Однажды мне позвонил секретарь «Союза строителей» Авраам Дроян.

— Тебе следует обязательно посмотреть выставку народного творчества жителей деревни Кефар-Сабба.

— Почему мне следует ее посмотреть?

— Потому что весь мир должен знать, чем занимаются люди из Кефар-Саббы в свободное от работы время и какие у них золотые руки. Кроме того, учти, что весь сбор от этой выставки идет на благотворительные нужды.

— Хорошо, — согласился я, со словом «следует» спорить трудно.

Мы условились о дне поездки. Дроян должен был заехать за мной, и мы вместе поедем в эту Кефар-Саббу.

В назначенный день Дроян попросил меня выйти из дому раньше, так как он должен был еще до поездки побывать в качестве свидетеля на суде.

По дороге Дроян рассказал мне, по какому делу ему придется давать свидетельские показания. Вот что он мне сказал.

Среди членов «Союза охранников» был один опытный страж по имени Шимон Кохен. За ним закрепилась слава преданного и бдительного сторожа. Как он, бывало, мчался по полям на лошади со своей верной породистой овчаркой! Это был идеальный охранник, о каком можно было только мечтать. Все были довольны работой Кохена, пока однажды — а это случилось четыре года назад — его не перевели в район Раананы.

Во время объездов полей Раананы Кохену довелось побывать в арабской деревне Тира, где ему приглянулась одна арабская девушка. Вскоре он женился на ней. Хотя мы народ просвещенный и свободный от предрассудков, заметил мой собеседник, нельзя было просто воспринять брак сторожа-еврея с арабской девушкой. Злые языки оклеветали Кохена. Пошел слух, будто он вовсе и не Кохен. Более того, что он вовсе не еврей, а черкес, который назвал себя Кохеном, чтобы ввести в заблуждение людей. Никто не смог этого доказать, но тот факт, что из всех женщин нашей страны он нашел возможным выбрать себе в жены арабскую девушку, уже послужил убедительным доводом, что у него не все благополучно.

И вот работа Шимона Кохена вдруг перестала удовлетворять жителей Раананы и «Союз охранников». Его стал подозревать в воровстве. Эти обвинения никем не были доказаны, но никем и не оспаривались, за исключением самого Кохена. Однако этого было достаточно, чтобы его снять с работы.

С тех пор прошло четыре года. И все время Кохен стучался в двери городского совета Раананы и «Союза охранников». Он умолял, чтобы его вернули на прежнюю работу, но все оставались глухи к его просьбам.

Некоторе время тому назад, — рассказывал мне Дроян, — когда я был в Кефар-Саббе, я встретился с председателем раананского совета и обсуждал с ним вопрос об охране в этой местности. И вот в кабинет вошел Кохен и снова попросил нас, чтобы мы поручили ему охрану местности. Он не просил — это не то слово, — он умолял, утверждая, что ему нечем кормить своих детей.

Я ему ответил, — продолжал Дроян, — что ему нельзя поручить охрану, так как жители Раананы подозревают его в воровстве. Нельзя же заставить их взять сторожем человека, которому они не доверяют. Я знаком с Кохеном много лет и должен тебе сказать, что все время мы гордились им, считали его образцовым служащим. То же самое я говорил и председателю совета, но что делать, если теперь Кохена считают вором?

Тут Кохен не вытерпел:

«Если я ворую, то почему меня не передают полиции? И как вы можете утверждать, что не даете мне работу потому, что подозреваете меня в воровстве, когда именно тот сторож, которого вы взяли вместо меня, — известный вор-рецидивист, сидевший не раз в тюрьме за кражи?»

В ту минуту, когда Кохен это сказал, дверь приоткрылась и вошел сторож, о котором только что шла речь.

«Вот! — воскликнул Кохен. — Вот он сам! Спросите у него, правда это или нет.»

«Да, я был вором, — ответил вошедший, — и крупным вором. Я взломал сто восемьдесят квартир! У меня была такая отмычка, что всякую дверь открывала. Да вы можете справиться в полиции. Они все меня знают. Не было такой квартиры, в которую я не смог бы забраться. И это еще не все. Я и развратничал и другие номера выкидывал. Ну и что? Во время последних выборов я заявил в МАПАЙ: „Довольно, если вы сделаете меня охранником, я больше не стану воровать. Никогда!“

„Вот видите!“ — крикнул Кохен.

Убедившись, что Кохен прав, я рассказал тогда историю, которую помню еще со времен турок. Это рассказ о старом арабе, который что-то украл. Его поймали и дали ему „флакс“. А „флакс“ — это удары по пяткам, вызывающие сильную боль. Араб лежал на земле, полицейские били его, а сержант громко считал удары. Но, любопытно, араб после каждого полученного удара кричал: „Ой, спина моя, ой, спина!“

Удивленный сержант спросил его: „Почему ты кричишь: „Ой, спина моя!“, когда тебя бьют по ногам?“ Тебе следовало бы кричать: „Ой, ноги мои!“»

Но араб ответил: «Спина-то как раз у меня и больная, а будь она здоровая, вы не посмели бы бить меня по ногам».

Я рассказал эту историю с надеждой, что Кохен извлечет из нее мораль: у кого сильная спина, того нельзя бить по ногам. Но Кохен ничего не захотел понять. Как только я умолк, он поднялся и, крикнув: «Вы еще обо мне услышите!», вышел из кабинета.

Спустя полчаса он вернулся с тремя детьми. Усадив их за стол, он сказал:

«Если вы мне не даете работу, чтобы я мог прокормить детей, возьмите их себе и кормите сами». — И сразу ушел.

Потом его долго искали, а теперь в Кефар-Саббе против него возбуждено судебное дело за то, что он бросил детей. И судья пригласил меня дать по этому делу свидетельское показание.

Эту историю Дроян рассказал мне по дороге, когда мы ехали в его легковой машине. Когда Дроян направился в суд, я последовал за ним, чтобы посмотреть, чем кончится дело.

В коридоре, прилегающем к залу заседаний, возле полицейского на скамье сидел Кохен. Это был красивый худощавый мужчина с легкой сединой на висках. Он был одет в поношенный китель и выцветшие брюки цвета хаки. Увидев Дрояна, он встал и сказал ему:

— Вот видишь, Дроян? Если б ты мне дал работу, не вышла бы вся эта история. Ведь не мог же я смотреть, как мои дети погибают от голода.

— Но я тебе уже говорил, — ответил Дроян, — что работу охранника я не могу тебе дать. Если все говорят, что ты вор, этого нельзя делать. Посиди спокойно несколько лет, и, если о тебе ничего дурного говорить не будут, может быть, мы что-нибудь для тебя сделаем.

— Но что мне теперь делать?

— Ты можешь, например, купить лошадь и повозку, продавать фалафел или что-нибудь другое.

Когда Кохен услышал эти слова, он страшно побледнел. Я знал, что происходило в душе у Кохена, этого отважного стража. Ведь это он когда-то мчался на лихом коне по полям с винтовкой за спиной, опоясанный патронными лентами, а вслед за ним стлалась в беге его огромная овчарка. И такому человеку предлагают продавать фалафел? Таскать овощи на базар?! Это ведь все равно что предложить Наполеону открыть продовольственную лавку!

Между тем в зал заседаний вызвали Дрояна. Я вошел вслед за ним. Зал был переполнен. В это время разбиралось другое дело, и мы с трудом нашли для себя место на задней скамейке.

Но вот судья — доктор Бухвит — вызвал Дрояна, пригласил его занять место свидетеля и рассказать подробнейшим образом, что ему известно о Шимоне Кохене и в особенности восстановить подробно тот разговор, который имел место в кабинете председателя совета Раананы. Когда Дроян закончил свои показания, судья его спросил, предложил ли он в тот раз Кохену отдать своих детей в приют, если ему нечем их кормить?

Дроян ответил, что он ничего подобного не предлагал. Судья, видимо, ждал этот ответ, он прикрикнул на Кохена и начал свою нравоучительную речь так громко, что дверные косяки задрожали.

— Ты видишь, Кохен, какой ты лгун? С той минуты, как ты мне это сказал, я знал, что ты лжешь, но я хотел, чтобы это подтвердил и свидетель. Теперь я доказал тебе, что ты лгун и лентяй. Ты ведь знал, что тебе работу в охране не дадут. Так почему ты не пошел на другую работу? Этот свидетель дал тебе хороший совет, а ты его не послушал. Ты хотел работу в охране, а когда тебе сказали, что это невозможно, ты бросил детей на произвол судьбы и еще посмел лгать в суде! Поэтому я выношу такое решение: посадить тебя в тюрьму на шесть месяцев. Два месяца ты отсидишь сразу, а четыре месяца получишь условно, и если в течение двух лет ты еще раз оставишь детей, то будешь заключен в тюрьму еще на четыре месяца!

На этом речь закончилась, и судья приказал полицейскому вывести обвиняемого в коридор.

Мы тоже вышли в коридор, Дроян хотел было что-то сказать Кохену, но тот так и кипел от негодования.

— Я им еще покажу, где раки зимуют, — выдавил он из себя. — Теперь я из тюрьмы уже не выйду. Если они меня выпустят, я снова туда попаду. Я не могу оставаться на воле, когда у моих детей нет куска хлеба!

Мы видели, что нам здесь делать нечего, и пошли к машине Дрояна, чтобы ехать на выставку. Но когда мы сели в машину, нам стало не по себе. Что-то внутри нас восстало против жестокой несправедливости, свидетелями которой мы стали. Я был взбешен и сказал Дрояну, что необходимо достать для Кохена адвоката, который подал бы жалобу на это судебное решение. Ведь ясно же всякому, что, если б у него был адвокат, дело приняло бы другой оборот.

— Давай вернемся, — сказал я Дрояну. — Я хочу спросить Кохена, согласен ли он, чтобы я ему нанял адвоката, который от его имени подал бы кассацию.

Мы вышли из машины и вернулись в полицейский участок. Кохен сидел в коридоре возле охранявшего его полицейского, в той же позе, в которой мы оставили его пять минут назад. Лицо его будто окаменело, глаза уставились в окно, в какую-то невидимую точку.

Я подошел к нему и потянул его за рукав. Кохен повернул лицо ко мне, но глазами он еще как бы упирался в ту невидимую точку.

— Меня зовут Цаббар, — сказал я ему. — Я случайно присутствовал на суде и хочу спросить, согласитесь ли вы, если я найму вам адвоката для подачи кассационной жалобы.

Глаза Кохена продолжали неотрывно смотреть в окно на небо, где сидит бог и управляет весами правосудия. Наконец он мне ответил:

— Нет, мне не нужен адвокат.

Вот и все. Рассказ закончен, хотя он и не имеет конца. Я знаю, что найдутся люди, которые будут удивляться, читая этот рассказ, так как в нем они найдут самих себя. И Дроян будет удивляться. Наверно, он скажет: «Мне не понять этого Цаббара. Я взял его с собой на выставку, кружил с ним по улицам Кефар-Саббы, потратил на него весь день, а он о чем пишет? О суде Кохена?»

Но об этом уже написано в Пятикнижии, где сказано об одном человеке, который отправился искать ослиц, а нашел чудищ.