Договоренность была такая: я встречался с Надей у метро Университет, мы вместе шли в находившуюся неподалеку кафе-закусочную, занимали там столик и начинали ужинать. Ханс должен был прийти в кафе минут на десять позже, как бы случайно нас там обнаружить и подсесть к нам.

По дороге Надя спросила:

— Скажи честно, ты заплатишь Хансу за услугу?

— Нет. Он поможет бескорыстно.

— Зачем это ему?

— Я же тебе уже говорил: ему приятно помочь. И нетрудно. Он хороший парень.

— Не понимаю: ввязываться просто так в брачную волынку? Что здесь может быть приятного?

— Не волынка приятна, помочь — приятно. Он идеалист. Не ломай голову — таких ребят, как Ханс, на свете много. Он считает несправедливым, что в одних странах люди имеют все, а в других — только проблемы.

— Он коммунист?

— По-моему, нет. Расслабься. Жизнь ведь и правда несправедлива. Считай, что Ханс тебе должен и хочет свой долг вернуть.

Надя хмыкнула — она не верила в идеализм.

— Можно тебя переключить на другое? — спросил я ее.

— Даже нужно, — сказала она с деланным вздохом.

— Мне кажется разумным сделать фотокопию «Откровения огня», прежде чем везти его через границу. Что бы впредь с книгой ни случилось, ее текст останется в сохранности.

— У кого — «останется»? — резко спросила Надя, словно уличала меня в дурных намерениях.

— У меня. Или ты мне уже не доверяешь?

— Я никому не доверяю! — раздраженно отвечала она. — И подожди ты с перевозкой книги, пожалуйста. Я сейчас об этом думать не могу, потом…

Мы появились в кафе около семи, за час до закрытия. Как и следовало ожидать, оно было полупустым. Полупустыми были и полки на раздаче. Я все же кое-что для себя нашел, а Надя взяла только кофе с молоком.

— Ты уже ела? — спросил я ее.

— Нет. Мне не хочется. Черт, курить-то здесь нельзя.

Мы сели за столик напротив входа. Я приступил к ужину.

— Как выглядит Ханс? — спросила Надя. Я удивился ее вопросу. — Ну и что, что ты его уже описывал. Я ничего уже не помню, скажи еще раз.

Так бесцеремонно она себя прежде не вела. Что ж, я мог понять: нервы, разочарования, неуверенность в себе, риск.

— Метр девяносто, блондин, большие серые глаза… — начал я.

— Навыкате? — перебила она меня.

Глаза у Ханса и правда были навыкате.

— Большой рот, губошлепый, можно сказать. Стрижка-бобрик, — дополнила Надя.

Это был портрет Ханса.

— Значит, я и правда видела его вчера в обед в университетской столовой, — сообщила она. — Я заходила к тебе в общежитие, но тебя не было. Пошла в столовую и увидела каланчу в свитере, похожем на твой. У тебя есть такой сине-зеленый свитер с молнией у ворота, вот и у него такой же. Между прочим, Ханс мне понравился, — сообщила Надя, пристально глядя на меня.

Вот уж не подумал бы, слыша, как она описывала его внешность. Тут мы увидели Ханса.

Он вошел в кафе и остановился в дверях. Я помахал ему рукой. Ханс тряхнул в ответ головой и направился к нам. Я взглянул на Надю и поразился перемене: она теперь сияла — ни растерянности, ни усталости. Ханс подал ей руку и представился.

— А я вас вчера видела, — приподнято сообщила она ему, когда он устроился за нашим столиком. — Я так и подумала, что это вы. И вы, по-моему, обратили на меня внимание.

Ханс бросил на меня беспомощный взгляд. Я ничего не сказал. Комедия, которую Надя зачем-то стала ломать, была и для меня неожиданностью. Мы собрались, чтобы втроем коротко, по-деловому обговорить условия Ханса и план общих действий.

— Вы курите? — спросила Надя Ханса.

Он не курил.

— И никогда не курили?

— Никогда.

— Ах, как же мне тогда вам объяснить, как я сейчас мучаюсь. Здесь нельзя курить. Можете представить, что значит для курильщика в такой момент, как сейчас, не иметь возможности затянуться?

Она вела свою игру грубо, не обращая на меня внимания.

— Да, я понимаю ваше положение, — простодушно подтвердил Ханс.

— Правда? Ловлю вас на слове. Я знаю, что вы еще должны ужинать. Я, между прочим, тоже. Давайте перейдем в ресторан, где можно курить. Здесь есть один поблизости. И он очень даже ничего.

Ханс растерянно взглянул на мою тарелку.

— Берт, я думаю, ты не против, если мы тебя здесь оставим? — спросила Надя. — Ты ведь все равно собирался уходить.

Такого я Наде не говорил. От ее наглости я на мгновение потерял дар речи. Этого мгновения ей было достаточно, чтобы встать и протянуть руку Хансу. Совершенно дезориентированный, он тоже поднялся со стула.

— Подожди-подожди, — остановил я Надю. — Кое-что нам надо обсудить втроем.

Ханс освободил свою руку из Надиной.

— Надо? Кому? — Надя посмотрела на Ханса с деланным удивлением. — Вам?

Он что-то промямлил.

— Мне, — сказал я.

Надя взяла Ханса под руку и невинно обратилась ко мне:

— Тогда, может быть, в другой раз? Мне бы хотелось сначала все обсудить с Хансом вдвоем. Вы не против? — спросила она его.

И я на месте Ханса не нашелся бы, как возразить. Они ушли.

До моего отъезда оставалась почти неделя. Найти другой день для разговора втроем большой проблемы не представляло. Я рассчитывал, что Надя после ужина с Хансом сразу же позвонит или зайдет, но она пропала. Мне по-прежнему были неизвестны ни ее домашний телефон, ни адрес. Я зашел к Хансу в надежде, что ему она свои координаты дала, — но нет, и он был в том же положении.

— Надя боится, что ее телефон прослушивается, и потому не хочет, чтобы я ей звонил. У меня сильный акцент, — объяснил Ханс. Он повторял Надины слова, не задумываясь, можно им верить или нет.

— Как вы тогда поддерживаете связь?

— Надя сказала, что сама позвонит мне.

— У вас уже был контакт после первой встречи?

— Пока нет.

Что ж, удивляться не приходилось.

— Мы, кстати, тогда, в ресторане, обо всем договорились, — сообщил Ханс и стал выравнивать ладонью стопку книг на столе.

«Господи, да она его охмурила», — подумал я, следя за ним. Можно было догадаться, что рестораном их знакомство не ограничилось.

— И о брачном контракте вы договорились? И о порядке развода?

— Да-да, обо всем.

— А как насчет пользования комнатой в твоей квартире? Ты, я помню, хотел обговорить это дело при свидетеле.

— Она согласна на все мои условия, никаких проблем, — поспешно подтвердил он и это.

— И на «пособие» от меня согласна? — поинтересовался я. — Я ей об этом еще ничего не говорил.

Ханс порозовел.

— Я теперь думаю, что в твоей финансовой поддержке необходимости нет. Расходы предстоят не такие уж большие, я могу взять их на себя.

— Есть ли в таком случае необходимость что-то обговаривать втроем? — спросил я во избежание недоразумений. Как и следовало ожидать, такая необходимость отпала. Я мог устраниться от этого дела. Однако оставалось еще другое: снятие копии с «Откровения». Нужно было во что бы то ни стало убедить Надю пойти на это. В тот же день я поехал в 1-ю Градскую больницу. Там мне сказали, что Надя уволилась.

За несколько дней до отъезда я принимал гостя: Гальчикова из Московской патриархии. Он пришел «попрощаться и вручить мне сувенир на память о нашем знакомстве» — так он назвал мне цель своего визита по телефону. Войдя ко мне в комнату, Гальчиков первым делом попросил поставить музыку. Радио, проигрыватель или магнитофон были средствами против прослушивания, которому, по всеобщему убеждению, подвергалось все общежитие. Я завел первую попавшуюся пластинку.

Сувениром оказался альбом Троице-Сергиевой лавры в Загорске, где находится Духовная академия. Я поблагодарил Гальчикова за подарок и предложил ему коньяку. Он не отказался. Мы чокнулись.

— Давайте выпьем за «Откровение огня»! — предложил он. — Оно свело нас друг с другом.

Мы выпили, как полагалось, до дна и поставили наши пустые рюмки на стол, после чего мой гость попросил:

— Налейте сразу по новой. У меня есть еще один тост. — На его щеках появился румянец, энтузиазма в глазах поприбавилось. — Я хочу сейчас выпить за вас, — объявил он. — Вы хороший человек. Но я думаю, что вы глубоко одинокий человек. Это оттого, что вы полагаетесь во всем на себя. Вы думаете, что все в вашей жизни зависит только от вас. Такой образ мыслей приводит к беспросветному одиночеству. Я знаю, что говорю. Я сам через это прошел.

— «Кажется все, в том числе — одиночество», — сказал я. Он посмотрел на меня озадаченно.

— Вы что-то цитируете?

— Да нет, я сказал это просто так.

Мы опять опустошили рюмки, и мой гость спросил как бы между прочим:

— Есть ли какие-нибудь новости об «Откровении огня»?

Лгать ему мне было проще, чем Глебову, но все-таки…

— Вы ставите меня в трудное положение, — сказал я. — Я не могу ответить ни «да», ни «нет». Дело в том, что я связан обещанием пока ни с кем не говорить об «Откровении».

Глаза у Гальчикова вспыхнули как лампочки.

— Скажите только, сдвиг значительный?

— Я не могу вам сказать даже это.

— Усвоил! — воскликнул Гальчиков радостно. — Вы это дело не оставляйте! И не давайте водить себя за нос! Наши учреждения это могут.

— Я это знаю.

— Вы вряд ли знаете, как они могут водить людей за нос.

Он приблизился ко мне и прошептал:

— Не отступайтесь от «Откровения». Это и правда очень своеобразная рукопись. — С этими словами Гальчиков подвинул ко мне свою рюмку. — Вы и в свой «наперсток» налейте, — потребовал он.

Опустошив рюмку, мой гость приложил ладонь ко рту, опустил глаза и ушел на несколько мгновений в себя.

— Хорошо зажгло, — сообщил он наконец удовлетворенно. Я это и сам видел: покраснели не только его щеки, но и глаза. Гальчиков кивнул на бутылку с остатком коньяка. — Тоже ведь огонь. Дети ли, взрослые — все любят поиграть с огнем, кто с каким.

Он посмотрел на меня проникновенно и произнес с ударением:

— «Откровение огня». С каким огнем играли кенергийцы? Синод дважды отправлял в Благовещенский монастырь запрос по поводу «Откровения», в 1873 году и в январе 1917 года. Последний был реакцией на известную вам заметку в «Историческом вестнике» 1916 года — на нее тогда обратили внимание самого митрополита. Этот запрос остался без ответа: через месяц в России произошла Февральская революция, потом — Октябрьская, и монастырей не стало. Иными словами, мы не располагаем подтверждением из Благовещенской обители, что сообщение в «Историческом вестнике» отражает действительность. Однако мы знаем доподлинно, что рукопись была там в 70-х годах прошлого века, во времена игумена Арсения — это он, кстати, положил начало прославившейся потом монастырской библиотеке. Отцу Арсению и был направлен первый запрос Синода. Вопрос об «Откровении огня» возник в связи с жалобой на игумена. Ее написал некий иеромонах Киприан из Москвы. Один из его духовных чад, семинарист, покаялся ему в непозволительной охоте за «книгой тайн». Он занялся этим делом не для себя, а для своего дяди — им же был не кто иной, как отец Арсений. Игумен Арсений узнал, что «Откровение огня» находится в Москве, в руках одной девицы, и послал к ней своего племянника, с тем чтобы тот выманил у нее эту книгу любой ценой. Я не буду вам называть все подробности, скажу только, что дело было грязным. Я ознакомился с жалобой Киприана лично и выписал из нее то, что касалось «Откровения огня». Как вам нравится, например, такое…

Гальчиков достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку, полистал ее и, остановившись на одной из страниц, зачитал:

«Сию книгу сочинил неуч, Священного писания не знающий, слепец, наших грехов не видящий, дерзкий скоморох, над нашими надеждами надсмеивающийся. Называет себя иноком, а страх Господень отвергает. Хоть бы раз признал некудышность своего умишка — какое там! Какой-то белый огонь в себе удумал. Этот гордец и писанину свою назвал „Откровение огня“. Сжечь бы ее надо было настоящим огнем, а игумен Арсений самолично на ту книжонку польстился и вот уже два года ее у себя прячет…»

Убрав записную книжку, мой гость добавил:

— Конец истории туманен. Отец Арсений написал в Синод, что жалоба иеромонаха Киприана — поклеп. За рукописью из Захарьиной пустыни он никогда не охотился. Книга действительно попала к нему несколько лет назад, но произошло это по чистой случайности, к чему его московский племянник не имел никакого отношения. Зачем тому потребовалось так кощунственно клеветать на родного дядю — для него загадка. А что касается «Откровения огня», то он тоже счел эту книгу вздорным бредом и сам поступил так, как предлагал сделать его обвинитель: сжег ее. Позже появились основания усомниться в чистосердечности отца Арсения, но тогда, в 1873 году, его ответ показался Синоду убедительным. Больше сорока лет после этого инцидента об «Откровении огня» не было произнесено ни звука. И вот наступил 1916 год. Благовещенский монастырь возглавил отец Евгений, последний его игумен, стремившийся прослыть просвещенным клобучником. Наезды столичных профессоров ему льстили. Он хвалился перед ними редкими книгами, и весть о тайной кенергийской рукописи дошла до Московского и Петербургского университетов, а оттуда проникла в «Исторический вестник». И снова встал вопрос об «Откровении огня». В университетских кругах возникли всякие спекуляции. Наши гуманитарии всегда чувствовали себя сиротами без бенедиктинцев и доминиканцев. Вот и ухватились: кенергийцы! И назвали этих кенергийцев «орденом». В действительности же можно говорить только о том, что в Захарьиной пустыни была написана книга мистического характера под названием «Откровение огня».

— То есть «бесполезная книга», — заметил я.

— Кто это сказал?

— Вы.

Гальчиков задумался.

— Так это я сказал от себя. — Он хмыкнул и пояснил: — Я плохой дипломат. Говорю и сам же забываю. Да и дипломатия здесь, в сущности, ни к чему. Какой тут секрет, что «Откровение огня» интересует и нашу Духовную академию, и… Ну не буду заходить далеко в своей откровенности, да и вам это тоже ни к чему. Вы только не думайте, что я перед вами кручу-верчу. Я с вами по-честному.

Он со стуком поставил свою пустую рюмку рядом с моей, тоже пустой. Я наполнил их, и мы опять выпили.

— Я сам такие книги и правда считаю бесполезными. Все, что мне надо, я нашел в Священном писании и больше ничего не ищу. Мне так называемые «тиски церкви» не мешают — даже наоборот. Видели, как взлетают птицы? Они сначала сожмутся, а потом раз — и оторвались! Мы так не можем. Вот чтобы наш дух смог взлететь, церковь и сжимает нас. Церковное послушание дало мне то, что не даст никакая личная свобода. Но бывают другие случаи. Среди новообращенных сейчас стало много интеллигентов. Так вот им-то в православии и не хватает дополнительных «откровений». Благая Весть ведь проста. Эта простота их пугает. Многие из наших неохристиан теперь копаются в духовно-философской литературе начала века, увлекаются Булгаковым, Бердяевым, Флоренским. Я сам через это прошел — к счастью, быстро. И потому знаю, что говорю: самое страшное для раздутого «я» — это простота. Вы не думаете?

— Я думаю, что Благая Весть не проста.

— А она — проста, — заверил он меня с безмятежной твердостью человека, знающего абсолютную истину. — Меня это даже тронуло.

— И еще я думаю, что церковь не получит кенергийское «Откровение» обратно, — добавил я.

— Вы имеете в виду оригинал? — уточнил Гальчиков. И сказал с нажимом: — Что касается оригинала «Откровения огня», то он, естественно, должен храниться в АКИПе.

Иными словами, его начальство вполне удовлетворила бы копия кенергийской книги, — так я это понял. «А что, если такой вариант устроит и Надю?» — мелькнула у меня мысль. Дать мне сфотографировать «Откровение огня» ей почему-то не хочется. Может быть, она согласится оставить копию рукописи в библиотеке Духовной академии?

Мы с Гальчиковым стали прощаться.

— Давайте и дальше поддерживать контакт друг с другом, — предложил мой гость. Я вручил ему свою визитную карточку и спросил:

— Как ваша дочь Анюта?

— Все фокусничает, — сказал он любовно.

Я увидел Ханса еще раз перед самым отъездом. Он пришел ко мне в субботу вечером с парой писем, которые я должен был захватить с собой в Голландию. Надя так и не дала о себе знать — ни мне, ни ему.

— Может быть, с ней что-то случилось? — спросил меня Ханс. — Я не думаю, что Надя вдруг решила разорвать наш контакт. Мы переговорили обо всем, проблем нет. Кроме, пожалуй, одного небольшого разногласия: Надя хочет, чтобы рукопись вывез я. Я сказал ей, что это слишком рискованно и лучше придумать что-нибудь другое. Может быть, это ее разочаровало? Рукопись для нее, в конце концов, самое главное. Как ты думаешь?

Ханс стал выглядеть моложе своих лет: Я успокоил его. Надя появится. А что касается вывоза «Откровения огня», то здесь мог помочь один мой знакомый, Вим Харрисон, который работал в голландском посольстве. Он часто ездил из Москвы в Гаагу и мог провезти через границу кенергийскую рукопись. Я уже разговаривал с Вимом на эту тему. Надя об этом пока ничего не знала. Я дал Хансу телефон Харрисона, сказал, что надо сделать, и попросил:

— Убеди Надю снять копию с «Откровения» и оставить ее дома или у друзей.

О других вариантах больше думать не приходилось.

— Да-да, конечно, — пообещал Ханс.

Я улетал в воскресенье утром. Шанс, что моя компаньонша еще удивит меня своим появлением в аэропорту, был минимальный, но он все же был — она любила удивлять. Надя не объявилась и в Шереметьеве. Я не понимал ее поведения, но был уверен, что с ней все в порядке и рано или поздно она даст о себе знать. Оснований для такой уверенности у меня не было, тем не менее я не сомневался, что увижу Надю в Амстердаме.

НАТАЛЬЯ

Вещи были собраны. Что теперь? Наташа находилась дома одна. Она оглядела комнату, которую делила с Ириной, такую же пасмурную, как вечер за окном. Вспомнила: надо еще убрать все с полок в шкаф. Двигаться не хотелось. «Успеется. Выпью сначала чаю». Но идти на кухню и кипятить воду тоже не хотелось. Наташа вылила остаток из заварного чайника и стала пить чай неразбавленным и холодным.

— Что меня гложет? — спросила она в пустоту.

Завтра ее группа выезжала в Курскую губернию, старшая — она. Может, глодала неуверенность в себе? Наташа представила себя идущей по проселку между Ириной и Сергеем и отметила, что щемящее чувство от этой картинки сильнее не стало. Может быть, ее глодала неуверенность в этой затее? Нет, только не это. Задумано великое дело — поход социалистов в народ, — и участвовать в нем — настоящее счастье.

— Да, я счастлива освободиться от мыслей о себе и жить для России! — выкрикнула Наташа, но легче не стало.

Дронов сказал, что этим летом тысячи студентов и молодых рабочих отправятся в деревни и будут готовить крестьян к революции. Все участники дроновского кружка вызвались участвовать в походе. Дронов считал, что работать втроем — самое лучшее, и было решено разойтись по разным губерниям группами-тройками. Каждый кружковец должен был привлечь к делу двух знакомых и возглавить свою тройку. Наташа отправлялась под Курск с Ириной и ее новым ухажером Сергеем.

«Может быть, меня пугает ответственность?» — спросила себя Наташа и сразу же поняла: опять не то. Взять ответственность на себя ей как раз хотелось. Нет, в себе она нисколько не сомневалась. Если в ком Наташа и не была уверена, так это в Сергее. Она уже давно жалела, что согласилась на него. Теперешний кавалер Ирины вызвал у Наташи неприязнь в первый же день знакомства. Закрытый тип. И взгляд холодный. Ко всему прочему — семинарист. Семинаристов Наташа недолюбливала: догматики в своих семинариях, догматики в революции. В сущности, она никогда бы не согласилась на Сергея, если бы не соображения конспирации. Его участие в походе было для конспирации плюсом. Сергей и Ирина будут выдавать себя за мужа и жену, она сама станет сестрой и свояченицей. Кустарь-ремесленник с женой и свояченицей, задумавший основать дело, крестьян не насторожит. Все трое выучились красильному делу.

Наташа заметила, что ком у нее в горле стал тяжелее, когда она задумалась о конспирации. «Уж не страх ли ареста это у меня?» — озадачилась она. Она представила, что конспирация подвела и деревенский староста с прихвостнями связывают их всех троих и везут на телеге в уездную жандармерию. Дальше — суд, потом тюрьма, несколько лет одиночки. Представив себя в темной клетке без книг, без разговоров, без дела, Наташа вскочила со стула и прошла к окну. «Лучше виселица, чем такая пустота!» Она посмотрела вниз и сказала себе: «Так вот я чего боюсь — пустоты!»

Во дворе никого не было. Наташа скользнула взглядом по деревьям и отвернулась от них. «А почему я ее боюсь? Да и не может быть полной пустоты даже в одиночке. Мои мысли, мои знания, мои воспоминания — все это всегда со мной! Разве я пустая?..»

Раздался стук в дверь. Это был Сергей — нежданно-негаданно.

— А Ирины нет, — объявила Наташа ему на пороге.

— Я ее немного подожду. Ты не будешь возражать?

И, не дожидаясь приглашения, Сергей прошел в комнату. Он увидел на столе чайник и сказал:

— Чаю бы я тоже выпил.

— Чаю больше нет, — объявила Наташа.

— Тогда я пойду его поставлю.

Наташа проводила Сергея взглядом до двери и остановила вопросом:

— А ты разве не знал, что Ирина сегодня будет у Дронова?

Сергей хлопнул себя по лбу.

— Забыл. Ты сказала — и вспомнил.

Семинарист вышел из комнаты, а Наташа села за стол и подумала: «А актер он плохой. Что ему надо?»

Когда пили чай, Сергей посмотрел на полку над Наташиной кроватью и спросил:

— Эти книги — все твои?

— Да.

— Своеобразная библиотечка.

— О чем мы, собственно, говорим? — раздраженно спросила Наташа.

— Обо всем.

— Терпеть не могу пустых разговоров.

— А еще чего?

— И еще много всего.

— Много всего, включая меня.

Наташа посмотрела не него недобро, в упор и сказала:

— Мы идем дело делать. Давай тогда и разговоры вести о деле.

— Ладно. Вопрос по делу: за что ты меня так не любишь?

Наташа с шумом вздохнула и отодвинула от себя стакан.

— Ненависть, как и любовь, мешает делу. Я тебе всего-то и предлагаю разобраться в отношениях в интересах дела, — спокойно продолжал Сергей. — Скажи прямо. В своем духе.

— Хорошо, я скажу. Я тебе не верю. У тебя на уме не революционная работа, а что-то еще.

— Ты имеешь в виду — сейчас?

— Я имею в виду — всегда.

— Я могу тебе сказать, что у меня на уме сейчас. Подготовка к отъезду. Я только что был на другом конце Москвы, в Никольской церкви в Хамовниках. У меня там знакомый дьячок. Я отвез ему на хранение кое-что из своих вещей: письма, документы, бумаги. Все может случиться. Если придут с обыском, ничего важного не заберут. Я могу и твои вещи туда отвезти, хочешь?

Наташин взгляд, все еще оставаясь на Сергее, опрокинулся. Подумав, она ответила:

— Мне нечего прятать. Что мне надо — это спокойно собраться.

Сергей поднялся. Похоже, что он был разочарован. Попрощавшись до завтра, семинарист оставил Наташу одну.

«Напрасно я отказалась от Никольской церкви», — пожалела Наташа. Среди ее вещей была одна, которую стоило бы поберечь. «А! — отмахнулась она от беспокойной мысли. — Будь что будет! „Откровение огня“ — это прошлое. Во всех смыслах — прошлое. Теперь для меня главное совсем другое».

Группа нашла себе пристанище в селе Нахабине Курской Губернии. На его окраине стояла пустой бывшая школа. Там и обосновались Наташа, Ирина и Сергей с разрешения нахабинского помещика Куликова, дед которого первым в уезде занялся образованием крестьян. Прогрессивный Куликов-внук, успевший построить в Нахабине новую школу, симпатизировал социалистическим идеям. Ему понравилось, что энергичные, толковые красильщики хотели не только основать дело, но и научить крестьян «экономической грамоте». Помещик посоветовал им как можно меньше афишировать их «экономический кружок» во избежание неприятностей со стороны уездных властей, которые относились подозрительно ко всякой просветительной работе среди крестьян. Наташа пообещала Куликову, что они будут проводить занятия под видом вечеринок.

Лучших условий для работы было не придумать, и ячейка смогла открыть свой кружок уже через неделю после приезда в Нахабино. Для занятий приспособили бывшую классную — большую комнату, где раньше размещалось по тридцать-сорок детей. Теперь здесь собирались каждый вечер шесть-восемь мужиков, большинство — молодые, грамотные, с намерением развернуться. Чаепитие перед углублением в учебный материал было идеальной возможностью завести разговор о жизни.

Некоторое время спустя после начала занятий с крестьянами Наташа, Ирина и Сергей сидели у себя и обсуждали: хорошо ли это, что большинство кружковцев мечтают просто-напросто разбогатеть. Через открытое окно классной раздались громкие бабьи голоса. Ирина выглянула на улицу и сообщила:

— Пять баб. Среди них, по-моему, Катерина, жена Дениса Поелова. Уж не к нам ли?

— С чего бы? — недоуменно воскликнула Наташа.

— К нам, — объявила Ирина. — То ли друг с другом ругаются, то ли нас ругают.

— С чего это им нас-то ругать? — снова удивилась Наташа.

Дверь открылась, и первой вошла неизвестная им полнотелая баба в грязном сарафане, за ней — другие. Среди них и правда была Катерина Поелова — единственная, кто выглядел смущенной. Предводительница в сарафане сказала Сергею:

— Слышь, мужик, выйди — у нас с твоими бабами свой разговор.

— Какой еще разговор? — спросил Сергей.

— Выйди по-хорошему, а то вышибем. Нас тут много, а ты один.

— Оставь нас, свояк, дай нам поговорить, — сказала повелительно Наташа.

Сергей усмехнулся и послушался.

Как только он переступил порог, баба в сарафане закрыла дверь на засов. Наташа с деланным спокойствием обратилась к жене их первого кружковца, кузнеца Поелова:

— Вы чего, Катерина?

— Дивишься, что бабы пришли? К мужикам все небось привыкла, — отвечала вместо Катерины предводительница. — Мы вам, задрыгам, сейчас покажем, как мужиков от семей отбивать!

Прокричав угрозу, она тут же кинулась к Наташе и схватила ее за волосы. К бабе в сарафане присоединились две другие, остальные наскочили на Ирину. Крестьянки били девушек, царапали, плевали им в лицо. Теперь и Катерина рассвирепела, как все. Кричащая, визжащая куча мала барахталась в классной несколько минут, потом рассеялась. Наташа и Ирина остались на полу одни. Там и нашел их Сергей, когда вернулся в избу.

Он опустился на корточки возле Ирины и перевернул ее.

— Господи! — вырвалось у него, когда он увидел ее лицо.

Его «жена» разразилась рыданиями. Наташа задвигалась и поднялась на колени. И у нее были синяки под глазами, а щеки расцарапаны.

— Возьми себя в руки, — сказала она Ирине. — Это борьба, ты знала.

— Борьба — кого с кем? — вскричала Ирина.

— Старого с новым! — ответила Наташа.

Ирина делано рассмеялась. Сергей отвел от девушек взгляд, поджав дрогнувшие губы.

— Мы сами виноваты! — объявила Наташа. — Всю работу направили только на мужиков, бабам же — никакого внимания! Их возмущение мы должны признать справедливым!

Ирина отпрянула от Сергея и забила кулаками по полу.

— Хватит! Хватит! Нас бьют, а мы виноваты?! Что за чушь! И все остальное — такая же чушь! Все! И что народ добрый, и что он всегда прав…

— Ты что, с ума сошла? — вскрикнула Наташа.

— Вон в Покровке на этой неделе один крестьянин другому из зависти амбар поджег…

— Замолчи, я не хочу этого слушать! — перекричала Наташа подругу.

— А почему — «не хочешь»? Потому что сама понимаешь, что мы поверили в чушь?

«Неужели им не больно?» — удивлялся Сергей, державшийся в стороне от перепалки. Наконец повисла зловещая тишина, и Наташа сказала с неестественной отчетливостью:

— Так вот ты какая на самом деле. Вон отсюда! Немедленно!

Сергей вмешался:

— Кончайте сходить с ума!

Наташа не обратила на него внимания.

— Лицемерка! — крикнула она Ирине. — Все твое «служение народу» — лицемерие! Забирай свои вещи и убирайся отсюда! Я не хочу больше с тобой иметь ничего общего.

— Зачем ты гонишь Ирину? — опять вмешался семинарист. — И куда она пойдет в таком виде?

— Я и сама не хочу больше оставаться с этой самодуркой, — заявила Ирина Сергею. — Вместе уйдем, хорошо? Очень прошу, не уговаривай! Я решила. Деньги на поезд есть, что нам еще?

Сергей встал.

— Я пойду к Денису Поелову, договорюсь, чтоб довез до станции.

Ирина вышла из дома вместе с Сергеем и осталась ждать его на улице. Скоро она увидела телегу Поелова, направлявшуюся в ее сторону, и пошла ей навстречу. Здороваясь с Ириной, Денис скорчил гримасу, но ничего не сказал. Сергей, сидевший рядом с ним, соскочил с телеги и помог «жене» забраться на его место. Поцеловав ее три раза в щеки, он проговорил:

— Благополучно доехать!

— А ты?! — опешила Ирина.

— Нельзя в этих обстоятельствах оставлять Наташу одну, — сказал невозмутимо Сергей. — Ты же сама понимаешь.

— Нет! — вскричала Ирина. — Я ничего не понимаю!

Сергей дал Поелову сигнал трогать. Лошадь дернулась с места и пошла. Ирина очумело уставилась на оставшегося на дороге Сергея. Он махал ей рукой.

На следующий день Наташа готовилась к очередной «вечеринке». Глядя перед собой, она говорила, чеканя каждое слово:

— Русский мужик не эгоист, не хищник, он природный социалист… — Здесь Наташа запнулась и посмотрела в лежащий на столе листок с текстом.

— Не каждая девушка отважится, как ты, выступать с разбитым лицом, — заметил наблюдавший за ней с кровати Сергей. Они находились в бывшей учительской, служившей группе общей жилой комнатой.

Наташа усмехнулась.

— Ты по-прежнему недооцениваешь крестьян, — сказала на это Наташа. — Я уверена, что происшедшее не помешает, а наоборот, еще больше сблизит нас с крестьянами. Они почувствуют, что мы ничем не поступимся ради нашего дела. Самоотверженность и преданность — заразительны.

Мужики начали собираться еще до назначенного для «вечеринки» времени. Сергей перебрался в «классную», как только там появились первые гости. Наташа прислушивалась из «учительской» к гулу голосов и гадала, сколько же человек пришло. Сергей заглянул к ней и сообщил:

— Народу собралось полно.

— Сколько? — нетерпеливо спросила Наташа, не придавая значения его озабоченному лицу.

— Уже четырнадцать человек.

— Это в два раза больше, чем в прошлый раз! Ага, я тебе говорила! Они хотят дать понять, на чьей они стороне!

— Здесь, я думаю, другое… — начал Сергей и недоговорил: открылась дверь, и в проеме появился Миша Мочкин, один из постоянных кружковцев.

Он посмотрел на Наташу, сморщился и пропел: «О-го-го!»

— Тебе чего? — одернул его Сергей.

— Да вот заждались. Что ж хозяйка-то не идет? — игриво отвечал Миша.

— Иду, иду! — поднялась с места Наташа.

Ее появление в классной было встречено свистом и шуточками.

— Эй, мужики, кончай зубоскалить! Вы что, за этим пришли? — одернул балагуров Сергей.

— А за чем же? Посмотреть пришли! — сказал кто-то из новых, и все засмеялись.

Наташа стукнула кулаком по столу.

— Я не против, смотрите, — сказала она. — Я, кстати, и не против ваших баб. Пусть, если хотят, приходят в следующий раз, я на них не в обиде. Те пять баб, что на нас набросились, просто темные, они не понимали, что делали…

— Может, они и темные, да и ты больше не белая! — возразили ей из публики. И опять был общий смех.

— Посмеялись и хватит! — крикнула Наташа. — Сейчас переходим к делу. Кто пришел только ради потехи, пожалуйста, уйдите и больше нам не мешайте.

— Миша Мочкин, Денис Поелов, кто там еще? Давайте начинать, — распорядился Сергей.

На занятие остались только трое старых кружковцев.

— Друзья! — обратилась к ним Наташа. — Русский мужик не эгоист…

Сергей ушел из «классной» в «учительскую» и растянулся на кровати. Из-за двери раздавалась речь Наташи. Она произнесла ее от начала до конца, так же вкладывая себя в свое выступление, как если бы делала это перед многочисленной публикой. Когда кружковцы ушли, Наташа вернулась в «учительскую», молча прошла к своей кровати и задернула занавеску. Скрипнули пружины, после чего опять установилась тишина.

— Хочешь чаю? — спросил Сергей.

— Лучше воды.

Когда он передавал Наташе стакан, их руки коснулись друг друга.

— Да тебя лихорадит! — воскликнул Сергей. Он потрогал Наташин лоб и присвистнул. Наташа выпила воду, отдала стакан и легла, повернувшись к стенке. Сергей остался у ее постели.

— Давай спать, — сказала она ему, не поворачиваясь, и натянула одеяло до подбородка.

Сергей не отходил.

— Ты дрожишь. Дать тебе Ирино одеяло?

— Не надо мне ничего Ириного.

— Брось глупости! Тебя лихорадит по-настоящему.

Он сходил за одеялом и укрыл им Наташу. Она не переставала дрожать. Тогда он лег к ней в постель и обнял ее. Она не выразила никакого протеста. Он прижал ее к себе крепче. Тут раздался ее слабый голос:

— Я эту схватку со старым и косным в народном сознании проиграла. Помоги мне добраться до дома.

— Конечно. Если тебе завтра будет лучше, сразу уедем.

— Нет, сейчас.

— Сейчас поздно. На вечерний поезд мы уже не успеем. Возьмем завтра лошадей у Поелова и…

— Пошли прямо сейчас, пешком. Доберемся как раз к утреннему поезду.

— Идти ночью семнадцать верст с лихорадкой? Бог с тобой.

— Я дойду. Я себя знаю.

По дороге Сергей удивлялся, сколько же воли было у Наташи. Она шла размеренно, твердым шагом. Если Сергей ее что-то спрашивал, отвечала коротко, сама же разговоров вообще не заводила — берегла силы. Убедить ее время от времени останавливаться и отдыхать было невозможно. Только когда прошли Овсятино, что было в двух верстах от станции, она согласилась на привал. Здесь произошло то, чего Наташа боялась: она села и размякла.

Только что железная, неутомимая, Наташа вмиг потеряла твердость, словно из нее выпал стержень. Опустившись на землю у обочины, она завалилась на бок и осталась лежать на земле, подогнув колени, маленькая, как ребенок. Сергей достал из мешка куртку, легонько тронул Наташу за плечо:

— Привстань, я подложу под тебя.

Наташа уже спала. Сергей потрогал ее лоб, он по-прежнему горел. Он накрыл ее и пошел искать место поудобнее.

Когда Сергей вернулся к Наташе, он застал ее в той же позе. На его зов она не отозвалась. Семинарист взял ее на руки и перенес в лесок у дороги. Там, под сосной, где уже была готова хвойная подстилка, он уложил Наташу и взялся разводить костер.

Сергей не сразу заметил, что его спутница проснулась. Перевел очередной раз взгляд с огня на нее и увидел, что она на него смотрит.

— Выспалась? — спросил Сергей.

Наташа кивнула.

— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался он.

— Прекрасно.

— Ты феникс. Тогда я тушу костер — и дальше.

— Подожди, — остановила она его.

Он поймал ее острый взгляд.

— Ты что?

Она молчала. Он ей улыбнулся.

— Я что-то не то сказал?

Наташа поколебалась и произнесла:

— История повторяется.

— Какая история.

— Лес, костер, он и она, у нее — разбитое лицо, он — небесное благородство.

— Ты о ком?

— Моя мать любила скитника.

— А он?

— Он ей книгу читал.

— Какую книгу?

— Не важно какую. Она ничего не понимала.

— Духовную книгу?

— Говорю же, не важно. Моя мать была далека от книг, вообще неграмотная. Она слушала не книгу, а того скитника. Его звали Никитой. Она была счастлива, что он читает для нее. Он зажигал костер. Они сидели у огня.

— И все же что это за книга? — опять спросил Сергей.

— Господи, опять лезут в голову те мысли… — произнесла Наташа, думая о своем. Она тряхнула головой и посмотрела на Сергея в упор. — Ты ведь не из-за Ирины пошел с нами, а из-за меня, верно?

Он сощурился и ничего не сказал.

— Я знала это. Меня это не трогало. Ты мне не нравился. Я знала — тебе наплевать на социализм, а для меня он был святое дело…

— Был?! — переспросил Сергей.

— Подожди, не перебивай! Слушай, что я сейчас скажу. Только что мне открылось: весь этот поход по деревням, все, что случилось, — все это вело нас к этому огню, к этому моменту, к этому разговору. Понимаешь?

— Пока нет, — сказал он, не спуская с нее глаз.

Она сникла и стала смотреть в сторону. Он пересел к ней поближе, обнял, повернул рукой ее голову к себе, заглянул в глаза и потребовал:

— Говори дальше.

Ее взгляд остался холодным. Наташа опустила глаза и произнесла:

— Раз ты не понимаешь это с первого слова, тогда это трудно объяснить.

— А ты все же попробуй, — настаивал семинарист.

— Не сейчас. Сейчас нам надо на станцию. А то поезд пропустим.

Наташа убрала руку Сергея со своего плеча, поднялась и стала тушить костер.

У Наташи на квартире они были под вечер.

— Ирина уже забрала вещи, — заметил Сергей.

Он прошел к ставшей теперь свободной койке, сел на нее и стал покачиваться на пружинах, борясь с сонливостью.

— Ложись, — предложила Наташа.

— А ты? Хочешь, я схожу за доктором? — спросил семинарист.

Она подошла к нему, опустилась на корточки, взяла его руки в свои и сказала:

— Я была несправедлива с тобой. Теперь я это вижу.

— Только теперь? — спросил он с вымученной улыбкой.

Наташа поднялась и повторила:

— Ты ложись, отдохни. Остальное — потом.

Семинарист послушался и, растянувшись на матрасе, тут же заснул.

Сергей проснулся среди ночи, оттого что не мог перевернуться на другой бок. У него за спиной, прижавшись к нему, лежала Наташа. Он повернулся к ней. Глаза у Наташи были открыты.

— Не спишь? — удивился он. Она была все еще в платье.

Наташа прильнула к нему всем телом, и он почувствовал ее горячие губы на своих щеках, лбу, веках. Сергей стат целовать ее сам и одновременно расстегивать ее платье.

После того как они отольнули друг от друга и отдышались. Наташа соскочила с постели и побежала к сундуку. Порывшись в нем, она вернулась к кровати с книгой в руках и присела у изголовья на корточках, на губах — многозначительная улыбка.

— Видишь книгу? Она называется «Откровение огня». Это ее читал моей матери скитник Никита. Отец убил его. Его и маму. Когда я пришла в скит их хоронить, я нашла «Откровение» в землянке Никиты. Я пыталась его читать, но дальше одной строки у меня не пошло. Мне такое письмо читать трудно. До сих пор я одолела только первый лист… Ты ведь легко читаешь старые книги?

— Давай попробую. Зажги лампу!

— Завтра, — сказала Наташа.

Она захлопнула книгу, положила ее под кровать и забралась обратно в постель. Прижавшись опять к Сергею, она спросила:

— Мне Ирина сказала, что ты тоже рано остался без матери, это правда?

— Без матери и без отца.

— Кто тебя растил?

— Тетка, сестра матери.

— Это она надоумила тебя поступить в семинарию?

— Нет, на семинарии настоял мой дядя, брат отца.

— А ты сам не хотел в семинарию?

— Нет, я хотел в университет.

— Зачем же ты тогда согласился на семинарию?

— Не хотел отказывать дяде. Я его уважаю больше всех.

— Расскажи мне о нем.

— Он игумен.

— Где его монастырь? Под Москвой?

— Далеко отсюда.

— Где именно?

— Под Тамбовом.

Наташа отпрянула от Сергея, приподнялась и посмотрела на него в упор.

— Какой это монастырь? — спросила она скороговоркой.

— Благовещенский, под Бобровом.

— И ты там, конечно же, бывал! — воскликнула она.

— Пару раз, ребенком, — все так же коротко отвечал Сергей, словно не замечая Наташиной взволнованности.

— И Ирина это знала?

— Кажется, я ей об этом рассказывал. Разве это важно?

— Конечно же это важно! — выкрикнула Наташа. — Это такое поразительное совпадение! Лecнянка всего в пятнадцати-двадцати верстах от Благовещенского монастыря. Такие совпадения не бывают просто так — это знак общей судьбы. Странно, что Ирина мне и слова не сказала, что ты несколько раз бывал поблизости от нас.

— Наверное, она тебе не все говорила.

— Да нет, она мне как раз говорила все!

— Не будем больше об Ирине, хорошо? — сказал Сергей и притянул Наташу к себе.

Проснувшись на следующее утро, Наташа обнаружила, что лежит одна. Она огляделась. Одежды Сергея не было, вообще никаких его вещей не было. «Пошел к булочнику», — решила она, но на душе стало неспокойно. Наташа осталась лежать в постели, дожидаясь Сергея. «Если бы он ушел надолго, то оставил бы записку», — думала она.

Время шло, и лежать ей надоело. Она встала, оделась. «Где он?» — недоумевала Наташа. Этот вопрос тикал у нее в голове, как часы. Она заглянула под кровать и вскрикнула: книги не было.