От метро Измайловская, что находится на окраине Москвы, мы направились в лесопарк, примыкающий к станции. Утро было пасмурным, и по дороге нам попадались только бегуны и собачники. Когда и они перестали встречаться, Сова спросила:

— Что скажете о книге?

— Интересная рукопись.

Она недоуменно повернулась ко мне — наверное, не ожидала такой сдержанности.

— Как вас, кстати, зовут? — спросил я.

— Надя. Вы свое обещание сдержали?

— Конечно. — подтвердил я и спросил прямо: — Почему рукопись у вас?

Она усмехнулась:

— Вы думаете, конечно, что я ее украла.

— Я думаю, что вы ее нашли и не захотели вернуть в АКИП. Об этом узнали. Был скандал. Вас уволили. Правда, мне не ясны две вещи: почему она все еще у вас и что вы хотите от меня?

— Рукопись у меня потому, что теперь она — моя, — заявила Надя с вызовом. — Две вещи вы угадали: я ее нашла, и был скандал. Только одно с другим не связано. Скандал произошел не из-за того, что у меня обнаружилось «Откровение огня». То, что оно у меня, никто не знает — кроме вас.

Досадное признание: если это так, то у меня вряд ли были шансы убедить бывшую библиотекаршу вернуть рукопись в АКИП.

— Вы меня вызвали сюда, чтобы все объяснить. Я слушаю.

— Пообещайте, что это останется между нами.

Я дал честное слово.

— Книга и в самом деле украдена, — начала свой рассказ Надя. — Только украдена она АКИПом. Этот проклятый архив незаконно отобрал ее в 1938 году у одной семьи. Он эту семью погубил. Отец погиб в лагере, дети пропали без вести, спаслась только мать. Не АКИП, а она — законная хозяйка «Откровения огня». Книги не оказалось на месте, когда вы ее заказали, потому что она вернулась к хозяйке.

«Простая женщина, жительница Москвы», — раздалось у меня в голове эхо разговора с Парамахиным.

— Хозяйка «Откровения огня» позавчера умерла, — продолжила Надя. — Я была единственная, кто приходил к ней в больницу, а рукопись была ее единственной ценностью. Так одно соединилось с другим. За день до смерти она сказала мне, где спрятана книга. Теперь «Откровение огня» принадлежит мне — и принадлежит на законном основании, как наследнице. За право владения рукописью я должна была пообещать две вещи… Опять «две вещи»! — Надя рассмеялась. Смех у нее был дребезжащим. — Только что вы говорили о «двух вещах», теперь — я. Вас это не забавляет?

— Забавляет. Какие «две вещи»?

— Что я никогда не передам «Откровение огня» в АКИП и вообще ни в какое другое государственное учреждение. И что я найду способ опубликовать рукопись за границей, поскольку у нас здесь это исключено.

Новое обстоятельство обрадовать меня не могло. Надя посмотрела на меня с укором.

— Вы, наверное, думаете, что я хочу продать вам «Откровение огня». Нет, я этого не хочу. Да и не могу. Рукопись должна быть издана под мою ответственность — так потребовала Аполлония Максимовна.

— Это уже третья вещь. Выходит, вы пообещали не две, а три вещи.

— Вы считаете лучше меня! — признала она с нервным смешком.

Значит, старушку зовут Аполлония. Необычное имя для «простой женщины».

— Каким образом Аполлония Максимовна стала хозяйкой «Откровение огня»? — поинтересовался я.

Надя посмотрела на меня ошарашенно.

— Откуда вы знаете ее имя?

— От вас. Вы только что его назвали.

— Ах да! — вспомнила библиотекарша, и ее лицо стало печальным. — Извините, я в растрепанных чувствах, — сказала она.

Мой вопрос остался без ответа, и я повторил его.

— Хозяином «Откровения огня» вообще-то был Степан Линников, муж Аполлонии Максимовны, а к нему рукопись попала из Благовещенского монастыря — того самого, о котором вы нашли заметку в «Историческом вестнике». Линниковы жили прежде в селе Благовещенский Посад Тамбовской области, где находится этот монастырь.

— Значит, путь книги был такой: Благовещенский монастырь — Линниковы — АКИП. А дальше? Как «Откровение огня» снова попало к Аполлонии Максимовне?

— Я расспрашивала ее об этом, но ничего не добилась. Конечно же, кто-то подменил рукопись в АКИПе и тайком ее оттуда вынес. Совершенно исключено, что это была сама Аполлония. Мы имеем дело с очень темной историей, и она, по всей вероятности, такой и останется.

— У Аполлонии Максимовны есть родственники?

— Мне известно только о ее племяннике.

— А он не сможет хоть как-то прояснить эту «очень темную историю»?

Взгляд у Нади заострился.

— Он ничего не знает об этом!

— Вы его уже разыскали? — уточнил я.

— Мне пришлось его разыскать — в связи с похоронами Аполлонии Максимовны. Они назначены на завтра.

И тут она спросила без всякого перехода:

— Скажите, это возможно — издать «Откровение», например, у вас, в Голландии? Иначе говоря, если я окажусь в Голландии и приду в издательство соответствующего профиля, там заинтересуются кенергийской рукописью?

— Вполне возможно, если вы сможете легитимироваться.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, если вы сможете доказать свое право распоряжаться рукописью. Мы называем это копирайт. Иначе ни одно серьезное издательство не возьмется за дело.

— А что, есть еще несерьезные издательства? — спросила Надя с вымученной улыбкой.

— Все есть в поднебесной, — уклонился я от дальнейших объяснений. Я потребовал, чтобы она сначала подробно рассказала мне о событиях вокруг «Откровения огня», иначе я даже и думать не буду, как ей помочь. И Надя выложила все — даже то, о чем я и не просил: о своих отношениях с Парамахиным.

НАДЯ

Волнуясь, она постучала в его дверь. «Да!» — отозвался он из кабинета. Она вошла. Он сидел за рабочим столом спиной к двери и писал. Повернулся, скользнул по ней взглядом, протянул: «А, Надя!» — и опять отвернулся.

— Андрей Алексеевич, — начала она и запнулась.

— Что-то срочное? — поторопил он ее, продолжая писать.

Она подошла к столу и произнесла с мрачной торжественностью:

— Похоже, что украдена одна из наших рукописей. Путем подмены.

Парамахин поднял голову от бумаг. Его всегда скользящий взгляд остановился на ней. Теперь она имела для него значение! Сердце у Нади скакануло и громко забилось. Она машинально двинулась в сторону при мысли, что Парамахин услышал ее сердцебиение. «Если и правда произошла подмена, да еще недавно, его снимут», — пронеслось у библиотекарши в голове, и ее овеяло сырым холодком: отдел без этого человека сразу превращался в затхлый подвал.

— Я тебя спрашиваю — какая рукопись? Отвечай же, черт возьми! — донесся до нее его голос.

— К нам ходит один голландец, его фамилия Ренес, — торопливо заговорила Надя, встряхнувшись от его окрика. — Сегодня он заказал рукопись под названием «Откровение огня», XVIII век. Оказалось, что на месте этой книги, с ее шифром, у нас хранится какой-то сборник без начала и без конца. Другое письмо и никакой связи с «огнем». Вот он.

Надя передала своему начальнику рукопись. Он заглянул в нее и отложил.

— Это что же, твоя собственная экспертиза?

— Это установил голландец. Я просмотрела вместе с ним этот сборник. Может быть, при подробном анализе текста что-то и обнаружится про огонь, но письмо-то — не скоропись, как указано в карточке, а беглый полуустав. И количество листов не совпадает.

— Что еще указано в карточке рукописи? — спросил Парамахин.

— Только технические данные. Я уже проверила: опись «Откровения огня» у нас не составлялась. — Надя указала глазами на журнал, который все еще держала под мышкой, и добавила: — Подробности об этой книге обнаружились в другом месте.

С этими словами библиотекарша открыла «Исторический вестник» на заложенной странице и обратила внимание Парамахина на «Замечательную находку». Тот прочел заметку и откинулся на спинку стула, заложив руки за затылок. Первый раз Надя могла открыто наблюдать за человеком, с которым мысленно всегда была вместе. Она ловила всякое движение на его лице: вот сдвинулись брови, вот дрогнули веки, вот сжались и разжались губы. Ее обдала теплая, душная волна. В своих фантазиях она пережила с ним столько интимных моментов, но не один из них не вызвал в ее теле такого сильного резонанса, как этот. Парамахин просто ушел в свои мысли, она всего лишь стояла с ним рядом, но они были соединены, как никогда.

— Как ты наткнулась на эту заметку? — спросил Парамахин, не меняя позы.

— Это не я на нее наткнулась, а все тот же голландец, — отвечала Надя. — Он, между прочим, требует разговора с вами, прямо сейчас.

— Требует! — произнес ее начальник с сарказмом. — Скажи ему, что я сейчас занят. Кстати, а с какой темой он работает?

— Насколько я помню, бытовые повести.

— Насколько я помню, бытовые повести, — со сжатыми губами и, как ей показалось, зловеще повторил за ней он.

Надю бросило в краску. Она опустила голову, мучась, что невозможно спрятать щеки.

— И ты пошла выдавать ему богословское произведение!

— Из названия это неясно, Андрей Алексеевич, — оправдывалась Надя. — И в карточке каталога характер книги не указан.

— Когда ты смотрела карточку — до выдачи или после? — спросил он ее беспощадно.

— После, — призналась она.

— А по нашим правилам, в неясных случаях надо справляться до. — Выдержав паузу. Парамахин смягчился. — Ну ладно, не будем больше о правилах. Теперь другое. Ты завтра работаешь в отделе? Отлично. Сразу после начала рабочего дня я зайду к вам и попрошу Любовь Васильевну дать мне тебя в помощь часа на два. Ты тогда пойдешь в хранение и выпишешь из регистрационных книг, кто и когда заказывал «Откровение огня» со дня его поступления. Пока о случившемся — никому ни слова. И Любовь Васильевна не должна ничего знать.

Парамахин отвернулся от Нади и еще раз пробежал глазами «Замечательную находку», после чего записал себе выходные данные. Возвращая библиотекарше журнал, он распорядился:

— Передай голландцу, что мы займемся выяснением установленных им несоответствий. Скажи, что на это потребуется значительное время. Сообрази сама, что ему еще надо сказать, чтоб он сидел смирно и нам не докучал.

Надя отправилась обратно в зал. На лестнице она столкнулась со своей непосредственной начальницей Любовью Васильевной.

— Ты чего такая красная? — спросила та с обычной бесцеремонностью.

— Красная? — застигнутая врасплох, Надя не знала, что сказать.

— Ну да, красная. Или не чувствуешь?

— Не чувствую, — отнекивалась Надя. — Вам кажется.

— Ну уж конечно! — насмешливо воскликнула начальница.

Надя спустилась на следующую ступеньку и пробормотала:

— Я пошла. Мне в зал надо.

Спускаясь дальше, она услышала за спиной:

— Эх, девка, не в зал тебе надо, а замуж.

Такие подтрунивания шумная, напористая Любовь Васильевна считала в порядке вещей. Надя резко повернулась к ней и отчеканила:

— Я прошу вас больше не говорить, что мне надо. Я это сама знаю.

— Ты чего брыкаешься? Я же с тобой по-матерински, — не теряла добродушия начальница.

— У меня уже есть мать, Любовь Васильевна, — отрезала Надя и направилась в зал. «Ну теперь начнет грызть. Исподтишка», — подумала она с досадой, которую скоро вытеснили мысли об Андрее. Она уже давно называла Парамахина про себя Андреем.

На следующий день, прямо перед обедом, Надя опять была у Парамахина. Он раскрыл блокнотик, который она положила перед ним на его стол, и вопросительно посмотрел на нее.

— Что это значит?

Этот блокнотик он ей дал утром, чтобы она перенесла в него из регистрационных книг все записи, касающиеся «Откровения огня», и даты выдачи рукописи. Блокнотик остался чистым.

— Эту книгу никогда никому не выдавали. — ответила Надя.

— Ты просмотрела все регистрационные книги?

— Все. Начиная со дня поступления рукописи, 3 мая 1938 года, как вы просили.

Парамахин сморщился, словно собирался рассмеяться, но смеха не последовало.

— Невероятно. Просто невероятно. Невозможно поверить, — произнес он в пространство, качая головой, после чего вскочил со стула и прошелся по кабинету.

— Откуда к нам поступило «Откровение огня»? — спросила Надя.

Вопрос Парамахину не понравился.

— Зачем тебе это?

— Интересно, — смутилась Надя.

— Интересно, — повторил он за ней. — Еще интереснее другое: здесь, у нас, лежала совершенно уникальная книга, и никто об этом не знал — ни руководство, ни сотрудники, ни наши древники. В один прекрасный день она пропала — об этом тоже никто не знал. И не знает до сих пор. Просто сюрреализм.

— Никто, за исключением голландца, — вставила Надя.

— А также тебя и меня, — добавил Парамахин. — Голландец и сегодня в зале?

— Сегодня его нет.

— Посмотри, пожалуйста, для меня, когда у него кончается допуск.

— Я уже сама поинтересовалась: 1 июня.

Парамахин сощурился.

— А ты, оказывается, интересуешься всем.

— Когда пропадает редкая рукопись, невозможно остаться равнодушной.

— Невозможно остаться равнодушной, — повторил Парамахин задумчиво. У него была такая привычка — повторять за собеседником слова с собственной интонацией, которая меняла их смысл. — И все-таки я прошу тебя: будь поравнодушней и ничего самостоятельно не предпринимай.

— Вполне возможно, что об «Откровении огня» что-то знает Канин, — с чувством заговорила Надя. — Он работал у нас в тридцатых годах. Вы знаете его память — если когда об «Откровении» был разговор, — он вспомнит. Я могу сама его осторожненько… — Надя не договорила, заметив, как заострился взгляд заведующего.

— Я же сказал, никому ни слова! — жестко сказал Парамахин. — Я хочу сам спокойно выяснить кое-какие обстоятельства. Твое дело — сдерживать голландца.

Савельевский переулок был недалеко от метро Кропоткинская. Он круто спускался к Москве-реке. На его левой стороне, среди низеньких особняков, стоял шестиэтажный дом дореволюционной постройки. Сетки с продуктами, пристроенные за окнами, а также густота звуков и запахов, вывеявывшихся из форточек, обещали грязный лифт, курильщиков на лестничных площадках и несколько звонков у каждой двери. Парамахин остановился у единственного подъезда и достал из кармана бланк справочного бюро, чтобы проконтролировать номер квартиры. Он запомнил его правильно: 19. Здесь жила Аполлония Максимовна Линникова.

Завотделом рукописей поднимался в лифте вместе с тучной угрюмой старухой. Она ехала на тот же этаж. «Уж не Аполлония ли это? — озадачился Парамахин. — Нет, исключено. Этому моржу лет семьдесят, не больше. Она не может быть Линниковой», — решил архивист. Старуха оказалась соседкой Аполлонии Максимовны. Она впустила Парамахина в квартиру и указала ему на дверь в конце коридора.

Внешне Аполлония Максимовна была полной противоположностью своей соседки: маленькая, сухонькая, нервная. Если та походила на моржа, то Линникова напоминала стрекозу. Она сидела за столиком у окна в обществе девушки, которая держала в руках книгу. Гость был ей явно некстати. Когда Парамахин назвался, на лице Аполлонии добавилось напряжения.

— И чего вы хотите? Как вообще можно так с бухты-барахты врываться к человеку? У меня сейчас урок.

— Я сам сознаю, что нарушил нормы приличия, простите, пожалуйста. В справочном бюро могли дать только ваш адрес. Общий телефон у вас в квартире, наверное, записан на кого-то из соседей? Ну вот, потому мне и не дали его номер. Я бы не стал вас так бесцеремонно беспокоить, если бы не важное дело. Вы позволите мне подождать, пока кончится урок? Я буду сидеть тихо.

Линникова нехотя указала Парамахину на единственный свободный стул, который стоял у двери.

Это был урок французского языка. Слушая чистый голосок ученицы, Парамахин обвел взглядом комнату. Напротив него стояла кровать, накрытая стареньким ковриком, рядом находился комод, на нем — шкафчик со стеклянными дверками, где Аполлония держала посуду и книги. Взгляд Парамахина уперся в темный корешок, на котором не было никаких обозначений. Привлекший его внимание фолиант стоял последним с правого края и выделялся как кожаным переплетом, так и размером. «Неужели?! — кольнул Парамахина вопрос. — Не может быть, это что-то другое».

Он дождался удобного момента и спросил хозяйку как мог непринужденнее:

— Можно пока посмотреть ваши книги, Аполлония Максимовна?

Старушка вся заострилась от безобидной, в сущности, просьбы.

— Нельзя. Вы обещали не мешать.

Парамахин извинился и стал обдумывать новую тактику предстоявшего разговора — примечательный фолиант менял дело.

Ученица наконец ушла. Аполлония пригласила Парамахина занять освободившийся стул.

— Я вас слушаю.

— У вас, Аполлония Максимовна, была когда-то старая рукописная книга, «Откровение огня», — начал Парамахин, — вы, конечно, ее хорошо помните.

— Нет, не помню, — сказала старуха, не моргнув глазом.

— Не помните? Вы принесли эту книгу к нам в АКИП в 1938 году. Теперь вспоминаете?

— Нет, не помню, — повторила Аполлония.

Несколько секунд они молча разглядывали друг друга, после чего Аполлония опять сказала:

— Я вас слушаю. Вы зачем пришли?

— Из-за этой книги, — прямо сказал Парамахин.

— Не помню я такой книги.

— В нашей документации значится, что «Откровение огня» было передано в архив 3 мая 1938 года Линниковой Аполлонией Максимовной. То есть вами.

— Передано? — саркастически переспросила старуха. И еще раз повторила в прежнем духе: — Не помню я такого. Если вы, уважаемый, ради этого пришли, то разговор можно считать законченным. Не та стала у меня память, чтобы говорить о прошлом. Знаете, сколько мне стукнуло? Восемьдесят два года. Родилась вместе с веком, пережила два инфаркта, три операции, а хронических болезней сколько — и артрит, и…

— Аполлония Максимовна, — перебил ее Парамахин, — а что это за книга стоит у вас в шкафу? Последняя справа, большая такая, темный переплет.

— Евангелие, — резко ответила старуха.

— Можно посмотреть?

— Нельзя.

Парамахин соображал: встать, подойти к шкафу, открыть дверцу — и книга в руках, прежде чем старуха помешает. От этой мысли у него сдавило горло. Хозяйка смотрела на гостя не мигая, протыкая его взглядом насквозь. «А если там и правда Евангелие? Эта ведьма может тогда такой скандал устроить…»

— Прошу меня извинить, я сейчас ожидаю другую ученицу и больше не могу разговаривать о книгах, — произнесла Линникова.

Парамахин поднялся с места и прокашлялся: от шального намерения еще першило в горле, хотя само оно уже пропало.

— У вас всегда так много учеников? — спросил он.

— Не всегда. Сейчас их много, потому что я на днях расклеила объявление.

— Можно вам позвонить, если появятся еще какие-то вопросы?

— Не надо мне звонить, — сказала Линникова и стала откровенно выпроваживать гостя из комнаты.

По дороге обратно Парамахин смотрел на стены домов и фонарные столбы — искал объявление Аполлонии. Он обнаружил его при подходе к метро, на щите с мелкой рекламой. Когда Парамахин записывал номер телефона «опытной преподавательницы французского языка с многолетним стажем», у него возникла идея.

Надя посмотрела на себя в зеркало и помрачнела: «Как же уродует лицо двойной подбородок!» В туалете, кроме нее, никого не было. Она повернула голову налево, потом направо — жир, портивший линию шеи, стал еще заметнее. Щеки тоже были чересчур круглые. Надя вынула одну за одной шпильки из пучка, волосы упали на плечи. Она придвинула боковые пряди к плечам и опять повертела головой. «Совсем другое дело!» — воскликнула библиотекарша и сняла очки. Если бы еще можно было ходить без очков!

Ее лицо в зеркале было теперь расплывчатым. Надя смотрела сквозь свое отражение и видела смеющуюся стройную блондинку с развеваемыми ветерком волосами. Такой она могла бы быть, если бы похудела на десять кило, покрасила волосы и заменила очки линзами. «Завтра же сяду на диету. Буду откладывать в месяц по десятке для окулиста. После получки, в следующую субботу — в парикмахерскую».

Дверь туалетной открылась.

— Надя? — услышала она возглас Любови Васильевны за спиной и надела очки. За начальницей в комнатку вошла еще одна сотрудница отдела. — Волосы распустила? Пучок тебе лучше. Сделай опять пучок, а то вид неряшливый. Некрасиво, когда космы висят. Правда, Галина Владимировна?

Сотрудница поддакнула. «Коровы!» — разозлилась Надя и посмотрела на часы.

— Обед начинается. Пойду в столовую. А то народ набежит, — сказала она.

Столовая — небольшая комната со столами на четверых — размещалась на первом этаже. К раздаче всегда тянулась очередь. Надя прошла в ее хвост и встала за ветераном АКИПа, старшим научным сотрудником отдела рукописей Иваном Петровичем Каниным, который оказался последним. Рассчитавшись друг за другом с кассиршей, они оба остановились с подносами посреди помещения, глядя по сторонам, не освободится ли где место. В обеденный перерыв, когда в столовой собирался весь архив, стульев не хватало.

Когда за одним из столов, отобедав, поднялись сразу двое, Иван Петрович и Надя вместе отправились туда.

— Было бы лучше, если бы обед для разных отделов начинался в разное время, — сказала Надя, когда они с Иваном Петровичем взялись за блинчики с творогом, которые в этот раз ел весь архив — выбора горячих блюд здесь не бывало.

— А такой порядок и был у нас введен в пятьдесят седьмом году, когда АКИП расширили. Он продолжался до конца семидесятых годов. Разве я вам уже не рассказывал об этом?

Ну конечно, рассказывал и, может быть, даже не раз, вспомнила Надя. О чем еще говорить, оказавшись вместе за одним столом, как не о еде и заведенных правилах? Или о работе.

— Скажите, Иван Петрович, как часто вам приходилось иметь дело в АКИПе с уникальными рукописями? — не долго думая поинтересовалась Надя.

— Смотря что называть «уникальными рукописями».

— Ну скажем, неизвестные прежде тексты.

— Вы имеете в виду, наверное, новые редакции?

— Да нет, я имею в виду новые оригинальные тексты.

Иван Петрович недоуменно посмотрел на Надю.

— Тексты? — переспросил он, акцентируя окончание множественного числа. — Вы это серьезно, Надежда Павловна?

— А что? — в свою очередь невинно спросила Надя.

— Боюсь, что вы, Надежда Павловна, до сих пор неверно представляете себе древнерусскую литературу. Главная фигура в ней не писатель, а переписчик.

— Я это знаю, Иван Петрович, — заверила Канина Надя. «Ты бы сам им был, если бы жил триста лет назад», — подумала она и добавила: — Я же спрашиваю вас об исключениях.

— Исключения подтверждают правила, — сухо сказал ветеран.

Надя опустила обратно на тарелку вилку, которую поднесла ко рту.

— Вы хотите сказать, что исключения все-таки были?

— Нет, их не было.

— Как же тогда они подтверждают правило?

— Своим отсутствием.

Надя опять взялась за блинчики и покончила с ними раньше Ивана Петровича. Глядя на размеренно жевавшего Канина, Надя мстительно сказала:

— Ну и скука — эта наша древнерусская литература.

Иван Петрович бросил на нее колкий взгляд. Прямой, он еще больше выпрямился на своем стуле, дожевал и произнес громче, чем обычно.

— Вы, Надежда Павловна, наверняка измените свое мнение о древнерусской литературе, если получше с ней познакомитесь.

Незнакомые женщины из другого отдела, с которыми они вместе сидели за столом, уставились на Ивана Петровича, и тот вернулся к своему блинчику. После того как соседки ушли, Канин выговорил Наде:

— Как вы можете, Надежда Павловна, так отзываться о нашей литературе? Будь моя воля, я бы вас за такие слова уволил из архива — хотите обижайтесь, хотите нет. Уволил бы за неквалифицированность. Квалифицированный архивист никогда такого не скажет.

— Я же несерьезно, Иван Петрович, — оправдалась Надя.

— Не верю, — сухо отозвался не имевший чувства юмора Канин. — Я это уже давно заметил, Надежда Павловна: вам и правда скучно работать с рукописями. Разве вы не мечтаете о другой работе?

Надя разозлилась — это уже было слишком.

— Мечтаю! — вызывающе подтвердила она. — А что, или нельзя мечтать?

Библиотекарша отхлебнула глоток из стакана с компотом и стала собирать свою посуду — ее полагалось за собой убирать. Иван Петрович смутился.

— Я не хотел вас обидеть, Надежда Павловна. Куда вы заспешили? Вы компот еще не допили…

Надя взялась на стакан и примирительно сделала еще глоток.

— Я на вас так набросился, Надежда Павловна, потому что мне обидно за наши старые книги, — стал оправдываться Канин. — И свои, и чужие их принижают, а они, между прочим, превосходно соответствовали своему назначению. Беда в том, что это мало кто сейчас понимает. Чтение, в понятиях наших предков, должно было воздействовать как акупунктура — возбуждать душевные силы. Какие книги были у нас в старину самыми распространенными? Религиозные сборники. Что о них говорят? Сборная солянка. Тексты большей частью византийского происхождения, ничего свежего, оригинального. Убожество? Это как посмотреть. Наши сборники — все равно что наборы акупунктурных игл. Книги в патриархальные времена имели другое значение, Надежда Павловна, — это ключ.

«Набор акупунктурных игл» — это Наде понравилось. Она с любопытством вгляделась в Канина, которого всегда считала занудой. Столовая между тем опустела. Кассирша, вытиравшая теперь столы, крикнула им:

— Обеденный перерыв кончился! Ну-ну, вставайте, русского языка не понимаете?

Иван Петрович вскочил как по команде, засуетился с посудой. Его блинчик так и остался недоеденным. Надю кольнула жалость: «Маленький оловянный солдатик». Она тоже встала со стула — и напоролась на взгляд Парамахина: он в этот момент входил в столовую. За ним шли другие начальники АКИПа. «Закончилось совещание у директора!» — догадалась Надя. Ее сердце бешено заколотилось. Начальники прошли к раздаче, Парамахин приостановился, давая своим подчиненным подойти к себе поближе. Канин поздоровался с заведующим и что-то виновато пробормотал о долгой очереди.

— Надя, зайди ко мне через полчаса, — распорядился Парамахин.

Иван Петрович начал подниматься по лестнице слишком спешно. Уже на втором этаже он вынужден был остановиться, чтобы отдышаться.

— Вы идите, не ждите меня, а то мы и так уже опаздываем, — сказал ветеран следовавшей за ним Наде, которая в отличие от него возвращаться на рабочее место не торопилась.

— Успею, у меня в зале сегодня всего два человека. Они сами, наверное, обедают.

— Я всегда говорил: нельзя оставлять читальный зал без присмотра, — заворчал Канин. — Можно ведь ввести порядок подмены обедающих дежурных. Он существует во всех порядочных библиотеках.

— К чему это, Иван Петрович? — возразила Надя. — У нас в открытом доступе ничего ценного нет. К тому же вход с сумками для читателей запрещен, и еще милиционер стоит на выходе.

— Он что, обыскивает? — раздраженно парировал старик.

Надя насторожилась.

— Вы думаете, Иван Петрович, что кто-то может спрятать за пазухой рукопись и вынести ее из АКИПа? — с деланным удивлением спросила она.

— Я это не исключаю, — буркнул Канин.

— Но ведь таких случаев не было.

— Это не значит, что их никогда не будет.

— А вы ведь правы, Иван Петрович, — вдумчиво произнесла Надя, — пронести за пазухой рукопись мимо милиционера ничего не стоит… Вы знаете, что мне сейчас подумалось? Вдруг такое уже было, а мы об этом не знаем?

— А инвентаризация на что? — усмехнулся Канин. — Нет, рукописи у нас, слава Богу, еще не пропадали. Сотрудники пропадали, рукописи же — нет.

— Сотрудники? — опешила Надя. — И сколько?

— Одна сотрудница. А что вы вдруг зашептали? Здесь нет ничего такого особенного. Это было в 1949 году. У нас в отделе работала одна молодая девушка, Оля Линникова. В один прекрасный день она не пришла на работу. Мы подумали, что она заболела. Я был тогда профоргом нашего отдела и пошел к Линниковой домой по имевшемуся в отделе кадров адресу — а там такой и не знают.

Поведав об этом, Иван Петрович двинулся к лестнице и, больше не останавливаясь, отправился на четвертый этаж.

В зале Надю дожидался новый читатель. Его требовалось зарегистрировать, ознакомить с правилами, помочь заполнить требования. Надя знала, что полчаса, названные Парамахиным, прошли, но не спешила: мысль, что Андрей ждет ее, действовала на нее как хмель. Когда она закрывала шкаф, чтоб наконец отправиться к заведующему, он заглянул в зал сам и указал ей кивком на выход.

Надя поднялась за Парамахиным на пятый этаж, прошла в его кабинет, дверь которого он для нее придержал, и, не дожидаясь приглашения, уселась на стул у его стола.

— Почему заставляешь себя ждать? — спросил он ее строго, оставаясь за ее спиной. От его голоса она охмелела еще больше.

— Новый читатель появился.

— Новый читатель появился, — повторил он за ней. Надя чувствовала его спиной. Не оглядываясь, она могла видеть его мысленно: руки в карманах брюк, голова чуть набок, глаза прищурены. — Я нашел «Откровение огня», — сказал он отчетливо, ровным голосом.

Надя вмиг отрезвела и рывком повернулась к Парамахину. Заведующий и правда стоял так, как она представляла.

— Но не у нас, — добавил он, не спуская с нее глаз.

— Где?

— У женщины, которая принесла к нам «Откровение» в 1938 году. Теперь она восьмидесяти-летняя старуха. Дает уроки французского языка. У нее много учеников. К ним на днях добавится еще одна ученица. Ничего не понимаешь? Я тебе сейчас все объясню.

Надя слушала его бездумно, захваченная предложенной им авантюрой.

— Согласна? — спросил ее Парамахин. В следующий момент она почувствовала тяжесть его руки на своем правом плече. Плечо загорелось, от него по телу разошлась дрожь. Надя закрыла глаза и вцепилась в стул.

— Позвони ей сейчас. Договорись об уроке. Скажешь, что собираешься изучать французский, чтобы читать в подлиннике Бодлера. Я думаю, это расположит ее к тебе. — Парамахин убрал руку с Надиного плеча. Она услышала бумажный шелест. — Вот телефон, — сказал Парамахин, протягивая листок так, что он оказался перед ее глазами.

Под номером телефона было написано: «Аполлония Максимовна Линникова».

— Линникова! — вскрикнула Надя. — Она работала в АКИПе! Иван Петрович сказал. Значит, она все-таки не пропала! В действительности-то не Линникова пропала, а ее книга! А Канин думает, что наоборот!

Парамахин пододвинул свой стул к Надиному, уселся рядом и посмотрел на нее вопросительно. Надя передала свой разговор с Каниным.

— Оля Линникова, это я точно запомнила.

— Оля? Старуху зовут Аполлония.

— Бывает, что люди стесняются своих вычурных имен и заменяют их обычными.

— Иван Петрович назвал Линникову девушкой? Если Аполлонии сейчас восемьдесят два, то в сорок девятом году ей было сорок девять.

— Тогда Оля должна быть ее дочерью, — растерянно проговорила Надя. — Что же получается? Мать безвозмездно передает АКИПу рукопись в 1938 году, а одиннадцать лет спустя ее дочь устраивается сюда на работу и… Постойте, как же так?! Неужели «Откровение» подменено в сорок девятом году и это обнаруживается только сейчас, в восемьдесят втором?! Уму непостижимо.

Парамахин отвел от Нади взгляд и направил его вдаль.

— Я ничего не понимаю, — призналась ему Надя без всякой уверенности, что он ее по-прежнему слышит. — Дочь выносит рукопись из АКИПа, возвращает ее матери и пропадает, а мать ставит украденную книгу в шкаф на всеобщее обозрение. Я совершенно ничего не понимаю!

— Вот и разберись! — мягко сказал Парамахин и положил руку ей на колено.

Шкаф Надя увидела сразу, когда вошла в комнату Линниковой. Проходя мимо него к столу, она бросила через стекло взгляд на верхнюю полку. Крайней справа на ней стояла книга в белой обложке, на корешке — латинские буквы «Или „Откровение“ стоит слева?» — засомневалась Надя, когда миновала шкаф. В левый угол она и не посмотрела.

Аполлония Максимовна указала ученице на стул и села за стол сама. Их первый урок начался. Шкаф остался у Нади за спиной. «Я же говорила, что старуха уберет рукопись!» — сказала она Парамахину, присутствовавшему в ее мыслях. «Посмотри еще разок и хорошенько!» — посоветовал он ей. Такие диалоги происходили в ее голове постоянно.

Надя отвечала на вопросы учительницы, а сама соображала, каким образом можно будет прямо сейчас еще раз посмотреть на книги в шкафу. Надо было найти повод пройтись по комнате. «Схожу в туалет», — нашлась она. Однако в следующую минуту ей предоставилась другая возможность разглядеть шкаф, и еще более удобная. Аполлонию вызвали к телефону, находившемуся в общем коридоре, и в отсутствие учительницы Надя беспрепятственно занялась изучением ее библиотеки. Ни на одной из полок «Откровения огня» не оказалось.

«Я же говорила! Говорила!» — повторяла Надя Парамахину. Она стала выдвигать один за одним ящики комода. После того как и они были проверены, библиотекарша оглядела комнату. Голос Аполлонии по-прежнему раздавался из коридора. Надя метнулась к тумбочке у самой двери, заглянула в нее: лекарства, старые чеки, бумажки и подобная дребедень. У окна стояла еще одна тумбочка — и в ней книги в кожаном переплете не обнаружилось.

— «Откровение огня» опять пропало! — рассказывала Надя Парамахину на следующий день о самовольном обыске у Аполлонии. — И опять бесследно. Я не успела посмотреть только под кроватью.

— Вот там оно и лежит! — саркастически заметил заведующий. Они сидели в его машине, припаркованной на безопасном расстоянии от АКИПа. Парамахин счел частые хождения Нади к нему в кабинет вызывающими подозрение и назначил ей встречу после первого урока у Аполлонии здесь.

— Завтра я опять иду к Линниковой. Если она и в этот раз выйдет из комнаты, я загляну под кровать. Постойте, у меня идея. Знаете, как это делают в фильмах? Позвоните ей, когда я у нее буду, и подержите ее пару минут у телефона, ладно?

Парамахин скользнул по ней взглядом.

— Знаете, как это делают в фильмах? — повторил он за ней и рассмеялся. — Ах, Надя-Надя, книгу, стоящую на полке, можно взять в руки, открыть, указать на штамп АКИПа и потребовать вернуть ее нам обратно. О книге, спрятанной под кроватью, разговора быть не может.

— А он и не нужен. Если «Откровение огня» и правда там, я возьму его и положу себе в сумку. А что? Оно же наше. Неужели допустить, чтобы редкая рукопись лежала под кроватью у чокнутой старухи? И чтобы вас из-за нее уволили?

Парамахин засмеялся.

— Никто меня не уволит, о чем ты? Ну и темперамент у тебя! — Он коснулся пряди, падавшей ей на щеку, отвел ее назад. — Тебе идут распущенные волосы. Они меняют твое лицо.

Парамахин и Надя договорились о новой встрече через день, на том же месте. Было решено продолжать с уроками, пока не выяснится, находится ли «Откровение» у его прежней хозяйки или нет.

И на шестой урок Надя опоздала. Дожидаясь, когда Аполлония Максимовна откроет дверь, она мысленно проигрывала предстоявшее объяснение. Старуха требовала абсолютную пунктуальность. Она и слышать не хотела, что обладать таким качеством в Москве невозможно. Если транспорт работает плохо, в метро на эскалаторы — очереди и невозможно пройти мимо уличного лотка, где по случаю торгуют растворимым кофе, надо отправляться на урок на пятнадцать минут раньше обычного. «На те пятнадцать минут, на которые вы всегда опаздываете!»

Из-за опозданий в отношениях ученицы и учительницы нагнеталось напряжение. Как Надя ни старалась, ей всегда что-то мешало прийти на урок вовремя. Она безошибочно спрягала все больше глаголов, но по-настоящему расположить к себе свою учительницу ей не удавалось, а без этого трудно было вызвать старуху на разговор о далеком от Франции предмете — кенергийском манускрипте. Если он и правда находился у Линниковой, возвращение рукописи в АКИП становилось вопросом времени. Его продолжительность зависела от того, насколько легко Аполлония решит расстаться с книгой. В том, что она на это в конце концов пойдет, Надя не сомневалась: старухе были нужны деньги, потому она и давала уроки.

Наде не раз приходилось слышать от своей учительницы, что каждое их занятие может оказаться последним. Аполлония Максимовна говорила это к тому, чтобы ученица больше дорожила уроками. Однако в ее заявлениях о близком конце звучало что-то еще, помимо старческого ожидания смерти. Однажды это выяснилось: Линникову мучила мысль, что еще немного — и она окажется прикованной к постели, а платить за уход ей будет нечем. Этот страх объяснял появление ее интереса к преподавательской деятельности на склоне лет. Учительница собирала деньги для нянечек в больнице или приходящей домработницы — в зависимости от того, где ей предстоит доживать свои дни. Близких у Аполлонии Максимовны не было, чьей-то помощи ей ожидать не приходилось.

Расчет у Парамахина и Нади был такой: если Линникову навести на мысль, что продажа рукописи сразу избавит ее от забот о деньгах, она за нее ухватится. Надя ждала удобного случая, чтобы рассказать о некоем знакомом собирателе древнерусских книг, который не постоит за ценой, если заинтересуется фолиантом. Этим «библиоманом» уже согласился стать приятель Парамахина. При посещении Линниковой он должен был установить, что ее книга принадлежит АКИПу, возмущенно прервать переговоры и забрать краденую рукопись, чтобы вернуть ее архиву.

Дело оставалось за поводом, который дал бы Наде возможность завести разговор об «Откровении огня». Она рассчитывала на удачу при каждой встрече — тоже и в этот раз, придя на свой шестой урок. Дверь учительницы осталась закрытой и после того, как она позвонила второй раз. Аполлония всегда открывала без задержки. Библиотекарша не знала, что думать. Неужели Линникова так разозлилась на нее за очередное опоздание, что не хочет ее впускать?

Надя нажала другую кнопку. К ней вышла тучная мрачная соседка.

— В больнице Аполлония Максимовна, — объявила она. — «Скорая» ее увезла. Стояла у плиты, варила перловку и рухнула.

Учительница находилась в неврологическом отделении 1-й Градской больницы. Надя отправилась туда немедленно.

По обеим сторонам длинного больничного коридора стояли койки. На одной из них лежала Линникова. Маленькая, она едва угадывалась под одеялом — можно было подумать, что кровать пуста, а одеяло горбится, потому что скомкано. Аполлония Максимовна была укрыта им с головой, виднелась только ее макушка. Надя нашла стул и устроилась у изголовья. «Попробовать разбудить? Или лучше не надо?» — не решалась она.

По коридору шла медсестра. Надя остановила ее и спросила, не получила ли больная снотворное.

— Какое ей снотворное! И так все время спит! — огрызнулась сестра и пошла дальше. Надя привстала, наклонилась над Аполлонией и приспустила с ее лица одеяло. У старухи задвигались глаза под веками, словно она пришла в панику.

— Ау! — тихонечко пропела Надя и потянула Аполлонию Максимовну к себе. У той задергались веки. Учительница приоткрыла глаза, часто заморгала, опять их закрыла, потом сморщила лоб и подняла веки выше. Зрачки у нее были расширены, взгляд разъезжался, как у пьяной.

— Пусти, Оля, пусти, — прошептала Линникова. Рот ее растянулся, веки упали, и она опять замерла — в этот раз с подобием улыбки. «Дочь снится!» — догадалась Надя. Она отпустила Аполлонию и поправила одеяло.

— Кончайте посещение, кончайте! Уже девять часов! Стул обратно! — Перед Надей стояла сестра, с которой она недавно говорила.

— Можно мне побыть с бабушкой еще немного? Она так и не приходила в себя.

— Приходила — не приходила, вставайте! После девяти находиться в больнице посторонним не положено. Тут знаешь сколько таких бабушек?

— Где дежурный врач? — резко спросила Надя.

— Еще чего! — совсем разозлилась сестра. — Врач ей понадобился!

Надя все равно добралась до дежурного врача. Молодой человек в халате и чепце, обнаруженный ею в ординаторской, разговаривал по телефону.

— Подожди, детка, — сказал он в трубку и с неудовольствием посмотрел на Надю. Не дослушав о ее страхе за бабушку, он дал ей разрешение задержаться у больной на час.

— А на два — можно?

— Можно, — нетерпеливо бросил врач и спросил в трубку: — Ты еще здесь?

После одиннадцати больница затихла, даже медсестра, все время сновавшая по коридору, пропала. Надя была единственной на этаже, кто не спал. К храпу она уже привыкла, и когда в переполненных больными помещениях остановилось движение, она расслабилась сама и перестала задаваться вопросом, имеет смысл ее сидение у койки Аполлонии или нет. Здесь, в больнице, любое действие, каждая вещь в зависимости от того, как фокусировалось сознание, моментально приобретали или теряли смысл.

Около полуночи Аполлония зашевелилась. Она перевернулась на спину и открыла глаза. Радостный взгляд, с которым старушка очнулась, погас, когда она узнала Надю.

— Вы? Почему — вы? — Аполлония огляделась, и в ее глазах появился ужас. — Больница?!

Надя рассказала учительнице, что с ней случилось — Линникова об этом понятия не имела.

— Не успела! — прошептала она и закрыла глаза.

— Как вы себя чувствуете, Аполлония Максимовна?

— Хорошо, — отозвалась та безразлично. По ее щеке покатилась струйка.

— Ну что вы, что вы, — беспомощно повторяла Надя, не находя других слов.

Линникова перевернулась на бок, попыталась подняться и осела.

— Господи, что ж это? — простонала она.

— Вам плохо?

— Ничего не вижу! Все кружится, искры скачут. Господи, что же это! — бормотала учительница.

Надя вскочила.

— Я за врачом!

— Стой! — панически вскрикнула Аполлония. — Не уходи.

— Вам нужен врач. Я быстро.

— Не уходи, — повторила Аполлония.

Надя опустилась на стул. Старушка потянулась к ней, и Надя взяла ее руку в свою.

— Отходит, — сообщила через несколько минут Линникова, после чего опять забылась. Она просыпалась на пару мгновений и снова засыпала, удерживая Надю в ожидании. Незаметно для себя Надя задремала на стуле.

Около пяти утра Аполлония разбудила свою посетительницу.

— Хорошо, что ты не ушла. Я забыла, как звать тебя, милая? Надежда, значит. И правда, ты — моя надежда. Я только что говорила с Олей. Они с Аликом забирают меня к себе. Все приготовят и придут за мной. И мне надо приготовиться. Ты должна мне помочь, Надюшенька, просить мне больше некого. Поможешь, милая?

— Оля с Аликом? Кто такой Алик? Куда заберут?

— Ты не спрашивай, милая. Ты просто помоги. Я тебе заплачу — у меня деньги есть на сберкнижке. Сберкнижка на предъявителя. Я скажу, где она лежит. Ты должна получить по ней деньги и купить для меня полотно. Какое полотно и сколько, я скажу. За труды ты получишь, уж я тебя не обижу. Привези мне вместе с полотном оставшиеся деньги, и я тебе заплачу. Ты уж помоги мне, милая, не откажи. Поможешь?

Аполлония глядела на свою «надежду» бездонными глазами. Не получив немедленного согласия, она вцепилась в Надино предплечье и сжала его с неожиданной силой. Надя сморщилась от боли и разжала пальцы старухи. Аполлония не сопротивлялась. В ее расширенных глазах появилась влага.

— Последнее? — спросила она в пространство. По всей видимости, ответа ей не было. Она перевела взгляд на Надю и сказала неуверенно: — Должно быть, последнее.

— Что — последнее?

— Последнее унижение. Такая судьба. Восемьдесят два года несет меня судьба от одного унижения к другому, от одного к другому, от одного к другому… — и она еще долго бы так бормотала, если бы Надя ее не остановила.

— Какое же вам сейчас унижение, Аполлония Максимовна? Никакого унижения нет, напрасно вы так.

— Я свою судьбу давно раскусила, — объявила громко старуха. Внемля знаку Нади говорить тише, она перешла на шепот: — Я раскусила ее в Посаде, под Тамбовом, куда она меня бросила в 1929 году. Меня судьба то туда бросает, то сюда, и куда ни бросит — везде унижения. Знаю ее, и все же оказываюсь застигнутой врасплох. Всегда врасплох. Это оттого, что недомысливаю. Готовиться мне надо было раньше к этому часу, вот в чем дело, милая. Знала, что скоро к детям перебираться, а готовиться как надо не готовилась.

— Где ваши дети?

— Далеко мои дети. Очень далеко. Милая, ты уж войди в положение, помоги мне с полотном. Оля сказала, чтоб я ничего шитого не надевала. Я должна одеться в белое сари. Будь добра, купи мне три метра белого полотна. Батист бы был лучше, но где его найти? А может, поищешь батист, милая? Он иногда появляется. — И Аполлония жалко заморгала.

— Я поищу, поищу, — успокоила ее Надя.

— Сберкнижка лежит в верхнем ящике комода, под газетой. На дне ящика постелена газета. Пошаришь под ней и найдешь.

— Аполлония Максимовна, вы подумайте, зачем вам здесь, в больнице, полотно?

— Ты обещала найти батист, — обиженно поправила ее учительница.

— Ну батист. Зачем он вам здесь? Вам надо выздороветь и вернуться домой, и уже тогда думать о батисте.

— К чему мне возвращаться домой, милая? Дети мои, Оля с Аликом, зайдут за мной сюда. Может быть, уже сегодня зайдут. Ты отправляйся сначала в Дом ткани, прямо к открытию поезжай. Если там не найдешь батист, съезди в ГУМ. Я тебе хорошо заплачу. Сколько ты хочешь?

«Проверну дело сейчас!» — решила Надя. И сказала:

— Деньги я не хочу. Если вы и правда собираетесь уезжать, Аполлония Максимовна, оставьте мне ваши книги.

— Бери, конечно, — сразу же согласилась Линникова. — Все бери, так даже лучше — у меня тогда больше денег останется. Если Оля с Аликом вдруг задержатся, будет что нянечкам дать. Теперь в больницах за так ни судна не подадут, ни воды не принесут. Ничего они теперь за так здесь больше не делают. Какое же унижение, какое унижение… — забормотала опять старуха.

— А антиквариат у вас тоже есть, Аполлония Максимовна?

— Есть, милая, есть. — И учительница назвала несколько французских книг.

— И русский антиквариат имеете?

— Нет, русского нет. Чего нет, того нет.

— Я помню, вы мне говорили об одной старой книге. Она вроде церковного содержания… — осторожно начала Надя.

— Ничего я тебе подобного не говорила! — чеканно произнесла Аполлония, и ее глаза, сузившись, поумнели. — Откуда ты это взяла?

— Говорили, говорили, я хорошо помню, — убеждала взъерошившуюся старуху Надя.

— И я хорошо помню! — отрезала Аполлония. — Это он тебя послал?

— Кто?

— Начальник из АКИПа. Может, и ты там работаешь? Господи, как же я сразу не поняла! Это он тебе сказал! Больше некому.

Надя почувствовала, что попалась, и сдалась.

— Аполлония Максимовна, я вам все расскажу по-честному, если вы пообещаете не сердиться.

Немигающие глаза старухи продолжали ее буравить с тем же ожесточением.

— Какая подлость! — воскликнула она. — Господи, какая же мерзкая подлость! Вы здесь сидите, чтобы опять выманить у меня эту книгу?!

— Вы имеете в виду — «Откровение огня»? — спросила Надя, не узнавая собственного голоса, и замерла, вся превратившись в слух.

— Да, «Откровение огня», — размеренно произнесла Аполлония, и в ее взгляде добавилось ненависти. — Какая подлость, — повторила она и закрыла глаза.

— Аполлония Максимовна, — начала Надя, — зачем вы так? Никто из нас, ни я, ни Андрей Алексеевич, не собирается вас обманывать. «Откровение огня» ведь принадлежит АКИПу, и единственное, что мы хотим, — это вернуть его на место. Чтобы с ним можно было работать. Чтобы наша культура не потеряла этот редчайший памятник…

Линникова открыла глаза и отчужденно взглянула на Надю.

— Этот, как вы говорите, «памятник», ваш архив подло отобрал у меня в 1938 году. Я предложила АКИПу купить у меня рукопись, такие обстоятельства были. Меня принял замдиректора. Он попросил дать книгу ему в руки, чтобы посмотреть, — и конфисковал. А потом еще и донес на меня. Я восемнадцать лет провела в лагерях! Вон отсюда!

— Аполлония Максимовна, подождите…

— Вон! — повторила ослабевшим голосом старуха и стала задыхаться.

Надя бросилась в ординаторскую. Врач спал. Она его разбудила. Когда они вместе пришли к Аполлонии, та лежала лицом к стенке. Врач проверил ее пульс и повернулся к Наде.

— Что за паника?! Спит ваша бабка. Хватит здесь торчать. На выход! Немедленно!

Надя опустилась на сиденье в вагоне метро и задумалась. Был седьмой час утра — время, когда встает отчим. Видеть отчима не хотелось. Мать — тоже. Надя проехала станцию Краснопресненская, на которой пересаживалась по дороге домой. Следующей была Киевская, на ней она вышла. «Только посмотрю на его окна», — сказала она себе.

Троллейбус довез ее до Мосфильма. По адресу, который Надя давно знала назубок, она нашла белую, еще не набравшую московской грязи девятиэтажную башню. Подъезд был один. По количеству квартир было легко определить: Андрей жил на последнем этаже.

Дом только начинал просыпаться. Освещенные окна можно было сосчитать по пальцам. Девятый этаж спал. «Если позвонить по телефону, у него вспыхнет свет», — мелькнула у Нади мысль. Без умысла, ради игры, она стала гадать, какие окна тогда зажгутся. «А что? Можно и позвонить», — вдруг сказала она себе. Эта мысль ее взвинтила. Она быстро направилась к телефонной будке, которую заметила по дороге. Белая башня была оттуда хорошо видна.

Номер домашнего телефона Парамахина Надя тоже знала наизусть, хотя никогда его еще не набирала. Ее палец, оттягивавший диск, дрожал. Послышались гудки. После пятого раздался женский голос:

— Алло!

Ни одно из окон на девятом этаже не зажглось. «А вдруг я неверно набрала номер?» — усомнилась Надя. Не отозвавшись, она нажала на рычаг и снова семь раз прокрутила диск. На другом конце провода раздался опять тот же голос:

— Алло!

Не дыша, Надя повесила трубку. «Как же я не подумала, что окна Андрея могут быть с другой стороны! — отругала она себя. — Пойти проверить!» Двигаться было лень. «Если позвонить еще раз, то, скорее всего, Андрей подойдет сам: он догадается, что это я звоню». И Надя снова набрала номер Парамахина.

— Алло, — сказал он.

— Наконец-то! — обрадовалась Надя.

— Кто это говорит? — спросил он, как чужой.

— Андрей это я, не узнаешь? — спросила она, не веря, что такое может быть.

— Вы ошиблись, — произнес Парамахин и положил трубку.

Надя представила рядом с Парамахиным его жену, и ей стало душно. «Что у меня с головой?» Можно было догадаться, что недоумевающая, одолеваемая подозрениями жена будет стоять тут же и слушать разговор. «Надо же сделать такую глупость!» — мучилась Надя. Было необходимо объяснить Андрею, как это получилось, но как? Сегодня ей предстояло дежурить в зале. Пока начнется рабочий день, пока она обслужит читателей…

Надя осталась дожидаться Парамахина поблизости от его башни. Еще минут сорок — и он отправится на своем «москвиче» в АКИП. Дорога туда от его дома одна: он проедет своим переулком и свернет с него на Мосфильмовскую улицу. Она встала на перекрестке, чтобы остановить его. Мимо Нади проехало несколько белых машин, прежде чем она увидела «москвич» Парамахииа. Он ехал с женой. Надя отвернулась в сторону и дала Андрею проехать мимо.

Она добралась до архива на такси с пятнадцатиминутным опозданием. У двери читального зала стояло двое хмурых мужчин. Только Надя их впустила в помещение, как появилась Таня.

— Пришла? А меня послал Парамахин, чтобы заменить тебя. Кто-то уже успел ему капнуть о закрытой двери. Я побуду в зале, а ты зайди к нему, он просил.

— Дверь! — бросил Парамахин, когда Надя вошла в его кабинет: она забыла прихлопнуть дверь. Не дав ей открыть рот, он набросился на нее: — Какого черта? Как тебе вообще могло взбрести в голову звонить мне домой, караулить меня на дороге?

Она не знала, даже не думала, что Андрей может кричать, как мужик. Его лицо стало простым, фигура — уродливой.

— Поговорим в обед. Встретимся десять минут второго, на обычном месте. А сейчас — иди, — закончил он.

Не сказав Парамахину ни слова, Надя вернулась в зал. В обеденный перерыв она осталась за своим столом. В шесть часов библиотекарша закрыла зал и поехала домой. Мысль, что отчим уже вернулся с работы и сейчас торчит на кухне, замедлила Надины шаги по дороге от метро домой. Она свернула к своей бывшей школе. И раньше, когда не хотелось домой, Надя заходила покурить в школьный двор.

В этот раз оттуда раздавались голоса. На лавочке, где она всегда сидела, расположилась компания — две девицы и два парня. Одна из девиц узнала ее в лицо — учились в параллельных классах. Компания была навеселе. Наде налили водки в бумажный стаканчик, она не отказалась. Выпив, расплакалась. Ей налили еще один, «чтоб нервы успокоились». Третья порция водки освободила ее наконец от Парамахина, сколько стаканчиков последовало потом — она не считала. Компания собралась, чтобы основательно погудеть, водки было много.

Надя проснулась в незнакомом помещении. Стены мерзкого салатного цвета, резкий свет. Справа и слева стояли койки, где лежали какие-то женщины, все как одна на спине. Надя подумала, что попала в больницу. Она попыталась вспомнить, что произошло вчера вечером. В памяти всплыли школьный двор, ребята, которых она там встретила. Ведь все было прекрасно, почему же тогда больница?

Надины руки были привязаны к боковым перекладинам кровати.

— Кто-нибудь может меня развязать? — громко спросила она.

— Придут утром, развяжут, — раздался хриплый голос одной из соседок.

— Почему утром? Развяжите меня сейчас!

— Первый раз в вытрезвителе? Здесь все на ночь привязаны. Порядок такой.

Надю отпустили в полдень, после того как проверили, верно ли она назвала место работы. Выяснилось, что библиотекаршу подобрали пьяной на улице, неподалеку от школы — шла после попойки домой и не дошла: заснула прямо на тротуаре. В тот же день Надя позвонила Парамахину. Ее злоключения встревожили его. Мягкость его голоса и осторожность вопросов ее не тронули, его готовность помочь замять дело она восприняла как само собой разумеющееся. Через десять дней Надя опять сидела во время обеда с ним в его машине: возникло осложнение. Не надо было грубить Далько, секретарю комсомольской организации АКИПа, вызвавшему ее пару дней назад на разговор о вытрезвителе, — но она нагрубила. Тот пригрозил обсуждением ее аморального поведения на готовившемся комсомольском собрании.

Парамахин обещал поговорить с Далько. В этот раз у Нади шевельнулось к нему теплое чувство. Она не отказала, когда он ей предложил еще раз навестить ее учительницу французского языка, — попросила только ее с этим не торопить. Парамахин провел пальцем по ее щеке — это был первый интимный жест после их размолвки.

А еще через пять дней появилось объявление о комсомольском собрании. Оказалось, Парамахин забыл связаться с Далько, и теперь уже ничего нельзя было изменить. Он посоветовал Наде заболеть перед собранием. Она попросила у него бумагу, прямо у него в кабинете написала заявление об увольнении и ушла из АКИПа, не дожидаясь конца рабочего дня. Идти было некуда. Душу давил груз — нечистая игра с Аполлонией.

Линникову перевели из коридора в палату. Она лежала у самого окна. Надя присела на ее кровать.

— Только заснула, — сообщила ей женщина, сидевшая на соседней койке с книгой в руке.

Палата была на шестерых. Двух больных на месте не было, еще две играли в карты. Надя спросила соседку Линниковой:

— Навещает кто-нибудь Аполлонию Максимовну?

— Соседка по квартире приходила, толстая такая, пожилая, а так больше никто. Беда с брошенными старухами, не дай бог никому такого.

— Кто ж за ней ухаживает?

— Да никто. Мы сами ухаживаем. А что поделаешь? Не станешь ухаживать, дышать будет нельзя. Няньки ничего делать не хотят. Вот и носим сами за ней судно, моем, белье меняем — коли белье от сестры добьешься.

— Я теперь буду за ней ухаживать! — объявила Надя.

— А вы ей кто? — недоверчиво спросила соседка.

— Ученица.

— Так она и правда учительница? Надо же, а мы не верили. Она ведь… немного того. Эх, плохи ее дела. Вот врачи говорят: жизнь продлеваем. А что ее продлевать таким, как Линникова? Что ей за радость-то от ее жизни? Ни дети ее не хотят, ни смерть.

— Дети? — насторожилась Надя. — Что она о них говорила?

— А! — пренебрежительно махнула рукой женщина. — Да бред всякий. То они у нее где-то в горах, то в Москве. Она все от них телеграммы получает, говорит. А где они, эти телеграммы? Кто их ей носит? Мы бы видели. Ждет все, что они ее отсюда заберут.

— Заберут они ее, кошку драную, как же! Она и про деньги так же заливала — будто у нее дома деньги припрятаны! — вмешалась ни с того ни с сего одна из картежниц и позвала Надину собеседницу сыграть коночек втроем.

Надя забралась с ногами на койку Линниковой, охватила голени, положила голову на колени и закрыла глаза.

— Надя! — тотчас раздался рядом слабый голос. Надя выпрямилась. Аполлония, привстав с подушки, смотрела на нее блестящими, радостными глазами. — Я знала, что ты придешь!

Надя перебралась поближе к учительнице.

— Вы больше на меня не сердитесь, Аполлония Максимовна?

— Уж Оля не могла не позаботиться. Оля ничего не упускает из виду, она все домысливает, — восторженно говорила старуха, не обращая внимания на Надино недоумение.

— Аполлония Максимовна, я из АКИПа уволилась. Вы меня понимаете? Я там больше не работаю. Покончено с АКИПом. У меня теперь много времени. Я буду за вами ухаживать.

— Надя, деточка, надо спешить! Оля с Аликом будут у меня не сегодня-завтра. Не сегодня-завтра, не сегодня-завтра… не перебивай! Ты слушай меня хорошенько. Поезжай сейчас ко мне. Виктория Савельевна, соседка, тебе откроет. Скажешь ей, чтоб впустила тебя ко мне в комнату, у нее есть ключ. Скажешь, что я так распорядилась. У моей кровати стоит тумбочка. Достань из ее верхнего ящика круглую коробку для пуговиц. Там должен быть ключик от чемодана. Чемодан стоит под кроватью. Открой его и возьми… — здесь Аполлония выдержала паузу и проговорила раздельно, — ту книгу, le livre fatal…

— Нет, — запротестовала Надя, — я не хочу…

— Ты слушай! — прикрикнула на нее Аполлония. Картежницы посмотрели в их сторону.

— Опять бунтуешь, бабка! — вмешалась одна их них. — А ну тихо!

Аполлония притянула Надю рукой к себе и приглушенным голосом сообщила, как поступить дальше.

— Так Оля сказала, — заявила она под конец. — Делай все в точности так, как она сказала. Оля была у меня только что. Вот тебе ее слова: «Раз Надя так уж хочет „Откровение огня“, пусть подержит его!» — Старуха закатила вверх глаза, потом закрыла их, подавила смешок и опять обратилась к Наде: — Это редкая книга, антиквариат. Ты ведь, детка, спрашивала про антиквариат? Он теперь сам идет к тебе в руки, держи только покрепче. И другие книги тебе были бы, да мы со Степаном их закопали в Посаде. Закопали, когда в Москву собирались. Только «Откровение огня» с собой в Москву взяли, другие же книги за огородом Гридиных закопали. Мы в Посаде в доме Гридиных жили, напротив Благовещенского монастыря. Дом-то тот еще стоит, я знаю. Никто в нем не живет, а он стоит, и антиквариат в земле все лежит… Я сама его закопала, прямо сразу за забором. За огородом, за забором…

* * *

«За огородом, за забором…» — жужжало у меня в голове, после того как Надя кончила свою историю.

— Что вы знаете о Степане Линникове? — спросил я ее.

— Практически ничего. Он тоже был учителем. Аполлония Максимовна о муже вспоминать не любила. Если она кого и вспоминала — то детей. О них она говорила часто.

— А что за книги закопаны в Посаде, вам известно?

— Понятия не имею.

У меня в голове добавилось жужжания. «Линников был учителем, — соображал я, — похоже, он знал толк в древнерусских книгах. Вместе с „Откровением огня“ он мог найти в Благовещенском монастыре и другие редкие манускрипты. А что, если они и правда до сих пор лежат в земле, „за огородом, за забором“?»

— Вы не знаете, в каком году Линниковы уехали из Посада? — спросил я Надю.

— Знаю, — резко сказала она. — Но теперь ваша очередь отвечать на вопросы. Меня интересуют возможности в Голландии. Я поняла, что соваться в так называемые серьезные издательства не стоит. А если попробовать в других? Да, кстати, такая еще вещь. Аполлония поставила условие, чтобы «Откровение огня» напечатали на русском языке.

— Четвертая вещь.

— В каком смысле? — не поняла она.

— Получается, что вы обещали Аполлонии не «две вещи», а четыре.

— Дважды две! — вышла Надя из положения и рассмеялась.

— Вы что же, думаете издать «Откровение» в Голландии на русском языке?

— То, что древнерусские книги у вас никому не нужны, я, конечно, сама понимаю. Никому, кроме славистов. Вы знаете, о чем я подумала? А что, если подбить славистов издать кенергийский манускрипт за свой счет? У вас же издают книги за свой счет, правда?

— Ни один славист не станет рисковать репутацией и ввязываться в дело, которое может обернуться скандалом. Официальный владелец «Откровения огня» — АКИП. Обнаружив публикацию своей пропавшей рукописи, он может подать на издателя в суд.

— Да бросьте вы! — отмахнулась Надя. — Пока АКИП узнает… Да и не будет АКИП судиться, у нас к этому непривычны. Я еще ни разу не слышала, чтобы наши архивы с кем-то судились за границей.

— Это не гарантия.

— А что, нужна гарантия? — возмутилась она. — Речь идет об уникальной рукописи, переворачивающей представления о древнерусской культуре! Я рассчитываю на заинтересованность ваших коллег и вас самого, на то, что вы встанете на мою сторону и проигнорируете опасность конфликта с АКИПом. Ведь это очень важно — чтобы такая книга, как «Откровение огня», стала достоянием всех, а не была погребена в спецхранах. Сначала это был монастырский спецхран, потом — советский. Я надеюсь на внутреннее неприятие спецхранов у ваших коллег, свободных людей! Вы знаете, сколько литературоведов видели «Откровение»?

— Знаю. Двое.

Она не поняла:

— Кто это?

— Вы и я.

Ее скулы чуть расслабились — настолько, что мелькнула улыбка.

— Я не литературовед, я историк, кончала истфак МГУ, — поправила она меня. — Ну а теперь о сути дела. Захочет все-таки кто-то из славистов помочь мне в издании «Откровения огня», как вы думаете?

— Вряд ли. Конечно же, у каждого из нас есть «внутреннее неприятие спецхранов», и в вашей войне с одним из них мы все — на вашей стороне. Но — опять же внутренне.

— И вы тоже?

— И я.

— От вас я ожидала большего участия, — упрекнула она и перестала на меня смотреть.

— Я не сказал, что отказываюсь вам помочь, — сказал я Наде. — Лучше взяться за дело иначе: в первую очередь написать об «Откровении огня» статью. Вы кое-что уже знаете о перипетиях, через которые прошла рукопись, прежде чем оказалась у вас в архиве. Разузнайте о них больше — как можно больше. На сегодняшний день известно только А и Б. «А» — это кое-что о происхождении «Откровения», «Б» — о том, как оно попало в АКИП. А что было между «А» и «Б»? Мы знаем, например, что Захарьина пустынь, где написано «Откровение», сгорела. Каким образом оно потом оказалось в Благовещенском монастыре? Прежде чем туда попасть, рукопись, по всей вероятности, переходила из рук в руки. Вы видели четыре записи в конце книги? Кто были эти люди, которые их оставили? Леонид и Никита кое-что о себе сообщили. А кто такая «первая кенергийка»? Она написала только, что читать книгу ей трудно, но она обязательно прочтет ее до конца. Прочла она «Откровение огня» или нет? Повлияла книга как-то на ее жизнь, как это было с Леонидом и Никитой? К кому книга попала после нее? Как она оказалась у того, кто накарябал на ее последнем листе ругательство?

— Этих людей теперь не установить, — равнодушно сказала на это Надя.

— Вы и правда так думаете?

Она пожала плечами и оставила вопрос без ответа.

— Если вы сможете расследовать судьбу «Откровения» и написать о ней статью для широкой публики — я поспособствую, чтобы она была опубликована в каком-нибудь голландском популярном журнале. В конце статьи вам надо будет рассказать о своем намерении издать кенергийскую рукопись и обратиться к читателям поддержать вас материально. У нас такие инициативы практикуются и обычно находят хороший отклик. Так могут появиться необходимые для издания средства.

— А сами вы предпочитаете держаться в стороне, — опять упрекнула она.

— Если я поддержу вас открыто, я потеряю доступ в восточноевропейские архивы. Тогда уж лучше сразу поменять профессию. Но как раз теперь, если быть точным — со вчерашнего вечера, мне это делать совершенно не хочется.

Мой ответ ее, кажется, удовлетворил, но полного доверия я у нее не вызывал.

— Что вы хотите за это ваше «участие»?

— Немного больше дружелюбия.

Надя скептически поджала губы и заявила:

— Вы ничего не должны сообщать в печати о кенергийской рукописи, прежде чем будет опубликована моя статья. Договорились?

— Само собой разумеется.

Ее лицо подобрело, и она спросила:

— Вы действительно ничего не хотите?

Я задумался: тот ли это момент, когда можно выпустить мою «муху», все еще продолжавшую жужжать. Надя смотрела на меня изучающе. Я спросил напрямик:

— Вам не интересно посмотреть, что за книги закопали Степан и Аполлония в Пасаде «за огородом, за забором»?

— Ага, вот вы о чем думаете!

— Так вам интересно или нет?

— Интересно, конечно. Только ведь Тамбовская область неблизко. Ехать туда копать огород — нет, я не в том настроении. Может быть, потом как-нибудь.

— А давайте съездим вместе! В следующие выходные.

— Вместе? — изумилась она. — Вы же иностранец. Вам еще визу надо будет получить. Да и не пустят вас в эту глушь.

— Вы лояльнее, чем можно было подумать, узнав о ваших издательских планах.

Она засмеялась:

— Так рискованно же без визы. Вас могут задержать. И меня с вами. Тогда пропали все издательские планы.

— Один мой приятель, тоже славист, спокойно ездил по России без разрешений. Он выдавал себя за эстонца, пользовался только поездом и не жил в гостиницах. По-моему, отличный способ. Ну, что вы молчите? В Посаде вы разузнаете побольше о Степане для вашей статьи.

Она усмехнулась:

— Скажите честно, вы рассчитываете заполучить Степановы книги?

— Я хочу увидеть Степановы книги.

— Только увидеть?

— Пока только увидеть.

— И я должна всему верить? Нашли дурочку!

— Почему дурочку? Я нашел компаньоншу. Только что мы с вами основали joint adventure.

— Что вы имеете в виду? — не поняла она.

— Joint adventure — это разновидность joint venture.

Лучшая разновидность. Она не знала, что это такое joint venture, и моя шутка вызвала у нее раздражение.

— Если мы попадемся, то нас назовут «сообщниками». Это худшая разновидность компаньонов.

— «Сообщники» — в сущности, хорошее слово. Жаль, что оно употребляется в криминальном смысле.

— Нам придется спать в лесу, — заявила без всякого перехода Надя.

— Отлично.

— Палатки у вас, конечно, нет, — размышляла она вслух.

— Я спрошу в общежитии.

— Вы с ума сошли! Не надо привлекать внимание. Палатку для вас я найду сама.

— Собственная палатка, значит, у вас имеется?

— Есть папина палатка. Она, кстати, двухместная. — Надя посмотрела на меня пытливо. — Я без предрассудков. Что касается меня, можно переночевать и в одной палатке. Как вы?

— Я тоже без предрассудков.

— Что ж, тогда проблем нет. Спальный мешок я вам достану. Надо будет взять еще лопату и топор.

— А топор зачем?

— На всякий случай. Только как быть с лопатой? У лопаты длинная ручка, ее в рюкзаке не спрячешь.

— Ручку надо будет из лопаты вынуть и засунуть ее в рюкзак отдельно. Чтобы она не очень высовывалась, ее можно немного укоротить. Я к вам заеду по дороге на вокзал и помогу с лопатой.

— Не надо ко мне заезжать. Ручку я могу сама укоротить.

— С вами не пропадешь.

— А с вами? — спросила она насмешливо.