1

Закончился ноябрь. А я так и не продвинулся в своем расследовании.

Мне вновь приснился мой надоедливый сон. Но в этот раз он стал ярче. Я вижу себя со стороны, точнее свое тело, которое лежит на паласе, в спальне моей квартиры. Мне на лицо падают перья, белые, как хлопья снега. Из раскрытого рта вытекает кровь, губа разбита и мне кажется, что тот, лежащий я — умирает. Мои уже стеклянные глаза смотрят на светодиодные лампочки люстры, они похожи на звезды. К моему телу подходит призрак Софии Опариной и говорит: «Прости, Рома. Нас не было рядом».

Картинка мерцает, становится мутной и через минуту все погружается во тьму.

Я просыпаюсь в холодном поту и в ужасе кричу. Не долго. Самоконтроль возвращается быстро, я не хочу напугать соседей. Я подхожу к окну в зале, за которым какие-то люди в похоронной процессии несут гроб в Дом скорби.

— Надо быстрее найти Культурного убийцу, — говорю я сам себе. — Иначе мои призрачные мертвяки сведут меня с ума.

Я потянулся за сигаретами. Ужасно хотелось курить. Не смог взять пачку. Еще раз. Промах! Еще раз… и я увидел, как моя рука проходит сквозь «коробочку с никотином».

— Блядь! Не может быть! — заорал я, осознав происходящее. — Нет! Нет! Нет!

Я побежал в комнату и увидел то, о чем я уже догадался — там лежало мое тело с перерезанным горлом, а вокруг — перья от разорванной подушки.

— Я не верю, — заскулил я, словно побитый пес. — Этого не может быть!

Но зрение меня не обманывало. Мне захотелось бежать куда глаза глядят — все равно куда, лишь бы подальше. Дверь в квартиру была приоткрыта, но я пробежал сквозь нее, прямо на лестничную площадку. Послышались шаги. Соседка, тетя Люба возвращалась из магазина, что-то еле слышно напевая себе под нос.

— Теть-Люб, — запричитал я. — Меня убили! Меня зарезали!

Но ей было плевать. Она продолжала насвистывать и не обращала на меня никакого внимания. Но не долго длилась ее безмятежность: поднявшись на этаж выше, она заметила приоткрытую дверь в мою квартиру.

— Да. Да! — заорал я. — Зайди! Посмотри! Вызови скорую, может, меня еще спасут.

— Батюшки-матушки, — прошептала испуганная тетя Люба, зайдя тихонечко в квартиру. — Загубили Ромочку. Загу…

Она готова была закричать, но почему-то не стала, а тихонечко прошла на кухню. Осторожно открыла холодильник и… Доставая оттуда колбасу, сосиски и пачку масла, моя соседка улыбалась. Продукты она сложила в свою сумку, где уже были скромные покупки, вышла в подъезд и наигранно закричала:

— Загубили Ромку! Убили! Убили! Помогите!

Первой — в одном халате — прибежала Диана Кискина. Она, увидев мое тело, заплакала. Я заплакал тоже.

— Ой, Дианочка, наткнулся я на Культурного убийцу. Да на хрена он мне был нужен?! Да куда я полез?! Ой, бля! Почему я? Ой, бля!!!

Диана попросила соседку вызвать полицию и, пока та бегала к себе, чтобы сообщить об убийстве по старомодному домашнему телефону, и, скорее всего, выложить мои продукты себе в холодильник, Кискина, вытерев слезы, кинулась лазить по моим шкафам.

— Какого хуя? — с трудом сказал я, оцепенев от неожиданности. — Милая, ты что творишь?

Любовь всей моей жизни нашла быстро то, что искала — все триста сорок тысяч рублей. Купюры, аккуратно собранные мной в рулетики по пятьдесят тысяч и связанные резинкой, она сгребла в черный пакет, найденный на кухне. С десяток тысячных купюр она раскидала по комнате. Потом быстро вынесла пакет в подъезд. Увидев, что тети Любы нет на горизонте, Диана занесла деньги к себе в квартиру и вернулась к моему телу. Выдохнула и начала снова плакать.

— Вот сука! Вот тварь! — разозлился я.

Пришла тетя Люба. Заметила разбросанные деньги и сглотнула слюну, но ничего не сказала, скорее всего, она подумала, что не заметила их раньше и очень пожалела, что в первую очередь побежала к холодильнику.

Из соседних квартир начали выглядывать любопытные соседи. Диана изображала горе, а мое несчастье было самым настоящим, и то, чем я стал — привидением или энергией, изнывало от боли и тоски. Моих призрачных друзей не было рядом. Послышались сирены. Подъезжали машины скорой помощи и полиции. Я сел на пол и начал безучастно наблюдать за происходящим.

* * *

Двое полицейских зашли в мою квартиру и, закрывая дверь, попросили всех зевак не мешать. Один из них прикарманил с пола пару тысячных купюр, не испачканных кровью, пока второй шарил в холодильнике. Я вспомнил истории знакомых о пожарных, которые, заходя в сгоревшие квартиры, первым делом проверяют морозильник, якобы там люди прячут деньги и потом вырубают топором пол и стены в поисках тайников. Первый раз с момента смерти я улыбнулся: хоть в чем-то мне повезло, и пол у меня остался цел. Просто мне бы не очень хотелось, что бы кто-то нашел тайник Софии Опариной, откуда я до сих пор не достал и не выбросил клад фаллоимитаторов. Моя мать не выдержала бы этого: ведь знакомые, сложив два и два, решили бы, что набор самотыков принадлежит мне. Получился бы дикий неудобняк.

Позже пришел следователь, который показался мне знакомым. Потом толстый эксперт с прыщами на жирной коже и врач из скорой помощи. После эксперт произнес:

— Сейчас проведем термометрию. Особо впечатлительным не смотреть.

— Градусник в жопу? — равнодушно спросил следователь.

— Фу. Нет. Я не люблю это делать. Я уважаю современные способы.

Эксперт воткнул игольчатый датчик в печень со спины.

— Все понятно, — сказал он и что-то записал в блокнот.

Я решил больше на это не смотреть и вышел в подъезд к невидящим меня людям.

 

2

Третьего декабря пошел первый снег. Красиво искрясь, он ложился на примерзшую грязь, временно закрывая серый и убогий мир белым покрывалом. Первый снег растает к вечеру, мое тело уже будет лежать под толщей земли. А пока день моих похорон только начинается.

По этому поводу вспоминается анекдот.

Вокруг гроба стоят люди с цветами. Грустные. Плачут. Прибегает запыхавшийся мужичок и что-то кладет в карман покойного. Потом отходит в сторону. У него спрашивают: что, мол, он туда положил? А мужичок отвечает: «Это, ну, я цветы хотел найти. Цветов не было. Ну, я ему это… шоколадку купил».

* * *

У Дома скорби образовалась толпа. Половина из них — просто зеваки, люди, которые пришли поглазеть, да пообсуждать. Вторая половина — мои родственники, знакомые и приятели с работы. Моя бедная мама рыдала, а я не мог ее успокоить, вся моя сущность изнывала от тоски и боли.

Отпевание уже прошло, и полный батюшка с большим золотым крестом на груди предложил попрощаться с покойным тем, кто не поедет на кладбище. Под «прощанием» понималось целование моего синюшного лба первой стадии разложения и иконки в моих связанных бечевкой руках. Я прекрасно понимал тех, кто побрезговал — я и сам при жизни не был любителем собирать микробы с покойников. Первой меня поцеловала двоюродная тетка, с которой мы неплохо ладили. Второй — соседка. Третьей — Света Михалкова, хореограф «Звезды», хотя от нее я подобного жеста не ожидал. Четвертым был Станислав Бум — артист, певец дома культуры, где я работал. Бум, конечно, не фамилия, а псевдоним; просто Станислав Кружечкин ему не нравилось. А когда меня, как Брежнева в лучшие времена, облобызало еще несколько человек, «люди в черном» из ритуальных услуг, загрузили гроб в УАЗик «буханку» и повезли на кладбище. Мои родственники и сослуживцы поехали на специально нанятых автобусах ПАЗ. И всем в округе было понятно — хоронят явно не богача.

* * *

— Прощаемся с усопшим Романом, — сказала бабушка-плакальщица уже на кладбище, возле вырытой могилы. — Может, кто-то хочет что-то сказать?

Моя немного успокоившаяся мать вновь разрыдалась и запричитала:

— Сыночка ты мой! Родненький! Да на кого ж ты меня оставил? Да как же я теперь без тебя? Ой, не могу…

Она закатила глаза, и если б ее вовремя не подхватил мой скучающий отец, рухнула бы на землю.

— Рома был хорошим человеком, — заговорила близкая подруга семьи Гульнара. — Конечно, сложным на характер, но добрым…

Гульнара работала в салоне красоты и специализировалась на выщипывании волос из подмышек. На ее странице в социальной сети можно было увидеть сотню фотографий ее работ — мне всегда казалось это дико странным. Обычно картинка состояла из двух фото. На первом была волосатая подмышка с подписью «ДО», на втором выщипанная, без волос, с подписью «ПОСЛЕ». Короче, не особо приятно — смотреть в новостях ленты волосатые подмыхи пусть даже очень красивых леди.

Я смотрел на присутствующих, их было около двадцати, и понимал, как много я потерял. Многое связывало меня с ними.

Мама, самый близкий мне человек. Я буду скучать по ней. Я буду горевать о тех днях, когда она была рядом. Я буду сожалеть о том, что редко приходил к ней в гости.

Диана Кискина как всегда красива. Черный платок ей к лицу. Она не плакала, но грусть читалась на лице. Я злился на нее из-за кражи моих денег, но скучал по ее жаркому телу.

Моя бывшая жена Оля стояла одна. Наша дочь Машенька, наверно, осталась дома со своим новым отцом. Так даже лучше.

Мой шестидесятилетний директор Борис Сосновский, дядя Дианы Кискиной, как всегда выдавливал из себя драматического актера. Посмотрите, мол, на меня: я грущу и грусть моя вселенского масштаба. У моего лысеющего начальника была кличка — Скунс, из-за постоянного запаха пота, а его кабинет все называли Скунс-камерой.

Антон Жаров, мой приятель с работы, даже на похоронах умудрился вырядиться в один из своих броских сценических костюмов. На нем был черный блестящий пиджак с пайетками и черные брюки с еле заметной темной вышивкой. Пальто он снял и держал в руках. Меня всегда удивляли его продюсерская бизнес-жилка и отменный природный голос, который в свои сорок четыре года он не успел прокурить. Все это он совмещал в своих музыкальных проектах. Он собирал группу музыкантов — лабухов — из трех-четырех человек, сам отвечал за вокал, и придумывал название несуществующей ВИА из семидесятых-восьмидесятых. Делалось это из симбиоза названий в свое время «гремевших» групп. Например, «Веселые ребята» совмещались с «Поющими гитарами», и получались «Веселые гитары» и «Поющие ребята» — по закону не подкопаться, а на слух, для старшего поколения, что-то знакомое. Потом группа с улыбками до ушей фотографировалась для афиши, внизу которой огромными буквами печаталось: «В концерте прозвучат такие хиты как… «Синий иней», «На теплоходе музыка играет», «Ты мне не снишься», «Клен», «Медведица» и другие. После Антон Жаров договаривался с небольшими провинциальными домами культуры по всей стране и выезжал на два-три месяца на гастроли. Ну, а когда чес заканчивался, красил волосы, отращивал усы и бородку, нанимал других музыкантов, брал группе новое название и начинал все по-новому. К нам в ДК приезжали точно такие же группы. И люди покупали билеты, и всё всегда проходило гладко.

Снег перестал. Кладбище осветило солнце, даря свое декабрьское тепло продрогшим людям.

Мой дядя плакал искренне, я всегда любил его. Мне вспомнилась история, которая произошла лет двадцать назад на похоронах его матери — моей бабушки. Он тогда купил фотоаппарат «Полароид», ну, тот, который выдает моментальные снимки. Фотокарточки к нему шли с какой-то акцией. Можно было выиграть автомобиль, если на твоем снимке появится его картинка. И он выиграл. Мне интересно было посмотреть на лица работников пункта выдачи призов, когда мой дядя принес им снимок моей мертвой бабушки в гробу, поверх которой красовалась машина.

Рядом стояли мои школьные приятели Максим и Андрей, с которыми в седьмом классе мы воровали таблетки Тарена из класса ОБЖ, потом закидывались ими и ловили глюки. В девятом классе пили самогонку, растворяя в ней димедрол. В одиннадцатом — курили коноплю-дикарку. Мы были дураками, но по молодости наши шалости казались нам веселыми и безобидными. Хорошо, что я вовремя слез с этого дерьма, иначе бы сдох намного раньше. С Максимом и Андреем мы давно не виделись, как и они друг с другом. Я слышал, что Андрей работает начальником цеха на заводе, получает хорошую зарплату, женат, двое детей, у него все хорошо. А вот Максиму повезло гораздо меньше, да он сам в этом виноват: безработный с судимостью за хранение наркоты. Он так и не женился, живет с прикованной к кровати бабушкой на ее же пенсию, совсем спился и «стреляет» мелочь у магазинов на бухло. Он конченый, но мне его жалко. Думаю, еще пару лет, и он загонит себя в могилу… Надеюсь, что это не так.

Когда все слова были сказаны, все слезы выплаканы, а крышка моего гроба забита, я решил уйти. У меня больше не было сил смотреть на горе матери и на ее новый приступ истерики.

За спиной я слышал удары земли о крышку гроба. Я мертвец. С этим я уже смирился.

 

3

Я встретился с невидимыми для живых друзьями в своей пустой квартире через день после похорон. София Опарина, Лилия Чудина, Есения Старикова и Сергей Михалок объяснили мне свое отсутствие.

Они, видите ли, отправились искать все вместе свет энергии Культурного убийцы, хотели попробовать выяснить — кто он. Но так ничего и не нашли. Еще бы, маньяк в это время резал мое горло!

Когда они вернулись, моя душа уже покидала тело. София проговорила: «Прости, Рома. Нас не было рядом!» и дружная копания призраков съебалась с глаз долой. Они хотели оставить меня на время, чтобы я успел привыкнуть и принять свое новое состояние.

Вот суки.

* * *

Шли дни.

Пять привидений жили, пока еще по закону, в моей квартире. Мы вместе искали свет нашего убийцы и пару раз вроде бы напали на его след, но тысячи живых и мертвых сгустков энергии путали нас. Единственное, что мы узнали точно — так это то, что вокруг Культурного убийцы много мертвых. Может, он патологоанатом или работник ритуальных услуг? Всё может быть.

У меня, кроме поиска маньяка, было лишь одно развлечение — я ходил в гости к своим родственникам и знакомым. Стоял рядом с ними, слушал их беседы, смотрел, как они вкусно кушают, курят, выпивают, занимаются сексом, ведут домашний быт. Я заходил к себе на работу именно в тот момент, когда мой бывший директор, Борис Сосновский, трахал уборщицу Маньку на столе в своем кабинете.

На самом деле ее звали Мелисса, но всем было то ли сложно запомнить, то ли хотелось поиздеваться, поэтому все предпочитали вариант «Манька». Андрей Жаров иногда передразнивал Маньку, называя ее «Дуней Кулачковой», и она бесилась: наливалась кровью, как бык перед красной тряпкой — и всё из какой-то старой рекламы алкогольного напитка.

К родителям я заходил лишь однажды, наткнувшись на их разговор о том, что дальше делать с моей квартирой. Отец предлагал нанять знакомого юриста, который побыстрей сможет оформить переход собственности по наследству, утрясет проблемы с моим кредитом и поможет с риэлтором, который выгодно продаст квартиру. Отцу не терпелось хапнуть денег. Моя мама плакала и кричала, что никаких разговоров до сорока дней даже слышать не хочет. Отец разозлился, но дал согласие.

Через день ко мне домой пришел отец со своим другом, Евгением Игоревичем, тем самым юристом, который умеет все «побыстрей». Они обыскали квартиру в поисках того, чем можно было бы поживиться. В это время я и моя мертвая братия лишь смотрели на них не в силах помешать. Правда, самый опытный из нас, Сергей Михалок, сумел разок слегка толкнуть юриста, и тот упал от неожиданности. Наверно, юрист подумал, что просто поскользнулся, так как через пару секунд продолжил рыться в моих шкафах. Добыча моего отца и Евгения Игоревича в этот день была не плохой: моя дорогая цифровая видеокамера, фотоаппарат и золотая цепочка с крестиком, которые мне подарила мама на восемнадцатилетние. Вскоре все это оказалось в ломбарде. Отца я возненавидел еще больше.