чемпионом мира был когда-то, связи в спортивных кругах большие – через знакомых спортсменов вышел на всерэкетирное руководство, объяснил, как дело было. Попросил за Старика и поручился. Так в тюрьме его не просто не третировали, но еще и уважительно отнеслись авансом. А уж дальше он сам утвердился благодаря характеру и знаниям, говорит. Но ручательство чемпиона решающим было, конечно.
Так вот, этот чемпион не уехал из Москвы, проторчал там три месяца, пока все дела Старика не уладил. А когда пришёл на первое же свидание в тюрьму, без лишних слов наехал: «Помнишь наш храм Звартноц, что много веков никак не восстановят? Его фотография в каждом школьном учебнике есть, помнишь? Круглый такой, трехэтажный, как свадебный торт. Можно его разделить на нижний – материальный уровень, средний – интеллектуальный и высший – духовный. Три этажа. И если пропорция нарушается, то с архитектурной точки зрения – просто некрасиво, а с человеческой – губительно. Потому что трехэтажный он только снаружи. А изнутри – никаких этажей, единое пространство. Все безраздельно, как в человеческой сути, и взгляд устремляется вверх, под самый купол, откуда свет льется. Так вот, ты как физик должен понять: храм этот – калька с миропонимания человека. Толковый ты парень и человек хороший, но всё на нижнем, материальном уровне зациклился, и даже интеллект твой только в обслуге у материального. А о духовной составляющей не хочешь задуматься?»
Сильно это Старика в самый кризисный момент проняло. Вот так стал он в самой растре-клятой тюрьме книжки по философии читать, всяких Штайнера-Майнера. Не поверите – братва по его списку присылала. Смех, да и только! Потом стал думать. Думать и сам писать. Сейчас вот выпустили его условно-досрочно за образцовое поведение, сразу приехал в Ереван. Принялся разыскивать своего добродетеля чемпиона, но телефон не отвечает. Так он сам попросился в бомжовку, чтобы перекантоваться до встречи. Очень уж хочет поговорить с ним по душам, а потом – прямым ходом в Эчмиадзин, говорит. Много у него вопросов скопилось.
И меня Старик теперь взялся учить: «Жизнь, говорит, никогда не поздно начать с чистого листа. На то человеку и дана свободная воля. А Промысел Божий – он всегда позитивный, в поддержку твоих добрых намерений. Это мне тот старый знакомый подсказал тогда на первом свидании в тюрьме». Где-то я всё это слышал… Стоп! Так это же самое мне Арамис твердил тогда в коптёрке! Чемпион Арамис… Господи, Боже праведный, да ведь я и забыл, что натворил… Всё со своими вавками носился, а то, что натворил тогда под аркой, стёрлось подчистую… И куда мне теперь деваться от себя?.. Что, одеваться и на выход? Как на выход? А холод собачий? А собака? В какую больницу? Да у тебя у самой вич-инфекция, дура сисястая! Пусти-и-ите!..
Самый счастливый резидент
12 декабря 2004 г.
Ненавистная страна. Кичливый народ. Живучие, как кошки, которых хоть с крыши кидай, а спускаются на свои четыре и идут себе дальше.
Народ – он как человек. А какой у человека самый большой орган? Кожа. Утратил шестьдесят процентов покрова – и хана тебе, никакая медицина не спасет. Так и территория народа. Отняли больше половины территории – считай, конец народу. Вон, сколько их совсем исчезло с лица земли после потери важных территорий. А от скольких только карнавалы и остались: эскимосы, каманчи, ирокезы… Как надо какой-то стране отчитаться, что не под корешок истребила аборигенов, отняв их землю, так начинает телерепортажи с чудными костюмами, заунывными песнями и смешными музыкальными инструментами. А от народа давно только тень осталась, как от отца Гамлета, потому что дух испустил, когда кожу отодрали.
У этих мы отняли девяноста процентов земель. И не просто отняли, а и самих, думали, под самый корень истребили. Кучки остались сирот и старух. Всё, думали, конец их чванству и зазнайству: «когда наш Нарекаци возвестил Ренессанс в Европе, вы еще кочевниками были, мы вам племенное имя дали, мы вас грамоте обучили, мы вам словари написали, мы вас хлеб возделывать и есть за столом научили»… Жаль, конечно, что пришлось все нефтеносные районы нашей великой Османской империи раздать арабам. Но зато армянам вместо их исконных земель шиш показали! И с благодарностью приняли от советской власти Ардаган, Баязет и весь Сурмалинский уезд, а в придачу – еще две их древние столицы, Карс и Ани. Для комплекта с Ваном. Но главное, что мы сделали вместе с Троцким, так это ампутировали у армян их сердце, их магический Арарат, и пересадили себе. Это была первая в мире операция по пересадке сердца, задолго до Барнарда! Ну, думали, это уж точно хана!
Так нет, выжили. Победовали, поскулили, безотцовщина подросла – и опять началось: «На-ши зем-ли, на-ши зем-ли!» Тогда Советы всех пересажали, в Сибирь сослали. А вместо законно принадлежащих армянам восточных земель Османской империи построили им мемориал, и они на время утихомирились, цветочки зачастили носить, слезу пускать всенародно.
Да, народ – он как человек. Сломишь дух человека, начнет он себя жалеть и плакаться на судьбу – не борец уже, ему любой ветерок что буря. Так и армяне – как приучили их жаловаться на судьбу, так и перестали бороться, послов наших во всех странах показательно отстреливать. Цветочки на мемориал, ха-а-а…
Но есть у человека еще один незаменимый орган – мозг. Он-то может здравую самооценку осуществить, в правильное русло свою судьбу направить. У народа мозг – это лидеры, вожаки. Вместо реальных лидеров сумели мы подсунуть этим романтикам своих агентов. Еще при Советах, когда выползли армянские националисты на улицы, митинги затеяли, поскандировали. А мозг-то – наш! И он придумал: требовать признания геноцида. Не своих земель в возврат, а извинения за истребление. И ведь поверили! И опять началось: «турки устроили в пятнадцатом геноцид армян, турки то, турки сё»… А ведь это был не геноцид, а борьба моего народа за право считаться нормальным народом со своим собственным прошлым. И со своей культурой, которая раз была на землях, где мы поселились и живем, значит – наша это культура и наша история! Географии без истории не бывает. Раз территория наша, то и её история принадлежит нам, и только нам!
А потом и вовсе святые времена настали, независимость их желанная, но с Запада контролируемая при нашем мониторинге. Они-то думали, что сами вождей выбрали, но не смешите меня: об этих технологиях уже километры бумаги исписаны… То есть вместо здорового мозга подсунули им психоз. Вот это был всем психозам психоз! Их подагенты помитинговали, собрали толпу стукачей, архив КГБ разгромили, а с ним и концы – в воду. Потом наши люди под руководством опытного лохматого стукача убедили народ дуралеев, что промышленные гиганты и атомную станцию нужно закрыть. Вот это был ледниковый период на целых три года! Считай, миллиона полтора, то есть не меньше, чем в резню, когда мы корень их проклятый хотели начисто извести, удрало спасать своих детенышей от обморожения и слепоты!
Да, всем хорош был наш президентствовавший агент: грамотный, амбициозный, завистливый, мстительный – полный комплект необходимых ставленнику качеств. Он когда еще малышом был в Сирии, то националисты-дашнаки отлупили его отца за предательство мамаши, ногами попинали. Мать дашнак, а отец – советский сек-сот. Семейка, а? Так он затаил на обе стороны обиду. А спустя многие годы по нашим сфабрикованным оперативным данным взял – и запретил эту партию в Армении. И всё руководство пересажал. Одни умерли, другие хрониками стали, третьи спились. А ведь это была единственная боевая партия со столетней историей! Да, это была, конечно, наша несомненная победа.
Но был у подсунутого нами вожака серьезный изъян: ленивый был, до невозможности ленивый. На свою президентскую работу только к двенадцати ездил. Я сам ежедневно проверял, гуляя по парку, что напротив его резиденции. Оттуда всё как на ладошке видно. Специально для этого собаку завел, хотя знал, что парк-то под пристальным вниманием нацбезопасности, всех проверяют. Вот и хорошо, проверили тихого американца, приехавшего за большой зарплатой в банановую крошку-страну. Проверяют, а я лежу на дне: каждый день на работу – и домой. Кобеля своего выгуляю в парке – и опять домой. Подружку завлл американскую, из тех, что, знаю, давно проверены и особенными миссиями из-за рубежа не облечены. Так что покопались они, повынюхали, видят – пусто! Запротоколировали и стали воспринимать как своего, ну совсем как старичков в парке. Вот тут-то я и стал разворачиваться потихоньку.
Да, президент-то их, а наш агент… Ну и тупой же был! Так до свержения и не сумел понять принципы действия банковской системы, промышленности. Хотя и это был плюс. Что не знал, то прикрыл и уничтожил. Жалко, свергли его. Но ничего, у нас во всех звеньях власти остались свои люди. Да и в оппозиции. Время придет – мы и из него, бывшего, оппозицию сконструируем: тут вопрос его розничной цены и оптовой – для шайки-лейки.
И потом – у нас ведь не все резервы исчерпаны. Сегодня новые времена и новые технологии. Капиллярный метод – это, конечно, заслуга американцев, но применяют здесь под нашим умелым управлением. Кап-кап-кап – каждую минуту микрокапли проникают в мозги здешних недоумков: «Бери от жизни всё!» Кап-кап-кап: «Наслаждайся днём сегодняшним!» И слоган вьедается в подкорку, становится частью сознания молодежи. Эти памятливые прежде армяне, привычные строить на века, помнить свои тысячелетия и планировать на сто лет вперёд, стали превращаться в бабочек-однодневок. Полуголые девки с экранов не сходят, фильмы про голубую любовь с утра до ночи крутят для подрастающего поколения. И ненависть, ненависть как норма мироощущения к своим же – иньекциями в каждом фильме, каждой передаче, каждом блоке новостей. А как кто вякнет, на него медийцы, нами подпитываемые, наезжают: «Вы что, коммунистическую цензуру хотите ввести? А права человека? А демократические ценности? При чем тут пропаганда или образование? Мы обеспечиваем досуг…» Давайте-давайте, ребята, обеспечивайте досуг для сук, пока не ссучится народец этого острова вымирающей морали… Ну, и, конечно, продвинутые тётки наезжают из Европы и Америки и агитируют за равные гендерные права, демонтаж семейных устоев.
А ведь народ в целом – это женщина, у которой лидером может быть только мужчина! Но агитаторы наезжают и кап-кап-кап: «В Швеции половина членов парламента – женщины!» Правильно. Применяйте шведский опыт: шведский парламент, шведские семьи, шведские школы, где арифметику с шестого класса начинают проходить. Пусть, пусть армянские мужики лезут от безысходности на шведские стенки…
Кап-кап-кап: водка «Русский размер» – несомненное качество»! А вы-то при чем? И какой там размер, если здешний народ, лишившись исконных земель и запертый по двум границам, давно страдает клаустрофобией? А как же. Народ ведь как человек. Они и сами этого не сознают, просто ощущают дискомфорт, даже сидя в большой квартире, что в большом городе. А это – клаустрофобия потомков тех, кто до Испании с Португалией держал всю морскую торговлю, а теперь живет через границы от своих морей. Вот от этой клаустрофобии и разъезжаются. А сумеем выторговать Карабах – и вовсе валом повалят.
Кап-кап-кап: «Семь провинций Карабаха – оккупированные территории, и их нужно рано или поздно отдать». Да кто ж отдаёт завоёванное кровью? Но мы аккуратно так лоббируем и сто раз на дню на всех международных уровнях – кап-кап-кап: «Нужно отдать!» И ни звука о том, что большая часть Карабахского княжества, вопреки договору России с Турцией, все еще оккупирована Азербайджаном. А там гляди – и вправду отдадут ведь, недоумки…
Работаем, стараемся, тратимся, конечно, но время работает на нас. За рубежом передохнут оголтелые состарившиеся сироты и их сыновья. А внуков уговорим: «Зачем вам-то земля? Вы что, оставите Париж, Москву и Глендейл и попретесь в загаженные курдами Ван, Карс и Эрзрум? Берите, ребята, деньгами, пока мы добрые!» И ведь польстятся, не побрезгуют! А здесь поработают всевозможные секты, в которых главное – отказ от национальности. Да и экономику маленькой страны подорвать – раз плюнуть. Чудо что в условиях пятнадцатилетней блокады не едят друг дружку, а наоборот – школы новые открывают, университеты. Ну, ничего, университетом сыт не будешь, нужно только выбрать или создать момент. И я, резидент разведки моей страны, для того здесь и юродствую в обличье равнодушного мелкокалиберного американца, сотрудника международной миссии.
Агенты у меня хорошие. И что самое забавное – агенты-армяне в тысячу раз лучше, чем наши, турки. Активные, головастые. Да хотя бы Ида – бриллиант, а не агент. Анаид, Анаида, Ано, Ида… «У любимого дитяти – семь имен». Она и вправду – выпестованное нами дитя. Десять лет верой и правдой служит, и с каким задором! Она-то меня не распознаёт, но я её, считай, регулярно вижу. Конечно, в маленьких странах срок годности агентов отмерен. Как говорят армяне, жизнь у вора и бляди – сорок дней, потом всё тайное становится явным. Жалко будет с ней расставаться, если что… Но если ситуация так сложится – придётся. Это золотое правило разведки. Одно штрафное очко за ней уже числится с её нерасторопностью. Пришлось самому рисковать, гримироваться, как в театре, для водевиля с бомжом. И Центру сообщил, чтобы построже с ней. В ответ дали задание попристальней понаблюдать: не двойная ли игра? Или тройная? Вот и наблюдаю. Вроде не пахнет, но при её сообразительности всякое возможно…
А своего урода Хикмета я еле успел переправить домой на грани провала. Жадность наша турецкая, а? Мало ему было денег из Центра и навара от продажи израильских соков – так нет, собственный порнобизнес затеял! Да, здесь главное – армян использовать со всей их башковитостью и слабостями. Сами свою страну и загубят. Мне еще в Турции на курсах армянского языка преподаватель их древнюю байку рассказал. Пошло Дерево к Лесу жаловаться на Топор. «А из чего Топор состоит?» – спросил Лес. – «Лезвие – из железа». – «Железа не бойся, – говорит Лес, – а из чего у него рукоятка?» – «Из дерева», – говорит Дерево. – «Вот его и берегись: без него железу тебя не одолеть».
Что у нас сегодня? Пятница? Послезавтра закачусь к своей уродине, поплаваем в её бассей не, попьём виски, опять заведётся от моих волосатых ног, побалуемся, отдохнем. Выведаю пару-тройку байтов информации, да и ей подброшу нужную утечку из того, что не жалко: ей-то, небось, тоже нужно хлеб отрабатывать. Эх, жизнь…
Но при всей неказистости моего здешнего существования, я, скореё всего, – самый счастливый резидент. Потому что работаю не только с профессиональным рвением, но искренне ненавидя здешний народ от имени моего народа и государства. Геноцид армян – он не кончился, ребята! Он продолжается и будет продолжаться, пока не искореним мы вас до самого последнего всеми возможными способами. С кем надо, подружимся, с кем надо – для виду разругаемся. Но все равно, и давно – документальные фильмы солидных телекомпаний, говоря об античном периоде, называют не Армению, а Турцию. И ни одна собака не рискнет гавкнуть об антиисторичности этих исторических кренделей. Армения? Какая Армения? Что-то вы путаете, уважаемый: не было такой страны. И не будет. И перестанет звучать этот опасный язык. И вырвут наконец из глотки последнего хвастуна тот орган, которым он продолжает утверждать:
«Мы себя другим не предпочитаем, Мало нас, но зовут армянина hайем»…
Проклятие Оксаны
Полдень 12 декабря, 2004 г.
Вызванная для дачи показаний Назели Терзян Шварцу сразу понравилась: хорошенькая, сотрудница МИДа, а скромная, воспитанная. Это с ней Арамис созванивался в последние дни своих предсмертных виражей, и она могла стать серьезным источником информации.
Кто сказал, что личные симпатии не играют роли при объективных расследованиях ментов? Играют. Еще как играют! Вот увидишь такую девочку и понимаешь: чистая не только в твоём расследовании, но и во вслм. И такая не соврет.
«Интересно, сохранятся такие девочки в ближайшие десять лет, когда придет пора женить сыновей? Вряд ли: уж наше телевидение постарается вывести их окончательно из моды… Одних поблядушек демонстрируют, сукины обезьяны», – распереживался мысленно Шварц и спросил:
– Семейное положение?
– Я не замужем, – просто ответила Назели, и Шварц сощурился:
– Что же ты, такая симпатичная, магистр международных отношений – и не замужем?
– А мы невезучие на мужей, – улыбнулась Назели, – у нас по женской линии или вовсе не выходят замуж, или мужья погибают. В лучшем случае разводятся, – пожала она плечиками.
– Что так? – удивился Шварц.
– А над нами проклятие Аксан висит, – обреченно улыбнулась она.
– Что за Аксан? – спросил Шварц, отложил ручку и взялся за сигарету.
– У нас есть такое семейное предание. Еще до Первой мировой мамина прабабушка жила в Сю-нике, в селе. Туда приехал жениться из Петербурга сын местного князя. Он как раз окончил университет и собирался прочно осесть в Питере. Но родители поставили условие: или возвращайся навсегда, или женись на девушке из наших краев, а уж потом обоснуйся в Питере. Хоть будем знать, что за тобой и нашими будущими внуками будет хороший уход. И Аракел, княжеский сын, согласился. Родители стали прочить ему в жены Аксан, дочку местного богатого купца. Но просто так идти к купцу на смотрины Аракел отказался: что за непетербургская дикость? И родители договорились, что Аксан придет в назначенное время к роднику, а уж он там будет заранее, поразглядывает. Так пока Аксан умывалась-наряжалась, по воду к роднику пришла ни о чем не знавшая моя прапрабабушка. Звали её Ануш, и была она красавицей. И Аракел влюбился в Ануш с первого взгляда, думая, что облюбовал купеческую дочку. Родители передали радостную весть купцу, тот подготовил пиршество, пригласил свою родню, всю семью князя. Когда княжеская сторона пришла домой к будущим сватам, там уже собралось человек сорок купеческой родни. На столах – индейки, фаршированные кизилом, поросята, набитые плавом с орехами, ягнята, тушенные с овощами, вино, водка кизиловая, водка тутовая – ну все готово к торжеству помолвки. Князь доволен, купец от счастья деньги раздает висящим на заборе пацанятам, и Аракел ждет, когда же выйдет его красавица. Но тут в залу вплывает Аксан, а петербуржец – никакой реакции. Все оглядывается – где же его девушка с кувшином? А когда ему указали на настоящую купеческую дочь, взбалмошный петербуржец возмутился: «вы мне совсем другую показывали, вот на той и женюсь!» А на этой жениться наотрез отказался… Аксан не стала унижаться, ни слезинки не проронила, ушла и аккуратно прикрыла дверь. А в зале – шум! Оба родителя наседают на Аракела, а тот – ни в какую! Слово за слово, и в маленьком городке сразу выяснилось, кто же на самом деле запал ему в душу. Затаившись в своей комнате, пока князь объяснялся с отцом и тот уверял, что не будет держать зла, Аксан молча пускала злые слезы. Но после, говорят, прокляла мою прапрабабушку Ануш, чтобы не было ей и её потомкам по женской линии счастья в семи коленах. И продолжала проклинать и в день свадьбы Аракела с красавицей Ануш, и в день их отъезда в Петербург. Когда через три года началась Первая мировая, Аракел записался в Питере в армянский добровольческий корпус, а Ануш с двумя детишками отослал к родителям – в Сюник. Всего через три месяца Аракел погиб на турецком фронте, и Ануш осталась вдовой в неполных двадцать лет. Когда она через пять лет вновь вышла замуж, и второй муж погиб, обороняя Сюник под командованием Нжде. Сюник они спасли, но то проклятие не могло быть недейственным: все-таки, Аксан – это Святое Око…
– Лав э, – усмехнулся Шварц, – и из-за какой-то купеческой дочки все дочки-внучки вашей прапрабабушки несчастные?
– Да, – пожала плечами Назели, – как что, наши так и говорят: «Это дурной глаз Аксан». И когда тетя Ануш умерла, помню, так говорили. Мы с Каринкой маленькие были, но помню. И когда Каринэ пропала, говорили то же самое. Дядя Арам её ведь искал, со мной поэтому познакомился: я-то родилась после их развода с тетей Ануш.
– Так Каринэ Полуботко – дочь Лусиняна? – в лоб спросил Шварц, следя за лицом девушки.
– Наши при мне об этом не говорят, но я давно догадывалась: уж слишком много шептались и переглядывались, как речь о них заходила. А как его увидела – вообще сомнения исчезли. Но дядя Костя такой хороший человек, такой хороший… Мы его очень любим и уважаем. Хотя Каринка – вылитый дядя Арам…
Венера польская
Утро 17 декабря 2004 г.
Клиника как клиника, да и больные с виду обычные доходяги, на лбу не прочтёшь, что ВИЧ-инфицированные! В палате было четыре кровати, Волод лежал поверх одеяла, поджав ноги и тихо подвывая: у-у-у-у! Не дают наркоту, суки-и-и-и! А свой внутривенный ёрш как засандалят – всё внутри горит, хоть пожарных вызывай! У-у-у-у! Нет, что со страной стало, а? Стоило Советам гробануться – и на тебе, пожалуйста: сына первого секретаря райкома в спидцентре пытать заладили! У-у-у-у-у!
Шагинян вошел в палату в сопровождении врача, тот подошел к Володу, правой рукой, что в перчатке, пощупал пульс, прищурился на бородавки на скулах, спросил:
– Ну как дела, Затыкян?
Тот ненавидяще оглянулся на доктора и продолжал:
– У-у-у-у…
– Да не дуйся ты так, мы тебе только добра хотим, скоро полегчает, – посочувствовал доктор, – вот видишь, человек к тебе пришел, поговорить хочет…
Волод моментально прекратил скулеж и уставился на Шагиняна:
– Ты кто?
– Я друг твоего друга, – многозначительно произнес Шагинян, и Волод навострил уши.
– Какого друга?
– Арамиса.
Волод сел на кровати:
– Чемпиона?
– Ну да.
– Так он… не того?..
– Да ну что ты, контузией отделался…
– Живой, что ли?
– Ну да… Хочешь, дам телефон – поговорить с ним? – и Шагинян извлек из кармана мобильник.
– Что за фигня? – лихорадочно думал Волод, – не успел устроиться в ту роскошную бомжовку с жалостливой медсестрой – так сразу перетащили сюда. Теперь вот только стал здесь осваиваться, с этим добряком доктором общий язык находить (небось понял, с кем дело имеет!), так на тебе – пожалуйста: добро пожаловать в тюрьму. Хотя нет, если всего-то легкая контузия у Арамиса, то без тюрьмы дело обойдется. Главное теперь – выпросить у него прощение, он-то парень незлобивый, сам меня защитил тогда от громил… Неужели жив? Ну и везунчик ты, Владимир Затыкян…
– Ну что, поговоришь с ним? – настаивал Шагинян со своим приставучим мобильником, и Волод смешался:
– Да нет, потом как-нибудь…
– Ну тогда пойдем, поговорим по душам у доктора в кабинете, – пожал плечами Шагинян, и Волод послушно спустил ноги с кровати.
– Ну-ка расскажи, чем это он тебя так обидел, что ты гантелей замахнулся, – начал Шагинян, усевшись во врачебном кресле напротив Волода.
Волод молча теребил бородавку на бритой щеке.
– Парень-то, что дал тебе задание на разборку с Арамисом, у нас уже побывал, показания дал, – нудил Шагинян, чем совершил махровый просчет в своем неказистом блефе.
– Парень? – уставился на него Волод. – Не было никакого парня.
– Как не было? – возмутился Шагинян, мысленно праздновавший свой сыщицкий успех. – Да он у нас сидит!
– Не было никакого парня, – убежденно повторил Волод, и Шагинян понял: – Не врет!
– Ну так кем же его прикажешь называть? – сориентировался Шагинян.
– Тёлка была, – развёл руками Волод, – душевная такая…
– Ну да, – попытался сохранить лицо Шагинян, – девушка у нас тоже фигурирует – ну и что?
– Что – что? Здоровая такая, ишу чап… С акцентом по-русски говорила. Полька, наверное.
Почему адреналин метил у Валеры Шагиняна исключительно в правое колено, истории и медицине неизвестно. Но в моменты волнений оно у него начинало прыгать, как у малообъезженного рысака. Вот и сейчас, пытаясь скрыть постыдное побрякивание ключей в правой штанине, Валера закинул ногу на ногу, обхватил колени, как поэты на портретах, и неожиданно вспомнил свой польский опыт.
…Польки были не такими уж высокими – так себе для балтийских девушек. Слишком крупноголовые, зато белобрысые, а это Шагиняну нравилось. Он приосанился, вздёрнул и без того выдающийся нос и браво стал надвигаться на их стайку. Те встали. Мать честная, так это они сидячие были метр шестьдесят пять! И как после этого с ними общаться?
– Садитесь, садитесь, пожалуйста, – озабоченно застыл он на месте, – садитесь, мадам эээ… мамзель… – и остервенело заскреб подбородок. Дождался, пока усядется последняя, и только после этого подошел к столу: – Ну что? Кто будет рассказывать?
– Прошу пан, я разумею по-русски, – встала одна из них во весь свой неимоверный рост, и Валера даже замахал на неё руками:
– Садитесь, дорогая э-э-э… пани, садитесь же! Дайте армянскому мужчине возможность быть на высоте, в конце концов. Всё-таки мы горцы, и привыкли на всё смотреть сверху. Даже на красивых спортсменок.
Девушки заулыбались и зашептались, а поли-глотка продолжила:
– Прошу пан, мы польска команда по баскетболу…
– Ну да, а с таким ростом в какую еще команду примут? – думал всё еще шокированный Шагинян, – не в фигурное же катание…
Кабинет директора гостиницы был, вероятно, спланирован как раз для спортивных товарищеских встреч: здоровенный стол заседаний легко вместил лишь одним своим боком всех белокурых попрыгуний, которые, усевшись, вернули Шагиняну нормальную самооценку.
Дело норовило оказаться не просто препротивным, но и международно озвученным. Польки приехали на спортивные сборы в горнолыжный курорт Цахкадзор посреди лета, и у них в первые же минуты спёрли все паспорта. Как на беду, Шагинян как раз подьехал к своему приятелю – директору гостиницы, чтобы разместить у него на пару недель племянников. И тут же угодил в объятия чуть ли не рыдающего директора, который слёзно просил сиюминутно разобраться и не дать, чтобы какая-то воровская сволочь ославила его на всю Армению и даже Польшу и замутила бриллиантовый авторитет.
– Сам виноват, балда, – думал тогда Шагинян про себя самого, – нечего было трепаться давеча на крестинах, приписывая себе сыщицкие таланты Шварца, – сам виноват – вот и выкручивайся сам…
Страшное преступление оказалось тогда незатейливым замыслом местного деревенского парня, влюбившегося с ходу в одну из баскетболисток. Будучи полон решимости жениться, но не зная фамилии-имени, он на всякий случай слямзил из-под носа у администратора гостиницы документы всей команды. Шварц догадался даже по телефону, у него голова была нашпигована прецедентами по Армении и всему миру, как у здоровенного компьютера. Словом, похитителя нашли, конфликт уладили, Шагинян стал для директора гостиницы авторитетом почище всех киношных агентов с нулями и семерками, но слово «полька» вызывало у него с тех пор неприятные ассоциации. И вот опять полька, да еще «ишу чап». Они что, маленькими не бывают?
– И как её зовут?
– Венера…
– Ну и какая она – твоя польская Венера? – прищурился Шагинян, совсем как Шварц.
– прищурился Шагинян, совсем как Шварц.
– Влюбилась она в меня… – горделиво поднял бровь Волод, – душевная оказалась женщина. все поняла: и из какой я семьи, и как с нами обошлась эта дурацкая независимость. Помочь обещала с домом…
– А чем ей Арамис не угодил?
– Обманул он ее, говорит. Обещал жениться, девичества лишил, а потом отказался. А у неё братья строгие, говорит. Убить её могут. Вот и решила сама за свою честь заступиться…
– Сама полька, а братья – отставшие от сексуальной революции армяне? – поднял бровь Шагинян. – Такая молоденькая твоя полька, что братья честь контролируют?
– Да нет, но в том-то и дело, говорит, что всю жизнь берегла себя для будущего мужа, а Арамис так надругался…
– Ну-ка опиши мне ее, – заторопился Шагинян, поглаживая коленку, – лицо, фигура какие?
– Ухоженная девушка, со вкусом, – самодовольно откинулся на стуле Волод, – ногти длинные, с ярким лаком, помада такая же, ярко-красная… Чллочка такая кокетливая, ресницы длинные…
– А одета была во что? – не отставал Шагинян.
– Элегантно. Свитер такой пушистый, полушубок и брюки. все дорогое…
– Слушай, Волод, ты мне манекен из магазина описываешь или живую женщину? – усмехнулся Шагинян. – Формы-то у твоей Венеры какие?
– Во! – обрадованно растопырил руки Волод. – Сиськи – во! все бретельки лифчика одлргивала, чтоб не лопнули.
– Секс у вас с ней был?
– Да нет… – смешался давно остывший к постельным радостям Волод. – Потом, говорит, когда все образуется, и о более серьезных взаимоотношениях задумаемся…
– А цвет лица, кожа?
– У меня в коптерке все освещение – одна лампочка… Но духи приятные… и душевная женщина, душевная…
– Хорошо посидели? – догадался Шагинян. – Небось выпить-закусить принесла?
– Небось выпить-закусить принесла?
– Ну да, – улыбнулся наконец Волод воспоминаниям, – виски, маслины, колбасу дорогую…
– И план принесла?
– А с чего бы бывшему сотруднику Госплана не попробовать плана? – осклабился Волод.
– А денег сколько дала? – вошел наконец в колею допроса Шагинян.
Волод молча теребил бородавку на щеке: так я вам и расскажу, суки!
Шагинян зашуршал бумагами из папки, помассировал коленку и решился: блефовать так блефовать!
– Ну да, та самая Венера. Слушай, Волод, вот здесь у меня есть протокол допроса твоей Венеры, так она говорит, что и денег тебе дала.
– Ну и что? – окрысился Волод, – может в конце концов кто-то проявить сострадание к сыну первого секретаря райкома, комсомольскому вожаку, бывшему сотруднику Госплана? Или вас устраивает, что человек лишился дома благодаря вашей независимости, живет в конуре и голодает? Это вы, ваша беспощадная капиталистическая система довели меня до края! И наркотики – это возможность хоть на пару часов отнырнуть от вашей бездушной системы! И теперь укоряете в том, что я взял несчастные пятьсот долларов у женщины, обесчещенной вашей же системой?
Шагинян обалдело слушал ораторский мастерпис Волода и думал:
– Мда-а-а, велик был потенциал у советской власти в лице комсомола и Госплана! Но они-то ее, надо полагать, и угробили!
– Считай, что и у нас есть система против вашей системы, – вещал между тем Волод в пылу ненависти ко всему и вся, – система взаимовыручки изгоев вашего бездушного общества! Сами, суки, доводите людей до ручки и сами же преследуете. А она мне денег на покупку квартиры обещала – своей, настоящей, с горячей водой из крана! Она, а не вы с вашим несуществующим социальным обеспечением! Ненавижу вас, ваши тупые морды, ваши полицейские мигалки, всех вас ненавижу-у-у-у! У-у-у-у!..
– Вот хрястнуть бы по этой бледной спидоносной мордочке, – размечтался Шагинян в ожидании маршрутки, – чтобы знал, комсомолец чертов, папенькин сынок состарившийся, что есть же предел человеческой деградации… Да нет, это у совершенства есть предел, а у деградации бездна ступеней для падения… Алло? Товарищ майор, тут у нас Венера нарисовалась… Нет, польская. Сейчас буду.
Мир, где никуда не смоешься
Вечер 17 декабря 2004 г.
Каракурта – она и есть Каракурта! Я ей говорю: – Нет его, Ида! Уж все больницы исходил и морги, негде искать!
А она:
– Ищи, не мог же испариться. Где-то этого чертова урода вылечили или закопали!
Ладно, набрал шоколадок и новогодних календариков, включил личное обаяние и пошел по новой аккуратнее расспрашивать девочек в приемных отделениях.
– Да вы буквально с полотна Тициана, – таращусь на каждую, если не особенно уродливая. – У какого художника я мог видеть ваш портрет? Как, неужели еще не писали? Так я вас познакомлю с лучшими. Или лучше в своем фильме сниму. Я же режиссер. Но сейчас у меня вынужденный простой: актер у меня пропал, а он одинокий, бедняга. Помогите найти, а?
Конечно, кокетничали глазками, краснели от своей высокохудожественной оценки, искали актера в больничной регистрации – но нет его, и все тут! Уж под самый занавес, в отдаленной от центра больнице, которая внеурочно дежурила в день исторической схватки бездомного Волода с увечной дворнягой, сработало. Медсестричка похлопала глазками от незнакомого ей имени:
– Терзяна знаю, Цатуряна знаю, а Тициан – он что, современный? Но страшно смутилась, узнав о своей безграмотности. Далеко пойдет в самообразовании. Посочувствовала, как и все, что друг актер у меня пропал, стала рыться в бумажках – и нашла! Но вчитавшись, удивилась:
– Так это же бомж – ваш Владимир Затыкян!
– Ну и что? – говорю, – бомж что, не человек? У них, у бомжей, знаешь какая подходящая фактура для кино? Да и вообще, разве он виноват? Вот, ты, к примеру, красавица, при советской власти бомжей видела?
А она смеется:
– Я и советскую-то власть толком не видела, я ж в восемьдесят седьмом родилась!
Ладно. Из бумажек стало ясно, что забрали Волода в приют Благотворительного фонда. Приперся туда. Нет, говорят. За ним сюда из спецлечебницы приехали, выписан он от нас. Какой лечебницы, говорю? Психушки, что ли? Если бы психушки, говорят, и то бы лучше было. Словом, в спидцентре оказался Волод. Звоню ей, каракурте проклятой: так, мол, и так, ВИЧ-инфицирован твой клиент, пусть себе валяется на койке, пока сам не откинет копыта. А она – в крик! Ты что, говорит, на личные неприятности нарываешься? А такие слова в её напомаженных устах – страшная угроза, я-то знаю!
Пошел. Представился другом, удостоверение киностудии показал. Правда, на другое имя. Впустили.
– Ну что, Волод, – говорю, – помнишь меня по улице? Мы с тобой еще в хлебных очередях вместе стояли в конце восьмидесятых?
– Нет, – говорит, не помню. Я в таких очередях в жизни не стоял: у меня ж отец был секретарь райкома! Да и я сам в Госплане работал! Но раз пришел – спасибо. Что скажешь хорошего?
– Да вот, – говорю, – ребята с улицы тебе пере-дачку прислали, таблетки хорошие.
Глазенки у него вспыхнули, сразу заграбастал. Хотел одну сразу в рот отправить.
– Да нет, – говорю, – ты лучше после отбоя прими, больше будет кайфу. И персонал не заметит. Что ты спешишь? Сперва поговорим-побеседуем что, да как.
– Вот-вот, – говорит, – дело у меня – форменный как. Спид я оказывается подхватил, когда ширялся чужими шприцами. Плохо мое дело, брат. Одна радость – жив, оказывается, тот парень, кого я чуть не убил. Не взял я грех на душу… Мне ведь самому умирать, что бы здесь ни болтали о новостях медицины. Ты представляешь, брат, наладиться помирать при совсем свежем грехе? Я же, между нами говоря, хоть и согласился на такое страшное задание – устранить его, как та дура с сиськами мне заказала, все равно убивать не хотел. Выследил его у нас в парке ночью, подошел, уважительно так заговорил. Попросил у него денег на дозу – и все! А он рассвирепел, чемпион чертов, пощечину мне закатить хотел. А часы его – брык – с руки-то и слетели! Я тебе как брату говорю – хочешь, и у него спроси: не хотел я его убивать. Но когда он такую истерику устроил и нагнулся – часы пошарить – я его со зла и хватил гантелей… А тут на меня эта зверюга напала… Слава Богу, жив, слава Богу…
– Какой парень жив? – не выдержал я его слюнявой болтовни.
– Ну как – какой? Тоже с нашей улицы, чемпион мира. Фехтовальщик. Арамисом зовут…
Я остолбенел:
– У тебя что, – говорю, – спид или спайдер в голове? Совсем мозги паутиной покрылись? Я ж сюда как раз с его семидневного поминовения пришел, цветы на могилу клал… Спортивный телеканал специальную передачу про него вчера показывал…
Мама моя родная, какой же он крик поднял! Чтобы в таком хиленьком тельце – и столько звука? На пол повалился, ногами сучит, орет, как баба, визжит, как двенадцать поросят! И клянет, клянет какого-то обманщика-мента! И верещит, что не хотел убивать, и пихает, пихает разом все таблетки себе в рот!
Персонал сбежался, на меня глазищами зыркают. Ведь и схватить могут!
– Пойду покурю, – сказал я и раз – за дверь. И в темпе дальше, за ворота заведения.
Ну и неудачник же я. Спидоносного бомжа – и того не сумел оприходовать, как надо. Уж там врачи мои таблетки живенько на анализ сдадут – и с приветом, Левон Ншанович, добро пожаловать в тюрьму за распространение наркотиков! А может, и яда – кто её знает, Каракурту? И что мне теперь делать? Ей расскажу – так она и на меня какого-нибудь Волода натравит. Смываться надо подальше от неё из Еревана… Но куда? В Турции Ида точно найдет. В России – наши менты найдут, у них договор. В Америку визу пока оформишь – найдут и та, и другие. Вот мир, а? Железного занавеса нет, а все равно никуда не смоешься! Отсидеться где-нибудь в районе нужно, обдумать все, а там видно будет…
О возможных последствиях шопинга
18 декабря
Фотографии встречались любопытненькие. Американская рок-звезда, которую без грима и парика трудно признать в плешивом доходяге. Известный итальянский кутюрье с бородавками по всей морде. И еще куча всяких именитых иностранцев, в том числе из России и других бывших братьев по несчастью.
Ида смекнула: обнародовать эти фотки в западных странах будет значить сбросить хорошую нейтронную бомбу на анонимную дорожку СПИДвея с Запада в Ереван и обратно. И тогда от местного снадобья для именитых педиков все уж точно откажутся наотрез. Охота была переться за тысячи километров, чтобы местные папарацци поживились тобой прямо на больничной койке!
Джемма была, конечно, дурой еще той, но с убеждениями. Попробовала Ида присоветовать ей, чтобы шприцы, оставшиеся от инъекций «Арменикума», та оприходовала и принесла, так она – в вой! Ты что, говорит, еще чего доброго, заражусь этой гадостью или секрет фирмы выдам! Там сестра-хозяйка точный учет ведет, тютелька в тютельку. Не было еще случая, чтобы использованный шприц пропал. Да и зачем он тебе? Я, говорит, подписку давала о соблюдении дисциплины! А сама слезливо так рассказывает о новеньком больном, который даже не педик, а нормальный натурал, с женой и детьми, а подзалетел, когда кровь сдавал у себя в Уфе.
– Слушай, – участливо сказала ей тогда Ида, – раз ты так о нем переживаешь, давай я от той гадалки икону чудотворную принесу: пусть повисит у него в палате, пока будет лечиться. Может, поможет?
– Да ты что? – возмутилась Джемма, – нам категорически запрещено давать подарки, принимать и вообще что-либо приносить с собой. Нам туда даже завтрак нельзя проносить, сами кормят в столовой. Жалко, конечно, человека, но его безо всякой иконы «Арменикум» вылечит. Уже целых четыреста вылеченных есть, представляешь?
Ну и дура. А ведь как бы здорово бабахнуло от иконы на весь район! Остались бы от клиники археологические руины и сплошная инфекция от ошметков спидников. Вот это был бы международный скандал! А какая премия была бы получена из Центра! Что-то Джемма совсем непослушной стала. Видимо, нужно свежие кадры искать, раз у неё такая преданность конторе вырисовывается. Впрочем, её фотографическая миссия исполнена.
– Слушай, Джемма, – позвонила она дурехе в воскресенье, – зимний сезон уже в разгаре, Новый год на носу, а я так ничего нового из одежды и не купила. Давай пошляемся по магазинам? И тебе чего-нибудь тепленького и красивого купим?
– Вай, Ано джан, ты моя спасительница, – обрадовалась та, – ну что бы я без тебя делала? Ничем не могу тебя пока отблагодарить, кроме молитв: дай тебе Господь хорошего мужа, красивых, как ты, деток…
– Всему свое время, – хмыкнула Ида, – а пока жду тебя у «Дружбы», у входа в станцию метро.
Место было людное, Ида припарковалась подальше в стареньком жигуленке, который купила в прошлом году на авторынке и оформила на имя Джеммы. Подошла, обняла Джемму со спины, показала, где машина стоит, а сама задержалась у газетного киоска. Купила два женских журнала, села за руль, рядом уже разместилась эта корова в радостном предвкушении бередящего душу шопинга. Заехали в пару-тройку магазинов, напримеривались, купили кое-чего, потом в кафе – позавтракать. Джемма вся сияла в новом джемпере и новых сапогах.
– Нет, ты посмотри, до чего хулиганы дошли, – удивлялась она. – Приносит сегодня почтальон телеграмму с постным таким лицом. Читаю, а телеграмма на мое имя, но про каких-то чужих людей: какой-то Армо умер, какая-то незнакомая семья скорбит вместе со мной. Обалдеть! Им что, денег не жалко на розыгрыши? Вот, посмотри-ка, полюбуйся на это безобразие!
Ида повертела телеграмму, подняла брови:
– Ты почтальону сказала, что розыгрыш?
– Да нет, откуда! Я со страху раз десять прочитала, пока до меня дошло, что враки. Он давно ретировался: это ж не свадьба, чтобы чаевых дожидался!
– Ну и ладно, – усмехнулась Ида, – может, еще одна Джемма в соседнем подъезде живет, адрес просто перепутали.
– Так надо ж тогда её найти, бедную! – схватилась Джемма.
– Вот вернешься домой – и поищешь, – успокоила её Ида.
– И то правда, – согласилась Джемма и отправилась в туалет. Вернулась, полная решимости срочно найти свою тезку по соседству, так что решили ехать назад, домой. По дороге Джемма стала клевать носом – подсыпанный порошок начал действовать. Ида вырулила на Аштаракское шоссе, натянула себе по брови Джеммин берет, нахохлилась. Проехала пост ГА И, миновала киностудию, пару офигенных аляповатых дворцов, отстроенных нуворишами. Стиль ММГД – Материализация Мечты Голоштанного Детства. Потом проехала еще километров тридцать, и наконец совсем стемнело.
– Ничего, – думала Ида, руля по припорошенному снегом шоссе, и у меня будет такой же здоровенный домина, с садовниками и горничными, но во сто раз красивей. Надо будет еще пару-тройку лет постараться, и выйду, как обещал Осман, на заслуженный отдых. А там, глядишь, и вправду, как благословляла эта идиотка, появятся муж и детишки. Всё-таки нужно их про запас сотворять, чтобы любили, заботились, в глаза заглядывали. И будет она строгой, но справедливой матерью. Не то что деревенская истеричка, которая всё ещё живет в своем домишке, знает, что дочка-та её в большие люди выбилась, но гонора больше, чем мозгов, чтобы приехать и извиниться! А жаль. Уж сколько раз Ида репетировала, как пошлёт её куда подальше – пусть только сунется!
Ида посидела в машине с потушенными фарами, пока Джемма уже хрипела от острого сердечного приступа. Пощупала пульс – бьется, и это хорошо! Сняла с неё крест, врученный гадалкой, вышла из машины, попыталась стащить – ох и тяжелая, корова! Сноровка, преподанная в учебном лагере, помогла: поддела её под задницу сведенными в мощный кулак обеими руками, перекувырнула пару раз, и та заскользила вниз, ко дну ущелья, ударяясь о выступы, как куль с мукой.
Ида положила телеграмму в бардачок, оставила машину с незапертой дверью, перешла шоссе, села в оставленную с утра Ниву и поехала назад, в Ереван.
Через пару дней можно будет разыграть удивление по поводу неблагодарной дурехи, которую она имела глупость приютить, приодеть и даже устроить на работу, а та – возьми и исчезни черт её знает где!