Несмотря на ясно выраженное намерение, Александр не уехал. По его расчёту, который он считал безошибочным, отец должен был сдаться на его требование и более двух-трёх дней упорствовать не мог. Александр Петрович не допускал, чтобы желание отца похвастаться и вполне насладиться своим торжеством не взяло очень быстро верх над его обидой, которой сын едва доверял. Обидчивость отца и его способность быстро огорчаться молодой Гарушин искренно считал напускной щепетильностью и часто досадовал на старика. Но на этот раз Пётр Иванович казался серьёзно рассерженным. Он тщательно избегал встреч с сыном, а за обедом, сидя с ним с глазу на глаз, глядел на него неприязненным и насмешливым взглядом.

— Не ожидал видеть тебя, — с притворным удивлением заметил он. — Ведь ты, кажется, говорил, что едешь сегодня?

— Как видишь, я остался, — процедил сквозь зубы Александр Петрович.

— Не ожидал — и удивлён! — не скрывая насмешки, продолжал старик. Несколько раз он горько усмехался, глядя на ленивые позы и скучающее лицо сына, но не сказал больше ни слова.

Наступило 20 июля. Этот день, именины старого князя, праздновался по давно установленному образцу. С утра к княжескому дому один за другим подъезжали экипажи. Сам князь, несколько торжественный, встречал гостей приветствиями и объятиями, направляя дам в гостиную, где величественно восседала княгиня, и рассаживая мужчин за приготовленные карточные столы. Сам князь позволял себе принимать участие в игре только после обеда, когда все были в сборе. В большой столовой и стеклянной галерее, заставленной тропическими растениями, накрывались длинные обеденные и закусочные столы. Ровно в два радушный хозяин просил к закуске, затем садились за обед и обедали до пяти часов и позже. После обеда продолжали игру в карты, шли гулять в парк, катались в разукрашенных лодках по большому пруду, в 10 часов любовались фейерверком, и тогда гости начинали разъезжаться. Князь, усталый, с подёргивающейся головой, провожал, благодарил и целовал дамам руки. Княгиня величаво и благосклонно улыбалась.

Такова была обычная программа этого дня, но на этот раз выполнить её пришлось только отчасти.

Князь чувствовал себя не совсем хорошо. Он был очень любезен и весел, но жаловался на боль в темени, и лицо его было одутловато и красно. Княгиня настояла, чтобы он обедал особо и не затруднял себя приёмом гостей, но доступ к нему не был воспрещён никому, и поздравители поминутно входили и выходили из его кабинета.

Одними из первых приехали Гарушины. Александр Петрович был мрачен, как туча, и лицо его казалось бесцветнее обыкновенного. Пётр Иванович, видимо, волновался. Глаза его беспокойно бегали, а вздрагивавшая рука поминутно поправляла галстук. В прежние годы Пётр Иванович не бывал у Баратынцевых, и мысль о многолюдстве этого собрания невольно смущала его. В этой игре, которую он вёл, этот наступающий день должен был решить вопрос немалой важности. В глубине души старик Гарушин сильно рассчитывал на то, что известие о женитьбе его сына уже успело распространиться, несмотря на тайну или даже благодаря ей. Не признаваясь самому себе, Пётр Иванович рассчитывал тоже на собственную ловкость, с которой он пустит в ход интересную новость, не вдаваясь в излишнюю и опасную откровенность, и что таким образом они с сыном явятся сегодня не только как полноправные члены общества, но и как законные преемники власти и почётного положения князей Баратынцевых. Князь Андрей был слишком беспечен и известен своим более чем легкомысленным поведением, чтобы идти в счёт.

Сидя в экипаже, старик несколько раз возбуждённо оглядывался на сына, но при виде его апатичного лица и потухших глаз, ощущал опять острое чувство обиды и неприязни. Упрямство сына в связи с его полной зависимостью от него придавали его чувству оттенок презрительности; он не хотел и не мог идти навстречу примирению и терпеливо ждал повинной Александра Петровича, как ждёт неприятель вынужденного и тем более унизительного отступления своего противника.

В свою очередь, он был уверен, что Александр недолго выдержит своё положение неприятеля в осаде. Он знал, что денежные дела молодого человека далеко не блестящи, и что ему необходима довольно крупная сумма для продолжения своей игры на бирже. Неожиданное известие о нездоровье старого князя огорчило Петра Ивановича, но приём княгини и её очаровательная улыбка вполне вознаградили его. Очевидно, что княгиня уже узнала и этим тонким способом подтверждала согласие своей дочери. Пётр Иванович не выдержал и, улучив минутку, когда хозяйка была свободна, подошёл к ней и, завладев её рукой, прильнул к ней губами.

— Я благодарю вас. За что — вы сами должны знать, княгиня! — прочувствованно сказал он. Софья Дмитриевна едва удержала брезгливое движение, но вовремя спохватилась и милостиво коснулась свободной рукой его плеча.

— Не благодарите, Пётр Иванович, — печально улыбаясь, проговорила она, — счастье моих детей — моё счастье. Вы знаете, всё для них.

Пётр Иванович глубоко поклонился.

— Я всегда знал, что вы святая! — восторженно и почтительно сказал он. Княгиня улыбнулась, неопределённо махнула рукой и отошла, а Гарушин поглядел ей вслед, и почему-то мимолётная жалость к Вере опять болезненно коснулась его.

— Святая! — повторил он мысленно, и ему захотелось смеяться вслух злобно и дерзко.

Княжну он искал и долго не мог найти. Когда он вошёл к старому князю, Вера была там; она стояла за спинкой отцовского кресла и при виде его заметно вздрогнула и побледнела. Здороваясь с ней, Гарушин задержал её руку и заглянул ей в глаза. Но эти глаза глядели спокойно, и только в глубине их залегла какая-то тень. Пётр Иванович ожидал, что Вера примет вид жертвы, но она держала себя просто, и голос её звучал ровно, почти радостно.

«Я лично предпочла бы смерть, — вспомнилась ему её фраза, сказанная сыну. — И это, пожалуй, правда! — подумал он. — Простенькая, неизбалованная, затёртая даже своей святоймаменькой, много ли ей нужно? Ишь, глаза ещё больше стали и носик острый».

Он глядел на неё, не отводя глаз. Она незаметно отошла от отца и вышла из комнаты.

За весь день Петру Ивановичу не удалось сказать нескольких слов Вере. Он всё время следил за ней, видел, как она двигалась, говорила, смеялась, и всё ему казалось, что это не она, что кто-то подменил её. Куда девались её обычные резкость и задор? Улыбка почти не сходила с её лица, и только иногда, как бы утомившись, она глубоко вздыхала и проводила рукой по глазам.

Когда Пётр Иванович зашёл проститься, он застал старого князя за картами. Он шутил, смеялся и очень любезно пожал руку Гарушина.

— Не забывайте нас, Пётр Иванович. Заезжайте, — ласково сказал он ему на прощание.

— Едем, — сказал Пётр Иванович сыну, отыскав его совсем сонного в углу гостиной.

— Нет, уезжай один, — ответил Александр. — Меня отвезут позже.

— А что такое? — удивился отец.

— Ничего сверхъестественного: Андрей просил остаться. Он будет праздновать особо у себя.

— Вот как! И он просил тебя?

— Он просил многих.

В таком случае оставайся. А мои лошади ждут, я еду.